С хитрой улыбкой, которая на этом лице превращалась в жуткую гримасу, он без конца повторял:
      - Ничего, дочка. Мы с тобой их обманем. Я вот возьму да и помру, то-то смеху будет. Ты не смотри, что я разгова-риваю. Я уже мертвый. Им меня с того света не вернуть. А как я помру - они тебя выпустят. Ты им не нужна. Им я нужен. А меня они не получат.
      И никакими силами его с этой точки было не сбить. Целыми днями он только и думал, как бы украсть у вольнонаем-ного фельдшера пояс от халата и на нем повеситься или отобрать у медсестры шприц и воткнуть его себе в сердце, или вынудить охрану открыть огонь на поражение.
      Понятно было, что Казарин для боевого использования непригоден. Первое, что он сделает в армии - это стрельнет в себя из первого попавшего под руку ствола. И хорошо, если только в себя. А то ведь может и гранату на стол кинуть где-нибудь на штабном совещании. К тому же чтобы он смог участвовать в штабных совещаниях, генерала надо несколько недель лечить, и еще неизвестно, каков будет результат.
      Правда, штатный эксперт управления по психиатричес-ким вопросам говорит, что для полного излечения генерала ему требуется только свобода, покой, общение с дочерью и хоро-ший уход. Но все это совершенно невозможно, неосуществимо и ненадежно.
      Поэтому решено было генерала Казарина списать. И дочь его, конечно, тоже.
      Тут, однако, возникла новая загвоздка. Окружной военный суд, уполномоченный рассматривать обвинения в отношении генералов, был, как и все суды в стране, выше головы загружен работой по делам о заговоре семей. И штампуя бесконечные смертные приговоры школьникам и школьницам, детям и племянникам, братьям и сестрам, женам и невестам, а также случайным знакомым, про которых кто-то неосторожно упомянул на допросе, окружной суд никак не мог добраться до генеральского дела, по которому, кроме Казарина, проходило еще несколько офицеров штаба округа и Дубравско-го полка.
      Зато Лане Казариной приговор уже вынесли, и как толь-ко стало известно, что генерала решено списать, ее назначили на расстрел.
      Правда, разнарядки были уже расписаны на несколько дней вперед, и казнь Ланы отнесли ориентировочно на 1 мая. А поскольку это великий праздник и всеобщий выходной, никто точно не знал, как в этот день будут работать бригады по исполнению приговоров.
      Только где-то за два дня до праздника стало ясно, что вроде бы первая смена - та, которая с шести вечера до полуночи - в этот день работать не будет. А та, которая с полуночи и до утра, будет работать как обычно, поскольку уже начнется 2 мая, а это никакой не выходной.
      Но Лана Казарина ничего об этом не знала.
      В Народной Целине не принято сообщать приговорен-ным к высшей мере дату их смерти. Ведь это противоречило бы принципам под-линно народного гуманизма, который лежит в основе всех свершений родины Майской революции.
      36
      - Высадка 1 мая исключена, - сказал маршалу Таубер-ту начальник штаба легиона Бессонов, получив последнюю сводку подхода звездолетов. - Не все фаланги успеют выйти на исходные.
      13-я фаланга пришла на орбиту Целины не только вовремя, но даже с опережением графика. Зато опаздывали 66-я и 18-я. 18-я задержалась на опорной планете, собирая технику и личный состав после учебной высадки. А 66-я провисела лиш-ние три дня у опорной из-за смены командира фаланги.
      Преж-ний полностью утерял контроль над фалангой пос-ле инцидента с расстрелом офицера из самоликвидатора, а новым становиться никто не хотел. Штабные звездолеты уже ушли, а ставка по обыкновению запуталась в трех соснах, и когда корабль 66-й все-таки улетел, никто так и не знал точно, кто командует фалангой.
      Последний бросок легиона к Целине задумывался, как единый марш, когда все звездолеты появляются у цели одно-временно, с разбросом максимум в несколько часов. Но изящ-ный план генерала Бессонова рассыпался под тяжестью внеш-них обстоятельств, и теперь на него же сыпались все шишки.
      Но теперь Бессонов ничего не мог поделать. 18-я выйдет на исходную позицию, когда в ЦНР будет уже утро 1 мая, а 66-я - еще позже. А высаживаться можно только ночью.
      Еще несколько фаланг подойдут чуть раньше, как раз ночью - но их ведь тоже нельзя бросать в бой прямо с марша.
