Иногда на меня накатывает, я остро ностальгирую по студенческим временам. Вспоминаю своих товарищей, общежитие, таксопарк и все с этим связанное. Тогда у меня болит сердце. Мне кажется, что чего-то я сделал не так и не то, что я мог бы совершить много хорошего, может быть, даже грандиозного. Впрочем, чувство неудовлетворенности свойственно каждому человеку. Как бы там ни было, а таксопарк пришелся как раз на ту пору, когда все мы были молоды и красивы и жизнь била из нас через край. И был праздник. А праздник должен быть всегда с нами. Если бы мне довелось повторить мой путь, наверное, все получилось бы точно так же.
      Часть II
      ОТТРУБИЛ1 В ЛИТИНСТИТУТЕ
      ВСЕ ПУТИ ТЕБЕ ОТКРЫТЫ!
      (Десять лет спустя)
      ПРОЗРЕНИЕ
      Марина Пожарская, автор знаменитых порнографических романов и рассказов, пострадала - лишилась одновременно и кошелька, и паспорта. Только ключи от квартиры остались, где изданные и неизданные романы лежат.
      Как лишилась? Да украли, конечно... Как же еще? Жалко, обидно до слез, а что поделаешь? Вор, в особенности карманник, в отличие от добропорядочных людей, никогда не дремлет, он всегда на посту. В кошельке, естественно, деньги были, и - немалые. В паспорте - ничего не было. Что в нем может быть? Он и сам по себе ценность великая - главное удостоверениe личности. Без него нынче - никуда! Враз, как Сивку, укатают.
      Как обнаружила Марина пропажу, так сразу впала в большое возмущение и негодавание... Никак она такой подлянки от народа не ожидала. Она им книжки умные сочиняет, а они свинью подкладывают. Да такое даже в дурном сне не приснится! Разозлилась она не на шутку да как закричит на всю улицу:
      - Я - Марина Пожарская, автор знаменитых порнографических романов и рассказов! Как можно было меня обокрасть?
      А прохожие глядят на нее в полном недоумении... "Что это,- думают, блин, за Марина такая, с чем ее едят?" И слыхом не слыхали. Про какую-то Маринину слыхали, а про эту Марину - нет.
      А она пуще прежнего разоряется:
      - Я - знаменитый автор! Вы что, не слышали?! Да я в Литинституте училась!
      Жмут прохожие плечами в растерянности, руками разводят: нет, не слышали...
      Тут уже и Марина в полном недоумении: вот оно что! Оказывается, никто ее не знает и знать не желает! Что за чудеса? Это уже не просто невежество, а черт знает что! Хотела она их пригвоздить к позорному столбу, но удержалась... Все-таки в Литинституте училась, а там культура на первом месте. Только так по этому поводу сильно разволновалась и разнервничалась, - не столько уже из-за пропажи, сколько от страшной обиды, что она - такая знаменитость, а никто о ней слыхом не слыхивал! - что случилось у нее в голове легкое затмение. Точнее - полный провал. Амнезия. Забыла Марина напрочь: кто она такая и откуда? Напрягает голову, тужится, как в родильном отделении, а вспомнить ничего не может! Один ветер, сквозняк в голове шурует... Что в таком случае делать? Конечно, только к людям обращаться, к кому же еще? Люди, они все подскажут. У нас человек человеку - друг, товарищ и брат.
      Стала она тогда к прохожим бросаться, за руки их и за ноги хватать.
      - Ой, подскажите, люди добрые, кто я такая есть на самом деле и как моя фамилия?
      А люди ничего понять не могут, только диву даются и разбегаются в разные стороны... А она - нет, не отстает! Липнет, как банный лист: скажите да скажите? Уж давай тогда они от нее шарахаться, обходить и объезжать ее на крейсерской скорости... Что это, думают, такое с бабенкой, бешенство у нее, что ли?
      До-о-лго провоевала она с ними, до вечера... А никто ничего путного ей так и не подсказал... Откуда же им знать-то, что она, Марина Пожарская, и есть автор знаменитых порнографических романов? В школе-то ее еще не проходят.
