Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кречет (№2) - Ожерелье для дьявола

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Бенцони Жюльетта / Ожерелье для дьявола - Чтение (стр. 6)
Автор: Бенцони Жюльетта
Жанр: Исторические любовные романы
Серия: Кречет

 

 


Лицо Жиля исказилось.

— Да, мои шансы улетучиваются.

— И даже больше, чем ты предполагаешь. Я хотел поехать к твоим друзьям Кабаррусам, но это невозможно: все городские ворота накрепко закрыты. В квартале полно полицейских.

— В квартале? Но почему? Меня выследили?

— Не знаю, но когда человек хочет скрыться и никого не знает, то у него больше шансов сделать это именно в бедных кварталах. Это же так про-. сто!

Появилась встревоженная Микаэла.

— Стучат в дверь. Кто бы это мог быть в такое время?

Не говоря ни слова, друзья переглянулись, охваченные такой же тревогой. Если это полиция, то ночь они проведут в тюрьме, а через неделю будут уже в другом мире.

— Я тоже задаю себе этот вопрос, — пробормотал Гойя, бросаясь к своим эскизам и поворачивая их к стене, торопливо набрасывая покрывало на бесстыдный портрет служанки. Стук молотка в дверь становился все настойчивее.

— Иду! — закричал художник и добавил шепотом:

— Идите с Микаэлой на кухню. Оттуда все слышно. Если дела пойдут плохо, взбирайся на крышу и оставайся там. Я тебя найду.

— Лучше будет, если я уйду, Пако. Не хочу подводить тебя.

— Это будет самый лучший путь в петлю. Я же тебе сказал, что весь квартал кишит полицейскими и шпиками. Делай то, что я тебе говорю. Сейчас не до героизма.

Жиль прошел за Микаэлой в маленькую кухню, заваленную банками с вареньем, связками лука, в которой царил фантастический беспорядок, говоривший явно не в пользу достоинств Микаэлы как хозяйки. Но через маленькое круглое окно можно было видеть все, что происходило на дворе. И видеть, и слышать.

Он услышал мощный голос Пако:

— Кто стучит? Что вам нужно?

Несмотря на свой тонкий слух. Жиль не смог различить приглушенного ответа, но увидел, как Гойя быстро открыл ворота, поднял фонарь и склонился в низком приветственном поклоне.

В свете фонаря появилась женщина, закутанная в темную шаль. Жилю не надо было ее разглядывать. Из темных складок шали появилось бледное лицо Каэтаны д'Альба. Все беспокойства его улетучились, в сердце появилось что-то похожее на радость. Какие причины могли побудить гордую герцогиню появиться в этом скромном доме, если не желание увидеть его?

Он вышел к ней, когда та появилась в мастерской в сопровождении художника, еще не оправившегося от удивления от такого неожиданного визита. Когда Жиль очутился перед ней, то не нашел ничего лучшего, как пробормотать:

— Вы? Это вы?

Каэтана рассмеялась звонким смехом, столь не соответствующим царящему в доме тревожному настроению.

— Естественно, это я. Я хотела выяснить, действительно ли вы в безопасности и не делаете ли каких-нибудь новых глупостей.

Она спустила свою шаль и предстала перед Жилем в костюме махи, том самом, в котором он видел ее на празднике королевы Мая в сопровождении Ромеро. Не подымая ее, она прошлась по мастерской, разглядывая все вокруг.

— Надеюсь, вы меня простите, что я пришла в ваш… тайный сад, сеньор Гойя? Кажется, что вы меня не особенно любите. Так, по крайней мере, говорят многие ваши друзья, друзья доньи Жозефы. Вы же ее друг?

Художник поклонился, положил руку на сердце.

— Многочисленные друзья доньи Жозефины, которая соизволила причислить простого художника к этому элегантному кругу, часто не знают того, о ком говорят, ваша светлость. Как можно любить или ненавидеть то, чего не знаешь? К тому же герцогиня д'Альба, кажется, никогда не замечала моего скромного существования…

— Браво! — радостно воскликнула Каэтана. — Я заслужила бандерилью, сеньор. Полагаю, что в будущем я вспомню о вас.

