...Князь медленно отступал из комнаты в комнату, и сероватые дымы лезли за ним, бальными огнями горел зал. На занавесах изнутри играли и ходуном ходили огненные тени.
      В розовом шатре князь развинтил горелку лампы и вылил керосин в постель; пятно разошлось и закапало на ковер. Горелку Тугай швырнул на пятно. Сперва ничего не произошло: огонек сморщился и исчез, но потом он вдруг выскочил и, дыхнув, ударил вверх, так что Тугай еле отскочил. Полог занялся через минуту, и разом, ликующе, до последней пылинки, осветился шатер.
      - Теперь надежно, - сказал Тугай и заторопился.
      Он прошел боскетную, биллиардную, прошел в черный коридор, гремя, по винтовой лестнице спустился в мрачный нижний этаж, тенью вынырнул из освещенной луной двери на восточную террасу, открыл ее и вышел в парк. Чтобы не слышать первого вопля Ионы из караулки, воя Цезаря, втянул голову в плечи и незабытыми тайными тропами нырнул во тьму...
      * Михаил Булгаков. Летучий голландец
      Дневничок больного
      Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
      OCR Гуцев В.Н.
      У нас больного Т. дорздрав по ошибке
      заслал в Аксаковский санаторий. А там
      ему, больному, говорят: "Вы ошибочно сюда
      засланы". И он обратно поехал. Так и на
      луну могут послать!
      Рабкор 1043.
      5-го июля. Кашлять я начал. Кашляю и кашляю. Всю ночь напролет. Мне бы спать надо, а я кашляю.
      7-го июля. Записался на прием.
      10-го июля. Стукал молоточком и сказал: "Гм!" Что это значит - это "гм"?
      11-го июля. Сделали рентгеновский снимок с меня. Очень красиво. Весь темный, а ребра белые.
      20-го июля. Поздравляю вас, дорогие товарищи, у меня туберкулез. Прощай, белый свет!
      30-го июля. Послали меня в санаторий "Здоровый дух" на курорт. Получил на 2000 верст подъемные и бесплатный билет жесткого класса с тюфяком.
      1-го августа. ...и с клопами. Еду, очень красивые виды. Клопы величиной с тараканов.
      5-го августа. Приехал в Сибирь. Очень красивая. На лошадях ехал в сторону немного - 293 версты. Кумыс.
      6-го августа. Вот тебе и кумыс! Они говорят, что это ошибка. Никакого туберкулеза у вас нет. Опять снимок делали. Видел свою почку. Страшно противная.
      8-го августа. И потому я сейчас записываю в Ростове-на-Дону. Очень красивый город. Еду в здравницу "Солнечный дар" в Кисловодск.
      12-го августа. Кисловодск. И ничего подобного. Почка тут ни при чем. Говорят: какой черт вас заслал сюда?!
      15-го августа. Я пишу на пароходе, якобы с наследственным сифилисом, и еду в Крым (в скрытой форме). Меня рвет вследствие качки. Будь оно проклято, такое лечение.
      22-го августа. Ялта, превосходный город, если б только не медицина! Загадочная наука. Здесь у меня глисты нашли и аппендицит в скрытой форме. Я еду в Липецк Тамбовской губернии. Прощай, водная стихия Черного моря!
      25-го августа. В Липецке все удивляются. Доктор очень симпатичный. Насчет глистов сказал так:
      - Сами они глисты!
      Подвел меня к окошку, посмотрел в глаза и заявил:
      - У вас порок сердца.
      Я уж так привык, что я весь гнилой, что даже и не испугался. Прямо спрашиваю: куда ехать?
      Оказывается, в Боржом.
      Здравствуй, Кавказ!
      1-го сентября. В Боржоме даже не позволили вещи распаковать. Мы, говорят, ревматиков не принимаем.
      Вот уж я и ревматиком стал! Недолго, недолго мне жить на белом свете! Уезжаю опять в Сибирь на...
