Глава третья

Дверь отворилась, и вошла миссис Вейл.

– Ну вот, во всем доме закончили, – бодро проговорила она, – только гостиная и осталась. Слава богу, здесь хотя бы есть ставни! – Она подошла к окну и начала закрывать ставни. – Скоро и ты приучишься постоянно помнить о затемнении. А как хорошо было бы снова увидеть освещенные окна, яркие огни на улицах и знать, что можно оставить шторы незадернутыми и через пять минут в дверь к тебе не постучится патруль! Знаешь, мы с няней часто представляли тебя главной героиней «Огней Бродвея». Но увидеть «огни Пикадилли» нам, похоже, придется не скоро! Кстати, о Нью-Йорке, – продолжала миссис Вейл, закрыв последнюю ставню и подходя к камину. – Хочешь, покажу тебе альбом вырезок, куда я вклеивала все твои открытки?

– Мои открытки? – переспросила Мона.

– Да, милая, все, что ты мне присылала за эти годы. Так интересно их рассматривать – настоящий дневник в картинках! Помнишь, пока ты жила в Англии, я собирала все заметки о тебе и твои фотографии в газетах? А потом ты уехала – и в альбоме получился пропуск. Разумеется, мне и в голову не приходило, что ты уезжаешь так надолго, и все же я начала подклеивать в альбом открытки, которые от тебя приходили. Сейчас у меня уже почти полный альбом. Хочешь посмотреть?

– Конечно, с удовольствием! – ответила Мона. – Но, мама, какая же ты скопидомка – похоже, вообще ничего не выбрасываешь!

– Что правда, то правда, не люблю расставаться с вещами, – признала миссис Вейл. – Представляешь, мы с няней недавно, разбирая хлам на чердаке, нашли там нижнюю юбку, в которой шла под венец моя матушка, и галстук, в котором венчался твой отец! Ах, дорогая моя, сколько с этим связано воспоминаний! А еще я нашла там атласный пояс, в котором выезжала на свой первый бал. Трудно представить, но талия у меня тогда была восемнадцать дюймов![4] Теперь-то уж, конечно, мне этот пояс не носить!

– Зачем же ты его хранишь? Ждешь, пока тонкие талии опять войдут в моду? – спросила Мона.

– Да нет, милая, что ты! Вряд ли мы когда-нибудь снова начнем затягиваться в корсеты – и слава богу! Но ведь никогда не знаешь, что может пригодиться – особенно теперь, когда мы на всем экономим. Из пояса можно сделать повязку на голову, или воротничок, или еще что-нибудь в этом роде… Так, погоди – куда же я засунула твой альбом?

Миссис Вейл открыла один за другим несколько ящиков в бюро времен королевы Анны и наконец в самом нижнем ящике нашла то, что искала.

– Вот он! – проговорила она. – Здесь хранится вся твоя жизнь. «Монин альбом» – так мы с няней его и называем. Начинается он с твоего рождения.

Миссис Вейл открыла альбом на первой странице и продемонстрировала вырезку из «Таймс», где сообщалось о рождении дочери у «Мэри, жены Стивена Торнтона Вейла, из Аббатства, Литтл-Коббл, Бедфордшир». Затем, быстро перелистнув страницы, перешла к ровным рядам открыток.

– Вот они все, – проговорила она, – и над каждой я поставила дату. Сена в сумерках – какая прелесть! Вид на Неаполитанский залив мне тоже очень понравился. Помню, как мы с твоим отцом проводили там медовый месяц. А вот Египет – целая страница, оттуда ты прислала много открыток. Тебе понравился Египет?

– Нет, – изменившимся голосом ответила Мона.

Но миссис Вейл, по-видимому, ничего не заметила.

– Мне тоже часто думается, что красоты Египта слишком уж преувеличивают, – заметила она. – А эта из Вены. Я всегда любила Вену, но теперь, когда ее захватили эти ужасные нацисты, боюсь, она никогда уже не станет прежней. А вот в Нью-Йорке ты меня разочаровала – прислала всего пару открыток, да и те самые обыкновенные. Неужто в Америке не на что посмотреть, кроме статуи Свободы и Эмпайр-стейт-билдинга?

– Это то, что обожают показывать иностранцам сами американцы, – ответила Мона. – Дай мне альбом, мамочка, я хочу посмотреть целиком.

Она взяла альбом, пересела по другую сторону камина и, положив тяжелую книгу себе на колени, принялась перелистывать страницы назад, к началу.

– Как я рада, что тебе понравилась моя придумка! – радостно проговорила миссис Вейл. – А я, бывало, говорю няне: вот представь, приедет к нам мисс Мона и мы все, что наклеили, ей покажем… Ах, да вот же он!

