В семь часов утра Ален Парсел, молодой прогрессивный директор недавно созданного процветающего информационного агентства, лишился спальни. Зато на ее месте появилась кухня. Процесс осуществлялся автоматически под контролем вмонтированного в стену электронного устройства. Ален не управлял им, но превращение одобрил; он уже проснулся и был готов вставать.
      Позевывая и жмурясь от яркого света, Аден нащупал ручку, приводившую в действие кухонную плиту.
      Как обычно, плита наполовину скрывалась в стене.
      Однако стоило приложить небольшое усилие — и она с глухим протяжным звуком выдвинулась в комнату.
      Ален ощущал себя полным хозяином своих владений: однокомнатной квартиры с видом на шпиль Священного Морака. Она досталась ему в наследство от родителей; арендная плата была внесена более чем на сорок лет вперед. Тонкие стены из оштукатуренных досок заключали в себе бесценное сокровище: пустое пространство, стоившее целого состояния.
      Из плиты, в свою очередь, выдвинулись стол, раковина и кухонный шкаф, снизу появились два стула.
      Большая часть комнаты оказалась занятой, однако оставалось еще достаточно места, чтобы одеться.
      Его жена Дженет с трудом надела лифчик. Теперь она, нахмурившись, держала в руках свою юбку и тревожно озиралась. В квартире еще не включили центральное отопление, и Дженет ежилась от холода. Она уже три года была женой Алена, но так и не привыкла к постоянным перестройкам комнаты. Каждый раз, просыпаясь холодным осенним утром, она долго не могла прийти в себя.
      — В чем дело? — спросил Ален, сбрасывая пижаму.
      Для него такое утро было лишь освежающим. Он сделал глубокий вдох.
      — Я переведу механизм часов на одиннадцать. — Она продолжала одеваться, медленно и совершая много лишних движений.
      — Убери свои вещи, — напомнил он, открывая для нее дверцу шкафчика. Как всегда.
      Агентство должно было открываться ровно в восемь, и потому приходилось вставать достаточно рано, полчаса уходило на путь по многолюдным улицам. С нижней площадки и из соседних квартир уже доносились голоса и прочие звуки, свидетельствовавшие о пробуждении дома. В коридоре послышались шаркающие шаги; выстраивалась очередь к общественной ванной.
      — Иди первая, — сказал Ален жене; ему хотелось, чтобы она успела одеться и привести себя в порядок. — Не забудь полотенце, — добавил он.
      Она послушно собрала свои вещи: косметичку, мыло с зубной щеткой, полотенце — и вышла. Соседи, собравшиеся в коридоре, приветствовали ее.
      — Доброе утро, миссис Парсел.
      — Доброе утро, миссис О'Нейл, — ответил сонный голос Дженет, и дверь закрылась.
      Когда жена ушла, Ален достал из аптечки две капсулы кортотиамина. У Дженет было множество всевозможных пилюль и микстур; в детстве она страдала от бруцеллеза, одного из недугов, распространившихся на колонизованных планетах после первых попыток создания естественных ферм. Потребность в кортотиамине возникла у Алена потому, что вчера вечером он выпил три стакана вина, да еще на пустой желудок.
      Посещение района Хоккайдо Ален считал необходимым риском. Он просидел вчера в Агентстве долго, часов до десяти. Ощущая усталость, но все еще не угомонившись, он запер все двери и выкатил из ангара небольшой одноместный слайвер, который принадлежал Агентству и использовался для передачи экстренных сообщений в Т-М. На этой машине Ален поспешно покинул пределы Ньюер-Йорка, полетал немного над окрестностями и наконец повернул на восток, к Гэйтсу и Шугерману. Но пробыл у них недолго, и в одиннадцать уже возвращался обратно. Во всяком случае, Ален считал свою поездку необходимой. Дело касалось важной информации.
      Его Агентство оставалось в тени четверки гигантов, задававших тон в индустрии новостей. Фирма Ален Парсел Инкорпорейтед не располагала ни крупными средствами, ни солидной идеологической базой. Выпуски составлялись от случая к случаю. Сотрудники Агентства — художники, историк, консультант по вопросам морали, литератор, драматург — постоянно выискивали новые направления, вместо того чтобы следовать уже проверенным образцам. Подобный подход имел как определенные преимущества, так и существенные недостатки. Большая четверка не отличалась творческой плодовитостью. Они просто из года в год совершенствовали свои стандартные программы, основанные на старой надежной формуле, которой до революции пользовался сам Майор Штрайтер. В те дни пропаганда Морального Обновления велась бродячими труппами, состоявшими из актеров и лекторов, и майор был гениальным пропагандистом. Конечно, основная формула не утратила своего значения, однако Ален считал, что необходимы свежие веяния. Таким веянием стал в свое время сам майор. Достигнув сначала высокого положения в Бурской Империи — воссозданном государстве Трансвааль, — он сумел пробудить моральные силы, дремавшие в сердцах современников.
      — Твоя очередь, — сказала Дженет, вернувшись из ванной. — Я тебе оставила мыло с полотенцем. — Когда он шагнул к выходу, она склонилась над плитой, доставая готовый завтрак.
      Прием пищи занял, как всегда, одиннадцать минут.
      Ален ел с аппетитом. Благодаря кортотиамину ощущение тошноты прошло. Дженет, не доев, отодвинула тарелку и начала причесываться. При нажатии на определенную кнопку окно превращалось в зеркало — еще одно остроумное приспособление для экономии пространства, разработанное Жилищной Комиссией Комитета.