      10-го сентября. ...Славное море, священный Байкал! Виды тут прелестные, только уж холод собачий. И сибирский доктор сказал, что это глупо, разъезжать по курортам, когда уже скоро снег пойдет. Вам, говорит, надо сейчас ехать погреться. Я, говорит, вас в Крым махану... Говорю, что я уже был. Мерси. А он говорит: где вы были? Я говорю: в Ялте. А он говорит: я, говорит, вас пошлю в Алупку. Ладно, в Алупку - так в Алупку! Мне все равно, хоть к черту на рога. Купил шубу и поехал.
      25-го сентября. В Алупке все заперто. Говорят: поезжайте вы домой, а то, говорят, мечетесь вы по всей Республике, как беспризорный. Плюнул на все и поехал к себе домой.
      1-го октября. И вот я дома. Пока я ездил, жена мне изменила. Пошел я к доктору. А он говорит: вы, говорит, человек совсем здоровый, как стеклышко. А как же так, спрашиваю, меня гоняли? А он отвечает: просто ошибка! Ну, ошибка и ошибка. Завтра иду на службу.
      Больной э 555.
      * Михаил Булгаков. Гениальная личность
      Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
      OCR Гуцев В.Н.
      Секретарь учка, присутствовавший на
      общем собрании членов союза на ст.
      Переездная Донецких железных дорог,
      ухитрился заранее не только заготовить
      резолюции для собрания, но даже записать
      его протокол.
      Все были поражены такой гениальностью
      секретаря.
      Рабкор Гвоздь
      1
      Секретарь учка сидел в зале вокзала и грыз перо. Перед секретарем лежал большой лист бумаги, разделенный продольной чертой. На левой стороне было написано: "Слушали", на правой: "Постановили". Секретарь вдохновенно глядел в потолок и бормотал:
      - Итак, стало быть, вопрос о спецодежде. Верно я говорю, товарищи? Совершенно верно! - сам себе ответил секретарь хором. - Правильно! Поэтому: слушали, а слушав, постановили... - Секретарь макнул перо и стал скрести: "Принять всесторонние меры к выдаче спецодежды без перебоев, снабжая спецодеждой в общем и целом каждого и всякого". - Принимается, товарищи? Кто против? - спросил секретарь у своей чернильницы.
      Та ничего не имела против, и секретарь написал на листке: "Принято единогласно". И сам же себя похвалил: - Браво, Макушкин!
      - Таперича что у нас на очереди? - продолжал секретарь. - Касса взаимопомощи: ясно, как апельсин. Ну, в кассе денег нет, это - ясно, как апельсин. И, как апельсин же ясно, что ссуды вовремя не возвращают. Стало быть: слушали о кассе, а постановили: "Всемерно содействовать развитию кассы взаимопомощи, целиком и полностью привлекая транспортные низы к участию в кассе, а равно и принять меры к увеличению фонда путем сознательного своевременнного возвращения ссуд целиком и полностью!" Кто против? победоносно спросил Макушкин.
      Ни шкаф, ни стулья не сказали ни одного слова против, и Макушкин написал: "Единогласно".
      Открылась дверь, и вошел сосед.
      - Выкатывайся, - сказал ему Макушкин, - я занят: протокол собрания пишу.
      - Вчерашнего? - спросил сосед.
      - Завтрашнего, - ответил Макушкин.
      Сосед открыл рот и так, с открытым ртом, и ушел.
      2
      Зал общего собрания был битком набит, и все головы были устремлены на эстраду, где рядом с графином с водой и колокольчиком стоял тов. Макушкин.
      - Первым вопросом повестки дня, - сказал председатель собрания, - у нас вопрос о спецодежде. Кто желает?
      - Я, я... я... я... - двадцатью голосами ответил зал.
      - Позвольте, товарищ, мне, - музыкальным голосом допросил Макушкин.
      - Слово предоставляется т. Макушкину, - почтительно сказал председатель.
      - Товарищи, - откашлявшись, начал Макушкин и заложил пальцы в жилет, каждому сознательному члену союза известно, что спецодежда является необходимой...
      - Правильно!! В июне валенки выдавали! - загремел зал.
      - Попрошу не перебивать оратора, - сказал председатель.
      - Поэтому, дорогие товарищи, необходимо принять всесторонние меры к выдаче спецодежды без перебоев.
      - Верно! Браво! - закричал зал. - Парусиновые штаны прислали в январе!!
      - Ти-ше!