      Менять время суток или порядок высадки фаланг Бессо-нов не желал категорически. И Жуков, в чью группировку входила 18-я тяжелая фаланга, решительно его в этом поддерживал.
      Лучше уж поменять день.
      - Скажите лучше, что вы вообще не хотите высажи-ваться! - огрызался на землян Тауберт, которому не терпелось наконец начать вторжение. Но Бессонов совершенно спокойно подтверждал:
      - Не хотим. Но высадимся - в ночь на второе мая. Или на третье, если со вторым будут какие-то проблемы.
      - Никакого третьего! - чуть не завопил обычно спо-койный Тауберт. - Если второго утром весь легион не будет на Целине, можете попрощаться с головой.
      Бессонов пожал плечами и отошел, ухмыляясь в усы. Оттянуть высадку на сутки он все-таки сумел.
      В последние дни в штабе легиона все как-то сами собой перешли на целинский календарь. так было удобнее, хотя никто, конечно, не забывал о сотом дне, который надвигался неумо-лимо.
      В целинском календаре было 369 планетарных дней, каж-дый из которых на полчаса короче земных суток. Между тем, корабельные сутки были равны земным, а кора-бельный год состоял из 364 дней.
      Переход на другое исчисление времени добавил неразбе-рихи, которой и так было предостаточно. Однако с этим прихо-ди-лось мириться. Воевать-то ведь придется на планете, а значит, надо приноравливаться к ее световому и сезонному режиму.
      Фактический переход на новое время был юридически оформлен приказом по легиону, где день Д+81 приравнивался к 1 мая 812 года Целины (или 666 года Майской революции) с точностью до часа по Центарскому времени.
      А через несколько часов после этого приказа по кораб-лям легиона было распространено информационное со-обще-ние, которого ждали уже давно.
      Теперь уже не только до старших штабных офицеров, но и до каждого легионера довели ориентировочное время начала вторжения - ноль часов 2 мая по Центарскому времени.
      В этот момент начнется восточная операция. Запад-ная - на несколько часов позже.
      Если, конечно, новые привходящие обстоятельства опять не сорвут все сроки.
      37
      Состояние прострации, которое охватило Лану Казарину после смерти матери и первой оплеухи от следователя, не оставляло ее и дальше. Две встречи с отцом, сначала избитым в мясо, а потом и чокнувшимся от ударов по голове, только усугубили это состояние.
      Теснота в камере, бесконечный плач, причитания, исте-рики и обмороки соседок, недоедание, один унитаз на всех и собственный смертный приговор тоже не способствовали душевному здоровью.
      А теперь еще каждый день вечером и ночью из камеры уводили смертниц на расстрел. Никто уже не делал опти-мис-ти-ческих предположений, будто их переводят в другую камеру, и разговоры об отправке на химзавод тоже поутихли.
      Все знали - смертниц действительно расстреливают, и происходит это прямо здесь же, рядом с площадью Чайкина и его гробницей, самым священным местом для всех честных целинцев.
      Правда, в камере от этого просторнее не становилось. Место высвобождалось только до утра, а после завтрака в камеру заталкивали новых людей с воли. И очередная партия принесла с собой слух, что массовые аресты связаны с покуше-нием на генерального комиссара Органов Пала Страхау. Будто бы какой-то злобный террорист кинулся на него с ножом.
      Рассказчицу, однако, тут же поправили. Дескать, не террорист, а террористка и не на Страхау, а на кого-то рангом пониже, и вообще это было не в Центаре, а в Чайкине.
      А надо заметить, состояние прострации и оглушенности странным образом породило у Ланы Казариной необыкновен-ную ясность мысли. И ей ничего не стоило собрать воедино все эти сплетни и поправки к ним и узнать в них искаженный рассказ о ее собственном преступлении.
      Ведь это как раз она кинулась с ножом на сотрудника Органов рангом пониже Пала Страхау, но все-таки не рядового. И было это действительно в Чайкине. И массовые аресты дейст-вительно начались буквально на следующий день.
      Поразмыслив о причинах и следствиях, Лана чуть было не отправилась по стопам отца. Раз она подвела под расстрел такую кучу народа, то единственным искуплением за эту вину может быть только немедленная смерть. И Лана стала искать, чем бы ей самоубиться, но ничего подходящего не найдя, благоразумно решила - зачем мучиться, если так и так рас-стреляют.
