Дата:Среда 19 мая 23.57
       От кого:angelo@nirvana.it
       Кому:miogiudice@nirvana.it
       Тема:Вирус
 
      Рад, что и вам Мирко Гуиди показался омерзительным. Я-то омерзением уже не ограничиваюсь, я его ненавижу. Особенно после того, что узнал сегодня.
      Да, господин судья, сегодня я сделал открытие, потому что я тоже продолжаю собственное расследование.
      Но, наверное, лучше рассказывать по порядку.
      В субботу, 24 апреля, я проснулся, когда сквозь ставни просочились первые солнечные лучи. Я задыхался, во рту у меня пересохло, а в голове крутился один из бесчисленных ночных кошмаров. Посмотрел на часы: было семь двадцать. Я подумал, не пойти ли к Патрику в офис. Лучше не стоит. Застать его в субботу — это все равно что выиграть в лотерею, а судьба последнее время не слишком меня баловала. И потом вряд ли я выдержу новый допрос консьержки.
      Я снова закрыл глаза и погрузился в беспокойную дремоту. Я ехал на мотоцикле и чувствовал, как отдавалась во мне тряской каждая неровность дороги, и когда толчок бывал особенно сильным, меня будто подбрасывало, я вздрагивал и на секунду просыпался. Потом все повторялось. Мотоцикл, машина, я включаю первую передачу, тело Джулиано между бампером и стеной. Потом снова мотоцикл, горы, тающий снег, туринские улицы. И опять толчок, внезапное пробуждение, и снова проваливаюсь в сон, который и сном-то не назовешь.
      Когда я сошел вниз, было десять. В баре хлопотала женщина лет шестидесяти, но хорошо сохранившаяся, и я сразу догадался, что это жена месье Армана.
      — Вы, наверно, тот самый молодой человек из Швейцарии, что приехал вчера вечером.
      — Да, я самый, — ответил я, пытаясь выдавить из себя улыбку.
      — Что вам принести?
      — Cafй au lait.
      — Вы садитесь, сейчас подам. Сегодня вы, наверное, не работаете.
      Муж пересказал ей абсолютно все.
      — Нет, сегодня выходной. Познакомлюсь поближе с городом: думаю, придется ходить по всем архивам.
      Я устроился за вчерашним столиком. Спустя минуту появилась дымящаяся чашка. Хозяйка убрала с соседнего столика плетенку, в которой лежал сиротливый круассан, оставленный прожорливым посетителем, рассыпавшим повсюду липкие крошки.
      Покончив с завтраком, я отправился бродить по улицам. Бродить в точном смысле слова, а не так, как накануне вечером, когда у моего хождения была цель. Я наслаждался ощущением безопасности, которое дает город, где ты всего лишь чужак среди других чужаков. Чувствовал, что вам меня никогда не поймать.
      Я снова смотрел на магазины, на воду, которая бежала по канавам вдоль тротуаров, на бары с коротенькими занавесками, закрывавшими полвитрины, и с оцинкованными стойками — мне казалось, будто я очутился в фильме про Мегрэ с Жаном Габеном.
      В конце концов я вышел на прямоугольную площадь, почти целиком укрывшуюся под зеленым жестяным козырьком, на его опорах ветвились загогулины в стиле модерн. Крытый базар кишмя кишел женщинами в мусульманских одеждах и старыми алжирцами, они рылись в ящиках с некондицией, отыскивая вилок салата посвежее или не слишком мятые фрукты. На углу площади в киоске торговали арабскими газетами.
      Ах да, газеты. Я спросил у продавца, но по его отрицательному жесту понял, что придется идти на вокзал. Там в одном киоске я купил «Коррьере» и присел с ним на скамейку у третьего пути.
