Дженни сидела в углу класса с Синтией.
      – Говорят, в субботу ты была на танцах – с мальчиком. С Тристрамом?
      – Ты откуда знаешь, как его зовут?
      – У тебя весь стол этим именем исписан. Все знают, как его зовут.
      – Шутишь, что ли?
      – И не думаю. После школы каждый день уносишься, в выходные от тебя ни ответа ни привета. И вообще с нами разговаривать перестала – уж со мной точно.
      – Неправда.
      – Правда. Мы же говорим не только про школу и уроки. Иногда про что-то другое.
      – Например?
      – Про мальчиков, кто что носит и так далее. Едва мы соберемся, ты куда-то смываешься – то ли читать, то ли уроки делать, то ли просто мечтать.
      – Потому что это не разговоры, а дурость одна. Особенно про мальчишек. Уши вянут.
      – Не понимаю, почему это такая дурость. Ты же такая, как и все остальные. Раньше всегда была с нами.
      – То раньше, а то сейчас.
      – Из-за Тристрама? – Не совсем. Хотя…
      – Дженни. А ты не…
      – Не «что»?
      – Сама знаешь.
      – Не знаю.
      – Разрешила ему поцеловать себя? Ведь нет? Я знаю, у всех девчонок из старшего класса есть парни, даже у Сандры Робертс – ты же знаешь, какая она, – про них мне все известно. Но чтобы это позволила ты! Не представляю.
      Дженни захохотала, не в силах остановиться.
      – Вот я как раз про это. – Она едва не задохнулась от смеха. – Ну, не дурость ли? Нет, честно. Поцеловать? Дурость, и все. Ну и ну. Поцеловать!
      Все это она говорила как бы свысока, словно любому было ясно – ничего смешнее и быть не может.
      – Значит, ты у нас теперь Ее Высочество, да? Ну-ну. Возвышаться над другими – к хорошему это не приведет. Сама увидишь.
      И Синтия пулей выскочила из класса, а Дженни продолжала хохотать за столом.
      – Дженнифер, ты опять поздно. Каждый день одно и то же! Что это такое? – возмущалась мама.
      – Да все уроки, ма.
      – Уроки? А мне кажется, ты каждый вечер встречаешься с парнем Холландов. Во всяком случае, домой он приходит тогда же, когда и ты.
      – Ты подглядываешь.
      – Так я и думала. Ничего я не подглядываю, просто знаю, что вы встречаетесь. Так дело не пойдет, Дженнифер. Это же надо – из вечера в вечер! Естественно, ты имеешь право на друзей, но это не должно мешать учебе! А куда подевалась Синтия? Лучшая твоя подруга? Небось, поругались?
      – Но я же делаю уроки, и в школе все нормально. Тристрам мне даже кое в чем помогает.
      – Значит, он теперь твой учитель, да?
      – Ну, мама!
      – Нечего мне мамкать! Что ж, если в школе все в порядке, я молчу, но смотри, девушка, не дай Бог, если из школы на тебя пожалуются. И к сестре можно быть повнимательнее. А то оставила ее одну на танцах.
      – Никто ее не оставлял. Она сама слиняла.
      – Одна говорит одно, другая – другое.
      – Честно тебе говорю. Она слиняла сама.
      – Честно – значит честно.
      – Мы ее там прямо обыскались. Правду говорю.
      – Ладно, не надо меня уговаривать. – Миссис Траншан пожала плечами. – Я не твоя сестра, и мне экзамены не сдавать. Но учти – любое дело можно представить по-разному. Любое. Ладно, иди делать уроки.
      Дженнифер взлетела наверх, к комнате Вероники.
      – Зачем ты ей это сказала?
      – Что «это»? – переспросила Вероника, не поднимая головы.
      – Что мы тебя оставили на танцах одну? Это же враки.
      – Не знаю, что ты там бормочешь.
      – Знаешь, еще как. Ты сказала маме, что мы на танцах оставили тебя одну.
      – Я ей этого не говорила, но если она такое взяла в голову – значит, взяла. Что я могу поделать?
      – Но это же неправда! Ты можешь ей сказать!
      – Что сказать? Что ты с Тристрамчиком весь вечер от меня не отходили?
      – Никакой он тебе не Тристрамчик.
