— Передохнем? — спросил Поль. — Как ты?
      Ради экономии я выключила фонарь и невольно прижалась к нему. Я не видела ни его лица, ни стен, испещренных бесконечными надписями и ветхими фресками. В полной темноте существовали только тепло Поля и его голос, и, постаравшись, можно было заставить себя не думать о том, что, наверное, уже миллион лет мы блуждаем по подземным лабиринтам, затерянным в недрах неведомого острова в Средиземном море. В какую бы сторону мы ни направлялись, рано или поздно снова оказывались возле одного и того же изваяния, от которого лучами расходились узкие извилистые ходы, переплетавшиеся между собой…
      А вдруг мы действительно никогда не сможем выбраться отсюда и через много веков археологи обнаружат здесь наши косточки? От этой мысли меня передернуло.
      — Тебе холодно? — заботливо спросил Поль.
      — Честно говоря, всего лишь страшно, — ответила я и вдруг неудержимо разревелась, уткнувшись в шею Поля.

      Странно, лунный коготь больше не причинял Леону боли: сердце окаменело и не чувствовало ничего, кроме желания остановиться.
      Конечно, жизни Катрин и Клео стоят дорого, но почему такая абсурдная цена? А ведь Зик Транзит предупреждал! А теперь я должен поддержать авантюриста в этой чудовищной мистификации всемирного масштаба! Почему на одну чашу весов положена моя порядочность, а на другую — жизни самых дорогих людей? Смешно: оказывается, в наше время порядочность все еще ценится дороже замка и состояния! Сидел бы себе в Шенонсо, ничего бы не знал… Да, но тогда бы никто не остановил Вонахью! Впрочем, возражал же Шмерлотт! И ведь я только что произнес те же самые слова: «Моя дочь в круизе»… Неужели, там такая же ситуация? Сейчас же позвоню Шмерлотту! Но телефон зазвонил сам. Ну же!!! Катрин!
      — Леон, это я, Жако. Я все знаю, — ласково сказал аббат. — Ёзеф вернулся с дежурства и все рассказал мне, как в детстве.
      — Ёзеф?
      — Он мой младший кузен. Я остановился в их доме. Мы сейчас заедем за тобой и отправимся на Комино.
      — Жако, мне так плохо… — Леон даже не спросил, зачем им на какое-то Комино, он просто обрадовался голосу Жако.
      — Лео, ты поплачь, имеешь право. А потом мы возьмем катер и поедем на Комино. Лодку ведь нашли там.
      — Жак, все гораздо сложнее. Их могли давно перевезти в другое место. Это продуманный шантаж. Знал бы ты, какой с меня требуют выкуп!
      — На все воля Божья, сын мой, но сидеть сложа руки грешно, — изрек маленький аббат и, уже по-приятельски, добавил:
      — У меня есть старинная карта катакомб под островом Комино. Между прочим, там потрясающие фрески.
      — Жако, мне сейчас не до фресок, мне нужно просто поговорить с тобой.
      — Поговорить мы успеем. Ты послушай. Когда-то выходы из катакомб вели прямо в море, но потом были завалы, затопления. Не вздыхай, Ёзеф уже готовит машину. В эти катакомбах есть крипта, где стоит статуя святого Павла, мне не нужно объяснять тебе, кто это такой и почему на Мальте он особенно популярен. Сейчас не это для нас главное, а то, что только через эту крипту и можно попасть в катакомбы с суши. Допустим, твои девочки каким-то образом оказались в этих подземельях.
      — Жако…
      — Без посторонней помощи выбраться оттуда невозможно. Всего лишь раз в год в катакомбы спускаются монахи, чтобы помолиться у статуи святого Павла, причем спускаются по веревке!
      — Жако, какие еще веревки и монахи! Похититель в соседнем номере! Он только ждет моего согласия на его условия!
      — Сколько он хочет?
      — Деньги его не интересуют. Он хочет мою душу, — Леон невольно усмехнулся, — как раз по твоей части.
      — Лео, мы уже выезжаем, остальное расскажешь по дороге. И тебе вовсе не обязательно докладывать шантажисту о наших поисках.