      Теперь она ждала вызова из камеры с вещами уже не со страхом, а с надеждой. Наконец-то закончатся все эти мучения, к которым добавились угрызения совести и крамольные мысли, само существование которых - уже тягчайшая государствен-ная измена.
      Дочь генерала Казарина не зря всегда была отличницей и выделялась острым умом и сообразительностью. А теперь еще и это неожиданное просветление в мозгу. Просветление, кото-рое лучше, чем любые слова отца, помогло ей делать один простой вывод.
      Всемогущий вождь не может не знать, что творится у него в Органах. Если он действительно не знает - значит, он не всемогущ и не всеведущ. А если он не всемогущ, значит, то, что о нем говорят и пишут - вранье. И тогда не исключено, что отец прав, и Бранивой на самом деле главный предатель и враг своей страны.
      Если он не знает, что творят его подчиненные - тогда он недостоин звания вождя. А если знает и не пресекает - значит, он сам убийца и подстрекатель убийц.
      Лана приходила в ужас от этих мыслей, но как она ни поворачивала логическую цепочку - вывод получался тот же самый.
      Лана всегда свято верила печатному слову, верила, что газеты никогда не врут, а представители власти - самые честные люди на свете. Но вся эта вера рухнула после ареста отца, и следовательские оплеухи развалили последние обломки.
      Газеты писали о том, что целинские Органы - самые гуманные и справедливые во Вселенной, а здесь, в окружном управлении, в двух шагах от гробницы Василия Чайкина, подследственных били смертным боем и расстреливали без всякой вины.
      Единожды солгав - кто тебе поверит...
      И когда Лана поняла, что газеты могут врать, а честь власть имущих понятие сугубо условное, сделать следующий шаг было совсем просто.
      Только один вождь даже и теперь не вызывал у Ланы никаких сомнений. Это был Василий Чайкин - отец Майской революции и величайший гений всех времен. Но он жил слиш-ком давно, и за прошедшие века неправедные правители могли исказить его идеи до неузнаваемости.
      И действительно, в Большом Цитатнике - единственном труде Чайкина, доступном широким массам целинского народа - ни слова не говорилось о массовых расстрелах детей.
      Более того, о расстрелах взрослых эта священная книга тоже умалчивала.
      38
      - Ой, мамочка! - крикнула девчонка одновременно с выстрелом и даже не упала, а оползла по стене и замерла в такой позе, словно присела на корточки в углу.
      Ее мать Гарбенка расстрелял в предыдущую смену. Фамилия была редкая, и к тому же мать и дочь были похожи, так что исполнитель приговоров нисколько в этом не сомневал-ся.
      Матери было тридцать три года, а дочке - тринадцать, и хотя выглядела она почти что зрелой девушкой, Гарбенке все равно было неприятно.
      Ему вообще не нравилось расстреливать детей. Хоть он и знал, что ответственность за государственные преступления наступает с двенадцати лет, но все-таки страдал идиллическим предрассудком, полагая, что в этом возрасте даже предатели еще поддаются исправлению и перевоспитанию.
      Однако делать было нечего, и Гарбенка поворотом рычага сбросил труп очередной малолетки на бетонный пол крематория.
      Ядреная босоногая крестьянка, которая вошла сле-ду-ющей, сразу выветрила из головы Гарбенки негативные эмо-ции. Красивая, статная и главное, покладистая, она быстро разделась, ни о чем не просила, молча ответила на поцелуй Данилы и равнодушно отдалась ему без криков и стонов. Но все равно Гарбенка не был разочарован. Такое тело даже жалко в печку отправлять.
      Так же молча пейзанка прошла к стене, обитой пено-пластом и встала там неподвижно, как бронзовая статуя. Цвет ее кожи неопровержимо свидетельствовал, что добрые люди не врут: бабы в деревнях и правда загорают в чем мать родила, хоть это и противоречит законам об общественной нравствен-ности.
      За все время пребывания в расстрельной камере кре-стьянка не произнесла ни слова. Даже фамилию ей называть не пришлось, потому что она была в этой смене последней и на столе оставалась только одна карточка.
      А Гарбенке, уже зарядившему револьвер, вдруг нестер-пи-мо захотелось услышать ее голос.
      - Боишься? - спросил он.
      - Не-а, - равнодушно ответила пейзанка.
      - А чего так? - удивился Данила. - Все боятся, а ты нет.
      - Перебоялася уже, - ответила смертница.
