Конечно же, страшная смерть Лаллиаса ужаснула Мигнариал, и в течение всего остального пути по сумрачным улицам Фираки девушка крепко держалась за руку Ганса. Однако Мигнариал порадовало, что Ганс встретился с Анорисласом и предварительно обговорил с ним продажу лошадей.
      Никто не делал ни единой попытки ограбить юных путешественников или напасть на них — быть может, вследствие того, что три раза навстречу им попадались Красные, патрулирующие улицы. Ганс всякий раз дружески кивал стражникам.

***

      В «Зеленом Гусе» было шумно и оживленно — множество людей сидели за столами, поглощая ужин и опустошая кружки с вином и пивом. Хозяева были немало удивлены и огорчены, когда Ганс и Мигнариал отказались от ужина. Ганс заподозрил, что огорчение было напускным — ведь Кулна и Чонди выгадали на этом стоимость ужина на две персоны! Ганс взял пинту пива и еды для котов. Чонди заметила, что на Гансе новая туника, и рассыпалась в похвалах. О Лаллиасе никто и не упомянул.
      Нотабль и Радуга недовольно дергали хвостами, сердясь, что их оставили в комнате одних на целый день. Однако они забыли о своем недовольстве, узрев принесенную им пищу. Чонди не намеревалась скупиться или кормить котов объедками. И здоровенный рыжий кот, и маленькая пестрая кошечка с довольным урчанием бросились к мискам, задрав хвосты. Молодые люди, выпустив друг друга из объятий, со смехом наблюдали за чрезвычайно довольными котами.
      Затем Ганс и Мигнариал переглянулись. На лицах у них появилось совершенно одинаковое выражение — опасение, и веселость оставила их.
      Наконец Ганс произнес:
      — Мигни, мы должны проверить.
      — Я.., не хочу этого делать. Почему бы нам просто не лечь спать? Я действительно устала, а после этих объятий я вся…
      Под пристальным взглядом Ганса девушка умолкла. Она глубоко и часто дышала, и это заставило Ганса с интересом посмотреть в сторону постели. В отличие от Тиквилланшала Ганс предпочитал, чтобы женщина была полной только в одном месте. Ну, может быть, в двух. И все же Ганс решительно покачал головой, решив не поддаваться слабостям.
      — Мы должны проверить.
      Согласно кивнув, Мигнариал извлекла из груды вещей проклятый кожаный мешок. Подняв глаза, девушка с удивлением увидела, что Ганс протягивает ей раскрытую восковую дощечку. Подавив неприятное чувство, Мигнариал посмотрела на табличку.
      То, что она увидела, заставило ее сесть на кровать и вопросительно посмотреть на Ганса. Тот смотрел на нее с таким же немым вопросом во взгляде. Ганс держал в руке свой новый кошелек, а на маленьком овальном коврике у кровати поблескивали серебряные монеты.
      — Из моего кошелька исчез империал, — без всякого выражения произнес Ганс. — Судя по всему, они не останутся там даже приманкой для воров. Даже если твои серебряки вернулись в мешок, то все равно там должно было быть десять монет. Но мы лишились еще одного империала. В мешке их только девять.
      Заметно побледнев, Мигнариал вдруг повернулась спиной к Гансу и упала ничком на кровать. Она не сказала ни слова — просто лежала неподвижно. При других обстоятельствах это показалось бы Гансу необычайно соблазнительным — однако не сейчас. Открытие, которое он сделал, заглянув в кошелек и в трижды проклятый мешок, изгнало из его головы все помыслы о любовных играх. Сейчас Ганс испытывал к Мигнариал лишь жалость. Он присел на кровать и погладил свою женщину по спине. Плечи Мигнариал мелко тряслись под рукой Ганса, и он понял, что девушка плачет.
      Слегка успокоившись. Мигнариал вновь взяла в руки восковую табличку и прочитала изменившийся список имен на ней:
      ИЛЬТУРАС
      ИСТЕЙН
      ПЕРИАС
      ТЬЮВАРАНДИС
      Девушка указала дрожащей рукой на то место, где прежде стояло имя Лаллиаса. Теперь оно исчезло. Остался лишь пустой промежуток гладкого воска.