      «Полиция идет по следам убийцы с Навильо-Гранде». Таким заголовком открывались страницы, посвященные Милану. В статье снова говорилось о преступлении, об отсутствии мотива и несколько раз упоминалось мое имя. Странно, но пока я читал, мне казалось, что все это не имеет ко мне ровно никакого отношения, просто новость, как любая другая: не сразу привыкаешь к мысли, что о тебе пишут в газетах. Дочитав статью, я пролистал всю газету, выхватывая обрывки фраз и заголовков: прогноз погоды, бесконечные жалобы на евро, критика в адрес главы правительства, который, похоже, и в этом году не собирается присутствовать на торжествах 25 апреля. Ну да, 25 апреля. Захотелось пойти на какой-нибудь праздник из тех, где поменьше помпы, прибиться к горстке седых партизан, посмотреть на возложение венка и спеть вместе с ними «Белла чао», пока, апрель за апрелем, партизан не останется вовсе.
      Что за странные мысли. Наверное, уже начинается тоска по Италии.
      Объявили прибытие пригородного поезда, и через несколько минут двери вагона, остановившегося как раз против меня, открылись, выплеснув на перрон десятки девушек и парней, приехавших походить в субботу по магазинам. Последней сошла с поезда крашеная блондинка лет двадцати пяти, может, тридцати. Броская, сильно накрашенная, в мини-юбке и сапогах выше колена. Ее каблуки процокали по перрону, который к тому времени снова опустел, и я провожал ее взглядом, покуда она не спустилась в подземный переход. Несмотря на откровенность, с которой она выставляла себя напоказ, блондинка меня волновала.
      Я подумал, сколько времени прошло с тех пор, как я последний раз был с женщиной, и — по ассоциации — когда это было, что женщина меня любила или, по крайней мере, пыталась любить. Два года. Прошло больше двух лет с той поры, когда я в последний раз думал, что могу связать с кем-то свою жизнь. Мое заблуждение длилось несколько месяцев, потом вместе с моей фирмой исчезла и женщина. Да оно и к лучшему, в сущности это был очередной неудачный роман. Всякий раз я появлялся слишком поздно, вечно любовный треугольник, вечно соперник, с которым нужно бороться, вечно жених, муж, любовник.
      К черту и потаскушку с ее сапогами и мини-юбкой.
      Я поднялся со скамейки и снова пошел бродить по городу. Так до самого вечера. И весь следующий день.
 
      В понедельник без пятнадцати девять я уже стоял у офиса Патрика, но предпочел подождать, прежде чем войти и спросить его. Напротив оказался бар со столиками на улице, я сел и заказал кофе. Не отрывая глаз от входа, я ждал, когда покажутся рыжие вихры. Прошло пять минут. В большой чашке появился кофе, а его все не было. Я подержал кубик сахара над поверхностью и смотрел, как он намокает, как оседает в темную жидкость. Взял второй кусок, потом третий и проделал с ними то же самое, так же медленно, надеясь, что вот-вот подойдет Патрик. Я цедил кофе, не отрывая взгляда от открытой двери, от консьержки, подметающей тротуар. В девять двадцать я не выдержал. Вошел и стал подниматься по каменным ступеням.
      — Месье, — окликнула меня консьержка, — вот лифт.
      — Спасибо, я не заметил.
      Думаю, она не столько хотела избавить меня от утомительного подъема, сколько боялась, что я испачкаю лестницу, которую она только-только вымыла.
      Лифт сиял вощеным деревом и латунью. Я нажал на кнопку третьего этажа и присел на откидное сиденье.
      Когда я переступил порог фирмы, у меня перехватило горло: в точности наш офис на улице Архимеда.
      Девушка в приемной встретила меня улыбкой, которая за долгие годы, пока она торговала своей любезностью, стала казаться совершенно естественной.
      — Я ищу месье Патрика.
      Фамилию я намеренно не называл, давая понять, что мы с ним друзья, а то вдруг она отфутболит меня обычным: «Он на совещании».
      — Сейчас я узнаю, здесь ли он.
      Она набрала внутренний номер и прошептала что-то непонятное, а потом, положив трубку, опять расцвела улыбкой и объявила:
      — Очень жаль, но он в отпуске, будет через две недели. Ему что-нибудь передать?
      — Спасибо, нет. Зайду еще.
 
      Две недели! Можете представить, господин судья, каково мне было. А я-то надеялся разрешить все и сразу! Припев «выяснить и убить» будет терзать меня еще минимум две недели.
