Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кречет (№2) - Ожерелье для дьявола

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Бенцони Жюльетта / Ожерелье для дьявола - Чтение (стр. 23)
Автор: Бенцони Жюльетта
Жанр: Исторические любовные романы
Серия: Кречет

 

 


— Точно так. Наша графиня могла бы этим удовольствоваться, но, как известно, аппетит приходит во время еды. Кроме того, в тени скрывается участник действа, дергающий за, веревочки, привязанные к ногам и рукам этой куклы. Этот персонаж очень хорошо понял, какую выгоду он может извлечь из страсти, которую питает Мария-Антуанетта к драгоценностям, а также из той любви, которую питает кардинал к своей повелительнице. Этот персонаж надеялся, что Жанна сумеет вернуть милость королевы кардиналу и что кардинал соблазнит ее.

— Соблазнить королеву. Вы думаете о том, что говорите?

— Этот вопрос вы должны были задать вашему другу Ферсену. Ведь злые языки утверждают, что именно он отец рожденного в марте молодого герцога Нормандского. Но королева питает к кардиналу непреодолимое отвращение.

Тогда было найдено другое средство, более тонкое. Жанне просто нужно было сообщить, что королева чувствует себя расстроенной тем, что король не может выкупить колье. Ведь шесть миллионов, выплаченных за покупку Сен-Клу, вызвали настоящее возмущение. Что королева сохранила бы вечную благодарность тому, кто это сможет сделать… Наш кардинал устремился к Бегмеру. Двадцать седьмого января он купил колье на имя королевы, выплатив в качестве первого платежа сто тысяч ливров и обязавшись выплачивать каждые полгода по тридцать тысяч ливров. Первого февраля кардинал стал обладателем колье. Он везет его в Версаль на площадь Дофин к мадам де Ла Мотт, вручает его так называемому слуге королевы, который был не кто иной, как переодетый тот же Рето.

— Но что же произошло с колье?

— Колье больше не существует. Шедевр Бегмера и Бассанжа на этот час представляет собой лишь кучу бриллиантов, которые счастливая Жанна сбывает здесь, во Франции, и в Англии.

Жиль вскочил с такой резкостью, что опрокинул кресло. Пот градом катился с его лба, ему казалось, что перед ним открывается бездна. Он смотрел на итальянца с ужасом и гневом.

— Что вы за человек? Вы все это знаете, вы знаете, что злоупотребляют именем королевы, что завлекают великого духовника Франции в грязную лужу, и ничего не делаете? Чего вы ждете? Надо идти к лейтенанту полиции, к кардиналу, даже к королеве.

— И быть отправленным в Бастилию? Ну, может быть, в Шарантон. Успокойтесь, друг мой, и знайте, что все, что я теперь могу сказать, ни к чему не приведет. Зло совершено. Колье продано и исчезло. Теперь слишком поздно. Ничего уже сделать нельзя. Вы думаете, что я ничего не говорил кардиналу, когда он сообщил мне об этой блестящей операции? Я клянусь, я хотел его предостеречь. Он только посмеялся над моими предостережениями, ослепленный своими мечтаниями о любви и портфеле первого министра.

— То, что кардинал сумасшедший, я не возражаю, но король далеко не такой. Завтра же он узнает правду.

Молодой человек схватил шляпу и бросился к выходу. Калиостро устремился за ним и железной рукой остановил его.

— Что вы собираетесь делать? Вы ведь любите короля? Тогда каким образом вы собираетесь сказать влюбленному в свою супругу королю, что его главный духовник, полагая, что он любовник его жены, позволил себе купить колье, когда-то заказанное Людовиком Пятнадцатым для своей куртизанки? Вы достаточно смелы, чтобы все это высказать ему в лицо? Или, может, вы осмелитесь ему сообщить, что его собственный брат самым презренным образом плетет заговор против него самого, против короны, чести и даже его собственной жизни?

Порыв Жиля угас, ноги его подогнулись. Он тяжело опустился на скамью, над которой висела черная мраморная плита с выгравированными на ней словами молитвы.