Говоря это, она круто повернулась на каблуках своих туфелек из черного сатина так, что открылись щиколотки, направилась к мольберту и решительно сдернула покрывало.

Наблюдавший за ней Жиль увидел, как краснеет ее лицо, как странный отблеск появился в ее взгляде. Она стояла перед мольбертом в излюбленной позе махи с руками на талии. Он увидел, как побелели кисти рук, нервно теребившие шелк корсажа. Когда же она повернулась к художнику, ее лицо сделалось непроницаемым.

— Думаю, отныне я не забуду вас, сеньор Гойя, — медленно проговорила она. — Ваш французский Друг сказал мне, что вы великий художник. Он прав. Могу ли я просить вас сделать для меня дружескую услугу и оставить меня с ним наедине.

Мне нужно многое сказать ему. Время не терпит.

Художник молча поклонился, пошел к двери и тщательно закрыл ее за собой.

— Теперь мы одни! — сказала Каэтана. — Вы сделали глупость, скрывшись здесь, мой дорогой, а я сделала двойную глупость, что приехала сюда к вам, но я не могла вас оставить. Могу я узнать, что вы намереваетесь делать, как вы хотите выехать из Мадрида? Доверьтесь мне. Городские ворота закрыты, полиция на каждой улице.

— Ищут именно меня? В конце-то концов, король хотел, чтобы я исчез. Не понимаю, как он смог так быстро узнать, что я не пробыл в реке так долго, как он этого хотел.

— Все очень просто. Садовник, стороживший свои абрикосы от слишком смелых мальчишек Лранхуэса, видел все ваши злоключения. Он все видел и все слышал: и ваш приговор, и ваш отказ от исповеди и благословения церкви, и, наконец, как вас спас краснолицый демон. Добавлю, что именно этот последний эпизод, особенно блестящий, окончательно убедил его, что вы сообщник сатаны. Оправившись от ужаса, он наделал столько шума, что об этом уже нельзя было умолчать.

И вот теперь вас ищет и королевская полиция, и святейшая инквизиция, как осквернителя и колдуна. Другими словами, если вас схватят, вас ждет костер. Понимаете теперь, почему развернулся такой шум в вашу честь?

Несмотря на все свое мужество, Турнемин побледнел. Костер, этот ужас средневековья, за преступление, заключавшееся в том, что наставил пару дополнительных рогов на августейший лоб Его королевского Высочества, где их уже и до того было немало. Есть от чего испугаться. Однако, не желая обнаруживать своих чувств, он спокойно заметил:

— Если это так, то почему Гойя мне не сказал всего этого? Прибегнув к его помощи, я подверг его значительно большей опасности, чем до этого предполагал.

Прекрасное лицо герцогини стало озабоченным.

— Действительно, если вас возьмут у него, то полиция найдет еще и это, и это, и это, и это, — она показывала эскизы, поочередно отворачивая их от стены, — и он будет гореть вместе с вами.

Но это лишний раз доказывает, что у Гойи душа благороднее, чем я думала. Во всяком случае, друг для него означает многое. Ну, каковы ваши планы?

Жиль покачал головой:

— У меня их нет, сударыня. Мой друг Жан де Баз отправился в Саламанку вместе со своим полком. А к другим друзьям в подобных обстоятельствах обращаться нельзя.

— О каких друзьях идет речь?

— О банкире Кабаррусе. Я думал попросить его переправить меня во Францию контрабандным способом либо на одном из его судов, либо через один из его пограничных магазинов. Но это невозможно. У него семья.

— Рыцарские чувства довольно редко свойственны банкирам. Ну что же, — вздохнула Каэтана, — я думаю, что у вас нет больше выбора. Остаюсь только я.

— Вы и так много сделали для меня, — возразил он со страстью, — но это не дает вам права оскорблять меня. Вы думаете, что я способен подвергать риску даму, будь она герцогиня или даже королева, такому же смертельному риску, какому подвергается мой друг Пако? Если это так, то ваше мнение обо мне ошибочно.