      А скоро и темнота из подворотен поползла, фонарики замигали... А она, бедная, все мечется по улице, кричит истошным голосом: кто я да кто я?
      Тут в аккурат и подваливает к ней уважаемая милиция, с дубинами, с собакой на поводке... "Что это, - думает, - такое? Все уже давно по хатам сидят, чай-вино пьют, спать укладываются. А тут какая-то бабенка скачет, исполняет греческие танцы, брызжет темпераментом во все стороны".
      Берут они ее ласково под локоток, спрашивают:
      - Ты что это, бабочка, под фонарем вьешься, крылышками бяк-бяк-бяк делаешь, честным трудом не занимаешься, к гражданам пристаешь? Нет еще у нас такого закона, чтоб свободно к гражданам приставать.
      А Марина обрадовалась, что родная милиция ее своим вниманием удостоила, милиция-то она - умная, все знает. Кинулась она им в объятия.
      - Ой, скажите, добры молодцы, кто я такая есть на самом деле? - и для подсказки плащ распахивает... А под плащем у нее из одежды только ажурное черное белье надето. И есть на что его надеть. Всего - не мало. Она же мастер знаменитых порнографических сцен и сюжетов, марку-то держать надо.
      - О-о-о, - сладко причмокнули милиционеры, - хороша Мальвина и вся экзотика при ней... - только никак нельзя с ней душевно пообщаться, они же на службе. А на службе - ни-ни, баловства ни грамма.
      А Марина не отстает! Не привыкла она отступать! Бросается к ним со всей страстью и пылкостью:
      - Да разгадайте же меня, расшифруйте, расколите, наконец, парни, - кто я такая? - а сама на милицейскую собаку ласково поглядывает... А собака у них - большая, страшная, милицейская, одним словом, - кобель.
      Стала она вдруг в связи с собакой что-то важное для себя припоминать... Но подлянка-мысль несколько раз забрезжила в голове и погасла, как лампочка Ильича... Так и не вспыхнула во весь накал. А вспомнить Марина пыталась один персонаж свой... У нее героем-любовником в одном романе пес выступает: здоровый, черный - доберман.
      А милиционеры уже и сами не рады, что к ней подошли. Слишком уж навязчивой дамой она оказалась. И, опять же, оставить ее никак нельзя, очень уж она себя распахнуто и восторженно ведет...
      "Нет, - решили они, - так не пойдет. Культура - прежде всего. А бескультурию - бой".
      - Давай-ка, - говорят ей, - Магдалина, прокатимся к нам в номера... Тут - недалeкo.
      Обрадовалась Марина, что хоть одни добрые люди нашлись, решили ее приютить и обогреть, залезла она к ним в машину - по-свойски, по-товарищески. А что стесняться-то? Все - свои ребята. Сидит - улыбается. А в машине у них - тепло, сухо и бензином пахнет.
      Повезли они ее по городу, проветриться, чтоб голова от переживаний отошла... А она по сторонам поглядывает, с любимым городом заново знакомится и родные улицы припоминает... Вот неоновая вывеска "Фотография" мелькнула... Увидела она это название - словцо заковыристое, и разволновалась не на шутку... Завертелось у нее в голове другое словцо заковыристое, только кончиком одним завиляло, хвостом крысиным: "...ография... графия... фия..." Стали разные ассоциации наворачиваться... Вот-вот осенит ее, вспомнит она это словцо, вспыхнет оно, как пароль, у нее в голове, засияет ярко, во весь накал, как лампочка Ильича, и тогда она, наконец, и все остальное, и себя - вспомнит... А это ее любимое слово "порнография" крутится, мерцает и сверкает алмазными гранями в сознании, мучает, да никак форму и смысл обрести не может...
      Привезли ее туда, куда надо... Стали выяснять всю подноготную, а ей и сказать нечего, кто она и откуда, рада бы все им на блюдечко выложить, а выложить-то... нечего. Намучились с ней порядочно, и она сама намучилась... Хорошо, конечно, в гостях у добрых людей, а дома - всяко лучше. Только где он дом-то? Хрен его знает.