      Слава Богу, что сегодня я кое-что обнаружил: еще немного, и мне останется только убить, а там все закончится.
      Немного оправившись, я сказал себе: «Ничего страшного, две недели ничего не решают». И опять превратился в туриста или, лучше сказать, бездельника, праздношатающегося.
      Прогулка по берегу реки, остановка в кафе, несколько часов в библиотеке, где я не торопясь, день за днем, читаю одну и ту же книгу — «Графа Монте-Кристо». Вот бы порадовался дед, он-то за всю жизнь прочитал только Дюма и так и не научился писать. Перед смертью дед подарил мне три книги, они, сколько я себя помню, всегда лежали у него в кухне на буфете — «Трех мушкетеров», «Графа Монте-Кристо» и «Королеву Марго».
      А еще ежедневно листаю утренние газеты: «Репубблика» и «Монд», сейчас, несколько дней спустя, уже только «Монд». Из «Репубблики»-то я и узнал, что вас назначили обвинителем по моему делу, моим судьей.
      Мой судья.
      Что-то грозное и одновременно удивительно задушевное есть в этих словах. «Судья» звучит так сурово, так бесповоротно, так осуждающе. Похоже на старого судью, что живет напротив гостиницы. Но тут есть еще слово «мой», и оно рождает близость, связывает меня и вас.
      И вот я вам пишу. Чтобы не чувствовать себя так одиноко и, главное, чтобы докопаться до правды, но это я уже говорил.
      К шести я возвращаюсь в гостиницу и играю роль перед месье Арманом и его женой.
      — Добрый вечер. Как продвигаются розыски в архивах?
      — Дело долгое, — отвечаю я всегда одно и то же, — кажется, никогда не закончу.
      — Повезло, значит, наследникам.
      — Еще бы, получат кучу денег.
      Обычно, если в баре мало народу, мы с ними немного болтаем. Потом я поднимаюсь к себе в комнату, принимаю душ и стою у окна, ожидая, когда наступит время ужина. По вечерам мы особенно часто встречаемся глазами со старым судьей. Можно подумать, что он меня поджидает.
      Сначала мне это даже нравилось: два одиноких человека составляют друг другу компанию, не разговаривая, не знакомясь, просто проверяя, тут ли сосед. Старый и молодой, судья и убийца. Какой поучительный пример городских нравов. Однако чем дальше, тем больше взгляд его становится испытующим. Что-то недоброе зарождается под его черными кустистыми бровями. Так, по крайней мере, мне показалось.
      Кстати о кухне: хозяин не обманывал, здесь и правда отменно готовят. Конечно, все кушанья довольно тяжелые — кровяная колбаса, рубцы, тушеное мясо, — но кот-дю-Рон, который к ним подают, способен примирить даже с кровяной колбасой.
      После ужина я смотрю телик в баре. Передачи такие же, как в Италии: людей запирают в квартире, забрасывают на необитаемый остров или на какой-нибудь курорт и ждут, кто первый изменит жениху или невесте, а тем временем за ними в замочную скважину подглядывают телекамеры. Но, по счастью, иногда показывают какой-нибудь старый фильм. Я четыре часа, не отрываясь, смотрел «Манон с источника» Паньоля, и в конце у меня на глаза наворачивались слезы. А потом — две картины Жака Тати и одну с Фернанделем, ту самую, где он находит несметные сокровища, одаривает своих односельчан и они начинают его ненавидеть, покуда не выясняется, что денежки фальшивые.
      Если месье Арман замечает, что я заскучал, он подсаживается ко мне, наливает кальвадосу, и мы болтаем. Вчера вечером он наконец рассказал, как сфотографировался с певцом, который, по его словам, спас ему жизнь.
      — Видите этого человека? — начал он тем же тоном, что и в первый вечер. — Этот человек спас мне жизнь.
      Секунду подождал и спросил подозрительно:
      — Вы же знаете, кто это, верно?
      И вот тут у меня в голове наконец что-то щелкнуло:
      — Жак Брель.