      — Как ни чудовищно звучит, сэр, но пока что ваша супруга — единственная, на кого падает подозрение в исчезновении вашей дочери. Я не говорю об убийстве, нужно наличие трупа, простите, сэр, полицейский термин, — извинился сидевший за рулем сержант Клернон. — Сговор между вами подтвердить весьма сложно, как, к сожалению, и то, что Вонахью ставил вам некие условия. Магнитофонная запись разговора, письмо, свидетель… Этого же у нас нет. Тем не менее катакомбы Комино — очень подходящее место, чтобы на какое-то время спрятать заложников. Службы в церкви над криптой совершаются только двенадцать раз в год — по большим праздникам — и всего лишь однажды служат мессу в подземной капелле. В последний раз монахи спускались туда всего неделю назад, так что выбор тайника просто идеальный — без специальных приспособлений и карты никому не выбраться оттуда. А вот если мы их найдем, сэр, тогда уж вашему Вонахью не отвертеться. Гангстеризм, знаете ли, не приветствуется ни в одной стране.
      — Вот видишь, Лео, — аббат Клернон обнял Леона, — все не так уж плохо. Карта у нас есть, веревка, фонари тоже, ключи мы возьмем у церковного сторожа. Десять к одному, что твои девочки там. И они обязательно живы. Кстати, около статуи апостола в стене есть потрясающий источник, «Плачущий глаз моря», как называли его в древности, или «Слеза умиления матери» — более позднее название.
      — Слушай, Жако, а ведь сегодня во сне я видел мать Клео!
      — Покойную Клодин?
      — Да, причем впервые после ее смерти. Как же я забыл рассказать тебе об этом сразу!
      — Ты, конечно, спросил ее о Клео? — Аббат улыбнулся. — Дескать, нет ли в царстве Аида нашей дочери? Что она ответила?
      — Жако, я тоже всегда считал, что верить в сны — предрассудки, можно сказать, языческие, — застеснялся Леон. — Но я был в таком безумии, что даже поранил руку, сражаясь со стеклянным стаканом. Я принял его за луну, — шепнул он на ухо аббату, ему было очень неудобно сознаваться в этом перед полицейским.
      — По-моему, битва закончилась успешно. Ты же победил, — ободрил Леона Жак. — Так что сказала тебе тень Клодин?
      — Знаешь, она вела себя очень отстраненно, как будто ее вовсе не интересует наша дочь. Насколько я помню, она велела мне купить платье для Клео, почему-то сиреневого цвета. Удивительно, правда? Или я что-то путаю…
      — Господа, может, мы перекусим где-нибудь? — через плечо предложил Ёзеф. — Я сегодня толком и не позавтракал.
      — А мы успеем? — испугался Леон.
      — Купить платье? — уточнил аббат.
      Только бы теперь ничего не случилось с самим Леоном, подумал Жак Клернон, пока он немного успокоился, но ведь в катакомбах может никого и не оказаться, и где гарантия, что Леон сумеет это перенести?.. Какая же безобразная история! Действительно, почему такого симпатичного и талантливого человека беды преследуют одна за другой? В океан упал самолет, в котором летела его первая жена, сейчас он только-только обрел Катрин, и ее тоже отняло море, как и единственную дочку… Воистину, чтобы со спокойной душой иметь возможность отстаивать свое мировоззрение, нужно принять обет безбрачия! Тогда не придется выбирать между совестью и семьей. А сейчас какой выбор посоветовать? Как священник я не имею права толкать Леона на лжесвидетельство, но как друг… разве могу я допустить, чтобы с Катрин и с Клео что-то случилось? Нет, не только как друг, но и как духовное лицо, я не могу допустить, чтобы судьбы двух женщин были принесены в жертву амбициям зарвавшегося честолюбца!
      — Обязательно купи ей обнову, — Жак улыбнулся Леону, — дочка будет рада.
      — Ты считаешь, что можно верить снам?
      — Я считаю, что юной девушке пойдет нежно-сиреневое, — аббат даже подмигнул, чтобы подбодрить Леона.
      Что горе делает с человеком, думал Клернон, не убирая с губ ласковой улыбки. Всего лишь несколько дней назад, действительно, прошло чуть больше недели, когда в мой кабинет в Мон-Сен-Мишель вошел Леон со своей «королевой». Как сияли его глаза, как он радовался всему: и встрече, и гобелену, и фигуркам всадников! А сейчас он превратился в совершенно беспомощное и больное человеческое существо, готовое поверить сну, примете, чему угодно, лишь бы выдержать ужас кошмара бессилия перед судьбой.
