– Кто – они? – не понял Пятый.
      – Кто!… Жильцы с последнего этажа, вот кто. Они услышали, и пошли посмотреть, что тут такое. И вот, прикинь – дислокация к началу трагедии. Они стоят у люка и орут на меня, что они сейчас милицию вызовут, я стою напротив них и стараюсь переорать, в смысле, что если тебя сейчас в отделение сдать, то ты и недели не протянешь, а ты кашляешь на заднем плане, причём сильно так…
      – Ну, и?…
      – А потом ты кашлять вдруг резко перестал. И тут меня проглючило, что ты умер. Ну, я, естественно сразу…
      – Что ты сделал, Лин?
      – Чему учили – то и сделал. Всё, что положено – и массаж, и искусственное, – пожал плечами Лин. – Рёбра у тебя вроде как целы. Но тебе виднее.
      – Я что – на самом деле?… – ошарашено спросил Пятый.
      – Понятия не имею, – признался Лин. – Но ты тоже подумай – что я тогда мог сообразить? Трое суток на ногах, не спал, не ел, промёрз. Я испугался, очень сильно, – признался он. – А они… ну, поначалу стояли и смотрели, но потом разглядели, что к чему. Я же с тебя балахон содрал – валик больше не из чего было изображать. Ну… и они как-то прониклись, что ли… мужик меня от тебя оттолкнул, послушал тебя, пульс посмотрел на сонной… я и не догадался, идиот… и сказал, что ты живой. Вот тут-то меня и пробрало по чёрному. До истерики. Я – к тебе, мужик… его, кстати, Владимиром звать… не пускает, говорит, что я тебе лёгкие порву… такая муть. Ну, в общем, притащили они нам три одеяла, я им отдал половину денег, они глюкозу купили, шприц у кого-то заняли. Вот только вены у тебя отвратительные, поэтому я под кожу колол. Не обидишься?
      – Нет, что ты, Лин. О чём речь. Спасибо, – Пятый тихонечко сел, привалился к стене. – Голова у меня пока что плохая.
      – Пройдёт, – пообещал Лин. – Этот Володя хороший мужик, компанейский.
      – Хорошо. Скажи им, чтобы они ко мне не подходили близко, ладно? – попросил Пятый. – Как-то не по себе – вдруг заражу?
      – Ты на себя посмотри, а потом проси. Володина жена тут вокруг тебя такую деятельность развела, что я даже испугался. И переодели тебя, и постель устроили. Они, между прочим, люди бедные. По Володиным словам они месяцами живут на картошке и макаронах, мясо едят только по праздникам.
      – Плохо… Лин, ты бы отдал им ту трёшку, которую дал Лукич. Им бы пригодились эти деньги.
      – Нам бы они тоже пригодились… Я уже отдал. Но я не о том. Тебе надо нормально есть, дружок. Понимаешь? И макароны для тебя сейчас не годятся.
      – Рыжий, у нас денег нет, я же помню… давай подождём несколько дней, я оклемаюсь – и пойдём искать, где можно подработать.
      – Начнём с того, что если ты не будешь нормально питаться, ты и за месяц не оклемаешься. Я тут уже успел пройтись по району, но ничего не нашёл. Все вакансии грузчиков заняты, а переводчики с японского никому не нужны. Поэтому меня этой ночью ждёт “Москва товарная”, или что-нибудь в этом роде.
      – Рыжий, не надо, – попросил Пятый. Он снова лёг – сидеть оказалось тяжело. – Мы и без этого справимся, вот увидишь.
      – Ой, перестань!… Справишься ты, как же. Всё будет нормально, я как минимум десятку принесу. Ходили же, всё получалось.
      – Лин, ну пожалуйста… я прекрасно обойдусь.
      – Знаешь что, друг? Сейчас начальник я, поэтому усохни. Помолчи и послушай. Скоро придут наши благодетели, ты им объясни, куда я поехал, спасибо скажи за участие. Понял? А что до еды… Тебе сейчас действительно нужен белок, уж поверь мне.
      – Ты ещё скажи – мясо, – поморщился Пятый. – Какой, к чёрту, белок?… Что ты несёшь? Ты забыл, как нас забрали в отделение с этой “Москвы товарной”?!
