" Месяц тому назад еще теплилась небольшая надежда: если вирус Иванова был только нагрет до высокой температуры, - может быть, по методу профессора Зернова удастся восстановить его: ведь микроорганизмы обладают колоссальной стойкостью. Но тщательные исследования профессоров Ивлева и Кривцова показали: диверсанты не только повысили температуру в термостатах, но и ввели в физиологические растворы с препаратами цидофенол - вещество огромной активности, которое необратимо связывалось с вирусными частицами. Вирус Иванова погиб окончательно.
      Степан сжал руками виски и прислонился к стене. Стена медленно пошатывалась, пол вздрагивал и вращался - лениво, до тошноты однообразно. Луч заходящего солнца, отражаясь от чего-то блестящего, движущегося, перескакивал с тумбочки на кровать, с кровати на тумбочку. Степан закрыл глаза, но головокружение не проходило.
      Торопливо, надоедливо громко тикали часы; где-то далеко, на каком-то строительстве, визжала и стонала циркулярная пила. Сердце Степана стучало медленно и тяжело. Эти не замечаемые ранее звуки сверлили мозг, доводили до отчаяния.
      - Катя... Катя... Катя...
      Все эти дни Степан не отходил от Кати ни на шаг. Ей было уже совсем плохо, и она чувствовала, что доживает последние дни, но, покорно глотая всевозможные лекарства, шутила, мечтала вслух о том, как они будут жить вместе, какая будет у них прекрасная квартира с окнами в сторону парка. Ее лечили лучшие врачи, были испытаны все новейшие препараты,-ничего не помогало. Оставался последний шанс - операция.
      - Ну, Катя, держись, - сказал Степан.
      Перед операцией он долго смотрел ей в глаза, наконец поцеловал, чувствуя, что целует ее в последний раз. И вот уже за ним медленно закрылась тяжелая белая дверь, отделяя от Кати, от надежд на счастье.
      И вот прошло уже несколько часов, а он все еще не решается пойти в клинику.
      Но зачем медлить?.. Зачем медлить?.. А может быть, обошлось благополучно?
      Он выбежал из общежития, помчался в клинику, заставляя себя думать, что операция прошла удачно, и Кате завтра нужно передать красивый букет цветов...
      Но когда вышел дежурный врач и молча склонил голову, Степан понял: Кати больше нет!.. Кати нет!!!
      Будущего не существовало. Было лишь прошлое.
      "Не стоит жить!" - решил он.
      И вдруг ему вспомнились слова парторга: "Людей мало. Отпускаем - значит так надо. А если будешь учиться плохо, опозоришь колхоз".
      Вспомнились Павел Корчагин и Алексей Мересьев - стойкие стальные люди... А Зденек, готовый пойти на смерть во имя коммунизма, которого ему не пришлось бы увидеть... А профессор Климов, который после многочасового дежурства на крыше дома, изнемогая от голода и холода, при свете жалкого огарка елочной свечи писал о таинственном вирусе, о стадийности развития микробов. Они жили и умирали во имя жизни, во имя торжества коммунизма на земле... А как же он?
      Степану представилось, что о нем скажут:
      - Трус! Бежал с поля боя!
      Нет, не о смерти нужно думать, - о жизни, о борьбе sa жизнь! В конце концов, удача с вирусом Иванова была чисто случайной. Что если бы Джон Кэмпбелл не заболел болезнью Иванова? Что если бы ему не взбрело в голову подняться на вышку Исаакиевского собора? Или в то лето он поехал бы не в Россию, а, скажем, в Бразилию?
      Все это было правильным. Но отчаяние сжимало мозг неумолимыми тисками: Кати нет!!
      Степан обвел глазами вокруг себя. Машинально он пришел в тот самый парк, где ночевал много лет назад, где встречался с Катей, где рассказывал ей о будущем чудесном антивирусе.
      Клены, посаженные в ту далекую весну, высоко подняли свои пышные кроны... И как давным-давно, по аллеям парка двигался бесконечный поток людей, - еще более оживленный и нарядный; слышался смех - еще более веселый; долетала музыка - могучая, зовущая...