      Чувствуя, как на спине выступил холодный пот, Ганс рывком раскрыл кошелек Мигнариал. Там лежали два медяка.
      Вздохнув, Ганс уставился в стену, машинально продолжая гладить Мигнариал по спине.
      На этот раз ошибки быть не могло. Каждый из юных путешественников положил по одной из тех монет в свой кошелек, купленный только сегодня. Эти кошельки и Ганс, и Мигнариал открыто носили на поясе. Одна из этих монет — а может быть, и обе — переместилась в кожаный мешок, куда по какой-то неизвестной причине настойчиво возвращались все заколдованные монеты. Судя по всему, такова была суть заклятия. Имя Лаллиаса стояло в ряду прочих имен на складывающейся восковой дощечке. Лаллиас погиб. И вот его имя тоже бесследно исчезло, как и одна из колдовских монет.
      «Одна из этих монет представляла Лаллиаса, — подумал Ганс, — или была как-то связана с ним. Монета исчезла, как и имя Лаллиаса из списка Синайхала. А это значит, что еще одна монета должна была представлять самого Синайхала.
      Я убил его, и монета исчезла. И его имя — тоже; скорее всего Мигнариал была права».
      Это было какое ни на есть, но все же объяснение. Всегда чувствуешь себя спокойнее, найдя объяснение чему-то непонятному или назначение незнакомого предмета. Однако это объяснение слишком многое оставляло неясным, и уж никак не могло рассеять беспокойство, опасение, да и просто страх.

***

      Это была не слишком-то удачная ночь для молодой четы. Ганс и Мигнариал были слишком встревожены и потому очень много говорили и почти забыли о любовных играх. Хуже того, Мигнариал заснула как раз тогда, когда Ганс все еще рассуждал вслух о своих догадках и опасениях. И потому напряжение, от которого он надеялся избавиться выговорившись, вернулось с новой силой. К тревоге добавились обида и злость.
      Ганс проснулся вскоре после рассвета. Настроение у него было отвратительным. Он сразу же поднялся и уже сидел на краю кровати, натягивая сапоги, когда Мигнариал пробормотала что-то сонным голосом и пошевелилась. Ее рука коснулась спины Ганса. Ганс продолжал одеваться.
      — Ax! — произнесла Мигнариал, сев на постели. Она была обнажена, но сейчас Ганс был не склонен любоваться ее красотой. — Тот человек.., насчет лошадей… Анорислас! — И Мигнариал вскочила.
      Ганс тоже поднялся.
      — Присмотри за котами, ладно? — небрежно бросил он. — Я вернусь, как только смогу, и принесу добрые новости и полный горшок серебра.
      — О… — тихо и растерянно отозвалась Мигнариал. — Но я.., ты хочешь сказать, что уходишь…
      Девушка умолкла, поскольку Ганс уже вышел и затворил за собой дверь. Он даже не взглянул на Мигнариал. Он уже не в первый раз заставил ее плакать, но впервые причиной этих слез стала его неумолимая жесткость.

***

      Спустившись вниз, Ганс обнаружил, что Чонди и Кулна уже встали. Хозяева не удивились тому, что их постоялец в такую рань уже был на ногах, — или, по крайней мере, ничем не выдали своего удивления. Ганс решил позавтракать домашними колбасками и персиками, поочередно откусывая от того и от другого. За этим занятием его и застал Анорислас. Ганс сделал вид, что настроение у него совершенно нормальное, и через пару минут они с Анорисласом направились в конюшню при трактире. Тупица поприветствовал их своим обычным громким воплем. Как ни странно, завидев Ганса, серый тейанский конь фыркнул и вытянул морду.
      Пока Анорислас осматривал лошадей, Ганс не сказал ни слова о том, каких животных он хочет оставить себе. Можно было заранее предсказать, что человек, который знает толк в лошадях, остановит свой выбор на Индже. Это отнюдь не улучшало настроения Ганса, который к тому же чувствовал себя виноватым перед Мигнариал.
      — Этого коня мы хотим оставить себе, — произнес Ганс. Тон, которым были произнесены эти слова, заставил Анорисласа бросить быстрый взгляд на Ганса.
