Глава 1

В большой гримерной за кулисами концертного зала отеля «Пьер» в нью-йоркском Мидтауне царила атмосфера лихорадочной спешки. Сорок пять высоких, худых как щепки, полураздетых девушек-моделей неподвижно сидели на низких пуфиках, стояли перед высокими зеркалами или примеряли туфли и платья, пока многочисленные стилисты и визажисты торопливо работали над их прическами и макияжем. До начала показа оставались считаные минуты, и напряжение все нарастало. То и дело требовались срочные изменения в костюме той или иной манекенщицы, и тогда в дело вступали ассистенты, вооруженные ножницами, булавками и катушками клейкой ленты.

Знаменитый кутюрье Дэвид Филдстон расхаживал между девушками, всматриваясь то в одно, то в другое платье или костюм. За ним по пятам следовал оператор с громоздкой видеокамерой на плече. Он снимал эпизод для рекламного фильма, посвященного очередной Неделе высокой моды, а Филдстон рассказывал о своей новой зимней коллекции. Сам кутюрье был высоким, стильно одетым и довольно моложавым на вид мужчиной, хотя его густые волосы уже тронула седина. Ему не исполнилось и пятидесяти, но он проработал в модном бизнесе уже больше двадцати лет и был в этом мире хорошо известен. Два года назад Филдстон, однако, оказался на грани банкротства. Критики и журналисты утверждали, что он выдохся, что его моделям не хватает свежести и оригинальности, что он повторяется и уже не в состоянии угнаться за требованиями времени. И, по большому счету, так оно и было. Дэвид понимал все едва ли не лучше других и лихорадочно искал выход из тупика.

К счастью, в последнее время в его делах наметился перелом к лучшему, и все благодаря энергии и таланту молодой Дженни Арден. Именно ее усилиями он сумел вернуться практически из небытия и сейчас снова был на подъеме. Коллекция к новому сезону оказалась едва ли не лучшей из того, что Филдстон создал за свою карьеру. Конечно, дизайном занимался сам Дэвид и мог по праву этим гордиться, но… как говорится, дьявол – в деталях, а за них как раз и отвечала Дженни, его советник-консультант. Созданные с ее помощью платья и костюмы отличались изяществом, изысканностью и приятной глазу новизной. Больше того, теперь они казались живыми, тогда как раньше напоминали просто драпировки: сшитые по всем правилам дизайнерского искусства, они, однако, оставались холодными и абсолютно не функциональными. А вот новые модели хотелось носить.

И это была заслуга Дженни – что сам Филдстон всегда признавал. Он, правда, отнюдь не кричал об этом на всех углах, однако в беседах с самыми близкими друзьями и коллегами не раз говорил, что Дженни – подлинный гений и может спасти самую бездарную коллекцию, всего лишь сдвинув на полдюйма в сторону пройму, распустив вытачку или изменив форму воротничка.

Сама Дженни оценивала свою роль гораздо скромнее – главным образом потому, что действительно не занималась конструированием одежды в полном смысле этого слова. Она лишь проводила для Дэвида соответствующие исследования и подавала оригинальные идеи или находила свежие решения, благодаря которым его коллекция начинала «играть», привлекая всеобщее внимание. В межсезонье, когда работа над новыми моделями шла, что называется, ни шатко ни валко, они встречались всего два-три раза в неделю. Когда же наступало время представить результат на суд зрителей, Дженни работала с Дэвидом гораздо плотнее, лично наблюдая за тем, как преображается каждая мелочь из батиста или крепа. Разумеется, Дэвид щедро платил ей за советы, благодаря которым вернулся в обойму ведущих модельеров. Правда, он не был ее единственным клиентом, но зато самым известным, и именно с ним Дженни добилась наибольшего успеха.

Мир моды Дженни любила беззаветно и искренне, с раннего детства. Ее бабушка, француженка по происхождению, когда-то была лучшей закройщицей – «конструктором одежды», как это тогда называлось, – в одном из крупнейших парижских ателье, а мать работала там же швеей. Впоследствии, уже в Америке, в Филадельфии, куда они перебрались после войны, мама с бабушкой основали собственный небольшой бизнес, копируя для клиентов лучшие образцы парижских домов моды. Дженни внимательно за всем наблюдала, а когда ей исполнилось восемнадцать, поступила в парсонсовскую Школу дизайна в Нью-Йорке. Она хотела стать модельером, однако заскучала на утомительных занятиях. Работать с тканями, чертить детали будущих выкроек было не особенно интересно, и Дженни не хватало для этих расчетов терпения. Довольно скоро она убедилась, что таланта к моделированию одежды у нее нет или почти нет. Куда больше ее интересовали не сами модели, а общие тенденции моды, их направление и развитие, и именно в этой области Дженни неожиданно нашла свое призвание. Нынешние клиенты часто отмечали ее способность «учуять», что будут носить через год или пять, и при этом никогда не ошибаться. Наделенная тонким художественным вкусом, Дженни действительно могла предугадать развитие той или иной только что появившейся тенденции моды, а благодаря советам, которые она давала своим клиентам, одобренные ею фасоны завоевывали подиумы по всей стране и за рубежом. Можно было даже сказать, будто она не просто заглядывает в будущее, а сама формирует тенденции, творит моду. Официально ее работа называлась «художественный консультант», но, по сути, Дженни была самой настоящей музой для тех модельеров и кутюрье, которым посчастливилось с ней работать. От ее острого глаза не ускользала ни одна деталь, ни один стежок. Дженни знала, как следует носить ту ли иную вещь, отменно разбиралась в аксессуарах и бижутерии. «Стиль – это все», – утверждала она, когда приходилось убеждать заупрямившегося кутюрье изменить что-либо в новой модели. «Мало нарисовать и скроить платье, костюм или пальто, – говорила Дженни. – Нужно еще оживить их, вдохнуть в них душу, чтобы предмет одежды превратился в нечто, живущее своей собственной жизнью, и как результат – обрел способность поражать окружающих». Дженни и сама вкладывала в работу весь жар души, заражая клиентов своей энергией и взглядами, которые впоследствии, обретя форму фантазийных платьев и необычайных гарнитуров, поражали зрителей и критиков во время демонстраций на подиумах готовых коллекций.

Именно это и должно было произойти сейчас. Шла нью-йоркская Неделя моды, для которой Дэвид Филдстон подготовил очередную коллекцию, способную стать одной из лучших в его творческой карьере. В зале собрались и критики, и журналисты, профессионально пишущие о моде, а главное – представители модных магазинов и специализированных бутиков. Все эти люди, затаив дыхание, ждали начала показа, гадая, чем поразит их Дэвид Филдстон на сей раз. До начала дефиле оставались считаные минуты, и, пока оператор снимал Дэвида «для истории», Дженни продолжала заниматься своей работой. Лавируя между девушками-моделями, она в последний раз окидывала взглядом прическу и макияж, расправляла складки на уже надетом платье, поднимала или, наоборот, опускала воротничок блузки либо жакета, надевала на запястье манекенщицы браслет, закалывала брошь, а дважды даже распорядилась срочно надеть другие туфли, так как их оттенок или фасон вдруг показался ей выбивающимся из общей картины.

– Нет-нет-нет!.. – быстро говорила она, пока ассистенты наряжали ту или иную модель, словно большую куклу. – Ожерелье надето задом наперед, а пояс – вверх ногами. Поправьте все как можно скорее!

И прежде чем ассистенты успевали отреагировать, Дженни сама бросалась исправлять промахи. Удовлетворенно кивнув, она двигалась дальше, переходя к следующей манекенщице, которую облачали в полупрозрачное кружевное платье. Молнию в нем установить забыли, и теперь ассистенты зашивали его «на живую нитку» прямо на девушке, которая стоически переносила привычную операцию. Из-за спешки подобные инциденты случались частенько, хотя, по замыслу Филдстона и Дженни, это платье должно было стать изюминкой сегодняшней программы. Сквозь тончайшее кружево просматривались и обнаженные груди манекенщицы, и все ее тело – за исключением самых интимных мест, приличия ради закрытых узенькими трусиками-бикини телесного цвета. Сначала Дэвид подумывал сделать платье немного скромнее, но Дженни уверила его, что на дворе семьдесят пятый год и что публика давно готова видеть груди и «все остальное» хотя бы на модельном подиуме. Руди Гейнрайх пришел к подобному умозаключению почти одновременно с Дженни, и его дерзкие, чувственные модели имели невероятный успех. Журнал «Вог» публиковал фотографии девушек с обнаженной грудью уже больше десятка лет – с тех пор как в 1963 году его главным редактором стала Диана Вриланд.

Дженни подражала Диане, считала ее своим кумиром. Одиннадцать лет назад, осознав после окончания парсонсовской Школы дизайна, что не может и не хочет работать на Седьмой авеню[1], Дженни устроилась в «Вог» курьером. Довольно скоро она, однако, сделалась хранительницей так называемого Модного шкафа. Представлял он собой на самом деле довольно большую комнату без окон, где хранились совершенно сказочные платья и костюмы, и для молодой девушки, с детства влюбленной в мир моды, было настоящим счастьем заведовать всем этим богатством. Дженни принимала на хранение новые, сногсшибательные наряды, выдавала платья для фотосессий, смотрела, как колдуют над манекенщицами фотографы, добиваясь самого лучшего, эффектного и выигрышного ракурса, и даже осмеливалась давать им советы, часто довольно дельные. Видимо, именно страсть, с которой она относилась к своим обязанностям, и привлекла к ней внимание знаменитой миссис Вриланд. Очень скоро юная курьерша стала основным художественным консультантом главного редактора, что, впрочем, не мешало Дженни и дальше работать с гардеробом Модного шкафа, хотя она и обзавелась помощницей.

Диану Вриланд Дженни боготворила с первого своего дня в «Вог», однако, не проработав в журнале пяти лет, неожиданно решила уйти. Коллеги в один голос твердили, что она сошла с ума и что другой такой работы нигде не найдет, но Дженни оставалась непреклонной. Ей хотелось создать свой бизнес, чтобы консультировать модельеров и организовывать собственные модные фотосессии. Поддержала ее решение только миссис Вриланд. В беседе с глазу на глаз она сказала, что Дженни поступает совершенно правильно и что ее несомненно ждет большой успех. Дженни удивилась этим словам, однако еще сильнее поразилась, когда вскоре после ее ухода Диана Вриланд сама покинула «Вог» и сделалась ведущим консультантом в Институте костюма при музее «Метрополитен». Сейчас, впрочем, Диана ожидала в концертном зале отеля начала показа новой коллекции Дэвида Филдстона. В этом, однако, не было ничего удивительного, поскольку она до сих пор относилась к Дженни и ее работе очень внимательно и по-доброму, а та платила бывшей начальнице преданной дружбой и высоко ценила ее мнение. Диана была очень талантливой женщиной – Дженни поняла это, еще когда работала в «Вог». Она многому научилась у миссис Вриланд и даже брала с нее пример, что, впрочем, не мешало Дженни иметь свой собственный, не похожий ни на чей другой стиль.

Как хороший кукловод, которого никто не должен видеть, когда он, находясь за сценой, дергает за ниточки, Дженни с ног до головы одевалась во все черное. Ее темные, блестящие волосы свободно падали на плечи, оттеняя матовую бледность лица, почти не тронутого косметикой. Большие синие глаза Дженни казались огромными и мечтательно-отрешенными, но это впечатление было обманчивым, ибо ни одной мелочи она никогда не упускала. Даже сейчас, когда большинство манекенщиц были полностью одеты и готовы к показу, Дженни продолжала следить за ними словно ястреб, и допусти кто-то из гримеров, стилистов или костюмеров хоть малейшую оплошность – эта ошибка обязательно была бы тут же замечена и исправлена.

Но сегодня, кажется, все шло хорошо. Заиграла музыка (Дженни сама выбрала для открытия композицию «Битлз», чтобы создать непринужденную, спокойную атмосферу), и шум голосов в зале мгновенно стих, словно публика затаила дыхание. Коллекция Филдстона предназначалась для осеннего сезона, до которого оставалось еще больше полугода, но в мире высокой моды обычно готовили модели заранее, чтобы магазины могли заказать понравившиеся образцы уже сейчас, поэтому никого в зале не волновало, что на дворе февраль и что в Нью-Йорке идет снег. Сегодня в отеле «Пьер» собрались исключительно профессионалы, привыкшие размещать заказы за несколько месяцев до начала сезона продаж.

Стоя за кулисами, Дженни смотрела, как выстроившиеся в длинную очередь манекенщицы готовятся каждая к своему выходу. Сама она почти не уступала им ростом, разве что девушки были в туфлях на высоких каблуках, а Дженни – нет. Гибкая, стройная, пропорционально сложенная, она выглядела великолепно, однако, постоянно вращаясь в мире моды, предпочитала оставаться за сценой, чтобы оттуда приводить в действие ту хитрую механику, которую журналисты столь непринужденно именовали осенним показом.

Режиссер дефиле сделал Дженни знак, и она кивнула.

– Ну, с богом… Поехали! – скомандовала она, и первая, самая красивая манекенщица, отодвинув плечом черный бархатный занавес, ступила на обшитый блестящей листовой медью подиум, который тянулся через весь зал. На таком покрытии было легко поскользнуться, и Дженни шепотом напоминала девушкам о необходимости соблюдать осторожность: падения время от времени случались и порой заканчивались переломом лодыжки. Главная проблема, однако, состояла не в скользком покрытии и не в том, что большинство манекенщиц выходили на подиум в туфлях на каблуках в шесть или даже семь дюймов, а в том, что сами туфли, столь красивые и элегантные на снимках и на телеэкранах, были безразмерными технологическими прототипами – «болванками», на сленге модельеров. На ноге они сидели не слишком надежно, поэтому девушки проявляли чудеса профессионализма, чтобы их походка выглядела изящной и непринужденной. Особую опасность таила остановка в конце подиума – в этой точке манекенщице следовало на мгновение замереть, скрестив ноги, а затем повернуться через плечо, чтобы двигаться в обратном направлении. Бывало, девушки даже падали в публику, но показ не останавливался – как и в шоу-бизнесе, в мире моды действовал жестокий закон: представление должно продолжаться во что бы то ни стало.

– Пошла!.. Пошла!.. – командовала Дженни каждой выходящей на подиум манекенщице после того, как окидывала ее последним внимательным взглядом и что-то поправляла, одергивала, перекладывала небрежно уложенную пройму или отворот. Между тем после первого прохода девушки возвращались в гримерную, где ассистенты помогали им спешно сбросить одно платье и надеть другое. Дэвид Филдстон наблюдал за этим процессом из угла гримерной и, судя по его напряженной фигуре, сильно волновался. Впрочем, взрывы аплодисментов в зале свидетельствовали, что показ идет хорошо и что новые предложения кутюрье производят весьма благоприятное впечатление. Филдстон действительно создал очень красивую осеннюю коллекцию, в которую Дженни удалось внести свой вклад. Например, еще на первом этапе работы она забраковала несколько образцов, показавшихся ей бесперспективными, хотя самому Дэвиду они представлялись весьма многообещающими, чуть ли не гвоздем грядущего сезона. Со своей стороны, Дженни сделала ряд предложений, которые Филдстон поначалу принял в штыки, однако в итоге признал свою неправоту. Так бывало достаточно часто – при всем своем таланте Дэвид не умел воспринять кое-какие ее оригинальные, дерзкие, подчас экстравагантные идеи, что называется, «с лёта». К счастью, ему хватало терпения и такта, а также мудрости, чтобы как следует поразмыслить над ними, а не отметать с порога, к тому же он платил Дженни именно за то, что она находила для него новые, нетривиальные ходы. А в девяноста девяти случаях из ста идеи Дженни работали, и работали прекрасно, так что Филдстону было не на что жаловаться. Казалось, само небо послало ему консультанта с практически безупречным художественным вкусом и чутьем.

Но вот шоу закончилось, и все манекенщицы снова вышли на подиум, чтобы поклониться зрителям. Вызвали и Дэвида Филдстона, как в театрах после удачной премьеры просят автора. По пути на сцену – под руку с роскошной моделью в изумрудном вечернем платье – он успел торопливо чмокнуть Дженни в щеку и прошептать слова благодарности. Успех и в самом деле был оглушительным (если судить по аплодисментам), и Дженни почувствовала, как ее охватывает радость и ликование. С новой коллекцией Дэвида Филдстона она снова добилась триумфа. Больше того, всего за два коротких года ей удалось превратить кутюрье, карьера которого шла на спад, в звезду первой величины. Такое не каждому по плечу, и у Дженни имелись все основания испытывать удовлетворение. Она и в самом деле гордилась, но только не собой, а сделанной работой, которая приносила людям радость и делала мир чуточку красивее.

Надо сказать, Дэвид и сам отлично понимал, чем обязан Дженни Арден, – понимал и был ей за это бесконечно благодарен. Он щедро ей платил, ни секунды не сомневаясь, что без нее давно бы разорился и канул в безвестность. Сделал бы для нее и больше, но не знал, что именно ей нужно.

А Дженни было нужно очень мало. Нет, она не имела ничего против гонораров, но радовала ее прежде всего возможность заниматься любимой работой, о которой она мечтала с детства. Делать моду живой, нужной кому-то – что может быть прекраснее? И если Дэвид и его коллеги по цеху создавали модели платьев и костюмов, то Дженни творила саму моду, превращая дизайнерские образцы в удобные, запоминающиеся, красивые вещи – мечту каждой женщины.

Это был интереснейший и по-настоящему творческий процесс, и Дженни с увлечением отдавалась работе, не пропуская ни одного дня. Ничего лучше она не могла бы и придумать. Именно об этом она размышляла, когда, наскоро попрощавшись с моделями и ассистентами, сгребала в сумочку пакетики с английскими булавками и мотки двусторонней клейкой ленты и стремительно неслась к служебному выходу из отеля. Дженни спешила на новый показ, который должен был начаться всего через пару часов в арендованном театральном зале в деловой части города. Нью-йоркская Неделя моды оказалась довольно напряженной, ибо Дэвид Филдстон был не единственным клиентом Дженни, однако она только радовалась своей востребованности. Вчера у нее тоже был показ, который прошел исключительно успешно, да и завтра готовилась демонстрация еще двух коллекций. Модельеры арендовали для своих шоу рестораны, театры, концертные залы, а иногда даже пентхаусы, каждый спешил продемонстрировать агентам торговых фирм все, что он приготовил к следующему сезону, и Дженни изо всех сил старалась успеть всюду, где ее ждали. Вот и сейчас она торопилась к молодому дизайнеру Пабло Чарльзу, с которым работала сравнительно недавно. Пабло был небогат, но очень талантлив, и Дженни снабдила бы его советами даже бесплатно. Она не могла обмануть его ожидания, а он равным образом с замиранием сердца ждал своего «доброго гения», без которого вряд ли сумел бы добиться успеха в условиях жесткой конкуренции, свойственной миру высокой моды.

Когда Дженни уже пересекала вестибюль отеля «Пьер», сзади ее нагнал привлекательный молодой мужчина. Он легко выхватил из ее руки тяжелую сумочку и дружески улыбнулся, когда Дженни обернулась. Это был ее муж Билл, который специально приехал посмотреть показ. Он старался не пропускать ни одного дефиле, которое готовила Дженни, и ужасно гордился ее работой.

– Что там у тебя, камни? Или гнилые помидоры, чтобы бросать в журналистов? – пошутил Билл, выходя на улицу вслед за женой. Он был высоким, светловолосым, с тонкими, почти аристократическими чертами лица и такими же, как у Дженни, голубыми глазами. Полюбил он ее с первого взгляда – с самой первой встречи, и с тех пор его чувство стало только сильнее. Билл всегда утверждал, что их знакомство было предопределено свыше, и Дженни теперь казалось, что он прав, хотя поначалу она об этом просто не задумывалась. Как бы то ни было, они прекрасно подходили друг другу, несмотря на несхожесть характеров.

У отеля уже ждало такси. Билл усадил Дженни на заднее сиденье и сел рядом. Сегодня вечером он был свободен и мог посмотреть оба показа. Именно это он и намеревался сделать: более горячего и преданного поклонника Дженни не могла и желать. Билл не уставал восхищаться ее талантом.

– У тебя получилась отличная коллекция, Джен, – сказал он сейчас. – Особенно мне понравились платья в конце показа, но ведь, наверное, так и должно быть? Правда? Сладенькое напоследок… Публика, по-моему, тоже в восторге. Я сидел неподалеку от Сьюзен Менкес и видел, как она улыбается во все свои тридцать две коронки.

Сьюзи Менкес была самой известной и влиятельной журналисткой, пишущей о моде, и не часто высказывала свое одобрение. Среди зрителей Билл заметил также Диану Вриланд, которая от души аплодировала моделям на подиуме. Впрочем, Диана всегда благоволила своей бывшей помощнице.

Похвалы Билла согрели Дженни, и она нежно ответила на очередной его поцелуй. Для человека, который еще пару лет назад не отличал проймы от вытачки, Билл добился значительного прогресса и теперь разбирался в современной моде почти профессионально. Он, во всяком случае, мог отличить одного дизайнера от другого, к тому же, когда Дженни рассказывала, что нужно было сделать с тем или иным платьем, чтобы оно лучше смотрелось, ее объяснения не казались ему китайской грамотой. Правда, Билл по-прежнему не мог самостоятельно пришить пуговицу к рубашке, однако совершенно искренне восхищался работой жены и любил все связанное с миром высокой моды. Дженни сама порой уставала от суеты, переполоха, спешки и следующих один за другим показов, но для Билла каждая Неделя моды становилась настоящим праздником. Он к тому же всегда старался поддержать Дженни и старательно ей помогал, полностью освобождая от домашних хлопот. Иначе Билл поступить просто не мог, потому что любил жену, ценил ее талант и восхищался успехом, которого она добилась исключительно благодаря собственным усилиям. Дженни всю свою жизнь трудилась не покладая рук, чтобы достичь нынешних профессиональных высот. До встречи пять лет назад с Биллом ей никто особенно не помогал. Только после того, как они поженились, Дженни почувствовала за собой прочный тыл и немного перевела дух. Это, впрочем, не означало, что она позволяла себе работать спустя рукава. Как и прежде, Дженни трудилась порой по восемнадцать часов в сутки, просто теперь работа перестала быть для нее вопросом выживания, и она могла в большей мере наслаждаться тем, что делала, благо их с Биллом отношения год от года становились только прочнее. Любовь, которая вошла в их жизнь, сделала Дженни самым счастливым человеком на свете.

Но до знакомства с Биллом ее жизнь не была ни легкой, ни безоблачной. Дженни появилась на свет в довольно бедной семье и всем, чего добилась, была обязана только себе, своему трудолюбию и таланту. Ее мать Элен иммигрировала из Франции в Соединенные Штаты накануне Второй мировой войны в надежде на новую, лучшую жизнь. Она высадилась в нью-йоркской гавани весной 1939 года без цента в кармане, не зная ни языка, ни обычаев чужой страны. Найти работу портнихи тоже оказалось не так легко, как рассчитывала Элен. В конце концов, однако, ей все же удалось устроиться в нелегальную мастерскую в Нижнем Ист-Сайде, где она пришивала пуговицы к рубашкам из контрабандной материи. Платили за этот нелегкий труд сущие гроши, которых едва хватало на оплату жилья, но не на еду. То, что во Франции Элен была швеей высшей категории, никого не интересовало. «Твоя пришивать пуговицы, – категорично заявил ей хозяин мастерской, такой же иммигрант, приехавший в США в поисках лучшей доли, кажется, из Бельгийского Конго. – Нет пришивать пуговицы – идти на панель или сдохнуть от голод. Ясно?»

Да, жизнь в Нью-Йорке оказалась гораздо труднее, чем ожидала Элен, к тому же ей только исполнилось девятнадцать. Она уже готова была сдаться и даже начала копить деньги на обратный билет, когда началась война, и мать в коротком письме велела ей оставаться в Америке. Как ни трудно приходилось Элен в Штатах, жизнь в оккупированной фашистами Франции была намного тяжелее и опаснее, поэтому она проработала в пошивочной мастерской еще три года. Наконец в 1942 году, на вечеринке ОСОДО[2], куда ее пригласила подруга, Элен познакомилась с молодым американском солдатом, который только что окончил ускоренный курс подготовки и ожидал отправки на европейский театр боевых действий.