      — Ты поздно пришел? — вдруг спросила Дженет. — Я имею в виду — вчера вечером. — Она взглянула на него. — Да?
      Ее вопрос удивил Алена. Насколько он знал, Дженет никогда не пыталась за ним следить. Поглощенная своими тревожными мыслями, она едва ли могла думать о чем-либо еще. Нет, конечно, Дженет не следила.
      Скорее всего, пока он не вернулся, она не сомкнула глаз, с беспокойством думая о нем. Когда он разделся и лег рядом, она ничего не сказала, только поцеловала его и тут же заснула.
      — Ты летал на Хоккайдо? — продолжала расспрашивать Дженет.
      — Ненадолго. Шугерман подбрасывает мне кое-какие идеи… С ним полезно поговорить. Помнишь наш выпуск о Гете? Про шлифовку линз? Я никогда не слышал ничего подобного, пока Шугерман не рассказал.
      Такой подход есть пример хорошего Морака, — Гете и его настоящая работа. Сначала призмы, потом поэзия.
      — Но ведь… — Она сделала характерный нервный жест. — Шугерман яйцеголовый.
      — Меня никто не видел. — В этом Ален почти не сомневался. В десять вечера в воскресенье большинство людей уже в постели. Он выпил три стакана вина с Шугерманом, полчаса послушал чикагский джаз по фонографу Тома Гэйтса — только и всего. Ален бывал у них не раз без каких-либо неприятных последствий.
      Нагнувшись, он поднял свои оксфордские ботинки.
      Они были забрызганы грязью. Кроме того, каждый из них пересекала цепочка пятен засохшей красной краски.
      — Это из художественного отдела, — сказала Дженет. В первый год существования Агентства она работала секретаршей Алена и хорошо знала офис. — Что ты делал с красной краской?
      Он не ответил, продолжая разглядывать свои ботинки.
      — И грязь. — Дженет оторвала присохшую к подошве травинку. — Где ты нашел на Хоккайдо траву? Ведь там только руины, и ничего не растет… Все заражено, да?
      — Да. — Разумеется, так оно и было. Во время войны остров подвергся массированной бомбардировке и до сих пор оставался насыщенным всевозможной дрянью. Моральное Обновление не могло тут помочь — требовалось грубое физическое восстановление. Хоккайдо был мертв и бесплоден, так же как в 1972 году, когда кончилась война.
      — Это здешняя трава, можешь мне поверить, — заметила жена, осторожно ощупывая травинку. Большую часть жизни Дженет провела на колонизованных планетах. — Такая мягкая. Ее не могли ниоткуда привезти… Она растет только здесь, на Земле.
      — Где на Земле? — спросил он с раздражением.
      — В Парке. Трава только там и растет — в других местах одни дома и офисы. Значит, вчера вечером ты был в Парке.
      За окном в лучах утреннего солнца сиял шпиль Священного Морака. Внизу виднелся Парк. Шпиль и Парк окружали сердце Морака, его Омфал.
      Среди газонов, цветочных клумб и кустов стояла статуя Майора Штрайтера. Это была официальная статуя, отлитая еще при жизни майора. Она находилась там уже сто двадцать четыре года.
      — Да, я гулял в Парке, — признался Ален. Он забыл про еду; его «яичница» остыла на тарелке.
      — А краска, откуда она? — растерянно пробормотала Дженет. В критических ситуациях она обычно становилась совершенно беспомощной, оказываясь во власти страхов и дурных предчувствий. — Ты не сделал ничего плохого, правда? — Вероятно, она сразу подумала об аренде.
      Ален потер ладонью лоб и встал.
      — Полвосьмого. Мне пора на работу.
      Дженет тоже поднялась.
      — Но ты даже не доел. — Он всегда доедал свой завтрак. — Ты не заболел?
      — Я? — усмехнулся Ален. — Заболел? — Он поцеловал ее в губы и взял свое пальто. — Когда я последний раз болел?
      — Никогда, — тихо сказала она, с беспокойством глядя на Алена. — С тобой никогда ничего не случалось.
      На первом этаже бизнесмены выстроились перед столом управдома. Шла обычная проверка, и Ален присоединился к ним. В утреннем воздухе пахло озоном, и у Алена опять прояснилось в голове. К нему вернулся привычный оптимизм.
      Центральный Гражданский Комитет выделял для каждой жилой точки должностное лицо женского пола, и миссис Бирмингэм представляла собой типичный пример такой сотрудницы: полная дама лет пятидесяти пяти, она носила цветастые платья и писала свои доклады внушительной авторучкой. Этот пост считался почетным, и миссис Бирмингэм занимала его не первый год.
      — Доброе утро, мистер Парсел, — лучезарно улыбнулась она, когда подошла его очередь.
      — Здравствуйте, миссис Бирмингэм. — Он приподнял шляпу, поскольку управдомы придавали большое значение вежливости. — Кажется, сегодня неплохой день, если только облака не набегут.
      — Дождь тоже нужен — для урожая, — пошутила миссис Бирмингэм. На самом деле вся пища и другие товары, потребляемые населением Земли, доставлялись на автоматических ракетах. Ограниченные земные запасы служили лишь своего рода эталоном. Миссис Бирмингэм сделала заметку в своем большом желтом блокноте. — Сегодня… я не видела вашу очаровательную супругу.