Покачивая бедрами, Каэтана приблизилась к нему, подняла голову, посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась.

— Если бы я была такого мнения, друг мой, я бы не пришла сюда. Я терпеть не могу трусов, а еще больше тех, кто использует сердечную привязанность. Вы же знаете, что я не такая герцогиня, как все. Или вы это забыли? А женщина… она думает, что уже высказала вам все. Я повторяю: у вас нет выбора. Примите мое предложение!

— Нет, тысячу раз нет. Я отказываюсь. Я полагаю, что вы не будете заставлять меня силой.

— Кто знает.

— Вы не сможете. Меньше чем через час я покину этот дом.

— Правда? Посмотрим. Чем же мы займем этот час? Я не хочу вас покидать до этого. Да, кстати, могу я доверить вам секрет? Я умираю с голоду и жажды. Не поищете ли вы на кухне чего-нибудь существенного? Вам тоже не мешало бы подкрепиться. Знаете, побег требует сил.

Удивленный, он посмотрел на нее, не в силах понять, что за мысли скрывались в этой упрямой головке. Странная же и неуловимая была эта Каэтана. Она переходила от важной серьезности к самому беззаботному безрассудству, от драмы к буффонаде с поражающей легкостью. Твердая, как сталь, в иные минуты, она уже через мгновение становилась гибкой, как лезвие шпаги, никогда не теряя при этом своей силы. Она была изменчива и опасна, подобно морю Бретани. Она стала безапелляционно предъявлять на Жиля свои права, что у того уже не появилось даже мысли оспаривать их. Он поклонился, радуясь в глубине души этому неожиданному капризу, который давал ему возможность наслаждаться еще какое-то время ее чувственной красотой. Влечение к ней возникло еще тогда вечером на карнавале, и теперь лишь гордость заставляла его отталкивать ее.

— Попытаюсь накормить вас, — сказал он, направляясь на кухню.

Узкая комнатка, пропахшая чесноком и холодным маслом, была пуста: Гойя и Микаэла нашли хороший предлог предаться нежному досугу. Жиль без труда нашел вино, несколько перцев и пирожных, ветчину, стаканы, миски, поставив все это на поднос, отправился обратно в мастерскую и толкнул ногой дверь. И здесь он должен был бы перед открывшимся его взору зрелищем уронить всю свою ношу на пол…

Небольшое возвышение напротив раскрытого портрета служанки снова было занято обнаженной женщиной в такой же точно позе, поднимавшей волну черных волос и выдававшей вперед твердые полушария грудей. Но этой женщиной была не Микаэла.

Глаза, старающиеся угадать его реакцию, сквозь густые черные кольца волос, скрывавших половину лица, были темнее, чем глаза служанки, более блестящи. Ярко-красный полуоткрытый рот обнажал в улыбке прекрасные белые зубы. Обнаженное тело имело оттенок перламутра.

В горле Жиля застрял ком, но он не показал виду и не изменился в лице. Размеренными жестами он спокойно поставил поднос на стол, затем, как гладиатор перед диким зверем, он поймал откровенный взгляд женщины. Только тогда, стоя в нескольких шагах от нее, не произнося ни слова, он разделся, открыв ей с такой же откровенностью силу своего желания. Он увидел, как сужаются ее глаза, слышал, как учащается ее дыхание.

Одним прыжком он оказался рядом с ней на возвышении, не дав ни малейшей возможности ускользнуть, обнял ее, резким рывком поднял с пола и впился в ее рот страстным поцелуем.

Она застонала от боли, вцепилась ногтями в плечи Жиля, извиваясь, как змея, словно стремилась уйти от жгучих судорог, пронизавших все ее тело, но он устремился с ней на диван.