С этими словами она сдвинула диванную подушку и вытащила из-под нее недовязанный шарф.

– Так, на чем я остановилась… две изнаночных, две прямых. Представь, вчера пришлось три ряда распустить и начать заново!

Она продолжала болтать, не замечая, что дочь ее уже не слушает.

Мона быстро листала альбом: мимо фотографии из «Татлера» – «прелестная юная дебютантка из старинного бедфордширского семейства», мимо моментальных снимков с теннисного турнира, где она выиграла первый приз, мимо всего этого – к тому, что искала. Заголовки желтых газет, фотографии и длинные-длинные столбцы интервью.

Они занимали несколько страниц: миссис Вейл тщательно выискивала и сохраняла все, что писали о ее дочери.

«В этом альбоме – моя история, – думала Мона. – И вот тот роковой момент, когда история Моны Вейл пошла по неверному пути».

А ведь все могло бы сложиться иначе! Из каких тривиальных мелочей строятся порой ловушки, которые расставляет нам судьба!

Одно случайное решение, принятое от скуки, изуродовало жизни нескольких человек. Один неверный шаг, одно «да» там, где было так легко сказать «нет», – и широкая, прямая дорога к счастью обернулась темным и извилистым путем страданий.

Она была тогда в Лондоне – тосковала по Лайонелу и злилась оттого, что, на ее взгляд, он задерживался за городом дольше, чем требовалось.

Отпуск дипломата так недолог – уже совсем скоро он вернется в Париж, и один бог знает, когда еще им удастся свидеться! А все оттого, что они скрывают свою помолвку! Но ведь Лайонел уже получил место, на хорошем счету у начальства – ничто не мешает ему объявить, что он обручен!

Да, со свадьбой придется подождать, это Мона понимала. Но к чему это нагромождение лжи? Зачем притворяться, что они с Лайонелом просто друзья, когда на самом деле между ними нечто совсем иное? Однако Лайонел был тверд как алмаз.

– Милая, мне приходится думать о карьере, – снова и снова объяснял он ей. – Ты ведь желаешь мне успеха? Пойми, в начале карьеры один неверный шаг может нанести неизмеримый вред, в сущности, может изуродовать все наше будущее! Ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Если и ты меня любишь, что стоит тебе несколько месяцев подождать, зная, что потом мы соединимся навеки? Или ты ревнуешь? Милая, ты же знаешь, для ревности у тебя нет причин.

Нет, к другим женщинам Мона его не ревновала – ревновала к карьере, державшей Лайонела вдали от нее, ко времени, которое они проводили в разлуке, к тем дням и ночам, когда они тосковали друг по другу, к месяцам одиночества, когда она была в Англии, а Лайонел в Париже.

Наконец он вернулся в Лондон – и Мона бросилась туда же, якобы в гости к подруге, на самом деле для того, чтобы как можно больше времени провести с любимым. И что же? На выходные Лайонел поехал домой!

– Ничего не могу поделать, милая, – объяснил он. – Мама устроила прием – «для молодежи», если понимаешь, о чем я. Терпеть этого не могу!

– Толпа красоток – и каждая мечтает стать женой будущего посла? – поддразнила его Мона. Впрочем, для нее эта шутка звучала не слишком весело.

– Собственно говоря, так и есть, – признал Лайонел. – Она пригласила Энн Уэлвин, дочь лорда Элстри. Матушка моя с ума сходит по титулам, а Элстри ищут богатого зятя.

– Тебя они не получат! – заявила Мона.

– Конечно, радость моя, – согласился Лайонел, – но не могу же я об этом сказать напрямик! Придется поехать – и вежливо, но недвусмысленно дать понять, что Энн, может, и всем хороша, но форма ее носа меня решительно не устраивает.

– Откуда ты знаешь? Ты ведь ее еще не видел!

– Как бы тебе объяснить? – улыбнулся Лайонел. – Неужели действительно не понимаешь, почему меня не интересует ни одна другая женщина?

Мона подняла лицо в ожидании поцелуя.

– Да, объясни… – прошептала она.

Лайонел уехал в Уилтшир в пятницу вечером и обещал вернуться ранним утром в понедельник.

Выходные Мона провела в Лондоне, не зная, куда себя деть. Возвращаться домой было нельзя – тогда пришлось бы изобретать новый предлог для второй поездки.

В воскресенье она прогулялась в парке, пообедала со школьной подругой, а после обеда отправилась на концерт в Альберт-Холл (и концерт оказался на редкость скучным). Вечером легла спать пораньше, думая про себя: «Сейчас засну – а утром уже приедет Лайонел!»

Однако утром понедельника к ней явился не Лайонел, а письмо от него. Он страшно извинялся и сообщал, что не сможет выбраться до вторника. На понедельник его мать запланировала игру в теннис, а вечером танцы. Пожалуйста, писал он, пойми мое положение и помни, что я тебя люблю.