Молодые люди полюбили друг друга с первого взгляда. Время было военное, поэтому поженились они всего неделю спустя, а еще через десять дней муж Элен отправился на фронт в Европу, и супруги расстались до самого возвращения солдат из Старого Света. Надо сказать, что после свадьбы жизнь Элен не стала легче. Хотя она и получала за мужа-солдата какое-то пособие, но не жаловалась – ведь у нее была Дженни, маленькая Дженни, которая родилась в 1943 году на кухонном столе в крошечной квартирке в том же Нижнем Ист-Сайде.

Джек Арден вернулся с войны только в сорок пятом и сразу увез жену и дочь в Пенсильванию, откуда был родом. В письмах с фронта он несколько раз предлагал Элен перебраться к его матери, но она боялась оказаться среди совершенно чужих людей и поэтому решила дождаться мужа в Нью-Йорке, где у нее было несколько подруг.

Как ни тяжела была ее жизнь после приезда в Америку, Элен не ожидала того, с чем столкнулась в родном для Джека Питстоуне. Это был даже не город, а старый шахтерский поселок, затерянный в пенсильванской глуши. Все его жители на протяжении поколений работали под землей, добывая уголь, и родные Джека Ардена не были исключением. Он, правда, несколько раз все ей рассказывал, но Элен просто не представляла себе, что это означает – ведь она выросла в Париже, в семье, которая не только могла похвастаться достаточно высоким доходом, но и постоянно соприкасалась с миром, где царили законы красоты и гармонии. Мать Элен работала ведущей закройщицей у легендарной Шанель и, хотя формально она принадлежала к рабочему классу, занималась самым настоящим искусством. В прославленный на весь мир модный дом принимали далеко не каждого – мать Элен двенадцать лет проходила в ученицах, прежде чем ей доверили первую самостоятельную работу. К счастью, ее отличали трудолюбие и талант, поэтому она довольно скоро стала настоящим мастером своего дела. Что касается отца, то он и вовсе окончил отделение изящных искусств Парижского университета и работал экспертом-реставратором в знаменитом Лувре.

Джек оказался совсем другим. Нет, он был нежным, любящим мужем и отцом и обращался с женой и дочерью как с величайшей драгоценностью, однако за его слишком тяжелую и опасную работу платили мало. В Питстоуне семья часто голодала, хотя Джек буквально сутками не вылезал из шахты, где он работал вместе с четырьмя родными братьями и многочисленными кузенами. Отец Джека и оба его дяди погибли в шахте еще до войны. А мать его в свои пятьдесят с небольшим совершенно поседела и напоминала иссохшую старуху, которая постоянно плачет от страха за сыновей. Время от времени на шахте случались забастовки, и тогда ни денег, ни еды не было совсем. Впрочем, и без всяких забастовок семье Джека частенько приходилось перебиваться с хлеба на воду. Несколько облегчали положение овощи с собственного огородика, но они появлялись только в сезон, да и было их не слишком много.

Одним словом, жизнь в Питстоуне была еще тяжелее, чем в Нью-Йорке, но Элен не жаловалась. Она слишком любила Джека, который буквально наизнанку выворачивался, чтобы у его жены и дочери был хотя бы кусок хлеба на обед. Увы, это не всегда удавалось, так что «шахтерский» период жизни ассоциировался у Элен с чувством постоянного голода и холода, поскольку крошечный дощатый коттедж, в котором они ютились, никогда не удавалось протопить как следует, а климат в Пенсильвании был суровым. В довершение всего через год после их приезда умерла мать Джека, и Элен пришлось самой сидеть с дочерью, поскольку никаких яслей в городке, разумеется, не имелось, и ей не на кого было оставить Дженни, чтобы найти себе работу.

Целыми днями Элен занималась с малышкой и ждала Джека, который возвращался с рабочей смены далеко за полночь. К счастью, оба были еще очень молоды и не замечали трудностей, которые испугали бы людей более зрелых. Они даже пытались завести второго ребенка, но Элен несколько раз выкинула, к тому же они все равно не смогли бы прокормить еще один рот. Кроме того, Элен очень скучала по Франции, по Парижу, по оставшимся там родителям, но денег на дальнюю поездку у них не было. Жизнь казалась беспросветной, и терпимой ее делала только любовь к Джеку и его ответная нежность. А еще у них была Дженни – их главная и единственная радость. Джек играл с дочерью, носил на плечах, рассказывал сказки на ночь. Она и походила на него – такая же черноволосая и чернобровая, синеглазая, не по возрасту высокая. Элен же была типичной француженкой – невысокой, изящной, светловолосой, только с карими глазами.

Они прожили в Питстоуне почти три с половиной года, когда произошло несчастье. В забое взорвалась угольная пыль, погибла вся рабочая смена из десяти человек, в том числе Джек. На шахте он пользовался любовью и авторитетом, поэтому сообщить Элен о случившемся приехал лично управляющий угольной компанией. Ей даже выплатили компенсацию – не слишком большую, но все же этих денег должно было хватить на первое время. Кроме того, выяснилось, что Джек втайне от нее застраховал свою жизнь на довольно крупную сумму. Он аккуратно платил взносы, выкраивая их из своей нищенской зарплаты, зато теперь Элен была обладательницей небольшого капитала, который, если правильно им распорядиться, мог бы поддерживать их с дочерью достаточно долгое время. И благодаря прощальному дару Джека Элен и Дженни смогли перебраться из пенсильванской глуши в Филадельфию.

Сразу после переезда Элен списалась с матерью, которая осталась совершенно одна после смерти мужа, скончавшегося за два месяца до гибели Джека. Терез пыталась убедить дочь вернуться, но Элен знала, что после войны найти работу во Франции еще труднее, чем в Штатах, поэтому она предложила матери перебраться к ней. Дженни в ту пору только-только исполнилось пять, но она хорошо запомнила и дорогу из Питстоуна в Филадельфию, и приезд своей французской бабушки, с которой они долго не понимали друг друга, поскольку одна не говорила по-английски, а другая могла сказать по-французски всего несколько фраз. Впрочем, с бабушкой Дженни быстро подружилась и стала называть ее «мами», на французский манер. По вечерам они учили друг друга английским и французским словам – только в это время, потому что днем Терез была очень занята. Вскоре после ее приезда из Парижа они с Элен открыли в Филадельфии небольшую швейную мастерскую-ателье. В послевоенной Америке этот вид бизнеса оказался достаточно востребован, а когда о мастерицах-француженках узнали почитающие себя светскими дамами обитательницы Мэйн-Лайна[3], от клиенток не стало отбоя. Крошечное ателье процветало, чуть не в одночасье сделавшись «самым большим маленьким секретом» многих филадельфийских состоятельных леди, для которых Элен и Терез копировали новейшие парижские фасоны. Главная роль принадлежала, конечно, матери Элен, которая кроила дорогие ткани и подгоняла модели по фигуре заказчицы. Сама Элен делала более простую работу, так как не обладала ни талантом, ни подготовкой, которую получила у Шанель ее мать. Зарабатывали они достаточно, чтобы начать кое-что откладывать – именно на эти средства Дженни впоследствии училась в парсонсовской Школе дизайна.

Там началась ее собственная карьера. Еще учась на последнем курсе, она попала на стажировку к Олегу Кассини. Это произошло как раз в тот период, когда его фирма шила платья для Джеки Кеннеди. Дженни несколько раз видела Первую леди Соединенных Штатов, когда та приезжала в офис фирмы, чтобы заказать подходящий наряд для того или иного важного события, а однажды даже осмелилась порекомендовать супруге президента выбрать к платью гладкий лакированный ремешок вместо пояса из змеиной кожи. К ее огромному удивлению, Джеки Кеннеди последовала совету; она, правда, ничего не сказала молоденькой стажерке, но, когда потом Дженни увидела ее по телевизору, на ней был именно лакированный пояс! Когда об этом случае узнали мать и бабушка, они пришли в восторг, ибо считали, что их дочь и внучка на верном пути. Еще больше они обрадовались, когда Дженни окончила учебу и устроилась в «Вог». Обеим женщинам было приятно сознавать, что она продолжает дело, которому они посвятили всю жизнь. Ее недавние успехи были предметом их особенной гордости; они даже подписались на «Вестник современной моды», чтобы почаще читать о том, что сделала и чего добилась их Дженни.

В целом страховка Джека Ардена и доходы от крошечного ателье сослужили всем троим хорошую службу. Во всяком случае, Билл, узнав Дженни и ее историю (впоследствии он познакомился и с ее матерью, и бабушкой), совершенно искренне восхитился мужеством и трудолюбием трех слабых женщин, которые сумели победить неблагоприятные обстоятельства и столь коренным образом переменить собственную судьбу. Он считал это самым настоящим подвигом, на какой способен далеко не каждый, и относился к матери и бабушке Дженни с подчеркнутым уважением.

Впрочем, саму Дженни он, конечно, любил и уважал больше. Они были женаты уже пять лет, и за это время их чувства не только не остыли, но сделались еще сильнее. С Дженни его жизнь стала совсем другой; она тоже считала, что с появлением Билла мир для нее изменился, стал лучше и ярче. А самое главное – муж поддерживал все ее решения.

Они встретились, когда Дженни еще работала в «Вог». Это было в Нью-Йорке, в холодный и снежный зимний день. Дженни устраивала фотосессию на площади перед отелем «Плаза», и Билл, проходя мимо, остановился посмотреть. Девушки-модели кутались в меха, а Дженни деловито сновала между ними, расставляла по местам, подбадривала. По случаю зимней погоды на ней были тяжелые ботинки, джинсы, просторная мужская куртка и черная шапка-ушанка из искусственного меха (как впоследствии она сказала Биллу, это была зимняя матросская шапка, которую она купила на черном рынке в Москве, когда ездила туда искать подходящую площадку для очередных натурных съемок). Несмотря на мороз, куртка на Дженни была расстегнута, шапка сдвинута на затылок, а лицо раскраснелось. Казалось, она вовсе не замечает холода. Поправить прическу или макияж манекенщицы, подсказать фотографу, с какого угла лучше взять крупный план, – она занималась сразу тысячей дел, и, судя по скорости перемещения по площадке, управиться с ними ей было вполне по силам.

В тот день Билл спешил на важную деловую встречу, но что-то как будто толкнуло его, заставив остановиться. Впоследствии он называл это перстом судьбы. Билл так долго наблюдал за Дженни, что на плечах его пальто наросли два маленьких снежных сугроба, но ни холода, ни ветра он не замечал. В конце концов ему повезло: Дженни обернулась и посмотрела на него. Билл улыбнулся, а она улыбнулась в ответ. Она была так красива в запорошенной снегом русской шапке, с запутавшимися в ресницах снежинками, что он буквально лишился дара речи и стоял как загипнотизированный. Билл не мог даже сдвинуться с места, хотя и понимал, что в ее глазах выглядит, должно быть, глуповато.

Впрочем, ему было наплевать. Год назад Билл окончил юридический факультет университета и теперь работал в адвокатской фирме своего отца, где уже трудились оба его старших брата. Юриспруденция была их семейным бизнесом, но Биллу это занятие не особо пришлось по душе; хотя он и подчинился семейной традиции, возня с законами, контрактами, завещаниями ему изрядно наскучила. Но при виде Дженни что-то в его душе переменилось. Она буквально излучала радость, и Билл понял, что хочет быть с ней, а все остальное – работа, фирма – не имеет особого значения.

Позабыв о назначенной деловой встрече, он стоял и стоял на площади перед «Плазой», хотя его пальто и ботинки давно промокли. Когда в съемках наметился перерыв, Билл набрался смелости и подошел к Дженни. Что ей сказать – он не знал, поэтому выпалил первое, что пришло в голову (хотя впоследствии буквально рвал на себе волосы от досады и жалел, что его глупый язык не отсох, прежде чем он раскрыл рот).

– Вот, возьмите… – пробормотал Билл, протягивая Дженни свою визитную карточку и чувствуя себя идиотом. – Если вам когда-нибудь понадобится юрист, я к вашим услугам.

– Надеюсь, юрист мне не понадобится, – ответила она, но визитку все же спрятала в карман, а не бросила в снег. Впрочем, Билл не сомневался, что она выбросит ее, как только он уйдет. В самом деле, зачем этой девушке может понадобиться юрист? Он не посмел сказать ей, как она прекрасна и как он очарован ее красотой. Он вообще не посмел ничего ей сказать. Вручить ей свою визитную карточку было единственным пришедшим ему в голову способом сообщить прекрасной незнакомке свое имя, телефон (служебный) и адрес фирмы, в которой он работал, чтобы она могла как-то с ним связаться. Вот только захочет ли она ему звонить?.. Билл на это не особо надеялся. С чего бы? Все время, пока он бормотал свои жалкие слова, она уголком глаза наблюдала за фотографами, потом вежливо кивнула и сказала, что перерыв закончился и ей пора возвращаться к работе. Только после этого Билл немного пришел в себя и уныло побрел прочь. Покидая съемочную площадку, он услышал, как девушка обращается к одному из операторов по-французски. «Она еще и иностранка!» – подумал Билл в отчаянии. В эти мгновения он совершенно уверился, что никогда больше ее не увидит.

В ту первую встречу Дженни не назвала ему своего имени и не сказала, как он может ее отыскать. Она была слишком сосредоточена на работе, чтобы задумываться о подобных мелочах, к тому же Билл поначалу не произвел на нее никакого впечатления. Он же казнил себя как полного кретина за то, что ничего не узнал о понравившейся ему девушке. На протяжении нескольких дней он каждую минуту ее вспоминал, думая о том, что никого красивее еще никогда не встречал. Его незнакомка была полна жизни, и в те краткие мгновения, что он смотрел в ее глаза, ему казалось, будто в них отражается ее богатая и щедрая душа.

В конце концов Билл попытался предпринять хоть что-то, чтобы отыскать поразившую его девушку. Для начала он поручил своей секретарше обзвонить редакции всех городских журналов, которые могли иметь отношение к искусству, моде или рекламе, и выяснить, не проводил ли какой-то из них фотосъемки перед «Плазой» такого-то числа. Узнав, что это был «Вог», Билл немедленно позвонил туда сам, но секретарша на редакционном коммутаторе разговаривала с ним крайне нелюбезно, наотрез отказавшись назвать имя сотрудницы, которая руководила упомянутой фотосессией. Единственное, чего удалось добиться Биллу, это обещания передать ей сообщение.

Чувствуя себя еще более глупо, чем в день первой встречи с незнакомкой на площади перед «Плазой», Билл попросил передать ей привет от «мистера Суита, юриста», и оставил свой телефон на случай, если она все-таки выбросила его визитку. Он, однако, был уверен, что никогда больше ее не увидит, поэтому постарался выбросить Дженни из головы и вернулся к своим служебным обязанностям. Билл как раз погрузился в наследственные дела одного богатого клиента, однако перспектива до старости заниматься чем-то подобным его отнюдь не радовала. В очередной раз он убедился, что практическая юриспруденция вряд ли является его призванием, однако что тут можно предпринять – Билл просто не знал. Мужчины в семье Суит всегда работали адвокатами или юрисконсультами: такова была традиция, и никто из них ничуть не возражал. Напротив, его старшим братьям эта работа даже нравилась. Оба уже стали совладельцами семейного предприятия Суитов, которое было основано еще их прадедом и считалось одним из самых респектабельных и надежных в городе. Нечего и говорить, что в нью-йоркском юридическом сообществе Суиты слыли своего рода аристократией и на протяжении десятилетий обслуживали главным образом людей состоятельных и знаменитых. И неудивительно, что Биллу просто не пришло в голову заняться чем-то другим.

Дней через десять после разговора с секретаршей «Вог» (Дженни ему так и не перезвонила) Билл отправился на машине в Бостон, чтобы встретиться с очередным клиентом, желавшим учредить трастовые фонды для своих многочисленных внуков. Примерно на половине пути он свернул на заправку, чтобы залить в бак порцию бензина. Холодная и долгая зима осталась позади, наступил март, но с неба по-прежнему сыпалась колючая снежная крошка. Пока служитель на заправке наполнял бак и проверял масло, Билл вышел из машины, чтобы размяться, и вдруг увидел, как, переваливаясь на неровностях асфальта, на заправочную площадку вполз небольшой грузовичок. Он остановился у колонки, и какая-то молодая женщина, выскочив из кабины, нетерпеливо махнула рукой, чтобы привлечь внимание заправщика. Присмотревшись, Билл увидел теплую мужскую куртку и русскую матросскую ушанку из искусственного меха. Мгновение спустя женщина обернулась, и Билл тут же ее узнал. Это была она, его таинственная незнакомка!

На этот раз Билл ни секунды не сомневался, что эта вторая встреча была предопределена свыше. Да и в самом деле, как он мог снова столкнуться с этой женщиной, если в одном только Нью-Йорке было больше двенадцати миллионов жителей? Даже если женщины составляли половину этого числа, вероятность подобной встречи была ничтожна, тем более что случилась она не в самом городе, а по пути в Бостон! Нет, если уж ему выпал уникальный шанс, пренебрегать им нельзя, решил Билл и, изобразив на лице приветливую улыбку (больше похожую на напряженную гримасу человека, у которого болит зуб), шагнул навстречу девушке.

Увидев, что к ней приближается какой-то человек, Дженни вскинула на него удивленный, но отнюдь не испуганный взгляд, и Билл, который даже не знал, с чего начать разговор, вдруг почувствовал себя легко и свободно.

– Я просил передать вам привет, – сказал он так непринужденно, словно они встречались уже несколько раз и были хорошо знакомы, хотя даже имени девушки он по-прежнему не знал. – Только, боюсь, ваша мегера на коммутаторе ничего вам не сказала. – Тут Билл улыбнулся простой, бесхитростной улыбкой, словно ребенок накануне Рождества. Он снова чувствовал себя глупо, но на сей раз это ему почему-то не мешало.

– Нет, почему же? – спокойно ответила она. – Вы – мистер Суит, юрист, не так ли? Должна сказать, что у меня пока нет никаких проблем юридического характера, поэтому-то я вам и не звонила.

Его визитная карточка до сих пор где-то у нее валялась – то ли на рабочем столе, то ли в сумочке, а может быть, даже в кармане той самой куртки, которая и сейчас была на ней. Фамилия Билла показалась ей забавной – она означала «сладкий, приятный» – и поэтому запомнилась.

– А почему вы на грузовике? – неловко пошутил Билл. – Вы только что ограбили банк или просто помогаете соседям с переездом?

– Ни то, ни другое, – серьезно сказала Дженни. Она почти никогда не шутила, когда дело касалось ее работы. – У меня ответственные съемки в Массачусетсе: известный французский фотограф будет делать репортаж об одной бостонской знаменитости, а я должна проследить, чтобы все было в порядке. Фотографии будут напечатаны в «Вог», – добавила она, и Билл кивнул.

– Я знаю, где вы работаете. Я пытался разыскать вас, после того как увидел у «Плазы», но в редакции мне отказались назвать ваше имя. Что ж, я не в обиде: должно быть, они решили, что вас разыскивает какой-нибудь сбрендивший поклонник или фанат.

Дженни рассмеялась его словам и его серьезному виду. Билл Суит казался вполне порядочным молодым человеком, к тому же она видела, что он ужасно волнуется, и это не могло ее не тронуть.

– Поклонники действительно звонят нам достаточно часто, но обычно они охотятся за моделями и манекенщицами, а не за художественными консультантами, – слегка улыбнулась она. Ее черную меховую шапку снова запорошил снег, и Дженни выглядела в точности как при их первой встрече. Билл глядел на нее во все глаза и не верил, что ему посчастливилось снова ее встретить. Еще никогда в жизни ему так не везло.

– В таком случае мне остается лишь пожалеть тех несчастных, которые видят только блестящую мишуру и не замечают подлинной красоты, – отважился он на комплимент и с опаской покосился на служителя, который, по его мнению, слишком спешил заправить ее грузовичок. – Когда вы снова будете в Нью-Йорке? – спросил Билл и затаил дыхание. Вдруг она ответит, что это его не касается? В конце концов, он был для нее совершенно посторонним человеком. Сам Билл рассчитывал вернуться в Нью-Йорк уже следующим вечером; назавтра была пятница, и он надеялся, что выходные у него будут свободными. Правда, в субботу у него было назначено свидание с некоей молодой особой, с которой он познакомился месяц назад, однако Билл без колебаний решил отменить эту встречу – равно как и все последующие. Никаких сожалений и угрызений совести он по этому поводу не испытывал: Билл давно убедился, у них нет и не может быть ничего общего. Эта женщина ему даже не особенно нравилась, но она приходилась младшей сестрой жене его брата, к тому же никакого другого занятия у него все равно не было, и он продолжал этот вялый роман исключительно по инерции, хотя прекрасно знал, что из него вряд ли выйдет что-либо путное. В конце концов, вокруг хватало женщин и покрасивее, но и они Билла не очень интересовали. Другое дело – его незнакомка. Таких, как она, Билл еще никогда не встречал, да и сомневался, что когда-нибудь встретит. Все в ней казалось особенным, волнующим и неповторимым, и Билл считал – ему очень повезло.

– Это зависит от того, когда закончится съемка, – ответила Дженни на его вопрос и слегка пожала плечами. – В субботу, может быть, в воскресенье… У меня в грузовике весь съемочный реквизит, так что с площадки я, скорее всего, уеду последней.

Билл кивнул, а сам пожалел, что не может поехать с ней. Почему-то ему казалось, что она будет не против. Насколько он мог судить, его незнакомка была человеком веселым, любящим пошутить и посмеяться. Даже сейчас, когда речь шла о вроде бы серьезных вещах, в ее огромных синих глазах нет-нет да и вспыхивали озорные искорки.

– Как вы посмотрите, если я предложу вам встретиться на следующей неделе, в любой удобный для вас день? – храбро выпалил он. Билл и сам не ожидал от себя подобной дерзости и теперь с замиранием сердца ждал, что она ответит.

Дженни, к счастью, не рассердилась.

– Я бы с удовольствием, – сказала она с легким сожалением (которое, впрочем, могло быть просто формой вежливости, но Билл отказывался об этом думать), – но на будущей неделе у меня запланированы одна за другой три фотосессии. В журнале я работаю художественным консультантом, и в мои обязанности входит следить за тем, чтобы снимки, которые публикуются там в разделе моды, выглядели безупречно с точки зрения стиля.

Билл кивнул, старательно делая вид, будто понимает, о чем идет речь, хотя «Вог» почти никогда не читал и тем более не заглядывал в раздел мод. Несмотря на подробное объяснение, он по-прежнему довольно смутно представлял себе, в чем заключается работа художественного консультанта. Ему вообще было невероятно трудно сосредоточиться на чем-либо, кроме ее удивительного лица, огромных синих глаз, очаровательной улыбки и полных, чувственных губ безупречной формы. Кроме того, в данную секунду его куда больше занимал вопрос, действительно ли его незнакомка так занята, или она просто вежливо дает ему понять, что не желает его видеть.

– Но… может быть, у вас будет выходной? – спросил Билл с надеждой.

– Да, у меня бывают выходные, но, к сожалению, не слишком часто. – Дженни снова пожала плечами. – Так уж сложилась, что я… Моя работа – это все, что у меня есть, – добавила она, и Билл снова спросил себя, какова может быть ее жизнь и почему, кроме работы, у нее больше ничего нет.

– Вам нравится то, что вы делаете? – осторожно спросил он.

– Очень! – тотчас ответила она, причем Билл ни на секунду не усомнился в искренности этого ответа. – Я мечтала об этом всю жизнь!

– Возить реквизит на стареньком грузовичке? – пошутил Билл, и Дженни рассмеялась.

– Да, и это тоже! Если хотите, приходите как-нибудь на съемку – вы сами все увидите. Хотя бы на будущей неделе! Правда, две съемки будут студийными, зато для третьей мы сняли в Гарлеме ночной клуб, он называется «Смолл парадайз». Часов в десять вечера у меня будет перерыв на обед, и, если вы подъедете, мы сможем перекусить в «Кентукки фрайд»[4] или в китайском кафе, куда всегда ходим, когда работаем на окраине города. Правда, это даже не кафе, а скорее столовая или буфет, но готовят там замечательно. Только, – предупредила она, – я не смогу уделить вам много времени. Мне предстоит снимать четырех знаменитых манекенщиц, которые специально прилетят на эту сессию из Лондона и Милана, так что заранее прошу у вас прощения.

Но счастливый Билл только едва кивнул. Что ему были какие-то там манекенщицы? Главное, он снова встретится с ней, а где, при каких обстоятельствах, с едой или без еды, не имело абсолютно никакого значения.

