НЕСКОЛЬКО ПИСЕМ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВУ КОРОЛЕВЕ ВЕЛИКОБРИТАНИИ
 
      14 февраля 2007 года

      Милая Королева!
      Гвидо получил пизды! В день всех влюбленных! Так ему и надо!
      Гвидо огреб веслом в корму! Так ему! Святой Валентин доволен! И святой Йорк и святой Янг! И святые Пол-Ринго! И святой Курт был бы доволен! Я-то знаю!
      Гвидо схватил горячих! Так и надо! Гвидо востребовал роялтиз! Так и надо! Гвидо цапнул борзых! Так ему!
      Я свободен от Гвидо. Я свободен от Гвидо. Я свободен от Гвидо. Я свободен от Гвидо. Я свободен!
      Что делать дальше? Что делать дальше? Что делать дальше? Святые! Хватит маршировать! Ай нид хелп! Экшн!

      15 февраля 2007 года

      Дорогая Королева Великобритании!
      Пишу тебе второе письмо. Ибо писать больше некому.
      Можешь не отвечать. А хочешь – прикажи королевским гвардейцам расстрелять меня на Уэмбли. Затем – сжечь труп и развеять прах над Фолклендами.
      Рассказать мне некому… те, кто рядом, все равно не поверят, а других нет… но рассказать хочется. Поэтому пишу тебе, извини, что на «ты»…
      Она меня отшила. Всерьез и, кажется, навсегда! А говорила, что любит… Сука… Какие они лживые! А ты бы видела, как сияли ее гигантские зубы, когда она улыбалась мне! А затем надкусили мне сердце. Каннибалка. Обожаемая пожирательница… Как шелестел ее голос, когда она говорила, что любит меня! Как дрожала ее грудь, когда она доказывала, что любит меня! Ее нежные гланды…А потом обрушилась, переломила мне хребет, и теперь я лежу под ее руинами беспомощный, без воздуха. Но я люблю ее, ибо мне нужно любить. Без любви паршиво.
      У нее кто-то появился? Она уже начала лизать задницы за фантики в бизнесе? Она уже мутировала? Она успела превратиться в куклу-зомби? Чтобы распространять вокруг сладкий запах мертвечины?
      Ничего… Ничего-ничего-ничего… Я выживу. Я найду другую. Сколько их вокруг вертят задницами! И все – готовы стать моими…
      Я – вампир! Я готов пить свежую кровь! Я иду… Сейчас, потанцую немного и приду.

      16 февраля 2007 года
      20.40

      Никуда я не иду. Ничего я не стану пить! Даже вино. Даже кефир. Даже некипяченую воду. Даже мочу святого истукана. Даже… Обезвоживание, обездвиживание, обез… без… Я – последний фараон древней империи. Я иссохну в саркофаге своей привязанности и гордыни. Если потомки застынут в ужасе рядом с моей мумией, передай им, милая Королева, что я старался. Я старался выглядеть безобразно. Чтобы никто не заподозрил меня в нарциссизме.

      16 февраля 2007 года
      23.15

      Чудесная Королева!
      Ты когда-нибудь убивала мужчин? Не приказами, не движениями армий… Собственными руками. Тебе ведь можно. Вот и она – как королева.
      Вот женщина бросает мужчину. Оставляет мертвую петлю его привычек, знакомых, желаний… Вот женщина бросает поэта. Кидает горсть мерзлой земли в его разинутый в окостенелой усмешке рот… Потому что гробы поэтам не положены. Ибо лишнее.
      Думаю, думаю, думаю… Чтобы не думать о ней, заставляю себя думать о других…
      Думаю о ветеранах изнурительной стирки.
      О телепрограммах с прямыми включениями из Ада.
      Об Элвисе, доедающем свой последний гамбургер.
      О бритых рыбах на трапеции.
      О политтехнологах с хвостами и копытами в балетных пачках.
      Об отвращении, о прощении…
      Торчки, ленивые джанки в английских котелках, стюардессы в очках, фотограф с нелегкой судьбой, французский диджей, зеленоволосая утопленница, города, смытые с земного шара обозленными стихиями, юный любовник, завтрак вдвоем… дым, дым, дым…
      Все это – тени у меня на стенах. Я любуюсь ими. Пытаюсь слепить из теней песню. Песня – мое последнее лекарство. Получается… Получается?
      Не забывай меня, пиши. Никого, кроме тебя, нет.