      — Очень жаль, — отозвался Анорислас. — Этот гнедой — лучший из всех. Почему бы тебе не сказать, каких еще лошадей ты хочешь сохранить для себя — до того, как я подумаю о дальнейшем выборе?
      Ганс пожал плечами:
      — Ты хорошо разбираешься в лошадях. Какую мне следует оставить себе?
      Анорислас улыбнулся, показав дырку на месте выбитого зуба:
      — Ту, которую ты решил оставить. Ганс не стал улыбаться:
      — А еще?
      — Ты доверяешь выбор мне? Я мог бы выбрать для тебя самую худшую.
      — Вряд ли, — ответил Ганс холодным тоном, придав своему лицу столь же холодное выражение. — Стрик — славный парень, а я не люблю, когда меня обманывают.
      Анорислас некоторое время смотрел на него, затем кивнул и сделал такой жест, словно стряхивал с ладоней невидимую пыль.
      — Что-то случилось после нашей вчерашней встречи, — сказал он, — и ты настроен враждебно. Это затрудняет дело.
      Ты гордый человек, Ганс. И ты должен знать, что у других тоже есть гордость.
      Ганс процедил сквозь зубы:
      — Например, у тебя.
      Анорислас кивнул, не отводя взгляда.
      У Ганса с языка уже готовы были сорваться слова, которые, несомненно, положили бы конец сегодняшней встрече, да и всему удачно завязавшемуся знакомству с Анорисласом. Однако Ганс пересилил себя и произнес нечто совсем иное, сохраняя прежнее выражение лица:
      — Да, ты прав. После нашей вчерашней встречи случилось кое-что неприятное, и сегодня я не в духе. Но это не имеет к тебе никакого отношения. Так ли должен говорить один гордый человек с другим гордым человеком?
      Анорислас не смог удержаться от улыбки. Он понимал, что стоит за этими словами. Этот задиристый юнец признал, что его старший собеседник был прав. И еще Ганс дал понять, что ничего более похожего на извинение Анорислас от него не услышит. Анорислас понимал, что если надавить на Ганса сильнее, то никакой сделки между ними не произойдет. Анорислас из Фираки был деловым человеком, торговцем лошадьми. Он знал, что излишняя обидчивость в деловых отношениях равносильна недальновидности и что глупо требовать прямых извинений тогда, когда они уже были принесены косвенно. Дело — это всегда чуть более важно, чем гордость. Совсем чуть-чуть. Умный человек не должен пренебрегать ни тем, ни другим.
      И Анорисласу не пришлось пренебречь гордостью, чтобы сказать:
      — Именно так. Мне тоже пришлось заставить себя прийти сегодня утром сюда. Прошлой ночью у меня были кое-какие неприятности с женщиной, будь оно все проклято.
      Глядя в глаза южанину, Анорислас понял — сейчас между ним и этим юнцом возникла некая приязнь, некое глубокое понимание. Анорислас скрыл улыбку. Он вновь принялся осматривать лошадей, хотя уже видел, что это были хорошие лошади чистых кровей. В конце концов эти демоны-тейана на других не ездят.
      — Мы с тобой уже знаем, какая лошадь у тебя самая лучшая. Следом за ней я назвал бы вот этого серого тейанского жеребца.
      — А как насчет того вороного?
      — Довольно хороший конь. Весьма чистокровный. Крепкие ноги, не могу не отметить. Однако ты спрашивал о двух самых лучших.
      — Серый принадлежал вожаку тейана. Я оставлю этого коня себе.
      Анорислас кивнул.
      — Это твое дело. Ты решил оставить у себя тех лошадей, которых мог бы продать с наибольшей выгодой. Ганс ничего не ответил.
      — Мне надо испытать каждое животное в деле, — продолжал Анорислас. — Однако уже сейчас я могу сказать, что, если все они достаточно хороши под седлом, я могу заплатить сорок огников. Ах да, прости: огники — это фиракийские серебряные монеты.
      — Я знаю, что такое огники, Анорислас. И я даже знаю, что это не слишком плохая цена за четырех лошадей и онагра. Но я бы хотел за них примерно.., пятьдесят шесть огников.