      - Предлагаю ораторам не высказываться, чтобы не терять времени, сказал Макушкин, - а прямо приступить к обсуждению резолюции.
      - Кто имеет резолюцию? - спросил председатель, сбиваясь с пути.
      - Я имею, - скромно сказал Макушкин и мгновенно огласил резолюцию.
      - Кто против? - сказал изумленный председатель. Зал моментально и единодушно умолк
      - Пишите: при ни одном воздержавшемся, - сказал пораженный председатель секретарю собрания.
      - Не пишите, товарищ, у меня уже записано, - сказал Макушкин, сияя глазами.
      Общее собрание встало, как один человек, и впилось глазами в Макушкина.
      - Центральный парень, - сказал кто-то восхищенно, - не то что наши сиволапые!
      x x x
      Когда общее собрание кончилось, толпа провожала Макушкина по улице полверсты, и женщины поднимали детей на руки и говорили:
      - Смотри, вон Макушкин пошел. И ты когда-нибудь такой будешь.
      * Михаил Булгаков. Главполитбогослужение
      Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
      OCR Гуцев В.Н.
      Конотопский уисполком по договору от
      23 июля 1922 г. с общиной верующих
      поселка при ст. Бахмач передал последней
      в бессрочное пользование богослужебное
      здание, выстроенное на полосе
      железнодорожного отчуждения и
      пристроенное к принадлежащему Зап. ж. д.
      зданию, в коем помещается жел.
      дорожная школа.
      Окна церкви выходят в школу.
      Из судебной переписки
      Отец дьякон бахмачской церкви, выходящей окнами в школу, в конце концов не вытерпел и надрызгался с самого утра в день Параскевы Пятницы и, пьяный как зонтик, прибыл к исполнению служебных обязанностей в алтарь.
      - Отец дьякон! - ахнул настоятель, - ведь это что же такое?.. Да вы гляньте на себя в зеркало: вы сами на себя не похожи!
      - Не могу больше, отец настоятель! - взвыл отец дьякон, - замучили, окаянные. Ведь это никаких нервов не хва...хва...хватит. Какое тут богослужение, когда рядом в голову зудят эту грамоту. Дьякон зарыдал, и крупные, как горох, слезы поползли по его носу, - верите ли, вчера за всенощной разворачиваю требник, а перед глазами огненными буквами выскакивает: "Религия есть опиум для народа". Тьфу! Дьявольское наваждение. Ведь это ж... ик... до чего ж доходит?.. И сам не заметишь, как в кам...ком...мун...нистическую партию уверуешь. Был дьякон - и, ау, нету дьякона! Где, спросят добрые люди, наш милый дьякон? А он, дьякон... он в аду... в гигиене огненной.
      - В геенне, - поправил отец настоятель.
      - Один черт, - отчаянно молвил отец дьякон, криво влезая в стихарь, одолел меня бес!
      - Много вы пьете, - осторожно намекнул отец настоятель, - оттого вам и мерещится.
      - А это мерещится? - злобно вопросил отец дьякон.
      - Владыкой мира будет труд!! - донеслось через открытые окна соседнего помещения.
      - Эх, - вздохнул дьякон, завесу раздвинул и пророкотал: - Благослови, владыка!
      - Пролетарию нечего терять, кроме его оков.
      - Всегда, ныне, и присно, и во веки веков, - подтвердил отец настоятель, осеняя себя крестным знамением.
      - Аминь! - согласился хор.
      Урок политграмоты кончился мощным пением "Интернационала" и ектений:
      Весь мир насилья мы разрушим до основания! А затем...
      - Мир всем! - благодушно пропел настоятель.
      - Замучили, долгогривые, - захныкал учитель политграмоты, уступая место учителю родного языка, - я - слово, а они - десять!
      - Я их перешибу, - похвастался учитель языка и приказал: - Читай, Клюкин, басню.
      Клюкин вышел, одернул пояс и прочитал:
      Попрыгунья стрекоза
      Лето красное пропела.
      Оглянуться не успела...
      - Яко Спаса родила!! - грянул хор в церкви. В ответ грохнул весь класс и прыснули прихожане. Первый ученик Клюкин заплакал в классе, а в алтаре заплакал отец настоятель.