      Спасибо, журнал на столе валялся... А с обложки на нее любимый престарелый президент с достоинством взирает, лапку в приветствии поднял... Всполошилась Марина, схватила журнал, застучали ей мысли по темечку - и по-о-шел-поехал поток сознания: "Президент... семья... власть... Кремль... бардак... дом терпимости... проституция... порнуха..." И тут - осенило ее наконец, вспыхнуло у нее в голове ярко-якро, как лампочка Ильича, и засияло во всей красе любимое слово "порнография"! И все она конечно вспомнила, прозрела наконец: "Порнография! Да, конечно же! Романы и рассказы! Она знаменитый автор!"
      Подскочила она со стула да как закричит:
      - Да вы знаете кто я? Я - Марина Пожарская, автор знаменитых порнографических романов и рассказов! Да я член всех союзов писателей, какие только есть, и - лауреат премий! А вы меня, как Сивку, укатали! Да по какому праву?
      Так расшумелась, что сам начальник прискакал.
      - Что такое?.. - испугались маленько милиционеры, оказывается, поймали золотую рыбку, да не ту...
      Ну, на всякий случай, проверили для порядка: есть ли такая вообще? И там ли проживает, где говорит? И в базу свою умную заглянули... А Марина еще успела им и все паспортные данные сказать, она их наизусть помнит. Память-то у нее о-го-го какая! Выдала она им данные и еще - по первое число выдала! Заглянули милиционеры в свою умную базу, в щелочку... В щелочку глядят, а там все хорошо-о видно. Все у них в эту базу с потрохами влезли, никто не укрылся. Все - точно оказалось, никакой лажи нет. Она это. Самая Марина Пожарская - и есть. И проживает на Осенней улице... Все совпало.
      Ну, раз такое дело... Извинились они перед ней подобострасто: ошибка, мол, в расчеты вкралась, с кем не бывает... Сами домой ее отвезли... А как же? Не часто к ним знаменитые авторы на огонек заскакивают.
      Ворвалась Марина в свою квартиру, как метеор... А дома - хорошо, тишь да гладь, все спокойненько и пристойненько, как на кладбище, муж-то от нее давно сбежал, от стыда... Глядит она, а на тумбочке-то - елки-палки! кошелек с паспортом лежат, красуются... Вот здорово! Спешила она на литературную тусовку к братьям писателям и впопыхах забыла.
      Обрадовалась Марина такому повороту событий, хватанула кофейку с коньячком с устатку и так взбодрилась и воодушевилась, что осенило ее в очередной раз, снизошло прозрение. А почему бы, спрашивается, не написать роман с участием милиционеров и собачки милицейской? Сколько тут остроты и новизны будет, сколько свежего дыхания! И вот уже сюжет заклубился, заклокотал у нее в голове, - сам на бумагу просится. Хорошее варево получится! Не долго думая, прыгнула Марина за компьютер и давай музыкальными пальцами по клавишам долбить... И - пошел-поехал творческий процесс!
      Человеку в жизни надо время от времени прозревать. А настоящее прозрение - всегда мгновенно приходит.
      КАК Я В КОМИТЕТЕ КОМСОМОЛА ЗАСЕДАЛ
      Люди разными хорошими делами гордятся. И у меня есть чем гордиться. Я в Литинституте членом комитета комсомола был. Избрали меня. Других не избрали, а меня - с удовольствием, даже единогласно.
      На первом курсе приползли мы из колхоза, уработались там на славу, самих колхозников загоняли насмерть, и только пошли учиться... сразу трах-бах! - комсомольское собрание. Институтское.
      Я, конечно, тоже комсомольцем был... А до этого - пионером. Все у меня с этими ленинскими делами в порядке, честь по чести было, не отщепенец какой-нибудь. А раз так, ничего не поделаешь, надо идти. Явка - строго обязательна. А то вдруг еще за неявку из института попрут. Не успел поступить - уже поперли. За неуважительное отношение к комсомолу. Или, хуже того, - к стенке поставят. Сказали, что присутствовать сам Мальков будет, партсекретарь. А один такой Мальков, в бытность свою главным охранником Кремля, любил это дело больше жизни. Так что с Мальковым шутить опасно.