      – Ничего я не забыл. Но вот умереть из-за того, что у меня нет денег, чтобы купить молоко или творог, я тебе не позволю. И деньги эти я добуду. Любым способом, – голос Лина стал жестким. – И не только потому, что долг красен платежом, как тут принято говорить, а потому, что это – абсурд.
      – О каком долге речь, Лин? – не понял Пятый.
      – Кто меня вытягивал, когда мне эту дрянь вставили в бок?
      – Лукич тебя вытягивал. А я только всем мешал, – примирительно сказал Пятый. Он уже понял, что Лина ему сейчас не переспорить. Ладно, Бог даст, всё обойдётся. Вот только рыжего жалко. Это же врагу не пожелаешь – разгружать ночью вагоны… – Лин, а может позвоним Лукичу? Попросим в долг?
      – Ну уж нет, – ощерился Лин. – Только не я! Он же меня прирежет не сходя с места. И за то, что удрали, и за тебя, и за три рубля.
      – Да ладно. Никого он не прирежет.
      – Ну, тогда разволнуется. Да и не хочу я никому навязываться. И так уже людей подставили… А вот и Володя пришёл, – Лин оглянулся на люк. Из люка тихо свистнули, Лин встал, подошёл поближе. На чердак вылез мужчина лет пятидесяти, в тренировочных синих штанах, фланелевой клетчатой рубашке и в кедах. Отряхнул ладони, оглянулся, прикрыл люк.
      – Здорово, рыжий, – сказал он. – Ну чего тут? Как друг-то твой? Не очнулся ещё? Всё спит?
      – Очнулся, – ответил Лин. – Володя, познакомьтесь, это Пятый. Пятый, это Володя, я тебе про него рассказал…
      – Не подходите, – попросил Пятый. – Я боюсь заразить…
      – А чего нам бояться-то? – хохотнул мужчина. – По сто грамм – и никакая зараза не прилипнет. Давно проснулся?
      – Нет, минут пятнадцать, – ответил за Пятого Лин. – Володь, простите, что прошу, но может вы ему чая горячего принесёте?
      – Давай, чего мне… Может, поесть что захватить? – он присел рядом с Пятым на корточки и спросил: – Ты, небось, голодный?
      – Нет, спасибо, – ответил Пятый. Странный человек… потому, что добрый. Это редкость. – Есть не хочется, только пить…
      – Я тут вам градусник принёс, – сообщил Володя. – Может, температура у него? Мы тут с Юлькой от её бабки таблетки принесли. Написано, что от туберкулёза помогает.
      – Спасибо, – ответил Лин. – Я вот что хотел сказать. У нас денег больше нет, и поэтому…
      – Да ладно, не объедите вы нас, в конце-то концов, – поморщился Володя.
      – Я не о том. Я поеду на железную дорогу, вагоны разгружать. Авось, чего и заработаю. Зацепки там у меня есть, это уже не первый раз. Так что за лекарства мы вам возместим. Ладно?
      – А чего возмещать, когда они бесплатные? – удивился Володя. – Халява, самое то. Бабка в поликлинике работает, приносит. Мы только боялись, что он не очнётся, тогда пришлось бы ещё кого-нибудь звать, чтобы уколы делать. А раз проснулся – то и таблетки выпьет. Проглотить-то сможешь?
      – Смогу, – Пятый снова сел, Лин поправил ему подушку. – Спасибо вам…
      – Вот и отлично! Чего волноваться-то, правда?… Всё хорошо. Сейчас вернусь, чуток погодите, – Володя снова полез в люк, а Лин, сев возле Пятого на корточки, прошептал:
      – Ну, как тебе?
      – Феноменально, – тоже шепотом ответил Пятый. – Чаще всего просто прогоняют, а тут… Лин, мне как-то неудобно…
      – Подушка сползла, что ли? – спросил Лин.
      – Да нет. Я не про то. Я боюсь, что они из-за нас могут получить какие-нибудь неприятности, понимаешь? Мало того, что с нами посторонним и разговаривать-то опасно, так ещё я – с туберкулёзом. У меня душа не на месте.
      – Положи, откуда взял, – посоветовал Лин. – Расслабься, дурья башка!… Не переживай. Я думаю, что никого ты не заразишь.