      Анорислас пристально смотрел на Ганса, прислонившись к загородке стойла. Инас терся мордой об его руку, выпрашивая подачку, однако торговец не обращал на него внимания.
      — Ганс, если твои лошади так же хороши в деле, как можно судить по их виду, то они стоят этих денег. Ты вполне мог бы продать их именно по такой цене. Но, конечно же, не торговцу лошадьми. Торговцу нужен свой барыш от перепродажи. Я торговец, Ганс. Ты можешь продать всех четырех коней за один день, или за месяц, или за три месяца. Я тоже могу это сделать. — Анорислас пожал плечами и несколько выждал, чтобы дать горячему южанину время обдумать его слова. Затем продолжил:
      — Если они достаточно выносливы, я могу увеличить цену до сорока пяти монет.
      У Ганса было такое выражение лица, как будто он вот-вот рассмеется. Однако он сдержался:
      — Испытай моих лошадей в деле, торговец. А потом поговорим. Сегодня днем или ближе к вечеру?
      Фиракиец усмехнулся и сделал вид, что собирается выйти из конюшни.
      — Я хотел бы сам заполучить этого серого. Сегодня до полудня у меня другие дела. Мы можем вернуться в трактир и подписать кое-какие бумаги, взяв хозяина в свидетели. Меня тут неплохо знают. А после этого мы сможем встретиться снова.., ну, скажем, на закате?
      — Я приду на встречу, когда ты скажешь, и тогда мы все устроим.
      — Хорошо. Н-да, Ганс, я просто потрясен, что вы со Стриком назвали друг другу свои имена. Стрик очень осторожный человек, а ты, как мне кажется, не веришь вообще никому.
      Ганс ответил ему спокойным взглядом. Однако за этим спокойствием скрывалась нешуточная угроза. «На сей раз ты уколол глубоко, о друг Стрика. Еще немного, и тогда мне придется указать тебе на дверь».
      Анорислас был опытным человеком и торговцем. Он с ходу понимал то, о чем говорит выражение глаз или поза человека. Он также знал, когда его укол попадал в больное место — преднамеренно или нет. И еще он чувствовал, когда следует остановиться.
      — Я приду снова в полдень или чуть попозже, Ганс. Ганс кивнул, и они вышли из конюшни.

***

      Возвращаясь в трактир, Ганс думал о том, как он пристыдит Мигнариал за то, что нехорошо засыпать, когда говорят с нею; потом он подождет, пока она извинится, а затем скажет ей пару ласковых пустяков, и на этом их ссора закончится. Все будет хорошо, и они вместе пойдут на поиски постоянного жилья.
      Однако в трактире Ганса встретил Кулну, который передал ему устное послание Мигнариал: она отправилась на базар, чтобы навестить своих новых друзей. Наблюдая за молниеносной сменой эмоций на лице Ганса, трактирщик хотел было сказать ему что-то, но решил промолчать.
      — Ах, да, — произнес Ганс, быстро придя в себя. — Она собиралась к ним с утра пораньше. Я и забыл об этом. У меня в полдень назначена здесь встреча с Анорисласом. Соберите мне какой-нибудь еды для котов, хорошо?
      В ожидании завтрака для котов Ганс думал: «Быстро же она смылась из комнаты. Она наверняка не хотела, чтобы я, вернувшись, застал ее здесь! Проклятье! Одни сплошные неприятности!»
      Главная неприятность состояла в том, что теперь Ганс не знал, куда ему идти и что делать, чтобы убить время до полудня. Однако он знал, что он уж точно не будет делать: он не пойдет на базар, пусть даже там его ждет новая туника. Взяв еду, он поднялся наверх, к котам.
      — Наверное, пойду прогуляться. Проклятье, Нотабль, время от времени я жалею, что ты не собака. Собака могла бы пойти со мной на прогулку. Но кто слышал о том, чтобы кот шел у хозяйской ноги — на поводке или сам по себе? Особенно такой здоровенный рыжий котяра…
      Нотабль сидел и сосредоточенно трудился языком над своей лапой — так усердно, как будто хотел слизать всю шерстку. Услышав голос Ганса, кот замер с поднятой лапой, внимательно посмотрел на хозяина, а затем произнес «мяу» сладким до отвращения голосом.