— Нет! Вы правы! Я этого сделать не смогу. Но надо же, чтобы он об этом узнал хоть когда-нибудь.

— Это вовсе не обязательно! Действия графини и ее соучастников были хорошо рассчитаны.

Она думает, что в момент первого платежа, при обнаружении обмана, кардиналу ничего не оста нется делать, как только тихо и молча выплатить всю стоимость колье, чтобы избежать позора и стыда. Конечно, ему будет весьма затруднительно это сделать. Он, вероятно, продаст свои земли, заложит аббатства. Несмотря на недавнее банкротство принца Гемене, семейство Роганов остается очень богатым. Они замнут дело.

— Но королева!.. Она же обязательно узнает об этом.

— Если она будет предупреждена, то я не смогу предугадать, какой будет ее реакция. Она совершенно непредсказуема. Возможно, что все уладится между кардиналом и ювелирами. Они уже назначены ювелирами короны на место только что скончавшегося господина Обера. Я с трудом могу представить, чтобы они в настоящее время затеяли ужасный скандал и бросили тень на Версаль. По-моему, все пройдет тихо. Если только…

— Что «если только»?

— Вы знаете барона де Бретея?

— Государственного секретаря при дворе короля? Ну, конечно.

— Он смертельный враг кардинала, который когда-то у него из-под носа вырвал пост посла в Вене. Он тоже ходит в друзьях мосье. Узнай он про это дело, он сделает все, чтобы втоптать ненавистного ему кардинала в грязь, хоть эта грязь может забрызгать и сам трон. Вы понимаете, наконец, что единственное, что следует делать, — это не тревожить эту тлетворную возню и хранить молчание.

Жиль с усилием поднялся, выпрямился во весь рост, возвышаясь над Калиостро на целую голову.

Тот вперился в него вопрошающим взором.

— Почему вы мне все это рассказываете? Вы же опасаетесь, как бы я не заговорил!

— Потому что я вам доверяю и хочу, чтобы вы мне тоже доверяли. А еще, чтобы вы поняли, что я вовсе не хочу вашего с Жюдит несчастья.

Королевство обречено, шевалье де Турнемин. Рано или поздно, но ураган обрушится на него и сметет его с поверхности земли. Слишком много таких людей, как вы, научились произносить по другую сторону океана самое прекрасное из слов, но также и самое опасное — слово Свобода. Отвернитесь от этого дряхлого разлагающегося мира, уезжайте. Пересеките снова океан, поезжайте к девственным землям, где могут жить люди с чистым сердцем. Когда вы решитесь на это, когда вы все подготовите, приходите ко мне и берите мадемуазель де Сен-Мелэн. Я даю вам клятву, что сам отдам ее вам.

— Я буду об этом помнить. Прощайте, граф!

Стоя посреди салона, рассеянно вглядываясь в отблеск свечей на мраморных плитах, Калиостро слушал постепенно стихающие шаги молодого человека. Он слышал его голос во дворе, слышал звук заскрипевшей двери конюшни. Раздался топот копыт, потом все стихло. Он улыбнулся и медленно пошел в свой кабинет.

— Он не уедет! — прошептал он, пожав плечами. — Это было бы слишком просто.

А Жиль, ожидая во дворе, чтобы конюх привел ему Мерлина, увидел крутящийся на ветру клочок бумаги. Он поднял его. На нем был изображен портрет Калиостро с возведенными к небу глазами. Внизу были приписаны стихи:

Вот облик благодетеля. Его труды

И каждый день отмечен добрым делом:

То он спасает жизнь, то вырвет из нужды,

Лишь польза — для него вознагражденье.

Жиль пожал плечами, смял бумажку и небрежно бросил ее наземь.

«И вправду, странный человек, — подумал он. — Сверхчеловек он или хитроумный шарлатан? Ведь такая дешевая реклама годится лишь для слабоумных! Но ведь этот человек обладает .великой силой проникать в секреты королей! Где же правда?»