      Алену постоянно приходилось подыскивать какое-то оправдание для своей жены.
      — Дженет готовится к заседанию в Книжном Клубе. Ее назначили казначеем.
      — Очень рада за нее. Она такая прелестная женщина. Правда, немного застенчивая. Ей надо побольше общаться с людьми.
      — Да, конечно, — согласился он, — но вы ведь знаете: Дженет росла на безлюдных просторах Бетельгейзе-четыре. Там только скалы и козы.
      Ален надеялся, что этим беседа закончится — его поведение редко вызывало вопросы. Но внезапно на лице миссис Бирмингэм появилось строгое выражение.
      — Вы вчера поздно вернулись, мистер Парсел. Хорошо провели время?
      "Черт подери, — подумал Ален, — наверное, засек какой-нибудь «малыш». Интересно, много ли он увидел?
      Если прицепился, то, уж конечно, проследил до конца.
      — Не очень, — ответил Ален.
      — Вы посетили Хоккайдо, — продолжала миссис Бирмингэм.
      — Работа, — начал оправдываться он. — Информация для Агентства. — Ален неплохо освоил диалектику морального общества и находил в ней своеобразное очарование. Перед ним был бюрократ, бездумно следовавший установленной программе, в то время как сам он предпочитал смелую импровизацию. На этом основывался успех его Агентства, успех его личной жизни.
      — Работа в средствах информации порой требует забыть личные чувства, миссис Бирмингэм. Вам, конечно, это хорошо известно.
      Доверительный тон Алена сыграл свою роль. Лицо миссис Бирмингэм снова расплылось в улыбке. Сделав небольшую пометку в блокноте, она спросила:
      — Увидим ли мы вас в среду на собрании жильцов?
      Это будет послезавтра.
      — Разумеется, — ответил Ален. За многие годы он научился переносить бесконечные мероприятия, нудные заседания со своими соседями в душном зале. И жужжание «малышей», передающих собранные сведения членам Комитета. Только, боюсь, от меня будет мало толку. — Ален был слишком занят своими идеями и планами, чтобы обращать внимание на прегрешения ближних. — У меня сейчас по горло работы.
      — Кто знает, — не то надменно, не то лукаво усмехнулась миссис Бирмингэм, — возможно, мы услышим кое-что и о вас.
      — Обо мне? — Алену опять стало не по себе.
      — Мне кажется, я встречала ваше имя, когда просматривала сообщения. Будем надеяться, что я ошиблась. — Она опять слегка усмехнулась. — В противном случае это будет впервые за многие годы. Впрочем, никто не безгрешен; все мы смертны.
      — Хоккайдо? — спросил он. Или то, что было после?
      Краска, трава. Внезапно из памяти выплыли странные образы: мокрая трава сверкает под ногами, он стремительно и легко несется вниз по склону холма. Потом лежит на спине, глядя в бескрайнее черное небо; редкие облака — словно миражи в черной пустоте. И он раскинул руки, как будто для того, чтобы обнять звезды.
      — Или то, что было после? — произнес вслух Ален, но миссис Бирмингэм уже занялась следующим человеком.

      В вестибюле здания Монджентлок было шумно и людно, то и дело входили и выходили люди. Из-за миссис Бирмингэм Ален опоздал. Подъемник вежливо ожидал его.
      — Доброе утро, мистер Парсел, — приветствовал Алена записанный на магнитофон голос, и двери закрылись. — Второй этаж: Бевис и Экспортно-импортная компания. Третий этаж: Американский Музыкальный Союз. Четвертый этаж: Информационное агентство Алена Парсела. — Подъемник остановился, и двери открылись.
      В приемной, не находя себе места, метался заместитель Алена Фред Лад и.
      — Привет, — рассеянно бросил Ален, снимая пальто.
      — Ален, она здесь. — Лицо Лади зарделось. — Она пришла сюда раньше меня; я только поднялся — а она уже тут сидит…
      — Кто? Дженет? — Ален представил себе, как миссис Бирмингэм, улыбаясь, приближается к Дженет, которая сидит и, ни о чем не подозревая, рассеянно расчесывает волосы, как члены Комитета выселяют его жену из квартиры и аннулируют аренду.
      — Нет, не миссис Парсел.. — Лади понизил голос до едва слышного хрипа, — это Сью Фрост.
      Ален невольно вытянул шею, однако дверь в кабинет была закрыта. Если там действительно сидела Сью Фрост, это означало первый визит в Агентство секретаря Комитета.
      — Проклятье, — пробормотал Ален.
      — Она хочет тебя видеть! — почти простонал Лади.
      Деятельность Комитета осуществлялась через отраслевые секретариаты, подчиняющиеся непосредственно Иде Пиз Хойт, прямой наследнице Майора Штрайтера.
      Сью Фрост отвечала за Т-М, Телемедиа — официальный правительственный концерн, который контролировал средства массовой информации. Ален не имел дела с миссис Фрост, даже никогда не виделся с ней; общался лишь с исполняющим обязанности директора Т-М, лысым, всегда усталым человеком по имени Майрон Мэвис. Именно Мэвис покупал выпуски.
      — Что она хочет? — спросил Ален. Вероятно, она узнала, что Мэвис пользовался продукцией Агентства и что Агентство появилось сравнительно недавно. Ален с содроганием представил себе долгое и мучительное следствие Комитета.
      — Пусть Дорис отключит все телефоны. — Дорис была одной из его секретарш. — Пока мы с миссис Фрост беседуем, все ложится на тебя.