– Хорошо. Я приеду, – проговорил он, и она продиктовала ему адрес, где и во сколько Билл должен быть вечером следующего четверга, пообещав позвонить, если что-то вдруг изменится.

И тут Билл вспомнил, что так и не задал ей главный вопрос.

– А… а как вас зовут? – проговорил он, слегка запинаясь от волнения.

– Дженни Арден, – ответила она. – Кстати, вы тоже можете позвонить мне в редакцию «Вог», если не получится прийти. У меня, правда, есть пейджер, но я использую его только для работы.

Она действительно никому не давала номер своего служебного пейджера, так как считала, что он нужен исключительно для дела.

– Я не стану вам звонить, Дженни Арден, – торжественно пообещал Билл. – В четверг вечером я приеду в этот ваш «Парадайз», чего бы мне это ни стоило. Ну а пока… желаю вам успешно закончить вашу массачусетскую съемку и поскорее вернуться в Нью-Йорк.

Потом они оба расплатились за бензин, и Дженни забралась в кабину своего грузовичка.

– Как странно, что мы с вами снова встретились, да еще вот так, случайно… – проговорила она задумчиво, и Биллу захотелось сказать, что об этой встрече они когда-нибудь будут рассказывать своим внукам, но он не посмел.

– Ничего странного, – ответил он небрежно и ухмыльнулся: – Ведь я слежу за вами уже почти два месяца.

Дженни рассмеялась.

– Тогда до встречи в четверг, – сказала она и, махнув ему на прощание рукой, выехала на заснеженную дорогу. Билл проводил ее взглядом, а потом улыбался до самого Бостона. У него было чудесное настроение. Похоже, судьба не только повернулась к нему лицом, но и кивнула в знак своего особого расположения. Оставалось только дождаться четверга.

Их свидание оказалось типичным для Дженни в том смысле, что, работая для «Вог», она не могла полностью посвятить себя общению с Биллом. Дела на съемочной площадке не задались с самого начала. Одна из манекенщиц была простужена, фотограф постоянно нервничал, срывался и орал, поэтому долгожданный перерыв объявили не в десять, как планировалось, а намного позже – после полуночи. Китайская забегаловка была уже давно закрыта, поэтому, когда Дженни наконец освободилась, они отправились в «Бургер кинг», да и то всего на двадцать минут.

Билл, терпеливо дожидавшийся Дженни на протяжении почти трех часов (он, разумеется, не утерпел и приехал на площадку не к десяти, а раньше), был восхищен тем, что она делает. Он очень внимательно наблюдал за ее работой и не мог не отметить ее скрупулезный, профессиональный подход к деталям. Даже после перерыва он провел на площадке еще около часа – до того приятно ему было смотреть, как легко Дженни решает проблемы, которые – он был уверен – поставили бы в тупик любого другого. Да и то сказать, какая разница, на левой руке манекенщица носит браслет или на правой, но разница была. И Билл убеждался в этом, стоило Дженни вмешаться и уговорить девушку переместить браслет на другую руку или вовсе его снять. Довольно скоро он понял, что без Дженни на съемочной площадке процесс мог бы затянуться и принести совсем не те результаты, которых требовало редакционное начальство. Она не кричала, не суетилась, не командовала, но Билл видел, что она управляет фотосессией, контролируя буквально все и вся. И это произвело на него такое сильное впечатление, что он даже позавидовал Дженни. На своем рабочем месте Билл действовал далеко не так эффективно и умело – он не мог этого не признать.

В тот день Билл уехал с площадки в половине второго, а когда назавтра позвонил Дженни, то узнал, что съемки закончились только в четыре утра. Для нее, впрочем, это оказалось обычным делом – Дженни сказала, что частенько ей приходится работать всю ночь и именно поэтому у нее нет никакой особой «личной жизни», что ее не смущает. «Пока не смущает», – добавила Дженни, чтобы Билл не подумал, будто она его отшивает, и он с облегчением вздохнул. Они уже начали узнавать друг друга, и это ему нравилось. Билл всем сердцем надеялся на продолжение знакомства.

В следующие месяцы они встречались настолько часто, насколько позволяла работа Дженни, и прекрасно проводили время вдвоем. Биллу новая знакомая нравилась все больше и больше; по сравнению с ней другие женщины бледнели, превращаясь в нечто плоское, двухмерное, не заслуживающее внимания. Кроме того, он помимо своей воли лучше узнал мир моды, хотя ему всегда казалось, что нормального мужчину эти вопросы волновать не должны. Дженни, однако, была одержима своей работой, и ей удалось разбудить в нем жадный интерес ко всему, что происходит на подиумах и за кулисами. Речь шла, разумеется, не о слухах и сплетнях, которых так жаждут обыватели, а о смелых идеях, новых решениях и дерзких прорывах в будущее, поэтому вскоре Билл уже начал совершенно искренне считать, что конструировать платья, костюмы и вечерние гарнитуры так же сложно и увлекательно, как создавать космические летательные аппараты.

Во время одного из свиданий Билл признался Дженни, как мало интересует его работа в отцовской фирме.

– Разве ты не можешь найти какую-то область, э-э… юридической науки, которая бы тебя увлекла? – удивилась она. – Мне всегда казалось, что юриспруденция – это довольно интересно.

– Ну, среди дел, которых больше всего в конторе моего отца, трудно найти что-то по-настоящему интересное, – криво улыбнулся Билл. – Суиты уже сто пятьдесят лет специализируются на налоговом законодательстве. Быть может, заниматься гражданским или уголовным правом мне было бы не так тоскливо, но отец никогда мне не простит нарушения семейной традиции. Кажется, со мной действительно что-то не так, – добавил он, сокрушенно качая головой. – Во всяком случае, моим братьям их работа весьма по душе. Что касается меня, то я с гораздо большим удовольствием оказываю бесплатную юридическую помощь неимущим и консультирую Союз защиты гражданских свобод[5], но папе это тоже не слишком нравится.

И Билл покачал головой. Он был на два года старше Дженни, но она, похоже, гораздо лучше его знала, куда идет и чего хочет добиться в жизни. Ей нравилась ее работа, нравились даже неизбежные авралы, неразбериха и трудности, с которыми она сталкивалась по нескольку раз в день и которые успешно, чуть ли не с удовольствием, преодолевала. Билл же пока блуждал в тумане, пытаясь ощупью найти свой путь. Он сам это понимал и немного стеснялся собственной беспомощности и неуверенности, но надеялся, что рано или поздно сумеет взять жизнь в свои руки. Раз Дженни справилась – значит, он тоже сможет.

Они встречались уже больше трех месяцев, когда Билл решил прослушать курс теологии в Колумбийском университете. Именно этим ему всегда хотелось заниматься. Отцу и братьям он, разумеется, ничего говорить не стал, но рассказал обо всем Дженни, и ей эта идея показалась интересной. Она всегда была открыта для всего нового, не боялась никаких трудностей, и Билл одновременно и восхищался этим ее качеством, и черпал в нем решимость. Ну а если называть вещи своими именами, то он был просто без ума от Дженни. Меньше чем через полгода после их первой встречи Билл понял, что любит ее.

А она призналась себе, что тоже его полюбила.

Никаких планов они пока не строили и только наслаждались временем, которое проводили вместе. К сожалению, им не часто удавалось побыть вдвоем, потому что Дженни продолжала напряженно работать, а Билл, успешно завершив начальный курс теологии и сдав экзамен, решил продолжить образование и записался еще на один цикл лекций и семинаров. Учиться приходилось по вечерам, так что его основной работе эти штудии не мешали, однако с каждым днем Биллу становилось все очевиднее, что Закон Божий и все, что с ним связано, нравится ему гораздо больше обязанностей, которые он исполнял в отцовской фирме. Свою работу юриста Билл буквально возненавидел и даже попытался расспросить братьев, довольны ли они тем, чем занимаются, и не испытывают ли что-то подобное тому, что чувствует он сам. Билл, впрочем, старался действовать как можно осторожнее, так как ему не хотелось, чтобы кто-то из родни узнал о его вечерних занятиях, однако довольно скоро он выяснил, что оба брата совершенно счастливы и даже не представляют, как нормальный человек может увлечься чем-то кроме налогового законодательства.

В семейной жизни у братьев тоже все было в порядке – так, во всяком случае, казалось со стороны. Оба состояли в браке с женщинами своего круга: длинноногими и голубоглазыми блондинками из респектабельных семейств, с которыми они когда-то учились в закрытой частной школе и которых знали уже много лет. Больше того, мать Билла когда-то училась в Вассаровском колледже вместе с матерью нынешней жены его старшего брата Тома, так что этот брак был, можно сказать, предрешен. Разумеется, жены обоих братьев – невестки Билла – получили прекрасное образование, но сейчас ни одна из них не работала, они занимались воспитанием детей, которых у каждого из братьев было по двое. Таким образом, и Том, и средний брат Билла Пит могли служить образцом добропорядочности, однако ему самому почему-то не очень нравилось их шаблонное счастье. Биллу казалось, что жить такой жизнью, в которой каждый шаг от рождения до могилы прописан заранее, – невероятно скучное занятие.

Дженни, в отличие от обеих невесток Билла, никогда не была блестящей дебютанткой высшего света и не могла похвастаться хорошим происхождением, зато представлялась ему куда более интересным человеком. Детство в шахтерском поселке в глубокой провинции только закалило ее характер, сделало упорной и настойчивой, и Билл не уставал восхищаться ее успехами. Ее мать и бабка тоже казались ему весьма достойными женщинами. Уже дважды он ездил с Дженни в Филадельфию, и его глубоко поразили мужество и спокойное достоинство, с которым они держались. С другой стороны, пережитые трудности не ожесточили их и не озлобили, они показались Биллу весьма приятными женщинами. К нему, во всяком случае, они отнеслись очень тепло и приветливо.

Совсем иначе повела себя его собственная семья, когда Билл пригласил Дженни на уик-энд в их коннектикутский дом (это было на День труда[6], примерно через полгода после того, как они начали встречаться). Ему казалось: он должен познакомить ее с родными хотя бы приличия ради, однако ничего хорошего Билл от этого визита не ждал, и его опасения подтвердились. Отец держался с Дженни внешне приветливо, но Билл слишком хорошо его знал и сразу заметил в его глазах холодок отчуждения и неприятия. Мать же устроила Дженни форменный допрос: где она выросла, кто ее родители, в каком колледже училась и окончила ли пансион. Дженни ничего скрывать не собиралась, однако ее открытость и искренность, которые обычно располагали к ней окружающих, произвели на мать Билла шокирующее впечатление. Она сразу решила, что гостья бравирует тем, что ее отец простой шахтер, а мать – портниха, что она провела детство в провинции и училась в самой обыкновенной бесплатной средней школе. Даже когда Дженни сообщила, что окончила парсонсовскую Школу дизайна и работает в «Вог», мать Билла не переменила своего мнения: там, где любой непредвзятый человек увидел бы впечатляющую историю успеха, миссис Суит узрела только желание нищей провинциальной девчонки любой ценой пробиться к славе и богатству, что, в свою очередь, вряд ли могло расположить ее к гостье. Во всяком случае, она явно не считала Дженни подходящей партией для своего младшего сына и не собиралась этого скрывать.

Братья Билла держались с Дженни с холодной вежливостью, а их жены были откровенно грубы. Каждым словом и жестом они давали ей понять, что дочь шахтера им не ровня и что ее место где угодно, но только не в гостиной респектабельного дома Суитов. Напрямую они, разумеется, этого не говорили, но всякому было ясно, что Дженни они не одобряют.

На обратном пути в Нью-Йорк Билл, которого реакция родных привела в ярость, горячо извинялся за них перед Дженни, но она сказала только:

– Не говори глупостей, Билли, твои родные ни в чем не виноваты. Должно быть, они просто редко встречают людей не своего круга и не знают, чего от них ждать. Я сталкиваюсь с подобным отношением довольно часто, и меня это нисколько не беспокоит.

Действительно, многие знаменитости, снимавшиеся для «Вог», вели себя с ней очень заносчиво, считая ее просто наемным работником – кем-то вроде уборщицы или официантки, с которыми можно не церемониться. Дженни привыкла воспринимать подобное отношение как издержки профессии, поэтому снобизм и высокомерие так называемых светских дам ее нисколько не трогали. Правда, в случае с родителями Билла ее чувства оказались задеты несколько сильнее, однако сам он выглядел сейчас таким расстроенным и несчастным, что его она жалела куда больше, чем себя.

– Не переживай, – добавила Дженни. – Наверное, твои родители очень боялись, что ты захочешь на мне жениться.

Она рассмеялась, но Билл неожиданно остановил машину у обочины и повернулся к ней. Лицо его выглядело очень серьезным.

– Именно это я и намерен сделать, – сказал он торжественно. – Я знаю, что недостоин тебя, – чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, как вели себя с тобой мои родные, но их мнение как раз меня волнует меньше всего. Я… я люблю тебя, Дженни, и хочу быть с тобой. Ты выйдешь за меня?..

Дженни ответила не сразу. Слова Билла застали ее врасплох, хотя она давно догадалась, что он любит ее. Сама она тоже полюбила его, но ей и в голову не могло прийти, что Билл настроен столь решительно. Кроме того, она хорошо представляла себе, в каком мире он живет, и прекрасно понимала, что его родные, друзья и коллеги никогда ее не примут и не признают. И если Билл вопреки желанию родителей все-таки на ней женится – он, скорее всего, сам станет изгоем. Его семья просто отречется от него.

– Но как же твои родственники? – спросила она. – Если мы поженимся, они очень… расстроятся. – Это было еще мягко сказано, и Дженни заранее сочувствовала Биллу, которого ожидали нелегкие времена. Меньше всего на свете Дженни хотелось, чтобы он страдал из-за нее.

– А если мы не поженимся, тогда расстроюсь я, – ответил Билл, серьезно глядя на нее. Он давно хотел сделать Дженни предложение, но не решался, боясь отказа. Мысленно он пообещал себе, что к Рождеству непременно признается ей в своей любви, но сегодняшняя поездка к родным заставила его поторопиться. Билл понимал, что Дженни глубоко задета резкой реакцией его семьи, и хотел, чтобы она узнала о его чувствах и намерениях.

Прежде чем Дженни успела что-то ответить, Билл крепко ее поцеловал, и этот поцелуй сказал ей больше, чем слова.

– Ты действительно хочешь, чтобы мы?.. – проговорила она, когда он разжал объятия.

– Да! – торжественно ответил он, неотрывно глядя ей в глаза. – Ты согласна выйти за меня, Дженни Арден? Если да, то я клянусь, что буду любить тебя до конца времен!

Услышав эти слова, Дженни невольно улыбнулась его горячности. Билл представлялся ей очень хорошим человеком – серьезным, искренним и чистым, и она с самого начала знала, что с ним ей будет очень хорошо. Ему даже не нужно было особенно убеждать ее в том, что их встреча предопределена свыше. За полгода они ни разу не поссорились и научились понимать друг друга с полуслова, и Дженни сама часто думала, что они буквально созданы для счастливой совместной жизни, как бы ни сомневались в этом его родители.

– Да, – ответила она сдавленным голосом, потому что от волнения у нее вдруг перехватило дыхание, а на глазах выступили слезы. – Да, я выйду за тебя замуж, Билл Суит, хотя твои родители тебя, конечно, убьют. Худшей жены ты просто не мог выбрать – я не училась в закрытом пансионе, не кончала Вассаровского колледжа, к тому же я даже не блондинка, но если тебя это не останавливает…

Она, разумеется, слегка его поддразнивала, но Билл не мог не признать, что Дженни совершенно точно перечислила основные требования, которые его родители могли предъявить будущей невестке.

– А мне наплевать, – храбро ответил он и, улыбнувшись, снова поцеловал Дженни. Внутри Билл ощущал небывалый подъем; сейчас он мог бы горы своротить, и Дженни, почувствовав это, улыбнулась в ответ. Они были помолвлены!.. Это произошло так неожиданно, что у нее слегка захватило дух, но в глубине души она была довольна и счастлива.

– Мне уже двадцать девять лет, – продолжал Билл, – и никто не может запретить мне жениться на женщине, которую я люблю! Даже мои родители. У них нет никакого права решать за меня и вмешиваться в наши отношения. Кстати, я думаю – подсознательно они это понимают, иначе бы не были сегодня с тобою так грубы. Это все от беспомощности…

Но, как вскоре выяснилось, Билл недооценивал своих родных. Когда он объявил родителям о своем намерении жениться на Дженни, его отец пришел в ярость. Что касается матери, то она едва не упала в обморок. «Ты с ума сошел! – наперебой твердили Биллу мать и отец. – Жениться на шахтерской дочке? Она тебе не пара, разве ты не понимаешь? А может, ты просто чего-то нанюхался?»

Братья тоже просили Билла не разбивать родителям сердце. Дженни показалась им достаточно милой, и все же они считали, что такой брак иначе как мезальянсом назвать нельзя. Оба не сомневались, что Билл и сам это поймет, и уговаривали его не торопиться – дескать, со временем он придет к другим выводам, но, когда Билл ответил, что все давно продумал и решения своего не изменит, его средний брат Питер в гневе выбежал из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь. Перед этим, впрочем, он успел сообщить Биллу, что тот всегда был странным и что теперь окончательно выяснилось – у его младшего брата не все дома. Старший из трех братьев, Том, вел себя более сдержанно, но Билл видел, что он полностью согласен с Питом. В целом и родители, и его братья вели себя так, словно он собрался прыгнуть с небоскреба без парашюта. За всю историю семьи не было случая, чтобы кто-то из Суитов соединился браком с человеком, чье имя не значилось бы в «Светском альманахе»[7]. Родные явно считали, что Билл позорит фамилию, но об этом он рассказывать Дженни не стал. Больше того, их реакция только убедила его в собственной правоте. Единственное, что Билл вынес из тяжелого разговора, так это уверенность в том, что медлить со свадьбой незачем – все равно его родственники не передумают.

На День благодарения[8] он сообщил родным, что они с Дженни поженятся в январе и что свадьба будет скромной. Сочетаться браком они решили в Нью-Йорке – в небольшой церковке, которая нравилась обоим. На церемонию обещали приехать мать и бабушка Дженни, после чего Билл планировал пригласить немногочисленных гостей в ресторан.

Услышав, что сын упорствует в своем решении, мать Билла разрыдалась, и он порадовался, что на этот раз с ним не было Дженни – она как раз уехала к родным в Филадельфию. На нее, пожалуй, эти слезы могли бы и подействовать. В целом праздники получились довольно безрадостными – родителям не удалось поколебать его решимость, но они сделали все, чтобы он пожалел о своем упрямстве. Только в воскресенье, перед самым его отъездом, ему сказали, что после свадьбы они с Дженни могут приехать к ним на скромный ужин. Очевидно, отец с матерью не хотели потерять сына, что могло случиться, если бы они полностью проигнорировали его свадьбу, однако у Билла сложилось впечатление, что его похороны были бы для родителей куда меньшей трагедией.

Домой Билл вернулся в несколько подавленном настроении и делиться подробностями визита к родным с приехавшей из Филадельфии Дженни не стал – рассказал только об ужине, который родители обещали устроить для них в день свадьбы.

Дженни тоже поделилась с ним своими новостями. К матери она ездила, чтобы шить свадебное платье. Дженни хотелось что-нибудь не слишком вычурное, но красивое и элегантное, и бабушка посоветовала белое батистовое платье, расшитое шелком и мелким речным жемчугом. Нашлись у нее и старинные кружева, которые она привезла с собой из Парижа. Втроем они набросали несколько эскизов и даже начали делать выкройки, так что уже к вечеру платье было практически готово. Правда, пока оно было из бумаги, но уже сейчас все три женщины поняли, что на Дженни оно будет смотреться потрясающе. Оставалось только купить ткань, раскроить и сшить, но для таких мастериц, как бабка и мать Дженни, это было не слишком сложной задачей. Терез даже обещала, что попробует обойтись всего одной примеркой – чистовой, когда платье уже будет готово и его останется только подогнать по фигуре.

В Париже такой наряд стоил бы целое состояние, и Дженни заранее им гордилась, хотя была вовсе не тщеславна.

Свадьба прошла, как и планировалось. Билл и Дженни венчались в небольшой церкви в присутствии нескольких самых близких друзей. Мать и бабушка, приехавшие из Филадельфии, были очень счастливы, хотя отсутствие на бракосочетании родных со стороны жениха огорчало и настораживало. Их тревога еще больше возросла, когда после церемонии они отправились на ужин в дом родителей Билла. Как и следовало ожидать, его отец, мать и братья обращались с новыми родственниками сдержанно-холодно, не скрывая своего неодобрения. До скандала дело, к счастью, не дошло, и тем не менее Билл и Дженни вздохнули с облегчением, когда ужин закончился. В свадебное путешествие они отправились на Багамы, где провели незабываемую, счастливую неделю и вернулись в Нью-Йорк отдохнувшими и бодрыми. К сожалению, в офисе отцовской фирмы Билла ждал отнюдь не теплый прием. Отец и братья держались с ним отчужденно, а его жену вовсе не упоминали, словно ее не существовало на свете, что не могло его не ранить. Билл чувствовал себя изгоем, однако это только подтолкнуло его решиться еще на один непростой жизненный шаг, который он сделал, как только прослушал последнюю лекцию теологического курса.

Но прежде Билл посоветовался с Дженни, как поступал в последнее время всегда, когда решался важный вопрос. И дело было не в том, что он сомневался в себе или своем призвании и жаждал ее одобрения, чтобы потом было на кого свалить вину за неудачу. Просто Билл считал, что раз они теперь одна семья, то и решения должны принимать вместе, по обоюдному согласию. В данном случае речь шла о поступлении в духовную семинарию, где он мог бы постигать уже не отвлеченную теологию, а практическое богословие и другие смежные науки. По окончании учебы Билл планировал получить степень магистра богословия и стать священником епископальной церкви в одном из приходов Нью-Йорка. Билл заранее выяснил, что защитить диплом он сможет при Колумбийском университете. Это его вполне устраивало, хотя полный курс мог потребовать от трех до пяти лет – в зависимости от того, какую форму обучения он выберет. Сам Билл планировал уйти из отцовской фирмы и учиться на дневном отделении, посвятив занятиям все свое время, однако ему хотелось знать, что думает по этому поводу Дженни – все-таки решение было непростое, ибо означало полную перемену старого образа жизни. Самого его, впрочем, ничто не смущало: Билл не сомневался – это именно то, что ему нужно.

– Мне кажется, я нашел свое призвание, – смущенно сказал он Дженни. – Призвание свыше. Конечно, кому-то это может показаться чистой воды ханжеством, даже фарисейством, но… Во-первых, все, что я изучал на теологических курсах, мне не просто нравилось. Эти знания разбудили мою душу, заставили ее откликнуться словам Высшей Истины и… и теперь мне кажется, что для меня это не только правильный, но и единственно возможный, совершенно логичный шаг. Вот только одно… Что ты скажешь насчет того, чтобы быть женой священника?

Задавая этот вопрос, Билл выглядел очень обеспокоенным, и Дженни ободряюще улыбнулась.

– А ты будешь любить меня, когда станешь священником? – спросила она.

– Я буду любить тебя еще сильнее, – ответил Билл, целуя ее.

– И ты не будешь чувствовать себя неловко оттого, что твоя жена работает в такой области, как мода? Ведь, помимо всего прочего, мода – особенно женская – очень тесно связана с тщеславием, а это, кажется, большой грех…

Она говорила совершенно серьезно, и Билл ненадолго задумался.

– Нет, – ответил он наконец. – Конечно, нет. Напротив, я буду гордиться тобой, потому что ты превращаешь моду в искусство, в красоту, а это уже совсем другое. И вообще, став священником, я не буду педантом-ортодоксом, который требует точного соблюдения буквы закона, забывая о духе. Как и ты, я буду просто стараться сделать мир прекраснее и добрее, ведь это единственное, ради чего стоит жить.

– Я тоже так думаю, – согласилась Дженни. – И еще, я… я горжусь тобой. По-моему, стать священником – замечательная идея, и если ты этого хочешь, если ты будешь счастлив… в таком случае я хочу того же.

Она всегда поддерживала его, что бы он ни задумал; Билл знал это и очень ценил. Для него мнение Дженни было важнее всего.