      Пришел и я на комсомольское собрание... Прокрался... Сел в последнем ряду, чтоб меня не видно, не слышно было. А народу до хрена собралось, яблоку негде упасть.! Все - комсомольцы. А на меня что-то зевота навалилась, сижу, дремлю потихоньку, кемарю... А мы в пивбаре были, нагрузились основательно. А собрание идет само по себе, решаются глобальные проблемы, и я сам по себе сижу, накрылся пивным колпаком и никому не мешаю. Я - вроде как есть и вроде меня как бы и нет. Хорошо.
      Потом стали думать, кого бы от первого курса в комитет избрать, чтоб он человек серьезный и ответственный был, чтоб можно ему хорошее комсомольское дело поручить, а он его не запорол? Стали кандидатуры предлагать. Вначале какую-то девушку... Ну, а с девушки какой толк? Разве это кандидатура? Ясно, что никакой серьезности и ответственности не будет. Замяли это дело... Потом Сашу Сундукова предложили. А он, правда, серьезный молодой человек был, активный, энергичный и говорун хороший. Всегда у него говорильня ладно и складно получалась. Любую тему мог развить и любого к стенке припереть. Ну, прирожденный оратор, почти - трибун. Стало быть, ему самое место и в комитете заседать. А он вдруг - ни в какую, отказывается напрочь, берет самоотвод. Короче, пошел человек в отказ - и все! На какую-то страшную занятость ссылается. А он действительно на тот момент уже кем-то в клубе "Молодой литератор" заделался: или массовиком-затейником, или тамадой? Не помню уже...
      Тогда мою кандидатуру выдвинули. Девушки-третьекурсницы. В шутку, наверное. Увидели, что я дремлю, носом посапываю... А они с нами в колхозе работали и хорошо меня знали. Я с ними не раз за чаем беседовал. Знали, что я и не пьющий, и не курящий. Как раз самое то буду. Они и сами и непьющие, и некурящие были. Тоже - отличные комсомольцы. Так и сказали, что я в комсомоле здорово волоку, самым незаменимым человеком там буду.
      Ну, а раз так, тогда все начальство - идеологическое, в первую очередь, - захотело на меня поглядеть: кто я такой? Что за фрукт? А то не все меня еще знают, прославиться-то я здесь ничем не успел, только в колхозе успел. Товарищи меня толкают:
      - Сань, поднимайся, на тебя поглядеть хотят.
      А я отбрыкиваюсь: да идите вы! Я же дремлю, сны самые сладкие вижу, я же пивным колпаком накрылся. Как космонавт. Я в космосе нахожусь, а меня на грешную землю возвращают.
      Ну, пришлось возвращаться, подниматься... А то вдруг кто чего не так поймет? Скажет: гляди, не успел поступить, а уже кочевряжится. Поднялся я, стою по стойке смирно... А сам не пойму, зачем это мне подниматься-то надо? И что это за лекция такая интересная? Народу-то до хрена собралось, яблоку негде упасть.
      А из президиума меня спрашивают:
      - Белокопытов, вы согласны?
      А я глазами хлопаю. С чем это я, думаю, согласиться-то должен? Очень интересно... Но с умным видом стою. Только понять не могу, с чем же я все-таки согласиться должен? А вдруг мне в колодец прыгать предлагают? А я так не хочу. Мне еще учиться надо.
      А товарищи меня в бок кулаком садят:
      - Говори, что согласен, и баста!
      Пришлось соглашаться, кивать, чтоб пауза не затянулась. Кивнул я головой, согласен, значит... Со всем, что бы в Литинституте не происходило, всегда решительно и бесповоротно согласен.
      Так и избрали меня. Стал я полноправным членом комитета комсомола. Кто-то, кто очень хотел им стать - не стал, а я - стал. Ну, Белокопытовы всегда впереди, во всех хороших делах и начинаниях.
      А все члены комитета по понедельникам собирались. И заседали там до белого каления, пока все необходимые вопросы не разрешали. А я, как узнал кем стал - так и вообще перестал в институт ходить. И - ни в институте не появляюсь, и ни в комитете на заседания. Ни на первое, ни на второе, ни на третье... Некогда мне. Я еще со всеми хорошими людьми в общежитии перезнакомиться не успел. Потом, я же сонный был, вроде как временно отсутствовал, получается: без меня меня женили, а я так не люблю. Так - не честно.