      — Ты купи ей и туфли, Лео, и что там еще полагается. — Ты же знаешь про одежду все, хотел сказать Клернон, но осекся, чтобы не напоминать другу о причине конфликта с Вонахью.
      — Да, конечно, туфли, белье… У вас на Мальте роскошные кружева. — Леон вдруг немного оживился, и его бескровное лицо чуть заметно порозовело. — Я куплю ей для свадебного платья. Она ведь хотела выйти замуж за первого встречного.
      Клернон похолодел: неужели Леон тронулся рассудком?
      — Жако, наверное, это глупо, но что, если дать Богу обет, что я выдам Клео за первого встречного, если найду ее? — Глаза Леона лихорадочно блестели. — Как ты думаешь, Господь примет такой обет или надо предпринять что-то более серьезное: пешком сходить в Иерусалим или постричься в монахи?
      — Лео, ты женат, пострижение отменяется. Пешая прогулка в Иерусалим — неплохо, но Господь никогда не требует от нас непосильного. Сюжет про Короля-Дроздоборода известен, но к обету он не имеет никакого отношения. Это дело житейское.
      — Но что же мне делать, Жако? Я ведь понял, что не правильно относился к дочери и за это судьба отняла ее у меня. Так?
      — Лео, прошу, не надо заново растравлять себя!
      — Нет, но ведь это так!
      — Так и не так.
      — Нет, так! И ты прекрасно это знаешь, Жако. А я осознал только сегодня ночью.
      Леон замолчал. Аббат тоже не произнес ни слова.
      — Но ведь к Катрин я всегда относился хорошо. Ее-то за что у меня отняли?
      — Почему ты все время спрашиваешь, почему их отняли у тебя? Почему ты на первое место ставишь свою боль оттого, что лишился их? Почему ты не думаешь о том, что сейчас чувствуют они?
      Может, и зря я не сдержался, уже сожалел о сказанном Клернон, как бы бедолаге опять не стало хуже, вон, у него задрожали губы.
      Леон отвернулся к окну.
      — Я боюсь об этом думать, — совсем тихо проронил он.

      — Мы обязательно найдем выход. Я тебе обещаю. Не плачь, — заботливо сказал Поль и осторожно поцеловал сначала мой лоб, а потом — висок, ласково, совсем как папа. От неожиданности я даже на мгновение притихла, а он прошептал:
      — Я же с тобой, — почти прикасаясь губами к моему уху.
      И уж тут-то я разрыдалась в голос. Мне было и страшно, и стыдно, и вообще ужасно. Поль носится со мной, именно, носится — то есть носит на руках, а я до сих пор подозреваю его в чем-то, не доверяю… Он ведь мог прекрасно вытащить меня из воды за волосы, как Гарри, и уж от двух-то мускулистых парней я никогда не сумела бы сбежать, и они сделали бы со мной все, что захотели. И сейчас Поль все еще может спокойно бросить меня и выбраться наверх через тот же подземный колодец, я ведь сама никуда не сбегу, я не могу ходить… Неужели я никогда не смогу ходить? Какая разница, мы все равно никогда не выберемся отсюда. Никогда! Отсюда нет выхода!
      — Отсюда нет выхода! — выкрикнула я. — Нет! Понимаешь?
      — Милая, ну потерпи! Я сейчас отнесу тебя в крипту, там есть вода…
      — Нет! Я туда не хочу! Оставь меня здесь, я боюсь твоей каменной статуи! Опусти меня на пол!
      Поль послушно усадил меня на влажные плиты и зажег фонарик. Я увидела его виноватые глаза и беспомощную терпеливую улыбку. Зачем я наорала на него? Разве он виноват, что я провалилась в эту преисподнюю? Он же не бросает меня!
      — Прости, Поль, — я шмыгнула носом, — у тебя есть носовой платок?
      — Да, конечно. — Он полез в карман, вытащил мокрую тряпочку и растерянно произнес:
      — Но теперь он никуда не годится.
      Он стоял рядом со мной на коленях и смотрел на этот мокрый комочек в ладони, а фонарь освещал его руки и плечи с красивыми выпуклыми мышцами, подбородок, приоткрытые губы, мягкий нос, длинные, как у девочки, опущенные ресницы и крутые завитки волос на лбу.
      — Поль!
      — Что?