Давно не занимался он любовью с такой необычной для него жестокостью. Его увлекали независимо от воли самые простейшие и одновременно сложные побуждения. Это была и злоба за ту развязность, с какой эта женщина навязала ему свою волю с полным презрения бесстыдством, и гнев на самого себя за то, что не смог противиться ей, и чувство безнадежности, поскольку было очень вероятно, что это шелковистое тело будет последним для него. Капканы были хорошо расставлены, а его шансы выехать из Мадрида минимальны. Однако очень скоро он заметил, что его грубость была далека от того, чтобы не нравиться этой женщине. Напряженная, как струна, со слезами в глазах, она стонала под его натисками, но торопила его всеми своими силами к завершению с такой силой, что они почти слетели с дивана.

Спустя некоторое время, когда он бессильно лежал на ней, чувствуя, как тяжело бьется его сердце на ее груди, она ласково погладила его по спине, робко и осторожно, словно боясь разбудить в нем уснувшего демона, затем тихо прикоснулась губами к его губам.

— Грубиян, — прошептала она ласково. — Ты же мне сделал больно, знаешь? Разве так можно обращаться со знатной дамой?

Он резко отстранился от нее, как будто обжегшись, устремил на нее холодный взгляд, в котором уже ничего не было от любовного безумия.

— Разве это была знатная дама? — спросил он издевательским тоном. — Я увидел лишь кошку, самку с самыми животными инстинктами. Именно такую я давно и желал.

Оскорбление было встречено улыбкой, гибкие руки ласкали тело молодого человека.

— Час еще не прошел, мой милый друг, а ты уже… все?

Опровержение было мгновенным. Прошел час, затем второй, потом третий, отмечаемый меланхолическими перекличками стражников и их тяжелыми шагами, отзывавшимися эхом на пустынных улицах. И когда наконец молодая женщина бессильно откинулась на грудь своего любовника, то она прошептала ему с покорностью и мольбой:

— А теперь ты согласишься пойти со мной?

Он ласково поцеловал ее глаза, рот, груди.

— Нет, милая моя, теперь еще более, чем прежде. Благодаря тебе у меня хватит сил, чтобы со смехом встретить палачей святейшей инквизиции.

Она взорвалась:

— Трижды упрямый мул. На костре не до смеха. Речь же идет о палачах. Ты думаешь, что я смогу увидеть тебя униженным, увидеть, как ты корчишься в укусах пламени, прикованный цепями к столбу. И все из-за этой шлюхи Марии-Луизы. Ты говорил или нет, что твоя жизнь принадлежит мне?

— Я это говорил, но…

— Такие обещания не допускают никаких «но». Я, стало быть, полагаю, что могу поступать с твоей жизнью по моему усмотрению, и я тебе приказываю, слышишь, приказываю, чтобы ты ждал меня здесь. Я приеду за тобой завтра утром.

Не возражай, не говори нет, ты не имеешь никакого права. По-моему, я нашла отличный способ помочь тебе уехать из Мадрида, способ почти безопасный.

— Почти! Видишь сама!

— Не будь глупцом. Надо всегда считаться с судьбой, но я люблю опасность. Я нахожу в ней истинный вкус к жизни, но, к несчастью, здесь я редко встречаю настоящую опасность. То, что мы будем делать с тобой вместе, безумно позабавит меня, и я никогда не прощу себе, если лишусь этого. И в конце концов, если ты хочешь знать, ты мне нужен во Франции. Ты, может быть, сможешь оказать мне очень большую услугу. На нее способен только ты. Видишь, мы квиты.

— Это правда? Я уже ничему не верю. Но говори же, скажи, что я смогу для тебя сделать?

— Нет. Это завтра. Завтра даже дьявол будет на моей стороне, ведь завтра праздник, и ему больше нечего будет делать. И не бойся, я не забуду и твоего слугу-индейца. Теперь мне пора возвращаться во дворец. Нет, нет, не бойся за меня. — Она увидела протестующий жест Жиля. — Я ничем не рискую на ночных улицах Мадрида. Люди знают меня и любят. Достаточно любят, чтобы слепые нищие, которым я тайно помогаю, не говорили о моем визите в бедный квартал. Они довольствуются моими выходками по отношению к Бенавенте.

Я скажу сеньору Гойе, чтобы он запер тебя. Не разрушив дома, ты не сможешь выйти отсюда.