      И вдруг Степан вздрогнул. Музыка прекратилась, и взволнованный голос диктора произнес:
      - Внимание! Внимание! Передаем сообщение о том, что империалисты, нарушив все существующие нормы международного права, применили бактериологическое оружие... Как сообщают из Малайи, вчера утром на позиции Народно-освободительной армии...
      В памяти Степана возник странный набор слов:
      "Лаборатория вирусных белков Криммеля... Второй коридор, третья дверь... Против двери ниша калорифера, откуда слышен сильный шум мотора..."
      Он вспомнил все: и эту дверь, и нишу, и вентиляционные трубы, и стальные щиты, и рубильники в кабинете шефа Руффке...
      А диктор продолжал:
      - Как сообщает газета "Нью-Йорк Пост", профессор американского института вирусологии Отто Валленброт заявил о создании вируса, один грамм которого якобы может убить двести миллионов людей...
      Степан охнул и скрипнул зубами: Отто Валленброт жив!.. Жив мерзавец, мечтавший обрушить на Советский Союз тонны смертоносных бактерий!.. Неизвестно, как он уцелел, да это и не существенно. Он нашел себе новых хозяев - таких же хищных и кровожадных, как сам.
      Каков расчет! Не сто миллионов, не триста, а двести! Пусть эти цифры - ложь. Пусть, как всегда, враг старается запугать. Но то, что они готовы на самые страшные преступления - не вызывает сомнения.
      "Гомо гомини люпус эст!.." Нет, это у них - человек человеку волк, у бизнесменов. А для всех мирных, честных людей волками являются фашисты, - какой бы национальности они ни были. Их надо уничтожать, безжалостно уничтожать в открытом бою, а сейчас необходимо бороться против них хоть и мирным путем, но так же упорно. Новыми открытиями, в первую очередь!
      Степан стремительно поднялся со скамьи и пошел в институт. Он торопился, боясь, что секретарь партийной организации уйдет.
      Но едва Рогов переступил порог института, швейцар Петрович сокрушенно покачал головой:
      - Ну, где вы пропадаете, Степан Иванович? Тут все с ног сбились - вас ищут! Идите быстрее, Семен Игнатьевич уже десять раз спрашивал о вас...
      Степан торопливо взбежал по лестнице, распахнул дверь и остановился на пороге.
      - Семен Игнатьевич... Прошу... В самый тяжелый день моей жизни... Прошу, примите меня в партию.
      Гонимый безотчетным страхом, Великопольский бежал, сам не зная куда, вздрагивая от каждого звука, от взгляда каждого прохожего. Он хотел бы убежать и от собственных мыслей, но они - цепкие, назойливые, безжалостные - все теснее окружали его.
      Полчаса назад, проходя по улице Мечникова, Великопольский увидел доцента Жилявского. Жилявский был смертельно бледен, - даже с противоположной стороны улицы было видно, как дрожали у него руки, когда он пытался застегнуть пиджак. У подъезда стояла крытая машина, и человек в военной форме, сопровождавший Жилявского, распахнул дверцу, жестом приглашая войти.
      Великопольский шмыгнул в подворотню. Он дождался, пока машина уехала, и вздохнул с облегчением.
      Но он понимал, что всего лишь оттянул свою гибель.
      Ах, этот Жилявский! Ах, мерзавец! Как он медленно и осторожно подталкивал его к краю пропасти! Как хитро затягивал петлю, из которой уже невозможно было вырваться... Ведь он выдаст его, выдаст! Всплывет история с диссертацией Нечипоренко. Как Жилявский пронюхал о ней? Никто, казалось, и не подозревал... А затем медленно - звено за звеном - вытащут всю цепь, начиная с проклятого антивируса Брауна, с дурацкой ампулы, которую принес все тот же Степан Рогов. Ведь Жилявский, чтобы оправдаться, даже историю с уничтожением вируса Иванова свалит на него, Великопольского, хотя он к этой истории почти не причастен...