      Спровадив ее труп вниз, Гарбенка посмотрел на часы. Сегодня он управился быстрее, чем обычно. На расстрел проходили все больше бабки, тетки и малолетки, с которыми долго возиться смысла нет. Вот смена и пролетела со скоростью экспресса.
      До полуночи еще оставалось время, и Данила занялся чисткой оружия, разглядывая попутно рабочий график.
      После всех праздничных перестановок выходило, что Гарбенке предстоит выйти на работу в ночную смену - 2 мая с ноля часов. И исполнять он снова будет баб, которых, правда, в последнее время стали разбавлять мальчишками-малолетка-ми.
      А взрослых мужиков теперь расстреливали мало. И по управлению ходили слухи о каких-то особых штрафных ротах, которые будто бы формируются из смертников на востоке в преддверии большой войны.
      39
      Первомайский военный парад в Центаре представлял собой зрелище небывалое. Циклопический квадрат Цитадели был по всему периметру окружен войсками и казалось, что здесь стоит вся армия Народной Целины. Хотя на самом деле это была лишь ничтожная ее часть, и даже не самая лучшая.
      Лучшие из лучших были сосредоточены на восточной границе и напряженно ждали сигнала к началу наступления. А в Центаре оставались только войска прикрытия столицы, военные училища и академии и силы стратегического резерва. Четвер-тый эшелон.
      Но много ли войск надо для парада - пусть даже самого грандиозного. Гораздо меньше, чем для какой-нибудь локаль-ной операции на фронте.
      Парад - это лишь демонстрация мощи, а не сама мощь.
      И демонстрация получилась впечатляющей. Публика на трибу-нах млела от восторга. Счастливые обладатели телевизо-ров прильнули к экранам. Те, у кого их не было, толпились в домах культуры и клубах - ведь каждый уважающий себя населенный пункт старался приобрести хотя бы один телевизор для клуба, если конечно до него доходил телесигнал.
      А тем, кто не сумел втиснуться в клубы, оставалось до-вольствоваться парадами местного значения.
      Они проходили во всех окружных и некоторых краевых центрах, но самый мощный, конечно, в Чайкине.
      Площадь перед гробницей Василия Чайкина была по-меньше, чем в Центаре перед Цитаделью, так что техника тут в параде не участвовала. Но достаточно было и того, что перед гробницей под гром оркестра чеканя шаг проходили сводные полки всех дивизий 1-й армии, двух академий, пяти училищ, военной школы, управления и высшей школы Органов и других частей и соединений.
      А главное - чего в Центаре не было - на Чайкинском рейде в парадный строй становились расцвечен-ные флагами боевые корабли.
      Но все-таки со столичным парадом не могло сравниться ничто. Хотя новейшие танки и самоходки на нем не показали, техника все равно производила ошеломляющее впечатление. А когда над площадью с ревом проносились великолепные сверх-быстроходные самолеты, восхищению публики не было пре-дела.
      И уж нечто совсем невообразимое началось, когда народ увидел над Цитаделью реактивные самолеты, которые никогда раньше на парадах не появлялись. Хотя слухи о них ходили разные. Говорили, будто бы эти машины способны летать со скоростью выше тысячи километров в час. Даже представить страшно.
      И вот они появились - двухмоторные перехватчики, лишенные пропеллеров, но тем не менее способные догнать и уничтожить любой вражеский самолет быстрее, чем его пилот успеет опомниться. Точно так же, как они сделали это прямо над Цитаделью, в два счета обогнав эскадрилью скоростных бомбардировщиков, а затем в невероятном прыжке достав и группу винтовых истребителей.
      Великий вождь целинского народа Тамирлан Бранивой стоял на трибуне и радостно улыбался.
      Органы во главе с Палом Страхау перед праздником настойчиво предупреждали вождя о страшной опасности, которой он себя подвергает, собираясь выйти на трибуну. Ведь кто-то из недобитых предателей может пронести на площадь заряженное оружие и выстрелить в Бранивоя, а самолеты могут сбросить бомбы на Цитадель или даже рухнуть на трибуну, повинуясь воле изменников-камикадзе.
      Пал Страхау предлагал обойтись на параде без самолетов и танков, а пешие войска вывести на площадь без оружия, но великий вождь отмел это предложение с порога. Ему нужна была небывалая демонстрация мощи, и сам он должен был непременно стоять на трибуне, чтобы все видели, кто ведет эту непобедимую армию в великий всесокрушающий поход.
      И Бранивой добился своего. Целинский народ убедился, что в мире нет ничего более грандиозного, чем целинская народная армия.
      Жаль, что амурский народ был лишен возможности понаблюдать за этим зрелищем. В Государстве Амурском теле-видения не было вообще, и демонстрация целинской мощи, адресованная не только собственному народу, но и агрессив-ной амурской военщине, до последнего адресата не дошла.
      Но Тамирлан Бранивой все равно был доволен.
      - С такой армией мы просто не можем не победить, - сказал он двум генеральным комиссарам, Страхау и Садоуски, стоящим на трибуне по обе стороны от него.
      А на площадь уже вливался бесконечный бушующий поток празднично одетых горожан с шариками, флагами и транспарантами. Полоскался на ветру алый шелк знамен и гремел над Цитаделью хорошо поставленный голос известного всей стране телерадиодиктора:
      - Да здравствует великий вождь целинского народа Тамирлан Бранивой! Слава бессмертному вдохновителю всех побед и отцу всех подвигов! Под знаменем великого Бранивоя - вперед к победе мира и прогресса! Ура!
      40
      Да живаiт виликi вадила за цилинскi нарот лицо Бранивоi! - было написано на транспаранте, который пыта-лись прочитать с компьютерного экрана бойцы 77-й центурии доблестной 13-й фаланги легиона маршала Тауберта.
      Четкость черно-белого изображения, которое транслиро-вало в эфир государственное телевидение Народной Целин, оставляла желать лучшего, но корабельным компьютерам ничего не стоило исправить этот недостаток, так что легионеры в космосе находились даже в лучшем положении, нежели целинцы, которые толпились по клубам в надежде увидеть парад.
      По корабельной сети парад ретранслировали специаль-но, чтобы поднять боевой дух легионеров перед высадкой.
      Торжественный марш пехотных полков с карабинами наперевес произвел должное впечатление на бойцов легиона. Это был отличный пролог к прохождению техники.
      Грозные танки СТ-36 и ТТ-48 даже внешне не шли ни в какое сравнение с эрланскими машинами Е1696 и Е1816. Целинская бронетехника навевала скорее какое-то ностальгическое воспоминание о второй мировой войне и фильмах про нее.
      Комментарии диктора шли в синхронном переводе, и во время пролета реактивных истребителей с прямым крылом а ля Мессершмитт-262 легионеры покатыва-лись со смеху, слушая откровения, что эти чудо-машины с максимальной скоростью 1000 километров в час - самые быстрые самолеты во Вселен-ной.
      Даже самый последний лох в легионе знал, что эрланские многоцелевые истребители с изменяемой геометрией крыла делают в рабочем режиме два Маха, а в форсированном - больше трех. То есть от двух до трех тысяч километров в час это для них легкая прогулка.
      Да, на этот раз пропагандисты легиона сделали верный ход. Воспитательное воздействие трансляции парада на легионе-ров превзошло все ожидания. Посмотрев на это кино своими глазами, а главное, послушав комментарии, преисполненные не-удержимого хвастовства и неподдельного восторга, воины маршала Тауберта пришли к выводу, что эти целинцы попросту разбегутся в ту же минуту, как только увидят настоящую боевую технику.
      Некоторые горячие головы решили даже, что целинские самолеты можно сшибать из рогатки, а целинские танки проло-мить кулаком. никто особенно не мешал им пребывать в этом заблуждении, потому что важнее всего было уничтожить в легионерах страх перед врагом.
      А за парадом сразу следовала демонстрация, и это тоже было замечательно. Гибкие гимнастки и стройные знаменоси-цы в количестве неисчислимом, юные красотки в летних пла-тьи-цах, и такая невинность на лицах, что аж сердце сжимает-ся.
      Многие, перекушав озверинчику, уже представляли этих девиц в своих объятиях и прямо-таки рвались в бой. Чего бояться, если между легионом и бескрайним морем красоты и прелести стоят лишь какие-то идиоты с карамультуками, фанерные самолеты и жестяные танки.
      А по площади перед Цитаделью проезжали украшенные цветами и флагами машины с водруженными на них конструк-циями, которые непонятно даже, как и называть. Зато было интересно разглядывать надписи, которые венчали эти соору-жения.
      Всякие там Слава на Маiска ривалуiца! и даже Упирот к пабеда! легионеры расшифровывали без труда, но лозунг Да живаiт виликi вадила за цилинскi нарот Тамирлан Брани-воi! многих ставил в тупик.
      - Пусть живет великий водила за целинский народ Тамерлан Бранивой, - сходу перевел кто-то, но его тут же спросили:
      - Как это водила за народ?
      - А как в играх бывает. Один за всех водит, а другие от него бегают.
      - Дурак, это не водила, а вода, - с ударением на букве о в слове вода поправил его легионер, лучше осведомлен-ный в игровой терминологии. - И не водит, а водает. А водила - это шофер. Наверное, они так шоферов прославляют.
      Трудно сказать, чем бы закончился этот спор, но поло-жение спас умный мальчик Игорь Иванов.
      - Тут написано: Да здравствует великий вождь целин-ского народа Тамерлан Броневой! - сказал он.
      - Откуда ты знаешь? - хором поинтересовались сразу несколько однополчан.
      - А я в отличие от вас язык учу в свободное от отдыха время, - охотно пояснил Игорь.
      А к Бранивою, известному также под кличкой Мюллер, пристало теперь еще одно прозвище - Водила.
      Хотя целинское слово вадила сабуровские разведчики и лингвисты переводили, как вождь, на самом деле оно было ближе к понятию кормчий. Великий Кормчий как в Китае.
      Впрочем, если бы легионеры почитали целинские транс-паранты трехсотлетней давности, то смеху было бы больше. Тогда лидер государства назывался вилики вош. А слово вадила обозначало рулевого в широком смысле слова - шофера, матроса у штурвала, пилота в самолете.
      Но было еще и слово рукавадила, которое заменило устаревшее рукавадитил. А люди вообще любят сокращать длинные слова. Вот и сократили у этого слова первую часть - тем более, что понятия рулевой и руководитель чем-то близки.
      Но все-таки у слова вадила в этом значении с самого начала был какой-то торжественный оттенок. Руководитель - рулевой - кормчий - вождь.
      Так это слово обрело свое современное значение, и теперь вадилами в Народной Целине называли только трех человек - первооткрывателя планеты Громова, отца Майской революции Чайкина и нынешнего лидера Бранивоя.
      Игорь Иванов действительно пытался изучать целин-ский язык, но получалось у него примерно так же, как с укра-инским. Вроде бы понимаешь рассудком, что это нормаль-ный язык, ничем не хуже русского, а не смеяться над некото-рыми перлами невозможно.
      Понять живую целинскую речь русскому человеку было в общем-то несложно, но едва дело доходило до деталей и тонкостей, начиналась большая путаница.
      Попробуй-ка запомнить, что вадила - это вождь, важак - это начальник, начаник - это сотрудник Орга-нов, камисар - это что-то вроде губернатора, мэра или ми-нистра, палитик - это как раз комиссар, то есть армейский политрук, а палитикан - это, наоборот, политик или чинов-ник.
      Или попробуй без смеха воспринять, что учила - это учитель, училка учительница, баранчик - шофер, морда - лицо, а балван - памятник. Прямо так в газетах и пишут: Балван на виликi вадила за цилинскi нарот.
      А с другой стороны, это частное несходство языков было даже полезно. Благодаря этому легионеры не видели в целинцах своих кровных родичей, что немаловажно, когда предстоит война.
      Правда, для бойцов из земных 80-х очевидным было другое сходство. Например, вот эта первомайская демонстра-ция была как две капли воды похожа на аналогичные меро-приятия на Красной площади. Разве только по масштабам покруче. И неважно, что на советских знаменах золотился серп и молот, а на целинских летящая чайка. Знамена-то одина-ко-вые.
      - Слушай, Иванов, вот ты все знаешь, - обратился к Игорю один из бойцов его центурии, двухметровый верзила с мордой веселого хулигана. - Скажи, а партия у них есть?
      Игорь Иванов знал, конечно, не все, однако краткую справку по истории Целины читал и на этот вопрос мог ответить без труда.
      - Нет у них никакой партии. Враг мира и прогресса Виктор Ли давным давно партию разогнал, а отец Майской революции Василий Чайкин восстановить ее забыл. Так что партии нету, - повторил Игорь с прискорбием, из-за которого было непонятно, иронизирует он или говорит всерьез.
      - И то хорошо, - сказал верзила и отстал от Иванова, оставив того в недоумении.
      - Что же тут хорошего? - пробормотал Игорь, пожи-мая плечами. Хотя по здравом размышлении решил, что ничего плохого в этом тоже нет.