Жиль вскочил в седло, пришпорил коня и поскакал по дороге в Версаль, куда он надеялся прибыть этим же вечером. После всего услышанного он не мог находиться взаперти. Ему была нужна сейчас хорошая скачка при вечерней прохладе. Она выветрит из головы все эти зловонные миазмы, вдохнутые в него колдуном с улицы Сен-Клод. Сейчас ему нужен был свежий воздух, тихие блики на поверхности Сены, запах роз в садах. Наконец-то пришла запоздалая весна, и все было в цвету.

Было около полуночи, когда он въехал на окраину города. Дорога показалась ему

невероятно короткой. Все время он был погружен в свои раздумья. Если бы Калиостро мог прочитать его мысли во время скачки под веселый топот копыт Мерлина, он, пожалуй, был бы несколько удивлен тем, что Жиль только и думал о том мгновении, когда он явится к Калиостро и потребует свою любимую, и о том, как приблизить эту желанную минуту.

Он ехал по берегу реки, протекающей через деревеньку Пасси, вдалеке, возвышаясь над темными садами, ярко сиял освещенный великолепный особняк Валентинуа, принадлежавший финансисту Лерею де Шомону. Он оказал мощную поддержку деньгами и кораблями восставшим Американским Штатам. Жиль также знал, что там же жил человек, чьи слова завораживали всю молодежь, человек, который скрепил союз старой Франции и молодых Соединенных Штатов, человек, которого по обе стороны Атлантики почитали как пророка и гения. Этим человеком был Бенджамин Франклин.

По словам Филиппа Шартрского, поддерживавшего с ним самые добрые отношения, Франклин выполнил свою задачу и готовился к отъезду из Франции в Филадельфию. Сейчас он ожидал прибытия нового посла Соединенных Штатов Томаса Джефферсона. Почему бы не попытаться уехать с ним?

По прибытии на улицу Ноай Жиль хотя и не нашел окончательного ответа на все эти вопросы, но чувствовал теперь некоторое облегчение.

Его встретил Понго, взял поводья.

— Только не говори, что ты был очень обеспокоен. Ты же знаешь, что я себя чувствую прекрасно.

— Понго беспокоится не о здоровье. Понго беспокоится по причине женщины. Она ждет наверху.

— Женщина? Какая?

— Трудно сказать. На ней голубая вуаль. Но Понго она не понравилась.

Так, стало быть, госпожа де Бальби узнала уже о его возвращении. Под каким же тщательным наблюдением находился мирный особнячок на улице Ноай!

Действительно, она стояла у камина. Она была одета так же, как и в их первую встречу. Голубая вуаль висела на кресле, маленький веер из слоновой кости мерно постукивал по мрамору камина.

Ритм постукивания чуть-чуть изменился, когда Жиль, войдя в салон, отвесил ей нарочито церемонный поклон. Она же вовсе не желала следовать протокольным правилам.

Она сразу же бросила ему вопрос:

— Ты почему не ответил ни на одно мое письмо?

— А почему я должен был на них отвечать?

— Так положено.

— Не могу судить. Я не читал этих писем.

— Лгун! Ты хочешь вызвать во мне неприязнь.

Какой же мужчина может скапливать письма от женщины и не читать их!

Вместо ответа он подошел к скрытому гардинами маленькому секретеру, открыл его, достал оттуда перевязанную голубой лентой стопку писем и протянул их женщине:

— Сосчитайте! Они все здесь.

Она не взяла письма, и Жиль положил их на стол. Воцарилась глубокая тишина, такая глубокая, что можно было слышать дыхание каждого.

Ритм постукивания веером ускорился.

С легким вздохом она приблизилась к Жилю:

— Ты меня больше не любишь?

— Давал ли я вам повод, чтобы вы могли подумать, что я вас люблю? Я об этом не помню.

— Ив самом деле. Тогда скажем, что твое поведение и твои действия так ясно на это намекали, что я могла и ошибиться. Впрочем, это глупая мещанская идея — все основывать на любви.

Ведь в наших отношениях речь всегда шла лишь о взаимных удовольствиях и ни о чем другом.