      На мгновение я увидела его темные глаза, и фонарь вдруг потух.
      — Неужели села батарейка?
      Я услышала, как Поль пощелкал рычажком фонарика и вздохнул.
      — Там еще есть свечи.
      Голос Поля только добавил темноты, и от нее у меня даже заломило глаза. Если бы не моя истерика, мы давно бы были у статуи! Ну почему, если я питаю к человеку симпатию, я стесняюсь ее, и от этого стеснения начинаю на него нападать, а потом мне делается стыдно…
      — Поль, ты не сердишься на меня? — Я протянула к нему руку и испуганно отдернула, потому что схватила пустоту. — Поль! Где ты? Не оставляй меня одну!
      — Да что ты! — Я почувствовала его дыхание возле своего лица, а его теплые руки гладили мои плечи. — Я же с тобой!
      — Поль… — Из моих глаз снова побежали слезы.
      — Моя маленькая Клео…
      — Поль…
      — Ну все хорошо, я же здесь. Давай, цепляйся за меня, и потихонечку пойдем вперед, зажжем свечи, попьем водички…
      — Подожди.
      Я опять плакала, только очень тихо: как он предполагает нести меня на руках в полной темноте? Куда? Зачем? Не все ли равно, где ждать своей погибели, если отсюда нет выхода?! Но вдруг я почувствовала, как он прижал меня к себе, и от этого темнота сразу перестала быть пустой, потому что кроме тихого голоса Поля и его дыхания в ней теперь жило биение его сердца и тепло его груди и рук, которые словно защищали меня от… Я даже не могу сказать от чего, но то, что защищали, это точно.
      — Ты очень хороший, Поль.
      Он ничего не ответил. Мне ужасно хотелось увидеть его лицо, я осторожно провела рукой сверху вниз по щеке Поля и, дотронувшись до его губ, почувствовала, как он поцеловал мои пальцы и вдруг задрожал.
      — Ты же замерз!
      Я распахнула свое покрывало и накрыла им его плечи. Я прижалась к Полю как можно теснее, чувствуя своей грудью биение сердца в его. Но эта дрожь словно передалась мне, и — тук-тук-тук — застучало мое сердце. Поль прерывисто вздохнул, и вдруг его дыхание коснулось моих губ, а в следующую секунду их коснулись уже его губы. Они были горячими, чуть шершавыми и очень живыми, и трогать их не пальцами, а собственными губами оказалось гораздо интереснее, потому что внутри меня что-то затрепетало, запульсировало, как будто силясь открыться.
      Я вдохнула его дыхание, а мое передалось ему, и вместе с пульсирующим током крови ослепительная молния ударила сверху вниз, и я почувствовала себя андерсеновской Русалочкой, когда ее рыбий хвост превращался в ноги… Только бы Поль не убирал свои губы, потому что сейчас темнота исчезла, на мои закрытые веки лились теплые лучи, а вместо двух сердец билось одно. Оно словно на качелях перелетало из его груди в мою, и этот чудесный радужный свет шел именно из нашего сердца!

      Неожиданно Поль резко отстранился, а его руки плотно завернули меня в покрывало.
      — Не надо… — прошептал он.
      По звукам я догадалась, что он встал на ноги и шагнул в сторону.
      — Куда ты?
      — Я не могу… Я не справлюсь с собой! Я не хочу потерять тебя! — Он говорил сумбурно. — Подожди, я сейчас принесу свечи. Не бойся! Я все время буду говорить с тобой! Всего несколько шагов. Один, два, три… — его голос удалялся и шариками эха отскакивал от стен, — девять, десять!
      Я потрогала свои губы. Они были непривычно горячими и обиженно не понимали, куда делись губы Поля.
      — Двадцать два, двадцать три! Я поворачиваю направо! Двадцать четыре. Ты слышишь меня? Клео, не молчи! Клео!
      Мое сердце стучало сейчас совсем не в груди, оно все время перемещалось внутри меня, оно тоже не понимало, почему ему вдруг стало так темно и тесно.
      — Клео! Не молчи! Клео! — звал Поль из темноты.
      — Поль!!!
      Сердце слепым котенком забилось внизу живота, и вдруг я почувствовала, что у меня опять две ноги, а не беспомощный русалочий хвост! Я даже могла пошевелить ими! Но всего лишь пошевелить, а не встать.