      Лади плелся за ним, молитвенно сложив руки.
      — Удачи тебе, Ален. Я уж тут буду держаться, не сомневайся. Если тебе понадобятся какие-нибудь документы…
      — Да, я позову тебя. — Ален открыл дверь своего кабинета и увидел Сью Фрост.
      Она оказалась высокой и крупной, но на редкость статной женщиной, на вид лет пятидесяти с небольшим.
      Ее темно-серый костюм отличался простотой и строгостью, единственным украшением был цветок в волосах.
      Внешне она ничем не напоминала тех пестро наряженных дородных и по-матерински мягких членов Комитета, с которыми чаще всего приходилось встречаться Алену. У нее были длинные ноги, и, поднявшись, она приветствовала его почти мужским рукопожатием.
      — Здравствуйте, мистер Парсел, — сдержанно проговорила она. — Надеюсь, вы не обиделись на меня за столь внезапное вторжение.
      — Нисколько. Пожалуйста, садитесь.
      Она снова села, положив ногу на ногу и глядя на Алена. Он заметил, что у нее бледно-желтые, почти бесцветные глаза, несомненно принадлежащие сильной личности.
      — Курите? — Ален протянул ей пачку, и она, кивнув, взяла сигарету. Он дал ей прикурить и закурил сам, ощущая себя неуклюжим юнцом в обществе взрослой и опытной женщины.
      Все же Ален не мог избавиться от мысли, что Сью Фрост не принадлежит к тому типу деловых женщин с изысканными манерами, которым делают предложения герои программ Блэйк-Моффета. В ней была какая-то неприятная твердость.
      — Вы, конечно, узнаете это. — Сью Фрост открыла манильскую папку и положила на стол пачку листов, на верхнем стояла печать Агентства Алена Парсела; очевидно, миссис Фрост нашла и прочла один из их выпусков.
      — Да, — согласился он, — это наша продукция.
      Сью Фрост перелистнула несколько страниц.
      — Майрон получил это месяц назад. Потом у него возникли сомнения, и он обратился за помощью ко мне. В прошлый уикэнд я ознакомилась с содержанием вашего пакета.
      Она повернула его так, что Ален смог увидеть заглавие одного из лучших выпусков, в создании которого он сам принимал участие.
      — Сомнения? — переспросил Ален. — Что вы имеете в виду? — У него появилось странное чувство, что он вовлечен в некое жуткое религиозное действо. — Если пакет вам не подходит, верните его. Такое уже случалось. Мы оплатим издержки.
      — Нет, — возразила миссис Фрост, выдыхая дым от сигареты. — Все сделано превосходно. Майрон вовсе не хотел возвращать ваш пакет. Тема весьма оригинальна.
      Человек пытается вырастить яблоню на колонизованной планете. Но дерево погибает. А Морак… — Она снова взяла в руки рукопись. — Я не совсем понимаю, в чем тут состоит Морак. Ему не следовало выращивать яблоню?
      — Следовало, но не там.
      — Вы хотите сказать, что она принадлежит только Земле?
      — Я хочу сказать, что он должен был работать на благо общества, а не замыкаться на каком-то частном предприятии. Для него колония стала всем миром. Но на самом деле она только средство. Здесь и заключается центральная идея.
      — Омфал, — кивнула она. — Ось Вселенной. А дерево…
      — Дерево символизирует порожденную Землей жизнь, которая увядает на чужой почве. Ее духовная основа отмирает.
      — Но ведь он не мог вырастить ее на Земле. Здесь нет места, кругом одни города.
      — Это следует понимать символически, — пояснил Ален. — Ему надо укрепить здесь свои корни.
      Сью Фрост на минуту задумалась. Ален положил ногу на ногу, потом вернулся к прежней позе и продолжал нервно курить, чувствуя, как нарастает его напряжение. В соседней комнате послышалось жужжание коммутатора, потом застрекотала машинка Дорис.
      — Видите ли, — наконец нарушила молчание Сью Фрост. — Тут получается противоречие с основными принципами. Комитет затратил миллиарды долларов и годы упорного труда на внеземное сельское хозяйство.
      Мы сделали все возможное, чтобы наши растения прижились в колониях. Они должны давать нам необходимую пищу. Люди понимают, что это долгая и трудная работа, сопряженная с бесконечными разочарованиями… и тут вы заявляете, что вся затея с внеземными садами обречена на провал.
      Ален хотел что-то сказать, но передумал. Он чувствовал свое полное поражение. Миссис Фрост окинула его изучающим взглядом, вероятно ожидая, что он начнет оправдываться.
      — Кстати, вот записка Майрона, — добавила она. — Можете ее прочесть.
      На первом листе рукописи Ален увидел три строчки, написанные карандашом: "Сью, опять такой же случай.
      Сделано красиво, но слишком скромно. Решайте сами".
      — Что он имеет в виду? — спросил Ален, теперь уже с раздражением.
      — Он хочет сказать, что такой Морак вызывает сомнения. — Она слегка наклонилась в его сторону. — Ваше Агентство работает всего три года. Вы начали довольно неплохо. Что у вас сейчас готовится?
      — Мне надо посмотреть документы. — Он встал. — Вы разрешите пригласить сюда Лади? Я бы хотел, чтобы он взглянул на записку Майрона.
      — Разумеется.
      Фред Лади вошел в кабинет на негнущихся ногах, очевидно, предчувствуя самое плохое.
      — Спасибо, — пробормотал он, когда Ален протянул ему пакет. Лади прочел записку, но, судя по его бессмысленному взгляду, едва ли что-нибудь понял. Он словно улавливал некие невидимые колебания в окружающей атмосфере, которые помогают ему осознать обстановку гораздо лучше, чем слова, написанные на бумаге.
      — Да, — произнес он наконец, словно во сне. — Очень трудно угодить всем.
      — Мы, конечно, заберем пакет обратно. — Ален принялся отрывать от него записку, однако миссис Фрост остановила его:
      — Таков ваш единственный ответ? Ведь я сказала, что пакет нам нужен; кажется, я выразилась вполне определенно. Но мы не можем принять его в такой форме. Полагаю, вам следует знать, что именно я поддержала вашу деятельность. По этому вопросу состоялась дискуссия, и я с самого начала внесла предложение дать вам зеленую улицу. — Она достала из папки еще один пакет, хорошо знакомый Алену. — Узнаете? Май две тысячи сто двенадцатого года. Мы спорили несколько часов. Майрону понравилось, и мне тоже. Всем остальным — нет. Теперь и Майрон охладел. — Она положила на стол первый пакет, созданный Агентством.
      — Майрон стал уставать, — заметил Ален после небольшой паузы.
      — Да, вы правы, — согласилась она.
      — Может, мы с этим немного поторопились, — неуверенно произнес Фред Лади. Он сплел пальцы и уставился в потолок. Капли пота сверкали у него в волосах и на гладко выбритом подбородке. — Так сказать, погорячились.
      — Моя позиция проста, — заявил Ален, обращаясь к миссис Фрост. — Морак нашего пакета состоит в том, что Земля является центром. Это истинный принцип, и я верю в него. Если бы я не верил, мне не удалось бы создать такой пакет. Конечно, я заберу его, но ничего менять не стану. Я могу проповедовать лишь ту мораль, которую практикую сам.
      Дрожа и заикаясь, Лади предпринял отчаянную попытку выкарабкаться из очень неприятной ситуации.
      — Тут вопрос не о морали, Эл. Речь идет о ясности.
      Морак нашего пакета недостаточно убедителен. — Лади покраснел, как вареный рак. Он знал, что делает, и ему было стыдно. — Я… понимаю, о чем говорит миссис Фрост. Да, я хорошо понимаю. Получается, будто мы хотим опорочить сельскохозяйственную программу. Но ведь на самом деле у нас и в мыслях ничего подобного не было, правда, Эл?
      — Ты уволен, — сказал Ален.
      Оба удивленно уставились на него. В первую минуту никто из них не мог поверить, что Ален говорит серьезно.
      — Пойди скажи Дорис, чтобы она выписала тебе чек. — Ален взял со стола пакет. — Прошу прощения, миссис Фрост, но только я один могу отвечать за деятельность Агентства. Мы оплатим вам издержки за этот пакет и пришлем новый. Хорошо?
      Она встала, загасила сигарету.
      — Разумеется, ваше право решать.
      — Благодарю вас. — Ален почувствовал облегчение.
      Миссис Фрост поняла его позицию и одобрила ее. И это было самое главное.
      Лицо Лади стало мертвенно-бледным.
      — Извини, я ошибся. Пакет в самом деле превосходный. И не надо ничего менять. — Он поймал Алена за рукав и отвел в сторону. — Я полностью признаю свою вину, — зашептал он. — Давай все обсудим после. Я просто попытался развить одну из возможных точек зрения. Ты же сам хотел, чтобы я высказался. Послушай, какой смысл наказывать меня лишь за то, что я действовал в интересах Агентства, как я их себе представляю.
      Ален взглянул на него в упор.
      — Я сказал то, что думаю. Нам больше нечего обсуждать.
      — Вот как? — нервно хихикнул Лади. — Конечно, ты сказал то, что думаешь. Ведь ты босс. — Он трясся всем телом. — А может, ты все-таки пошутил?
      Миссис Фрост взяла свое пальто и направилась к двери.
      — Мне бы хотелось еще раз заглянуть в ваше Агентство. Надеюсь, вы не будете возражать?
      — Разумеется, нет, — улыбнулся Ален. — Я вам с удовольствием его покажу. Агентство — моя гордость. — Он открыл перед ней дверь, и они вышли в холл. Лади, несчастный и растерянный, остался в кабинете.
      — Мне его нисколько не жалко, — призналась миссис Фрост. — Думаю, он вам не нужен.
      — Неприятная история, — согласился Ален. Однако он чувствовал себя уже гораздо лучше.

      Здание Т-М имело форму просторного куба. Свободное пространство в центре использовалось для внешней связи. Но теперь там ничего не происходило, потому что была уже половина шестого. Сотрудники Телемедиа заканчивали рабочий день.
      Ален Парсел воспользовался служебным телефоном в холле возле кабинета Майрона Мэвиса и позвонил жене.
      — Я сегодня задержусь, — сообщил он.
      — У тебя все в порядке?
      — Все хорошо, — ответил он. — Но ты обедай без меня. В Агентстве большие события. Я перекушу чего-нибудь тут. — После небольшой паузы он добавил:
      — Я сейчас в Телемедиа.
      — Ты очень задержишься? — с беспокойством спросила Дженет.
      — Да, наверное. — Ален повесил трубку.
      Когда он вернулся к Сью Фрост, она спросила:
      — Давно у вас работает Лади?
      — С тех пор, как я открыл Агентство. Значит, три года — совсем не так много. Кроме него, я никого еще не увольнял, — добавил Ален.
      Майрон Мэвис в своем кабинете передавал курьеру Комитета копии дневных выпусков. Их следовало класть в особые ящики, чтобы в случае проверки они были под рукой.
      — Не уходи, — сказала миссис Фрост молодому курьеру. — Я скоро освобожусь, ты пойдешь со мной.
      Молодой человек с охапкой металлических коробок скромно отошел в сторону. Его униформа цвета хаки означала принадлежность к одной из когорт Майора Штрайтера, отборных соединений, сформированных из потомков основоположника Морака.
      — Мой дальний родственник по отцовской линии, — пояснила миссис Фрост, кивнув в сторону юноши, лицо которого не выражало никаких эмоций. — Рольф Хадлер. Я предпочитаю совершать поездки в его сопровождении. — Она обратилась к нему, повысив голос:
      — Рольф, найди мобиль. Он припаркован где-то на задней стоянке.
      Легионеры всегда вызывали у Алена беспокойное чувство. Бесстрастные, фанатичные словно машины, они, несмотря на сравнительно небольшую численность, умудрялись быть везде. Ален подозревал, что они постоянно перемещаются подобно муравьям-фуражирам, и за день совершают маршрут длиной в сотни миль.
      — Вы поедете с нами, — сказала миссис Фрост Мэвису.
      — Да, конечно, — пробормотал Мэвис и начал приводить в порядок свой стол. Мэвис был беспокойным мнительным человеком в неглаженом твидовом костюме и мятой рубашке. Ален хорошо помнил бессвязные беседы с директором Т-М, заканчивавшиеся тем, что Мэвис выходил из себя и его сотрудники не знали, как поступить. Во всяком случае следующие несколько часов в компании Мэвиса едва ли могли пройти спокойно.
      — Увидимся в мобиле, — продолжала миссис Фрост. — Закончите сначала здесь. Мы подождем.
      Когда они шли по коридору, Ален заметил:
      — Какое большое помещение. — Его поражало то, что одно учреждение, пусть даже правительственное, занимало целое здание. И значительная часть этого здания располагалась под землей. Телемедиа, подобно Чистилищу, находились где-то по соседству с Богом; над Т-М стояли только секретари и сам Центральный Комитет.
      — Да, большое, — согласилась миссис Фрост. Она шагала твердой мужской походкой, обеими руками прижимая к груди свою манильскую папку. — Только я не уверена.
      — Не уверены в чем?
      — Может, ему бы следовало быть поменьше, — загадочным тоном ответила она. — Вспомните, что стало с гигантскими рептилиями.
      — Вы предполагаете сузить их деятельность? — Ален попытался представить себе, какой при этом образуется вакуум. — И чем же вы их замените?
      — У меня иногда возникает желание разделить Т-М на ряд взаимодействующих, но независимо управляемых единиц. Я не уверена, должен ли и может ли один человек нести ответственность за всю систему.
      — Да. — Ален подумал о Мэвисе. — Думаю, это порядком сокращает его жизнь.
      — Майрон работает директором Т-М восемь лет. Сейчас ему сорок два, но он выглядит на восемьдесят. У него удалена половина желудка. Того и гляди, он окажется на Курорте, или в Ином Мире, как они называют свой санаторий.
      — Ну, это далековато, — заметил Ален.
      Они подошли к наружной двери, и миссис Фрост остановилась. — У вас была возможность осмотреть Т-М.
      Что вы о нем думаете? Прошу вас, будьте откровенны.
      Как по-вашему, эффективна ли его работа?
      — То, что я видел, вполне эффективно.
      — А как насчет продукции? Они покупают ваши пакеты и подготавливают их к трансляции. Какое у вас впечатление от конечного результата? Не происходит ли каких-нибудь искажений исходного Морака?
      Сохраняются ли ваши идеи?
      Ален попытался припомнить, когда ему в последний раз удалось высидеть до конца какую-нибудь стряпню Т-М. Конечно, Агентство получало копии программ, основанных на его пакетах.
      — На прошлой неделе я смотрел телешоу, — уклончиво ответил Ален.
      Миссис Фрост насмешливо подняла брови.
      — Полчаса? Или целый час?
      — Это была часовая программа, но мы посмотрели только часть. У нашего друга. А потом мы с Дженет показывали фокусы.
      — У вас что же, нет телевизора?
      — Соседи снизу мешают. Мы с ними связаны по принципу домино.
      Они вышли на улицу и сели в мобиль. Ален решил, что в этом районе арендная плата, пожалуй, самая низкая. Тут было сравнительно малолюдно.
      — Вы одобряете метод домино? — спросила миссис Фрост, пока они ждали Мэвиса.
      — Он, несомненно, экономичен.
      — Но у вас есть какие-то возражения?
      — Метод домино основывается на предположении о том, что убеждения человека определяются исключительно убеждениями группы. Отдельный индивидуум не вписывается в эту систему — он создает собственные идеи вместо того, чтобы получать их из своего блока домино.
      — Как интересно, — удивилась миссис Фрост. — Идеи, возникающие из ничего.
      — Из индивидуального человеческого сознания, — возразил Ален, сознавая свою неучтивость, но в то же время чувствуя, что миссис Фрост действительно интересует его мнение. — Конечно, такие ситуации редки, — добавил он, — но они могут возникнуть.
      Тем временем к машине подошли Майрон Мэвис с туго набитым портфелем под мышкой и бесстрастный легионер с сумкой курьера у пояса.
      — Я про тебя и забыла, — призналась миссис Фрост своему кузену, когда двое мужчин забрались в машину. Мобиль был маленький, в нем едва хватило места для четверых. За руль сел Хадлер. Он включил паровой двигатель, и машина медленно поехала по дороге.
      На пути к зданию Комитета им встретились лишь три других мобиля.
      — Мистер Парсел высказывает критические замечания по поводу метода домино, — сообщила миссис Фрост Мэвису.
      Мэвис невразумительно хмыкнул и заморгал воспаленными глазами.
      — М-да, — пробормотал он, — прекрасно. — Потом он принялся рыться в своих бумагах. — Не вернуться ли нам к пятиминутным информационным программам?
      Молодой легионер сидел за рулем прямо и неподвижно, выставив вперед подбородок. Когда впереди показался пешеход, переходивший дорогу, Хадлер притормозил. Скорость мобиля снизилась до двадцати миль в час, и все четверо ощутили беспокойство.
      — Мы должны лететь или ползти, — проворчал Мэвис. — Среднего для нас не существует. Сейчас еще пару бутылок пива, и вернутся прежние времена.
      — Мистер Парсел верит в уникальность индивидуума, — продолжала миссис Фрост.
      Мэвис взглянул на Алена и усмехнулся.
      — На Курорте это хорошо знают. Там одни маньяки.
      — Я всегда считала, что это очковтирательство, — вставила миссис Фрост. — Чтобы склонить людей к эмиграции.
      — Люди эмигрируют, потому что они выродки, — заявил Мэвис. Слово «выродок» происходило из нейропсихиатрического жаргона. Ален его терпеть не мог.
      Оно дышало ненавистью и презрением, напоминая такие старые выражения, как «черномазый» или «легавый». — Они все слабаки, неудачники. У них не хватило моральных сил, чтобы остаться здесь. Они как дети, которым все время нужны развлечения, сласти и книжки с картинками.
      На лице Мэвиса застыло выражение горечи, столь сильной, что она, казалось, разъела всю его плоть, оставив одни голые кости. Ален еще никогда не видела его таким подавленным.
      — Ну, во всяком случае, здесь они нам не нужны, — заметила миссис Фрост. Она тоже обратила внимание на состояние Мэвиса. — Лучше уж пусть эмигрируют.
      — Интересно, что они делают с этими людьми? — спросил Ален. Никто не знал точного количества изменников, которые бежали на Курорт, и их родственники, опасаясь ответственности, как правило, утверждали, что пропавшие отправились в какую-то колонию. Колонист был всего лишь неудачником, а выродок — добровольным эмигрантом, который противопоставил себя моральной цивилизации и потому стал ее врагом.
      — Я слышала, — доверительным тоном сообщила миссис Фрост, — что эмигрантов отправляют на работу в лагеря принудительного труда. Или так делают только коммунисты?
      — И те и другие, — сказал Ален. — Доходы Курорт использует для создания огромной космической империи, чтобы достичь мирового господства. У них уже есть огромные армии роботов. А эмигрировавших женщин они, — он сделал небольшую паузу, — подвергают оскорблениям.
      — Миссис Фрост, — неожиданно заговорил сидевший за рулем Рольф Хадлер, — сзади какая-то машина, они хотят нас обогнать. Что мне делать?
      — Пропустите их. — Все четверо обернулись. Такой же мобиль, только, судя по надписи, принадлежавший Лиге чистых продуктов и лекарств, пытался проехать слева от них. Хадлер оказался не в состоянии разрешить внезапно возникшую дилемму, и их мобиль стал двигаться странными зигзагами.
      — Подъедь к тротуару и затормози, — посоветовал Ален.
      — Прибавь скорость, — потребовал Мэвис. Он развернулся на своем сиденье и с вызовом смотрел через заднее стекло. — Это не их дорога.
      Мобиль Лиги чистых продуктов и лекарств продолжал приближаться. Его водитель также проявлял признаки неуверенности. Когда Хадлер вильнул вправо, он не преминул воспользоваться удобной возможностью и устремился вперед. Однако Хадлер упустил руль, и машины с оглушительным скрежетом врезались друг в друга крыльями.
      Мэвис, весь дрожа, вылез из остановившегося мобиля. За ним последовала миссис Фрост, а Ален с молодым Хадлером вышли с другой стороны. Машина Лиги чистых продуктов и лекарств стояла на холостом ходу.
      В ней находился только солидный на вид водитель средних лет, очевидно закончивший долгий рабочий день в своем офисе.
      — Может, нам вернуться? — предложила миссис Фрост, машинально прижимая к себе манильскую папку. Мэвис беспомощно бродил вокруг мобилей и время от времени тыкал в землю носком ботинка. Хадлер стоял неподвижно с каменным лицом.
      Чтобы разъединить машины, очевидно, требовался домкрат. Ален осмотрел повреждение, заметил угол, под которым столкнулись машины, и подошел к миссис Фрост.
      — Пусть Рольф позвонит в транспортное бюро. У них есть буксиры. — Он оглянулся; они находились уже недалеко от здания Комитета. — Отсюда мы можем дойти пешком.
      Миссис Фрост не имела ничего против и тут же пустилась в путь. Ален последовал за ней.
      Мэвис тоже сделал несколько неуверенных шагов и остановился.