      А комитетчики меня по понедельникам будить приноровились. Понедельник еще не успел наступить, они уже тут как тут! Опять будить пришли:
      - Белокопытов, елки-палки, ну ты когда придешь-то на заседание? Тебя же избрали. Мы тебе поручение должны дать.
      А я на них спросонья:
      - Да отвяжитесь вы! Я уже за свою жизнь назаседался, все штаны протер. У меня и брюк лишних нет! И спать поздно лег. В шесть утра, - так и не могли они меня никак добудиться, проспал я все заседания.
      Правда, два раза пришлось все-таки за полгода появиться. Совсем-то нельзя. Комсомолец я или кто? На такси ездил, чтоб в автобусе не трястись. А то пока доберешься в автобусе - все силы растрясешь, а они мне еще для комсомола пригодятся.
      Так два раза и успел поприсутствовать, пока новое собрание не состоялось. А на нем меня как репку выдернули и вон выкинули. Сказали, чтоб отдохнул маленько, а то так в комсомоле заработался - глядеть страшно, ухлестался насмерть. Так и не стал я больше комсомольским комитетчиком, стал - простым студентом. А простым студентом - лучше, никто на тебя не давит, не достает и сам меньше пакостишь.
      А в комитете комсомола и вокруг него странные вещи у нас происходили. Некоторые студенты так страшно хотели стать главными комсомольскими вожаками института - секретарями. Во что бы то ни стало! Никто ведь и предположить не мог, что совсем скоро, через каких-то пару-тройку лет всего, загремит бедный социализм вместе с коммунизмом в тартарары, и любимый комсомол, ленинский, с ними туда же рухнет. А из секретарей комитета комсомола тогда, видимо, куда угодно подняться можно было, до самых заоблачных высот комсомольских, а потом и партийных. Кому-то это до фени было, по боку, а кому-то - нет. Кто-то за это место не на жизнь, а на смерть бился. Скоро выяснится, что и в самом прямом смысле.
      Один из претендентов в комсомольские вожаки был мой названый брат Андрей Эдоков. Пройдет время, и он станет потом моим бывшим названым братом... Такое тоже бывает. Так вот он очень стремился в комсомольские лидеры. Я его в этом деле не понимал. Во всех других делах понимал с полуслова, а в этом - нет.
      Был он родом с Горного Алтая, и я тоже оттуда... На этой почве и жили мы с ним одно время душа в душу. Он все шурпу варил... Кусок мяса громадный забьет в кастрюлю и варит его часа два... Это и есть шурпа. Потом меня зовет: "Пойдем, шурпы похлебаем". Он ел ее без хлеба и соли, и меня к этому приучал: так больше мяса влезет. Так мы и ели с ним эту шурпу, хлебали и водкой запивали. Водка у него не переводилась.
      А отец его в свое время в Горном Алтае был комсомольским вожаком. Правда, районного масштаба, но районным - тоже хорошо. Все равно - сила. И еще стихи писал. Поэтом был. "Эдельвейс" - с таким хорошим названием у него поэтическая книжечка вышла.
      Так что, видно, комсомольство и стихотворчество брату моему Эдокову от отца передалось. А стихи у брата - свежатина были, я бы даже сказал: парное мясо, очень мне нравились. Многие строки его я до сих пор помню. Потом он со стихами резко порвал. Не стал писать. Завязал. Я думаю - зря. Стихи же не водка.
      Другим претендентом на комсомольское кресло армянин лез. Сам был мал да удал, очень черен и страшно волосат. И при всем этом - очень активен, если что касалось комсомольской работы.