      — Клео! Где ты? Почему не отвечаешь? — Голос Поля был совсем рядом, и звук его шагов тоже.
      — Поль! — Я протянула к нему руки. — Поль! Пожалуйста, Поль! — но темнота все еще не подпускала его.
      — Я здесь, здесь! Клео, милая моя!
      Наконец-то! Сначала его руки, потом плечи, шея, лицо… Мои пальцы почувствовали мокрое на его щеках, но его губы уже нашли мои, и наше сердце опять счастливо взлетело, и темнота испуганно попятилась от сияющей радуги.
      — Поль…
      — Все хорошо. Я здесь.
      Он целовал мое лицо, плечи. Потом прижал мои пальцы, к своим губам, но мои губы уже не могли оставаться без его дыхания, и я сама приблизила их к его рту и, уже не думая ни о чем, просто пила его дыхание, чувствуя каждую живую, трепетную клеточку его родных губ.
      — Пожалуйста, Клео, пожалей меня… — Поль опять дрожал и горел. — Я не хочу, чтобы это произошло сейчас.
      — Что, Поль? Почему ты не хочешь, чтобы я целовала тебя? Я делаю что-то не так? Скажи, как надо, я научусь!
      Он усмехнулся и отодвинулся в пустоту.
      — Поль…
      Он вздохнул. Я услышала, как он вздохнул, и это было очень страшно: услышать в темноте, как он вздыхает, и быть не в состоянии дотронуться до него. Паршивые ноги! Я ведь уже могу пошевелить ими, но они не желают двигаться с места!
      — Поль!
      Наконец-то мою руку сжала его ладонь. Я приложила ее к своей щеке.
      — Ты опять плачешь.
      — Нет. — Я не чувствовала своих слез. — Обними меня.
      — Конечно, держись за шею, вот так. И пойдем. До поворота всего двадцать четыре шага.
      — А потом сколько? Ты ведь уже устал таскать меня?
      Вместо ответа он быстро поцеловал мою щеку и стал вслух считать шаги, а я повторяла за ним:
      — Пять, шесть, семь… — И эхо удивленно отзывалось третьим голосом к неудовольствию потревоженной темноты.
      — Поль! Ты не ушибся? — Я услышала, как металлически загрохотал подсвечник.
      — Все в порядке, я уже нашел спички. — Крошечный огонек вспыхнул метрах в десяти от меня, а потом еще один и еще. Из мрака медленно вырастала белая фигура на постаменте. И как хорошо, что голос Поля шел уже не из темноты, а от него самого.
      Потом мы напились из чаши на стене, и он усадил меня к себе на колени. Мы молча смотрели друг другу в лицо, и я совершенно ясно понимала, что теперь уже не смогу жить без этого широкоплечего коренастого парня с мягкими чертами южанина и таким живым голосом, победившим эту темноту. Свечи согласно пощелкивали, напоминая, что теперь заботу об освещении они взяли на себя, а мы можем больше не тратить силы на поединок с мраком и заняться чем-нибудь другим.
      — Поль…
      — Что?
      Он улыбнулся, и я с интересом проследила за движением его губ: они открылись, закрылись, стали улыбкой. Я не удержалась и потрогала их рукой, и он тут же поцеловал мои пальцы.
      — Что? — повторил он, и его губы прижались к моей ладони, ощутившей теплое дыхание Поля.
      Но это было совсем не то, что чувствовала я, когда в темноте губами прикасалась к его губам. Я обняла его, с интересом обнаружив, что мне очень приятно касаться его волос, и было так странно трогать его и одновременно видеть свои руки, а внутри груди чувствовать радость рук от этих прикосновений. Я хотела поделиться с Полем своим открытием, но расстояние между нашими лицами вдруг исчезло, и мои губы встретились с его губами, и ни света, ни темноты вокруг нас не стало, потому что снова я ощутила то самое потрясающее сияние нашего общего сердца, сразу же обрадованно заструившееся откуда-то изнутри. И мне захотелось прорваться туда, откуда шло это сияние.