— Я был бы неблагодарным, если бы отрицал, что провел с вами приятные минуты.

— Тогда почему бы не вернуться к этому снова?

Она стояла совсем рядом с ним, обволакивая его запахом роз. Ее полные алые губы вздрагивали и готовы уже были впиться в его рот. Он мягко отстранил ее от себя.

— Нет! Как вы не можете понять, что теперь между нами ничто невозможно, даже удовольствие?

Она подняла на него удивленные, совершенно невинные глаза.

— Почему так?

— Но, дорогая моя, смертный приговор нашим приятным отношениям был подписан в моем теле шпагами и кинжалами убийц, нанятых вашим дорогим любовником. А послушать вас, так вы добились от него согласия забыть об этом на какое-то время.

— Но это же не он. Убийцы были наняты герцогом Шартрским, а их предводитель…

— Я знаю их предводителя. Впрочем, и герцог тоже. Просто нашли более удобным попытаться свалить на него всю вину, чтобы избежать негодования со стороны короля. Принц предоставил мне слишком веские доказательства, чтобы я сейчас смог поверить в вашу мрачную побасенку.

— Но все же…

— Вы лишь теряете понапрасну время и слова. В ту ночь граф д'Антрэг исполнял приказ именно графа Прованского, а кроме того, в нем кипела собственная злость. Мы откровенно ненавидим друг друга. Теперь вы видите: между нами уже больше ничто невозможно.

В черных глазах графини появились гневные молнии.

— Так это она! Эта потаскуха де Гунольштейн!

Она перетянула тебя к себе, когда ухаживала за тобой! Теперь я догадываюсь, как она это делала.

Она в этом сильна, и ты быстро обрел всю твою мощь. Во всем королевстве не найдешь более похотливой шлюхи, чем…

— Я думаю, что вам пора удалиться, сударыня, — холодно произнес Жиль. — Вы становитесь вульгарной. Позвольте вас проводить до вашей кареты.

Он подошел к двери, открыл ее в ожидании.

— Ответь мне прежде! Ты спал с ней?

— Если вас это может успокоить, так знайте же, что госпожа де Гунольштейн проявила ко мне чувство нежности, привязанности только как сестра к брату. Я испытываю к ней те же чувства и не позволю никому и никогда, чтобы ей при мне наносили оскорбление. Я в последний раз вам говорю, сударыня, чтобы вы уходили, если не хотите, чтобы вас вывели более энергичным образом. И никогда больше не приходите сюда.

Она взяла свою вуаль, нарочито небрежным жестом бросила ее на руку и пошла к двери. На пороге она обернулась, смерила взглядом Жиля:

— Хорошо! Я ухожу. Не стоит меня провожать, шевалье. Это было бы слишком гротескно. Еще одно слово. Я никогда больше не приду в этот дом, будьте в этом уверены. Но вы вовсе со мной не покончили, мой милый друг, мы еще увидимся.

Он отвесил ироничный поклон.

— Какое это будет удовольствие! Но не слишком торопитесь. Моему поправляющемуся организму противопоказаны слишком большие радости. Прощайте, сударыня!

Оставшись один, он взял брошенную на стол пачку писем и пошел на кухню к Понго, который, зная нрав своего хозяина, был занят приготовлением кофе по рецепту Николауса. Жиль кинул ему письма.

— Брось их в огонь. Опасно хранить это в порядочном доме.

АРЕСТУЙТЕ ГОСПОДИНА КАРДИНАЛА

В понедельник 15 августа 1785 года Версаль готовился отпраздновать сразу два события: большой религиозный праздник Успения и годовщину посвящения Франции Людовиком XIII Деве Марии, а также праздник королевы. Уже с девяти часов утра Большие апартаменты и Зеркальная галерея были заполнены многочисленной блестящей толпой. Здесь присутствовал весь королевский двор в полном составе. Дипломатический корпус, визитеры из Парижа, из провинции и даже из-за границы. В этот день двери дворца раскрывались гораздо шире, чем обычно, и желающие полюбоваться великолепным торжественным кортежем, который вот-вот должен пройти от парадных комнат до часовни, где королевская семья в полном своем составе должна будет присутствовать на торжественной традиционной мессе, которую будет служить главный духовник Франции, ожидали его.