      - Ну их в болото, - ошеломленно хихикая, молвил учитель, - довольно, Клюкин, садись, пять с плюсом.
      Отец настоятель вышел на амвон и опечалил прихожан сообщением:
      - Отец дьякон заболел внезапно и... того... богослужить не может.
      Скоропостижно забелевший отец дьякон лежал в приделе алтаря и бормотал в бреду:
      - Благочестив... самодержавнейшему государю наше... замучили, проклятые!..
      - Тиш-ша вы, - шипел отец настоятель, - услышит кто-нибудь, беда будет...
      - Плевать... - бормотал дьякон, - мне нечего терять... ик... кроме оков.
      - Аминь! - спел хор.
      Примечание "Гудка":
      В редакции получен материал, показывающий, что дело о совместном пребывании школы и церкви в одном здании тянется уже два года. Просьба всем соответствующим учреждениям сообщить, когда же кончится это невозможное сожительство?
      * Михаил Булгаков. Золотистый город
      Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
      OCR Гуцев В.Н.
      I
      ПИЩА БОГОВ
      Жуткая свинья. От угла рояля до двери в комнату Анны Васильевны.
      - Вася!! Ведь ты врешь?
      - Вру? Вру? Поезжайте сами посмотрите! Это обидно, в конце концов, все, что ни скажу, все вру! Сто восемнадцать пудов свинья.
      - Ты сам видел?
      - Все видели.
      - Нет, ты скажи, ты сам видел?
      - Ну... мне Петров рассказывал... Чудовищная свинья!
      - Лгун твой Петров чудовищный. Ведь такая свинья в товарный вагон не влезет, как же ее в Москву везли?
      - Я почем знаю! Может быть, на этой... как ее... на открытой платформе. Или на грузовике.
      - Где ж такую свинью развели?
      - А черт ее знает! В каком-нибудь совхозе. Конечно, не мужицкая. Мужицкие свиньи паршивые, маленькие, как кошки. Вот и притащили им такую, с автомобиль. Они посмотрят, посмотрят, да и сами заведут таких.
      - Нет, Вася... Ты такой человек... такой человек...
      - Ну, черт с вами! Не буду больше рассказывать!
      II
      НА МОСКВЕ-РЕКЕ
      Августовский вечер ясен. В пыльной дымке по Садовому кольцу летят громыхающие ящики трамвая "Б" с красным аншлагом: "На выставку". Полным полно. Обгоняют грузовики и легкие машины, поднимая облако пыли и бензинового дыму.
      На Смоленском толчея усиливается. Среди шляпок и шляп вырастает белая чалма, среди спин пиджаков - полосатая спина бухарского халата. Еще какие-то шафранные скуластые лица, раскосые глаза.
      Каменный мост в ущелье-улице показывается острыми красными пятнами флагов. По мосту, по пешеходным дорожкам льется струя людей, и навстречу, гудя, вылезает облупленный автобус. С моста разворачивается городок. С первого же взгляда, в заходящем солнце на берегу Москвы-реки, он легок, воздушен, стремителен и золотист.
      Публика высыпается из трамвая, как из мешка. На усыпанных песком пространствах перед входами муравейник людей.
      Продавцы с лотками выкрикивают:
      - Дюшесе, дюшесе сладкий!
      И машины рявкают, ползают, пробираясь в толпе. На остановках стена людей, осаждающих обратные "Б", а у касс хвосты.
      И всюду дальше дерево, дерево, дерево. Свежее, оструганное, распиленное, золотое, сложившееся в причудливые башни, павильоны, фигуры, вышки.
      Чешуя Москвы-реки делит два мира. На том берегу низенькие, одноэтажные, красные, серенькие домики, привычный уют и уклад, а на этом - разметавшийся, острокрыший, островерхий, колючий город-павильон.
      Из трамвая, отдуваясь, выбирается фигура хорошо и плотно одетая, с золотой цепочкой на животе, окидывает взором буйную толчею и бормочет:
      - Черт их знает, действительно! На этом болоте лет пять надо было строить, а они в пять месяцев построили! Манечка! Надо будет узнать, где тут ресторан!