      Машинально Великопольский пошел к парку, но его испугал яркий свет главной аллеи, и он поспешил вглубь, стараясь держаться в тени деревьев.
      И тут он увидел Степана Рогова.
      Рогов сидел в конце аллеи, освещенный одиноким фонарем, опустив руки на колени. Он смотрел вдаль - задумчиво, строго - и казался таким спокойным, таким сильным, что был миг, когда Великопольскому захотелось подойти к нему, и просто, по-человечески рассказать обо всем: о вакцинах, о формулах, рассказать, как передавал Жилявскому все, что удавалось узнать о вирусе Иванова. Но он, конечно, не подошел.
      А Степан поднялся со скамьи и направился ему навстречу. Суеверный страх охватил Великопольского. Он медленно пятился назад, в кусты, не подозревая, что именно здесь, много лет тому назад, ожидал его Степан Рогов, - усталый, подавленный, - ждал, чтобы поговорить с ним, услышать от него хотя бы одно теплое слово... Великопольский не знал этого, но ему казалось, что Рогов видит его во тьме и смотрит злобно и торжествующе.
      Дождавшись, когда Рогов скрылся из виду, Великопольский вышел из кустов и торопливо зашагал в противоположную сторону. Ему было страшно в одиночестве, он хотел видеть людей.
      Но и среди людей он не обрел спокойствия. Он заходил в самую гущу человеческого потока, он спешил туда,. где слышался веселый смех, он протискивался в толпу, желая почувствовать близость людей, но перед ним удивленно расступались, его обтекал жизнерадостный поток, - обтекал, как обтекают весенние воды мрачный замшелый камень.
      Он был арестован в тот же вечер.
      Глава XXI
      МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ
      Операция Кати была назначена на 14.00.
      Ровно в 14.00 дежурный врач клиники Медицинского института открыл дверь препараторской, чтобы доложить главному хирургу о готовности, но, пораженный небывалым явлением, молча остановился на пороге.
      Уравновешенный, пунктуальный до скрупулезности, главный хирург даже не взглянул на него. Неосмотрительно размахивая руками в стерильных перчатках, он кричал, наступая на профессора Кривцова и другого, незнакомого человека:
      - Нет! Сейчас в состоянии помочь только нож xирурга! Что вы предлагаете? Усыпить на сто лет? Не на сто? Пусть даже на год! Где гарантия, что за это время опухоль не распространится на весь организм? Сейчас есть один шанс из ста, через неделю исчезнет и он. Я отвечаю за жизнь человека и повторяю: сомнительных экспериментов не допущу! Кроме того, нужно было говорить об этом раньше, а не тогда, когда больная уже подготовлена к операции.
      Профессор Кривцов, в таком же белом халате и шатючке, так же держа вверх руки в стерильных перчатках, растерянно и сердито посматривал то на хирурга, то на невысокого худощавого мужчину.
      - Да не кричите, ради бога, Иван Иванович! Товарищ Чижов, объясните, пожалуйста, что речь идет о сне, близком к анабиозу. Обменные процессы отсутствуют, опухоль разрастаться не будет.
      Человек, которого Кривцов назвал Чижовым, молчал, упрямо сжав губы.
      Не встречая поддержки, Кривцов повернулся к Петренко:
      - Семен Игнатьевич, рассудите хоть вы: не лучше ли усыпить больную, чтобы затем вновь приступить к лечению?
      Петренко не ответил. Что он мог сказать? Ему было ясно только одно: и нервность главного хирурга, и растерянность Кривцова, и молчание профессора Чижова обозначают, что состояние Кати почти безнадежно.
      Конечно, метод Чижова - лечение глубоким сном - давал какую-то надежду. Именно при помощи этого метода в последнее время вполне успешно излечивались многие тяжелые заболевания. Но если при лечении язвы желудка человек должен был спать по восемнадцать часов в сутки на протяжении месяца, он все же просыпался для принятия пищи. А сейчас предстояло усыпить на продолжительное время.