      – Это ты так думаешь, – возразил Пятый. Он ощутил, что стало полегче. Во-первых, на чердаке было тепло. Во-вторых, воздух был свежий, не чета тому, что на подземных этажах предприятия. В-третьих, он понял, что хорошо выспался. Ещё несколько дней отдохнуть – и он будет вполне дееспособен. Тогда можно уйти. Но сейчас… – Лин, предупреди их, хорошо? Это всё-таки опасно…
      – Я говорил, но ты сам видел реакцию… Володя идёт, – Пятый услышал, как где-то внизу хлопнула дверь. Лин поднялся на ноги.
      – Пойду, помогу с чайником, – сказал он. – Хлеб будешь?
      – Пока нет, попозже. Рыжий, ты скоро уходишь?
      – Чаю с тобой за компанию выпью, – ответил Лин. – Но задерживаться не стоит, мне же ещё ехать.
 

* * *

      …Стемнело. Пятый проспал несколько часов и наступление ночи пропустил. Он проснулся, когда в треугольное оконце чердака заглянули зимние искристые звёзды. Пятый встал, набросил на плечи одеяло, прошёлся для пробы по чердаку. Нормально. Если бы поменьше дрожали ноги, было бы ещё лучше. “Какие мы живучие, – подумал он отрешенно, – даже странно. Интересно, если бы на моём месте был человек, сумел бы он так быстро подняться? Это, конечно, зависит от того, какой человек. Но мне почему-то кажется, что не сумел бы. Впрочем, я не эксперт. Я просто терпеливый дурак. Вот только ради чего я это всё терплю? Ради чего Лин сейчас перетаскивает мешки и коробки на холодной станции? Уж по крайней мере, мы это делаем не ради себя. А ради кого?… Хрен его знает”. Он словно услышал неподалёку от себя ехидный комментарий Лина – хрен-то, может, и знает, а как на счёт тебя самого? А никак. Ничего не хотелось делать – ни думать о будущем, ни анализировать настоящее, ни сокрушаться над прошлым. Апатия. Равнодушие. Иголочки звёзд в треугольном окне. “Ничего не хочется менять, – понял Пятый. – Оставить всё, как оно есть – и точка. Пусть плохо, пусть несправедливо, пусть больно… зато не надо думать и принимать какие-то решения. Легче. Когда начинаешь задумываться – приходишь, например, к парадоксальному выводу. Или даже к выводам. Нас наказали за доброту, к примеру. Какого?! Ведь, что самое странное, не придерёшься. По сути, так оно и есть. Что мы такое страшное тогда сотворили? Людей выпустили? И что? За это нас сюда? На третье предприятие? Тогда получается, что если мы кого-нибудь изничтожили – нас бы за это похвалили? Абсурд. Но совершенно справедливый… Ладно, допустим. Хорошо. Но почему же нас тогда сразу не научили тому, что добро есть зло, а зло есть добро? И вообще, что это такое? “Я же не чувствую, что совершил подлость или предательство, – подумал Пятый. – А должен бы… Чувствую, что совершил ошибку, большую ошибку, за которую плачу сейчас – это да, есть. Но зло… Нет. Может, просто ума не хватает осознать? По отношению к Айкис мы, конечно, совершили подлость. А я бы и не смог поступить иначе”. Он постоял у окна ещё немного, потом, ощутив, что замёрз и устал, вернулся в свой угол. Лёг на матрас, натянул на себя одеяло, и незаметно для себя задремал. Засыпая, он подумал, что очень хочется увидеть во сне небо, не морозное и колючее, как сейчас, не пасмурное, с полными снега тучами, как было днём, а летнее – тёплое, синее и высокое. Но ему, в который уж раз, пригрезилась лишь пустота, в которой изредка вспыхивали островки боли, из которой не было выхода, которая затягивала его, заставляла раствориться в себе… или стремилась заполнить собой его душу. Что было верным – он опять не понял. Или просто не хотел понимать.
 

* * *

      Лин вернулся часов в девять утра. Пятый к тому времени уже давно не спал. Лин кое-как поднялся на чердак, но тут же сел на пол, в опасной близости от люка. Пятый бросился к нему, внутренне ужаснувшись тому, как плохо выглядит его друг. Лин страшно устал, у него не было сил подняться на ноги, но когда Пятый с тревогой заглянул ему в лицо, Лин нашёл силы улыбнуться и спросить:
      – Чего ты тут такого увидел, не пойму? Я что – вдруг стал зелёного цвета?