Широко открытые окна Зеркальной галереи выходили на голубеющую перспективу Большого канала, на цветущие клумбы, сверкающую феерию фонтанов, бросающих свои ирисовые струи в бассейны, в которых отражалось синеющее небо, радостное летнее солнце, прославляющее золотистость древесной коры, бронзы, светильников, мебели, прозрачный и ясный свет высочайших зеркал и цветистость толпы в праздничных одеждах, собравшейся вдоль освобожденной для кортежа дороги. Вдоль дороги вытянулась сине-красная полоса солдат: телохранители, сотня швейцарцев, стража ворот, протянувшаяся от апартаментов короля до часовни.

Приглушенный гул разговоров, сверкающее покачивание многочисленных вееров больше, чем когда-либо, делали похожим это зрелище на огромный птичник, пахнущий пудрой на опереньях, душистой водой.

Стоя в салоне Бычий Глаз, служащем прихожей покоев короля, в которую медленно стекались министры и представители наиболее высокопоставленной знати. Жиль де Турнемин в парадном мундире обеспечивал наблюдение за дверью в апартаменты Людовика XVI. Возле нее строго и неподвижно стояли на часах два стража двери в красно-голубых мундирах с перевязью в шахматную клетку. В углу салона красивый и представительный министр финансов Калон о чем-то переговаривался с Верженном, а неподалеку хранитель печати Миромениль что-то страстно доказывал барону де Бретею.

Внезапно вся атмосфера праздника стала тяжелой. Первый Жиль, а за ним и все остальные почувствовали, что происходит что-то необычное. Из своих апартаментов стремительно появилась королева. Она, ни к кому не обращаясь, прошла весь салон таким быстрым шагом, что бегущий вслед за ней слуга не успел перед ней раскрыть дверь в апартаменты короля.

Среди присутствующих поднялся недоуменный шепот, поскольку обычно улыбающееся лицо повелительницы на этот раз было суровым и натянутым. Видны были даже следы совсем недавних слез. Кроме того, она была одета в высшей степени элегантное платье из лилового атласа с большим количеством кружев, но было совершенно очевидно, что она не причесана. Ее напудренные прекрасные белокурые волосы ниспадали мелкими прядями на плечи. Для такой модницы это можно было расценить как ужасное нарушение протокола.

Присутствующие едва смогли обменяться своим недоумением по поводу такого события, как появился служитель, позвал Бретея и Миромениля и быстро провел их к королю.

Винклерид, чьи солдаты охраняли двери королевы, незаметно приблизился к своему другу.

— Не знаю, что происходит, но в воздухе пахнет драмой.

— По поводу чего, как ты думаешь? Я, признаюсь, ничего не понимаю.

Ульрих-Август пожал плечами.

— Поди-ка узнай! Графиня Прованская, графиня д'Артуа скучают в Большом кабинете королевы, а она не соблаговолила их принять. Она бурей устремилась к королю. Я слышал негодующие крики, рыдания. Если так будет продолжаться, то кортеж не тронется и вовремя не придет в часовню.

— Меня бы это сильно удивило. Король обычно всегда точен.

— А сегодня он опоздает. Ты можешь вообразить королеву, присутствующую на торжественной мессе с ниспадающими на спину волосами?

Да, кстати о кардинале, вот и он, также сопровождаемый служителем Палаты. Что это значит?

Госпожа Этикет никак не может оправиться! — кивнул он в сторону суровой графини де Ноайль, которая когда-то получила это прозвище от будущей королевы. Она следила с оскорбленным лицом за этим, совсем не протокольным, появлением королевы.

Кардинал де Роган появился в салоне во всем блеске священнического облачения. Длинный красный шлейф сутаны извивался за ним огненным языком. Драгоценности на его кресте Святого Духа и камни на унизывающих руки перстнях отражали попадающие на них солнечные лучи.