Потом он рассказал ей, что хочет уйти из отцовской фирмы, и Дженни встревожилась. Дело было не в деньгах – в конце концов, она зарабатывала достаточно, чтобы они могли продержаться, пока Билл будет учиться в семинарии. Просто Дженни предвидела, какой взрыв способно вызвать его решение, когда родители узнают подробности. Отношения между Биллом и его родными и без того были достаточно натянутыми, но этот его шаг мог спровоцировать полный разрыв с семьей.

– Я все понимаю и готов к любому повороту событий, – сказал Билл, когда Дженни поделилась с ним своими опасениями. И он действительно чувствовал, что сможет пережить реакцию родителей. Сам процесс принятия практически одного за другим двух непростых решений закалил его характер, сделал Билла более зрелым, внушил ему большую уверенность в себе и в своих силах, и сейчас он был совершенно спокоен. Дженни еще никогда не видела его таким собранным и целеустремленным и окончательно убедилась в том, что Билл поступает совершенно правильно.

– Если ты уверен, – повторила она, – тогда я тоже за. Насчет меня можешь не беспокоиться.

– Да, я уверен. Другого пути у меня просто нет.

Билл не ошибся, когда предсказывал, что реакция отца и братьев на его уход из фирмы будет бурной. Они просто отмахнулись, когда Билл попытался объяснить, что священническое служение – его призвание, посчитав подобное заявление незрелым и безответственным. Несколько поколений Суитов традиционно избирали для себя юридическую карьеру; больше того, в семье никогда не было мужчины, который бы не работал в основанной далеким пращуром фирме, поэтому отец и братья вполне логично сочли Билла предателем. Средний брат Питер, впрочем, добавил, что он не только изменник, но и псих. Том ничего такого не сказал, но по лицу его было хорошо видно, что он тоже осуждает младшего брата. Что касается отца, то он, конечно, обвинил во всем Дженни, которая «заморочила голову» его сыну.

Но Билла ничто не могло сбить с избранного пути. В феврале он уволился из отцовской фирмы (что сопровождалось еще одним скандалом), а уже в марте приступил к занятиям в семинарии, имевшей статус профессиональной школы[9]. Об уходе из фирмы он ничуть не жалел, хотя его родные продолжали держать себя так, словно Билл страдает редкой формой острого психического расстройства и вообще всячески позорит свою фамилию и семью. Билла это нисколько не трогало – он продолжал идти избранным путем и занимался богословскими науками с рвением неофита.

Сейчас, когда они с Дженни ехали на второй за сегодня показ, ему оставалось всего пять месяцев до защиты диплома. Это означало, что меньше чем через полгода осуществится его желание – он станет священником. Пока Билл учился, Дженни всячески поддерживала мужа, а он тоже полностью одобрил ее решение уйти из «Вог» и начать консультировать модельеров и дизайнеров. Надо сказать, что за время обучения в семинарии Билл стал куда более терпимым и сострадательным человеком, чем раньше. Он, правда, и раньше был человеком искренним и мягким, но сейчас эти природные задатки и черты его характера еще сильнее развились, и Билл не раз признавался Дженни, что чувствует все большее влечение к служению пастыря. Это, в свою очередь, подразумевало довольно глубокое изучение психологии и даже психиатрии, однако и столь сложные науки давались ему сравнительно легко благодаря внутреннему настрою и особой расположенности души. К последнему году у Билла открылся талант прирожденного пастыря, и эта сугубо практическая деятельность нравилась ему куда больше, чем отвлеченные дисциплины вроде церковной истории, библеистики, гомилетики и собственно богословия, хотя и ими Билл не пренебрегал. И все же самой сильной его стороной оставалась способность разговорить человека, помочь ему раскрыть душу, утешить и дать надежду. За время учебы его врожденный талант развился и окреп, и Дженни очень гордилась прогрессом, которого Билл сумел добиться упорным трудом.

Благодаря столь полному взаимопониманию и готовности поддержать друг друга в любых сложных обстоятельствах их семейная жизнь превратилась в полноценный, гармоничный союз двух любящих, всецело преданных друг другу сердец. О таком браке можно было только мечтать, и Дженни часто не верилось, что подобное происходит с ней на самом деле. Никогда, ни на минутку она не пожалела, что вышла за Билла, а он равным образом буквально боготворил свою жену.

Через два года после их свадьбы умерла Терез, и Дженни сильно горевала. Ей так хотелось, чтобы бабушка смогла присутствовать на праздничном обеде, который она собиралась устроить Биллу в честь окончания учебы, но увы – Терез больше не было на свете. Зато из Филадельфии обещала приехать мать Дженни. Элен все еще была полна сил и шила платья для местных модниц. Правда, ее модели были попроще, чем у Терез, однако Элен по-прежнему очень неплохо зарабатывала и могла жить в свое удовольствие, ни в чем не нуждаясь.

На церемонию вручения дипломов решено было пригласить и родных Билла. Дженни предложила это сама, но в глубине души дала себе слово, что не позволит отцу и братьям испортить им настроение. Билл долго ждал этого знаменательного дня, он упорно трудился, и Дженни решила, что праздник должен запомниться ему надолго – в хорошем смысле. Она сама потратила несколько месяцев, чтобы все как следует приготовить к торжеству.

Наконец такси остановилось перед театральным залом, в котором Пабло Чарльз устраивал свой показ, и Билл с Дженни вышли из машины. Дженни уже бывала здесь, когда планировала порядок и организацию шоу. Буквально накануне она и молодой модельер проторчали здесь до двух часов ночи, но все-таки решили большинство вопросов и проблем, которые могли бы испортить демонстрацию его второй в жизни большой коллекции. И все же, когда Дженни и Билл прошли за кулисы, где модели надевали свои платья, здесь царил сущий бедлам. Так, во всяком случае, могло показаться постороннему человеку, но Билл уже кое в чем разбирался и отлично видел, что подготовка идет именно так, как спланировала его маленькая женушка. Суетились стилисты, сновали туда-сюда помощники, повсюду валялись булавки и мотки скотча, мелькали обнаженные груди и бедра манекенщиц, но Билл едва ли их замечал: часто бывая с Дженни на показах, он успел привыкнуть к подобному зрелищу, вдобавок большинство девушек-моделей были настолько худыми – или же настолько юными, – что лишь слегка напоминали нормальных женщин. Как-то Билл даже сказал, что воспринимает их просто как ходячие вешалки для новых платьев и костюмов, но Дженни довольно строго попросила его больше никогда не говорить так о ее коллегах. Вскоре Билл понял, что даже девчонки пятнадцати-семнадцати лет, которых часто использовали в качестве манекенщиц именно из-за их молодости, действительно были для Дженни такими же коллегами, как и самые известные кутюрье.

Когда они появились в зале, Пабло лихорадочно пришивал к какому-то платью стоячий воротничок, покрытый затейливой вышивкой. Заметив Дженни, молодой модельер бросил на нее затравленный взгляд.

– Чертов воротничок только что привезли из мастерской! – в панике выпалил он. – Как, скажите на милость, я успею приготовить платье к показу, если самые важные детали мне доставляют в последнюю минуту?!

Похоже, парень действительно был близок к отчаянию. Билл даже подумал, что положение, наверное, несколько хуже, чем ему показалось вначале, но Дженни, как говорится, и бровью не повела. Пообещав Пабло, что обо всем позаботится, она знаком подозвала ассистентку, отвечавшую за изменения и исправления, которые Дженни или сам модельер могли внести в платье в последнюю минуту, и показала ей, как именно следует пришить воротничок, причем посоветовала сделать это, когда платье будет уже надето на манекенщицу. Тут же явилась полуодетая девица – худая как спичка, но с роскошной гривой черных вьющихся волос. Ассистентка надела на нее платье, пару раз приложила злосчастный воротничок, а потом – раз! – пришила его на место двумя взмахами иглы с заранее заправленной в нее ниткой. Все было готово, и Дженни, удовлетворенно кивнув, двинулась дальше, чтобы проверить, как идут дела у остальных. Похоже, все было в полном порядке, и, хотя Пабло продолжал нервничать и трястись, Дженни уже сейчас видела, что его коллекцию ждет успех. Несмотря на молодость, Пабло, недавно приехавший в США из Пуэрто-Рико, был очень способным модельером. Всего за два года он стремительно ворвался в двадцатку самых известных кутюрье страны и продолжал набирать популярность, естественно, не без помощи Дженни, которая консультировала молодого человека едва ли не с самого начала его американской карьеры.

– Не переживай! – подбодрила она его сейчас. – У нас все готово, шоу вот-вот начнется. Вот увидишь, все будет супер!

Билл, наблюдавший из укромного уголка, как Дженни порхает по комнате, раздает указания, легко и изящно решает мелкие проблемы, просто не мог не залюбоваться женой. Ему всегда нравилось смотреть, как она работает, а ее способности неизменно приводили его в восхищение. В его представлении Дженни была кем-то вроде фокусника, который ловко достает из своей черной шляпы одного кролика за другим.

Прежде чем отправиться в зрительный зал, откуда он любил наблюдать показы больше всего, Билл поцеловал жену. Он чувствовал себя бесконечно счастливым от того, что может быть с ней сейчас, что может поддержать ее, как она всегда поддерживала его в трудную минуту.

– Увидимся после шоу. Покажи им, пусть со стульев попадают! – шепнул он и отправился искать свободное место в зале, где уже собрались критики, журналисты, представители магазинов и бутиков. Многих он знал если не лично, то в лицо и чувствовал себя среди них почти своим – в случае необходимости Билл мог бы без особого труда поддержать разговор на профессиональные темы с любым из специалистов по современной моде. За пять лет брака с Дженни он успел неплохо узнать этот мир и временами находил его даже интересным, но больше всего ему нравилось, конечно, то, что все эти люди хорошо знали и высоко ценили его жену – ее высокий профессионализм, тонкий художественный вкус и редкостную интуицию. Среди этих людей Дженни была своего рода знаменитостью, и эта известность была ею вполне заслужена. Она стала тем, кем стала, не только благодаря своим исключительным способностям – подняться на вершину ей помогли упорство и трудолюбие, которым Билл по-хорошему завидовал. Шутка ли, девчонка из шахтерской семьи, чье детство прошло в глуши в Пенсильвании, сумела стать звездой в мире моды! Такое, конечно, было не каждому по плечу. Врожденный талант – говорили о ней, и лишь немногие знали, что Дженни потребовалось почти одиннадцать лет неустанного, упорного и довольно тяжелого труда после окончания парсонсовской Школы дизайна, чтобы подняться на олимп моды.

В зале Билл наконец отыскал место рядом с группой покупателей-оптовиков, приехавших, судя по акценту, откуда-то со Среднего Запада. Этих людей он видел впервые, они тоже его не знали, поэтому он мог без помех думать о Дженни, об их браке, об их жизни вдвоем. Уже не в первый раз Билл приходил к выводу, что он очень счастливый человек. У него была жена, которую он нежно любил, было призвание, которому он посвящал все свои силы и все время. Чего же еще желать, чего еще просить у Судьбы? Пожалуй, только примирения с родными, которых Билл продолжал любить, несмотря ни на что. Кроме того, ему все чаще хотелось завести собственных детей. Они с Дженни много говорили об этом, но конкретных планов пока не строили: того, что у них уже было, обоим хватало с избытком.

Глава 2

Не успела закончиться февральская Неделя моды, а большинство модельеров уже начали работать над следующей коллекцией, посвященной сезону летних отпусков. В мире моды не существовало перерывов или простоев: к успеху приводил только неустанный поиск чего-то нового, необычного, небывалого – того, что могло произвести впечатление на публику и на оптовиков. Именно поэтому первые недели после окончания сезонных шоу всегда доставляли Дженни немало хлопот. Она встречалась с модельерами, у которых работала, и давала советы, в каком направлении им следует развивать свои идеи и замыслы, чтобы наилучшим образом подготовиться к следующему сезону. Некоторые дизайнеры в это время занимались и историческими исследованиями – копались в архивах, надеясь отыскать работы давно забытых мастеров, на основе которых можно было создать современную коллекцию стильной и модной одежды. С точки зрения творчества это было самое интересное время, и Дженни с удовольствием участвовала в работе, беспрерывно подавая новые, оригинальные идеи. Многие модельеры называли ее своей музой, когда, обсуждая с ней свои планы, вдруг испытывали прилив необычайного творческого вдохновения. В большинстве случаев это помогало сформировать общую концепцию и заложить основу коллекции, над которой им предстояло планомерно работать вплоть до начала очередной Недели моды.

Самой Дженни очень нравилось работать с модельерами и дизайнерами – и со знаменитыми, и с начинающими. Главное, все они были очень разными, непохожими друг на друга. Они по-разному мыслили, по-разному видели и чувствовали, и она с удовольствием переходила от строгих, классических силуэтов Дэвида Филдстона к экзотическому буйству красок и неправильным, асимметричным линиям, свойственным молодому поколению конструкторов одежды. Порой Дженни и сама удивлялась, как ей удается успешно сотрудничать со столь разными людьми, однако она никогда не позволяла себе слишком об этом задумываться. Ей нравился сам процесс творчества, возможность импровизации, которая, будучи помножена на природную интуицию, неизменно приносила потрясающие результаты. Конечно, в одиночку Дженни было трудно управиться со всеми делами чисто физически, поэтому она обзавелась двумя помощниками, выполнявшими для нее часть рутинной организационной работы. Они следили за расписанием ее рабочих встреч и консультаций, занимались вопросами снабжения и поисками подходящих материалов, фурнитуры, наводили справки, однако консультировала клиентов Дженни по-прежнему только сама. Это была ее работа, за которую она получала деньги, ее призвание, смысл и главное содержание ее жизни.

Один из ее помощников по имени Нельсон Ву был двадцатилетним китайцем из Гонконга; в США он приехал, надеясь со временем стать известным модельером. Пока же он кроил и шил свои первые модели в мансарде дома в Гринвич-Виллидж[10], а Дженни помогал лишь время от времени – когда нужно было срочно ее выручить. Собственная карьера оставалась для него главным в жизни, однако работать с Дженни ему нравилось, к тому же он рассчитывал многому у нее научиться. Она же, в свою очередь, была благодарна ему за помощь, которую Нельсон оказывал ей в сложных обстоятельствах.

Вторая помощница – Азайя Джексон – работала у нее постоянно. В свое время она тоже училась в парсонсовской Школе дизайна, но ушла с предпоследнего курса, когда поняла, что моделирование одежды – не для нее. Азайя была великолепным иллюстратором и фотографом и по выходным частенько отправлялась «на натуру», как она выражалась, чтобы потом продать свои снимки тем или иным популярным журналам. Дженни не возражала – она давно знала, что люди из индустрии моды редко специализируются на чем-то одном. Подлинно творческие натуры просто не могли ограничивать себя узкими рамками моделирования одежды: кто-то фотографировал, как Азайя, кто-то писал натюрморты или коллекционировал предметы искусства – правда, чаще всего эти занятия соприкасались опять же с конструированием одежды. К примеру, один ее знакомый, известный модельер, собрал лучшую в мире коллекцию пуговиц, причем в ней имелись даже такие редкие экземпляры, как деревянные и костяные палочки с одежды первобытных людей. Сама Дженни когда-то увлекалась вышивкой и лишь в последнее время забросила это занятие, поскольку теперь предпочитала тратить свое свободное время, которого и так было немного, на то, чтобы побыть с Биллом.

Азайя была очень красивой девушкой. Наполовину эфиопка, наполовину американка, она в свое время была знаменитой манекенщицей и изнанку мира моды знала не понаслышке. Несмотря на неоконченный курс в парсонсовской Школе, она тоже пыталась создавать собственные модели, но пока не слишком продвинулась, зато с интересом присматривалась к работе Дженни. Познакомились они еще в те времена, когда Дженни работала в «Вог», а Азайя участвовала в съемках в качестве модели. Потом они какое-то время не встречались, но, когда Дженни стала подыскивать себе помощников, Азайя откликнулась одной из первых. Сейчас ей шел двадцать седьмой год, она была умной, способной, аккуратной девушкой и к тому же считала за честь работать с Дженни и учиться у нее всему – в том числе деловым сторонам модного бизнеса. Работа ее не пугала: Азайя бралась за любое задание, утверждая, что все это – бесценный опыт, который может пригодиться ей в будущем.

Подобно Дженни до встречи с Биллом, Азайя была полностью занята как своими служебными обязанностями, так и собственными художественными и модельными проектами, так что времени на личную жизнь у нее совершенно не оставалось. Она постоянно находилась в офисе и часто перерабатывала, поэтому Дженни частенько приходилось буквально прогонять ее домой. «Ты должна отдыхать, – говорила она в таких случаях, – иначе ты просто свалишься! Кроме того, существует такая вещь, как развлечения. Большинство людей считают это недостойным времяпрепровождением, но я точно знаю: развлекаться нужно. Человеческий мозг должен время от времени переключаться на пустяки, от этого ему только лучше».

«Вы работаете больше меня, но почему-то не падаете, – парировала Азайя. – А насчет развлечений… Вот скажите честно, когда вы с Биллом в последний раз ходили в ресторан или в театр?»

«Я – другое дело, – улыбалась Дженни. – Во-первых, я старше тебя, к тому же я замужем. И потом, у Билла все равно скоро экзамены и защита диплома».

Шла середина марта, и Билл действительно почти окончил курс обучения в семинарии. Сейчас он подбирал материалы для диплома, готовился к получению степени магистра богословия, а Дженни с головой ушла в работу над пляжными коллекциями клиентов, так что виделись они только поздно вечером. Билл, правда, возвращался домой раньше ее, но, наскоро приготовив ужин для двоих, тут же садился за книги и справочники, ибо ему хотелось как можно лучше подготовиться к экзаменам и защите диплома. В глубине души он был даже рад, что у Дженни нет ни одной свободной минутки – благодаря этому Билл мог посвятить учебе каждый из оставшихся дней. В июне, после экзаменов, они планировали небольшие каникулы, но сейчас обоим было не до развлечений. Впрочем, особой роли дефицит времени не играл, поскольку каждый занимался любимым делом, к тому же оба знали, что это ненадолго и что после того, как Билл получит диплом, они смогут бывать вместе чаще.

Несмотря на то что до выпускных экзаменов оставалось еще почти три месяца, Билл уже начал рассылать свои резюме по епископальным церквям в Нью-Йорке и ближайших пригородах. Он отправил по выписанным из телефонного справочника адресам уже несколько десятков писем в надежде, что по крайней мере в одной из церквей найдется место для молодого священника, только что окончившего семинарию. Местонахождение церкви имело важное значение – Билл не хотел тратить по несколько часов в день только на то, чтобы добраться из Нью-Йорка до какого-то отдаленного прихода, переехать же в другой город или штат он не мог позволить себе из-за Дженни. Ее работа была слишком тесно связана с Нью-Йорком: здесь проходили все самые важные мероприятия мира моды, здесь находились ее многочисленные клиенты, к тому же в Нью-Йорке было гораздо легче достать или заказать любой, самый экзотический, материал, ткань или фурнитуру. Наконец, Дженни, при ее занятости, тоже не могла совершать ежедневные путешествия в Нью-Йорк, чтобы проконсультировать клиентов, обсудить с ними последние модные тенденции, выбрать подходящие ткани для новой коллекции. Словом, ему кровь из носу необходимо было найти место как можно ближе к Нью-Йорку, но пока ни одна из церквей не прислала ему положительного ответа. На всякий случай Билл даже зарегистрировался в специальной службе, которая отправляла соответствующие запросы в приходы и церкви на всей территории Соединенных Штатов – в надежде, что среди возможных предложений все же окажется какое-то место неподалеку.

К несчастью, ни в самом городе, ни даже в пригородах ни одной вакансии для Билла не нашлось. Ответы из приходов шли пачками, но все они были отрицательными. Билл, однако, не отчаивался – он все еще надеялся: что-нибудь да подвернется. Несколько его резюме попали даже в Коннектикут и Нью-Джерси, но ответы оттуда пока не приходили.

Как-то вечером, когда Билл работал над дипломом, ему неожиданно позвонил старший брат Том и пригласил на следующий день на ланч. Звонок застал Билла врасплох – в последнее время он почти не общался с родными. Ему, однако, не хотелось, чтобы разделившая их пропасть стала глубже, поэтому он старался при каждом подходящем случае видеться с семьей. Не стал он отказываться и на этот раз, тем более что Том, в отличие от Питера и отца, отличался большим здравомыслием, хотя даже он был не в силах понять мотивы младшего брата. Принятые Биллом решения – женитьба на шахтерской дочери и намерение стать священником – по-прежнему ставили его в тупик. С точки зрения Тома, уход младшего брата из фирмы был большой потерей как для их дела, так и для юриспруденции вообще (он всегда считал Билла талантливым юристом). Не мог он одобрить и столь радикального разрыва с семейной традицией, которая, как считал Том, не только обеспечивала Суитов материально, но и давала им в руки такой немаловажный инструмент, как полезные знакомства и связи в высших слоях общества.

Именно ради того, чтобы хоть как-то поддержать ослабшие родственные связи, Том и Билл встретились на следующий день в «21»[11]. Этот ресторан был хорошо знаком и приятен обоим – братья часто ходили туда еще в юности.

– Ну, как твои дела? – с искренней теплотой в голосе спросил Том после того, как они уселись и каждый заказал по бокалу вина. Он был старше Билла на десять лет и всегда опекал младшего братишку. Сейчас, однако, Билл подумал, что его брату уже исполнилось сорок четыре и он вполне может считаться мужчиной средних лет. Да и другому его брату – Питеру – вот-вот должно было стукнуть сорок, что, как ни крути, тоже выглядело достаточно солидно. Кроме того, у каждого из братьев было по двое детей, тогда как они с Дженни все еще не обзавелись потомством. Жизненные установки, цели и привычки Тома и Пита были, таким образом, совершенно иными, более «взрослыми». Билл же, несмотря на свои тридцать четыре года, по-прежнему ощущал себя совсем молодым, и его почти шокировало, что младший сын Тома уже заканчивал школу, а старший учился в колледже. Билл даже признался Дженни, что каждый раз при мысли об этом чувствует себя по сравнению с братьями сопливым мальчишкой. Хорошо еще, что сыновья Питера были намного моложе.

– Дела нормально. Скоро напишу диплом, потом защита и экзамены. Мне даже иногда кажется, что это никогда не закончится, – покачал головой он.

– Работу еще не нашел? – поинтересовался брат.

– На вакансии священников в городских церквях – очередь длиной по меньшей мере в милю. – Он снова покачал головой. – Да и в пригородах ситуация не лучше. Вся загвоздка в том, что нам нельзя уезжать слишком далеко от Нью-Йорка. Мне-то все равно, но Дженни… Я не могу так с ней поступить. У нее слишком много работы, и почти все – здесь.

Том кивнул. Он знал, что Дженни в своей области – настоящая звезда, хотя в чем конкретно заключается ее работа, представлял слабо. Известно ему было и то, что у Дженни свой бизнес, однако Том всегда считал моду чем-то переменчивым, ненадежным и несолидным. Подобный образ жизни был ему не по душе, и он не считал нужным это скрывать.

– А вы не собираетесь завести ребенка? – снова спросил он. – Или ваши планы пока так далеко не простираются?

Он впервые заговорил с братом на эту тему и не знал, что в последние два года Билл и Дженни очень стараются добиться зачатия, но пока у них ничего не получалось, а почему – неизвестно. Дженни сильно расстраивалась по этому поводу, а Билл успокаивал ее, говоря, что дело в ее излишне напряженной, полной стрессов работе и что в свое время все наладится. Быть может, добавлял он, что-то произойдет во время отпуска, которого у них обоих не было уже года три.

– Мы несколько раз говорили об этом, – осторожно ответил Билл. Будучи юристом, он прекрасно знал: все, что он скажет, может быть использовано против него. Правда, у него не было оснований не доверять Тому, но и делиться с ним своими тревогами он не спешил. Для него, как и для Дженни, вопрос о ребенке был слишком болезненным, и даже с братом обсуждать его Билл не хотел. Отчего-то ему казалось, что он предаст Дженни, если скажет Тому, что жена никак не может забеременеть.

– Но мы пока не спешим, – добавил он уклончиво.

– Однако ведь с каждым годом вы не становитесь моложе, – заявил Том. – Впрочем, для твоей Дженни карьера, вероятно, значит больше, чем ребенок, – добавил он не слишком доброжелательным тоном. Ни Том, ни остальные даже не знали Дженни как следует, однако никакого снисхождения делать ей не собирались. Очевидно, им слишком хотелось верить, что она – выскочка и гордячка, только потому, что Дженни выросла в простой семье.