Мона все понимала и все помнила, однако была вне себя от досады. Особенно при мысли о том, что матушка Лайонела наверняка считает троюродную кузину без гроша в кармане совсем неподходящей партией для своего обожаемого сына!

Бесконечный унылый понедельник подходил к вечеру. Мона уже собиралась ужинать – одна, в квартире, оставленной ей уехавшей в Шотландию подругой, – как вдруг зазвонил телефон.

Звонила Джуди Коэн, пышная говорливая еврейка средних лет. Мона познакомилась с ней на каком-то светском мероприятии, а накануне встретила в Альберт-Холле. Джуди объявила, что страшно рада застать ее дома.

– Не хотите ли сегодня со мной поужинать? – спросила она. – Со мной будут двое молодых людей, и мне подумалось, что веселее будет провести вечер вчетвером.

Мона колебалась. Леди Коэн ей не особенно нравилась; к тому же она знала, что Лайонел считает ее вульгарной и фальшивой. Но с другой стороны, почему бы и нет? Ужинать в «Кафе де Пари» в веселой компании уж точно лучше, чем сидеть дома и страдать в одиночестве! Лайонел там веселится, танцует – а ей почему нельзя?

И все же что-то не давало ей решиться.

«Зачем? – думала она. – Не лучше ли пораньше лечь и хорошенько выспаться, чтобы завтра встретить Лайонела бодрой и свежей? Можно приготовить легкий ужин, а потом почитать в постели…»

Но тут она вспомнила, что взяла с собой всего одну книгу и та давно прочитана.

Нечего было почитать – вот что в конечном счете толкнуло Мону тем вечером в компанию Джуди Коэн. Она приняла приглашение и, надев платье, которое никогда не нравилось Лайонелу, отправилась в «Кафе де Пари».

Двое молодых людей оказались именно такими, как она и ожидала, – того сорта, что вечно крутятся рядом с Джуди Коэн. Один – изнеженного вида молодой человек с огромными сапфировыми запонками, которыми он явно очень гордился; второй – румын с синеватой щетиной на подбородке, знающий по-английски всего несколько слов.

Впрочем, плохое знание языка не мешало ему волочиться за всеми встречными дамами. Не обошел он своим вниманием и Мону: еще до первой перемены блюд она ощутила, как он трется коленом о ее колено под столом.

«Кафе де Пари» было полным-полно. Все как обычно: сверкание драгоценностей, сияние белоснежных пластронов, шум голосов и смех, мелодичный, но как будто не слишком радостный, и обычная в дорогих ресторанах музыка – тихая, воркующая, от которой все вокруг кажется нереальным, как во сне.

Посередине вечера в кафе вошел Нед Карсдейл, белокурый молодой баронет, с которым Мона познакомилась три недели назад. Увидев Мону, он поспешил к их столику.

– Как я счастлив снова вас встретить! – проговорил он, сжимая обе ее руки в своих. – Знаете ли, что я перерыл всю телефонную книгу, опросил всех своих знакомых, готов был уже частных детективов нанимать! Где же вы прячетесь?

– В деревне, – ответила Мона.

– Черт возьми, вот это мне не пришло в голову! Ну и дурень же я! Однако выглядите вы совсем не как деревенская девушка!

– За то, как я выгляжу, благодарите моих родителей.

– И их есть за что поблагодарить! – значительно отвечал он. – Послушайте, Мона, я должен снова вас увидеть! Поужинаете со мной завтра вечером?

– Сожалею, но не получится.

– Тогда послезавтра? Или через два дня? Или через три?

Мона покачала головой. Бедняга явно пал жертвой ее чар, но ей нечего было ему пообещать. Каждый час, каждая минута ее времени должна быть свободной – на случай, если освободится Лайонел.

– Позвоните мне, – предложила она и продиктовала ему номер квартиры, где остановилась.

– Непременно позвоню завтра утром, – пообещал Нед Карсдейл.

– Только не слишком рано, – предупредила Мона.

– И не слишком поздно – хочу застать вас дома. Второй раз я вас не упущу!

– Это мы еще посмотрим! – кокетливо отозвалась Мона. Молодой баронет ее позабавил и показался симпатичным.

– Вот дуралей! – проговорила Джуди Коэн, когда он ушел.

– Почему? – спросила Мона.

– Занят тем, что проматывает огромное состояние.

– Почему бы и нет, если это его собственные деньги?

– А что он будет делать, когда они кончатся?

Несколько часов спустя все отправились в ночной клуб. И снова Мона согласилась не сразу: она устала, хотела домой, но ей не хотелось разбивать компанию.

