Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Наше недавнее - Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Аничков Владимир / Екатеринбург - Владивосток (1917-1922) - Чтение (стр. 16)
Автор: Аничков Владимир
Жанр: Биографии и мемуары
Серия: Наше недавнее

 

 


      Мир праху твоему, дорогой Михаил Алексеевич. О тебе могу сказать только хорошее, ибо дурного не знаю.
      ЭВАКУАЦИЯ ЕКАТЕРИНБУРГА
      Подходил юбилей нашей свадьбы. Шестого июня по старому стилю мы состояли в браке двадцать пять лет. Предстояло отпраздновать серебряную свадьбу.
      Мы решили устроить торжество в Омске из-за Толюши. С этой целью я снял польский ресторан, за что заплатил полторы или две тысячи рублей с ужином на тридцать-сорок человек. Приглашены были только близкие знакомые по Симбирску, Екатеринбургу и Омску. Ужин подали вполне приличный. Было много вина, но без шампанского. Взамен устроили крюшон. Ресторан был закрыт для посторонних посетителей. Большое веселье своей удивительной игрой на рояле внёс приглашённый мною военнопленный, профессор Пражской консерватории. Взял он с меня сто рублей и весь вечер услаждал наш слух виртуозным исполнением музыкальных шедевров. Толя своим сильным и красивым баритоном спел нам "Чарочку".
      Через день мы уже сидели в вагоне Государственного банка и направлялись в Екатеринбург, чтобы уложить наши вещи и переселиться в Омск. На этом настаивал Михайлов. {231} Он дал разрешение на провоз домашних вещей в отдельной теплушке.
      Спустя недели две до нас дошли тревожные слухи о падении Перми. Это означало, что Екатеринбург вновь не только становится прифронтовой полосой, но и находится под ударом Красной армии.
      Становилось совершенно ясным, что Екатеринбургу не устоять. Нечего было и думать о переезде в Омск. Надо было считаться со скорой возможностью эвакуации города и нашего отделения.
      На вокзале я встретил одного чиновника Государственного банка, только что прибывшего с поездом, и расспросил его о падении Перми.
      - Что я могу вам сказать? Мы так же, как и вы, считали, что время ещё есть, что войска у Вятки, а они оказались у Перми. Наши войска не желают драться, а едут длинной лентой на подводах, а за ними следуют красные. Наши остановятся кормить лошадей, и красные тоже. Увидят, что наши двинулись, и красные двигаются за ними. И те и другие не стреляют, не дерутся.
      Эвакуация из Перми - это сплошное безобразие. Никто ничего не смог вывезти. Не только поезда, но и приготовленных лошадей с телегами солдаты отбивали от мирных граждан.
      Об эвакуации нашего отделения он ничего не знал.
      Тотчас по возращении в банк я написал письмо товарищу министра финансов Кармазинскому, в котором, не сгущая красок, изобразил всё, что видел и слышал. Раз идёт брожение в солдатских массах, отказывающихся драться, нужно считать дело проигранным. Если падёт Урал и все заводы перейдут в руки красных, то снабжение нашей армии боевыми припасами прекратится и Омск падёт тоже. Я просил Кармазинского прочесть это письмо Михайлову и сказать ему, что моё мнение сводится к тому, что необходимо немедля отправить золотые запасы под сильной охраной на восток, где в Забайкалье возможно будет закрепиться войскам Колчака, и переждать некоторое время. Если этого не сделают, то без золота Омское правительство погибнет.
      С этого момента потянулись дни, полные сомнений, бесплодных упований и тяжёлых разочарований. Один слух сме-{232}нял другой. Говорилось об измене Гайды, чем и объясняли смену главнокомандующих. Теперь вся власть над армиями перешла к русскому генералу Дитерихсу. Уверяли, что он выработал гениальный план и никакая опасность Екатеринбургу не угрожает. Одновременно в город проникали самые противоположные слухи о том, что Екатеринбург окружён красными и выехать нельзя.