Она поцеловала его и исчезла так же неожиданно и бесшумно, как и появилась. Остался лишь ее теплый запах амбры, ласковый, как последний поцелуй. Дом, весь квартал — все погрузилось в молчание. Лишь мерный голос стражника возвестил:

— Полночь, христиане, спите!

Вновь обретя надежду. Жиль решил отдаться на волю Всевышнего и… Каэтаны, способной нарушить все предписания самого Всемогущего.

Она была из тех женщин, которым ничто не может противиться, поскольку они не верят, что это возможно.

На заре тяжелая тишина была нарушена звоном колоколов бесчисленных церквей, гитар, рокотом барабанов, девичьим смехом, радостными мальчишескими криками. Мадрид шумно просыпался под розоватым прекрасным небом. Начинался праздник покровителя города Сан-Исидоро.

Появление Пако в роскошном великолепии костюма махо из сатина золотистого цвета с черными позументами внесло дух праздника и в мастерскую. Источаемые им запахи были такими же терпкими, как и ароматы герцогини. Казалось, он пребывал в самом радостном настроении, как будто присутствие француза не сулило ему участь быть заживо сожженным в одну из ближайших ночей.

— Если я не хочу, чтобы что-нибудь заметили, мне придется сопровождать жену на мессу. Но ты, друг мой, что ты решил? Скорее, что решила прекрасная дама, снизошедшая до этого презренного дома?

— Она должна приехать за мной этим утром.

Она заявляет, что нашла чудесный способ вывезти меня из Мадрида. Но я опасаюсь, что она будет злоупотреблять…

— Но чем же? Эта женщина способна победить самого дьявола. Я завидую тебе, что ты стал ее другом.

— А почему бы тебе тоже не стать ее другом?

Помнишь, она сказала, что не забудет тебя.

От горячей радости суровое лицо художника неожиданно просветлело, и Жиль понял, что образ герцогини вошел в сердце его друга.

— Ты думаешь? — с надеждой прошептал он.

Жиль понял, что он угадал. — Я так бы хотел работать для нее, писать ее еще и еще. Она постоянна, но каждый раз другая. То она божественна, то просто женщина, то мадридская девчонка, то королева.

— Скажем, что она Женщина, — улыбнулся Жиль. — А теперь, Пако, дай я тебя обниму, и попрощаемся. Когда ты возвратишься, меня уже здесь не будет. Я не знаю, увидимся ли мы с тобой. Но я хочу тебе сказать, что мое сердце никогда тебя не забудет. Я никогда не забуду, чем ты рисковал и чем ты рискуешь из-за меня.

— Ты стал для меня братом, француз, а брату надо отдавать все. Я знаю: мы еще увидимся.

Иди же с Богом. Я буду молиться за тебя Сан-Исидоро и Божьей Матери.

Друзья обнялись со слезами на глазах. Затем, приказав Микаэле никому не открывать дверь, Гойя вышел из дому, стараясь скрыть чувства, с которыми ему не удалось совладать.

Он не успел еще дойти до церкви, когда улица наполнилась величественным переполохом. Это был кортеж Ее Высочества герцогини д'Альба.

Процессия состояла из огромной кареты со следовавшими за ней меньшими экипажами для слуг. Во все были запряжены лошади с перьями на голове и со звонкими колокольцами. Впереди, прокладывая дорогу, шло множество слуг. Импозантные кучера, несмотря на жару, в плащах с тройным воротником восседали с длинными бичами в руках. Лакеи облепили всю карету, множество конных копейщиков гарцевали позади. Шествие замыкал целый обоз, запряженный мулами, со множеством кожаных сундуков, баулов, словом, всем необходимым для путешествия знатной дамы.

Весь кортеж остановился перед домом Гойи.

Микаэла, превозмогая робость, склонилась в низ, ком, почти коленопреклоненном реверансе перед Ее Высочеством герцогиней д'Альба, одетой в элегантный костюм для путешествий, в шляпе, украшенной громадными султанами. Она вошла в дом в своей обычной манере, то есть вихрем. За ней повсюду следовала ее сухопарая дуэнья в черной одежде.