      — Ты хочешь убедить меня в том, что ты такой тихий и мирный, а, рыжая бестия? Клянусь, Нотабль, я очень хорошо к тебе отношусь, — но я не могу взять тебя на прогулку по городу!
      Нотабль опустил лапу, укоризненно взглянул на Ганса и вспрыгнул на подоконник. Там он уселся с выжидательным видом. Ганс понял намек и открыл окно, чтобы выпустить кота на крышу. «Быть может, стоит завести для него какую-нибудь лохань с песком», — подумал Ганс, притворяясь, что не видит фокусов Нотабля.
      Гансу понадобилось еще двадцать минут, чтобы заманить проклятую животину обратно в комнату.
      Только после этого Ганс отправился погулять, поскольку больше ему было совершенно нечего делать. Совершенно незаметно для себя Ганс вернулся к прежнему образу мышления — прогуливаясь, он машинально посматривал вверх. Он оценивал, насколько высок этот дом и как крут наклон крыши, можно ли вскарабкаться по этой стене и поставить ногу вон на тот выступ, как можно добраться до того или этого окна. Всю свою юность Ганс занимался именно этим. И в ту пору ему приходилось решать только самые простые вопросы: будет ли у него ужин вечером и завтрак утром, найдет ли он девушку, с которой можно приятно провести ночку? Теперь все было иначе, и Гансу приходилось привыкать к этому.
      Однако вот так ходить и рассматривать город глазами опытного вора было интересно и к тому же давало возможность хоть как-то убить время.
      Наконец-то настал полдень. Еще три часа Ганс провел в компании Анорисласа и его друга. Они вывели лошадей за главные ворота города, и оба фиракийца принялись проверять, как ведут себя животные под седлом. Ганс в основном наблюдал за ними, стоя в сторонке. А потом ему предоставился случай убедиться в честности Анорисласа.
      — Это очень хорошие животные, Ганс. Даже онагр. Быть может, он уйдет из города с первым же караваном. Ты узнал или догадался о том, что хорошая лошадь стоит около дюжины огников, верно? — Анорислас умолк и заговорил снова только после того, как на лице Ганса появилась легкая улыбка в подтверждение того, что фиракиец был прав. — Так оно и есть. Но, видишь ли, тейанские лошади высоко ценятся, и я, вероятно, смогу продать каждую из них за пятнадцать огников. Было бы несправедливо не предупредить тебя об этом. Я хотел было промолчать, но решил быть с тобой откровенным и честным.
      Ганс был весьма изумлен, хотя последние слова прозвучали как явное хвастовство. Он всегда относился с подозрением к людям, которые заявляли о своей безукоризненной честности.
      — Но сейчас я не могу купить хороших лошадей — у меня не так-то много денег. Я хотел бы сделать так: я плачу тебе пятьдесят огников и забираю у тебя пять голов. Потом мы заходим в контору ОР и подписываем соглашение, по которому я обязываюсь уплатить тебе остальную сумму, когда продам животных. Я уверен, что ты получишь по дюжине огников за каждую лошадь и семь — за онагра. Это составляет в целом пятьдесят пять монет. Именно об этой сумме ты говорил, помнишь? И я обязуюсь заплатить тебе половину тех денег, которые я выручу за любую из лошадей сверх стоимости в пятнадцать огников.
      Ганс смотрел на него, чувствуя, что не понимает почти ничего.
      — Не знаю, что и ответить — то ли «Мне нет смысла даже торговаться с тобой», то ли «Почему я должен тебе верить?». А что такое ОР?
      — Общественный регистратор. Мы оба подписываем официальный документ, а он является свидетелем. Если я нарушу соглашение, я попаду в тюрьму. Понимаешь, ты как бы даешь мне деньги взаймы без расчета на прибыль. С другой стороны, теперь уже не тебе, а мне придется заботиться о лошадях — кормить их, найти конюшню и все такое. Твоя прибыль будет в той доле, которую я выручу сверх пятнадцати огников. Думаю, что сумею это сделать.