В ночном клубе они влились в толпу друзей Джуди Коэн – франтоватых, шумных, алчных искателей удовольствий в таких местах и в таких развлечениях, где, на взгляд Моны, никакого удовольствия быть не могло.

Но она устала и чувствовала такое равнодушие ко всему, что не находила в себе сил попрощаться и уехать домой в одиночку.

Наконец, уже ранним утром, вся компания переместилась в какую-то студию в Челси, там пили джин и пиво из оловянных кружек. Раз или два Мона порывалась уйти, но остальные так рьяно ее отговаривали, что она сдавалась.

Мона терпеть не могла спорить и настаивать на своем, так что остаться ей казалось легче, чем уйти. Но она очень устала и от души надеялась, что затянувшаяся вечеринка скоро закончится и все разойдутся по домам.

Трагедия произошла около трех часов ночи.

Юноша с запонками весь вечер очень много пил. Мона заметила, что бoльшую часть вечера он вполголоса пререкался с Джуди Коэн. Этот молодой человек ей все больше и больше не нравился.

Теперь они начали ругаться в полный голос. Молодой человек о чем-то просил, умолял, требовал, он махал руками, и при каждом взмахе на рукавах его сверкали сапфировые запонки.

– В чем дело? – спросил кто-то у мужчины, сидевшего на диване рядом с Моной.

Тот пожал плечами.

– Обыкновенный финал скучной истории, – ответил он. – Джуди вечно подбирает на улице черт знает кого, кружит им головы, а потом отправляет обратно, откуда пришли. Иногда случается, что они, много о себе возомнив, не хотят уходить. Вот и все.

– А кто он такой? – спросила Мона.

– Понятия не имею, – был ответ. – Прошлый кавалер Джуди до знакомства с ней продавал автомобили. Жил en prince[5] примерно полгода, пока ей не надоел. Последний раз, когда я его видел, он сидел на пособии по безработице.

– Я и не знала, что она такая… – начала Мона – и остановилась.

Окончание фразы – «что она такая дурная женщина» – она решила не произносить вслух. Но проговорила про себя – и добавила: «Просто ужасная! Не буду больше с ней знаться!»

В этот миг раздался вопль – вопль ярости и ужаса. Молодой человек с сапфировыми запонками вдруг ударил Джуди Коэн по лицу, опрокинув ее на кресло, а сам с криком, больше похожим на визг загнанного в ловушку зверя, бросился к открытому окну.

Они видели, как он исчез в окне… слышали глухой удар тела о мостовую в четырех футах внизу.

Вокруг послышались крики и нечленораздельные восклицания. Мона молчала, окаменев от ужаса. Первая мысль ее была: «Что скажет Лайонел?»

Глава четвертая

Мона прислонилась к старой каменной стене, окаймлявшей берег озера.

Это было любимое ее место – здесь, где берег изгибался, скрывая озеро от окон дома, и ряд серебристых молодых ив обозначал границу между землями Аббатства и владениями Меррилов.

Сквозь мчащиеся по небу тучи проглядывало бледное зимнее солнце. Задумавшись, Мона невольно проговорила вслух:

– Почему же «слезы»? – спросил чей-то голос за спиной, и Мона обернулась.

– Майкл! – воскликнула она.

– Здравствуй, Мона. Добро пожаловать домой.

Он протянул ей руку, и она пожала ее, глядя на него с удивлением. Она успела забыть, как Майкл высок, черноволос – и как хорош собой.

– Ты подкрался сзади и страшно меня напугал, – пожаловалась она.

– А ты вторглась в мои владения, – улыбнулся он.

– Вот и нет! – возразила она. – Этот берег озера – спорная территория. Помнишь, как твой отец повесил здесь табличку: «Нарушители границ будут наказаны», а мой написал под ней: «Сначала поймай!»?

– Конечно, помню, – ответил Майкл серьезно, явно не желая поддерживать ее шутливый тон.

Мона поняла: он догадался, что она болтает первое, что придет на ум, лихорадочно стараясь скрыть слезы, блестевшие у нее на глазах, когда он подошел к ней. Она досадовала, что Майкл застал ее врасплох.

– Что ж, – проговорила она, почувствовав, что снова может говорить спокойно, – кажется, ни места здешние, ни люди не слишком изменились.

– Зато изменилась ты.

– Еще бы! Во-первых, стала старше. А во-вторых, если хоть слово скажешь о том, что похудела, я закричу. С тех пор как я приехала, мама и няня ни о чем другом не говорят.

– Я имел в виду не возраст и не фигуру, – медленно проговорил Майкл, – а лицо. Ты стала еще красивее.

Мона изумленно уставилась на него.

– Комплимент?! Боже правый, Майкл! Не обманывает ли меня слух?