– Я уверен, что Дженни будет замечательной матерью для нашего ребенка, – спокойно возразил Билл. – Кроме того, прежде чем мы начнем рожать детей, мне нужно найти место. Сам понимаешь, дети – это большая ответственность.

Он старался показать брату, что не намерен спешить, хотя на самом деле давно мечтал о ребенке.

Том немного помолчал, потом все-таки задал вопрос, ради которого он позвонил брату:

– Не хочешь вернуться назад, в фирму? Там работа найдется – твое место все еще свободно. Тебе ведь необязательно служить в церкви каждый день – насколько я знаю, некоторые священники окормляют своих прихожан только по выходным. Правда, это чисто волонтерская работа, но…

Билл покачал головой. Том и остальные по-прежнему считали его желание служить в церкви чем-то вроде эксцентричного хобби. Сам Билл уже давно отчаялся объяснить им, что для него это не хобби, а призвание, которое значит в его жизни очень многое, если не все.

– Отец тоже не становится моложе, – продолжал между тем Том. – Рано или поздно он отойдет от дел, и, я думаю, ему будет очень приятно знать, что ты вернулся и что все трое его сыновей трудятся на благо семьи. Я знаю, тебе всегда нравилась работа pro bono[12], но я полагаю – это можно будет как-нибудь уладить. Думаю, ты сможешь оставаться полноправным партнером, просто будешь получать меньшую долю прибыли, если станешь работать с бесплатными клиентами…

Этот вопрос они уже обсуждали раньше, но тогда у Билла не было Дженни и не было призвания.

– Дело не в деньгах, – возразил Билл. – Просто… Как тебе объяснить? Мне кажется… Нет, я уверен, что каждый человек должен следовать своему предначертанию. Церковное служение – моя судьба. Мне понадобилось много времени, чтобы это понять, зато теперь я точно знаю – я на верном пути. И мое обращение к Богу, и женитьба на Дженни – все это не было случайностью. Это было предопределено свыше, как… как твой брак с Джулией. Понимаешь?

Том не ответил, но Биллу показалось: в глазах брата промелькнуло какое-то странное выражение то ли тревоги, то ли просто легкого беспокойства.

– Но как ты можешь знать подобные вещи? – спросил Том после довольно продолжительной паузы. Ему действительно казалось, что Билл твердо уверен в своих действиях. Не мог он сказать только одного: то ли его брат действительно спятил, то ли он разумнее их всех, вместе взятых.

– Возможно, тебе это покажется глупым и смешным, но я… я много молюсь. Я обращаюсь к Богу и стараюсь услышать ответ. И до сих пор Он всегда мне отвечал: я просто чувствую, когда поступаю правильно, чувствую не разумом, а душой, сердцем… Пока я работал в отцовской фирме – был несчастен. Я знал, что это не мое, что мне это не подходит, и в глубине души ненавидел каждый день, когда мне приходилось тащиться на работу и заниматься там скучными наследственными или налоговыми вопросами. Я мучился так несколько лет, но, как только поступил в семинарию, мне сразу стало легко и я понял: вот мое предназначение, моя судьба. Наверное, подсознательно я знал это еще прежде, чем записался на первый курс лекций по теологии, но как только познакомился с самыми азами, все сразу встало на свои места. Так же и с Дженни… С той самой минуты, когда впервые ее увидел, я ни разу не усомнился в том, что мы созданы друг для друга, что нам суждено быть вместе. Я просто знал это, понимаешь?!

Последние слова Билл произнес с таким жаром и с такой уверенностью, что Том впервые за все время подумал: похоже, его младший братишка действительно знает, что делает. Но понять, в чем суть, у него никак не получалось. Он долго молчал, переваривая услышанное, и Билл, видя его растерянность, поспешил на помощь:

– Разве у вас с Джулией было не так? Я всегда думал, что вы по-настоящему любите друг друга.

– Так-то оно так, но… Просто я никогда не считал, будто мы предназначены друг для друга свыше, – проговорил наконец Том. – Джулия была самой очаровательной дебютанткой очередного светского сезона, нас познакомили, и мы понравились друг другу. Мы оба были молоды и вместе чувствовали себя отлично, но теперь… За двадцать лет многое может измениться, Билл. Проходит время, и начинаешь понимать, что тебе нужно нечто большее, чем хорошенькая дебютантка. Кроме того, людям свойственно взрослеть… Тогда ни я, ни она не представляли себе, какие мы на самом деле и какими мы станем с годами…

Когда Том женился на Джулии, ему было двадцать четыре – на пять лет меньше, чем Биллу, когда тот познакомился с Дженни, – и ему не хватало ни мудрости, ни обыкновенного житейского опыта. Что он думал о своем выборе сейчас? Сожалел или?.. Билл не знал точно, что именно означают сказанные братом слова, а допытываться не хотел, однако у него появилось ощущение, что в семье Тома не все благополучно. Выглядел брат, во всяком случае, не особенно счастливым, но в чем тут может быть дело – Билл сказать затруднялся. И Том, и Питер были женаты на женщинах того вполне определенного типа, который ему самому не нравился, однако он всегда считал, что братьев их жены устраивают. Их семьи казались достаточно крепкими, сыновья были ухоженными и хорошо воспитанными, и Билл привык думать, что в жизни братьев все благополучно. Сам он, однако, не последовал их примеру – в том смысле, что его Дженни не была похожа ни на Джулию, ни на Джорджину и ни на одну из тех избалованных красоток, с которыми он волей-неволей общался в привилегированной частной школе, где по традиции учились почти все Суиты. Она была другой – более глубокой, сильной, самостоятельной, и Биллу очень нравилось быть рядом с ней. Кроме того, в их союзе никогда не было, да и не могло быть никакой лжи.

– Ну, в семейной жизни, наверное, всякое бывает, – рассудительно сказал он сейчас. – Мы с Дженни очень счастливы, и я надеюсь, что и у вас с Джулией все будет просто отлично. Я, во всяком случае, очень бы этого хотел. Меня, однако, сильно огорчает, что ни отец, ни вы с Питом ни разу не сказали Дженни теплого слова, а она – уж поверь! – этого заслуживает. Дженни потрясающий человек, Том! Редкий, удивительный! Впрочем, как я уже говорил, нам хорошо вместе, а что вы думаете по поводу Дженни и нашего брака – не так уж важно.

Том ничего не ответил. В глубине души он чувствовал легкую неловкость от того, что поддался привычным стереотипам и позволил себе оценивать жену брата только на основании ее происхождения, однако это ощущение было не настолько сильным, чтобы Том заставил себя пересмотреть отношение к невестке. Пит же и вовсе ни о чем подобном не помышлял. Выбор Билла ему просто не нравился – и точка. Подобным образом вели себя и их родители. Во всяком случае, держались они так, словно воспринимали его женитьбу на Дженни как личное оскорбление. Том был несколько более сдержан, но и он при встречах практически полностью игнорировал Дженни, общаясь и разговаривая только с братом. По крайней мере, он хотя бы не скатывался до откровенной грубости, но Билл понимал, что одно это еще не позволяет ему считать Тома своим союзником.

– И все-таки скажи, есть у меня хотя бы крошечная надежда убедить тебя вернуться в фирму? – снова спросил Том, но еще прежде, чем Билл ответил, он понял, что брат вряд ли изменит свое решение. Тот действительно отрицательно покачал головой:

– Я уверен, что сумею найти место в одной из церквей, просто на это может потребоваться время. Буквально на днях я получил предложение из Кентукки, но, как ты сам понимаешь, мне… то есть нам с Дженни это не подходит. Ладно, подожду еще. Что-нибудь обязательно подвернется. Дженни тоже все время говорит мне, что я должен набраться терпения.

– Ну, если решишь по-другому – дай мне знать, – сказал Том и подписал чек, поскольку это он пригласил Билла. Теперь он окончательно убедился, что брат не передумает и не свернет с избранного пути, если только с ним или с Дженни не случится чего-то экстраординарного, но о подобной возможности Тому даже думать не хотелось. Наверное, только тяжелая болезнь Дженни могла заставить Билла отказаться от своего призвания, оставить священническое служение и вернуться в фирму, чтобы зарабатывать достойные деньги. Но подобного Том ни в коем случае не желал, а это означало, что Билл будет и дальше искать подходящую вакансию в одной из городских церквей, пока в конце концов не станет настоящим служащим священником.

– Я склонен вернуться к юриспруденции еще меньше, чем ты – уйти в монастырь, – со смехом сказал Билл, когда они уже покидали зал ресторана. – Спасибо за ланч. – Он улыбнулся на прощание и остановил такси, а Том медленно пошел назад в офис, размышляя о том, что он только что услышал от Билла. Казалось, брат точно знает, чего хочет, не колеблется и не сомневается, так что Том даже немного ему позавидовал.

Когда он поднялся в офис фирмы, первым ему встретился Пит, который сразу спросил, как у Билла дела и когда он думает вернуться к своим служебным обязанностям.

– Скорее всего – никогда, – ответил Том, качая головой. – У него все хорошо, он выглядит счастливым и уверенным в себе человеком. Быть может, он даже счастливее, чем мы. Мне показалось, что это его увлечение религией не блажь, а настоящее призвание. Как бы там ни было, назад он не вернется.

– Билли всегда был с приветом, – сказал на это Питер, причем с крайне самодовольным видом. Видимо, очень гордился тем, что «с приветом» оказался не он, а его младший брат.

– Я так не думаю, – возразил Том, который всегда относился к Биллу лучше, чем Пит. – Он занимается тем, что ему нравится, тем, во что он верит и что хочет делать. Кроме того, он женат на женщине, которую искренне и сильно любит. Что же тут ненормального?

– Ненормально то, что ради своих прихотей Билл способен порвать с семьей и с семейной традицией. Сам посуди: бросить отличное место в одной из самых уважаемых нью-йоркских юридических фирм и жениться на какой-то портняжке – разве это поступок здравомыслящего человека? Я абсолютно уверен, что в нем говорит подростковый нигилизм, который Билл так и не изжил до конца. Ну а если хочешь знать мое мнение – ему давно пора повзрослеть и начать относиться ответственно к своим поступкам, – с негодованием закончил Пит.

– Билл давно вырос, – возразил Том. – Просто он хочет не того, чего хотим мы с тобой или отец. Он никогда не увлекался девчонками, которые нравились нам, да и на юридический Билл пошел только потому, что так захотел папа, но я уверен, что работа в фирме ему не нравилась. Ему хочется помогать людям – утешать отчаявшихся и наставлять павших духом, и я не могу его за это осуждать, – добавил он, стараясь быть справедливым к брату.

На Пита, однако, его слова не произвели ни малейшего впечатления. Он продолжал считать уход Билла из фирмы неумным детским бунтарством. Того же мнения придерживался и отец; что касается матери, то ее куда больше расстраивала женитьба младшего сына на шахтерской дочке. Никто из родственников не одобрял Билла, никто, кроме Тома, не пытался разобраться в его побудительных мотивах.

– Еще можно понять, – сказал Питер, – когда в двадцать лет человек записывается в Корпус мира, но Биллу уже тридцать четыре, а он по-прежнему хочет быть бойскаутом.

Эти слова неприятно поразили Тома – особенно после всего, что он услышал от Билла во время встречи за ланчем. Подобного презрительно-пренебрежительного отношения к брату он не ожидал даже от Пита. В конце концов, Билл хотел быть священником, а не бойскаутом.

– Навряд ли священников можно сравнивать с бойскаутами, – заметил он. – Да и в бойскаутском движении тоже нет ничего плохого. Ты злишься потому, что Билл будет исцелять человеческие души, а мы до старости будем возиться с налогами, – добавил Том и сам удивился: ничего подобного он от себя не ожидал. Впрочем, избранное братом поле деятельности действительно казалось ему более благородным, чем работа в области налогового и наследственного права.

– Попробуй сказать это папе! – фыркнул Питер. – Когда Билл ушел из фирмы, у отца едва инфаркт не случился. А мама сама не своя с тех пор, как он женился на своей Дженни. Нет, не понимаю, зачем он это сделал! Ни я, ни ты никогда не сомневались в том, что наше призвание – юриспруденция. Именно ею занимались все наши предки, и никто не жаловался. Только Билл у нас такой особенный: ему, вишь ты, приспичило спасать души!

– Ты же сам сказал, что юридическая практика – наше призвание. У Билла оно другое. Хотя, быть может, все дело в том, что он оказался храбрее нас, – задумчиво проговорил Том. Он никак не мог забыть выражения лица Билла – это было лицо человека, который пребывает в мире с самим собой, и Тому оставалось только ему позавидовать. Сам он ничего подобного не испытывал. Никогда.

– Вот, теперь и ты туда же! – с досадой воскликнул Питер. – Ну что тебе еще нужно? Мы работаем в лучшей юридической фирме Нью-Йорка, хорошо получаем, причем ни ты, ни я не боимся потерять место, что по нынешним временам тоже не последнее дело. Когда-нибудь папин бизнес достанется нам, а это значит, что если мы не наделаем глупостей, то сумеем обеспечить себя и наши семьи до конца наших дней. Какой нормальный человек откажется от такого?

Вопрос был сложный, и Том не стал на него отвечать, однако, уже вернувшись в свой кабинет, он продолжал размышлять над тем, что услышал от Билла и что сказал ему Пит. Последний, впрочем, не слишком его удивил: из трех братьев он больше всех походил на отца – такой же властный, деспотичный, верный традициям. Суит-старший никогда не скрывал, чего он ожидает от своих сыновей, а когда пришло время, и Том, и Питер, не колеблясь ни секунды, поступили в юридическую школу, после которой пришли на фирму. И только сейчас Том впервые задумался о том, является ли следование традиции единственным разумным способом прожить свою жизнь. Его младший брат первым восстал против семейных канонов и, насколько Том мог судить, был вполне счастлив и умиротворен. Во всяком случае, выглядел он намного счастливее, чем сам Том или Питер, и это было удивительно и… прекрасно. Глядя на Билла, Том невольно спрашивал себя, насколько разумно он сам распорядился собственной жизнью. Увы, ответов на свои вопросы Том не знал. Сейчас он мог сказать только одно: его жизнь перестала быть чем-то простым, цельным, раз и навсегда данным. Она оказалась сложенной из десятков фрагментов, обстоятельств, частей, и Том обнаружил, что в общей картине чего-то недостает. Только Билл, похоже, получил что хотел – все, чего только мог хотеть. Призвание, о котором он говорил с такой уверенностью, жену, которую он любил и с которой был счастлив… Дженни, кстати, с самого начала показалась Тому вполне приличной и приятной молодой женщиной, и они с Биллом действительно очень подходили друг другу.

Вернувшись из ресторана, Билл сел просматривать утреннюю почту и обнаружил еще несколько ответов из церквей, куда он посылал свои письма. Три из них содержали вежливый отказ, еще в одном ему сообщали, что включили его кандидатуру в очередь заявок. Последнее, пятое письмо Билл перечитал несколько раз. Оно пришло не по обычной почте, а было доставлено из службы поиска вакансий, куда он обращался. Ему предлагали место, однако Биллу и в голову не могло прийти рассматривать подобное предложение всерьез. Слишком далеко от Нью-Йорка… Билл в последний раз перечитал письмо и со вздохом убрал обратно в конверт. Бросив его в верхний ящик стола, он придвинул к себе черновики дипломной работы, но мысли его то и дело возвращались к встрече с Томом.

Он был рад видеть брата, рад даже больше, чем обычно. С самого начала Билл не сомневался – Том станет убеждать его вернуться в отцовскую фирму, однако на этот раз его аргументы звучали скорее как пустая формальность. Выслушав отказ, Том больше к этой теме не возвращался, так что Биллу даже не пришлось с ним спорить, доказывать свою правоту и отстаивать право жить своей жизнью. Сейчас ему почему-то стало жаль брата, хотя для этого, казалось, не было никаких оснований. И Том, и Питер были послушными сыновьями, они подчинились отцовскому желанию и получили за это уважение, деньги, определенный вес в обществе. И все же ему показалось, что Том выглядит каким-то потерянным, почти несчастным. Быть может, подумал сейчас Билл, это оттого, что, подчинившись отцу, брат продал свою душу? Сам он был только рад, что решился уйти из фирмы. Если бы не это, сейчас он влачил бы такое же жалкое и бессмысленное существование, как и оба его брата.

Когда вечером Дженни вернулась домой после долгого трудового дня, Билл рассказал ей о своем разговоре с Томом.

– Значит, он снова уговаривал тебя вернуться? – переспросила она, с наслаждением вытягиваясь на кушетке с бокалом вина в руке. Дженни нравилось, возвращаясь к Биллу, рассказывать, как прошел ее день, и расспрашивать, чем он занимался в ее отсутствие. Он со своей стороны был очень рад снова увидеть Дженни после нескольких часов упорной учебы или работы над дипломом, которая, к счастью, шла довольно быстро.

– Конечно, уговаривал, – улыбнулся Билл. – Знаешь, даже странно, что мои родственники до сих пор не могут успокоиться, хотя прошло уже пять лет. Наверное, я должен гордиться тем, что они никак не могут без меня обойтись.

На самом деле гордиться тут было нечем, и Билл это отлично понимал. Родные просто пытались его сломить, сделать таким же, как они.

– Они переживают, что ты сорвался с крючка, – проницательно заметила Дженни. – Дело не в тебе, а в твоем поступке. Он угрожает их привычному образу жизни, и они это чувствуют. Вот почему, я думаю, твои родные еще долго не откажутся от своих попыток все изменить. Твой уход из фирмы и женитьба на «чумазой шахтерке» их просто пугают. Они тревожатся, что мы – другие, не такие, как они. И этот страх еще усилится, когда они увидят, что мы счастливы.

Билл кивнул. Он был вполне согласен с Дженни. Том неспроста расспрашивал его, собираются ли они завести ребенка, ибо всем трем братьям родители внушали: если в семье что-то неладно – разумные люди воздерживаются от деторождения. Ни о чем подобном, однако, Билл сейчас упоминать не стал – он знал, что для Дженни эта тема достаточно болезненна. Всякий раз они надеялись, что беременность наконец наступила, но каждый новый месяц приносил им очередное разочарование. Ребенок – это единственное, чего им не хватало, так что в конце концов они даже договорились побывать у врача, если в ближайшие полгода зачатия так и не произойдет. Билл, однако, не слишком переживал, ибо считал, что и это предопределено свыше и что все случится в свое время, когда они меньше всего того ожидают. Для паники, во всяком случае, оснований пока не было, поскольку и Билл, и Дженни оставались довольно молодыми. С другой стороны, то, что за два года ожидаемое событие так и не произошло, все же внушало обоим некоторые опасения, в которых они, однако, не спешили признаться даже друг дружке. Дженни возлагала определенные надежды на отпуск, поскольку и в самом деле работала очень напряженно, Билл же считал, что все получится само собой, как только он получит место священника.

Тут Билл вспомнил о полученном сегодня письме, которое убрал в ящик стола. О нем он тоже не сказал Дженни ни слова. У него не было от нее секретов, просто Билл знал, что упоминать об этом предложении бессмысленно и он только зря расстроит жену. Рано или поздно стоящее место найдется, да и ребенок появится в свой срок, убеждал он себя. Им нужно просто быть терпеливыми, и тогда Бог и Судьба дадут им все, что нужно. В этом Билл ни секунды не сомневался.

Поздно вечером, когда оба наконец легли, они снова занимались любовью. Засыпая в его объятиях, Дженни надеялась, что в этот раз точно забеременеет. Если не считать ребенка, у них было все, о чем только может мечтать человек, и она не сомневалась, что Билл тоже так думает.

Глава 3

Если не считать свадьбы с Дженни, день окончания Объединенной теологической семинарии[13] стал самым важным в жизни Билла.

Выпускная церемония проходила во внутреннем дворе семинарского корпуса. Когда Биллу вручали мантию и академическую шапочку, Дженни даже прослезилась – таким одухотворенным и счастливым выглядело в эти минуты его лицо. Дипломную работу он защитил блестяще и удостоился ученой степени магистра богословия, которая была ему намного дороже, чем свидетельство об окончании юридической школы Гарварда, хотя последнее и досталось Биллу с куда большим трудом. Теперь он официально считался действующим священником протестантской епископальной церкви, даже несмотря на то, что у него до сих пор не было постоянного места. Почта неизменно приносила одни лишь вежливые отказы, но он не отчаивался, уверяя себя, что со временем все образуется.

На выпускную церемонию приехала и Элен, которая просто не могла оставаться в Филадельфии в такой важный день. Суитов тоже пригласили, но они отказались, сославшись на занятость. Впрочем, на праздничный обед они обещали приехать в полном составе (за исключением племянников, у которых еще продолжались занятия в школе и в колледже), и Дженни зарезервировала столик на девятерых в «21», который, как она знала, был любимым рестораном семьи Суит. Никого из родственников мужа Дженни не видела уже много лет, но, поскольку они все же согласились прийти, надеялась, что обед пройдет в цивилизованных рамках. В конце концов, это было не просто мелкое семейное торжество – а действительно один из самых важных дней в жизни Билла. Исполнилась его мечта – он стал настоящим священником с правом совершать все необходимые обряды и таинства. Сейчас ему не хватало только прихода, в котором он мог бы применить полученные в семинарии знания. Впрочем, сидеть сложа руки и ждать, пока в одной из городских церквей освободится место младшего священника, Билл не собирался. В последний год своей учебы он прошел практику при одной из церквей в Бронксе и прослушал дополнительный курс на звание больничного или тюремного капеллана. Кроме того, он дополнительно изучал психологию, специализируясь на вопросах насилия, а в свободное время занимался волонтерской работой при другой церкви, которая помогала бездомным. Буквально на днях он зарегистрировался в качестве внештатного капеллана в двух больницах и в женской тюрьме, расположенной неподалеку от городского центра, и в течение двух недель должен был приступить к исполнению своих обязанностей. Билл с нетерпением ждал этого момента, да и Дженни была рада, что у него будет какое-то занятие на то время, пока он подыскивает постоянное место. Сама она не ожидала, что это может занять так много времени – Билл находился в поиске уже около полугода, но ни одного подходящего варианта ему пока не предложили.

Когда выпускная церемония завершилась, Билл, Дженни и Элен отправились в ресторан. Старшие Суиты были уже там: отец Билла потягивал «Кровавую Мэри», мать мрачно склонилась над бокалом джина с тоником. Сухо кивнув Дженни, она посмотрела на сына таким взглядом, что впору было подумать – он тяжело болен и, если не принять каких-то решительных мер, может даже умереть. Миссис Суит, впрочем, никогда не скрывала, что и женитьбу сына на «шахтерской дочери», и его неожиданный уход из семейной фирмы она воспринимает как симптомы серьезного психического заболевания, с которым «нужно что-то делать». На приветствие Дженни она едва ответила, а ее матери и вовсе не сказала ни слова.

Начало, таким образом, получилось не слишком обнадеживающим, и Билл невольно напрягся, предчувствуя очередной скандал. К счастью, скоро подъехали его братья со своими женами, и это если не разрядило обстановку за столом, то, по крайней мере, несколько отвлекло миссис Суит. Том и Питер, однако, вели себя немногим лучше родителей. Никто из них даже не упомянул о выпускной церемонии и не поздравил Билла с успешным окончанием семинарии, что глубоко задело Дженни. Можно было подумать, Суиты предпочитают вовсе не упоминать об этом, словно их сын и брат совершил поступок, которого приличным людям подобает стыдиться. Впрочем, точно так же они вели себя, когда Билл на ней женился, поэтому чего-то подобного Дженни ожидала, и все же ее сильно огорчило, что никто из родных Билла не смог или не захотел по достоинству оценить его успех. С их стороны это было не только грубо, но и жестоко.

– Ну и как ты себя чувствуешь в новом качестве? – спросил наконец у Билла Том. – Каково это – быть церковником?

– Пока не знаю, – честно ответил Билл. – Ведь я пока не нашел себе постоянного места, но… Надеюсь, я смогу почувствовать свое служение, так сказать, «на вкус», когда начну работать капелланом в женской городской тюрьме. Это тоже очень важное и ответственное дело.

Услышав эти слова, мать Билла нахмурилась еще сильнее и сдавленным голосом произнесла:

– Какой кошмар! А ты не мог бы найти себе… другое занятие, пока будешь ждать места?

– Я уже нашел. Кроме тюрьмы, буду посещать пациентов в двух больницах, – с улыбкой ответил Билл, а его отец недоуменно покачал головой и напомнил:

– В нашей фирме много дела как раз для тебя. Зачем обязательно болтаться по тюрьмам и больницам? Приходи и работай! Ведь ты дипломированный юрист, Билл. И ты можешь вернуться в любой момент…

Было совершенно очевидно: он уверен, что его сын именно так и должен поступить, но у Билла было другое мнение на этот счет.

– Спасибо, папа, – вежливо ответил он и, покачав головой, посмотрел на Дженни. Та была очень расстроена тем, что никто из Суитов так и не сказал ни слова ее матери, но саму Элен это, похоже, вовсе не трогало. Она отлично помнила, как эти важные господа обошлись с ней на свадьбе, и не сомневалась, что сегодня история повторится. На обед Элен пришла только ради Билла, который с самого начала пришелся ей по душе, и все же ее сердце сжималось от боли каждый раз, когда его мать с видимой неохотой обращалась к Дженни. Жены его братьев, казалось, и вовсе не замечали ни невестки, ни ее матери и разговаривали исключительно друг с другом. Один лишь Том держался по-светски и изо всех сил старался разрядить атмосферу, но особого успеха не достиг. Остальные Суиты подчеркнуто игнорировали своих новых родственников.

На десерт Дженни заказала большой торт, на котором кремом было написано «Поздравляем, Билл!». Его подали в конце трапезы вместе с шампанским, но даже это не могло поднять безнадежно испорченное настроение. Отец Билла слишком много выпил и погрузился в какие-то свои мрачные раздумья, Питер откровенно скучал, а миссис Суит и вовсе выглядела так, словно у нее разболелись все зубы разом. Билл и Дженни тоже чувствовали себя не лучшим образом и с облегчением вздохнули, только когда меньше чем через два часа «праздничный» обед завершился. Покидая ресторан вместе с женой и тещей, Билл, впрочем, захватил с собой почти не тронутый торт, сказав, что настоящий праздник он устроит себе дома. Дженни кивнула в ответ – она уже жалела, что пригласила в ресторан его родственников. Время не смягчило их отношения к родне, которую они считали много ниже себя; казалось, Суиты лишь еще больше закоснели в своем снобистском высокомерии. Они не смогли даже скрыть свои чувства и поздравить Билла с успехом.

Словно прочтя ее мысли, Билл заметил, что ему приходилось бывать на похоронах, которые производили куда менее гнетущее впечатление, чем сегодняшнее торжество.

– Извини, дорогой, – виновато сказала Дженни, когда они садились в такси, чтобы ехать домой. – Я не знала, что они будут так себя вести.

– Не извиняйся, ты тут совершенно ни при чем! – с горячностью возразил Билл. – Я и сам не ожидал, что мои родители и братья окажутся такими… упертыми. Весь вечер они держались так, словно я отправляюсь в тюрьму отбывать пожизненный срок! В общем, думаю – это я должен извиняться за таких родственников. Один Том пытался как-то держаться, но и он…

Дженни машинально кивнула. Она заметила, что на протяжении всего вечера Том исподтишка за ней наблюдал. Он словно пытался понять, какова она на самом деле и почему ее так полюбил его младший брат, но, если Том и пришел к каким-то выводам, на его поведении это почти не отразилось. Что касается родителей, то они разговаривали с ней буквально сквозь зубы, зато несколько раз спрашивали у Билла, почему он до сих пор не обзавелся детьми, и настойчиво интересовались, отчего это – может, оттого, что его жена слишком много работает? Они, несомненно, считали, что проблема в Дженни, – точно так же, как с самого начала винили ее в том, что сын оставил юридическую карьеру и «пошел в священники». Билл, однако, старательно делал вид, что все идет по плану. В ответ на расспросы он говорил, что, мол, они с самого начала решили дождаться, пока он окончит семинарию и найдет постоянное место, однако от нее не укрылось, что каждый раз, когда речь заходила о деторождении, Билл заметно мрачнел. Отсутствие детей и в самом деле было единственным, что омрачало их совместную жизнь. Дженни даже решилась посоветоваться с матерью, и та сказала, что они с Джеком так и не сумели обзавестись вторым ребенком, несмотря на неоднократные попытки. Элен с легкостью беременела, но каждый раз дело заканчивалось выкидышем. Возможно, сказала она, дело было в Джеке: когда они познакомились, он еще ни дня не работал в шахте – только на поверхности, и Элен без проблем зачала и выносила Дженни, но все изменилось, когда после войны он начал регулярно спускаться в забой. Тяжелый труд, плохое питание, скверная экология – все это не могло не сказаться на его здоровье. Впрочем, наверняка Элен ничего не знала, только предполагала, и Дженни пришлось этим удовлетвориться.

Из ресторана они отвезли Элен на вокзал, чтобы посадить в поезд до Филадельфии. На прощание мать Дженни еще раз поздравила зятя с успешным окончанием семинарии и добавила, что очень им гордится. Только после этого Билл и Дженни вернулись домой и, едва войдя в гостиную, со вздохом облегчения повалились на диван. Даже если исключить обед с родителями, для обоих это был не самый легкий день, но не успели они перевести дух, как позвонила Азайя и сообщила Дженни, что один из клиентов не получил заказанные в Париже образцы тканей, которые потерялись где-то по дороге, и теперь близок к инфаркту. Другой клиент интересовался, сможет ли Дженни на будущей неделе поехать с ним в Милан. И это было далеко не все – после Азайи ей позвонило еще человек пять, и каждый требовал срочного решения своих проблем. Впрочем, Дженни разобралась со всеми вопросами достаточно быстро, после чего вернулась на диван к Биллу, который так и сидел, рассеянно глядя в пространство перед собой. Лицо у него было мрачным – обед с родителями сильно его расстроил. Правда, Билл с самого начала предполагал, что их мнение о Дженни вряд ли переменилось, но это не мешало ему ждать улучшения. Увы, его надежды не оправдались, и он чувствовал себя вдвойне разочарованным, поскольку так или иначе поход в ресторан задумывался как праздник, а не как повод в очередной раз выяснить отношения с родными, которые не одобряли ни один из поступков, которые сам Билл считал чрезвычайно важными.

Когда Дженни снова села рядом с ним, Билл грустно посмотрел на нее и сказал:

– Знаешь, хотя мои родные и претендуют на безупречное воспитание и благородное происхождение, на самом деле они просто высокомерные снобы. Пожалуй, более грубых людей я еще не видел. Обещаю, что больше не стану требовать твоих с ними встреч. А как они обращались с твоей бедной мамой!.. – За весь вечер только Билл поговорил с Элен. Остальные вели себя так, словно ее вовсе не существует.

– Они все еще злятся, что ты женился на мне, – хладнокровно пояснила Дженни. Ее это не слишком удивляло.

– Они бы хотели, чтобы я женился на ком-то вроде Джулии или Джорджины. Но с такими, как они, я бы давно помер со скуки. Даже моим братьям их жены, похоже, надоели до чертиков.

Дженни кивнула. Она тоже заметила резкие ноты в голосах обеих женщин, когда те обращались к своим мужьям. Можно было подумать – они стремились напомнить им о своем существовании, требовали внимания, напоминали о своих правах. Это могло свидетельствовать только об одном – в семьях обоих братьев Билла не все было благополучно, не все ладно. Особенно это касалось Тома. Джулия то и дело на него рявкала, отпускала нелицеприятные, уничижительные замечания и вообще вела себя так, словно хотела показать всем вокруг, что это ее муж, ее собственность, которой она может распоряжаться как ей заблагорассудится. Том, в свою очередь, ее осаживал, причем довольно резко, хотя и старался, чтобы окружающие обращали на это поменьше внимания.

В отличие от старших братьев и их супруг, Билл и Дженни на протяжении всего обеда крепко держали друг друга за руки, черпая в этом прикосновении поддержку и уверенность. Они, правда, старались делать это как можно незаметнее, чтобы не спровоцировать родственников на еще большую враждебность. Тем не менее обоим приходилось нелегко. У Дженни буквально кусок в горло не лез; Билл тоже чувствовал себя настолько скованно, что, пытаясь справиться с напряжением, выпил две «Кровавых Мэри» и несколько бокалов вина, хотя обычно не злоупотреблял спиртным. В данном случае, впрочем, это был единственный способ хоть как-то досидеть до конца праздничного обеда, который его родители превратили в очередную демонстрацию своего неприятия и холодности по отношению к невестке. Они, конечно, не желали Биллу зла – просто им хотелось еще раз показать сыну, что он совершает очень серьезную ошибку, однако добились совершенно неожиданного эффекта. Именно сегодня, сидя за столом со своими родными, Билл особенно отчетливо понял, что его единственная семья – это Дженни. Мать, отец, братья, их жены – все они фактически перестали для него существовать. Связь, которая когда-то соединяла его с ними, оказалась нарушена их ярко выраженным отрицательным отношением к его браку и к выбору нового жизненного пути. Билл просто не мог и дальше считать этих людей своими близкими. По крови они оставались его родственниками, но чисто семейные связи между ними были разорваны окончательно. Шестеро против одного – именно таков был расклад, когда они сидели в ресторане. Родные перестали быть его союзниками, его друзьями: вместо того чтобы радоваться вместе с ним, они только и делали, что нападали на него и на Дженни, и теперь Билл сожалел, что не отговорил жену, когда та захотела пригласить в ресторан семейство Суит. Без них, думал сейчас Билл, сегодняшний день стал бы для него намного счастливее.

Потом Дженни удалилась в свою рабочую комнату, чтобы сделать несколько деловых звонков людям, которые находились в других часовых поясах и даже в других странах, а Билл прошел в кабинет просмотреть поступившую за день почту. Конверт со знакомым обратным адресом привлек его внимание. Дважды пробежав глазами текст, напечатанный на листке бумаги, Билл нахмурился и спрятал его в стол – туда, где уже лежало письмо, полученное от того же корреспондента. Вернувшись в гостиную, Билл ничего не сказал Дженни, как умолчал он и о первом письме. «Какой смысл? – думал он. – Все равно ведь ничего не получится… Зачем же лишний раз ее расстраивать?»

Дженни к этому времени тоже закончила свои переговоры и сидела на диване с каким-то каталогом на коленях. Она предупредила Билла, что через полчаса к ним приедет Азайя с образцами тканей, из которых необходимо отобрать для клиента несколько самых подходящих. По его лицу она сразу поняла, что он чем-то расстроен, но решила, что Билл никак не может отойти от встречи с родными.

Азайя действительно приехала минут через двадцать, и Билл сказал, что пойдет немного прогуляться. Он хотел дать Дженни возможность поработать спокойно, но как только он вышел из квартиры, Азайя сразу повернулась к Дженни.

– Ну, как прошел праздничный обед? Было очень скверно? – озабоченно спросила она. Помощница знала, что отношения между Дженни и родителями мужа оставались напряженными, и очень ей сочувствовала.

– Было просто ужасно! – с чувством ответила Дженни, ненадолго отложив в сторону образцы и каталоги. – Мне очень неприятно это говорить, но родители Билла держались на редкость высокомерно. Они делали вид, будто совершенно не замечают мою маму, да и с самим Биллом обращались не самым лучшим образом. Меня они просто презирают, теперь я окончательно в этом убедилась, но главное – они не считают нужным скрывать свою неприязнь, а Билл от этого страдает. Ему, бедняжке, очень нелегко приходится – терпеть такое от собственных отца с матерью. Да и его братья тоже не лучше… Я-то надеялась, что теперь, когда прошло столько времени, они хоть немного успокоятся, но этого не произошло. Боюсь, его родные будут и дальше меня ненавидеть.

Говоря это, Дженни тяжело вздохнула, но уже через пять минут совершенно забыла обо всех неприятностях, с головой уйдя в любимую работу. Выбрав для клиента подходящие образцы тканей, она подписала несколько писем и счетов, просмотрела два десятка эскизов и фотографий и сделала кое-какие замечания и дополнения. Через час с небольшим Азайя уже ушла, а еще минут через двадцать домой вернулся Билл. Он все еще выглядел подавленным, и Дженни, которая варила в кухне кофе, крепко обняла мужа и прижалась к его груди.

– Прости, что я их пригласила, – снова сказала она, и Билл кивнул, но Дженни уже догадалась, что его огорчило что-то еще.

– Ты не виновата, – ответил он. – Если они так себя ведут, то… В общем, я больше не хочу их видеть и говорить о них тоже не хочу, хотя мне, положа руку на сердце, их даже немного жалко. Мои родные – просто несчастные люди, которые живут в своем собственном крошечном мирке и не желают ничего знать, кроме собственного «я». Конечно, им неприятно думать, что я сумел вырваться из тех узких рамок, которые они сами для себя установили, но тут уж ничего не поделаешь. Главное, мы с тобой вместе, а больше мне ничего не надо.

И Билл улыбнулся Дженни. Во время прогулки он принял важное решение. У него никогда не было секретов от жены, но три месяца назад – когда пришло первое письмо – такой секрет появился, и Билл очень по этому поводу переживал. Но теперь ему было ясно, что, расскажи он ей всю правду, это ни на что бы не повлияло, к тому же Дженни имела право знать о его жизни все. И, осторожно высвободившись из ее объятий, Билл принес письма, которые лежали в его столе.

– Вот, – начал он. – Я давно собирался их тебе показать… но у меня не хватало смелости, к тому же не хотел беспокоить тебя понапрасну. Первое письмо я получил еще в марте. Мне предлагают стать основным священником прихода в Вайоминге… вот почему я от этого места отказался. Я не могу поступить так с тобой, Дженни! Чтобы нормально работать, тебе необходимо находиться в Нью-Йорке, а Вайоминг слишком далеко. В общем, мы туда не поедем, так что не беспокойся… Дело, однако, в том, что сегодня я получил второе письмо. Они до сих пор не нашли священника и очень просят меня еще раз подумать над их предложением. Откровенно говоря, лучшего места я бы и не желал. Кроме того, мне было приятно узнать, что хоть кому-то я нужен, вот только приход этот расположен в двух с лишним тысячах миль отсюда. Странно, как мое резюме вообще там оказалось. Когда я регистрировался в церковной службе поиска вакансий, то специально уточнил, что мне нужно место только в Нью-Йорке или в пригороде, но они, как видно, что-то перепутали, и мои резюме разлетелись по всей стране… – Билл виновато улыбнулся и слегка развел руками. – Я получил несколько подобных писем из самых разных мест, но эти люди из Вайоминга откликнулись чуть ли не самыми первыми. Должно быть, им действительно очень нужен пастор, если они согласны даже на человека, который только что окончил семинарию…

С этими словами Билл протянул Дженни оба письма. Она быстро пробежала их взглядом и взглянула на мужа с нескрываемым испугом.

– Ты действительно хотел бы туда поехать? – быстро спросила Дженни. – Но как же… как же… – От волнения она не смогла продолжать. Как и Билл, Дженни отлично понимала, что для нее переезд в Вайоминг означал бы конец профессиональной карьеры. Жить в этом отдаленном штате и консультировать клиентов в Нью-Йорке было физически невозможно. Большинство ее клиентов, особенно из числа знаменитостей, отличались требовательностью и капризным характером, да и сама работа Дженни носила сугубо практический характер. Зачастую изменения в готовую коллекцию вносились в самый последний момент – за считаные часы и даже минуты до показа. Как же она сможет оценивать, хорошо ли сидят платья на готовых выйти на подиум манекенщицах, если Вайоминг отстоит от Нью-Йорка на две с лишним тысячи миль? Или ей придется жить отдельно от Билла, а этого Дженни тоже не хотелось. Во что превратится их брак, если они окажутся так далеко друг от друга?

– Я написал, что не могу принять их предложение, – быстро сказал Билл и невольно вздохнул. До сих пор только два прихода – в Кентукки и Вайоминге – ответили согласием на его просьбу о месте священника, но оба варианта были для него неприемлемы. – О письме я решил рассказать тебе только потому… потому что мне было приятно его получить. Условия, которые они предлагают, весьма неплохие, к тому же мне показалось, что в Вайоминге живут очень приятные люди, и… и похоже, я им очень нужен. Жаль, что приходится отказываться.

Второе письмо из Вайоминга действительно отличалось от первого. Это был настоящий крик души. В нем староста прихода предлагал Биллу вдвое большее содержание (хотя было очевидно, что местная протестантская община вряд ли может позволить себе сколь-нибудь значительные расходы) и напоминал, что приходской священник получит в свое полное распоряжение довольно большой дом.

– Наверное, – добавил Билл, – я был не прав, когда ничего не сказал тебе про первое письмо. Но ведь мы все равно не сможем туда переехать, так что особой разницы нет. С другой стороны, хоть кто-то откликнулся на мое резюме!..

Ему очень не хотелось выглядеть в глазах Дженни безнадежным неудачником или лентяем, который не может добиться места просто потому, что ничего не ищет. Билл как мог старался что-то найти, но ему пока не везло.

– Если бы ты согласился, мне пришлось бы бросить работу, – тихо сказала Дженни, и он вдруг с ужасом увидел, что она готова расплакаться. Тогда Билл крепко обнял жену и прижал к себе.

– Я никогда этого не сделаю, Дженни. Я же все понимаю!

– Но ведь тебе нужно место. Какой же ты будешь священник, если не сможешь служить? А вдруг в Нью-Йорке так и не отыщется ничего подходящего?

В глазах Дженни блестели слезы, и Билл поспешил успокоить ее:

– Я обязательно что-нибудь найду, обещаю. Просто на это может понадобиться времени больше, чем мы думали. Ну а пока… У меня же есть работа капеллана, помнишь? Это, по крайней мере, что-то.

– Но ведь ты не этого хотел. Ты стремился к большему, и… – Дженни не договорила. Пока Билл учился в семинарии, ей и в голову не приходило, что он может не найти работу. Да и сам Билл ни разу не спросил себя, много ли в Нью-Йорке подходящих вакансий для молодого священника. Ему казалось, что, как только он получит степень магистра богословия, все дальнейшее устроится само собой, но ошибся. В Нью-Йорке мест не оказалось вовсе, в пригородах – тоже. Что касается Кентукки и Вайоминга, то Билл просто не мог позволить себе отправиться туда, наплевав на Дженни. Сама она, правда, ни в коем случае не хотела становиться у него на пути, но бросить карьеру и отправиться вслед за мужем к черту на рога Дженни была не готова. И, скорее всего, никогда не будет готова. Билл это очень хорошо понимал, поэтому сказал твердо:

– Я хочу, чтобы решение, которое я приму, устраивало нас обоих, а не меня одного. Просто… просто предложение из Вайоминга выглядит очень соблазнительно. Было бы неплохо найти что-то подобное здесь, в Нью-Йорке.

– А если ты ничего не найдешь, что тогда? – не могла успокоиться Дженни, глядя на него своими большими синими глазами.

– Найду, – пообещал Билл, стараясь, чтобы его голос звучал как можно увереннее. За прошедшие полгода он написал и отправил не один десяток писем с копиями своего резюме, к тому же на него работала церковная служба поиска вакансий. Не может быть, думал он, чтобы это не принесло результата. Увы, факты говорили об обратном: до сих пор Билл получил только два предложения, и оба ему не подходили, однако он твердо решил не отчаиваться. И все же он был расстроен отсутствием выбора; это было хорошо видно по его лицу. Дженни стало его жалко, и она попыталась подбодрить мужа:

– Конечно, найдешь.

Билл кивнул и, убрав письма обратно в конверты, предложил поужинать. Сегодняшний день оказался очень нелегким (сначала – выпускная церемония, затем – обед с родными), и оба чувствовали себя усталыми и разбитыми. Дженни, впрочем, казалось, что дело не только в усталости. Второе письмо церковного старосты из Вайоминга повисло над ними подобно дамоклову мечу. Она хорошо понимала, что Билл заинтересовался этим предложением, иначе бы он просто не стал показывать ей письма. И все же Дженни пока не чувствовала в себе готовности пожертвовать карьерой ради служения Билла. Да, он испытывал трудности с устройством на приход, но положение вряд ли можно было считать критическим только потому, что ему не удалось подыскать место сразу после окончания семинарии, и Дженни сказала себе, что беспокоиться, пожалуй, рано. Как она много раз говорила Биллу, что-нибудь да подвернется, нужно только немного потерпеть.

За ужином они говорили мало, что было для них достаточно необычно. Когда после этого они легли в постель и погасили свет, Билл обнял Дженни за плечи и сказал:

– Я знаю, ты беспокоишься. Не надо. Я не потащу тебя в Вайоминг насильно, не стану даже просить сделать это ради меня.

«И слава богу!» – чуть не вырвалось у Дженни, но уже в следующую секунду ей стало стыдно своих мыслей.

– Я боюсь, в Нью-Йорке ты ничего не найдешь, – призналась она немного погодя. Дженни казалось – вся ее жизнь поставлена на карту, а карьера для нее так много значила! Не так много, как для Билла, но все же… С восемнадцати лет, когда она поступила в парсонсовскую Школу дизайна, и до сегодняшнего дня Дженни упорно трудилась, карабкаясь на вершины профессионализма, зарабатывая авторитет, добиваясь известности и славы. На это у нее ушло почти полтора десятка лет, и она не могла вот так запросто все бросить. Дженни трудно было даже вообразить себе что-либо подобное.

– Найду, – упрямо повторил Билл. – Надо только набраться терпения.

Он уже говорил ей это, правда, тогда речь шла о детях, которых у них до сих пор не было. Дженни беспокоилась и об этом; она боялась, что бесплодна, и уже не раз спрашивала себя, согласится ли Билл усыновить чужого младенца. До недавнего времени она считала, что у них все получится, но в последнее время ее стали одолевать сомнения. Два года они старались добиться зачатия, но безуспешно, а теперь еще эти трудности с поисками подходящего места для Билла…

– Прости меня, Билл, – грустно сказала она в темноту, чувствуя, как по щекам течет соленая влага. Дженни не стала уточнять, за что она просит прощения, но он прекрасно ее понял.

– Когда я женился на тебе, я отлично знал, как много значит для тебя твоя работа, – отозвался он, крепче прижимая ее к себе. – Ты ничего от меня не скрывала, поэтому я ничуть не удивлен и ни на чем не настаиваю. Мне самому очень нравится то, чем ты занимаешься, и… и я бы не хотел, чтобы из-за меня тебе пришлось отказаться от любимого дела. Да у меня и права такого нет… – Он немного помолчал, затем добавил негромко: – Я очень горжусь тобой, Дженни! Горжусь и не хочу, чтобы ты чего-то лишилась. Даже ради меня. Это будет… неправильно.

В ответ Дженни кивнула и в свою очередь прижалась к нему. И тогда – очень нежно и неторопливо – он начал заниматься с ней любовью, так что очень скоро все их тревоги и печали исчезли, вытесненные страстью. Как уже бывало, они забыли обо всем в объятиях друг друга, а потом долго лежали потные, задыхающиеся, чувствуя, как их сердца переполняют нежность и любовь. Вокруг по-прежнему было темно, но Дженни казалось, что даже сквозь потолок спальни она видит сияющие в вышине звезды.

Билла тоже переполняли эмоции. Он лежал неподвижно, крепко обняв Дженни, и ему хотелось сказать, что если дети – плод любви, то сегодня они наверняка зачали хотя бы одного.

То же самое думала и Дженни. Она, однако, не стала ничего говорить Биллу. Лишь поцеловала его и, устроившись поудобнее, провалилась в спокойный и крепкий сон без сновидений.

Глава 4

Две недели спустя Билл начал работать капелланом, посещая то больницы, то тюрьму. Это оказалось непросто, но очень интересно – особенно когда ему разрешили беседовать с пациентами закрытых психиатрических отделений. К счастью, в свое время Билл получил солидную подготовку в области психологии и психиатрии, и сейчас она ему очень пригодилась. Пока, правда, он только знакомился с пациентами по заранее приготовленному списку, однако, несмотря на это, слухи о новом капеллане распространились очень быстро, и люди сами начали звать его, чтобы поговорить на религиозные темы. В результате Биллу пришлось даже увеличить количество рабочих часов – теперь он посещал нуждающихся в духовном окормлении не три раза в неделю, а пять.