      - Товарищ Чижов, уверены ли вы в том, что больная сможет выдержать длительный анабиотический сон? Выдержит ли она резкий переход возвращения к жизни?
      Густым басом, неожиданным для невысокого щуплого человека, профессор Чижов сказал:
      - Товарищ Петренко, я вновь повторяю: это эксперимент. Мне удалось возвратить к жизни шимпанзе, который пробыл в состоянии анабиотического сна двадцать суток.
      - Но ведь человек - не шимпанзе!
      - Да, и только поэтому я сейчас не настаиваю, хотя абсолютно уверен в действенности своего метода. Я могу гарантировать лишь одно: на протяжении десяти-двадцати лет организм почти полностью отключается от жизни. В нем будут происходить жизненные процессы в таком же заторможенном темпе, как в высушенном зерне. В египетских пирамидах найдены зерна пшеницы, пролежавшие несколько тысяч лет и все же жизнеспособные...
      - Так что же, и эту больную вы хотите засушить на тысячи лет?
      Профессор Чижов неодобрительно взглянул на хирурга.
      - То, что раньше требовало тысячелетий, в наше время совершается за десять лет. Но я не настаиваю, нет! Я только предлагаю в самый последний момент, если начнется агония, ввести мой препарат, хотя искренне желаю, чтобы обошлось без этого, чтобы операция прошла удачно.
      Главный хирург, вытерев со лба пот тыльной стороной ладони, стащил с рук стерильные перчатки, швырнул их на стол и повернулся к дежурному врачу:
      - Операцию отставить... - Он посмотрел на часы. - Сколько вам нужно времени для приготовлений, товарищ Чижов?
      - Два часа. Я должен съездить в институт.
      - Так вот: приготовить все к семнадцати ноль-ноль.
      Когда врач и профессор Чижов вышли, главный хирург сел на диван и, закрыв глаза, откинулся на спинку.
      - Товарищи, - сказал он после долгого молчания, - я просто боюсь этой операции... Эта девушка смотрит на меня так доверчиво. Я не могу выдержать ее взгляда. И я почти уверен, что операцию ей не перенести. Может быть, в самом деле пусть Чижов ее усыпит?
      Хирург с надеждой взглянул на профессора Кривцова, но тот, только что отстаивавший предложения Чижова, теперь заколебался.
      - Честное слово, Иван Иванович, не знаю, что ответить... У Чижова один шимпанзе спит уже третий год. Шимпанзе жив при помощи чувствительной аппаратуры удается улавливать микроизлучение клеток, но разбудить его, вернуть к жизни не удается никаким образом... А излучение становится все более и более слабым: словно сон постепенно переходит в смерть. Но во всяком случае Чижов будет здесь, и в самый последний момент...
      Хирург, досадуя, что выдал свою нерешительность, сердито повторил:
      - Самый последний момент!.. Самый последний момент - это конец жизни! Я верю профессору Неговскому, который оживляет тех, кто умирает от шока, от потери крови, от удушья... Но он оживляет тех, у кого организм в целом здоров... Я верю в лечение сном: жизненные процессы затормаживаются, болезнь угасает под воздействием внутренних сил организма. Но ведь в нашем случае дело идет совсем о другом - оттянуть развязку на неопределенный срок, оставить человека между жизнью и смертью. Нет, уж лучше операция!
      Операция началась в семнадцать ноль-ноль, и уже через пятьдесят минут профессор Чижов должен был ввести Кате свой препарат.
      Прекратилось дыхание, потускнели глаза, стала угасать сердечная деятельность. Теперь никто в мире не в состоянии вернуть девушку к жизни. Но жизнь в ней теплится - слабый, мерцающий огонек, который в любую минуту может или погаснуть совсем, или вновь ярко вспыхнуть.
      Дни, недели, месяцы - кто знает, сколько надо ждать, пока будет открыт противораковый препарат?