      Но хуже всего раздражали приказы нового главнокомандующего, генерала Дитерихса. В пятницу восьмого июля был отдан приказ о том, чтобы банки оставались на местах и спокойно исполняли свою работу, а перед этим объявлялась полная мобилизация всех мужчин, способных носить оружие.
      Банковский комитет собирался каждый день, но мы не решались поднимать вопроса об эвакуации банков. Однако прибывшие на лошадях служащие пермских отделений подтвердили слышанное мной. Решено было произвести частичную эвакуацию, т. е. оставить при отделениях минимальный состав служащих, принимая в счёт тех из них, которые не желали покидать Екатеринбург. Всех остальных, особенно барышень, эвакуировать в Омск. С ними же отправить те книги, без которых можно обойтись. Но как можно было обслуживать банк без старших доверенных? Поэтому мне поручили переговорить с командующим войсками и испросить разрешения оставить на каждый банк, за исключением управляющих, по три лица - бухгалтера, кассира и артельщика, а также выделить на каждый банк хотя бы по одной теплушке.
      Я отправился к командующему армией и был удивлён, что вопреки слухам им оказался генерал Гайда. Я видел его в первый раз. Молодой генерал принял меня любезно и на мой доклад и просьбу ответил согласием. Однако прибавил, что просьбу об освобождении трёх служащих надо направить в штаб главнокомандующего, что расположен в здании мужской гимназии. На моё прошение он наложил резолюцию о согласии и предложил проехать вместе с ним.
      Я отправился в гимназию, где помещался штаб Дитерихса, но она оказалась пустой. Пробродив по залам порядочное время, я наконец узнал от гимназического сторожа, что весь штаб ночью выехал в Тюмень.
      С этим известием на меня надвинулись тяжёлые мысли. "Как же так? думал я. - Нам предлагают оставаться на {233} местах, а штаб удирает в Тюмень, бросая шесть банков с их денежными ресурсами врагу. Тут какое-то недоразумение..." И я, приехав домой, тотчас собрал комитет.
      Все были взволнованы и решили принять меры к обеспечению себя теплушками, но это оказалось не так легко. Комендант в просьбе отказал. Тогда Щепин, вынув из кармана несколько слитков золота, общим весом около двух фунтов, положил их на стол перед комендантом.
      - Это что?
      - Самое чистое аффинированное золото. Думаю, пригодится. Мы надеемся получить не только шесть вагонов, но и ваше содействие в их погрузке.
      - Вагоны будут поданы.
      Полученная мной для вещей теплушка была почти погружена, оставалось внести рояль. Но в это время приехал Владимир Михайлович Имшенецкий с просьбой уступить место его больной жене, которую нельзя везти на лошадях.
      Делать нечего, рояль решили не брать, место уступили.
      Весь следующий день прошёл в хлопотах по прицепке к составу теплушки. Но, несмотря на распоряжение коменданта, теплушка стояла на месте. Тогда я решился искать протекции у стрелочников. В домике оказалось четыре стрелочника, покуривавших трубки.
      Я обратился к ним с просьбой прицепить принадлежащую мне теплушку к составу отходящего поезда. Никакого ответа.
      - Вот что, ребята, если моя просьба будет исполнена, то получите от меня пятьсот рублей.
      - Вы что же, гражданин, подкупить нас хотите? А мы пойдём да на вас донесём, что вы нам взятку предлагаете.
      - Тут никакой взятки нет. Взяткой считают подкуп на незаконное дело. В моей же просьбе ничего незаконного нет. Разрешение на эту теплушку есть, она и без денег должна быть прицеплена, но за полным отсутствием порядка я решил вознаградить вас. Так вот спрашиваю ещё раз: хотите получить пятьсот рублей - прицепляйте сейчас же, не хотите - пойду говорить с главным комендантом.
      - Ну ладно, прицепим.
      И теплушка отправилась в Омск с отходящим поездом. {234}
      На другой день к вечеру должны были подать теплушки для служащих банка. Я не мог их проводить, так как стёр себе ногу, и попросил исполнить эту обязанность Щепина. Целый день приходили служащие-барышни и умоляли разрешить им взять с собой своих родителей, братьев и сестёр.