Герцогиня во всеуслышание заявила, что отправляется на свою виллу Сан-Лукар в Барремаде, а сюда заехала за картиной, которую она накануне купила у сеньора Гойи, что эта картина предназначалась как раз для этой виллы. Она добавила, что будет признательна сеньору Гойе, если тот одолжит ей лошадь, так как одна из лошадей ее экипажа расковалась, а ей не хочется терять время и возвращаться к себе во дворец.

В то время пока она находилась в доме, один из ее слуг заменил лошадь из экипажа Мерлином.

А тем временем, нисколько не стесняясь присутствия дуэньи, Каэтана бросилась к Жилю и страстно его обняла.

— У нас очень мало времени, — прошептала она. — Быстрее раздевайся.

Он посмотрел на нее с изумлением.

— Чтобы я… Вы что, с ума сошли? Сейчас?

Она звонко рассмеялась.

— Не для того, что ты думаешь, негодник. Вот моя самая верная служанка, донья Консепсион.

Она растила меня с детства, я полностью доверяю ей. Ты наденешь ее одежду и займешь ее место рядом со мной в карете. К счастью, она достаточно крупная, ну, пусть будут и некоторые неудобства.

Кому придет в голову мысль искать тебя под одеждами почтенной дуэньи? Поторопись. Праздничная суета ослабила наблюдение у ворот. Мы проедем без труда, и вечером ты будешь уже далеко.

Бесспорно, Каэтана нашла отличный способ.

Не протестуя. Жиль начал раздеваться, а за ширмой донья Консепсион делала то же самое, не теряя при этом ни капли своего достоинства. Ширма, кстати, была излишней, поскольку под одеждой дуэньи на ней был надет еще крестьянский костюм.

— Когда наступит ночь, — объяснила Каэтана, — донья Консепсион возвратится во дворец, не привлекая ничьего внимания.

С помощью двух женщин Жиль надел длинное черное платье, агатовые бусы, кружевной чепец и сверху широкий плащ с капюшоном. Для большей безопасности Каэтана подчернила ему брови, подрумянила щеки, с тем чтобы превратить его в раскрашенную деревяшку, какой и была сама Консепсион. Она отступила на несколько шагов, чтобы оценить работу..

— Совсем неплохо, — сказала она с удовлетворением. — Кружевной чепец просто прелесть, он достаточно скрывает лицо. Ну, теперь картина.

— А мой слуга, что с ним? — спросил Жиль.

Занятая выбором картины у стены, герцогиня ответила не оборачиваясь:

— Он в продовольственном ящике моей кареты. Он выйдет оттуда, когда мы отъедем достаточно далеко; Я думаю, что вот эта подойдет, — сказала она, выбрав уличную сценку с нищими у церковных дверей. — Держи, — воскликнула она, обращаясь к Микаэле и бросая ей туго набитый кошелек. — Ты передашь наши извинения твоему хозяину и передашь ему это. Я думаю, что плата достаточна. А теперь в дорогу.

Сопровождаемая Жилем, который изо всех сил старался не запутаться в своих юбках, а также Микаэлой, герцогиня д'Альба заняла место в карете. Такой проход при ярком солнце через окружающую толпу явился для Жиля опасным испытанием. С глубоким вздохом облегчения он опустился на мягкие бархатные подушки внутри кареты.

Сквозь стеклянные окна он мог наблюдать любопытные лица с жадными взглядами, мальчишек, одетых в лохмотья, женщин в не очень свежих и не всегда новых мантильях, но тем не менее, — в мантильях, надетых специально для мессы и праздничного дня, пестроту ярких цветов на фоне ослепительно белых стен, ярко-синего неба, лучезарного солнца. А ниже, под прохладной тенью навеса, черное одеяние монаха явно сочеталось с двумя мрачными фигурами наблюдавших за происходящим полицейских короля. Инквизиция и полиция — живой сгусток давящей на сердце угрозы. Как будто это было создано именно для такого момента. Монашеский капюшон обрамлял худое, бледное лицо с мертвенными узкими глазами фанатика. А эти солдафоны были тем, чем они были: двое тупиц, наслаждавшихся сознанием своей власти.