      Ганс всей душой желал, чтобы ему не предлагали подобной сделки. Это было одно из самых трудных решений, которые когда-либо приходилось принимать Шедоуспану — бывшему бродяге, сироте, ставшему вором и давным-давно усвоившему простую истину, никому нельзя верить ни в чем. И все же, все же…
      В конторе Ганс внимательно смотрел, как невысокий человек, именуемый общественным регистратором, записывает то, что говорил ему Анорислас. Коротышка посыпал документ мелким песком и приготовился поставить печать, как вдруг Ганс повернулся и вышел. Анорислас и ОР уставились друг на друга. Менее чем через минуту Ганс вернулся в контору, ведя с собой хорошо одетого мужчину. У мужчины был такой ошеломленный вид, словно его напугали, оскорбили и похвалили одновременно.
      — Я нашел самого честного с виду человека в городе! — жизнерадостно объявил Ганс. На самом деле он ухватил за рукав первого же прилично одетого прохожего. — Господин, я умоляю вас — прочтите вслух эту бумагу, которую только что составил ОР!
      У мужчины по-прежнему был весьма смущенный вид, однако под таким градом восхвалений он не смог устоять. Он прочел документ, и Ганс услышал именно те слова, которые продиктовал писцу Анорислас, с некоторыми добавлениями, которые явно были призваны оградить обе стороны от неприятных последствий. Горячо поблагодарив прохожего, Ганс проводил его взглядом, а затем поклонился ОР и торговцу лошадьми, которые стояли, открыв рты. Затем Ганс медленно, но гордо вывел свое имя печатными буквами внизу страницы.
      Анорислас рассмеялся:
      — Это один из самых мудрых поступков, которые я когда-либо видел в своей жизни, — сказал он, в свою очередь склоняясь над договором. — Я охотно признаю это. И не удивляйся так. Бломис, ты же знаешь, что я тоже не умею читать!
      Ганс не удержался от смеха. Но общественный регистратор Бломис даже не улыбнулся.

***

      Банкир Анорисласа оказался представительным мужчиной с поредевшими волосами серо-стального цвета и большими, совершенно седыми усами. В его одежде сочетались черный, розовато-лиловый и ржаво-коричневый цвета, а звали его Периас. Ганс следил за тем, как мясистые, унизанные кольцами руки Периаса отсчитывают пятьдесят серебряных квадратиков, а затем придвигают их к Анорисласу. Анорислас отступил на шаг и с улыбкой указал Гансу на кучку денег.
      Ганс волновался, подходя к конторке, чтобы пересчитать монеты с вычеканенным на них символом Пламени. «Я богат!»
      — В каком банке вы храните деньги? — спросил Периас. За первым вопросом последовал другой…
      Ганс узнал, что Периас ведет дела совместно с несколькими персонами, однако, судя по всему, наибольшее впечатление на клиентов должно было производить имя Аркалы. И вновь не вовремя проснувшаяся гордость удержала Ганса от расспросов — он намеревался побольше узнать об Аркале от кого-нибудь другого. А также о еще одном деловом партнере Периаса — богатой вдове, «совсем еще не старой!».
      Уходя из этой конторы, Ганс уносил с собой четыре серебряные монеты и еще один документ. Остальные огники остались у банкира, где, как заверили Ганса, деньги будут в наилучшей сохранности. Еще Ганс узнал о том, как деньги могут делать новые деньги. Конечно же, он понимал, что эти 46 монет составляют 2300 медных искорок. Периас сказал, что если не забирать эти монеты из банка, то через год они вырастут до 2346 искорок, то есть почти до 47 огников. Это звучало захватывающе, хотя Ганс не думал, что сможет оставить деньги нетронутыми на такой долгий срок — несмотря на то что Анорислас должен был уплатить ему еще. Ганс спросил, будет ли все идти так же, если ему потребуется забрать из банка некоторую сумму. Периас постарался не рассмеяться над невежеством своего клиента и с торжественным видом заверил, что поступления все равно будут идти. Хотя Анорислас явно порывался уйти, Ганс задержался, чтобы задать несколько вопросов относительно того, чтобы купить или снять жилье. О да, Периасу было известно одно владение…
      Наконец Ганс и Анорислас покинули контору Периаса. Ганс заметил, что солнце уже склонилось довольно низко. Анорислас велел своему помощнику отвести лошадей в конюшню и предложил Гансу зайти в таверну пропустить кружечку эля. Ганс сказал торговцу лошадьми, что должен встретиться кое с кем на рынке. Пройдя вместе пару кварталов, они распрощались, и Ганс опрометью бросился обратно в контору банкира.