      18 февраля 2007 года

      Четвертый день сижу дома. Привилегия, не доступная даже твоему Королевскому величеству. Сжался в углу по-паучьи. Мухи меня не боятся. Вчера целый выводок загорал на ботинках. Вам что здесь, курорт? – спросил тихо. Не ответили.
      Жив я или нет? То, что открываю глаза, разговариваю с мухами и пишу тебе – это в пользу того, что жив? Или – не совсем? Кое-что еще могу.
      Могу есть, могу пить, могу курить, могу нюхать, могу лечь, а могу встать. Я проверил. Значит, еще жив? Не могу говорить, не могу отвечать на звонки, не могу делать звонки, не могу видеть людей, не могу играть, не могу петь. Значит, уже умер? А если – нет, где доказательства того, что еще жив?

      19 февраля 2007 года

      Нашел! Добрая Королева, я нашел доказательства того, что еще не сдох! Много доказательств. Три черных мешка на кухне, в углу. В них – полно артефактов, уличающих меня в жизни! Я высыпал на пол и попробовал пересчитать.
      Восемнадцать смятых пачек из-под сигарет, упаковка с протухшим маслом, сломанная зажигалка, четыре раскромсанные ножом банки из-под паштетов, горы банановой кожуры, кучка сломанных медиаторов, четырнадцать сплющенных банок из-под пива, пустая коньячная бутылка, запиленные диски, рекламные проспекты доставки пиццы на дом, счета за телефон, три коробки от печенья, пустые пластиковые бутылки, гигиенические палочки, грязные носки, трусы со следами спермы, картофельная кожура, яблочные огрызки, пакетики из-под сока, яичная скорлупа, колбасные обрезки… Мусор. Много мусора! Единственное доказательство того, что я еще жив. Такое же яркое, вонючее, как моя жизнь. Если кто-нибудь когда-нибудь вздумает писать мою биографию, вместо имени автора на обложке ему следует указать – «Мусорщик».
      Я разбрасываю доказательства по полу, раскладываю их, комбинирую, соединяю парами, фигурами… Я рисую узоры мусором. Получается город. Город из мусора. И я живу в нем. Вдруг возникает песня. Я буквально вижу ее в мусорных узорах. Я назову ее «Москва заебала»… Еще одно доказательство?
      Хочу бегать по Парижу, искать кокоток. Хочу бегать по Парижу, искать кокоток. Бегать по Парижу, искать кокоток.
      Ночью вызвал проститутку. Привезли толстую деваху, похожую на баобаб. Я выеб ее откровенным хуем. Без латекса. Я слышал так играли раньше в гусарскую рулетку. Все время закрывал глаза. Не мог ее видеть. Толстые женщины – бесчеловечно. Во всех отношениях. Жалеть ее – бесчеловечно по отношению к ней. Спасть с ней – бесчеловечно по отношению к себе.

      20 февраля 2007 года

      Полдня подкидывал вверх пульт дистанционного управления. Он подлетал к люстре, падал, но не разбивался. Они неистребимы. Включил телевизор. Почему там опять говорят об опасности героина? Пластинку заело? Тогда я буду говорить об опасности колбасы! Об ее смертельной неизбежной опасности. У тебя хороший аппетит, великая Королева? Значит, мы с тобой оба – самоубийцы.
      Пытаюсь покончить с собой при помощи продуктов питания. Никто не говорит об этом, но в обжорстве не меньше суицида, чем в тяжелых наркотиках, выхлопных газах, пуле двенадцатого калибра, веревке с мылом\без мыла, крыше небоскреба… Элвис меня поймет.
      Я выбрал для самоубийства самый ядовитый наркотик в окрестностях. Обжорство! Я – двурукий Шива Хомяк, бог смерти от обжорства!
      Все начинается ранним утром, часа в четыре дня, с яичницы – пять желтых, бьющихся в гепатитной горячке глаз, бельмо вокруг, томатные кровоподтеки, дохлые тушки бекона, сено, сено, сено… День разгоняется. Колбаса, сосиски, аккуратные упаковки ядовитых смесей порезанных, выложенных на руины рассыпчатого белого хлеба, обжаренных в прогорклом масле, – сэндвич, сэндвич! Адское изобретение человечества. Разве недостаточно того, что Элвис своей смертью написал эпитафию сэндвичу? День продолжается.
      Внутренности скручиваются. Я ем и блюю, блюю, сру и ем. Кончаю с собой, как умею. Упаковки креветок, пицца, паштеты, свиные медальоны, картофель, лапша, бульонные кубики, трупики цыплят. Все – в мою топку! Даже мухи ушли. В глазах темнеет, язык вываливается… Кажется, умираю. Прощай, Королева. Передай ей… Впрочем, она и сама знает.