      Множество людей будет работать, чтобы решить эту задачу. Не ради одной Кати, - ради спасения сотен тысяч жизней, ради осуществления благородной мечты: победы над преждевременной смертью.
      Будут ночи без сна и дни без отдыха... Будет радость успехов и горечь поражений. Будет дерзновенный взлет человеческой фантазии и кропотливая ежедневная работа. И все равно жизнь победит!
      Это - будет!
      Но пока - среди живых Кати неу.
      Над землей будут завывать злые метели, реять легкие весенние ветры, по-летнему жизнерадостно или по-осеннему грустно будет светить солнце; с каждым днем, с каждым годом все выше будут подыматься деревья Комсомольского парка...
      А неподалеку от этого парка, в одной из комнат Института экспериментальной физиологии, как в сказке о мертвой царевне, непробудным сном будет спать Катя.
      Но это не сказка. Это - реальность: стеклянный саркофаг, термометры, манометры, десятки сложных приборов будут оберегать крохотный огонек жизни в груди девушки. Она должна выжить, она будет жить!
      Опустив большие жилистые руки, поникнув головой, стоит главный хирург. Он сделал все, что мог.
      - Борьба окончена.
      Усталый, бледный, профессор Чижов качает головой:
      - Нет! Борьба продолжается!
      Глава XXII
      БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
      - Садитесь, товарищ Рогов. Рекомендацию я вам дам.
      Восемь лет назад в этом же кабинете впервые встретились два человека: доцент, секретарь партийной организации Микробиологического института, и бледный седоголовый юноша, принесший ампулу с загадочным препаратом. Восемь лет назад Петренко увидел в Степане Рогове будущего ученого и помог ему сделать шаг по правильному пути. Они не стали близкими друзьями - слишком велика была разница в возрасте и в характерах, но каждая их встреча была знаменательной. Петренко убеждался в том, что Рогов с большой настойчивостью, с большой выдержкой идет вперед, что он все более приближается к тому типу людей, которых с полным правом называют советскими учеными. А Степан Рогов после каждой беседы с Петренко чувствовал, что им сделано еще очень мало.
      Профессор Кривцов был ему ближе. Кривцов приучил его к настоящей научной работе. Но глубину научного мышления, острую принципиальность поведения ему помог выработать Петренко.
      - Товарищ Рогов, я недоволен вами. Уже давно бригада работает без вас. Вы избегаете своих лучших друзей, не желая ни слушать, ни говорить. Тяжело? Знаю! Но в одиночку даже счастье кажется тусклым, - что уж говорить о несчастье! Как было на фронте? Радость - общая и горе - общее. А от этого и радость была полнее, и горе переживалось легче.
      - Семен Игнатьевич, я все понял. Потому-то я и пришел к вам. Жизнь надо начинать сначала...
      - Сначала? Нет! Ее надо продолжать! Борьба не прекратилась, - она вступает сейчас в самую решительную стадию. За последние дни произошло много событий, о которых вы, видимо, не знаете. Но об этом поговорим позже. Скажу лишь одно: есть предположение, что вирус "болотницы" проявляет слабые интерферентные свойства - те же, что и вирус Иванова. Завтра вы начнете работу над усилением этих свойств. Знайте: никто в мире еще не делал ничего подобного, но если вам это удастся - будут побеждены очень многие вирусные болезни. Вам предстоит создать не фантастический универсальный антивирус, - вы давно уже поняли, что это немыслимо, - а целую серию интерферентных вирус-вакцин... Предупреждаю: работа будет невероятно трудной. В начальной стадии вам поможет профессор Ивлев своей теорией об изменчивости вирусов, а затем ищите сами. Будет только одно руководство - общие положения мичуринской генетики, будет лишь один критерий - материалистическое мировоззрение... Мы сегодня долго говорили о том, кому поручить эту работу. Ее решено поручить вам, как ответственному за бригаду. Приказом министерства вы, Николай Карпов, Татьяна Снежко, Абраменко и Елена Борзик направляетесь на работу в наш институт в качестве младших научных сотрудников. Вы же будете составлять аспирантскую группу.