      – Пока нет, но имеешь реальный шанс, – ответил Пятый, помогая Лину встать на ноги. – Если ещё ночку поразгружаешь вагоны – запросто.
      – Я так и думал, – Лин тяжело поднялся, с помощью Пятого добрался до матраса и упал, как подкошенный. – Они красят вагоны такой мерзкой зелёной краской, которая слезает и норовит вцепиться в лицо. Хочешь, не хочешь, а какая-то часть на роже остаётся. А что – так сильно заметно?
      – Не то слово, – кивнул Пятый. – Лин, приляг, отдохни. Ты что-то на самом деле плохо выглядишь. Ты из зала приходишь в лучшем виде, чем сейчас.
      – В зале обычно тепло, – Лин опустился на подушку, – и иногда кормят. А там – минус двадцать, и есть не дают. Вот и вся разница. Я там у люка положил молоко и пачку творога. Поешь, а то ты вторые сутки…
      – Лин, погоди, ладно? – попросил Пятый. – Давай с тобой разберёмся.
      – Чего разбираться-то, – отмахнулся Лин. – Выброси и купи нового.
      – Ты эти шутки брось! Умник… Давай я тебе помогу раздеться, потом ты поспишь, а когда проснёшься – поедим вместе, – предложил Пятый.
      – Это ты шутки брось! Ожил тут, на мою голову. Забегал. Как хорошо было, когда ты лежал!… Тихо, никто ничего не советует… – Лин кое-как вылез из телогрейки, бросил её себе в ноги, снова лёг. – Пятый, ты можешь разок просто меня послушаться? Мы решили, что я пока за главного – вот и не перечь.
      – Хорошо, – ответил Пятый. – Но, может…
      Он осёкся, посмотрел на рыжего. Лин уже спал. За эту ночь он, казалось, похудел ещё больше, черты приобрели резкость, заострились. Пятый с минуту постоял, присматриваясь, потом решил, что надо было бы укрыть Лина получше, потянул на себя телогрейку – и оттуда посыпались деньги. На первый взгляд – рублей двадцать пять, если не тридцать. Много, очень много. Рыжий работал один за бригаду из шести человек. “Только бы всё обошлось, – подумал Пятый, – не дай Бог…” Он сложил деньги обратно, в карман телогрейки, укрыл друга потеплее, и пошёл к люку – за едой. Есть хотелось, Лин оказался прав. Поев, Пятый впервые за последние три месяца почувствовал себя счастливым. По крайней мере, ему так показалось. Впрочем, это состояние скоро прошло, он снова погрузился в невесёлые раздумья. Дня через три им придется уходить из этого дома. Как бы ни хотелось тут остаться, этого делать нельзя. Пятый был больше чем уверен в том, что их ищут. Опять придется скитаться, мёрзнуть по ночам, шарахаться от собственной тени… Не хочется. Очень не хочется. А что поделаешь? Надо. Пятый старался понять для себя, что больше изматывает – постоянная гонка, или мысли о ней. И пришёл к выводу, что примерно в равной степени. Сейчас нужно было выработать план действий, подумать, куда идти потом, где ночевать. Пятый чувствовал, что думать ему не хочется. Хотелось лечь и посмотреть на небо. Или почитать. Но читать было нечего, а на единственной лежанке спал Лин. Пятый накинул на плечи вакантное одеяло, сел в уголке. “Поспать, что ли? – подумал он. – Всё равно нечего делать”.
 

* * *

      Лин проснулся часам к шести вечера. Сел, потянулся, поискал глазами друга, не нашёл. Пожал плечами и снова вытянулся на матрасе. Тело ныло, усталость не желала уходить. “Где этого убогого носит? – подумал Лин. – Ещё не хватало, чтобы он куда-нибудь запропастился… Вот же никчёмное создание, ей Богу!… Если он не нужен – лезет везде, куда не зовут. Если нужен – его нет. Вот куда его, интересно, занесло на этот раз?…”
      Пятый в это время сидел внизу, у их с Лином временных соседей. Идти он не хотел, но Володя и Юля затащили его к себе домой чуть ли не силой.