      — Клео, пожалуйста, — простонал Поль, отстраняя меня. — Давай поговорим. — Он буквально скинул меня со своих колен и, встав в полный рост, метнулся к воде, яростно умылся и с шумом отпил из чаши. — Прости, — виновато сказал он. — Мне кажется, что мы заходим слишком далеко. Я не хочу, чтобы ты жалела об этом потом… когда мы выберемся отсюда… Я не имею права пользоваться твоей беспомощностью. Даже, если у тебя уже был мужчина… Я не могу, не хочу… Я живой человек, я…
      Проклятые ноги! Мне хотелось вскочить, обнять Поля. Я не могла видеть его муку. Сейчас во всем мире не существовало человека, который был бы мне более дорогим и родным! Чего он боится? При чем здесь какие-то другие мужчины? Что мне до них, если есть Поль? Самый лучший, самый смелый, самый мой!
      — Клео, родная, милая, ну не плачь! — Он уже стоял передо мной на коленях и гладил по плечам. — Я не хотел тебя обидеть. Ну ведь правда, я же не знаю, может быть, у тебя есть кто-то. Так вышло, что сейчас оказался рядом я, а не он…
      — А если бы здесь была другая девушка, что ты тогда сделал бы?
      — Но ведь это ты. — Он растерянно смотрел мне в глаза.
      — А это ты. — Я взяла в руки его лицо. — Кроме тебя у меня никогда никого не было и не будет! Не будет! Понимаешь, не будет! Никогда не будет!
      Он снял мои руки и крепко сжал их.
      — Клео, мы выберемся отсюда! У тебя все еще будет! Обязательно, верь мне!
      Он решил, что я сказала это, потому что потеряла надежду выбраться! Но ведь я говорила совсем о другом!
      — Ты меня не так понял. Я просто не хочу никого, кроме тебя. И мы обязательно выберемся. Скоро здесь будут люди. Который час?
      — Около трех. Нет, этого не может быть. — Он постучал по своим часам. — Около трех было, когда мы… — Он в ужасе посмотрел на меня.
      — Часы сломались. Всего-то. Ведь время не могло остановиться. Наступит утро, и нас кто-нибудь найдет. А потом мы будем вспоминать, как познакомились под землей, и никто не захочет нам верить. — Я старалась ободрить его, но и себя не меньше. — Расскажи мне какую-нибудь историю, и вообще, я же ничего не знаю про тебя. Ты действительно учишься в Оксфорде?
      — Да. — Он вздохнул. — Остался год магистратуры.
      — А чем ты занимаешься?
      — Иностранными языками.
      — Ну я тоже знаю английский, разве это профессия?
      — Я владею пятью европейскими языками, как родным итальянским, и еще латынью. Могу даже переводить стихи с одного на другой.
      — Стихи? Моя мама писала стихи. Так ты итальянец?
      — Да, из Вероны.
      — Почему же ты решил учиться в Англии, а не дома? Разве в Италии нет университетов?
      — Так решил мой отец. А я хотел стать профессиональным спортсменом, пловцом… Но он считал это «забавой в хлорированной водичке». — Поль замолчал.
      — А кто твой отец? Почему он не хотел, чтобы ты стал спортсменом?

      Как же злился отец, что его единственный сын тратит время на «забаву в хлорированной водичке», вместо того чтобы учиться! Но учеба давалась Паоло играючи, а вот плавание… Коренастый Паоло был едва по плечо своим сверстникам, длинноногим и длинноруким высоченным парням, но в юношескую сборную страны пригласили именно его, обладателя самых выносливых легких.
      — Меня берут в сборную! — Паоло надеялся порадовать отца, но сеньор Винченцо разъярился.
      — Я не жалею денег на твое образование, твоя голова не болванка для резиновой шапочки! Я не допущу, чтобы мой сын плавал в хлорированной водичке на потеху толпе и на него делали бы ставки, как на жеребца! Я еще понял бы карьеру военного, как-никак благородное занятие в традициях рода!
      — Какого еще рода?! — неожиданно заспорил с отцом покрасневший Паоло.
      — Древнего, княжеского! У нас в гербе корона герцогов да Гарда и да Вилла-Нуова!
      — Ты со своей короной холодильниками торгуешь! Кому нужен титул, если ни гроша за душой! — Лицо Паоло пылало, но он уже не мог сдерживаться, впервые выказывая неповиновение отцу. — Герцог! Ах-ах! Где же твое войско, где земли, дворцы?
      — Щенок! Разве дело в дворцах и в войске? Главное в том, что не угас наш род! Над твоими мозгами трудились десятки поколений, они принадлежат не одному тебе, зарывать свой талант — преступление!