      Затаив дыхание, Степан Рогов слушал профессора Петренко. Профессор не успокаивал его, не упомянул о Кате, не вспомнил о катастрофы с вирусом Иванова. Он намеренно говорит жестко, зная, что в такие минуты надо верить в силу человека и не жалеть его, а направлять.
      - И еще, товарищ Рогов, - будьте бдительны. Мы с вами потеряли вирус Иванова. Это равносильно преступлению, и я, как член партии и секретарь организации, готов понести самую тяжелую кару. Такой случай не должен повториться никогда. Вы слышите? - никогда! И нигде!
      Степан повторил, как присягу:
      - Никогда и нигде!
      - А теперь идите, Степа.
      Потирая виски, он поднялся с места, подошел к Степану и положил свою большую тяжелую руку на его плечо.
      - Горе есть горе, Степа! Но еще не все потеряно...
      Степан тихо ответил:
      - Спасибо, Семен Игнатьевич... Спасибо за все.
      Он ушел.
      А профессор Петренко смотрел на яркие огни большого города и повторял:
      - Горе есть горе... Смерть есть смерть... Неправильно! Не должно быть горя! Не должно быть глупой, бессмысленной смерти!.. Человек должен жить сто пятьдесят принадлежащих ему лет!
      Коля едва не сбил с ног Степана, наскочив на него у дверей общежития.
      - Где ты был? Что это такое, в конце концов? Да, знаешь ли ты, что Лена ревмя ревет и в сотый раз умоляет звонить в милицию? Не знаешь? А то, что Таня сегодня установила интерферентные свойства "болотницы", ты знаешь? А ты читал четвертый выпуск "Британского вестника", о котором сообщал профессор Климов в телеграмме? Ты знаешь, кто уничтожил наш вирус и украл нашу первую тетрадь наблюдений? Ты знаешь, что твоего боцмана Кэмпбелла убил какой-то изверг Меджиссон? Ты ничего не знаешь, ты удираешь от нас, а я должен бегать за тобой, высунув язык! Стыдно, Степан!
      Степан действительно ничего этого не знал.
      - Коля, прости меня! Я даже не мог предположить...
      - Думать надо, а не предполагать! Пойдем быстрее - третий час ночи.
      Когда Степан открыл дверь своей комнаты, он понял,. в каком состоянии были его друзья. Лена, увидев его, радостно вскрикнула, но затем вновь залилась слезами.
      Миша сконфуженно переминался с ноги на ногу, не зная, радоваться ему или возмущаться; Таня смотрела встревоженно, грустно, укоризненно.
      - Друзья! Борьба продолжается! - сказал Степан. - Это слова Семена Игнатьевича. Мы будем бороться!
      Облегченно вздохнул Миша Абраменко; всхлипнув в последний раз, Лена подняла голову; Таня порывисто откинула прядь волос.
      Коля подал Степану толстый журнал в глянцевой обложке.
      - Ты видишь? Дж. К., тридцати восьми лет. Это и есть твой боцман. Читай теперь здесь; ты видишь, что это же в точности наш опыт прививки вируса Иванова при повышенном проценте солей в организме. А тут дословно повторяется утверждение профессора Климова! Вот кто уничтожил вирус Иванова, вот кто украл нашу первую тетрадь наблюдении!
      Степан хватился за карман. Обе тетради были там.
      - Они, конечно, у тебя. Но вспомни, когда ты положил в карман первую тетрадь? Ведь ты сам дал ее для записей Мише, она и лежала рядом с ним. Теперь такие тетрадки не крадут, их просто фотографируют... Шито-крыто - и концы в воду! Им мало было того, что они хотели убить Мишу, - им надо было доказать, что именно он - виновник катастрофы... Наше счастье, что вторую тетрадь ты всегда забирал с собой.