Особенно интересной была работа с заключенными женской тюрьмы, в которой сидели самые разные преступницы. Некоторые из них отбывали срок за убийство, но Билл не осуждал их – только жалел и старался понять. Со своей стороны, женщины-заключенные, истосковавшиеся по сочувствию и простому человеческому разговору, очень любили долгие, обстоятельные беседы с молодым капелланом. Домой Билл возвращался буквально падая с ног от усталости, однако с каждым днем его энтузиазм становился только сильнее, к тому же теперь он мог рассказать Дженни немало интересных, порой трогательных историй. Ни он, ни она больше не вспоминали о предложении из Вайоминга.

Весь июнь и следующий за ним июль Билл напряженно работал. Дженни тоже доставалось. К началу августа ситуация в мире моды стала особенно напряженной. До начала осенней Недели оставалось еще полтора месяца, но многие клиенты – особенно из молодых – нуждались в помощи и советах Дженни, и она приезжала домой поздно. Билл, конечно, заметил, что в последнее время его жена устает больше обычного, но, когда он сказал ей об этом, она ответила, что как раз сейчас отдыхать ей совершенно некогда. Раз или два друзья приглашали их на уик-энды за город, но они так и не сумели вырваться: то у одного, то у другого клиента Дженни случался аврал, и она мчалась на выручку. Сам Билл тоже не сидел сложа руки: помимо работы в больницах и в тюрьме, он продолжал рассылать свои резюме, но ни одного положительного ответа не получил.

Как-то ближе к концу августа один из самых важных клиентов Дженни пригласил их обоих в Хэмптонс[14], и на сей раз они решили, что поедут обязательно. На этом настоял Билл, который считал, что Дженни необходимо сделать перерыв, иначе она просто свалится. Дженни действительно вымоталась до предела, поэтому, когда в пятницу вечером они отправились в путь, она даже не смогла поговорить с Биллом и рассказать ему последние новости из мира моды. Пока их машина прорывалась через плотные пятничные заторы, Дженни задремала на переднем сиденье, и Билл не стал ее будить. Насколько он знал, прошедшая неделя оказалась для нее особенно напряженной. Глядя на ее побледневшее лицо, на ввалившиеся глаза и запавшие щеки, Билл с острой жалостью думал о том, что его жена совершенно не жалеет себя. В августе они планировали поехать на отдых в Мэн или на курорт Мартас-Виньярд, но ему стало очевидно, что Дженни вряд ли сумеет выкроить необходимое для этого время. Конец августа и сентябрь всегда были для нее самой горячей порой, а если учесть, что клиентов у нее прибавилось (все дизайнеры, и молодые, и знаменитые, хотели, чтобы их консультировала только Дженни Арден – та самая Дженни Арден, которая сумела вернуть из небытия Дэвида Филдстона), то перспектива летнего отпуска обращалась в нечто совершенно нереальное. Впрочем, и в межсезонье она не могла оставить своих клиентов достаточно надолго, и Биллу оставалось только сожалеть о том, что он не модельер. Ему уже давно хотелось провести с Дженни настоящий, полноценный отпуск, чтобы вокруг никого не было и они принадлежали только друг другу.

Он все еще думал об этом, когда час спустя Дженни проснулась и увидела, что они только-только выехали из Нью-Йорка, преодолев едва ли половину пути до вожделенного Хэмптонса.

– Прости, я, кажется, задремала… – пробормотала Дженни, сладко потягиваясь. Ей и правда было немного стыдно, что она заснула посреди разговора, зато теперь она чувствовала себя намного бодрее.

– Ничего страшного. Ты совершенно вымоталась, тебе необходимо было отдохнуть. Даже удивительно, как ты выдерживаешь, – всю неделю крутилась как белка в колесе и… Я бы так не смог.

На самом деле Дженни уставала редко. Ей хватало энергии и для любимой работы, и для домашних дел. Чувствовать некоторое утомление она начала только в последнее время, но списывала его на необыкновенно жаркую погоду, от которой страдали все. Сейчас ей больше всего хотелось поскорее добраться до Хэмптонса, окунуться в море, поплавать, поваляться на прибрежном песочке. Билл мечтал о том же, вдобавок ему нравился человек, который пригласил их к себе, но когда он заговорил об этом с Дженни, то увидел, что она его совсем не слушает. Вытащив свою записную книжку-ежедневник, она что-то подсчитывала на пальцах, беззвучно шевеля губами. Билл уже собирался мягко напомнить ей, что они наконец-то едут отдыхать и работу лучше отложить до понедельника или как минимум до вечера воскресенья, когда они вернутся и начнут готовиться к новой рабочей неделе, и тут Дженни негромко ахнула.

– Боже мой! Я совершенно заработалась и не обратила внимания… А оказывается… – Она загадочно улыбнулась, и Билл вопросительно посмотрел на нее. Он понятия не имел, о чем может идти речь.

– На что ты не обратила внимания, Джен? – поинтересовался Билл, немного прибавляя скорость. Они как раз вырвались из пробки, и шоссе впереди немного расчистилось. – Только не говори, что на субботу у тебя назначено десять важных деловых встреч с клиентами, которые совершенно невозможно пропустить, – пошутил он. Подобный вариант, впрочем, был не исключен – насколько Билл помнил, в прошлые выходные Дженни работала, как в обычные дни.

– Я не обратила внимание на… Знаешь что? Мне кажется, я… я в положении, – сказала Дженни так тихо, словно боялась сглазить.

Билл настолько удивился, что на мгновение оторвал взгляд от дороги, но, спохватившись, снова сосредоточился на шоссе впереди.

– Ты – в положении? Правда?! – переспросил он немного растерянным тоном – очень уж неожиданной была эта новость.

– Думаю, да. – Дженни кивнула. – И еще мне кажется, это случилось в день твоей выпускной церемонии. В общем, у меня задержка… уже почти четыре недели. А я даже не заметила! – Она рассмеялась, счастливо и немножечко нервно, а Билл почувствовал, как у него по спине пробежали мурашки. Каким-то образом ее последние слова убедили его в том, что Дженни не ошибается и то, чего они оба так долго ждали и о чем мечтали, наконец-то произошло. Билл хорошо помнил внезапную сильную страсть, которая овладела ими после кошмарного обеда с родителями и разговора о приходе, который предлагали ему в Вайоминге. Вспомнил он и как они надеялись на зачатие, и как потом заработались и позабыли обо всем на свете. Теперь же главное свершилось, и Билл, протянув руку, коснулся щеки Дженни, а она смотрела на него счастливыми, исполненными надежды глазами.

– В понедельник я еще раз все проверю и тогда буду знать точно, – проговорила она чуть слышно и, не в силах более сдерживаться, крепко обняла его и поцеловала. На самом деле никаких других причин для задержки быть не могло – во всяком случае, ни Билл, ни сама Дженни не могли хоть что-то припомнить. Ничего подобного с ней никогда не случалось, напротив, критические дни всегда наступали у Дженни точно по расписанию, и даже напряженная работа никак не влияла на ее женский цикл. В свои тридцать с небольшим Дженни была в полном расцвете сил и здоровья, поэтому в глубине души оба были уверены, что причина задержки может быть только одна – то самое, на что они надеялись и о чем мечтали. Наконец это свершилось, и, хотя оба очень старались не слишком волноваться, к тому моменту, когда Билл и Дженни добрались до Хэмптонса, они не могли ни говорить, ни думать ни о чем другом. Теперь-то у них будет по-настоящему счастливый брак, нормальная, полноценная семья.

В Хэмптонсе они провели очень приятный уик-энд на вилле знаменитого клиента Дженни и даже присутствовали на званом ужине, который тот устраивал для друзей и коллег. Из гостевой комнаты, в которой они ночевали, открывался великолепный вид на океан и на подступающие к самому берегу живописные рощи. Билл и Дженни часами гуляли в тени деревьев, купались и загорали, а в воскресенье вечером вернулись в Нью-Йорк отдохнувшими и посвежевшими – и в отличном расположении духа.

И все же главным для них был не удачно проведенный уик-энд. Обоим не терпелось убедиться в том, что Дженни не ошиблась. В понедельник утром она вскочила ни свет ни заря и сразу потянулась к телефону, чтобы позвонить своему врачу. Пока она набирала номер, Билл, который встал еще раньше, принес ей чашку чая и сел рядом. О ребенке они по обоюдному молчаливому соглашению решили не упоминать до тех пор, пока догадка Дженни не подтвердится, но каждый из них думал о нем и о том, как с его появлением изменится их жизнь.

К врачу Дженни заехала по дороге на работу. Осмотр ничего определенного не дал – все-таки срок был еще совсем маленьким. Наличие беременности мог показать только анализ крови, но, к сожалению, результатов исследования нужно было ждать несколько дней, а это означало, что и ей, и Биллу придется еще некоторое время томиться неизвестностью. Дженни, во всяком случае, визит к врачу никакого успокоения не принес, поэтому, даже оказавшись у себя в офисе, она довольно долго не могла сосредоточиться на работе.

Азайя, разумеется, сразу заметила, что после выходных Дженни какая-то не такая, и даже Нельсон Ву, присоединившийся к ним, чтобы помочь подготовить несколько показов, догадался, что с ней что-то происходит. Они, однако, воздержались от расспросов и постарались взять на себя побольше текущих дел, чтобы немного разгрузить Дженни. Втроем они составляли отличную команду, способную решить любую трудную задачу. Наконец Азайя все-таки не выдержала.

– У тебя, похоже, отличное настроение сегодня, – проговорила она с напускной небрежностью. – Что-нибудь случилось? Что-то важное?

Но Дженни только неопределенно пожала плечами и отвела взгляд. Из чистого суеверия она не хотела ничего говорить, пока не будут готовы анализы.

– Да нет, ничего такого… – ответила она уклончиво. – Мы отлично отдохнули и вообще прекрасно провели время. Может, в том-то все дело?..

Ничего больше Азайя выудить у нее не смогла.

В этот день Дженни работала до девяти вечера и домой пришла сравнительно рано. Билл уже вернулся из тюрьмы, где он по понедельникам встречался с женщинами-заключенными, и теперь отдыхал, вытянувшись на диване перед телевизором. Он успел, впрочем, приготовить ужин, и они с удовольствием поели, а потом сразу легли спать.

Во вторник Дженни позвонила своему врачу, как только открылся консультационный кабинет. Оказалось, что анализы уже пришли, но сестра отказалась сообщать что-либо по телефону, по крайней мере, до тех пор, пока не придет сам доктор, а он, как назло, задерживался. Дженни едва удержалась от того, чтобы не завопить от досады, но делать было нечего, и она стала собираться на работу. Спустя полчаса она, не утерпев, снова набрала номер консультационного кабинета. К счастью, врач уже был на месте – сестра переключила телефон на него, и он сообщил Дженни радостные новости. Да, она беременна. Да, примерно на втором месяце. Услышав эти слова, Дженни едва не закричала от восторга. Они сделали это! Наконец-то сделали!!

Билл как раз принимал душ, когда Дженни вошла в ванную комнату. По ее щекам текли слезы. Билл высунул голову из-за занавески, чтобы узнать, в чем дело, увидел ее лицо и испустил ликующий вопль. Выскочив из ванны, он крепко обнял жену и поцеловал. Дженни при этом сразу промокла насквозь, но ей было наплевать. Подумаешь, какое-то платье!.. Главное, они дождались. Билл все не выпускал ее из объятий и целовал, целовал без конца, шепча слова любви. Ребенок, о котором они так долго мечтали, еще не родился, но он уже существовал, уже занял свое место в их жизни, и это было все, чего им так не хватало. Теперь их счастье наконец-то стало полным, без изъяна.

Глава 5

Когда в начале августа Дженни побывала у врача в первый раз, он определил ее срок примерно в семь или восемь недель. На второй прием Билл отправился вместе с ней. После осмотра врач подтвердил, что ребенок действительно должен появиться на свет в марте и что никаких оснований для беспокойства он пока не видит, если не считать того, что Дженни кажется ему чересчур худой для своего роста. Врач считал, что ей непременно нужно набрать несколько фунтов, но Билл ответил, что с ее образом жизни это вряд ли возможно. Осенняя Неделя моды неуклонно приближалась, и Дженни с каждым днем работала все напряженнее, возвращаясь домой далеко за полночь. Его это очень беспокоило, но она всякий раз отвечала, что не может подвести клиентов. Подготовка коллекций шла полным ходом, и каждый из модельеров требовал внимания, помощи, советов, рекомендаций.

– Я не могу бросить клиентов только потому, что беременна, – сказала Дженни. Она собиралась работать вплоть до самых родов, да и врач, похоже, считал, что в этом нет ничего невозможного, если только она не будет слишком себя перегружать, мало спать и питаться урывками. «Я уверен, у вас все будет в порядке, – увещевал он. – Только будьте благоразумны. Во всем нужно знать меру».

Но Билл знал, что Дженни забывает про всякое благоразумие, когда речь идет о ее любимом деле.

– Твоя работа просто несовместима с такими понятиями, как режим сна или режим питания, – пожурил он ее. Впрочем, в глубине души Билл понимал, что работа ни при чем. Такой уж был у Дженни характер. Если она делала что-то, по ее мнению, важное и нужное, то просто не могла не выкладываться на двести процентов, зато ее усилия неизменно приносили ошеломляющие результаты. Именно поэтому клиенты и ценили ее так высоко, именно поэтому старались во что бы то ни стало прибегнуть к ее совету. Даже самые маститые кутюрье признавались, что без нее им вряд ли удалось бы добиться успеха. Дженни понимала, конечно, что это не совсем так и что в конструировании одежды решающую роль играет талант, которым она не обладала. Ее способности лежали в другой области: к готовым моделям Дженни добавляла штришок-другой, какую-нибудь мелкую деталь (или просто советовала испробовать образец на другой манекенщице), и тогда, словно в сказке, костюм или платье преображались, начинали «играть», превращаясь из добротной ремесленной поделки в самое настоящее произведение искусства. Тем не менее слышать похвалы мэтров ей было приятно. Особенно радовалась Дженни, когда то же самое говорила о ней миссис Вриланд, обладавшая безупречным вкусом и известная своей способностью судить о людях объективно, без лести и снисхождения. «У Дженни, – частенько повторяла бывшая главная редакторша «Вог», – поразительно острый глаз и невероятная для столь молодой женщины интуиция». А Дженни действительно умела отыскивать наилучшие решения, благодаря которым индивидуальный стиль каждого конкретного дизайнера или модельера максимально полно соответствовал новейшим тенденциям моды.

– У меня к тебе большая просьба, Дженни, – сказал Билл, когда они вышли от врача. – Работай поменьше, ладно? Хотя бы постарайся!

Дженни ответила не сразу. Она глубоко задумалась, вертя в руках выписанные врачом рецепты на лекарства. Собственно говоря, речь шла не о настоящих лекарствах, а об обычных витаминах для беременных и общеукрепляющих препаратах с железом, от которых, как предупредил врач, у нее может расстроиться желудок. Никаких специальных сильнодействующих средств он назначать не стал, поскольку Дженни прекрасно себя чувствовала. Собственно говоря, именно поэтому она не сразу поняла, что беременна: все шло как обычно, а она слишком увлеклась работой и не обратила внимания на отсутствие месячных. Теперь Дженни надеялась, что и дальше будет чувствовать себя хорошо и продолжит работать как раньше. Впрочем, чтобы успокоить Билла, она пообещала переложить часть своей нагрузки на Азайю – если, конечно, клиенты не станут слишком сильно возражать. В случае необходимости она готова была чаще привлекать на помощь и Нельсона, хотя он, разумеется, был не таким опытным и способным, как Азайя.

– Да мне наплевать, будут возражать твои клиенты или нет, – проворчал Билл. – Этот ребенок слишком важен для нас обоих, поэтому мы должны думать в первую очередь о нем, а не о каких-то модных тряпках.

У него, впрочем, не было никаких дурных предчувствий – просто, как всякого нормального мужчину, его волновало здоровье жены и будущего ребенка, который, как казалось Биллу, был зачат по воле Провидения в самое подходящее для них обоих время. Именно сейчас, счастливо прожив в браке пять лет и узнав друг друга как следует, они были готовы к пополнению в семье. Учебу Билл закончил, диплом защитил, единственное, чего ему недоставало, так это постоянного места. Впрочем, и своим служением капеллана он был доволен. У него обнаружился талант разговаривать с людьми: понимание и сочувствие, которое он демонстрировал, заставляли даже тяжело больных людей и закоренелых преступниц раскрывать ему душу. В тюрьме Билл в последнее время бывал регулярно и поражался тому, как много заключенных собиралось на службы. В душе он мечтал создать группу поддержки для женщин, подвергшихся насилию, которое в подавляющем большинстве случаев прямо или косвенно привело их к преступлению. Некоторые из тех, с кем он сталкивался, когда-то и впрямь совершили нечто ужасное, но Билл никого не осуждал, никого не сторонился. Напротив, он очень быстро со всеми познакомился и многих называл просто по имени. Буквально на днях его попросили поработать и в мужской тюрьме, и Билл с нетерпением ожидал того дня, когда будут оформлены все необходимые документы и он начнет служение.

После врача Билл отправился в одну из больниц, где замещал приболевшего священника, а Дженни поехала на встречу с новой клиенткой – молодой и очень талантливой шведкой, которая готовила к осенней Неделе моды свою первую коллекцию. Дженни помогала ей правильно организовать показ, чтобы она сразу заявила о себе и произвела на публику выгодное впечатление. Работать с этой молодой девушкой с самого начала ее карьеры, фактически – с нуля, было на редкость интересно и увлекательно, к тому же Дженни прекрасно понимала, что именно от нее зависит, как сложится будущая карьера клиентки. Понимала и старалась изо всех сил.

Со шведкой она проработала почти весь день и только вечером ненадолго заехала к Дэвиду Филдстону, который добавил к своей осенней коллекции два новых образца и хотел знать ее мнение. Дженни новые модели понравились, и все же она посоветовала Дэвиду поработать над одной из них, чтобы придать силуэту более строгие, классические очертания. Чтобы не быть голословной, Дженни вооружилась фломастером и прямо на одном из эскизов продемонстрировала, что именно она имеет в виду, а затем показала, как этого можно добиться, не меняя кроя, а просто распустив вытачки на спине. Подправленный ею образец действительно стал выглядеть лучше, и Дэвид остался очень доволен.

Было уже шесть часов вечера, когда Дженни уехала от Дэвида и отправилась в свой офис.

Не успела она усесться за свой рабочий стол, как Азайя принесла ей целую стопку новых каталогов, вырезок, счетов, поступивших сообщений. Над ними еще предстояло как следует поработать, и Дженни тихонько вздохнула. Она помнила, что врач советовал ей снизить нагрузки, но не представляла, как это сделать. Сегодняшний день был еще не самым тяжелым, хотя пообедать она так и не успела, а на завтрак съела только несколько тостов с апельсиновым соком. Когда в восемь вечера Дженни покидала свой кабинет, у нее слегка кружилась голова – то ли от голода, то ли от того, что сегодня она очень старалась закончить все дела хотя бы до девяти. Впрочем, с собой Дженни захватила две увесистые сумки, в которых лежали недопросмотренные каталоги с последними образцами парижской и итальянской моды. Уже садясь в такси, Дженни кривовато усмехнулась, подумав о том, что скажет Билл, когда узнает о взятой на дом работе.

Едва Дженни вошла в квартиру, Билл понял по ее лицу, как она устала. Сам он тоже выглядел осунувшимся и расстроенным. Весь день Билл работал в больнице, а придя домой, сразу сел просматривать поступившую почту. Увы, во всех письмах говорилось одно и то же – свободных вакансий нет. Обещания уведомить его, как только такая вакансия появится, Билла не слишком обнадеживали – за полгода ему ни разу ничего не предложили.

Увидев, как он понуро сидит на диване с письмами в руках, Дженни догадалась, что хороших новостей нет. Она, впрочем, была рада, что Билл не стал снова заговаривать о Вайоминге. Отказываться от карьеры Дженни не хотела, как не хотела рожать где-нибудь в глуши. Конечно, Вайоминг – это не заполярные области Аляски, и все же… Нет, уезжать из Нью-Йорка ей в любом случае было нельзя, и Дженни лишь тихонько вздохнула с облегчением, когда поняла, что Билл, по крайней мере, на время отказался от мысли о переезде. Правда, это означало, что он может еще долго искать место, но Билл вполне мог пойти на эту жертву ради жены, и она была ему за это благодарна.

– Я хотел повести тебя сегодня в ресторан, чтобы отпраздновать… то, что сказал доктор, но ты, наверное, очень устала, – проговорил Билл несколько разочарованным тоном, и Дженни кивнула. Вместо ресторана они обошлись салатом и жареным картофелем. Кроме того, Билл откупорил бутылку шампанского и налил себе и Дженни по бокалу. Врач разрешил ей спиртное – в умеренных количествах, но сейчас Дженни только пригубила искрящееся вино и отставила бокал. У нее все еще побаливала и кружилась голова, и она боялась, что от шампанского ей станет хуже. После ужина они немного поболтали о том, как прошел день, и Билл невольно подумал, как сильно изменилась его жизнь и какой бы унылой и безрадостной она могла быть, если бы он не бросил работу в отцовской юридической фирме, если бы не женился на Дженни и не окончил семинарию. Нет, пожалуй, нынешняя жизнь нравилась ему куда больше!..

Немного отдохнув и придя в себя, Дженни засела за каталоги, которые принесла с собой. Незаметно для себя она увлеклась и проработала до часу ночи. Билл задремал прямо на диване. Когда Дженни уже собиралась спать, он проснулся, почистил зубы, разделся и лег в постель рядом с ней. Взглянув на жену счастливыми, хотя и затуманенными сном глазами, Билл улыбнулся и бережно прижал к себе ее длинное, стройное тело. Ему очень хотелось дождаться, когда ребенок у нее во чреве подрастет и можно будет почувствовать, как он шевелится. Билл с трудом представлял себе, что через каких-то семь месяцев их будет уже не двое, а трое: он, Дженни и маленький человечек, который станет их продолжением. Сама Дженни тоже еще не вполне осознала всю важность того, что произошло и что должно было произойти, – она просто думала о том, что, когда их ребенок появится на свет, они с Биллом будут еще счастливее, чем раньше. Кстати, внезапно подумалось ей, им, наверное, понадобится другая квартира, побольше. Правда, и сейчас у них было две спальни, но в одной из них Дженни устроила свой рабочий кабинет. Он был ей необходим, чтобы работать дома с Азайей, с Нельсоном или с клиентами, и отказаться от него она не могла, а значит… Впрочем, новая квартира не проблема, подумала Дженни. Это просто мелочь по сравнению с переменами, которые произойдут в их жизни. И она ничуть не боялась этих перемен, а ждала их с нетерпением, не сомневаясь, что и Билл думает так же.

Еще она жалела, что не сообщила новости матери. За весь день у нее не нашлось ни одной свободной минутки, чтобы позвонить в Филадельфию, но ничего – она сделает это завтра. Что касается клиентов, то им Дженни не собиралась ничего говорить до самого последнего момента, точнее – до того дня, когда ее положение будет уже невозможно скрывать. Ей не хотелось, чтобы они занервничали раньше времени, боясь лишиться ее консультаций. Дженни считала, что ее личные дела не должны наносить ущерб работе, и наоборот. В том, что ей это по плечу, она не сомневалась. Билл, которому она рассказала о своем решении, по большому счету, с ней соглашался. Он хорошо изучил жену и знал, что Дженни своего добьется. Сама жизнь научила ее справляться с трудностями, и она делала это изящно, почти играючи, неизменно добиваясь отличных результатов. Глядя на нее, Билл чувствовал растущую уверенность в том, что у них все будет хорошо.

Да что там хорошо – просто прекрасно!..

В конце августа Дженни все же удалось выкроить несколько дней, и они решили отправиться на отдых на побережье Мэна. Там они остановились в крошечном частном пансионе и целыми днями гуляли в окрестных лесах, купались, загорали и катались на яхте, которую Билл взял напрокат. Он с детства умел ходить под парусом и очень любил это занятие – в отличие от Дженни, которая росла с матерью и бабкой и никогда не сталкивалась ни с чем подобным. Она, однако, с восторгом отнеслась к предложению Билла немного покататься вдоль берега и не разочаровалась. Он, правда, заставил ее надеть спасательный жилет, поскольку Дженни плавала не слишком хорошо, зато она не страдала морской болезнью и поэтому получала от этих прогулок максимум удовольствия.