      — Ну слава Богу. Нынешняя молодежь про него и не слыхивала, но он был лучше всех, полностью выкладывался на сцене. Вы бы видели, на кого он был похож, когда пришел сюда ужинать после концерта: взъерошенный, рубашка промокла от пота, еле на ногах держался от усталости, но все равно пришел, — сразу видно, что человек стоящий, раз сказал — значит, сдержит слово. В тот самый вечер, когда сделали этот снимок, он меня спас.
      Жак Брель. «Ne me quitte pas», «La chanson des vieux amants» — вот все, что я знал.
      Месье Арман остановился и молчал, ожидая, что я попрошу его рассказывать дальше.
      — Но как ему удалось вас спасти?
      — Песней, как же еще?
      — Вас спасла песня?
      — Ну да, но моя песня, он спел ее для меня. И потом я одумался и изменил свою жизнь.
      Он заметил мое недоумение и стал рассказывать с самого начала:
      — Я тогда пил. Больше всех пьянчуг в моем баре. Начинал с самого утра: рюмка коньяку или виноградной водки перед открытием. Потом все утро: по глоточку, по капельке, но беспрестанно. За обедом обычно пастис, три-четыре бокала, один за другим, за компанию с клиентами, и с каждым разом пастиса становилось все больше, а воды меньше. К вечеру я уже едва передвигался, держался за стойку или за столики, от меня несло спиртным, как от вокзального бомжа. И все из-за Мадлен. Когда она меня бросила, мне было двадцать четыре, а через полгода я выглядел на все сорок. Мы всего год были женаты, ровно год. Она ушла прямо на нашу годовщину, к коммивояжеру из Ренна, этот прохвост торговал краской для волос.
      Наверняка он уже рассказывал об этом раз сто. Бог знает сколько народу вот так же сидели за столиком, терпеливо слушая его исповедь. И все-таки складывалось впечатление, что он по-прежнему готов выложить первому встречному все перипетии своего злополучного супружества.
      — Она жаловалась, что я уделяю ей мало внимания, что на уме у меня только это проклятое кафе. Но вы сами подумайте, как еще я мог поступить? Кафе открыл мой отец в 27-м году. Потом он погиб в партизанском отряде под Веркором, и мать одна тянула эту лямку. Чего, по-вашему, добивалась эта вертихвостка? Чтобы все их труды пошли прахом? Еще бы я не занимался баром — и баром, и гостиницей, и рестораном. Тогда она занялась клиентами. Но я на все смотрел сквозь пальцы. Она думала, я ничего не замечаю, но я-то знал, что она переспала по крайней мере с двумя. Только виду не подавал. Говорил себе: Арман, ты же знаешь, в душе она любит тебя, знаешь, что не это главное. А потом в один прекрасный день появляется тот дамский угодник из Ренна, и она недолго думая берет и уходит. Потаскуха. И я стал пить… Кстати…
      Он указал на мою опустевшую рюмку:
      — Еще одну?
      — Нет, спасибо, хватит крепких напитков.
      — Пива?
      От коньяка хотелось пить, и я с улыбкой кивнул.
      —  Bock? — спросил он.
      — Лучше темное, Pelfort.
      Он поднялся и тотчас же вернулся с двумя полными кружками.
      — На чем я остановился?
      — На том, что вы начали пить.
      — Правильно. Мадлен меня бросила в октябре 63-го. В декабре я уже дошел до ручки. Когда в 64-м сюда приехал Брель, думаю, жить мне оставалось недолго — во всяком случае, если бы я продолжал в том же духе. И тут как раз появляется он. В ноябре, сразу после знаменитого парижского концерта в «Олимпии». В тот день, когда он давал тут у нас концерт, я закрыл бар с самого утра и велел поварихе приготовить ужин на десять персон, да такой, что пальчики оближешь. Прибрался в ресторане, навел порядок, потом в шесть отправился к парикмахеру. На концерт надел костюм, в котором женился. Можете представить, я пришел в театр за час до начала.