      Вот они и стали себя туда проталкивать, брат мой и армянин, в эти самые лидеры, в секретари. А место это почетное как раз освобождалось. Один пятикурсник уходил, освобождал его и хотел достойному человеку передать. А достойным среди всей братии он только Эдокова и видел. Потому что Эдоков его друг был. Они с ним не одну бутылку водки прямо в комитете на красной скатерке выпили. Так что Эдокову все там уже знакомо было, он к нему, как родному, привык, и в главном кресле полюбил сидеть. Оно - и умеренно мягкое, и жесткое, если что, задницу не очень отсидишь, и подлокотники тоже удобные, есть, куда локти упереть.
      А пятикурсник так сказал:
      - Ты, Андрей Александрович, как тебя выберут, так давай свою работу веди хорошо. Пресекай, все что надо пресечь, чтоб большой вольницы не было, а особенно - диссидентства поганого. А потом и по партийной линии двинешь... И попрешь, не сворачивая, до самого предела.
      - Понял, - сказал Андрей Эдоков, - сделаем все как надо, не одна ржа поганая американская не пролезет, - на том и порешили.
      А армянин все это знал, просекал, на ус мотал и свои ответные действия предпринимал. Он очень не хотел, чтоб Эдоков это место занял, а сам хотел в секретари сесть. А потом и дальше с легкой руки по партийной линии крепко попереть... Ну, тогда так везде было, ничего здесь нового и удивительного я не расскажу.
      И вот пошла между моим названым братом и армянином страшная и непримиримая борьба за комсомольское вожачество. Каждый хотел стать первым. Мне так все это непонятно было. Ну, хочется обоим - ладно. Ну, кинули бы монетку, кому выпало - тот и стал. Или в дурака бы сыграли. Кто остался тот дурак и есть. Нечего ему, дураку, в секретарях быть. А другой бы влез и корону на себя примерил. Но - нет. Никак они не могли по-дружески разойтись. Ходили и тихо ненавидели друг друга.
      А когда совсем немного времени оставалось до перевыборов, брат мой не выдержал и непростительную ошибку совершил - выпил лишнего. Ну, выпить он всегда не дурак был. Страшно любил это дело. Я - тоже. Но я-то при этом никуда не лез, только если иногда в бутылку. И вот хитрый армянин моментально узнал, что он расслабился, подловил его в туалете и отоварил по голове. Сам с компанией был, с армянами, скопом и навалились... Да так серьезно отоварил, что брат мой даже в больницу загремел. Две недели лежал с сотрясением. Ну, а раз пьяный был сильно, кому ты докажешь, что на тебя покушение было из-за комсомольского вожачества? А те скажут, что ничего подобного не было и в помине, сам навернулся, жрать меньше надо.
      Вышел мой бедный брат из больницы с забинтованной головой - видно, здорово саданули-то! - бледный, печальный и притихший. И никуда уже, конечно, не полез. Наверное, подумал: ну его, это комсомольское лидерство, еще без головы останешься. Уж лучше не лидером быть, но - с головой. А армянин, избавив себя от конкурента, от моего дорогого названого брата, благополучно и сел сам на комсомольское царство. Какое-то время и процарствовал.
      Вот какие у нас в Литинституте по поводу комсомола страсти творились, чуть до смертоубийства не доходило! Так и не получилось у моего брата в кресле с подлокотниками посидеть. А я считаю - просто повезло. Все равно бы не успел ничего предпринять и никуда продвинуться, только драгоценное время потерял. В двери комсомола застенчиво Перестройка постучалась - и кранты. Остались от него рожки да ножки. Конечно, больно мне это было видеть, гибель его... Как никак я комсомольцем был, даже в самом комитете заседал. Доверяли мне это дело.
      А армянин-то своим дурным поступком - кромешным ударом в голову, считай, спас моего брата от комсомола. Тут уж он, естественно, против всякого комсомола стал и самой партии, развернул оглобли в другую сторону... Стал с Перестройкой дружить, в любви ей объясняться... Сам страшно рад, что в секретарях не успел засветиться. Обрадовался, что наконец-то свобода пришла, можно по-американски жить, крутить-вертеть, куда хочешь.
      После института уехал он к себе в Мурманск... А Мурманск, после Горного Алтая, - вторая его малая родина. Там активно что-то проводил в жизнь, в поездах гонял туда-сюда через всю страну, а потом, года через два, опять в Москве вынырнул... Стал по Москве с пьяными полковниками в обнимку ходить и водку и ними пить... Потом они его каким-то орденом наградили. Ну раз наградили, значит - заслужил. Я-то не против, по большому счету, он-то мне все равно братом остался.