      – Не будь дурочкой. Он еще ребенок – такой же, как ты. Деточки-конфеточки. Ходите, как два лунатика, ничегошеньки вокруг не видите. Как два малолетних придурка. Детский сад. У него еще молоко на губах не обсохло.
      – Неправда! Врешь ты!
      – Хороша парочка. Строите из себя взрослых. А сами – малышня малышней.
      Дженни ничего не могла понять. Она смотрела на сестру и ничего не понимала.

      – Они просто ничего не понимают, да?
      Голова Дженни лежала на голой груди Тристрама.
      – Кто?
      – Все они. Про нас.
      Тристрам медленно погладил ее по спине, а я, замерзая под пронизывающим ветром, поежился на своем табурете.
      – Чего это ты вдруг? – спросил он.
      – Потому что про нас болтать стали глупости всякие.
      – Ничего они про нас не знают. Ничего. – Он перекатился на живот. – Мой отец считает, будто знает, а сам – ни черта.
      – Но, Тристрам, что же они все на нас окрысились? В школе и даже дома?
      – В школе?
      – Синтия со мной больше разговаривать не желает. А другие девочки вообще в мою сторону не смотрят.
      – Дуры потому что. Все дуры.
      – Так не бывает, чтобы все. А наши семьи? Тоже, что ли, все дураки и дуры?
      – Почему нет? Что они про нас знают?
      – А как тогда объяснить? Другой-то причины нет. Мы же никому ничего не сделали.
      – А пошли они все в болото, – прошептал Тристрам, уткнувшись носом в одеяло.
      – Тристрам!
      – А что? Если они к нам так – что остается делать? Плевать я на них хотел?
      – Как это «плевать»? Это же родители, семья!
      – А я?
      – Что «ты»?
      – Вот мы с тобой и есть семья. Настоящая семья. Ты и я. Вдвоем. А все остальные – побоку. Не должны они вмешиваться в нашу жизнь. Понимаешь?
      Она согласно прижалась к нему, сунула голову под одеяло.
      – Тристрам! А ты… ты ведь меня… любишь? Любишь?
      Он вздохнул и уставился на крышу сарая.
      – Ну зачем, – спросил он вдруг усталым голосом, – зачем ты все время задаешь такие вопросы?
      Она высунула голову из-под одеяла и выжидательно смотрела на него.
      – Любишь ведь, правда?
      Он снова вздохнул и обнял ее.
      – Дурацкий вопрос, потому что… потому что об этом можно и не спрашивать. Так же?
      Она забралась на него и поцеловала его в нос.
      – И никто нам не нужен, правда? – Она улыбнулась. – Никто-никто.
      Я весь извелся – тут не хватит никаких сил. Проскользнув через кусты, я вернулся в дом.

      – По-моему, надо что-то предпринять.
      – Насчет чего, дорогая?
      Реймонд Траншан опустил газету с кроссвордом и посмотрел в сторону кровати жены.
      – Насчет Дженнифер и Тристрама, разумеется.
      – Что теперь?
      – Уж больно часто встречаются. Рановато им еще.
      – Что рановато?
      – Столько времени проводить вместе.
      Ну, завелся у нее приятель – что здесь плохого?
      – Ты просто слепой. Ничего не замечаешь, да? Они все время вместе. Буквально все время. В ее возрасте это никуда не годится.
      – По-моему, она вполне счастлива. Насчет уроков претензий к ней нет. Если за кого надо опасаться, так это за Веронику. Уж скорее бы сдала свои экзамены – сдала или провалила.
      – Что еще за теория?
      – Ее всю трясет от зависти. А на тебе это аукается.
      – Конечно, кругом виновата я. Если бы ты иногда отрывал взгляд от телевизора, ты бы сам все увидел.
      – Что именно?
      Он откинулся назад на постели, пытаясь заглянуть в кроссворд.
      – Да этот ее выдуманный мир. Их выдуманный мир. Только посмотри – сразу увидишь. Ты же отец в конце концов! Прояви отцовский авторитет. А то все я да я. Понимаешь?
      Он снова сел в постели, нахмурился.
      – Ты это серьезно?
      – Ты же ее отец. Поговори с ней.
      Дженни вошла в гостиную, бросила на диван ранец, чмокнула отца в голову и рухнула в кресло.