      – Пойдём, попьём чайку, поговорим…
      Поговорим!… Сказали тоже. О чём? Смешные, о чём с ним можно говорить? О третьем подземном этаже? О том, что ящик лучше успеть взять тогда, когда тележка полная, чтобы не приходилось нагибаться, и о том, что это не всегда получается сделать, особенно, когда “тим” свежий, только-только набранный?… О том, что их несчастная земля обречена, а они ходят по ней и не видят этого… видят только то, что им положено, не смеют (или не умеют) поднять глаза?… О том, что он опять, в который уж раз, запутался, определяя для себя, что есть грех, а что – благо? Они этого не поймут, и не потому, что они хороши или он плох, а просто в силу того, что все они – очень разные. Пятый не умел и не хотел учиться горевать о том, что в магазине нет масла или колбасы. И не потому, что презирал эти разговоры, вовсе нет. Просто для него этих проблем не существовало в принципе. Они были от него дальше, чем самые далёкие звёзды, и для него это было единственным правильным решением. Предметы, как таковые, его уже не волновали. Уравнение упростилось до нескольких знаменателей, он жил этими знаменателями. И сам был одним из них. И ладно. Всё же он согласился зайти, не хотелось обижать людей. Пятого, когда он вошёл, прежде всего поразила вопиющая бедность их жилища, бедность, которая кричала о себе. Голая лампочка под потолком, выцветшие обои, старая колченогая мебель. Квартира, в которую он попал, была унылой и серой, как пасмурный зимний день. Тоска. Опять тоска. “Да, в сравнение не идёт, – Пятый вспомнил жилище научного руководителя “Сизифа”, в котором ему как-то довелось побывать. – Разве так можно? Это неправильно – когда всё столь сильно разница”. В Доме все, или почти все, имели если не равные, то хотя бы близкие условия жизни. Конечно, у семейных квартиры были больше. Конечно, у богатых имелась дорогая деревянная мебель. Конечно… но все имели возможность “сделать” себе жильё по вкусу, как-то что-то изменить. А тут – нищета и безысходность. И полная безнадёга.
      – У вас уютно, – сказал Пятый, когда Володя пригласил его в кухню.
      – Ну, чего там, – отмахнулся тот. – Нормально. Это ж не коммунальная, а своя. Мы же недавно только ордер получили, пока ничего ещё не делали. Вот достанем краску, обои, тогда и переделаем. Только это не быстро, пока то да сё. Я ещё из дерева кой чего хочу изобразить, полочки там, стеллажи…
      – Это здорово, – одобрил Пятый, которому было всё равно. – Только это, наверное, сложно…
      – Это смотря откуда руки растут, – степенно ответил хозяин. – А я-то сумею, не сомневайся. И получится хорошо.
 

* * *

      Освещённая ярким, слепящим солнцем весенняя улица казалась бесконечной. Идти было уже невмоготу, поэтому они сели на лавочку у какого-то подъезда – передохнуть. Лину не терпелось поскорее отправиться дальше, Пятый же с трудом находил в себе силы как-то переставлять ноги. Солнце слепило, глаза, привыкшие к темноте, быстро устали от света.
      – Слушай, Лин, – позвал Пятый, – ты уверен, что нам надо куда-то ехать? По-моему, и тут неплохо…
      – Уверен, конечно, – пожал плечами Лин. – Вот оставаться – страшно.
      Лин поглядел на друга и хмыкнул, внутренне признавая, что Пятый, может быть, и прав. Пятому на самом деле было тяжело идти, он всё ещё толком не оправился от обострения. Бледный, на скулах – нехороший туберкулезный румянец, лицо покрылось испариной… Дышит тяжело…
      – Устал? – сочувственно спросил Лин. Пятый кивнул. – Я понимаю, что трудно, но надо отсюда уходить. Опасно. Я же не за себя боюсь.
      – Лин, район большой, и вероятность того, что нас найдут… – начал было Пятый, но Лин его прервал:
      – Эта вероятность существует, и не спорь со мной! Попробуем добраться до северной части города, может, там будет поспокойней. Ты сам говорил, что видел из окна, как они проезжали!…
      – Мало ли что я видел, – отмахнулся Пятый. – Вполне достаточно просто переменить дом.