      А армянин к себе в Армению подался... Там, у себя в Армении, в парламенте кем-то стал. Наверное, шишкой какой-то. Как не покажут по телевизору какую свару или драку в армянском парламенте, так он обязательно в первых рядах руками машет... Вначале подумаешь: может, ошибся? Потом приглядишься - нет, точно он! Наш студент! Бросается на всех, как тигр. Наверное, главное кресло парламентское с кем-то делит. Ну хочет человек быть начальником! Что тут поделаешь? Тут уже не до стихов, не до поэзии. Тут и маму родную забудешь.
      Вкус власти, говорят, слаще меда. Такой мед еще не придумали.
      ТРИДЦАТЬ РУБЛЕЙ
      Фамилия у него хорошая была, благозвучная, почти как у Вересаева. Поэтическая, можно сказать. Вот он, наверное, поэтому и писал стихи. А что еще делать? Стихи у него, правда, простые были, наивные, даже как бы детские... Типа того, что катер, как котенок, прижался к причалу, как к кошке, и спит спокойно. А кругом - ночь и тишина... И все в таком духе.
      Все время чистенький ходил, аккуратненький... Зимой и летом - в бородке и усах, волосы - длинноватые, на прямой пробор, свисали вдоль лица прядками... И обязательно - в костюме, в тройке, такой уж у него стиль был. В тройке и при галстуке. По крайней мере, в другой одежде я его не запомнил. Держал марку! Ну и правильно. На то он и поэт.
      И весь из себя такой добродушный был, мягкий и ласковый, слегка вальяжный и с порядочной ленцой человек. Не было в нем, как мне казалось, необходимой для писателя напористости и жесткости. Нo здесь не мне судить, может, он только казался мягким, а на самом деле, там где надо, был таким жестким, что мало не покажется.
      И еще всегда пьяненький ходил... Ну, может, не всегда, но - часто. Тоже такой стиль был - всегда подшофе.
      Несколько раз и я с ним за столом сиживал... И запомнилось мнe, врезалось в память, что он почему-то, в отличие от других, - жадноватый, прижимистый молодой человек, как-то не давал он свою копейку на пропой, не было такого, чтоб ему вожжа под хвост попадала. Пьяный-пьяный, а не швырял деньги на стол, предпочитал на чужие пить.
      Пил он обычно в другой компании, мне по духу неблизкой и даже совсем чуждой. Председательствовал там у них один веселый и добрый татарин, большой пьяница и футболист. Он был постоянно при деньгах, он и поил их. Постоянно ходил по общежитию с трехлитровой банкой вина, а они висли вокруг чего, как пиявки... А этот молодой человек у него - правой рукой был. За что уж, не знаю. Наверное - блистал умом.
      Однажды я увидел его в несколько неловком состоянии, поэтому и запомнил. Лежал он на полу, рядом с кроватью, выставив вперед руки и ноги в позе креветки, и мирно дремал... Пришел откуда-то из гостей и лег там, свалился, где получилось... Водка поборола. Был он как всегда в тройке, при галстуке и в тяжелых зимних сапогах. Брючины задрались и из раструбов сапог торчали бледные, худоватые ноги...
      И так мне жалко его в тот момент стало, до слез... "Эх ты, - думаю, бедолага, глупая головушка... Куда же ты, бедный, попал? Никто здесь тебя ничему умному и хорошему не научит... Одному только пьянству и алкоголизму. Поезжал бы ты побыстрее к себе домой, в Петрозаводск, к маме под крыло... А здесь - сплошное пьянство и еще - развратом попахивает... А если ты еще и в разврат ударишься? Что ты тогда маме своей скажешь? Разве за этим она тебя сюда отправляла?" Поднял я его, а он хоть и маленький сам, а тяжелый оказался, положил на кровать и сапоги снял. "Спи, буйная головушка..." Он и заснул, причмокивая, захрапел...