      - Да ведь мест же нет. Куда вы их посадите?
      - Как-нибудь посадим, только разрешите.
      Отказать, конечно, было нельзя... Вечером на вокзале собрались служащие шести банков с семьями.
      Едва были поданы теплушки, как в них хлынула толпа, и ни один из наших в них не попал. Тогда вторично подали теплушки - уже далеко за вокзалом. Но их было всего пять, из коих одну за ветхостью пришлось отцепить. Служащие едва в них втиснулись. Но, слава Богу, теплушки удалось прицепить к поезду, и девушки со своими семьями были отправлены.
      В каждом отделении банка осталось на работе по четыре человека, если не считать тех из них, кто не желал покидать Екатеринбург.
      Надо сказать, что и клиентура почти отсутствовала. Правда, нашлось несколько чудаков, которые, несмотря на мои предупреждения, что банк приготовлен к эвакуации, отвечали:
      - Вот поэтому-то мы и вносим вам наши денежки. Придут большевики отнимут у нас всё, а у вас сохраннее будет. Вернётесь и всё нам отдадите, за вами не пропадёт.
      На следующий день наш артельщик, относивший деньги в Госбанк, вернулся с известием, что банк, ночью спешно эвакуировавшийся из Екатеринбурга, оказался закрытым.
      Я тотчас собрал комитет на его последнее заседание.
      - Господа, раз Государственный банк эвакуирован, нам надо завтра же покинуть Екатеринбург. Нас просто забыли. Этот богомолец Дитерихс, отдавая приказ оставаться на местах и работать, дать приказ об эвакуации не позаботился.
      - Зачем же откладывать до завтра то, что можно сделать сегодня? Надо выбираться сегодня вечером, - ответили коллеги.
      - Совершенно правильно, - ответил я, - но имеете ли вы надежду получить место в вагонах? То, что делалось при отправке служащих, говорит против этого. Вокзал окружён {235} многотысячной толпой, и нам вряд ли удастся добраться до поездов. Попасть же в вагон - дело почти невозможное, а ведь не забудьте, что с нами ценности.
      - Как же быть? - спрашивали коллеги.
      - Не знаю, господа. Полагаю, что по примеру нашего Пермского отделения придётся двинуться на лошадях.
      Положение было почти безвыходное. Страх прокрадывался в душу, надо было действовать немедленно.
      На помощь неожиданно пришла дочурка. Имея поклонников, она добилась через одного из них - Шевари, очень симпатичного хорвата, - трёх мест в последнем чешском эшелоне, готовящемся отойти завтра в шесть часов утра.
      Жена целый день укладывала необходимейшие вещи.
      Я отобрал все ценности в одну банковскую железную шкатулку. В неё поместилось и золото, около двух с половиной пудов, а кассовую наличность в кредитных я оставил под ответственность кассира и артельщика. На дворе уже стояли лошади. Служащие должны были погрузиться и завтра в восемь утра проехать на Екатеринбург-Второй, захватив там меня с семьёй, если мы окажемся без обещанных мест в чешском эшелоне.
      Вещей набиралось при укладке гораздо больше, чем можно было взять, и все они казались жене необходимыми. Приходилось их выбрасывать из чемоданов. Наши жильцы, следователь Соколов и Тюнегов, давно уже отсутствовали, но последний приехал часов в восемь вечера и, увидев нас, всплеснул руками.
      - Что вы делаете? Войска все уведены. Екатеринбург беззащитен, и, думаю, выбраться из него завтра не удастся. Я назначен комендантом города и ночь проведу не у вас, а в комендантском помещении. Дать вам место в вагонах не могу, так как весь состав уже отправлен в Омск.
      Это свидание оставило самое тягостное впечатление. Неужели же мы обречены попасть в руки красных? Ведь мне, несомненно, угрожает расстрел. Оставалась надежда только на чехов, поддерживаемая Шевари, проведшим с нами под кровлей банковской квартиры последнюю ночь.