Одной рукой он держал красную бархатную шапочку, а другую машинально подставлял протягивающимся к ней губам верующих. Его лицо излучало радость. Никогда еще он не был так великолепен. Сейчас, казалось, он один притягивал к себе свет.

Все это тоже исчезло в апартаментах короля.

Двери закрылись. Началось новое ожидание.

Ожидание, которое могло затянуться на целый час, доведя до пароксизма любопытство придворных. Знаменитый салон, в котором рождалось и отправлялось гулять по Парижу большинство версальских сплетен, теперь вздрагивал, подобно воде перед тем, как закипеть. Взгляды переходили от больших золотых часов на камине к двойным дверям апартаментов короля. Что-то сейчас произойдет. Все это чувствовали, но никто не мог сказать, что именно.

Вдруг Турнемин все понял. Он заметил проходящих сквозь ряды завсегдатаев двора испуганных ювелиров короны Бегмера и Бассанжа. Они вышли из комнат королевы. Их напуганные глаза, темная одежда делали их похожими на убегающих из обреченного помещения крыс. Бегмер плакал. Жиль слышал, как он сокрушенно шептал:

— Мы разорены. Мы разорены.

Все-таки катастрофа, в которую не верил Калиостро, разразилась. По всей очевидности, королева только что узнала всю правду о колье.

Этим и объяснялись ее гнев и торопливость.

Король резко распахнул двери. Но не для кортежа, а для одного кардинала. Все присутствующие встретили его появление шепотом удивления.

Он был бледнее своих белоснежных кружев, взгляд блуждал, как у сраженного насмерть человека.

Сзади него шел барон де Бретей. Все видели, что он с трудом сдерживает приступы дикой радости.

Пройдя через дверь, он поравнялся с кардиналом, они пошли рядом, как бы продолжая начатый разговор. А когда они подошли к двери в Зеркальную галерею. Жиль услышал, как кардинал прошептал:

— Мы не можем здесь оставаться. Давайте прогуляемся где-нибудь.

Он вошел в галерею, пошел вдоль двойного ряда придворных. Именно в этот миг Жиль встретил взгляд Бретея. Это была драма.

Зычным голосом, прокатившимся по всему салону над низко склонившимися головами, министр королевского двора прокричал приказ молодому офицеру:

— Приказ короля: арестуйте господина кардинала де Рогана.

Если бы в эту минуту на него обрушился свод салона, то молодой человек был бы не так ошеломлен. Он беспомощно смотрел на Бретея.

— Исполняйте приказ! — прошипел ему тот. — Возьмите его под стражу и отведите в его дом.

Ошеломленный, в свою очередь, кардинал остановился как вкопанный, превратившись в неподвижную статую. Надо было исполнять приказ.

— Стража! — прокричал Жиль охрипшим и неузнаваемым голосом. — Окружите господина кардинала!

В это мгновение подошел командующий королевской гвардией герцог де Виллеруа, которому король лично приказал заняться кардиналом. Он заявил ему, что долг обязывает его сопроводить кардинала в его жилище и забрать оттуда все его бумаги.

Окруженный гвардейцами, кардинал-принц с восхищающим всех спокойствием прошел по всей сверкающей галерее в своем торжественном облачении. Затем эскорт прошел по всем салонам: салону Войны, Аполлона, Меркурия, Марса, Дианы, Венеры, Изобилия, Геркулеса…

Жиль был крайне возмущен. Все в нем восставало против этого несправедливого ареста: и его бретонская гордость, и его уважение к Церкви.

Он же знал, что этот арест вызван лишь чувством мести. Шевалье смотрел вслед этой высокой фигуре, одетой в пурпур, медленно идущей по блестящим салонам, по этому богатству, накопленному тремя королями.