      Как все чудесно исцелившиеся, Арман помнил каждую минуту этого великого дня. Отхлебнув пива, он продолжал:
      — Я не пропустил бы этот концерт ни за что на свете. У меня были все его пластинки, но живьем я его никогда не видел. Он был великолепен. Прямо мурашки по коже. Не песни, а удары под дых, электрические разряды, вино и ласки… я не умею говорить о таких вещах, но поверьте, так оно и было.
      Еще глоток.
      — Ближе к концу концерта я сговорился с приятелем, который работал в театре. Обещал ящик бургундского, если он проведет меня за кулисы, но потом подарил два: в то, что произошло, и поверить трудно. Иду я по коридору, который ведет к гримерным, а там стоит Жак и курит, прислонившись к стене, мокрый, как боксер к десятому раунду. Тогда я собрался с духом и говорю ему: месье Брель, я навсегда запомню эту минуту, но если хотите, приходите ко мне в ресторан, вас ждет такой ужин, что тоже век не забудешь. Он поворачивается к двери в гримерную и переглядывается с музыкантами, которые нас слышали. Потом кивает мне, как бы говоря: «ладно», и просит адрес. Я оставил ему визитную карточку и помчался в ресторан. Через полчаса они сидели вот тут и ужинали. Я глазам своим не верил.
      — А что за песня вас спасла?
      — Ну, когда подавали десерт, он спросил, какая песня мне больше всего понравилась. Я отвечаю: «Мадлен». И он спрашивает почему. И тогда я рассказал про мою Мадлен, про жену, то есть про клиентов, с которыми она путалась, о торговце краской для волос, и говорю, что если бы я, как в этой песне, все ждал Мадлен, а она все не приходила, было бы лучше. Хорошо бы она совсем не появлялась, сказал я, а то на кого я теперь похож — конченый человек, пью не просыхая. И у меня на глазах выступают слезы. Тогда он встает, просит у музыканта гитару и поет «Жефа», поет только для меня. Вы, верно, знаете эту песню? Я кивнул, покривив душой.
      — Словно для меня написано. Это я — Жеф. И принялся напевать:
      — Non Jef t'es pas tout seul / Mais arrкte de pleurer… / Parce qu'une fausse blonde… / Parce que une trois quarts putain / T'a claque dans les mains… / Allez, viens Jef viens viens…
      У него оказался неплохой слух.
      — Arrкte de rйpйter / Que t'es bon а te foutre а l'eau… / Non Jef t'es pas tout seul.
      Вот в чем заключалось чудо: песня, пришедшаяся впору, как сшитое на заказ платье, как шляпа, сделанная по мерке для его рогов.
      — Вы понимаете? Моя жена — первая, я хочу сказать, — была как раз крашеная блондинка, а уж то, что она натуральная шлюха, — прямо не в бровь, а в глаз. А сколько раз я собирался броситься в реку! Наверное, рано или поздно, вылакав бутылку дешевого виски, я бы прыгнул с моста. Но видеть Жака Бреля, который поет мне про меня, и рассказывает мою жизнь, и говорит: ну что ты, ну давай, не падай духом, встряхнись, — это, доложу я вам… Хотите верьте, хотите нет, а на следующий день я начал новую жизнь. И как видите, по сию пору жив, нашел хорошую жену, у меня дочка, она работает в Париже, я сохранил бар и гостиницу, что оставили мне родители.
 
      Жалко, что Брель умер, а не то я бы тоже попробовал, вдруг бы он спас и меня. Он споет мне подходящую песню, и я угомонюсь, забуду, что должен убить снова, явлюсь в полицию, с вами, господин судья, мы коротко знакомы, и кто знает, может, через тринадцать или четырнадцать лет женюсь на вашей лучшей подруге, которую тем временем бросит муж.
 
      Вот и опять я отклонился от темы. Из-за Бреля и месье Армана у меня из головы вылетело мое собственное расследование, а впрочем — почему бы и нет, — вдруг настоящим открытием окажется чудо 64-го года.
      В понедельник, 10 мая, все повторилось в точности как две недели назад: ожидание в кафе, лифт, улыбающаяся секретарша. Добрый день, подождите минутку, я узнаю, здесь ли он, пожалуйста, проходите, вторая дверь налево.