В один из дней они отплыли на яхте довольно далеко от пансиона и, высадившись на берег в каком-то рыбацком поселке, несколько часов бродили по окрестностям, беседуя о будущем ребенке и осматривая местные достопримечательности: дома причудливой архитектуры и старинные кладбища с трогательными надписями на каменных надгробьях. Больше всего их поразили две могилы, в одной из которых упокоились молодая мать и ее новорожденный младенец, а в другой – безутешный вдовец, скончавшийся через считаные недели после супруги. За высеченными на камне именами и датами угадывалась такая трагическая история, что Дженни почувствовала, как у нее встал в горле комок, да и Билл тоже едва удерживался от слез.

– Я всегда верил, что если двое любят по-настоящему, то после смерти они непременно снова встретятся в другой жизни, – негромко сказал он. Его слова тронули Дженни до глубины души, и она кивнула в знак согласия, решив, что он имеет в виду загробную жизнь. «Как эти молодые супруги, – подумала Дженни. – Они наверняка воссоединились после смерти. И их ребенок тоже…» По выбитым на камне датам она определила, что это была девочка, которая скончалась через три дня после рождения, лишь ненамного пережив собственную мать, умершую, по всей видимости, от осложнений во время родов. Вскоре после этого скончался и отец ребенка. Молодым влюбленным было всего по восемнадцать лет, и их жизнь показалась Дженни слишком короткой. Правда, два века назад, когда жили эти юноша и девушка, столь ранняя смерть была, вероятно, куда более распространенным явлением, чем сейчас, однако, на взгляд Дженни, это не делало ее менее трагичной. Вот почему она сразу согласилась с Биллом, когда он предположил, что молодые родители и их дитя снова встретились на небесах. Ей это казалось справедливым и полностью совпадало с ее системой жизненных ценностей и взглядов.

– Да, я тоже считаю, что они встретились в раю, – сказала она негромко и взяла Билла за руку. – Иначе жизнь была бы слишком жестокой, правда?

Она уже не могла не думать о юных любовниках и об их грустной истории, которую поведали выбитые на могильных камнях даты. Но Билл, оказывается, имел в виду нечто иное.

– Конечно, ты права, – сказал он. – Но мне кажется, что, если мужчина и женщина действительно любят друг друга, они непременно получают еще один шанс здесь, на земле. Потому что перед истинной любовью бессильна даже смерть, – твердо добавил Билл, и Дженни удивленно повернулась к нему. Ничего подобного он еще никогда ей не говорил, к тому же ей казалось, что подобные убеждения противоречат канонам пресвитерианской церкви.

– Ты имеешь в виду, что умершие влюбленные иногда возвращаются, чтобы снова встретиться в нашем мире? – уточнила она, недоверчиво качая головой, и Билл кивнул.

– Не знаю, откуда я это взял, но мне всегда казалось, что иначе просто не может быть, – сказал он. – Истинная любовь бессмертна. И если с нами что-нибудь случится, я не сомневаюсь, что наши души снова отыщут друг друга. Не может быть, чтобы со смертью тела наша любовь просто исчезла, растаяла. Мы с тобой с самого начала были созданы друг для друга, а значит, мы будем вместе и в этой, и в другой жизни. Я понял это еще тогда, когда увидел тебя в первый раз. То, что соединило нас, слишком сильно, чтобы умереть вместе с нами – Бог не допустит этого, потому что Он Сам – любовь. А раз так, то можно не сомневаться: мы снова отыщем и полюбим друг друга, пусть даже мы не будем знать, что когда-то уже жили. Наша история будет длиться и длиться и не закончится, пока этот мир вертится.

Его слова, а главное – убежденность, с которой он их произнес, даже немного напугали Дженни. Она никогда не верила в реинкарнацию, в переселение душ и прочую мистику. Дженни верила в сегодняшнюю жизнь, в сегодняшнее счастье и не сомневалась, что после смерти их души вновь соединятся уже в раю. Вернуться на землю, воскреснуть в чужом теле, снова полюбить друг друга, даже не зная прошлого, – все это казалось ей почти бредом. Билл, однако, выглядел совершенно уверенным в своих словах, поэтому, когда они шагали прочь от могил, Дженни спросила себя: встретились ли эти двое и их ребенок? когда? где? как это произошло? Она не знала ответа на эти вопросы; по-видимому, не знал их и Билл, так что (хотя, строго говоря, это было не совсем логично) его теория показалась Дженни не слишком правдоподобной.

– Ладно, – проговорила она задумчиво, – может быть, ты и прав, но… Давай лучше постараемся жить подольше, чтобы нам не пришлось искать друг друга неизвестно когда, неизвестно где… В конце концов, в следующий раз я могу тебя и не узнать, – поддразнила его Дженни. – С моей точки зрения, «сейчас» всегда лучше, чем «потом».

– Я тоже так считаю, – спокойно ответил Билл, когда они вышли со старого кладбища и он аккуратно прикрыл за собой проржавевшие ворота. В Новой Англии[15] было много таких погостов, живописных и печальных, полных старых могил и трагических историй. – Ты меня просто не совсем поняла. Я имел в виду, что, если уж нам суждено быть вместе, это не на время – не на те несколько десятков лет, что мы живем на земле. Это навсегда, понимаешь?

– Кажется, понимаю, – серьезно ответила Дженни. Ей очень хотелось, чтобы сказанное им было правдой, но она все еще сомневалась. Билл, напротив, был совершенно уверен в своих словах, и его уверенность помимо ее воли передавалась ей.

– Я вовсе не думаю, что это не так, – добавила Дженни. – Просто я очень благодарна судьбе за то, что мы вместе сейчас, – подчеркнула она последнее слово. – Ведь если подумать, это очень, очень много. Куда больше, чем мы заслуживаем.

Ей действительно хватало того, что у нее было, и она не стремилась к чему-то еще. Прожить жизнь с Биллом, всегда быть с ним рядом и никогда не расставаться – вот и все, чего она хотела. А теперь, когда у них будет ребенок, ее жизнь и вовсе стала полнее, чем когда-либо.

На шоссе Билл и Дженни остановили такси и отправились в ближайший поселок, чтобы перекусить. Разговаривали они мало – после того, что сказал ей Билл, Дженни была задумчива и молчалива. Она не знала, прав он или нет, но, по крайней мере, поразмыслить над его теорией стоило.

– Однажды я рассказал о своих взглядах моему брату, – с улыбкой сказал Билл, когда они уже сидели за столом. – Он решил, что я сошел с ума. Впрочем, мои родные и без того считают, что я спятил. Они хотели бы видеть меня совершенно другим, но я, наверное, никогда не соответствовал стандартам, которые люди, подобные моим родственникам, предъявляют к окружающим. Неудивительно, что они так разочарованы.

Билл говорил правду. Из всех близких ему людей только Дженни принимала его таким, каким он был на самом деле, не пытаясь переделывать или перевоспитывать в соответствии со своими представлениями о том, каким должен быть идеальный муж и респектабельный член общества. Именно поэтому он был так счастлив с нею. Дженни и ребенок, который у них родится, – это была его новая семья, и ничего больше Билл не желал.

И точно так же считала Дженни. Именно о таком муже, как Билл, она всегда мечтала. Он никогда ее не подводил, и она знала – Билл не предаст ее, что бы ни случилось. Особенно ей нравилось, когда он говорил, что будет любить ее до конца времен. Кому-то эти слова могли бы показаться просто красивой фразой, но сама Дженни так не думала. А как можно желать или требовать большего, если кто-то действительно будет любить тебя вечно?

На следующий день после прогулки на яхте Билл и Дженни взяли со стоянки свою машину и отправились в обратный путь. Время у них еще оставалось, поэтому они ехали самой длинной дорогой через – Мэн и Вермонт – и даже побывали в Нью-Гемпшире в гостях у старого приятеля Билла, товарища по колледжу. Узнав о том, что Билл теперь священник, его однокашник пришел в восторг и сказал, что обращение к вере – это, наверное, единственный правильный шаг, который только может совершить человек в нынешнем безумном, разваливающемся мире. Сам приятель Билла был глубоко верующим человеком, к тому же он жил вместе со своей женой и тремя детьми, и они все прекрасно провели время вместе.

В Нью-Йорк Билл и Дженни вернулись отдохнувшими и свежими, но полученного за время отпуска заряда бодрости хватило ненадолго. До начала осенней Недели моды оставался месяц, и для Дженни наступила самая горячая пора. Очень скоро она снова начала работать по восемнадцать часов в сутки, а о своем обещании быть осторожной и беречь себя вспоминала лишь изредка, когда поздним вечером едва доползала до постели. Клиенты, каждый из которых подготовил для показа новую коллекцию, буквально разрывали ее на части, к тому же сказывались неизбежный хаос и неразбериха. Менялись места проведения запланированных мероприятий, пропадали на почте заказанные образцы тканей, пошивочные портили раскроенный по дизайнерским лекалам дорогой материал, примерки срывались, манекенщицы болели, являлись на репетиции пьяными или опаздывали на самолеты, которые должны были доставить их в Нью-Йорк из других городов и стран, серийные образцы оказывались совершенно не похожи на замысел модельера… и все эти проблемы решала Дженни. Она прилагала героические усилия, чтобы угодить каждому из своих клиентов, которые с каждым днем становились истеричнее, и в большинстве случаев ей это удавалось, однако ей приходилось дорого за это платить. К тому моменту, когда началась Неделя моды с ее следующими один за другим показами, всеобщей нервотрепкой и пристальным вниманием прессы, Дженни, несмотря на беременность, потеряла семь фунтов и выглядела изможденной, как узница нацистского концлагеря. Она несколько раз обещала и себе, и Биллу, что, как только главное событие в мире моды будет позади, она сразу возьмет целую неделю отдыха и начнет хорошо питаться, но до этого было еще очень далеко. Пока же ей приходилось носиться по городу, чтобы успеть на все показы, переживать вместе с клиентами, успокаивать нервных манекенщиц и так далее и так далее. И конца этому не было видно.

Трое ее самых важных клиентов показывали свои коллекции в самом начале Недели моды. Двое из них произвели настоящий фурор и удостоились восторженных статей в прессе. Третий клиент, с которым Дженни работала впервые, в самую последнюю минуту внес в свои модели слишком много изменений, и газеты назвали его работу эклектичной, слабой и сырой, с чем Дженни была полностью согласна. Она с самого начала предвидела подобный исход, но ей так и не удалось уговорить клиента придерживаться первоначального замысла, который был достаточно целостным и отличался ярко выраженной приверженностью к южноазиатским мотивам.

Кроме мэтров, свои коллекции демонстрировали и молодые, одаренные модельеры. Не все они были ее клиентами, но их работы Дженни в основном нравились. Ее всегда привлекали творческий поиск, дерзость и новаторство молодых, однако работать она предпочитала с состоявшимися мастерами, соглашаясь на сотрудничество только с теми из новичков, кто мог позволить себе потратить значительные суммы, чтобы поскорее заявить о себе. Впрочем, как она знала из опыта, решающее значение все-таки имели не деньги, а талант: несколько молодых модельеров, в которых Дженни когда-то заприметила значительный потенциал, сумели пробиться на вершину с помощью одних лишь способностей и сейчас уже считались достаточно известными кутюрье. Вслед за ними в индустрию моды устремлялись другие, пока безвестные художники, последователи и подражатели, что порождало здоровую конкуренцию и способствовало не только быстрому прогрессу в отрасли, но и делало куда более разнообразной общую палитру, что Дженни тоже считала положительным фактором.

Все вместе, однако, означало, что и ей нельзя застаиваться – нужно успевать поворачиваться, чтобы не оказаться за бортом, и Дженни старалась изо всех сил. Поворачиваться приходилось и чисто физически: чтобы попасть на показы всех своих клиентов, Дженни летала по всему Нью-Йорку как метеор и совершенно загнала Азайю и Нельсона. Показ следовал за показом, времени катастрофически не хватало, но пока все шло без сучка, без задоринки, и даже Билл, который несмотря на занятость, сумел побывать почти на всех шоу, откровенно восхищался ее работой и организаторскими способностями. За пять лет брака с Дженни он научился разбираться в современной моде как настоящий профессионал, и поэтому его похвала была ей особенно приятна.

К концу Недели моды Дженни была уже на третьем месяце беременности, но никто из коллег ни о чем не подозревал, а она не спешила объявить о своем положении. Даже Азайе Дженни ничего не сказала. Правда, и на беременную она походила мало – Дженни исхудала почти до прозрачности, кожа побледнела, щеки ввалились. Никаких неприятных симптомов, часто появляющихся в первые месяцы беременности, она тоже не испытывала, если не считать легких головокружений и упадка сил, вполне, впрочем, объяснимых тем, что в последние месяцы она работала особенно много и почти не отдыхала. Мать, с которой Дженни поделилась своей радостью, тоже уговаривала ее поберечь себя и не переутомляться, и она обещала – как только закончатся показы.

И Дженни намеревалась выполнить свое обещание, но не успела.

Вечером последнего дня – после официального завершения Недели моды – Дженни собиралась поехать прямо домой, но сначала ей все же пришлось побывать на двух вечеринках. Одна из них состоялась на Пятой авеню, в роскошной квартире знаменитого модельера; другая – в художественной мастерской на верхнем этаже дома в Ист-Виллидж, где работала молодая шведская дизайнерша, коллекция которой произвела настоящий фурор и удостоилась самых восторженных отзывов в профессиональной прессе. Своим успехом шведка была на две трети обязана Дженни, поэтому та просто не могла отказаться от приглашения. Когда же она попала наконец домой, то буквально вползла в прихожую. Билл уже спал – он не смог пойти с ней на вечеринки, хотя его и приглашали: теперь он каждый день служил в мужской тюрьме ранние обедни, которые начинались в шесть утра. Это было нелегко, и он совершенно вымотался, хотя и старался успеть повсюду. К сожалению, ему недоставало сил и энергии, в сравнении с Дженни; даже сейчас, во время беременности, она была куда работоспособнее своего мужа.

Немного отдышавшись, Дженни разделась и легла в постель рядом с Биллом, думая о новых успехах, которых ей удалось добиться. Завершившаяся Неделя моды снова подтвердила: Дженни Арден по-прежнему остается лучшим специалистом в своей области. И ей казалось, что для девчонки из нищей шахтерской семьи это неплохой результат. Но главным для нее были все же не известность и не деньги, которые клиенты платили за консультации. Главным для Дженни было то, что она занималась любимым делом, о котором мечтала с тех самых пор, когда впервые приехала с матерью в Филадельфию. Что касается успеха, то это был, так сказать, дополнительный приз, который она получила за свое упорство, трудолюбие и талант.

Засыпала Дженни с мыслями о двух своих показах, которые завершали Неделю моды и о которых должны были написать в прессе уже завтра. Она не сомневалась, что отзывы будут благоприятные, но ей хотелось убедиться в этом собственными глазами… Завтра… Это будет завтра, а сейчас – спать!..

Билл не слышал, как Дженни открывала дверь, он даже не пошевелился, когда она легла рядом и по обыкновению обняла его за плечи. Но когда около четырех утра Дженни вдруг громко застонала, он сразу проснулся и открыл глаза. Сначала Билл решил, что ей снится кошмар, и, ласково погладив ее по спине, собирался заснуть снова, но тут Дженни издала еще один громкий, мучительный стон. Это был протяжный, исполненный боли и страдания звук, в котором Билл с ужасом разобрал свое имя. Казалось, Дженни задыхается, и он легонько потряс ее за плечо, чтобы выяснить, в чем дело.

– Билл… Бо-ольно!.. Помоги! Я не могу пошевелиться!

Она снова застонала – протяжно, жутко, – и Билл мигом проснулся. Приподнявшись на локте, он включил свет. Дженни лежала, свернувшись калачиком, спиной к нему, и прижимала руки к животу. Казалось, все ее мышцы свело судорогой, и он постарался аккуратно развернуть ее лицом к себе, однако стоило ему дотронуться до нее, как Дженни громко закричала от боли:

– Билл! О, Билл!!

– Что с тобой, Дженни, дорогая? Скажи хоть что-нибудь! Что у тебя болит?!

Ему наконец удалось перевернуть Дженни на спину, и он увидел, что ее лицо сделалось белее наволочки, а губы казались серыми, как зола. Машинально он откинул одеяло и отшатнулся. Вся простыня была залита кровью. Дженни, продолжавшая прижимать живот руками, тоже была в крови и выглядела как жертва безумного убийцы с топором. На мгновение Биллу показалось, что она умирает, уже умерла, но он справился с подкатившей к горлу паникой и, как мог, взял себя в руки.

– Не бойся, милая, все будет в порядке. Я позабочусь о тебе, – пробормотал он, стараясь ее подбодрить, хотя сам еще не понимал, что именно с ней происходит. Дженни было так больно, что она едва могла говорить внятно, а когда Билл инстинктивно прижал ее к себе, то почувствовал, как все ее тело сотрясают короткие, частые судороги. Это было так непонятно и страшно, что Билл, оставив Дженни в кровати, бросился к телефону. Набрав 911, он вызвал «Скорую». Уверенный голос оператора помог ему немного прийти в себя, и он сказал, что его жена на третьем месяце беременности и что у нее – сильное кровотечение. Бросив короткий взгляд в сторону кровати и увидев кровавые пятна не только на простыне, но и на полу, Билл понял, что ребенка уже не спасти. Речь теперь шла о жизни Дженни. «Ради бога, скорее, иначе она умрет!» – хотелось крикнуть ему в трубку, но он побоялся напугать Дженни еще больше. Впрочем, сейчас она вряд ли его слышала. Ее взгляд на глазах тускнел, веки опускались, как у смертельно уставшего человека, и Билл принялся трясти ее, умоляя не спать, умоляя поговорить с ним, пока они будут ждать «Скорую».

И Дженни услышала его. Она боролась изо всех сил, но вскоре уже не могла держать глаза открытыми. Ее голос превратился в чуть слышный шепот, лицо побледнело еще больше. Кровотечение не останавливалось; теперь и Билл сам был весь в крови, как мясник. Торопливо бросившись в ванную, он схватил несколько полотенец и, наскоро вытерев ими руки и ноги, оделся и вернулся к кровати, чтобы не дать Дженни соскользнуть в опасное забытье. «Скорая помощь» приехала через восемь минут, и санитары сразу приступили к делу. Они поместили Дженни в специальный пневматический костюм-кокон, чтобы остановить или ослабить кровотечение, потом переложили ее на носилки, установили капельницы и вынесли за дверь. Билл бежал следом и запрыгнул в «Скорую» прежде, чем санитары успели ему помешать. Дженни была без сознания, и водитель, трогаясь с места, включил сирену. Сверкая проблесковыми огнями и опасно кренясь на поворотах, «Скорая» неслась сквозь ночной город к больнице «Леннокс-хилл». Там Дженни сразу отвезли в предоперационную и после проверки на перекрестную совместимость сделали переливание крови. Потом ее отправили в операционную, а Билл остался в приемном покое. Какой-то врач сунул ему под нос планшетку с бланком согласия на оперативное вмешательство, которое он машинально подписал.

– С ней все будет в порядке? – запинаясь, пробормотал Билл, возвращая врачу документы, но тот только покачал головой.

Он так долго не отвечал, что у Билла похолодело груди.

– Она ведь не умрет, нет? – со страхом спросил он.

– Положение очень серьезное, – честно сказал врач. – Ваша жена потеряла много крови. Еще пять минут, и было бы поздно. Мы сделаем все, что в наших силах, но… – Он поднял голову и серьезно посмотрел на Билла. – Но ребенка она потеряла, – добавил врач, и Билл кивнул. Это он уже понял, но решил, что оплакивать своего нерожденного сына или дочь он будет позже. Сейчас главным было спасти Дженни.

– Пожалуйста, помогите ей! – крикнул он, когда врач уже шел к дверям операционной, где его ждали коллеги. Потом дежурная сиделка отвела Билла в комнату ожидания, и он опустился на диван, молясь, чтобы Бог сохранил Дженни жизнь.

Он просидел в одиночестве почти три часа. Потом в комнату вошел молодой мужчина, жена которого рожала в отделении больницы. Роды были трудные, и он жаловался, что ему не разрешают находиться с ней в палате. Мужчина явно пытался вызвать Билла на разговор, но ему было не до болтовни. К счастью, минут через десять появилась сиделка, которая отвела Билла в отдельную комнату, где он мог без помех дождаться известий о Дженни, и предложила ему кофе или чай, но он отказался, и она ушла. Билл снова остался один – сидя в кресле, он горячо молился Богу, потом встал на колени.

– Только бы она осталась жива! – шептал Билл. – Господи, сделай так, чтобы она жила, и я больше никогда ничего у Тебя не попрошу!

Прошло еще полчаса, и в комнату, где оставался Билл, вошли двое врачей в хирургических костюмах и шапочках. Их лица, наполовину скрытые хирургическими масками, были сосредоточенными и мрачными, и Билл в страхе поднялся им навстречу.

– Она… Что с ней? – проговорил он срывающимся голосом.

– Ваша жена жива, – ответил один из врачей. – У нее был редкий случай внематочной беременности. Эмбрион развивался не в матке, а в одной из фаллопиевых труб, что всегда представляет опасность для жизни матери и приводит к выкидышу. По-видимому, в вашем случае рост плода происходил достаточно медленно, в противном случае миссис Суит ощущала бы приступы боли и колики, которые послужили бы сигналом о том, что беременность протекает неблагополучно. Сейчас ваша жена в сознании; мы спросили, замечала ли она что-то подобное, но она ответила – нет.

В таких случаях, – добавил врач, – фаллопиева труба рано или поздно рвется под давлением растущего плода, что сопровождается массивным кровотечением. Это и произошло с вашей женой. Плод в таких случаях изначально бывает нежизнеспособен, поэтому, если внематочная беременность диагностирована достаточно рано, его все равно приходится удалять. Подобные вещи встречаются не так уж редко – это обычная аномалия развития, и, если ваша жена вела активный образ жизни или много работала, она могла не обратить внимания на тревожные симптомы. К сожалению, когда происходит разрыв фаллопия, многие женщины умирают от потери крови. Вашей жене повезло, что вы оказались рядом и своевременно вызвали «Скорую помощь». Поврежденную трубу и яичник с правой стороны нам пришлось удалить, но это не должно сказаться на репродуктивной способности миссис Суит: после того как она оправится, она сможет снова забеременеть и родить нормального ребенка. Правда, в случае наступления повторной беременности я рекомендую постоянное наблюдение у гинеколога, чтобы нынешняя ситуация не повторилась, но мне кажется, что это маловероятно. В конце концов, молния не бьет дважды в одно и то же дерево, так что впредь можете не волноваться. Миссис Суит просто не повезло, что она потеряла своего первого ребенка. Примите мои соболезнования.

Билл слушал и только тупо кивал. Главное, Дженни жива! Ситуация, в которой она оказалась, была достаточно опасной, но она выжила, к тому же врачам удалось сохранить ее репродуктивные органы, так что Дженни не осталась бесплодной. И слава богу!

– Как она? – проговорил Билл. Это был единственный вопрос, который пришел ему на ум. Сейчас он мог думать только о том, что Дженни едва не умерла из-за того, что ее долгожданная беременность оказалась неправильной, патологической.

– Как я уже говорил, ваша жена в сознании, приходит в себя после наркоза. Кроме того, она ослабла после сильной кровопотери. В ходе операции мы сделали два переливания, но, полагаю, миссис Суит еще долго будет страдать быстрой утомляемостью, головокружениями и дрожью в конечностях. Ей потребуется, я думаю, несколько месяцев, чтобы преодолеть последствия операции, после чего вы снова можете попробовать завести ребенка. Повторюсь: я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы миссис Суит снова забеременела и выносила нормального ребенка, хотя у нее остается только один яичник. Как показывает практика, при удалении одного из парных органов оставшийся начинает функционировать гораздо эффективнее… То, что случилось с вашей женой, я считаю просто несчастным случаем, капризом природы. Предусмотреть или как-то диагностировать подобную патологию довольно трудно, особенно если пациент не жалуется на боли в области живота. Но даже если бы врач своевременно обнаружил несвоеместную беременность, ему оставалось бы только удалить плод, чтобы предотвратить разрыв фаллопия, – повторил врач специально для Билла. – Постарайтесь объяснить это вашей жене – насколько я понял, она очень огорчена потерей ребенка. Скажите ей, что в следующий раз все будет хорошо, нужно только немножечко поберечься.