      Все дни у меня гостил управляющий Алапаевским округом Борис Николаевич Карпов. Он ночевал в моём кабинете рядом с нашей спальней. {236}
      После вечернего чая мне пришла мысль спрятать не вмещавшиеся в чемодан вещи на печке. Печи были высоки, и над ними ещё возвышались кафли, так что на каждой из них оказался довольно глубокий ящик. Возможно, их не найдут, и мы спасём вещи от красных.
      Надо будет дождаться ночи, спустить шторы и, заперев двери, ведущие из коридора в комнаты прислуги, начать их укладывать. Все одобрили мою мысль, и мы, сделав вид, что ложимся спать, услали прислугу на покой.
      Когда прислуга, убрав посуду, вышла, мы принялись за укладку. Началось лазанье по складной лестнице и укладка вещей на печках. И странное дело: те вещи, на которые, казалось, я смотрел так равнодушно, теперь не только особенно нравились мне, но как бы из неодушевлённых предметов превратились в одушевлённые и не только ожили, но стали говорить: "Спрячь, спрячь меня или возьми с собой. Я так хорошо служила тебе... За что же ты бросаешь меня?"
      Вот в руках шапокляк, купленный лет пять назад, в Париже. Я надевал его всего раза два, не более, и совершенно забыл о его существовании...
      Держа шапокляк и стирая с него пыль, я припоминал со всеми подробностями и магазин в Париже, где я его покупал, и приказчика-француза... А за этой картиной потянулись воспоминания и обо всей заграничной поездке.
      - Ты что это замечтался? - спросила жена. - Слезай скорее, пора и спать.
      Я сунул шапокляк между вещами на печку в прихожей и спустился вниз.
      - Ну кажется, всё, что смогли, убрали, - говорила хлопотунья жена.
      - Нет, погоди. Я не хочу, чтобы на моём бильярде играли красные. - И с этими словами я содрал с него сукно. - Возьми с собой - пригодится столы накрывать.
      И жена сунула его к пледам.
      Наконец в час ночи мы улеглись, но заснуть не могли. Сон бежал от нас, и одна картина печальнее другой представлялась в нашем воображении.
      Ведь ещё так недавно, глядя на жизнь омских беженцев, я благодарил судьбу, что чаша сия меня миновала. И вот {237} теперь сам превращаюсь в лишённого крова беженца. Слава Богу, если удастся бежать из Екатеринбурга... Воображение рисовало мне, что я уже на станции, чешский эшелон ушёл и я в отчаянии бегаю и ищу знакомого инженера Нагаткина, заведующего движением. Как же я забыл про него, он бы меня устроил. Во мне блеснула надежда на то, что ещё не всё пропало.
      - Знаешь, не могу заснуть, - сказала жена.
      И мы оба, накинув одежду, вышли в столовую, а оттуда на балкон. Ночь стояла тёплая и совершенно безветренная, но как-то было особенно темно и зловеще тихо. Совсем не слышно звуков, как будто всё кругом вымерло. Я напрягал слух, чтобы услышать отдалённые выстрелы неприятельских войск. Но стояла полнейшая тишина, даже собаки не лаяли.
      К нам на балкон вышел и Карпов.
      - Что, тоже не можете заснуть? - спросил я его.
      - Да, не получается... А знаете что? Мне пришла хорошая мысль на тот случай, если вам не удастся уехать с чехами. Завтра в одиннадцать дня уходит поезд на Тагил. Я должен с ним ехать. Поедемте вместе? А там, приехав в Алапаевск, я погружу поезда железом, чугуном и частями машин, без которых красные работать не смогут, и мы благополучно прибудем окружным путём в ту же Тюмень.
      - А ведь это действительно блестящая мысль! Вероятно, путь на север свободен и от красных, и от беженцев. Спасибо, большое вам спасибо! - И я потряс его руку.
      - Пойдёмте-ка спать, господа, уже полчаса третьего.
      Успокоенные надеждами и на Нагаткина, и на выезд в Тагил, мы с женой улеглись в кровати и крепко заснули.
      В пять часов затрещал будильник. Мы оба вскочили, открыли двери к прислуге, и в столовой появился самовар. Наскоро закусив и раздав кое-какие вещи, а корову подарив обрадованной кухарке, мы погрузили вещи на подводу, нанятую ещё с вечера, и, сев в пролётку, двинулись на Екатеринбург-Второй.
      Несмотря на ранний час, на улицах было большое движение, повсюду шли подводы, нагруженные домашним скарбом. Всё это были люди, потерявшие надежду найти место на поездах и решившие ехать в Тюмень на лошадях.
      Многие шли пешком с котомками за плечами. {238}
      У магазина Топорищева нам повстречался Поклевский-Козелл. Он ехал в обратную сторону и высоко приподнял свой котелок, салютуя нам на прощание.
      Но вот и вокзал. Эшелон чехов стоял на запасном пути, и мы все свободно вздохнули.
      Нам отвели три длинные лавки в вагоне третьего класса, и мы не без труда разместили там свои вещи. Особенно было тяжело, делая вид, что в моих руках лёгкий груз, тащить шкатулку с золотыми слитками. Но я благополучно внёс её в вагон и задвинул под скамейку. На душе было спокойно и даже радостно.
      Но радость оказалась преждевременной. Наш поезд, должный отойти в шесть часов, всё ещё стоял на месте. Часовая стрелка показывала десять.
      Что делать? От Шевари я узнал, что машинисты саботируют, утверждая, что нет здоровых локомотивов.
      - Как же быть? Знаете что? Я проеду и разыщу инженера Нагаткина, сказал я.
      - Нет, уверяю вас, что часа через два мы двинемся в путь.
      Прошли и эти два часа, а мы всё стояли.
      В это время жена обнаружила, что забыла осеннее пальто. Я вызвал по телефону кухарку, сказал ей об этом и попросил привезти что-нибудь поесть.
      Она исполнила и то и другое. Приехавший с ней Одинцов сказал, что служащие отложили отъезд до завтра, так как недовольны одной лошадью, которую необходимо переменить, да и перековать.
      - Смотрите, сегодня к вечеру в город могут войти красные, - добавил Одинцов.
      - Нет, все говорят, что они далеко.
      - Ну, смотрите же, заезжайте завтра за нами, а то я не уверен, что подадут паровоз.
      - Конечно, конечно, заедем, - заверили мы Одинцова.
      Пропустив все сроки отхода поездов на Тагил, мы стояли на том же месте. Опять пошли невесёлые мысли, ещё более тревожные, чем вчера.
      Однако чехи успокаивали нас, говоря, что если сегодня не дадут паровоза, то они сами пойдут в депо и силой его возьмут. {239}
      Настал и вечер. Не более чем в полуверсте от нас остановились поезда с каким-то нашим кавалерийским полком. Загорелись костры, возле которых мелькали фигуры солдат. Слышалась солдатская песня, прерываемая крепким русским словом. Видимо, кавалеристы были на взводе.
      Кто-то из кавалеристов подошёл к эшелону и, узнав, что это чехи, спросил, давно ли они прибыли.
      Чехам стало стыдно говорить, что они уходят, и они ответили, что прибыли на защиту Екатеринбурга сегодня утром.
      Кавалерист побежал к своим и через несколько минут раздалось громкое "ура!" в честь чехов...
      Ох, как было стыдно, как обидно... Мне хотелось бросить всё и побежать на эти огоньки, слиться с солдатами и пойти с ними в бой.
      Поезд не двигался, пришлось ложиться спать. Я долго не засыпал. Ясно, что Екатеринбург окружён и дорожная бригада эшелона с чехами предана красным. Положим, завтра я буду иметь возможность сесть на лошадей, но удастся ли выехать? Да и старая Полканка слишком ненадежна, чтобы можно было удрать от погони.
      Проснулся я довольно поздно и с ужасом увидел, что поезд стоит на том же месте. Жена начала готовиться к пересадке на лошадей. Пришлось бросить почти все вещи и взять только самое необходимое.