      Толстая Манечка, гремя и сверкая кольцами, браслетами, цепями и камеями, впивается в пиджак, и пара спешит к кассам.
      Турникеты скрипят, и продавцы и продавщицы значков Воздушного Флота налетают со всех сторон.
      - Гражданин, значок! Значок!
      - Газета "Смычка" с планом выставки! Десять рублей! С подробным планом!
      Под ногами хрустит песок. Направо разноцветный, штучный, словно из детских кубиков сложенный павильон.
      III
      КУСТАРНЫЙ
      Из глубины - медный марш. У входа, в синей форме, в синем мягком шлеме, дежурный пожарный. "Зажигать огонь и курить строго воспрещается". Сигнал. "В случае пожара..." и т. д. У стола отбирают дамские сумки и портфели.
      Трехсветный, трехэтажный павильон весь залит пятнами цветных экспонатов по золотому деревянному фону, а в окнах синеющая и стальная гладь Москвы-реки.
      "Sibcustprom" - изделия из мамонтовой кости. Маленький бюст Троцкого, резные фигурные шахматы, сотни вещиц и безделушек.
      Горностаевым мехом по овчине белые буквы "Н.К.В.Т.", и щиты, и на щитах меха. Черно-бурые лисицы, черный редкий волк, песцы разные - недопесок, синяк, гагара. Соболя прибайкальские, якутские, нарымские, росомахи темные.
      Бледный кисейный вечерний свет в окне и спальня красного дерева. Столовая. И всюду Троцкий, Троцкий, Троцкий. Черный бронзовый, белый гипсовый, костяной, всякий.
      "Игрушки - радость детей", и Кустсоюз выбросил ликующую золото-сине-красную гамму и карусель.
      Мальцевский завод, Кузнецовские фабрики работают, и Продасиликат уставил полки разноцветным стеклом, фарфором, фаянсом, глиной. Разрисованные чайники, чашки, посуда - экспорт на Восток, в Бухару.
      Комиссия, ведающая местами заключения, показала работы заключенных: обувь, безделушки. Портрет Карла Маркса глядит сверху.
      "Gosspirt". От легких растворителей масел, метиловых спиртов и ректификата к разноцветным 20-ти градусным водкам, пестроэтикетной башенной рябиновке-смирновке. Мимо плывет публика, и вздохи их вьются вокруг поставца, ласкающего взоры. Рюмки в ряду ждут избранных спецов-дегустаторов.
      Уральские самоцветы, яшма, малахит, горный дымчатый хрусталь. На гигантском столе модель фабрики галош, опять меха, ткани, вышивки, кожи. Вижу в приволе, куда сбегают легкие лестницы, экипажи, брички показательной образцовой мастерской. Бочки, оси, колеса...
      Лампы вспыхивают над потолком, на стенах, павильон наливается теплым светом, угасает Москва-река за окном.
      IV
      ЦВЕТНИК-ЛЕНИН
      Шуршит песок. Тень легла на Москву. Белые шары горят, в высоте арка оделась огнями. Киоск с пивом осаждают. Духота.
      Главное здание - причудливая смесь дерева и стекла.
      В полумраке - внутренний цветник. У входа - гигантские резные деревянные торсы. А на огромной площади утонула трибуна в гуще тысячной толпы. Слов не слышно, но видна женская фигура. Несомненно, деревенская баба в белом платочке. Последние ее слова покрывает не крик, а грохот толпы, и отзывается на него издалека затерявшийся под краем подковы - главного павильона - оркестр. С трибуны исчезает белый платок, вместо него черный мужской силуэт.
      - Доро-гой! Ильич!!
      Опять грохот. Затем буйный марш и рядами толпа валит между огромным цветником и зданием открытого театра к Нескучному на концерт. В рядах плывут клинобородые мужики, армейцы в шлемах, пионеры в красных галстуках, с голыми коленями, женщины в платочках, сельские бородатые захолустные фигуры и московские рабочие в картузах.
      Даму отрезало рекой от театра. Она шепчет:
      - Не выставка, а черт знает что! От пролетариата прохода нет. Видеть больше не могу!
      Пиджак отзывается сиплым шепотом:
      - Н-да, трудновато!
      И их начинает вертеть в водовороте.
      К центру цветника непрерывное паломничество отдельных фигур. Там знаменитый на всю Москву цветочный портрет Ленина. Вертикально поставленный, чуть наклонный, двускатный щит, обложенный землей, и на одном скате с изумительной точностью выращен из разноцветных цветов и трав громадный Ленин, до пояса. На противоположном скате отрывок его речи.
      Три электросолнца бьют сквозь легкие трельяжи, решетки и мачты открытого театра. Все дерево, все воздушное, сквозное, просторное. На громадной сцене медный оркестр льет вальс, и черным-черны скамьи от народу.
      V
      ВЕЧЕР. УЗБЕКИ
      Тень покрывает город и Москву-реку. В фантастическом выставочном цветнике полумрак, и в нем цветочный Ленин кажется нарисованным на громадном полотне.
      Павильоны, что тянутся по берегу реки к Нескучному, начинают светиться. Ослепительно ярко загорается павильон с гипсовыми мощными торсами, поддерживающими серые пожарные шланги. На фронтоне, на стене надписи. Пожары в деревне. Борьба с пожарами. В павильоне полный свет, но еще стоят внутри кой-где леса. Он еще не окончен.
      - Не беспокойтесь, завтра откроют. Со мной так было: утром придешь, посмотришь работу, а вечером этого места не узнаешь - кончили!
      И опять: свет, потом полумрак. Горит павильон Сельскосоюза. В стеклах дыни, груши. Рядом - темноватая глыба. Чернеет подпись "Закрыто". В полумраке, в отсвете ламп с отдаленных фонарей, в кафе, на берегу реки, едят и пьют. Сюда, на берег реки, еще не дали света.
      По Москве-реке бегут огоньки на лодках. Стучит в отдалении мотор, и распластанный гидроплан прилепился к самому берегу. Армейцы в шлемах тучей облепили загородку, смотрят водяную алюминиевую птицу.
      В полумраке же квадраты и шашечные клетки показательных орошаемых участков, темны и неясны очертания у цветников, окаймляющих павильоны рядом белых астр. Пахнут по-вечернему цветы табака.
      По дорожкам народ группами стремится к Туркестанскому павильону, входит в него толпами. Внутри блестит причудливая деревянная резьба, свет волной. Снаружи он расписан пестро, ярко, необыкновенно.
      И тотчас возле него начинает приветливо пахнуть шашлыком.
      Там, где беседка под самым берегом, память угасшего отжившего века Екатерины - Павла - Александра, на грани, где зеленым морем надвигается Нескучный сад с огнями электрическими, резкими, новыми, вдоль берега кипят гигантские самовары, бродят тюбетейки, чалмы.
      За туркестанским хитрым, расписным домом библейская какая-то арба. Колеса-гиганты, гигантские шляпки гвоздей, гигантские оглобли. Арба. Потом по берегу, вдоль дороги, под деревьями навесы деревянные и низкие настилы, крытые восточными коврами. Манит сюда запах шашлыка москвичей, и белые московские барышни, ребята, мужчины в европейских пиджаках, поджав ноги в остроносых ботинках, с расплывшимися улыбками на лицах, сидят на пестрых толстых тканях. Пьют из каких-то безруких чашек. Стоят перетянутые в талию, тускло блестящие восточные сосуды.
      В печах под навесами бушует красное пламя, висят на перекладинах бараньи освежевшие туши. Мечутся фартухи. Мелькают черные головы.
      Раскаленный уголь в извитую громоздкую трубку, и черный неизвестный восточный гражданин республики курит.
      - Кто вы такие? Откуда? Национальность?
      - Узбеки. Мы.
      Что ж. Узбеки так узбеки. К узбеку в кассу сыпят 50-ти и сторублевые бумажки.
      - Четыре порции. Шашлык.
      Пельмени ворчат у печей. Жаром веет. Хруст и говор. Едят маслящиеся пельмени, едят какой-то витой белый хлеб, волокут шашлык на тарелках.
      Мимо навесов по дороге непрерывно идут и идут в Нескучный сад. Оттуда доносится то глухо, то ясными взрывами музыка.