      – Нет, мой дорогой. Недостаточно. Ты отдохнул?
      – Немного, – Пятый тяжело поднялся.
      – Да сядь ты, чего вскочил! На вот, съешь свой викасол, чтобы ненароком опять не началось. Давай ещё посидим, на тебе лица нет.
      – Ты не прав, Лин. Лицо есть. Вопрос – какое?…
      – Ща, проверим, – Лин начал озираться вокруг. – А!… Вот!… Эй, девочка, постой!… Да, ты. Скажи – этот дядя сильно страшный? Ну беги, беги…
      – Да, дети бояться, – подытожил Пятый.
      – А ты чего хотел? – удивился Лин. – Конечно, бояться. Да я и сам, понимаешь ли… так, гляну иногда… и сразу – мороз по коже…
      – Спасибо, утешил, – хмыкнул Пятый. – Добрый ты, Лин… временами…
      – Я хороший, – Лин прищурился на солнце, улыбнулся. – Особенно когда сытый. И когда тепло. И когда деньги есть. И не болит ничего. Вот как сейчас.
      – Хороший, хороший, – покивал Пятый согласно. – Ну что, пошли дальше? Хотелось бы до темноты найти какое-нибудь место…
      – Это мысль. Найти место, чтобы там было всё – и еда, и вода, и тепло… – Лин мечтательно поднял глаза. – Такое место называется “подвал”. Или “чердак”. Слушай, ты не находишь, что мы стали мыслить в какой-то подвально-чердачной области?
      – Нахожу, – ответил Пятый. Он сунул в рот таблетку викасола, потом, подумав, прибавил к ней ещё таблетку ампицилина и стал медленно жевать – запить было нечем.
      – Горькие? – с интересом спросил Лин.
      – А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Пятый.
      – Я – никак, ты же попробовать не дашь. Сам всё сожрешь, с другом тебе поделиться конечно не захочется. Поэтому я и спросил – горькие?
      – Горькие, – ответил Пятый. – Очень. Но всё же лучше их съесть, чем потом харкать кровью. Они полезные.
      – Всё равно – гадость, – поморщился Лин. – И как ты их…
      – Просто, – Пятый с трудом проглотил, закашлялся. Лин примерился было похлопать его по спине, но Пятый показал ему кулак – отстань, мол. Лин пожал плечами, отвернулся. Через минуту Пятый справился с кашлем, откинулся на спинку скамейки и закрыл глаза. Дыхание всё никак не хотело выравниваться, но Пятый знал – надо просто посидеть минуты три неподвижно, ничего не говоря – и пройдёт. Так бывало и раньше. Лин это тоже знал, поэтому стал просто смотреть по сторонам – не хотел мешать.
      Это была не их весна, и они оба это превосходно понимали. Чужая весна заполнила собой этот город, а они… они были частью той долгой и скучной зимы, которая покидала сейчас Москву почти что навечно. Это очень долго – весна, лето и осень. Пятый, почувствовав себя лучше, прикрыл глаза и с облегчением глубоко вздохнул. Пусть. Ну и что, что они – часть зимы. Воздухом им никто дышать не запретит. И с предприятия они смылись. И сейчас поедут куда-нибудь, отдохнут, наберутся сил – а тогда, глядишь, можно будет, пусть и несмело, но всё же подумать о лете. А может, получится сбежать месяца через три и впустить себя в лето… или наоборот, впустить в себя лето. Неважно. Живы. А это – так много. Жизнь – она гораздо больше, чем эта вечная весна…
      – Пойдём, Лин, – позвал Пятый, поднимаясь. – Время…
      – Пойдём, – согласился Лин. – Тебе полегчало хоть немного?
      – Почему – немного? Мне хорошо. Правда, мне почему-то совсем хорошо становится, если идти никуда не требуется, но это уже частности.
      – Ага, частности!… Тебе хорошо, когда кто-то тебя кормит, поит, всё готовенькое приносит… Идём, надо успеть получше устроиться и купить хотя бы хлеба, а то еды у нас нет совсем. А я уже голодный, – признался Лин.
      – Во, узнаю! Кто куда – а тебе бы только съесть что-нибудь…
      …Хорошо идти сквозь весну. Пусть и чужую. И руки совсем не мерзнут…

Тупик