      Но вот и восемь часов, а лошадей всё нет. Пробило девять часов, девять с половиной, а лошадей всё нет. В мозг закрадывалась мысль, что служащие или не пожелали исполнить приказа и бросили меня на произвол судьбы, или решили воспользоваться кредитными билетами, что у них остались в кассе, и отказались от эвакуации.
      Наконец среди чехов волнение и негодование достигли таких размеров, что они, вооружившись винтовками и бомбами, ушли штурмовать станцию.
      Узнав, что поезд сейчас двинется, я понял: мера устрашения подействовала. Долгожданный паровоз, ударившись об эшелон, занял своё место. Мы все перекрестились.
      Как я потом узнал, паровоз был получен благодаря не устрашению, а подкупу машиниста, который помимо денег получил хорошую порцию съестных припасов и ведро водки.
      Мы тронулись. Но недолог был наш путь. На первом же полустанке мы остановились, и поезд простоял около {240} двух часов. Путь оказался занятым. Нас опять охватила тревога.
      Как ни опасно было далеко отходить от поезда, я всё же рискнул пройти вперёд, до места скрещения рельсового пути с шоссе, в надежде увидеть там обоз нашего банка.
      По шоссе непрерывной лентой двигался народ. Ехали тройки, пары, одиночки, телеги и экипажи с горками поклажи, а вокруг шли непрерывной лентой женщины, дети и старики... Всё это были люди, не нашедшие места в поездах.
      Военные власти не понимали, что идёт гражданская война, и, уводя войска, они бросали население с накопленными богатствами на произвол судьбы. Из этих же сданных красным людей сформируются полки, которые поспособствуют падению Белой армии...
      Почему же не дать заблаговременный приказ о постепенной эвакуации всего населения? Мне скажут, что это могло плохо повлиять на армию. Но ведь армия не дралась, а уходила на обозах, и трёхдневная беспорядочная эвакуация ещё сильнее действовала на психику.
      А кто бежал? Из кого состояли эти десятки тысяч беженцев, идущих пешком по шоссе? "Буржуи"? Нет! Их был небольшой процент. Бежал народ, не сочувствовавший красным.
      На перекрёстке я случайно разговорился с одной бедно одетой, уже немолодой крестьянской девкой.
      Она стояла неподалеку и, робко подойдя ко мне, спросила:
      - Далёко ли можно идти по шоссе?
      - Куда?
      - Да вот от красных. Говорят, что недалёк уже конец света и дальше идти нельзя.
      - Да ты сама-то откуда? - спрашиваю я.
      - Мы-то с Польши.
      - Как же ты попала на Урал?
      -А как немцы подходили к нашей деревне, матка с батькой благословили меня и приказали уходить, я и пришла к вам на Урал.
      - Как, пешком?!
      - А то как же!.. Тут больше года работала на Верх-Исетском заводе, да вот они опять сюда идут.
      - Кто, немцы?
      - Не, красные... Говорят, они похуже немцев будут. Вот {241} я завод-то бросила, да не знаю, куда идти. Люди говорят, что скоро уж конец земли...
      Я успокоил её, сказав, что земли в три-четыре раза больше, чем то расстояние, что она прошла. А там уже море будет. А коли на юг свернёшь, попадёшь в Китай. Там тоже земли много.
      Она, видимо, обрадовалась моим указаниям. Я сунул ей несколько сибирок, а сам побежал к поезду, дававшему свистки.
      Поезд двинулся, но шёл медленно, делая большие остановки на станциях. Все с волнением ждали станций Богдановичи и Божаново, опасаясь, что путь там перехвачен красными. Слава Богу, чаша сия нас миновала, и мы все вздохнули свободно.
      Настала ночь, и мы, успокоенные тем, что опасность окружения миновала, с наслаждением вытянулись на наших лавках и быстро погрузились в сон.
      Вдруг ночью раздался сильный удар, и я слетел с верхней лавки на пол. В вагоне потух свет, снаружи слышались отчаянные крики и стоны. Я начал было шарить по карманам, ища спички. Но из аптечки докторши выпала бутылка с бензином и, разбившись, окатила весь пол вагона. И я сообразил, что огня зажигать нельзя.