      Его вопрос немало удивил Периаса, который уверил, что «мы» оцениваем серебряный империал в одну фиракийскую серебряную монету плюс одиннадцать медных; при обмене в значительном количестве стоимость возрастает.
      — Что такое «значительное количество»? — спросил Ганс.
      — Ну, если вы принесете десять или более империалов, мы можем оценить каждый в шестьдесят две медные искорки.
      Ганс поблагодарил банкира и ушел, чем еще больше удивил Периаса. На прощание банкир попросил Ганса «не забыть о том чудесном домике на Кориандре!».
      Теперь Ганс направил стопы обратно к ОР, который заверил, что в документе, составленном Периасом, написано именно то, о чем говорил банкир. Ганс помчался на базар. По пути он подсчитывал свое богатство. Если отнять одиннадцать тех самых империалов от общей суммы в 85 монет, то получится 74. И если за каждый взять по 62 медяка… Здесь Ганс сбился. Подсчитать все это в уме оказалось невозможно для него. Такая сумма попросту вгоняла Ганса в дрожь. Ганс не думал о том, что ему следует забрать от портного свою новую тунику. Он вихрем мчался на базар, но отнюдь не потому, что где-то там находилась Мигнариал. В голове у Ганса бурлили полученные только сегодня знания о деньгах и их обмене. Ему нужно было снова поговорить с Тетрасом, менялой с базара.
      Тетрас уже собирался уходить, но тем не менее выслушал весь рассказ Ганса, а потом тихим спокойным голосом сказал:
      — Я и понятия не имел, Гансис. Ты не из тех, кто выставляет напоказ свое богатство. Дай мне собраться с мыслями. У тебя есть пятьдесят фиракийских огников и семьдесят империалов, и ты еще ожидаешь поступления денег. Ты это хотел сказать, верно?
      — Да. И еще пара лошадей и эта.., грелка. — Ганс поддел пальцем свое «ожерелье» из монет. Он заметил, что Тетрас быстро оценил величину «грелки». — Я хочу узнать, сколько ты предложишь мне за империал или сколько денег принесут мне.., ну, скажем, сорок шесть огников, если они будут храниться у тебя целый год?
      Тетрас склонил голову набок.
      — Сорок шесть. Могу ли я спросить тебя, почему ты упомянул именно эту сумму?
      — Потому что я знаю, сколько Периас заплатит мне, — ответил Ганс, пристально глядя в глаза собеседнику.
      — А, Периас. Ну да. Хм-м. Ты знаешь, что главный партнер в этом предприятии.
      — Аркала?
      — Ага, — небрежно отозвался Ганс, про себя поклявшись, что непременно узнает, кто такой этот Аркала. — Но я не знаю, кто стоит за тобой или сотрудничает с тобой.
      Тетрас назвал три имени; и вновь одно из них прозвучало особенно многозначительно: Корстик.
      — Кто такой Корстик?
      Тетрас явно удивился, однако пробормотал:
      — Ох, Гансис, я и забыл, как недавно ты в нашем городе! Корстик — это главный соперник Аркалы. Эти двое — самые могущественные люди в Фираке!
      — О!
      — Гансис, мне нужно кое с кем посоветоваться. Могу ли я попросить тебя прийти сюда завтра утром?
      — Лучше встретиться в каком-нибудь более укромном месте.
      — Конечно. Давай встретимся здесь и пойдем еще куда-нибудь, ладно?
      Ганс кивнул. Не сказав ни слова, он развернулся и пошел прочь. Он сознавал, что Тетрас смотрит ему в спину, и глаза менялы горят серебряным блеском.