      Я был старше его на курс, друзьями мы не были, так, здоровались и все, как я уже сказал, у него была своя компания. Я к этому времени благополучно перевалил на четвертый курс, он - на третий... Наступили летние каникулы долгожданная лафа. И вот заходит он ко мне и говорит:
      - Саша, дай мне пожалуйста, денег, тридцать рублей. Ты понимаешь, ни у кого занять не могу, а мне надо срочно домой поехать, очень надо! А я тебе сразу вышлю телеграфом.
      Очень вежливо спрашивает, культурно... Ну, вежливости ему не занимать было. Я удивился про себя: "Ну, дает! Нашел у кого спрашивать! Неужели я настолько богатым кажусь? Пошел бы к кому другому, у нас богатых - много. Да и сам он куда побогаче меня..."
      В общем, удивился я, но дал ему тридцать рублей. Раз очень просит, значит - нужно человеку. Только сказал ему, чтоб сразу по приезду немедленно мне выслал, потому что я сам остаюсь без денег, буду сидеть на мели. А я ему действительно последние отдал. Он побожился, что немедленно вышлет, и телефон свой оставил домашний... И - уехал... Я знал, что он сынок из обеспеченной семьи, папа у него чуть не директор завода был.
      Ладно, уехал он... Так благополучно прошла неделя... "Странно? думаю, - ведь он обещал, божился, клялся, что отправит... Может, потерялись деньги?" Так наивно еще рассуждаю... А я просто привык, что мужик слово держать должен. Стал сам звонить в Петрозаводск... дозвонился, мать его трубку взяла.
      - Ой, - говорит, - а Димы - нету, он на даче отдыхает... Что передать?
      - Передайте, - говорю, - что звонил Белокопытов. А зачем? Он сам знает. - И все. Ничего матери насчет долга не сказал, пожалел. И так мне из-за этого всего самому неприятно, противно стало. Ну, теперь-то, думаю, она ему скажет, наверное, и он мне вышлет, если еще не выслал...
      Еще благополучно неделя проходит - нет денег. А я уже сижу - лапу сосу. Звоню в Петрозаводск. Опять мать подходит, спрашиваю:
      - Вы передали сыну вашему, что я звонил? - и представился ей конечно.
      - Ой, - говорит, - все передала. А его самого сейчас нет, он в редакцию пошел...
      - Так передайте ему еще раз, чтоб немедленно сделал то, что обещал! сказал не грубо, но жестко и трубку бросил. А о деньгах опять не заикнулся, не стал мать расстраивать...
      " Ну, - думаю, - писатель хренов, поэт недобитый! Ты у меня ваньку-встаньку спляшешь, как приедешь! Теперь-то уж, наверное, должен выслать, есть же у него совесть в конце концов!"
      Еще неделя прошла... Денег - как не было, так и нет. Я уже весь взвинченный, весь на нервах, звоню. Опять - мать. Говорю уже открытым текстом:
      - Ваш сынок разлюбезный, мудак, взял у меня тридцать рублей под честное слово. Сказал - что вышлет. Где деньги? Скажите ему, что если завтра не будет - ему не поздоровится! - очень я на него обиделся и рассердился.
      - Ой, да что вы говорите? - испугалась мать. - Быть такого не может! Он у нас такой интеллигентный мальчик! Он вам немедленно отправит!
      "Да таких интеллигентых в детстве душить надо!"- матерюсь я про себя, здорово он меня достал.
      И - правда, на следующий день пришли деньги. Утречком. Лежит на почте телеграфный перевод. Получай - не хочу. Ну я, конечно, получил... И тут же, - не знаю с горя ли, с радости? - их потратил, употребил, куда надо... Почти месяц я денежки ожидал... Пока на мать не наехал, а она - на него... Вот как занимать-то? Особенно интеллигентному человеку. Впредь - наука будет. Но больше всего меня не сами деньги заели, а то, чтo он ко мне непорядочно отнесся, наплевал на меня.
      А осенью, когда все собрались, и он приехал... Поздоровался со мной как ни в чем не бывало... И я - поздоровался. Злость у меня уже прошла Я за это время домой съездил, отдохнул хорошо, настроение самое благодушное было.