      Выйдя ощупью наружу, я узнал, что поезд стоит без сигнальных огней около станции. Почему-то весь служебный персонал её покинул, что подсказывало вероятность увода служащих отрядом красных, притаившимся в лесу.
      В конце поезда копошились люди, слышались стоны. Я побежал туда. Перед моими глазами предстало пять разбитых теплушек.
      Оказалось, что машинист, заметив станцию без огней, убавил ход, и на наш поезд налетел шедший сзади. Наш вагон был седьмым. А в шестом везли медные слитки кыштымского завода. Вагон этот благодаря грузу уцелел сам и спас нас от крушения.
      Было страшно. Я с минуты на минуту ждал нападения, которое не последовало только потому, что наш поезд сопровождался хорошо вооружённым воинским эшелоном. Возможно, отряд красных был слаб и побоялся вступить в бой.
      Стало светать. После двухчасовой уборки разбитых вагонов и перенесения раненых в другие теплушки мы снова двинулись в путь. {242}
      ВНОВЬ В ОМСКЕ
      На девятый день наш эшелон подошёл к Омску.
      Оказалось, что дано распоряжение беженцев из вагонов не выпускать, а направлять в дальнейшие города Сибири.
      Я бросился к телефону, соединился с Кармазинским и при его содействии получил разрешение на остановку в Омске.
      Следуя на извозчиках к банку, мы встретили Мику, уже в военном мундире прапорщика, который сообщил нам грустную новость: заболел мой сын Толюша.
      Мы тотчас же поехали в кадетский корпус, где помещалось артиллерийское училище, и разыскали в лазарете сына. Его лицо было забинтовано и искажено до неузнаваемости.
      Причина заболевания, вероятнее всего, объяснялась нервным потрясением, осложнённым простудой.
      Оказалось, что несколько дней назад в училище проник какой-то пьяный офицер. Дело было поздним вечером. Юнкера находились в дортуарах.
      Пьяница стал скандалить и довёл дело до того, что дежурный офицер отдал приказ юнкерам, в том числе и сыну, арестовать его силой. Офицер этот вытащил револьвер и произвёл несколько выстрелов в юнкеров, но промахнулся. Его арестовали и отвели на гауптвахту.
      Сыну в числе нескольких юнкеров пришлось конвоировать его по улицам. Пьяница упирался и дрался.
      Вернувшись в училище сильно вспотевшим (окна ночью были открыты). Толя проснулся со скошенным лицом.
      Мы сильно перепугались за сына, и я вызвал доктора Крузе.
      Результат осмотра был благоприятен. Доктор сказал, что болезнь длительного порядка, но излечима массажем и электричеством.
      В Омске остановились, конечно, в банке, в незатейливой комнате, которую раньше занимала прислуга и где ставили самовары.
      Вагон с вещами прибыл несколько раньше, что дало нам возможность кое-как её обставить. В этой комнате поместился я с женой и Наташей. Тут же поставили и кровать на случай ночёвки сына. {243}
      Мою мать же, приехавшую в Омск дней за десять до нас, устроили в конце непроходного широкого коридора. Старушка жаловалась на это помещение, несмотря на то что её скромный тёмный уголок был предметом зависти многих служащих. Большинство из них не имели собственного угла, спали в операционном зале на полу, а днём находились или на лестнице, или во дворе.
      Утром, в семь часов, вся эта компания поднималась и становилась в длинную очередь перед единственной уборной.
      Я и моя семья не хотели пользоваться директорской привилегией и стояли в хвосте очереди с полотенцем и мылом в руках.
      Конечно, при такой перегруженности и нашей русской неряшливости уборная содержалась грязно, что делало пребывание в ней большим страданием.
      Кухня была одна, с небольшой плитой. Пользоваться последней тоже надо было поочередно, что рождало немало ссор между хозяйками.