      VI
      ДВИЖЕНИЕ
      По дорожкам, то утрамбованным, то зыбким и рыхлым, снуют и снуют, идут вперед к туркестанцам, идут назад к выходам. По дороге еще буфет и тоже темно, Тоже еще не дали свету. Но и там звенят ложечки и стаканы.
      Круглое, светящееся переграждает путь. Павильон Нарпита. В кольцевой галерее снаружи, конечно, едят и пьют и подает "услужающий" в какой-то диковинной фуражке с красным ярлыком. Внутри, в стеклянном граненом павильоне, чинно и чисто. Диаграммы, масляными красками вдоль всей верхней части стены картины будущего общественного питания. Общественные кухни с наилучшим техническим оборудованием. Общественные столовые.
      Посредине сервирован стол. Так чисто, на красивой посуде будут есть, когда процветет "Narpit".
      Выставка теперь живет до 12 часов ночи. Но за два, за три часа по пескам, в суете, по пространству с уездный город, и вот ноги больше не хотят ходить.
      На выставку надо ездить много раз пять, шесть, чтобы успеть хоть сколько-нибудь добросовестно осмотреть, что-нибудь запомнить, всюду побывать.
      На выход! На выход! Домой!
      И вот у выходов долгий, скучный, тяжелый фокус. Отсюда в город трамвай идет полный, до отказа. Тучи ждут. Когда в него попадешь?
      Вот мелькнула надежда. Стоит черный автомобиль с продолговатыми лавками.
      - Берете публику?
      - Нет. Это машина Горбанка.
      Но вот спасительный красный ящик. Неуклюж, как слон, облуплен, тяжел, грузен.
      - До Страстного?
      - 75 рублей.
      Скорее садиться. Места занимают вмиг.
      О боже! Кишки вытрясет!
      Последним на ходу вскакивает некто с портфелем. Физиономия настолько озабоченная, портфель настолько внушительный, взгляды настолько сосредоточенные, что сразу видно - не простой смертный, а выставочный. Так и есть.
      - Вот я организую автобусное движение. На хороших машинах.
      - Очень бы хорошо было. А то, знаете ли, пропадешь.
      - Еще бы... Ведь это не машина, а...
      Но не успел организатор сказать, что именно. Тряхнуло так, что язык вскочил между зубами.
      Так и надо. Скорее организовывай.
      И загудело, и замотало, и начало качать по набережной к храму Христа.
      - Только бы живым выйти!
      VII
      ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ
      Две недели я не был на выставке, и за эти две недели резко изменился деревянный город.
      Он окрасился, покрылся цветными пятнами. Затем исчезли последние леса у павильонов, исчез мусор. Почва под сентябрьским солнцем высохла, утрамбовалась, и идти теперь легко.
      Потом город запыхтел, и застучал, и заиграл. Посетителей стало все больше, и в праздничные дни начинается толчея. Впечатление такое, что всех вливающихся за турникеты охватывает какое-то радостное возбуждение. Крики газетчиков, звуки оркестров, толпа, краски - все это поднимает настроение. Как грибы выросли киоски - пивные, папиросные, винные, фруктовые, молочные. И надо сказать, что они очень облегчают осмотр и хождение. За несколько часов ходьбы под теплым солнцем хочется пить.
      VIII
      НАДИЯ НА БОГА И ПОЖАРНЫЙ ТЕЛЕГРАФ
      Зычный пожарный трубный сигнал. Белый павильон, испещренный лозунгами. "Центральный пожарный отдел".
      Громадные белые торсы поддерживают серые шланги. Кто делал? Резинотрест.
      Дальше брезентовые костюмы на манекенах, каски, упряжь, насосы. Диаграммы, рисунки, плакаты, картины.
      Смысл: деревню надо отстоять. Деревню надо учить не только бороться с пожарами, но и их предупреждать. Во всю стену огнеупорная стена из "соломита" - прессованной соломы. Работа Стройноторга.
      Над соломитом громадное полотно: без всяких футуристических ухищрений реально написана картина - горит деревня. Мечутся лошади, полыхает пламя, и женщины простоволосые простирают руки к небу. Старуха с иконой.
      Подпись: "Кому разум не помог, молитва не поможет".