      Паоло попытался перевести разговор в более абстрактную плоскость и заговорил о важности спорта вообще, но отец даже не слушал его, а, яростно жестикулируя перед лицом Паоло, орал:
      — Потом что, в охранники или сразу в гангстеры пойдешь, спортсмен? Кровь разбойничья взыграла? Да я тебя своими руками задушу, пловец! Бездельник!
      Он действительно схватил сына за горло, и, если бы мать Паоло не вбежала вовремя и не разняла железную хватку мужа, трудно предположить, чем бы закончилось родительское воспитание.
      Как же ответить Клео? — растерялся Паоло. Сказать, что мой отец — последний из рода да Гарда и да Вилла-Нуова? Смешно, разорившийся торговец бытовой техникой — герцог. А я сам? Безработный недоучка или благородный сеньор? Я даже однокурсникам никогда не рассказывал о своем происхождении, хотя они неизменно потешались над двойной фамилией, а я всегда старался отшутиться: дескать, ошибка чиновника, выписавшего документы о рождении, перестарался клерк и вывел имена обоих родителей. И уж тем более признаться Клео, настоящей маркизе с замком… Но если все-таки сказать ей? Нет, не прямо, прямо очень неудобно…

      — Так кто же твой папа? — повторила я, потому что Поль молчал. — Он умер? Извини.
      — Нет, отец жив.
      Поль отодвинулся еще дальше и погрузился в свои мысли, а мне очень хотелось снова почувствовать его губы, но не просить же Поля поцеловать меня?
      — Поль, тебе не холодно? Прикрыть тебя покрывалом?
      Он не отреагировал на мое предложение, а, словно возвращаясь откуда-то издалека, произнес:
      — Знаешь, лучше я расскажу тебе одну историю. Ладно? Время пролетит быстрее.
      — Конечно!
      — В давние времена в Италии было так: что ни город, то королевство, а что ни королевство, то и король. Или уж, по меньшей мере, герцогство с герцогом. Стоял замок на озере Гарда, и правил им герцог, соответственно, мессер да Гарда. Высоки были его палаты, а казна — неисчерпаема, как море. Но чудеснее всего — яблоневые сады. Весною — в цветах душистых, осенью — в плодах наливных. Однако дороже сада для герцога — единственная дочь, прекрасная герцогиня, настоящая Фанта-Гиро…
      Мне нравилось, как рассказывал Поль, я и не думала, что кто-то, кроме моего папы, умеет рассказывать сказки.
      — Фанта-Гиро? — не поняла я. — Что это? Имя?
      — Фанта-Гиро — это значит идеальная красавица. Как ты.
      Я хотела возразить, но туг свечка защелкала, зашипела, и мы вновь оказались в темноте.
      — Подожди, — сказал Поль, — я зажгу новую, там еще много.
      — Не надо, просто сядь ко мне поближе и рассказывай дальше. Сказкам идет темнота.
      И опять в полной пустоте существовал только его голос и тепло его рук, обнимавших меня. Правда, можно было еще услышать совсем тихие шелестящие капли воды…

      Только вот завелись на герцогских землях разбойники — атаман Кремень с шайкой. И от них, конечно, пошло всякое воровство и разорение, а воровство на своей земле всегда досадливо. И повелел герцог изловить Кремня-разбойника.
      И попался Кремень. Привели его слуги к герцогу, а сами поодаль стали. Хотел было Кремень в окно кинуться, да вдруг увидал Фанта-Гиро. Огнем его волчий глаз вспыхнул. Повалился он в ноги герцогу, прощения просит, в монастырь уйти клянется. Поверил клятве герцог, отпустил Кремня. И как в воду разбойники канули. Спокойно стало.
      Кончилась зима. Зазеленели, зацвели яблони. Соловьи запели. Пошла раз Фанта-Гиро в сад гулять. Вдруг, откуда ни возьмись, является перед ней Кремень-разбойник.
      — Давно я тебя поджидаю, — говорит. — Как в первый раз тебя увидел, так и решил — моей будешь.
      Герцогине бы закричать — да не может, со страху язык отнялся. А Кремень медлить не стал — накинулся как дикий зверь. Жемчужное ожерелье порвал, руки заломил и в момент обесчестил. Встал, отряхнулся, усы подкрутил и говорит: «Жди, говорит, завтра сватов. Сколько захочу за тобой приданого возьму».