      А впрочем, долго раздумывать над этой проблемой ему не пришлось. Едва закончилась передача из Центара, как по громкой трансляции дали команду:
      - По машинам! Всем легионерам планетарного и орби-тального персонала занять свои места! Объявляется десяти-часовая готовность.
      41
      В эту ночь генеральный комиссар Органов Пал Страхау не спал исключительно по милости великого вождя целинского народа. Вечером на банкете Бранивой, уже изрядно захмелев, сказал Страхау так:
      - Все, игры кончились. С предателями пора кончать. До 5 мая надо арестовать всех, кто выявлен. Всех до единого! Кого можно - отправить на фронт. А остальных - в расход. Мы не можем позволить им сорвать освободительный поход!
      После банкета Бранивой ушел спать. Он всегда ложился и вставал рано, поэтому ночью страна, не в пример сталин-скому Советскому Союзу, спокойно спала.
      А вот Страхау в послепраздничную ночь было не до сна. Не теряя времени, он начал обзванивать окружные управления с одним и тем же приказом: арестовать всех установленных изменников и шпионов, которые до сих пор оставались на свободе для использования втемную в оперативных разработ-ках.
      Циркулярное распоряжение на этот счет ушло на места в 22.20, но генеральный комиссар счел своим долгом позвонить в управления лично, чтобы объяснить всю важность задачи.
      В некоторых регионах можно было обойтись беседой с дежурными офицерами, но в Чайкине, например, этого было явно недостаточно. Страхау потребовал вызвать на работу из дома начальника Закатного управления, шефа следственной части и свободных от дежурства оперативников и следователей.
      Когда уже где-то около полуночи начальник управления вышел на связь по секретной линии, Страхау сказал ему:
      - Операцию по захвату ключевых фигур надо провести сегодня еще до утра. Второстепенные фигуры взять в течение суток. Интенсивность допросов максимальная. До 5 мая необходимо ликвидировать всю сеть. Всех, включая тех, о ком мы еще не знаем.
      - Мне некуда их сажать, - сказал начальник Закатного управления. Это была обычная отговорка, но у Страхау имелся на нее стандартный ответ:
      - Активизируйте исполнение высшей меры. Всех ненужных - в расход!
      - Куда уж дальше активизировать, - проворчал начальник управления, но деваться ему было некуда.
      В этот час на работу как раз заступала очередная смена исполнителей высшей меры. А опергруппы вскоре после того, как начальник управления повесил трубку ВЧ-телефона, стали разъезжаться по адресам на служебных машинах.
      Служебных автомобилей в гараже окружного и городского управления, расположенных в одном здании, не хватало, и пришлось вызывать патрульные машины из райотделов.
      Проводить аресты в Дубраве было поручено тамошним территориалам. Но доверить им Никалаю окружной начальник не решился. Не дай бог случится что с вражеским резидентом.
      Поэтому в Дубраву из Чайкина выехала оперативно-следственная бригада, составленная из лучших специалистов округа. Возглавил ее сам героический подполковник Голубеу, хотя поцарапанное ножиком ребро давало ему право оставать-ся на больничном еще минимум пару недель.
      Когда они выбрались из Чайкина на шоссе, была уже глубокая ночь. В ясном и бездонном тропическом небе удивительно ярко сияли звезды.
      - Смотрите, падающая звезда! - воскликнул самый молодой из оперов, выглядывая в открытое окно машины.
      Остальные тоже завертели головами, а Голубеу хмуро пробурчал:
      - Наверно, кто-то умер.
      - А вон еще одна, - не унимался молодой опер. - И еще. Черт, сколько их!
      - Значит, кто-то умер не один, - прервал восторги подполковник. - Смотри за дорогой, а то мы тоже до утра не доживем.
      42
      Лана Казарина стояла у окна и смотрела на звезды, которые казались кусочками льда на черном бархате - неподвижными и холодными, как сама смерть.
      Но вдруг Лане показалось, что одна из звезд движется по небу. Но не как стремительный метеор, который молниеносно прорезает черное пространство и сгорает без следа, а медленно и плавно, как-то даже лениво и будто нехотя.
      Звезды так вести себя не должны, и Лана решила, что это у нее галлюцинация от переутомления и переживаний. Она тряхнула головой и отвернулась от окна, чтобы дать отдых глазам.
      Дверь камеры со скрежетом отворилась.