      Харьков выставил литографии. На одной украинец спокойный и веселый у беленькой хаты. Он потому спокойный, что он меры против пожара принимал.
      А рядом нищий оборванный у пепелища. "Я не вживав заходив проти пожеж. Жив на одчай и покладав надию на бога - й пожежа довела мене до вбожества".
      Красные блестящие коробки пожарных телеграфов, сложные телефоны, сигнализация, модели, показывающие, как проложить трубы от печек, чтобы они были безопасны, ценные огнетушители "Богатыря" и "Рекорда", водоподъемник системы "Шенелис.", всевозможные виды керосиновых ламп и лозунги, лозунги и диаграммы.
      Голос руководителя:
      - Этим концом ударяете об землю и затем направляете струю куда угодно...
      IX
      КАК СБЕРЕЧЬ СВОИ ЛЕСА
      В Дом крестьянина - большой двухэтажный дом - вовлекла толпа экскурсантов.
      Женщина с красной повязкой на рукаве шла впереди и объясняла:
      - Сейчас, товарищи, мы с вами пройдем в Дом крестьянина, где вы прежде всего увидите уголок нашего Владимира Ильича...
      В Доме такая суета, что разбегаются глаза, и смутно запоминаются лишь портреты Ленина, Калинина и еще какие-то картинки.
      Стучат, идут вверх, вниз. И вдруг - дверь, и, оказывается, внутри театр. Сцена без занавеса. У избушки баба в платочке, целый конклав умных клинобородых мужиков в картузах и сапогах и один глупый, мочальный и курносый, в лаптях. Он, извольте видеть, без всякого понятия свел целый участок леса.
      - Товарищи! Мыслимое ли это дело? А? - восклицает умный, украшенный картузом, обращаясь к публике, - прав он или не прав? Если не прав, поднимите руки.
      Публика с удовольствием созерцает дурака, вырубившего участок, но, не будучи еще приучена к соборному действу, рук не поднимает.
      - Выходит, стало быть, прав? Пущай вырубает? Здорово! - волнуется картуз на сцене, - товарищи, кто за то, что он не прав, прошу поднять руки!
      Руки поднимаются у всех.
      - Это так! - удовлетворен обладатель цивилизованного головного убора, присудим мы его назвать дураком!
      И дурак с позором уходит, а умные начинают хором петь куплеты. Заливается гармония.
      Надо, надо нам учиться,
      Как сберечь свои леса,
      Чтоб потом не очутиться
      Без избы и колеса!
      Ходят, выходят, спешно распаковывают какую-то посуду. Вероятно, для крестьянской столовки. И опять валит навстречу толпа, и опять женский голос:
      - ...и увидите уголок Владимира...
      X
      КАРАМЕЛЬ, ТАБАК И ПИВО
      От Дома крестьянина до берегу реки больше вглубь, в зелень, к Нескучному саду. Неузнаваемое место. По-прежнему вековые деревья и тени, гладь пруда, но в зелени белые, цветные причудливые здания. И почти изо всех пыхтенье, стрекотание, стук машин.
      Вон он Моссельпром. Грибом каким-то. Под шапкой надпись "Ресторан".
      И со входа сразу охватывает сладкий запах карамели. Белые колпаки, снежные халаты. Мнут карамельную массу, машина режет карамельные конуса. На плитах тазы с начинкой. Барышни-зрительницы висят на загородке - симпатичный павильон! 2-я Государственная кондитерская фабрика имени П.А. Бабаева, бывшие знаменитые "Абрикосов и сыновья".
      На стенах - диаграммы государственного дрожжевого э 1 завода Моссельпром.
      В банках и ампулах сепарированные дрожжи, сусло, солод ячменный и овсяной, культуры дрожжей.
      Диаграммы производительности 1-ой Государственной макаронной фабрики все того же вездесущего Моссельпрома.
      В январе 1923 года макаронных изделий - 7042 пуда, в мае - 10870 пудов.
      В следующем отделении запах табаку убивает карамель. Халаты на работницах синие. "Дукат". По-иностранному тоже написано: "Doukat". Машины режут, набивают, клеют гильзы. Выставка разноцветных коробок, и среди них уже появились "Привет с выставки".