При входе в салон Геркулеса кардинал на какое-то время остановился. Шедший сзади Жиль смог заметить, что кардинал что-то писал на бумаге, скрытой в его шапочке, но ничего никому не сказал. Виллеруа в это время отдавал приказ своему помощнику графу д'Агу, чтобы тот позвал карету кардинала и приготовился отвезти его в Париж. Он ничего не заметил. А Бретей уже исчез, насладившись своим триумфом.

Новость быстро распространилась по всему дворцу. Прибыв к дверям своих апартаментов, кардинал встретил там ожидающего его заплаканного слугу, опустившегося при его появлении на колени. Роган склонился к нему, чтобы поднять его с колен. При этом бумага незаметно перешла в руки слуги:

— Это для аббата Жоржа. Быстрее!

Встав, слуга быстро исчез, никто не подумал, чтобы его задержать, а кардинал прошел к себе, чтобы переодеться в платье, более подходящее к его теперешнему положению пленника. Проходя в свою комнату, он сделал знак шевалье проследовать за ним. Виллеруа занят был собиранием бумаг в рабочем кабинете кардинала.

— Пройдите за мной! — сказал он с некоторой высокомерностью. — Я ваш пленник, и вам полагается следить за мной.

— Сопроводите господина кардинала! — приказал услышавший эти слова капитан. — До тех пор, пока вы не передадите его в руки господина д'Агу, вы не должны отлучаться от него.

Жиль прошел за священнослужителем в его комнату. Едва дверь закрылась за ним, тот повернулся к лейтенанту:

— Вы бретонец, а я Роган, господин де Турнемин. Могу я довериться вашей чести?

— Да, ваше высокопреосвященство. Во всем, что не противоречит моему долгу верности королю.

— Конечно. Если бы я достиг тех вершин, которые мне были обещаны, вы бы обрели от меня полную защиту и покровительство. Это было лишь безумным мечтательством, теперь я это хорошо знаю и вынужден от этого отказаться. Тем не менее, не согласитесь ли оказать услугу несчастному государственному преступнику?

— От всего моего сердца! — страстно воскликнул шевалье.

Благородство и величие, с какими этот высокопоставленный уже по своему рождению человек переносил такую катастрофу, обрушившуюся на него, восхищали Жиля.

Тогда кардинал быстро расстегнул свой стихарь, рубашку, достал с шеи маленький мешочек из красного шелка с вышитым золотом гербом его рода. Он вложил его в руку Жиля.

— Там письмо и… портрет. Сожгите письмо, но сохраните портрет. Если однажды я вновь обрету свободу, вы мне его возвратите, это будет моим последним утешением. Если же я умру в тюрьме, то сохраните это как свидетельство моего доверия к вам.

Жиль почтительно поцеловал мешочек, что вызвало слезы на глазах кардинала, бережно положил его в нагрудный карман.

— Я его верну однажды вашему высокопреосвященству! — заверил он его, помогая ему в переодевании в более простую одежду. — Ведь нет никакой причины, чтобы король держал вас в тюрьме до конца ваших дней.

С горькой улыбкой кардинал повернулся к молодому человеку:

— Вы знаете, в чем меня обвиняют, шевалье?

— Я полагаю, что вы не понравились королю или… королеве.

— Если бы это было только так. Меня обвиняют в том, что я украл бриллиантовое колье, то самое колье, которое мне поручила купить для нее королева.

Из уст Жиля сам по себе вырвался протест, он даже не успел подумать:

— Но ведь это не вы его украли. Это сделала госпожа де Ла Мотт.

Кардинал посмотрел на него с искренним недоумением.

— Вы думаете, что говорите? Такая очаровательная женщина, такой совершенный друг…

— Это наихудшая из всех плутовок. Клянусь честью, я отвечаю за каждое слово. Калиостро в этом уверен еще больше, чем я.

Воцарилась тишина.

— Калиостро! — вздохнул Роган. — Почему я его не слушал? Столько раз он пытался меня предостеречь. Он тоже играет какую-то странную роль, но думаю, что он меня любит.

Вошедший в комнату герцог де Виллеруа положил конец этому разговору. Он с удовлетворением увидел, что пленник готов, и поклонился ему.