      За второй дверью налево был просторный кабинет с паркетным полом и мебелью — ровесницей здания, источавшими аромат воска и изысканности. Однако рыжий паренек таки сделал карьеру!
      — Toi? 1— воскликнул он при виде меня.
      Я не разобрал, было ли это простое удивление или замешательство и страх, оттого что он видит перед собой преступника. Читает ли он итальянские газеты? Может, видел мою фамилию в сочетании со словом «убийца»?
      Как бы там ни было, он ни о чем не расспрашивал, если не считать обычных вопросов, которые задают старым знакомым.
      Мы сразу перешли к делу.
      Я расстегнул часы и положил перед ним на письменный стол:
      — В этой флэшке вирус, «троянский конь», он делает уязвимой систему защиты от несанкционированного доступа. По крайней мере мою: после трех попыток все равно входишь. Я хочу тебя попросить, выясни все, что можно, про этот вирус: кто его изготовил, часто ли он встречается, когда попал ко мне в компьютер…
      — А сам ты разве больше этим не занимаешься?
      — Да как-то не очень. И потом, это прямо подстава. Я пробовал разобраться, но не тут-то было, и тогда подумал, может, ты…
      — И только ради этого ты приехал во Францию?
      — Ну, не только, — отвечал я уклончиво.
      Патрик потянулся, чтобы вставить флэшку в USB-порт в своем компьютере, но я его остановил:
      — Единственное, что мне удалось выяснить, — этот вирус страшно заразный, моментально поражает такие части оперативной системы, о существовании которых ты даже не подозревал.
      — Тогда оставь память: пойду проверю ее в надежном месте, где вирус далеко не распространится.
      — Все еще хакер?
      — В жизни этим не занимался, — улыбнулся он. — Увидимся в четверг, оставь телефон: если что-нибудь выяснится раньше, позвоню.
      Я дал ему визитку своей гостиницы и написал номер комнаты.
      — И как же ты теперь без часов?
      — Куплю другие, — ответил я. Но если откровенно, нелегко мне было расстаться с этой штуковиной. Три года мы были с ней неразлучны и, в виде единиц и нулей, в ней сохранялась частица моей жизни.
      Я вышел, и начался новый день моих скитаний. В библиотеке меня дожидался Эдмон Дантес. Когда объявили, что читальный зал закрывается, я все еще пребывал в XIX веке, в гуще парижских интриг, и в их гуще проведу завтрашний день: если б дед был жив, вот бы расспросить его, как он представляет себе Париж, ведь за всю жизнь он выезжал только в свадебное путешествие, в Лигурию.
      В среду около трех пополудни Моррель и Валентина под знаком мудрого изречения «Ждать и надеяться» простились с графом, а я закрыл книгу и сдал ее славной библиотекарше, которая в предыдущие дни всегда откладывала для меня мой экземпляр и уже видела во мне старого друга.
      — А теперь? Возьмете «Черный тюльпан»?
      — Нет. Может, возьму «Парижские тайны», а может, больше совсем не приду.
      Она разочарованно на меня взглянула, и мне захотелось рассказать ей о себе: вот сейчас я жду, пока кое-что выяснится, а как дождусь, останется только совершить убийство. Но я уверен, она приняла бы мои слова за шутку, за неуклюжую попытку прикинуться этаким Джеймсом Бондом. Тогда я набрался храбрости, накрыл ее руку своей и почти шепотом произнес:
      — Не беспокойтесь, увидимся через несколько дней.
      Мне показалось, она повеселела. Может, я и правда был ей небезразличен.
      Один бог знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы я чаще находил в себе силы коснуться чьей-то руки, погладить по голове, сказать «люблю».
      Небо сплошь затянуто облаками, так что не разобрать, утро сейчас, обед или уже вечер. Я взглянул было на часы, но на запястье на месте верного «крауна» белела полоска кожи. Завтра узнаю ответ.
      Однако когда я вернулся, жена месье Армана вручила мне клетчатый листок из блокнота, на котором, старательно выводя буквы, записала сообщение: «Завтра встречи с месье Патриком не будет, все откладывается до будущей среды».