      В последующие дни раскрылось очень многое. Окончательно выяснилась история с препаратом и формулами профессора Брауна. Было также установлено, что так называемая докторская диссертация Великопольского является плагиатом, тем более гнусным, что Великопольский, не сумев разобраться в интересных и ценных наблюдениях вирусолога Нечипоренко, извратил их и втиснул в ошибочную, вредную, подхваченную формальными генетиками теорию. Великопольский попросту не заметил, что вопрос о канцерогенных веществах для Нечипоренко был вопросом третьестепенного порядка, нужным лишь для фактического подтвержденияосновной мысли. Основную же мысль о том, что, воздействуя на вирус изменением внешних условий, можно перестроить его структуру, заставив накапливать приобретаемые каждым поколением наследственные изменения, Великопольский упустил.
      Большой труд остался неоконченным, смерть прервала исследования вирусолога Нечипоренко. Но даже и в том виде, в каком находилась эта работа, она давала очень много для изысканий в отрасли изменчивости вирусов, заполняя значительный пробел в теориях Зернова и Ивлева. Нечипоренко сделал почти все для объяснения течения раковых процессов, предсказал необходимость существования вирусов, проходящих стадийный путь развития, и теоретически обосновал возможность создания интерферентных вирус-вакцин.
      Именно эта работа Нечипоренко, переданная институту после ареста Великопольского, помогла аспирантской бригаде сделать первый важный шаг.
      Вирус "болотницы" был к тому времени уже изучен достаточно хорошо. Тане Снежко и Мише Абраменко удалось заметить, что некоторые из вирусных частиц "болотницы" разрушают частицы других вирусов. Но это было слабое, едва заметное действие, и долгое время усилить его не удавалось.
      По совету профессора Ивлева бригада решила испытать предложенный доцентом Нечипоренко способ выращивания микроорганизмов в активных средах. И сразу же обнаружилось, что новый способ открывает неограниченные возможности. Непрерывным длительным воздействием на частицы вируса был получен неизвестный вирус, обладающий совершенно новыми свойствами.
      Изменился внешний вид вирусных частиц: в поле зрения электронного микроскопа вместо черных сдвоенных точек - вирусных диплококков - появились длинные цепочки. Значительно увеличился период видимости вируса. Легче происходило заражение: достаточно было ввести каплю вируса какому-нибудь животному, и через некоторое время проявлялись первые симптомы заболевания: общая вялость, ослабление сердечной деятельности, падение кровяного давления. Но самое главное заключалось в том, что такое животное очень легко переносило заражение другими вирусными болезнями.
      Девятого июля был произведен опыт, который впервые показал: идея создания интерферентных вирус-вакцин себя оправдала.
      Подопытному шимпанзе в девять тридцать утра был введен вирус "болотница-3". В двенадцать пять были отмечены первые признаки заболевания. К шестнадцати часам стало совершенно ясно, что шимпанзе заболел.
      Большими грустными глазами он смотрел на людей в белых халатах, склонившихся над ним. Как человек, он прикладывал руки к груди, вздыхал и закрывал глаза, когда ему поднесли ярко-оранжевую, пахнувшую свежестью, морковку. Он не хотел есть, он не хотел двигаться и, казалось, молил только об одном - чтобы его оставили в покое.
      Лена Борзик, измеряя у шимпанзе кровяное давление, шмыгала носом:
      - Миша! Ну ты посмотри, посмотри, как он печально взглянул на меня. Он все понимает!
      - Ничего, мы его вылечим! - оправдывался Миша.
      Степан слушал, хмурясь. Ему тоже было жаль шимпанзе, но ведь только таким путем и можно испытать новую интерферентную вирус-вакцину.
      - Лена, хватит! - сказал он резко. - В каждой борьбе бывают жертвы.
      У Лены сразу высохли слезы. Чем-то неуловимым: интонацией, жестом, взглядом - она не знала, чем именно, - Степан Рогов напомнил ей в эту минуту профессора Петренко.
      Она внимательно посмотрела на Степана и подумала: "А ведь правда, в нем есть что-то такое, что ободряет, заставляет верить и итти вперед".