      – Снова задержалась, – сказал он, почти с вопросительной интонацией.
      – Да. Мама мне уже сказала.
      – А-а. – Он потер подбородок. – Вообще-то она права, если честно.
      – Насчет чего?
      – Насчет тебя. Что все время приходишь поздно. – Изучающим взглядом он обвел комнату. – С Тристрамом была?
      – Немножко. Вместе шли из школы домой.
      Отец взглянул на часы, потом на дочь. Снова окинул взглядом комнату.
      – Как поживает Синтия?
      – Нормально.
      – Что-то ее давно не видно. Все внимание – Тристраму?
      – Синтию я целый день в школе вижу. А Тристрам мне нравится. Я думала, тебе тоже.
      – Да, мне тоже. Симпатичный паренек. Но вы очень много времени проводите вместе.
      Глаза Дженни широко раскрылись, рот чуть перекосился.
      – Я не говорю, что это плохо. Просто вы очень много времени проводите вместе.
      – Он тебе не нравится. Голос ее задрожал.
      – Нравится. Я же тебе сказал. Просто вы все время вместе.
      – Ну и что? Он мне нравится. – Голос взлетел до фальцета, в нем появились враждебные нотки. – Что ты имеешь против?
      – Дженни, успокойся. Зачем сразу так? Я просто хочу поговорить. Поболтать – от этого никакого вреда не будет. Я ведь твой отец.
      – Ничего себе «поболтать»! Ты хочешь мне что-то сказать, а сам не говоришь! И все вы так! Но мне все равно.
      – Дженнифер.
      Голос его зазвучал строго.
      – Все равно. Так и знай! Она уже плакала.
      – Успокойся. Я просто хотел поговорить насчет тебя и Тристрама. Я не…
      – Вот и не надо. Не хочу, чтобы ты говорил о Тристраме. Никогда. У него с тобой ничего общего. Ничего, понял? Ничего. Ничего. Ничего.
      – Дженнифер. Я не позволю тебе разговаривать со мной в таком тоне. Я твой отец. Я люблю тебя. И просто хочу поговорить о тебе и Тристраме. Только и всего.
      Он старался сдерживаться.
      – Нет! Нет! Нет! Ты меня не любишь! Никто из вас меня не любит, а ты – тем более! Но мне все равно! Все равно!
      Терпение отца лопнуло.
      Тогда слушай, что я тебе скажу, девушка. Кричать на меня в моем доме я не позволю никому. Ни тебе, ни твоей сестре. Можешь считать меня выжившим из ума стариком, но вести себя вот так я тебе не позволю. Человек не всегда может делать, что хочет, и ты уже достаточно взрослая, чтобы так реветь, понятно? Такого отношения к себе я терпеть не буду. Ни при каких обстоятельствах. Понятно? На улице делай, что хочешь. Но в этом доме – не смей. А теперь иди к себе в комнату Слышишь? Иди к себе.
      Утирая слезы рукавом, Дженни подобрала ранец и поплелась в свою комнату. Села на кровать, обняла подушку и еще немножко поплакала – не больше минуты Потом посмотрела на кукол, что сидели на шкафу, и улыбнулась им.
      Отец внизу все еще дрожал от гнева.
      Через час она спустилась к обеду. Прежде чем зайти в кухню, поцеловала отца в щеку и извинилась. Он что-то пробурчал в ответ, принимая извинения, хотел даже обнять дочь за плечи. Но не смог.

      Миссис Траншан широким шагом шла по Хай-стрит и то и дело нетерпеливыми окриками подгоняла Дженни и Тристрама, которые все время отставали. Они тащили ее сумки с покупками и отнюдь не шли вразвалочку, но, стоило им приблизиться к ней, она тут же ускоряла шаг. В магазинах дети держались в сторонке, словно прятались, не хотели, чтобы их замечали. Зеленщик улыбнулся им из-за прилавка.
      – Скромничаем сегодня, да? – крикнул он.
      Они либо не услышали, либо не захотели отвечать.
      – Вот молодежь пошла! Никакого уважения. Дженни и Тристрам, едва перебирая ногами, подошли поближе, чтобы продавец высыпал овощи в сумки. Неловко взяли пакет с морковкой – и уронили его.
      – Дети! – взвилась миссис Траншан.
      – Все они одинаковые, – согласился зеленщик. Закончив с покупками, они вернулись к машине. Миссис Траншан бросила свое тело на сиденье водителя, дети устроились сзади.
      – Не понимаю, что сегодня с вами творится. Как два лунатика. Все из рук валится. Люди внимание обращают.
      – Извини, мамочка.
      – Мы не нарочно.
      – Извини. Ха-ха.
      В тот день уроки обоим давались с трудом. Они сидели в своих комнатах, и, казалось бы, ничто их не отвлекало, но сосредоточиться на учебниках никак не могли.
      Вечером они смотрели телевизор вместе с родителями Тристрама.
      – На разговор не тянет, да? – дружелюбно спросил Джеффри Холланд.
      – Устал, – отозвался Тристрам.
      – Устал – значит, твое место в постели. – Отец нахмурился, потом усмехнулся. – В смысле, спать пора.
      Тристрам оставил шутку без внимания, но Дженни слегка покоробило. Через несколько минут, не говоря ни слова, не подавая никакого знака, они дружно поднялись.
      – Уходишь, Дженни?
      – Пойдем проветримся, – ответил за нее Тристрам. – В город и обратно.
      – Свежий воздух – великое дело. То, что надо. – Отец протянул Дженни руку. – Рад был вас видеть, девушка.
      Дженни взяла протянутую руку. Они обменялись официальным рукопожатием, и он подмигнул ей.
      – Долго не задерживайся, сынок, – раздался им вслед голос миссис Холланд.
      Они прошли по Малберри-роу и направились в сторону собора.
      – Странно он себя ведет со мной.
      – Кто? Мой отец?
      – Подмигнул мне. Я так удивилась.
      – Это он так, для юмора. Келвин тоже иногда подмигивает.
      – Ну, Келвин – это другое дело.
      – Может, и другое. Не знаю.
      Чтобы срезать путь к собору, они пересекли Хай-стрит. Откуда-то впереди доносился шум. Слышались песни, выкрики. Оказалось, это ребята из школы Тристрама – двое из его класса, еще пятеро – классом старше.
      – Смотрите-ка! Холланд. С подружкой. Они окружили Дженни и Тристрама. Общество друг друга придавало им уверенности в себе – шайка вышла поразмяться. Но вид у них был вполне безобидный.
      – Тут рядом с почтой вечеринка. Вы туда?
      – Нет, просто гуляем. Это ребята из нашей школы, – объяснил Тристрам Дженни.
      Ребята дружно отвесили Дженни поклон.
      – А это кто?
      – Я Дженни.
      – Неужели? Прекрасная Дженни! Как же, нам про тебя все известно.
      Дженни взглянула на Тристрама. Тристрам замер.
      – Нам про тебя все известно, – повторили они хором.
      – Болтаете, сами не знаете, что, – сказал им Тристрам.
      – Так уж и не знаем. Значит, прогуливаемся субботними вечерами, да? Тут все ясно, а, братва?
      – Заткнитесь. Ни черта вы не знаете, – зловеще прошипел Тристрам.
      Дженни сжала его локоть. Парни это заметили, кто-то показал на них пальцем и подмигнул.
      – Нас семеро, а он – заткнись. Ох, важная птица, этот Холланд. И ведь не боится! Ну, понятно, когда рядом такая поддержка. Значит, девушку прогуливаем, да? Прогуливаем!
      Дурных помыслов у них все же не было.
      – Сказал же вам, заткнитесь!
      – Нервы! Нервы! – закричали они хором. Тристрам взял Дженни за руку и попытался пройти мимо ребят. Но их не пропустили.
      – Шли бы на свою дурацкую вечеринку! – Эти шутки Тристраму явно надоели.
      – Тристрам, не надо, – попыталась успокоить его Дженни.
      – «Тристрам, не надо», – скопировал ее кто-то из ребят. – «Тристрам, не надо», – закричали все они фальцетом. – Тристрам, Тристрам, Тристрам, – затянули они нараспев. – Не гуляй по вечерам. Тристрам, Тристрам. Гуляет по вечерам с Дженни. Дженни. Прогуливается с Дженни. Дженни. Дженни.
      Тристрам неожиданно улыбнулся, поднял глаза к небу, скривился – и врезал ближайшему из парней по лицу.
      Парень отступил на шаг, и секунд пять стояла полная тишина. Потом, оттеснив Дженни в сторону, они пошли на него. Все продолжалось не больше минуты. Шестьдесят секунд мелькали кулаки, руки, ноги – легкая потасовка. Дженни, обхватив себя руками, стояла у входа в аллею и молча смотрела на драку. Шестьдесят секунд. Тристрам лежал на земле, держась руками за живот, кто-то напоследок пнул его в грудь. И семь парней убежали, распевая: «Тристрам. Дженни. Тристрам. Дженни».
      Дженни склонилась над ним. Он не плакал. Медленно, опираясь на руку Дженни, поднялся на ноги. На правой щеке появилась царапина, из уголка рта стекала малюсенькая струйка крови. Глаза его были широко раскрыты, будто он сгорал от любопытства.
      – Изо рта кровь – они тебя порезали?
      – Нет, – пробурчал он. – Просто язык прикусил. И он одарил ее нежной улыбкой.
      Он согнулся, все еще держась за живот, а она тем временем утирала кровь с его лица.
      – Ничего страшного.
      Он снова ей улыбнулся, и она улыбнулась в ответ.
      – Они тебя не сильно? Тристрам покачал головой.
      Мимо прошел человек. Вдруг он остановился и вернулся.
      – Ты цел, сынок?
      – Да, все нормально. Маленький несчастный случай. Мужчина вгляделся в детские лица.
      – Ты ведь дочка Траншанов? Она кивнула, но ничего не сказала.
      – У тебя точно все на месте, сынок?
      Но Тристрам смотрел на Дженни, и они уже шли по аллее. Мужчина что-то пробормотал себе под нос.
      У ворот храма они остановились. Посмотрели на главную башню, повернулись и пошли домой.
      – Тристрам, ты хоть знаешь, который час? Мама просила тебя не задерживаться.
      – Извини, – пробурчал Тристрам, потому что у него болел язык.
      – Что это у тебя с лицом?
      – Упал.
      – Упал? Понятно. Все два часа так и падал?
      – Мы ходили гулять. К собору.
      – К собору? Ничего себе, прогулочка. Совсем не обязательно мне врать.
      – Правду говорю. Мы ходили к собору. Тристрам поднялся, чтобы выйти из комнаты.
      – Куда это ты? Мы же разговариваем. Разве я сказал тебе, что ты можешь идти?
      – Извини.
      – И не говори со мной таким тоном.
      – Извини.
      – Тристрам, я тебя предупредил. Не смей со мной так разговаривать.
      – Я только сказал «извини». И мы правда ходили к собору.
      – Ну, не хочешь по-человечески, иди спать.
      – Но, папа…
      – Иди спать, я сказал.
      – Папа…
      – Иди, иди.

      В своем маскировочном наряде я начинал чувствовать себя глупо. Идти за ними следом – это было так естественно, зачем маскироваться? А то совсем смешно получится – они обернутся, увидят меня, и если чему и удивятся, то как раз моей одежде.
      Шли они очень медленно, мне все время приходилось останавливаться и оборачиваться, чтобы их не догнать. Они скрываются за углом, я медленно иду за ними, поворачиваю – а они в нескольких ярдах от меня. Приходилось отскакивать назад и ждать. Они держались за руки и глядели себе под ноги, но не разговаривали.
      У соборных ворот они остановились, постояли, поглядели по сторонам. Тристрам на что-то показал, Дженни согласно кивнула. Потом они прошли в собор, а я попробовал разглядеть, что именно Дженни увидела на воротах, но ничего не нашел и проследовал за ними в церковь.
      У скамеек их не было, не было и у клироса, и за алтарем, и в боковых часовнях. Я тихонько подошел ко входу в склеп и остановился – не слышно ли каких-нибудь звуков? Тишина была полной. Я обошел весь склеп, но найти их не смог. Маленькие ангелы исчезли, ускользнули от меня. А ведь они не знали, что я за ними слежу, и не могли прятаться специально. Нет. Значит, они просто исчезли. Может, укрылись в каком-то тайнике? Черт, надо этот тайник найти, я должен видеть все. В худшем случае мне это обойдется в несколько тысяч фунтов. Всего несколько тысяч – и к моим услугам будет подземный тоннель, который подведет меня сверху к их маленькому тайнику. А дальше в ход пойдет моя ручная дрель. Господи, ну и мечты. Тьфу! Я поднялся из склепа, сел на одну из церковных скамей и стал ждать.
      На сей раз я захватил с собой школьный учебник, и он мне пригодился. Они появились почти через час. Я уткнулся носом в книжку, как в молитвенник. «Культовые обряды южно-американских индейцев перекликаются с культурой северного Китая».
      Выглядели дети повеселее, они улыбались, болтали и посмеивались, спины распрямлены. Где-то в глубинах собора хранилась их тайна – в этом тайном гнездышке они занимались тем, чем нельзя было заниматься в храме.
      Вечером они снова встретились – в своем сарае. Расположились на ватном одеяле. Просто сидели, скрестив ноги, и смотрели друг на друга.
      – Все то же самое, – сказала Дженни. – Не могу с ними разговаривать, и все.
      – Может, это они.
      – Что «они»?
      – Может, это они больше не могут с нами разговаривать. Мы растем, а им хочется, чтобы мы оставались детишками и продолжали их любить.
      – Чтобы их любить, не обязательно быть детишками.
      – Может, они этого не понимают.
      – Вообще-то я стараюсь. Правда. Ты ведь тоже? Но ничего не получается. Будто мы все стали какими-то другими.
      – Ну их. Глупые они. Что мы можем сделать?
      Дженни задумалась. И правда, Дженни, ну их к чертям собачьим. Так им и скажи. Дети мои, разве они вам нужны?
      – Наверное, ничего, – сказала она наконец. – Но это такая глупость.
      Она упала на Тристрама и стала его тормошить, он взял в руки ее лицо.
      – Глупость. Еще какая.
      Они лежали на одеяле, прижавшись друг к другу. Я ждал, но ничего не произошло. Ну и ладно. Скоро они поднялись, сложили одеяло и ушли. Ну и ладно.

      – Опять мечтаешь, Холланд. Только и делаешь, что мечтаешь. Пришел ко мне на урок – изволь слушать. Не хочешь – до свидания. Ну? О чем я тебя спросил, Холланд?
      Тристрам взглянул на учителя. Сзади его ткнули в спину линейкой.
      – Давай, Холланд, не стесняйся. Говори. Мы тебя слушаем. Что я только что сказал? Повтори. Что я сказал?
      – Не знаю, сэр.
      – Не знаешь? Значит, не знаешь. Как думаешь, зачем ты сюда приходишь? Ты можешь чего-то не знать перед тем, как пришел сюда. Но здесь я тебе рассказываю, и ты уже должен это знать, Холланд.
      Сзади его снова ткнули линейкой. Он не шевельнулся.
      – Извините, сэр.
      – Извините? Извинить мне нетрудно. Как бы тебе не пришлось перед собой извиняться. Ведь на носу экзамены. Так ты далеко не уедешь. Понимаешь, Холланд? Далеко не уедешь.
      – Понимаю, сэр.
      – Если снова будешь мечтать – выгоню. Из класса и вообще отовсюду. Так дальше дело не пойдет. Живешь в каком-то своем мирке. На всех смотришь свысока. Сколько тебе лет?
      – Четырнадцать, сэр.
      – Четырнадцать, а уже смотришь свысока. До чего распустился! Нет, так не пойдет. Ты меня понял? Тоже мне, аристократ нашелся! То, что ты делаешь на улице, – твое дело. Пусть об этом пекутся твои родители. Но здесь – здесь командую я. Это понятно?
      – Понятно, сэр.
      – Вот и прекрасно. Помни об этом.
      Тристрама снова ткнули в спину линейкой, кто-то дунул через трубочку вымоченным в чернилах шариком из промокашки и попал ему в шею. На радость всему классу Тристрам вытер чернила рукой. Учитель смотрел на него с улыбкой.
      – Дженнифер Траншан. Задержись, пожалуйста. Остальные девочки шумной ватагой высыпали из класса. Кое-кто захихикал, показывая на Дженни пальцем.
      – Что-то дела у нас не очень, Дженнифер.
      – Да, мисс.
      – Ты даже не знаешь, о чем я говорю, так ведь? Если нетрудно, смотри не в сторону, а на меня.
      – Да, мисс.
      Дженни воззрилась на нее невидящим взглядом.
      – Так вот, дела у тебя идут не очень. Не знаю, что с тобой происходит. Ты ведь была одной из лучших моих учениц. Уроки всегда сделаны; в классе тебя уважали; всегда вела себя достойно. Что случилось? Работаешь явно хуже, на уроках не слушаешь. Ты сейчас-то меня слышишь?
      – Да, мисс.
      – И на том спасибо. Ну, хорошо, что-нибудь приключилось дома? Что-то такое, о чем ты не можешь поговорить с родителями?
      Дженни не ответила.
      – Что-то не так дома, да? Или в школе?
      – Нет, мисс.
      – Что же тогда? Если дома все в порядке, в школе тоже… А книжку, которую дал врач, ты прочитала?
      – Да, мисс.
      – Так. Ну, в чем же тогда дело?
      – Ни в чем.
      – Дженнифер, – дружелюбных ноток в голосе поубавилось, – я преподаю вот уже почти двадцать лет. Я научилась распознавать, когда с человеком что-то происходит, и я здесь для того, чтобы помочь. – Она твердо уперлась руками в крышку стола. – Так что с тобой такое?
      – Я же вам сказала. Ничего. Все нормально.
      – А я тебе говорю, что преподаю уже двадцать лет, и делать из меня дурочку не надо. Так в чем дело?
      – Ни в чем. Честно.
      – Понятно. – Она оглядела свои чистые, без колец, руки. – Не хочешь мне говорить?
      – Да говорить-то нечего. Правда. Дженни начала уставать от этого разговора.
      – Если тебе моя помощь не нужна, значит, не нужна – тут я ничего не могу поделать. Но хочу тебя предупредить, милая. Это твое отношение к окружающим – вы, мол, все меня недостойны – ничем хорошим не кончится. Уверяю тебя. К людям так относиться нельзя. – Она сжала пальцы. – Итак, девочка?
      – Да, мисс?
      – Это все, что ты можешь сказать?
      – Да, мисс.
      – Ты совершенно невыносима. Да-да, совершенно. Иди с глаз моих, побегай там где-нибудь, может, развеешься.
      – Да, мисс.
      В коридоре столпились одноклассницы Дженни. Перешептываясь, они ждали.
      – Видите, – сказала Синтия. – Видите?

      В следующую неделю времени для ребятишек у меня почти не было. Мой экзамен по вождению назначили на пятницу, и каждый вечер мы с отцом часа по два мотались по городу. Вместе ездили и в школу, а там за руль садился он и уже сам ехал на работу. Иногда на переменах и во время ланча я видел Тристрама, и все вроде было как обычно, правда, он несколько сторонился парней, с которыми раньше водил дружбу. Ну, решил я, эту пробоину залатать нетрудно. Мелкие свары и стычки – дело обыкновенное, кто-то сам выпадает из компании, кого-то изгоняют. Но в любом случае такие конфликты – временные, и я не стал придавать этому значения.
      После занятий Тристрам продолжал встречаться с Дженни, а коль скоро от мальчишеских дел он был свободен, ускользнуть со школьного двора не составляло труда, и, довольные, они вместе шли домой, держась за руки.
      Вторую половину пятницы отец себе освободил.
      – Не для того я покупал машину и все это время тебя натаскивал, чтобы ты завалил вождение. Верно, сынок?
      – Конечно, па.
      Мы только подъезжали к месту сдачи экзамена, а я уже вовсю мечтал. Сначала будем ездить за город после школы, потом на целый день, а потом… а потом…
      – Ты ведь не нервничаешь, сынок? Нервничать ни к чему.
      – Все нормально, папа.
      Но я нервничал. Желудок мой совсем разгулялся, ладони вспотели, и я уже представлял себе, что во время экзамена руль так и норовит выскользнуть из рук.
      – Пустяки это. Жизнь куда сложнее, разве не так? Стало быть, нервничать да бояться тут нечего. Вообще, сынок, никогда не бойся жизни. Будь с ней полюбезнее, и она всегда возьмет твою сторону.
      – Да, папа.
      Господи, Боже правый, я так хочу домой. Зачем мне этот дурацкий экзамен? И на кой черт мне машина? Не-ет, а как же поездки за город? А все остальное?