 
      И вот, господин судья, настало сегодняшнее утро. Не стану рассказывать об однообразии прошедших дней, как я без конца делаю одно и то же, как выглядываю из-за занавески, прежде чем посмотреть в окно, чтобы не встретить подозрительный взгляд старого судьи из дома напротив.
      Лучше сразу о сегодняшнем маленьком открытии.
      — Этот вирус мне никогда не попадался, — сообщил Патрик.
      — Значит, распространенность — ноль.
      — Похоже, он заразил только тебя. Я проверил в Интернете, разослал сообщение по тематическим группам — никто не видел ничего похожего.
      — Тогда это скорей не вирус, а червяк.
      — Нет. Во-первых, потому что он распространяется и заражает, как вирус. Во-вторых, потому что это отдельный файл, его загрузка фиксируется в списке файлов, там показано, когда он впервые внедрился в оперативную память.
      — Хочешь сказать, дата?
      — Именно, но ее не так-то просто установить.
      — И что за дата?
      — 13 декабря два года назад. Тебе это что-то говорит?
      Я подумал секунду и ответил:
      — Ровным счетом ничего.
      — Жаль, потому что это все, что удалось узнать про твой вирус. Он попал к тебе в часы в этот день, точней, ночь, в час тридцать семь. И само собой, мы выяснили имя файла, но тебе оно уже известно.
      — И ничего о том, откуда он взялся?
      — Нет. Потому не могу сказать, то ли сначала была заражена память, то ли ты занес в нее вирус из своего компьютера, а может, еще откуда-нибудь.
      — Подцепи я его в чужом компьютере, он бы уже проник повсюду, ты же видел, как легко он распространяется.
      — Тогда это вредительство.
      И он пришел к тому же выводу. 13 декабря.
      Это и есть мое открытие.
      Почти ничего, но хотя бы теперь я совершенно уверен, что вирус был создан специально для меня, фактически это прямо указывает на Мирко Гуиди.
      Не знаю, господин судья, пригодится ли вам такая малость для следующего допроса этого мерзавца, но любопытно узнать, остался ли в его компьютере какой-нибудь след файла с именем vrx400.exe.
      Теперь ваша очередь, господин судья.

       Дата:Суббота 22 мая 08.23
       От кого:angelo@nirvana.it
       Кому:miogiudice@nirvana.it
       Тема:Ответа не будет?
 
      Мне неловко, что я не сдержал слова и беспокою вас в выходные, но я не получил ответа на свой последний мейл, и вы даже не представляете, какая тяжесть у меня на душе. Невероятно, но для человека на перепутье важен даже записанный голос судьи, который его приговорит.
      Почему вы не ответили? Я что-то не так сказал? Сделал что-то не то?
      Вчера мне казалось, я угадываю причину вашего молчания, потом я подумал: «Нет, быть того не может», но сейчас уже не уверен, ошибаюсь ли я: конец может оказаться совсем близок.
      Дело было вчера утром, часов в восемь. Я только встал. Отворил ставни и выглянул в окно посмотреть, какая сегодня погода. Старик из дома напротив уже тут как тут, и окно у него тоже распахнуто. Он высунулся и на что-то указывал, как мне почудилось, в мою сторону. Рядом стоял человек, но мне не удавалось его разглядеть, он словно прятался: в окне отражался только темный костюм и белая рубашка, а лицо за стеклом было не разобрать.
      В один миг меня буквально парализовало от страха. В точности как сейчас. Тревога — как прилив, вода подступает и накрывает тебя с головой. Чувствуешь, как прибывает вода, но ничего не можешь поделать. Легким не хватает воздуха, ты его вдыхаешь, пыхтя, как мехи, а твои легкие требуют еще и еще, будто воздух до них не доходит, так бывает, когда пытаешься надуть дырявый мяч. И голова идет кругом. Ты словно раздваиваешься. Твое рациональное «я» смотрит на другое — то, которое боится, — с жалостью, втолковывает ему, что все его страхи выдуманы, но рациональное «я» знает, что в конце концов победит то, второе «я».