      Я предложил образовать коммунальную столовую, что могло удовлетворить нас всех и дать возможность иметь дешёвый и сытный обед. Первой взялась кухарить Филицата Германовна Прейсфренд. Она давала нам превосходный стол, но несколько жирный. Однако этот опыт пришлось отменить, ибо наша импровизированная кухарка стала обижаться на нас за то, что мы слишком мало едим. Для многих обед казался дорогим, хотя он обходился немного дешевле, чем в кухмистерских, где кормили отвратительно. Наконец, у всех оказались разные вкусы. Дело дошло до обид, и пришлось ликвидировать этот простейший способ коммунизации хозяйства.
      - Вот, господа, блестящий пример коммунальной жизни, - торжествовал я, - посмотрим, как "товарищи" справятся с ней в России.
      Пришлось опять посещать рестораны и кухмистерские, где обед обходился в шесть - десять рублей, что было и дороже, и скверно, да и кормили несытно.
      Дочурка наша со свойственной ей энергией тотчас отправилась к Афанасьеву в Министерство снабжения и продовольствия и, получив там место, рьяно принялась исполнять служебные обязанности, стараясь прилежанием опередить подруг. {244}
      Я радовался за дочурку, что тяжёлые дни беженских лишений она сумела скрасить служебными интересами.
      В Омске нашлось много беженских семей, близко знакомых нам ещё по Симбирску. Несмотря на убогость комнаты, нас часто навещали, что вносило известный интерес в нашу жизнь. Частенько ходили мы и в синематографы, всегда переполненные народом.
      С увеличением населения в Омске появилась масса крыс огромного размера, дерзавших появляться в комнатах даже днём. Стоило в комнате министерства, где работала Комиссия по вопросам денежных реформ, тихо посидеть несколько минут, как из щелей появлялось несколько крыс, быстро исчезавших при первом шуме.
      Состояние Толюши быстро шло к выздоровлению.
      Приход по воскресным дням юнкеров и нескольких их преподавателей, среди которых оказался Арцыбашев, сын бывшего симбирского вице-губернатора, вносил большое оживление не только в жизнь молодёжи, но и в нашу.
      Шевари мне удалось устроить в Министерство финансов, и он занял место секретаря Кармазинского. Я был очень рад, что удалось отблагодарить Шевари за помощь, оказанную при нашем бегстве из Екатеринбурга.
      Я довольно близко сошёлся с Николаем Оттовичем Лемке, и мы частенько по вечерам делали порядочные прогулки пешком в окрестности Омска, обычно придерживаясь полотна железной дороги, и изредка ходили купаться в многоводном Иртыше.
      Нередко заходили в ресторанчики, где за кружкой пива коротали вечера.
      Когда по приезде в Омск я явился к Михайлову, он уже в третий раз стал настаивать на моём вступлении в должность директора Кредитной канцелярии, поскольку теперь я переселился в Омск на постоянное жительство. Но по тем же причинам я опять отказался. Да к тому же носились слухи о скором прибытии из Парижа некоего Новицкого, приглашённого на эту должность с усиленным окладом.
      Мне были известны некоторые его доклады по денежному обращению, из коих сквозило плохое знакомство с этими вопросами. {245}
      Министр был недоволен моим отказом, но попросил поработать в Комиссии по экономии, занимавшейся сокращением штатов служащих и урезкой их содержания, и в Комиссии по финансированию Южно-Сибирской магистрали, которую строил тогда Остроумов.
      Обе комиссии были совершенно противоположны по заданиям, но я решил твердо стоять на своём мнении, что вводить сейчас экономию на кредитные обесцененные рубли совершенно невозможно по политическим соображениям. Правда, штаты министерств - не только нашего, но и всех остальных чрезвычайно разрослись. Но ведь в них пристроились беженцы, которых надо было кормить.
      - Серьёзное сокращение штатов, - сказал я, - поведёт к большому недовольству правительством. По-моему, единственное радикальное средство это прекращение новых приёмов служащих, даже на те места, которые освобождаются при призывах в армию. Уменьшать же оклады при наличии падения стоимости кредитных денег невозможно. Наоборот, следовало бы их увеличить...

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24