Пышный экипаж герцогини д'Альба, кажется, заставил их размышлять, а это было очень нелегко. Обеспокоенный Жиль увидел, как они тяжелым шагом продвигаются к карете, грубо разгоняя стоявших ударами ножен шпаг, может быть, чтобы выразить свое почтение герцогине? Но Каэтана тоже их увидела. Ее кучер получил короткое приказание, наклонился, вынул из-под сиденья тяжелый мешок, опустил туда свою огромную руку. Тотчас целая пригоршня золотых монет обрушилась на толпу, отозвавшуюся на это радостным рычанием.

— Ее Высочество герцогиня д'Альба приглашает всех отпраздновать день святого Сан-Исидоро от ее имени. Она выражает сожаление, что должна покинуть Мадрид в этот благословенный день. Она просит вас помолиться за нее и за ее дом.

Да хранит вас всех Бог и Сан-Исидоро, — орал кучер во все свои легкие.

Толпа ответила дружным ревом, и все бросились к падавшему со всех сторон золоту. За первой пригоршней последовала вторая, третья, четвертая, и все они старательно разбрасывались вокруг кареты, не оставляя к ней свободного доступа. Так продолжалось, пока мешок не опустел. Полицейские бросились вслед за толпой, и даже монах, забыв о высоте мыслей, снизошел до того, что стал тоже ползать по пыли, ловко останавливая ногой докатившиеся до него монетки.

В погоне за добычей все забыли о карете. В это время она потихоньку тронулась и поехала вниз по склону.

Сохраняя по-прежнему позу недоступного идола, которую она приняла в тот момент, как кучер рассыпал золотой дождь, Каэтана лукаво улыбнулась псевдодуэнье.

— Нужно же принимать надежные меры предосторожности. Что-то подсказало мне, что мы нападем на слишком старательных дураков, а золото против глупости — это единственное лекарство.

— Скажем прямо, ваши меры просто фантастичны, дорогая. Вы выбросили на ветер целое состояние.

Она беззаботно пожала плечами.

— Что есть золото? Древние ацтеки называли его экскрементами богов. Эти несчастные никогда его не видят, а у меня его слишком много. А кроме того, должна же я поддерживать свою репутацию эксцентричной дамы.

Жиль ласково взял затянутую в белую перчатку руку, покоившуюся рядом с ним на пурпуре платья, спустил перчатку и припал к теплой коже губами с чувством преданной признательности.

Герцогиня повернулась к нему, обволакивая его сияющим и лукавым взглядом.

— В этот вечер, да и в другие вечера, Консепсион, как это она привыкла делать, будет проводить ночь в моей комнате. Признаюсь тебе, до сих пор никак не представляла себе, что мне придется заниматься любовью с дуэньей.

Вместо ответа Жиль приоткрыл стекла кареты. Почему-то ему вдруг стало ужасно жарко.

Городские ворота проехали не только без затруднений, но даже с воинскими почестями. Гербы семейства д'Альба были столь же знамениты и столь же почитаемы, как королевские. Часовые отдали честь, за что были отблагодарены лучезарной улыбкой герцогини. Что до дуэньи, то ее охватил приступ кашля, и она долго сморкалась в свой большой носовой платок.

Приступ кашля длился до самого Толедского моста, заполненного сутолокой спешащей на праздник толпы. Прикрывшийся платком Жиль наблюдал за берегами Манзанареса. Берега из-за праздника совершенно преобразились. На зеленых лугах появилось скопище легких, выросших за одну ночь, строений: лавки с прохладительными напитками, кондитерские, уже осаждаемые тучами мух, мелочные лавки со всякой всячиной, где изображения святых соседствовали с лечебными травами, тут же вертелись и цыганки, ловко хватавшие на лету руку и превращавшие ее в книгу для чтения, подлавливавшие монашеские рясы, легконогие танцоры, крутящиеся вокруг гитариста под звуки кастаньет. Это была удивительная смесь гулянья и карнавала, протекавшего среди белых навесов, напоминавших сохнущее белье на берегу. Скоро после мессы сюда нахлынут экипажи, наполненные светлыми туалетами, блестящими махами, дворянами и прелестными девушками из высшего общества. Увидит ли он когда-либо милую дочь Кабарруса, отдавшую ему свое детское восхищение? Жиль вздохнул.

— Вы так сожалеете, что покидаете Мадрид? — спросила Каэтана, услышав его вздох. — Или, может, вы сожалеете, что мы оба не сможем повеселиться на празднике?

— И то и другое, наверное. Я полагал, что мое пребывание в Испании будет более продолжительным, а оно заканчивается полным провалом.

Мужчины не любят проигрывать.

— Женщины тоже. Но не огорчайтесь, вы еще вернетесь. Король не вечен. Однажды ваша подруга Мария-Луиза станет королевой и… но я думаю, что мы можем теперь освободить вашего слугу, — сказала она, откинув крышку ящика, в котором с индейской бесстрастностью устроился Понго.

Лошади крупной рысью устремились по дороге в Толедо, чтобы дальше повернуть к Талавере, а оттуда направиться на север, огибая столицу.

Мадрид, весь белый, в звоне праздничных колоколов, постепенно затушевался золотой дымкой прекрасного весеннего дня.

Подчинившись судьбе. Жиль, поудобнее устроившись в своих черных одеждах, притворился спящим, хотя бы чтобы не видеть круглых от удивления глаз Понго. Внезапно оказавшись в присутствии удивительным образом изменившегося хозяина, ирокез, умевший под пыткой не терять ни капли своего бесстрастия, теперь делал самые отчаянные попытки, чтобы удержать себя от приступа хохота.

ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР ФОНТАРАБИ

Это было странное путешествие, о котором шевалье де Турнемин должен был сохранить воспоминание волнующее и в то же время раздражающее. Для него была отвратительна эта старушечья одежда, но именно она и была его спасением.

Он сгорал от желания забросить ее куда-нибудь в крапиву в то время, когда они проезжали по пустынным плато древней Кастилии. Но Каэтана так категорически противилась этому, что он заподозрил ее в том, что этот маскарад доставляет ей особое удовольствие.

Каждый вечер на стоянке кошмар превращался в приятную реальность. Как только перед постоялым двором объявлялась герцогиня, хозяева склонялись в поклоне и не находили ничего особенного в том, что она ни за что не хотела расставаться со своей старой дуэньей.

Как только за ними закрывалась дверь. Жиль, освободившись от своих юбок, с удовольствием и радостью отстаивал свои мужские прерогативы в постели прекрасной герцогини. Каждая ночь была более восхитительна, более безумна, чем предыдущая, но… также и более изнурительна. Так что из-за такой жизни ночной бабочки, как только утром он опускался на подушки кареты, то забивался в угол, широко улыбался Каэтане и сразу засыпал сном праведника, а просыпался как можно позже.

Что до Понго, так ему вне Мадрида нечего было опасаться. Его одели в ливрею, искусно загримировали, наклеили на лицо пластырь, совершенно изменив его слишком экзотический даже для Испании вид. Он мирно и спокойно ехал на Мерлине, исполняя роль немого слуги. Впрочем, он достаточно понимал по-испански.

Путешествие проходило медленно, почти лениво, как это и положено знатной даме, и не вызывало особого любопытства.

Остановка в Сеговии, куда прибыли довольно поздно, внезапно изменила такую монотонность.

Вечерний закат окрашивал в красный цвет расстилающийся перед глазами город. Позолоченные острые купола соборов полыхали ярким пламенем. Теплый воздух был напоен запахами нагретых дневным солнцем лишайников, покрывавших окрестные холмы. Всех охватило радостное чувство предстоящего ночлега в одном из лучших постоялых дворов Испании.

Но когда весь караван выехал на центральную площадь к постоялому двору Лос-Пикос, у Каэтаны вырвался возглас недоумения: на площади расположился целый полк и, конечно же, весь постоялый двор был занят офицерами полка.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25