      Когда Ганс подошел к палатке с'данзо, на нем была новая туника цвета ржавчины, а старую тунику он нес, перебросив через руку. Бирюза и ее дочь с сожалением сообщили ему, что Мигнариал ушла всего несколько минут назад. Быть может, если он поспешит…
      Ганс поблагодарил их и отправился обратно в «Зеленый Гусь», неспешно шагая по залитым оранжевым закатным светом улицам Фираки.

***

      — Ганс! Эта туника так тебе идет! Где ты был целый день? При виде улыбки Мигнариал Ганс придал своему лицу совершенно бесстрастное выражение и даже не поздоровался с девушкой.
      — Продавал лошадей, — холодно бросил он. Улыбка Мигнариал увяла, не в силах растопить ледяное выражение на лице Ганса.
      — Это хорошо. Я.., я думала, что ты пошел на ба… Ты в новой тунике.., ты все же заходил на базар!
      — Я заглянул в палатку Бирюзы всего через несколько минут после того, как ты ушла оттуда. По крайней мере, так мне сказала Бирюза. — Ганс присел на корточки, чтобы погладить Нотабля и Радугу и заодно уклониться от объятий Мигнариал. — Надеюсь, ты поела там перед уходом? — спросил он, глядя на Нотабля, потому что не хотел смотреть на Мигнариал.
      — Нет, милый! Я ушла оттуда пораньше, чтобы поужинать здесь с тобой. Ганс…
      Ганс ждал продолжения, но Мигнариал умолкла и не произнесла ни слова до тех пор, пока он не поднял взгляд.
      — Ганс, пожалуйста, скажи мне — что не так?
      — Ты знаешь, в чем дело. — Ганс поднялся, стараясь держаться как можно дальше от девушки.
      — Не знаю, нет, я ничего не знаю! Нотабль начал остервенело чесаться, и Ганс посмотрел на кота.
      — Не понимаю, как ты можешь этого не знать.
      — Ганс, милый, я… — Мигнариал умолкла и попыталась сдержать дрожь в голосе:
      — Я не знаю, Ганс. Клянусь, я не знаю, что случилось! Что я такого сделала?
      Ганс шумно выдохнул через нос.
      — Чем клянутся с'данзо?
      — О, Ганс!
      Ганс поднял взгляд на Мигнариал, услышав ее жалобный всхлип. Он внезапно понял, как трудно сердиться на Мигнариал и упрекать ее — особенно когда ему вовсе не хотелось этого делать. И все же в этом было некое удовольствие, что-то вроде маленькой мести — чувствовать себя обиженным и причинять такую же боль обидчику. «Экая пакость!» — подумал Ганс с горькой насмешкой.
      Он бродил по комнате туда-сюда, мысленно укоряя себя. «Мне следовало бы рассказать все, что случилось сегодня, и порадовать Мигни удачной сделкой с лошадьми. И как много я узнал про деньги, и какой я, оказывается, сообразительный… А вместо этого я мучаю ее. И как мне теперь прекратить это?» Остановившись, Ганс увидел на лице Мигнариал выражение горькой обиды. Даже сама девушка сейчас выглядела какой-то съежившейся и скрюченной. Несчастной и покинутой.
      — Вчера вечером я действительно был потрясен всем тем, что случилось с монетами и с именами на табличке, понимаешь. Мигнариал? Нам приходится жить бок о бок с каким-то колдовством, и мы даже не знаем, что происходит или что может произойти в следующее мгновение, и почему… Я не мог уснуть, мне нужно было с кем-то поговорить. Ты намекала мне, что хочешь заняться любовью, но я тогда не мог и думать об этом. Сперва мне надо было как-то успокоиться. А ты заснула, пока я говорил. Я даже не знал, что ты спишь, пока не спросил тебя о чем-то. Мне даже захотелось спихнуть тебя на пол! Но я просто лежал и не мог расслабиться. Я смотрел в потолок и не видел его. Если бы у меня был полный мех вина, я бы выпил все вино до капли, ей-ей! Чтобы хоть немного расслабиться и заснуть.
      — О, Ганс! — Мигнариал упала на кровать и зарыдала. — Я просто была так.., я даже не знала.., ох, прости меня! Мне так жаль, так жаль!