      21 февраля 2007 года

      Привет. Я все еще жив. Мне больно! Вот еще одно доказательство! Последний раз мне было больно двенадцать лет назад, когда… Да я уже не помню, что было двенадцать лет назад. Может, я и не жил эти двенадцать лет? А теперь, снова почувствовав боль, – ожил? Спасибо, моя девочка. Мое зубастое величество. Спасибо за боль. Спасибо за жизнь. За мою новую жизнь. А может – и за нового меня… Как знать, Королева? Привет мужу и детям.

      32 февраля 2007 года
 
      Ползаю по халупе, как бабуин по аризонской пустыне… в тулупе, а вокруг – гусыни… Бесстыдницы гусыни! Извини, что долго не писал. Ты была в пустыне? Какие закаты! Какие тарантулы! Попроси американцев не преследовать Майкла Джексона! Кто он и кто они? Пусть приведут ему еще мальчиков.
      Несколько дней меня преследуют глупые граффити с изображением кибер-гусыни, выщипывающей цифровые перья. Везде! А больше всего – на небе. Откуда в моем Баббл-Инне засор в стоке? Кто всю ночь пихал туда несвежие журналы? Каково это, посреди сердечной драмы – вытаскивать разбухшие от дерьма страницы с портретами, портретами, портретами, портретами… И понимать, что я всех их знаю. Сладкого… Куда подевался весь сахар в этой крепости? И наконец, – главный вопрос десятилетия – кто же такой Бобби Уомак? Вчера наконец удалось поспать… Я спал, обхватив сон медвежьей лапой, мой мозг, мой крошечный моллюск, цеплялся за случайность: я уже не надеялся, что засну, просто шел, шел, шел и – вдруг! – оступился, осыпался в сон, который и надремал мне этот важнейший вопрос: «Так кто же такой Бобби Уомак?» Сон – моя спасительная норка! Вот бы забраться в нее и вообще никогда не высовываться. Ты знаешь? Кто такой Бобби Уомак?
      Первым во сне ко мне подошел не он. Небритый мужичок в потертой войлочной шляпе, в тесной, вымоченной в кофе, рубашке. Том Уэйтс, я сразу признал его.
      – Эй, трухлявая коряга! Обезьяний копчик! Гет аут! И – не звездеть! – он сплюнул на мой ботинок, кажется, его слюна прожгла в нем дырку. Стена дыма разделила нас… А все-таки не он меня разбудил! Я сам задрал того улыбчивого черного. Он будто сошел с рекламного плаката стоматологических услуг. Это разозлило меня. Подошел к нему, когда он был так уязвим, у барной стойки, между сто первой и сто второй… прошебуршал, подражая Уэйтсу:
      – Ты! Санитарная инспекция в моем номере! Гет аут, мизантроп!
      И поискал взглядом хоть какую-то заостренную дубину. А эта улыбка зависла надо мной и тоном профессора с кафедры прикладного миротворчества гавкнула:
      – Окстись! Я – Бобби Уомак!
      И еще:
      – Жы-Шы! – а после он коснулся указательным пальцем правой руки кончика своего носа.
      – В смысле – «Жы-Шы»? – переспросил я, повторив его жест. – Может, ты – идиот?
      – В прямом. Ты теперь свободен. Тебе больше необязательно подражать Уэйтсу, Кейву, Боуи, Моррисси и всем прочим Сантам. Я тебя раскодировал. Можешь побыть собой. Для разнообразия.
      Я молчал. Как на уроках химии. Просто стоял и молчал, будто меня там не было. Пусть думает, что я ему тоже снюсь. А он зануда. Грохнулся на колени и – давай кататься по полу:
      – Ну, пожа-а-алуйста-а-а! Ну, побу-у-удь собой! Ну, хоть чуть-чу-у-уть…
      Так кто же такой Бобби Уомак? Ты не в курсе, Королева?
 