      Степан взглянул на часы и взялся за шприц. В эту минуту он был внимательным, спокойным и холодным и только чуть подрагивающие уголки губ выдавали его волнение.
      В семнадцать тридцать шимпанзе ввели вирус ящура, а через час на экране электронного микроскопа уже можно было наблюдать картину борьбы, происходящей между двумя вирусами.
      Это была странная борьба - борьба без движения. Длинные нити вируса "болотница-3" изменяли свою форму незаметно для глаза. Вначале они были прямыми, затем, приблизившись к черным точкам - частицам вируса ящура, стали заворачиваться, изгибаясь как шпильки. А точки, находящиеся в петлях, вдруг начали тускнеть, мельчать и затем исчезли. Но рассыпались и нити. Вместо длинных цепочек ровных бусинок появились разрозненные раздутые колбаски. Это были уже безжизненные органические частицы. Все дальнейшие исследования этого препарата показали, что он бактериологически нейтрален. "Противники" - ящур и "болотница-3" - уничтожили друг друга.
      Так было на экране электронного микроскопа. Но шимпанзе все же заболел ящуром. Правда, болезнь у него протекала в очень слабой форме, однако было ясно: интерферентные свойства вируса "болотница-3" еще недостаточны.
      Работу решили продолжать в прежнем направлении.
      Глава XXIII
      "НАУКА ВСЕ МОЖЕТ"
      В июльском выпуске "Вестника Академии наук" профессор Зернов опубликовал небольшую статью о сущности действия лечебных препаратов. Среди многих интересных положений этой статьи особое внимание ученых привлекло сообщение о том, что лечебные вещества в большинстве случаев не разрушают микроорганизмов, как это считалось ранее, а вначале переводят их в фильтрующуюся форму, а затем, связывая с белками крови, делают безвредными. В качестве примера профессор Зернов сообщал данные опытов с цидофенолом: обработанные этим препаратом микробы теряли способность к размножению не только в организме, но и на активных питателвяых средах. Однако стоило лишь разрушить связующее звено, то есть удалить цидофенольную группу, как микробы вновь становились активными.
      Профессор Зернов умышленно приводил опыты с цидофенолом наиболее сильно и безотказно действующим препаратом. Именно при помощи этого препарата диверсантам удалось уничтожить вирус Иванова.
      Но если бы даже не был упомянут цидофенол, если бы в статье содержались только общие положения, и тогда бы всем стало ясно: вирус Иванова восстановить можно. Степан Рогов вылетел в Москву, к профессору Зернову.
      Есть под Москвой небольшой поселок. Ответвляясь от автострады, к нему бежит асфальтированная дорога, обрамленная вековыми деревьями. Она ныряет в тоннели, перепрыгивает через виадуки, разрезает луга и перелески. Эта дорога необыкновенно красива и необыкновенно пустынна. Густые кроны деревьев, сплетаясь над дорогой, бросают на нее мягкие тени; влажно дышит ветерок; поют птицы. Даже не верится, что совсем недалеко отсюда Москва.
      Степан отпустил такси за полкилометра до поселка, решив остаток пути пройти пешком. Что и говорить - он волновался, готовясь к встрече с человеком, который совершил переворот в науке.
      "Интересно, каков же он, этот Зернов? - Степан вспомнил, как Коля доказывал, что Зернов чуть ли не юноша. - А, впрочем, не все ли равно?".
      Он улыбнулся, поймав себя на небольшой хитрости: как всегда при волнении, он старался думать о чем-то незначительном, второстепенном.
      Через час он встретился с профессором Зерновым.
      Мужчина средних лет, среднего роста, большелобый, с живыми карими глазами поднялся из-за стола и молча подал руку. Поздоровавшись, Степан предъявил свои документы, пропуск, рекомендации, ходатайства Микробиологического института и обкома партии.
      Профессор неторопливо, внимательно прочел все бумаги, аккуратно сложил их, подумал и поднял глаза: