– Сынок, давай подброшу тебя до школы. Отцовские усы приветливо махнули мне поверх залитых молоком кукурузных хлопьев.
      – Не надо, папа, спасибо. Пройдусь пешком. Погода отличная. Спасибо.
      – Келвин. Ну что ты! Если отец предлагает… Что с тобой творится! Каждый вечер куда-то исчезаешь. А теперь новость – ты предпочитаешь идти в школу, а не ехать. Это совсем на тебя не похоже, правда, Джордж?
      – Оставь парня в покое. Не хочет побыть с отцом – его дело.
      – Папа, да неправда это. Просто я не хочу, чтобы ты из-за меня крюк делал.
      – Это пустяки, сынок.
      Что оставалось делать? А ведь я хотел пойти в школу вместе с Тристрамом. Хотел услышать, что он скажет. Посмотреть, изменилось ли в нем хоть что-нибудь. Но… увы.
      – Спасибо, папа. С большим удовольствием поеду.
      – Только не пережимай.
      – Джордж! Теперь ты.
      – Приготовь еще кофе, Элис. И он мне подмигнул. Господи.
      Он задом выгонял свой «ягуар» из гаража, я стоял на дороге и якобы руководил его действиями, а сам поглядывал – не появится ли маленький Тристрам? Про отца и машину я вспомнил лишь когда мне в лодыжки уткнулся задний бампер.
      – Ты что, лунатик? Тебя зачем сюда поставили?
      – Извини, папа. Замечтался.
      Садясь в машину, я все-таки увидел Тристрама.
      – Погоди секунду. Может, Тристрама подбросим?
      – Кого?
      – Парня Холландов.
      – А-а, да. Парень Холландов.
      И он сдал машину назад, резко нажал на тормоз прямо возле Тристрама.
      – Залезай, парень. Подбросим.
      Отказаться было неудобно. Боже, какой у него усталый вид! Нужно быть смельчаком, чтобы в таком состоянии даже подумать о том, чтобы в таком состоянии идти в школу, – нужно быть смельчаком. А что Дженни?
      – Как отец? Матушка? – спросил отец. Тристраму было не до светской беседы. Ему бы сейчас побыть одному, уйти в себя, предаться всяким лирическим мыслям.
      – В добром здравии, – немногословно ответил он. Отец засмеялся.
      – В добром здравии? Один-ноль в твою пользу. А что в школе? Как школа? Тоже в добром здравии, надо думать?
      Отец. Ну как он может? У человека первое утро после той самой ночи, а он с чем пристает?
      – Нормально.
      Я повернулся и посмотрел на него. Спокойный, притихший, аккуратненький в своей школьной форме под темно-синим плащиком. Но я вижу тебя насквозь. От меня – никаких секретов. Все как на ладони. Можешь закрываться в душевой, сколько угодно. Я уже все видел. Ну, сладенький, красивенький Тристрамчик, что скажешь? Под моим взглядом он заерзал. Да не хочу я тебя смутить. Знаю, тебе требуется защита.
      – Ну, как тебе в соборной школе? Не так уж плохо, верно? – спрашивал отец. – Да и город ничего. Согласен?
      Тристрам кивнул, думая совершенно о другом.
      – Сегодня мы с Келвином совершим рекордный трюк – двухчасовое родео по городу. Он учится водить, – объяснил отец Тристраму. – Выучится – сам тебя сможет в школу подвозить. Верно, Келвин?
      – Точно. Обязательно.
      – Вот и молодец.
      Почему-то мне показалось, что Тристрам ухмыляется за моей спиной. Я пожал плечами – так, без всякой причины.
      – Парнишка-то тихоня, да? Ногу со сцепления убирай плавно.
      – Кто? Тристрам?
      – Да. Я же говорю тебе – плавно.
      – Понял, папа. Не то, что тихоня. Просто ему всего четырнадцать лет.
      – Все равно, сказать-то ему особенно нечего. Вообще он не дурак?
      – Не знаю. С виду парень толковый.
      – Интересно, с Траншанами они подружились? Плохо себе это представляю. По-моему, они друг другу нужны, как корове седло. А миссис Траншан…
      – Мне она нравится. Симпатичная тетка. Слегка шумноватая, а так – ничего.
      – Слегка? Да стоит ей что-то произнести шепотом, об этом знает весь Кентербери. Когда у нас взорвался котел, я даже не успел сантехнику позвонить, а об этом уже знал весь город. Я приехал в тот день на работу, так на меня все накинулись с расспросами: что да как? Ничего себе, слегка шумноватая.
      – Это ты зря, она ничего. Куда дальше – налево или направо?
      Я был собой доволен – веду машину и при этом худо-бедно могу поддерживать разговор. Приятно, когда уверен в своих силах. Вж-жж! Вж-жж! Хочешь, крошка моя, я поглажу твои шелковистые бедра?
      – Налево. Отлично. Привыкаешь потихоньку. Да, может, она не такая и плохая. Весь город такой, если разобраться. Что ни сделай, тут же всему городу известно – и перемывают друг другу косточки с истинным удовольствием. Поклясться могу, про твои отметки в школе все узнают раньше нас. Маленький городок – ничего не поделаешь. Нет, я был бы только рад, чтобы Траншаны и Холланды подружились. Соберутся вместе две кумушки и будут лясы точить, а? И твоя матушка вместе с ними.
      Я не видел его лица, но знал – он мне подмигнул. Подмигнул-долбанул, сколько мне надо чего сделать, сколько мне чего хочется! Надо пронюхать, будут ли они вечером снова встречаться. Надо грызть науку и спихнуть эти чертовы экзамены. Надо выбраться из этого Кентербери. Надо сдать экзамен на вождение, тогда смогу ехать, когда хочу и как хочу. А хочу я посадить к себе в машину этих детишек, чем скорее тем лучше, отвезу их в лес и буду смотреть, как они будут пастись на травке, а сквозь деревья будет сочиться солнечный свет. Надо завести фотоаппарат. Надо быть дома и ждать их условного сигнала.
      – Ну-ну, сынок, не нервничай. Веди машину спокойно – это ведь как в жизни. Будешь двигаться спокойно – далеко уедешь.
      – Понял, папа.
      – Вот и молодец.

      – Опять времени в обрез. Надоела мне эта спешка. Тристрам уронил голову в ладони.
      – Скоро выходные. – Дженни легонько опустила руку на его макушку.
      – Ну, и куда мы с тобой пойдем?
      – Куда угодно. Погуляем, чем-нибудь займемся. А по воскресеньям мои всегда куда-нибудь уходят. Можем даже в собор сходить. Да мало ли куда.
      – Были бы у нас велосипеды… или будь я постарше, и с машиной. Да, был бы я постарше… у меня были бы деньги и все прочее – делали бы, что хотим.
      – Ну, тогда ты был бы для меня слишком старый. Тебе было бы лет двадцать, мама ни за что не разрешила бы мне с тобой встречаться.
      – А как же Келвин?
      – Ну, Келвина мы знаем всю жизнь. Когда мне было четыре, ему было десять – какие тут возражения?
      Они сидели на ватном одеяле, полностью одетые. Они пришли в сарай, раскатили постель, нежно поцеловались, взялись за руки – и просто стали разговаривать.
      – У тебя сегодня никакого странного чувства не было? – спросила Дженни.
      – Было чуток. А у тебя?
      – Да. Словно сама не своя. Но никто ничего не заметил. Во всяком случае, мне так показалось.
      – Да и нельзя ничего заметить. Только ты сам про это знаешь – больше никто.
      – И второй человек.
      – Но уж больше точно никто. И не может никто знать.
      – Честно?
      Он кивнул, и она крепко обхватила его руками. Он погладил ее шею.
      – Прямо была сама не своя?
      – Ну, как… просто как бы другая… не такая, как остальные. А ты ничего такого не чувствовал?
      – Пожалуй, тоже.
      – У тебя все по-другому – ты ведь парень. А для меня, для девочки, это гораздо важнее.
      – Ну, не сказал бы. Для меня это тоже еще как важно. Только и разницы, что чувствую себя более или менее сносно.
      – Видишь! Так в этом все дело! А я – просто сама не своя. Но для тебя это важно? Не обманываешь?
      – Еще бы. Да, может, за всю мою жизнь… за всю жизнь ничего важнее…
      Не успел он закончить, как она завалила его на спину и забралась на него. Стала зажимать ему лицо руками, чтоб нечем было дышать, при этом вовсю хихикала. С минуту они так побарахтались, потом Тристрам вдруг обмяк. Дженни все хихикала, а он лежал совершенно неподвижно. Поиграв с ним еще несколько секунд, она внезапно остановилась.
      – Тристрам. Ответа нет.
      – Тристрам.
      Она огляделась по сторонам, потом снова заглянула ему в лицо.
      – Тристрам. Ну, ладно. Хватит, прошу тебя.
      И она потрепала его по лицу. Он не пошевелился. Она начала сползать с него. У меня голова пошла кругом. Кто-то словно спросил меня: а ты что здесь делаешь, Келвин Эпплби?
      – Шутка.
      Тристрам захихикал.
      – Тристрам, да тебя за это убить мало. Вот это точно.
      – А сейчас я тебя съем. Запью чаем – и ни с кем не поделюсь. Хи-хи.
      – Э, нет. Нетушки.
      И вдруг – буйство плоти: он задрал ей юбку и перевернул на живот. Господи, как ребенок, всего лишь ребенок может носить такие трусики? Откуда у ребенка такие длиннющие ноги? В этих белых носках они кажутся еще длиннее. Он медленно приспустил трусики, пару раз чмокнул Дженни в попку и начал шлепать ее, как стучат на тамтамах. И даже запел под этот перестук.
      – Тристрам, перестань. Хватит. Она прыснула от смеха.
      Ее попка чуть вздрагивала под его ритмичными ударами. Но вот Дженни вильнула бедрами, трусики запутались между ягодицами, и Тристрам перестал стучать на тамтамах. Он глубоко задышал и стал тереться щекой о ее нежную кожу. Его светлые шелковистые волосы колыхались над полоской ее трусиков. Мои ноги непроизвольно раздвинулись, а его лицо скользило вдоль ее бедер, стараясь в них углубиться. Дженни перевернулась на спину, трусики рассекли надвое ее молодую поросль, и Тристрам зарылся в нее лицом, а руки Дженни поглаживали его затылок. Улыбаясь нежнейшей улыбкой, она расстегнула его брюки, и ее ищущие пальцы задвигались вдоль его ноги, вверх, вниз, снова вверх, она овладела его малышом-крепышом, вытолкнула его наверх и распластала вдоль живота, подобралась большим пальцем к верхушке… Тристрам подвинулся чуть выше, и они снова поцеловались, играя друг с другом.
      – Самое важное, – проурчал он, – Самое… самое… – Он оказался наверху, и ее трусики сползли ниже, а потом и совсем слетели, при этом оба они оставались в школьной форме… она раскрылась, и он вошел в нее. Звуки, которые они издавали, были короткими, нежными, сладостными. Никаких тяжелых стонов, никаких тягостных придыханий – просто вылетали изо рта и рассеивались легкие струйки воздуха, они пересекались, сталкивались, растекались вдоль их тел. Едва слышный всхлип, и через минуту – не больше – все было кончено, его обмякшее тело накрыло Дженни, а ее руки плетьми лежали на его спине.
      – Все хорошо? – шепотом спросил он.
      – Чудесно. Такое ощущение – лучше не бывает. У тебя тоже?
      Он поцеловал ее в щеку.
      – Тоже – и еще в десять раз больше. – И никакой крови.
      – Откуда ты знаешь?
      – Чувствую.
      – Не больно?
      – Нет. Словно что-то теплое и большое вошло в меня, такое большое, что до самой груди добралось. Смешно, да?
      – Да он всего шесть дюймов, не больше.
      – А кажется, что намного больше. Ты-то откуда знаешь? Ты, что, его мерил? Садился с линейкой, заставлял его встать и мерил? Ведь нет?
      – Нет, конечно.
      – Откуда тогда знаешь?
      – Потому что он у всех такой – шесть дюймов. В школе врач рассказывал.
      – Не может такого быть. Вон груди, бывают всех форм и размеров, каких хочешь.
      – А у нас не так. У всех мальчишек в школе – одинаковые.
      – Ты откуда знаешь?
      – Видел в душе.
      – Как это? Вы что, моетесь все вместе? Смех. Вот так стоите и смотрите, у кого чего длиннее? Смех.
      – Нет же. Вообще-то у нас отдельные кабинки. Просто раздевалка у всех общая, только и всего.
      – А мы в школе так не моемся. Мыться вместе с нашими толстухами – даже подумать страшно. – Она поежилась. – Это у нас самая любимая тема, но чтобы вместе мыться в душе… Кошмар!
      – Подумаешь.
      – Точно кошмар.
      Он осторожно вышел из нее. Я совсем об этом забыл – они же в одежде! – они и сами почти забыли. Дженни на секунду зажмурилась.
      – Все хорошо?
      – Угу.
      Дженни улыбнулась ему.
      Вдруг на лицо Тристрама набежали морщинки.
      – Дженни!
      – Да?
      – Вообще-то не стоит тебя спрашивать, но…
      – Что?
      – Да математика! Ты же впереди меня идешь, а я что-то спотыкаюсь. Может, подсобишь чуть-чуть?
      В голосе слышались извиняющиеся нотки.
      – Пожалуйста, но почему не попросить Келвина? Пользы точно будет больше.
      Ну, еще бы.
      – Неудобно. У него – экзамены, он все время занимается.
      Неужели? Особенно сейчас.
      – Ладно, помогу? В чем там дело?
      – Потом. Приду к тебе, тогда и разберемся. Твои родители ничего не скажут, если будут думать, что мы занимаемся.
      – А на самом деле мы что будем делать?

      Наутро я специально застрял в саду, поджидая Тристрама.
      – Келвин! Я думала, ты уже десять минут как ушел! Опоздаешь! Что ты копаешься? – закричала через окно своей спальни мама.
      – Зарядку делаю! – прокричал я в ответ.
      – Зарядку? Топчешься на дорожке – это у тебя зарядка? Что с тобой такое? Не представляю, как ты будешь сам обходиться, когда уедешь в Кембридж… Зарядка? Ну и ну! Давай, дуй в Школу.
      – Иду, мама.
      Я пошел по дорожке как можно медленнее, надеясь, что, пока добреду до калитки, мама отойдет от окна. Не тут-то было. Я поплелся по Малберри-роу, роняя по дороге вещи, – чтобы был предлог остановиться, – и, подбирая их, всякий раз быстро оглядывался. Двести ярдов до поворота я покрыл минут за пять. Уже собрался свернуть за угол – и увидел его. Я высыпал содержимое портфеля на землю – и стал ждать.
      Услышав шаги, я принялся все подбирать. Это оказалась миссис Эджкомб, жена мэра, одна из клиенток моего отца, организатор благотворительных базаров вместе с моей матушкой. Невысокого росточка, она всегда носила меховые шубы, доходившие ей до лодыжек. Орлиный профиль, очки-бабочки – она воззрилась на меня.
      Я сделал вид, что не заметил ее, но она стояла и смотрела, и тут из-за угла появился Тристрам. Я побросал учебники в портфель, поднялся – и с высоты моего роста уставился на миссис Эджкомб.
      – Чудесное утро сегодня. Все из рук так и валится. Она ничего не сказала, просто продолжала смотреть на меня. Подошел Тристрам, и я показал ему знаком регулировщика – проходите, не останавливайтесь. Он понял и прошел мимо, а я поклонился миссис Эджкомб и догнал его.
      – Кто это?
      – Жена мэра. Я бы от нее не отвязался, так что ты меня спас. Считай, я твой должник. – Это я здорово придумал. Здоровиссимо. – Чем могу тебе отплатить? Одолжить деньги, помочь с уроками, сделать за тебя математику? Приказывай.
      – Ты серьезно?
      – Что?
      – Поможешь мне с уроками? Заглотил наживку вместе с удочкой.
      – Если тебе надо, почему нет? Я же сказал, с меня причитается. Да и отвлекусь заодно. Свои уроки вот где сидят. Может, и Дженни требуется помощь.
      – Что это ты вдруг про нее вспомнил? – спросил он удивленно и чуть воинственно.
      – Может, у нее тоже проблемы с уроками.
      – Возможно.
      – Вот и займемся все вместе. Кажется, в ее песне поется именно так?
      – Я ее спрошу. Но сам приду точно.
      Понятно. Задавать ей такие вопросы может только он.
      Я удивленно поднял брови, и он смутился.
      – Ведь я сам ее давно знаю. – Я улыбнулся. – Вы, значит, подружились?
      Он вспыхнул.
      – Более или менее.
      – Ну и отлично. Она вообще отличная девчонка. К тому же, хорошенькая.
      – Ты считаешь?
      – Все так считают.
      Он обдумал мои слова. Это было что-то новое. Не просто Дженни, но хорошенькая Дженни, которую считают хорошенькой и другие.
      – Да, правда.
      Он улыбнулся – кажется, впервые лично мне, глядя мне прямо в глаза. Как-то даже чересчур дружелюбно, чересчур доверчиво. Я улыбнулся в ответ.
      – Келвин? – Похоже, ему стало легче называть меня по имени. – Ты ведь ее родителей хорошо знаешь, да? Как думаешь, они не станут возражать, если я позову ее в кино или куда-нибудь погулять?
      – А что им возражать? Даже рады будут. Миссис Траншан только с виду такая мегерка. А если к ее отцу по-доброму подкатиться – вообще никаких проблем.
      Он шел рядом, пиная бурые листья. Будь я хорошенькой девчонкой, я бы взял его за руку, замурлыкал песенку и заскакал, шаркая ногами по листьям. Увы. Я – всего лишь неуклюжий толстяк. Ничего, еще возьму свое.

      В пятницу вечером они вдвоем нанесли мне визит. Я сидел за столом и думал: каково им должно быть друг без друга? А ведь скоро их обязательно засекут – не его так ее, – где это ты болтаешься по вечерам? Не родители так Вероника, либо старший брат Тристрама – от этого, судя по его младшему брату, ничего хорошего ждать не приходится.
      – К тебе посетители, – объявила мама официальным тоном, открыв дверь в мою комнату. – Внизу.
      – Может, пусть поднимутся сюда, мамуля?
      – К тебе в комнату?
      – Ну да. Вы ведь с папой для чего сделали из моей комнаты конфетку? Чтобы я мог принимать гостей и вас не тревожить, правда же?
      Тристрам и Дженни стояли у нижней ступеньки лестницы и ждали. На сей раз школьной формы на них не было. И за руки они не держались, а я привык к другому. Сверху я посмотрел на них. Они застенчиво улыбались. Ну, что, ребята, устроите для Келвина представление? Живьем, прямо у него в спальне. И не нужно ему будет никуда подглядывать. Никакого дурацкого табурета, никаких пятен на брюках.
      – Заходите, дети мои! – воскликнул я, потирая руки.
      – Келвин! – Это матушка.
      – Давайте, поднимайтесь.
      Тристрам было шагнул вперед, но остановился и пропустил Дженни. Моя комната произвела на них впечатление. На кровати взбиты две подушки – мамочка свято исполняла эту обязанность. Возле стола – вращающееся рабочее кресло и удобный стул. А в углу – знай наших! – собственный телевизор.
      Жестом я пригласил их войти.
      – Мы насчет математики – Дженни тоже поплыла.
      – Вам что, делать нечего – в такой прекрасный вечер думаете про математику? Ну, показывайте.
      Я сидел на кровати, и они уселись по бокам от меня. Математика, говорите? Тристрам открыл учебник и положил его мне на колени. Он прикоснулся ко мне – как приятно!
      – Так. Ну, и что тут непонятно?
      Тристрам показал. Но я смотрел не на страницу, а на его палец. Он ко мне прикоснулся.
      – Ой, извини. Так что именно?
      Он показал еще раз. Я достал чистый лист бумаги и принялся объяснять, в чем тут дело. Они склонились ко мне и так и сидели, не отодвигаясь. Возле меня им было удобно. Я сидел, боясь пошевелиться, едва дыша.
      Но я всегда умел делать два дела сразу и все им растолковал, а они сидели, прижавшись ко мне. От такого тесного общения я вдруг завелся. Господи, зашевелился, родимый. Большой Джон, прикрытый учебником алгебры, рос как на дрожжах – того и гляди, книжка поднимется. Выше, выше. Старый фокус: дудочка заиграла – змея поднялась. Я кашлянул и встал с кровати.
      – Минутку.
      Я вышел и открыл дверь в туалет. Постоял там, стараясь отдышаться. Высунулся из окна. Фу. Порядок? Взял себя в руки? Ну и отлично. Я вернулся и сел за стол.
      – Здесь будет удобнее.
      Теперь они могли коснуться только моих плеч. Не нужны мне ваши прикосновения… нет, нужны! Я показал им, как решить задачу, объяснил теоретическую подоплеку. А мне кто-нибудь что-нибудь покажет?
      – У тебя второй канал работает? – спросила Дженни, разделавшись с математикой.
      – А что там?
      – Хорошая музыкальная программа, но мама с папой всегда многосерийку по другому каналу смотрят, а когда их нет, ее смотрит Вероника.
      Взгляд такой просящий – кажется, все бы ей отдал, абсолютно все. Ничего не проси – просто бери. Я включил телевизор, и Тристрам, думая, что я не вижу, толкнул Дженни локтем в бок. Она пискнула. Я повернул голову. Она с невинным видом сделала большие глаза; он виновато потупился. Ну, Бог с вами. Чем дольше просидите, тем лучше. Спинами они вжались в стену, вытянутые ноги свисают с кровати. Я устроился в своем рабочем кресле – пусть посидят рядышком, вдвоем. Или с диким воплем кинуться на них и втиснуться между ними?
      Заработал телевизор. Пять парней, чуть постарше меня, бацали по гитарам и выколачивали из них бешеные звуки. Хорошенькие костюмчики. Хорошенькие мордашечки. Длинные волосы. Длинные тела. А какая фигура у ударника – никто не знает. Вполне могу быть ударником. Шумят себе ребята и не комплексуют – позавидуешь. На заднике по лесу в замедленном темпе бежала девушка. Обнаженная – следом за ней, развеваясь, летела ее одежда. Плавно порхали светлые волосы. Бедра ее скрывала голова ударника. А Дженни и Тристрам держались за руки. Жаль, что я не курю Сейчас бы откинуться в кресле, положить ноги на стол – мои детишки бы порадовались. Группа пела что-то о неразделенной любви. Они все вместе познакомились с ней, пошли к ней домой, вместе провели вечер, ели тосты с мармеладом, потом гуляли с ней по зоопарку – и вдруг она исчезла. Оказывается, она полюбила другого и теперь проводит вечера с ним, ест тосты и мармелад с ним, гуляет по зоопарку с ним. И все это происходило на фоне бежавшей обнаженной девушки. Дженни и Тристрам подмурлыкивали и покачивали в такт головами. Началась новая песня – на экране позади группы появились шесть полуголых танцовщиц. Ну, это уже, кажется, чересчур. Наплыв – и вместо них возник длинноволосый красавец, он целовал девушку с прекрасными зубами; мы видели только верхнюю часть их тел, но они тоже были обнажены. Дженни и Тристрам мурлыкали, не отводя от экрана глаз, даже когда программа закончилась. Я переключил канал. Девушка рекламировала зубную пасту. Как много зубов! Теперь она точно соблазнит своего кадра, и он ее долбанет на закате солнца.
      – Вот и отпелась ваша музыка. Но вы приходите, когда захотите посмотреть.
      – Правда?
      – Конечно. Залетайте без разговоров. Алгебра, телик, какие-то проблемы – залетайте.
      Сейчас уйдут… как мне их удержать? Чем? Нечем. Разве что загнать в мою постель? А самому балдеть в кресле?
      Я проводил их до двери на улицу. Благодарностям не было конца. Прямо подставляй щеку под поцелуи. Восемнадцатилетний дядюшка на все времена.
      Я закрыл дверь, выждал секунд двадцать, потом сам выскользнул за ними. Прокрался к калитке. Уже перевалило за одиннадцать, и они едва ли побегут в свой сарай, но мне хотелось увидеть, как они будут прощаться. Невесть откуда взявшийся ветер яростно хлестал по лицу. Я просунул голову за калитку. Ежась от холода, они стояли перед домом Дженни.
      – Давай завтра с утра сделаем все уроки, тогда они не будут против, если мы с тобой весь день проведем вместе. Как думаешь? – спросил Тристрам.
      – Я в субботу утром обычно по дому помогаю. Придется идти с мамой по магазинам.
      – А Вероника?
      – Что Вероника? Она никогда ничего не делает. Только выступает.
      – Может, мне с тобой по магазинам пройтись?
      – Тогда не успеешь уроки сделать.
      – А куда мне спешить, ты-то их делать не будешь. Ну, сделаю, дальше что? Когда пойдешь?
      – По магазинам? В десять.
      – Я подгребу к десяти, а там поглядим, что получится.
      Они посмотрели друг на друга.
      – Тристрам, вот бы у нас с тобой был домик, собственный, без родителей! Делай, что хочешь, и ни на кого оглядываться не надо. Я бы и училась лучше, будь ты всегда рядом. И экзамены бы вместе сдавали, вообще все вместе.
      – Кажется, твоя мама в окно смотрит.
      – Брось ты. Нет, правда, здорово было бы. Представляешь? Свой домик.
      – Класс, конечно. Слушай, она точно смотрит. Я пойду.
      – А поцеловать?
      – Но кто-то из твоего дома смотрит.
      – Никого не вижу. Поцелуй.
      – Не могу. Смотрят, говорю же тебе.
      – Сдрейфил, вот и все.
      – При чем тут «сдрейфил»? Говорю тебе, занавеска шевельнулась. Что будешь делать, если сейчас твоя мама объявится?
      – Помашу ей рукой.
      – Как же, помашешь.
      – Ну, ладно. Завтра в десять.
      Она взяла его за руку и стиснула ее. Как оказалось, за ними наблюдала не миссис Траншан. Родители Дженни сидели в гостиной и смотрели телевизор.
      – Все прекрасно, девочка моя? Келвин тебе помог? – спросил отец.
      – Да, все так понятно нам растолковал. Он такой умный. А комната у него – вы бы только видели!
      – Верно, парень толковый. Этот далеко пойдет, дальше любого из нас.
      – Между прочим, уже двенадцатый час, – укоризненно заметила мама.
      – Так мы же были в соседнем доме.
      – Пф-фф.
      – Они были в соседнем доме, дорогая, – поддержал Дженни отец.
      – Пф-фф.
      Миссис Траншан, кинув на дочь обиженный взгляд, вышла из комнаты.
      – Ну, что ты беспокоишься? Ребенку захотелось с кем-то пообщаться, – объяснил отец. – А твоя сестра весь вечер прокуксилась у себя в комнате. Как парень Холландов? Странно, что мы так и не познакомились с его родителями. А ты с ним, значит, подружилась?
      – Ну, так.
      – Хорошо, когда есть с кем дружить по соседству. Когда друг рядом – это здорово.
      Говоря это, он продолжал смотреть телевизор. Дженни поцеловала отца в лысину и уселась на ручку его кресла.
      – Два сапога пара!
      Миссис Траншан вернулась в комнату, она уже улыбалась. Потрепала Дженни по голове.
      – Давай, девочка, иди спать.
      – Мамуля, мне почти четырнадцать лет!
      – Именно. Так что шагом марш и по дороге не забудь пожелать доброй ночи Веронике.
      Через три ступеньки Дженни взбежала по лестнице и распахнула дверь к сестре.
      – Чего тебе?
      Вероника сидела на кровати и замазывала коричневым кремом какие-то пятнышки на лице.
      – Просто заглянула сказать привет – и спокойной ночи. Чем занималась вечером?
      – Уроками. Экзамены скоро. Тебе хорошо, можешь пока что бить баклуши, но скоро и ты дорастешь до экзаменов. Тогда увидишь.
      – Что увижу?
      – Все.
      – Что все?
      – Увидишь.
      – Я хочу знать сейчас.
      – Увидишь, что так больше не выйдет – делать все, что тебе вздумается.
      – Что именно?
      – Например, встречаться с соседом. Дженни вздрогнула.
      – Ты это про что?
      – Про то. Я вас видела.
      У Дженни задрожали колени.
      – Что видела?
      – Как вы стояли у калитки и держались за руки. Дрожь в коленях унялась.
      – Мы просто друзья.
      – И держимся за ручки, да?
      – Да. Мне все равно, что ты там видела. Мы друзья, и все.
      – Увидишь, – угрожающе прошипела Вероника.
      – За что ты так на меня злишься?
      – Кто? Я?
      – Да, ты. Будто сама не знаешь. – Дженни попыталась улыбнуться. – Мы же сестры.
      – Дура ты, вот что.
      – Почему?
      – Увидишь.
      Проследив за прощанием Тристрама и Дженни, я тихонько вернулся к дому. Оказалось, что я забыл ключи, и пришлось пару раз нажать на кнопку звонка, прежде чем мама открыла дверь.
      – Опять ключи забыл. И почему без куртки? Как-нибудь голову забудешь.
      – Это точно.
      – А эта парочка – просто прелесть. Прямо как елочные украшения.
      Ну, мама.
      – Есть в тебе что-то поэтическое. Я обнял ее.
      – Просто все так быстро растут. Ты, например. Уже водишь машину, скоро уедешь в Кембридж – только тебя и видели. И в доме станет пусто.
      – А ты с отцом?
      – Нет, тут другое. Подумалось об этом, когда Тристрама и Дженни увидела.
      Я поцеловал ее и выбрался на крышу – вдруг удастся узреть, как Дженни залезает под одеяло? Но занавески на ее окне были задернуты.

      – Смотри. Снова они.
      Мама показала вглубь Хай-стрит. Я повернул голову и увидел миссис Траншан, а вместе с ней – Дженни и Тристрама. Умный ход, ничего не скажешь. Я помогу твоей мамочке, и никто ничего не заподозрит, – какой хороший и милый мальчик, умненький Тристрам. С утра отец взял меня кататься, потом мама уговорила помочь ей с покупками. И вот тебе на – мои детишки.
      Мы подошли к ним в магазине зеленщика – миссис Траншан как раз представляла Тристрама хозяину.
      – А это существо – Тристрам Холланд. Его семья только что въехала в соседний дом – где раньше жили Харви.
      Хозяин магазина с сочувствием посмотрел на Тристрама.
      – Надеюсь, живется тебе неплохо, – сказал он, будто по соседству с миссис Траншан такое было почти невозможно. Тристрам кивнул.
      Тут миссис Траншан увидела нас.
      – Жуткая нынче погода. Моя мама согласилась.
      – Вы знаете парня Холландов?
      – Ну, мама, – запротестовала Дженни. Я подмигнул Тристраму, потом Дженни.
      – Я показываю ему город, – объяснила мне Дженни, – а он помогает нам делать покупки.
      Мы все вошли в мясную лавку, и миссис Траншан представила Тристрама старшему мяснику.
      – Рад с тобой познакомиться. Твоя мама открыла у нас счет.
      Ни у моей мамы, ни у миссис Траншан счета в мясном магазине никогда не было. Он никогда не требовался. Они понимающе переглянулись.
      Дальше мы пошли по магазинам вместе, и нельзя было не заметить, как мои дети тянутся друг к другу, – не потому, что вместе несли огромную кожаную сумку. Просто это было видно – виднее некуда, наверняка это замечали все прохожие. Казалось, что они – близнецы, и люди обращали на них внимание, улыбались… ну, что вы пялитесь, катитесь своей дорогой, нечего вмешиваться в чужую жизнь!
      Я плелся за этой парочкой, а мамы возглавляли шествие. Я вдруг ощутил себя четырнадцатилетним, и это было здорово. Тристрам в каждом магазине проходил обряд представления, и Дженни все больше становилось неловко за свою маму, но Тристрам держался молодцом.
      – Собор уже посмотрел? – спросил его я.
      – В общих чертах, – ответил он без энтузиазма.
      – Дженни днем могла бы тебя туда сводить, – намекнул я… ну, сейчас кто-то из них спросит, какого черта я лезу с советами. Энтузиазма у Тристрама чуть прибавилось, Дженни толкнула его локтем в бок. Надо спросить у мамы, сказала она мне, вообще-то она обещала помочь дома со стиркой. А что, если со стиркой поможет Вероника, опять намекнул я, но они в унисон застонали. Вероника котировалась исключительно низко.