— С вашего разрешения, монсиньор, отправляемся!

— Куда вы меня везете?

— Сначала к вам в ваш дом, а затем в Бастилию.

Быстро осенив крестным знамением ставшего на колени Жиля, он вышел из дома, чтобы больше никогда в него не возвращаться.

В радостном цветении этого прекрасного дня Успения Жиль смотрел на удаляющийся эскорт, на карету, увозящую главного духовника Франции в государственную тюрьму. Пробил полдень.

Возвратившись к себе, он приказал Понго разжечь огонь в камине и попросил оставить его одного. Он вынул мешочек из красного шелка, открыл его и вынул оттуда маленькое письмо, написанное неловким почерком, уже выцветшими чернилами, бросил его в огонь, не разрешив себе даже бросить взгляд на подпись. Потом вынул маленький портрет, обрамленный в золотую с сапфирами рамочку. Конечно же, это был портрет королевы. Но насмешливая улыбка, которую художник так мастерски изобразил на узенькой полоске слоновой кости, не была улыбкой женщины во цвете лет, обидчивой и мстительной, которую он видел ворвавшейся в кабинет короля.

Это была улыбка юной, белокурой и прелестной девушки, Марии-Антуанетты в 15 лет, будущей королевы во всем блеске и свежести, когда она еще не была француженкой и кардинал еще не был влюблен в нее.

Он долго держал портрет в руке, смотря ничего не видящими глазами на пламя, уже давно пожравшее тоненький листок. Он испытывал глубокое чувство жалости к человеку, в течение долгих лет хранившему эту реликвию у своего сердца.

Кто сможет сказать, на протяжении скольких лет Луи де Роган любил ту, которая стала супругой его короля? Кто мог сказать, не было ли такое большое стремление стать первым министром порождено желанием приблизиться к ней и, в конечном итоге, результатом этой любви? Сказочная история Мазарини могла вскружить голову даже Рогану.

В конце концов. Жиль запер миниатюру в шкатулку, положил ее в ящик стола и пошел к Ульриху-Августу, чей зычный голос он услышал в салоне.

— Приглашаю тебя отужинать! — заявил швейцарец. — Арестовать князя церкви в Версале — это значительное событие в жизни человека. Ты вошел в историю. Это надо обмыть.

— Обмывать это! — ответил с негодованием Жиль. — И ты произносишь такие слова! Мой бедный друг, это же ужасная катастрофа, что его арестовали с таким шумом. Видимо, королева, побуждаемая Бретеем и своим исповедником аббатом де Вермоном, потребовала этого у короля.

Она обезумела, раз не подумала об ужасных последствиях, которые вызовет этот поступок. Она забыла о своей репутации. Ты можешь представить, какой поднимется шум в Париже! Как разойдутся памфлетисты!

— Мы тоже! — возразил Винклерид. — Охота за ними — это мое излюбленное развлечение. Ничтожный памфлетист на шпаге — это несъедобно, но очень радует глаз. Идешь ужинать?

— Я никогда не говорил, что хочу умереть от голода, — со смехом ответил Жиль. — Конечно же иду. Хоть бы и за тем, чтобы услышать, что же говорят. Пойдем туда, где лучший канкан Версаля.

— Вот так хорошо! Ты все понял! — с удовлетворением сказал Ульрих-Август.

Зал ресторана в этот вечер походил на котел с ведьмами. Ужасающая тишина, царившая в момент ареста, взорвалась неописуемым шумом, и только запоздалый проход королевского кортежа заставил его утихомириться. Натянутое выражение лица королевы, испуганные взгляды женщин королевской семьи явились источником многих гипотез, предположений. Ведь через десять минут после мессы сплетни о разразившемся скандале стали достоянием всего Версаля, а через два часа они, подобно наводнению, расползлись по всему Парижу и породили самые дурнопахнущие сплетни.

Когда через 48 часов появилась «Французская газета», официальный орган двора, ее рвали из рук в надежде узнать подробности о том, что уже называли «делом», но все быстро разочаровались.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25