      33 февраля 2007 года
 
      Вано ни фига не знает ответ на этот вопрос. Он приперся в тот ослепительный момент, когда я уже готов был знакомиться и выпивать с Бобби, когда я уже собирался попробовать побыть собой. Приперся, чтобы разбудить меня! И, кстати, помочь не задохнуться в мыльной пене.
      Вано – мой побитый молью шоу-бизнеса роуди. Все, что у нас с ним осталось, это – дороги. А раз он – управляющий дорожным хозяйством, то – без мух! – самый важный человек уцелевшего мира. Мы с ним очень похожи. Мы всегда начинаем светскую беседу с предложения отсосать. Только я предлагаю отсосать у себя, а он – у дохлого пингвина. Вот и вся между нами разница.
      Вано склоняется надо мной как башенный кран, чтобы вытереть пену, размазанную по моему лицу. Кто родился высоким – всегда будет склоняться. Я указывал ему на это. Я умолял его стать хоть немного короче. Он не слушает. Он падает на меня, как любимая игрушка детства – кран-краб в салоне Игровых Аттракционов. Когда мечешь в щель пятнадцать копеек, нажимаешь кнопки, и металлическая клешня движется, зависая над игрушкой, ну… А ты такой хищный. Щупальца разжимаются, клешня пикирует на плюшевого медведя – цап! – медведи так неповоротливы во время застекленной спячки. А ты такой жадный. Секунда… другая… Кран-краб несется обратно с добычей, игрушка заваливается в металлический совок, к которому у меня – личный доступ! И всего – за пятнадцать копеек!
      Вано высыпает на стол содержимое своего плюшевого медведя. Три шапки-невидимки, десяток сапог-скороходов, пакетик-самобранка. Ну, и – по мелочи – меч-кладенец, стрела-юла, ножечки-ложечки, тридцать три богатыря… Когда живешь в дороге, мелочи важнее всего.
      – Здравствуй! Мой маленький зритель! В эфире – передача «В гостях у сказки!». – Вано нахлобучивает на меня шапку-невидимку и припечатывает для верности сапогом-скороходом. Освеженные соком лебеды и удобренные семенами чертополоха, мы седлаем наши метлы и вылетаем через парадный дымоход.
      – В свет! – кричит Вано, – дорогу всадникам Апокалиуса! Кали! Кали!
      – Кал! Кал! – шепчу я в ответ, – дорогу! Дорогу! Задникам!
      В дороге Вано сообщает мне баечку о том, как он создал себе новую жизнь.
      – Как я люблю эти анонимные стыковки через Интернет! На сайте по туризму, который точняк посещают наши летуньи, написал о себе всю правду. Абсолютно: «Высокий, красивый, черноволосый, горбинка на носу, чувственные губы, авантюрист по природе, анархист по убеждениям, могу трахнуть всю страну, но предпочитаю ее любить…» И в конце приписал, специально для летуньи… чтобы договориться и совместить наши полетные графики… Приписал: «Отлижу Стюардесску!» И что ты думаешь?
      – Как.
      – В смысле?
      – Я думаю глубоко и образно. То есть – «как»? А «что» я думаю – вообще не важно.
      – Хм… Меня пока еще не так нахлобучило! Надо было есть сапоги-скороходы. Терпи пока, скоро догоню! И вот… Приходит мне письмо от каких-то бобриков из румынской освободительной партии. Серьез! Так и подписано: «Партия освобождения Румынии от излишков всего». Предлагают возглавить дорогому товарищу Отлижу Стюардесску их предвыборный список!
      – Соглашайся. – Я тоже серьезен. – Бабло не помешает, а со мной у тебя очко скоро прикрыть нечем будет. Кстати, мы куда?
      – В кабак. Там сегодня вечеринка журнала.
      – Какого журнала?
      – Какая разница? Они чем-то различаются?
      Мы синхронно пожимаем плечами – отработанный номер – и пришпориваем наши метлы!
      В ресторане меня начинают мять, хлопать, тискать, как резиновый мячик… Столько людей! Что им всем понадобилось друг от друга? Вано спрятался под юбкой у гигантской автомойщицы. Теперь его хер найдешь! Сливаюсь анонимно, как фенобензол по капельнице. Возле туалета дюймовочка-фанатка просит автограф. Кто-нибудь расскажет ей, что смотреть дома мультфильмы гораздо интереснее? Втаскиваю ее в туалет, чтобы спасти от прожорливых хищниц. Кажется, начинается дождь… Она неумело целует меня, пока не сопротивляюсь… Детям нужно делать подарки! А вдруг рассказ об этом поцелуе поможет ей стать королевой выпускного бала? Лопоухий чувак звонко ссыт поодаль… Зря я втащил ее в этот туалет, надо было в соседний… Чувак поворачивается, я прижимаю девчонку к себе, чтобы уберечь от шокирующего зрелища, но этот эксгибиционист выхватывает из ширинки фотоаппарат – бац! – и нас поражает молния! Молния! Еще одна! Отворачиваюсь и закрываю девчонку собой. Баюкаю ее, как новорожденную после внутриматочного кошмара. Эксгибиционист-громовержец исчезает, даже не поблагодарив, не извинившись… Чувствую себя героем, – спас девочку. Спасенная вытаскивает запонку из моего рукава, улыбается:
      – На память!
      И тоже исчезает. Я один под дождем. Надо держаться. Надо быть героем.
      Следующий героический поступок – разыскать Вано. Кто знает, какая опасность может угрожать ему посреди этой огромной шахты, в которой вкалывают тысячи старателей, освещая ее лучиками фонариков на своих алюминиевых касках? Вано мне дорог. Мы шесть лет делим с ним дорогу, последнее, что у нас осталось. Дорожки – не в счет. У многих моих знакомых есть люди, которых они называют друзьями. Улыбчивые, приветливые, позитивные ребята, всегда способные поддержать. Некоторые из них готовы в любую минуту примчаться на помощь, когда тебе плохо. Помочь словом, деньгами, разрулить ситуацию… А некоторые, как Вано, с виду не очень отзывчивые… И вовсе не позитивные… Вечно гундосят про твою неподвижность, ворчат о твоей несовместимости… кряхтят, бурчат, осыпаются, дряхлеют, тихо отдавая тебе свою жизнь… Дарят жизнь… вот и все… Так где же Вано? Вопрос «Кто такой Бобби Уомак?» опускается на второе место в списке главных вопросов десятилетия. И вдруг молнии одна за другой начинают сыпаться на то место, откуда еще недавно явились мы с Вано. Бегу, отталкивая локтями чужие колени и распихивая коленями незнакомые сумки, будто пытаюсь всплыть с большой глубины, чтобы вынырнуть в узкой полынье, вырубленной во льду. Всплываю. Выныриваю. Вижу ее. Стараюсь ничего не ощущать, притворившись, будто анестезия вырубила мозг и чувства. Но это – Она. На нее набросилась та самая кибер-гусыня, которую я последние дни постоянно разглядываю в граффити-комиксах по всему жилищу. И ест ее, высасывает из нее жизнь. Я замер, я перевариваю наркоз, я не хочу, чтоб меня отпускало, но меня отпускает неожиданно резко. Тогда я падаю. В падении отчетливо сознаю… и понимаю, что сознаю… и я осознанно понимаю, что это – не сон… что передо мной – она! моя девочка, моя единственная, моя спасительница, моя настоящая… И еще я сознательно понимаю, что все это время, пока песок сыпался – от языческого обряда мочеиспускания на мерзкую продюсерскую тушку до поисков Вано в шахте, битком набитой отъявленными рудодобытчиками, я искал ее. И вот я нашел ее. Я бегу к ней, выхватываю ее тонкую шею из хищного клюва гусыни, бережно держу ее своими негнущимися пальцами и шепчу, шепчу ей навстречу:
      – Я – Орландо Блум! Твой парень! Твой парень – Орландо Блум! Это я! Я! Здравствуй! Здравствуй!
      Я сочинил песню «Твой парень – Орландо Блум» накануне… Или – после… Или – во время этой встречи, которая так быстро закончилась. Так смешно… Я получил по лицу ее милой гладкой ладошкой с наманикюренными ноготками… и я не успел прижать ее к своей щеке, не успел поцеловать ее, она так быстро отдернула ладонь, ибо не любит меня, я больше ей не дорог… А кибер-гусыня гаркнула на меня осуждающе, у нее были глаза моей подруги Анки… и ее прическа… А Она даже не посмотрела на меня… И они обе ушли… так быстро… А я стоял оглушенный и не мог сделать шаг… Где же Вано? И кто такой Бобби Уомак?
 
      5 марта 2007 года

      Всезнающая Королева!
      Зачем люди, однажды проявившие гениальность, начинают создавать посредственное, посредственное, посредственное…
      Какую хрень в последние годы издает твой любимый сэр Маккартни! А чудесный Пол Саймон… А мой любимый Джонни Марр! Самый блестящий гитарист и композитор восьмидесятых… Ни одного приличного сольника после распада «The Smiths»… Ты обязана разобраться. Я требую! Лишай их рыцарских званий, ужесточай налоги, устрой полицейскую облаву, отбери у них все наркотики. Сделай что-нибудь! Сделай их снова молодыми, бедными и ранимыми!