      — А мне как быть? — спросил он.
      — Вы можете пока побыть возле машины, — предложила миссис Фрост. Расскажите полиции, что произошло.
      Хадлер направился к телефонной будке; Мэвис остался в компании джентльмена из Лиги чистых продуктов и лекарств. К месту происшествия уже подходил полицейский. За ним увязался «малыш», привлеченный скоплением людей.
      — Весьма неприятная история, — сказала миссис Фрост, когда они с Аденом приближались к зданию Комитета.
      — Похоже, Рольфу придется давать разъяснения своему управдому, заметил Ален. Он вспомнил приторную улыбку миссис Бирмингэм, скрывавшую отнюдь не доброжелательные намерения.
      — У легионеров своя система опроса, — возразила миссис Фрост. Она задержалась у входа в здание и задумчиво произнесла:
      — Мэвис совсем выдохся. Не может справиться ни с одной проблемой. Он не способен самостоятельно принимать решения. И уже не первый месяц.
      Ален воздержался от комментариев. Это его не касалось.
      — Пожалуй, хорошо, что он там остался, — продолжала миссис Фрост. — Я бы предпочла встретиться с миссис Хойт без него.
      О предстоящей встрече с Идой Пиз Хойт Ален слышал впервые.
      — Может, вы сообщите мне о своих намерениях? — предположил он.
      — Я полагаю, вы понимаете, что я собираюсь сделать, — ответила она, шагнув к дверям.
      И Ален понял.

      Ален Парсел возвратился в свою однокомнатную квартиру в половине десятого вечера. Дженет встретила его на пороге.
      — Ты поел? — спросила она, и сама же ответила:
      — Нет, конечно.
      — Нет, — признался он, входя в комнату.
      — Сейчас что-нибудь состряпаем. — Она переключила электронное устройство, вмонтированное в стену, и вернула на место кухню, которая исчезла в восемь часов. Через несколько минут на плите уже жарилась "аляскинская форель", и по комнате поплыл почти натуральный аромат. Дженет надела фартук и принялась накрывать на стол.
      Ален развалился в кресле и раскрыл вечернюю газету. Но он так устал, что не мог читать, и отложил газету. Беседа с Идой Низ Хойт и Сью Фрост длилась три часа. Необычайно тяжелая беседа.
      — Ты не хочешь рассказать мне, что случилось? — спросила Дженет.
      — Попозже. — Он поигрывал кубиком сахара на столе. — Как Книжный Клуб? Сэр Вальтер Скотт написал еще что-нибудь хорошее?
      — Нет, увы, — коротко ответила она, подражая его тону.
      — Ты считаешь, нам не хватает беседы с Чарлзом Диккенсом?
      Она отвернулась от плиты и взглянула на него.
      — Что-то случилось, и я хочу знать что.
      Ее настойчивость заставила Алена смягчиться.
      — Наше Агентство пока не сочли гнездом порока.
      — По телефону ты говорил, что находишься в Т-М, а в Агентстве произошло что-то ужасное.
      — Я уволил Фреда Лади, если это можно назвать ужасным. «Форель» еще не готова?
      — Нет, еще минут пять.
      — Ида Пиз Хойт предложила мне место Мэвиса.
      Директора Телемедиа. Все устроила Сью Фрост.
      Некоторое время Дженет молча стояла у плиты, потом вдруг заплакала.
      — Черт возьми, почему ты плачешь? — удивился Ален.
      — Не знаю, — всхлипнула она. — Мне страшно.
      Он машинально продолжал играть кубиком сахара, который раскололся на две половинки, и Ален начал превращать их в сахарный песок.
      — По правде говоря, удивляться тут нечему. Этот пост всегда занимали руководители Агентств, а Мэвис за последние несколько месяцев совсем выдохся. Восемь лет отвечать за мораль — слишком тяжело.
      — Да, ты… говорил… что ему надо уходить. — Она достала носовой платок. — В прошлом году ты так сказал.
      — Вся беда в том, что он не хочет оставлять свою работу.
      — Он знает?
      — Сью Фрост сказала ему. Он пришел к концу совещания. Мы вчетвером пили кофе и обсуждали ситуацию.
      — Значит, все решено?
      Ален вспомнил, какое лицо было у Мэвиса, когда он выходил из кабинета, и ответил:
      — Нет, не совсем. Мэвис сложил с себя обязанности. После кое-каких формальностей. Обычный протокол. Годы честной службы, преданность принципам Морального Обновления. Потом мы с ним немного поговорили в холле. — На самом деле они прошли вместе с четверть мили от здания Комитета до дома Мэвиса. — У него есть участок земли на какой-то планете в системе Сириуса. Там много коров. Мэвис утверждает, что по вкусу их мясо невозможно отличить от земного.
      — Что же еще не решено?
      — Возможно, я откажусь.
      — Почему?
      — Не хочу загнуться через восемь лет. Мне совсем не улыбается, получив отставку, оказаться в каком-нибудь Богом забытом захолустье за десять световых лет отсюда.
      Дженет спрятала платок в нагрудный карман и выключила печь.
      — Однажды мы уже говорили об этом — три года назад.
      — И что мы решили? — Он вспомнил, что они решили. Они решили решать, когда придет время, — ведь оно могло не прийти вовсе. Тогда Агентство только открылось, и Дженет опасалась скорого краха. — Глупо делать вид, будто это непыльная работа. Она отнюдь не такова и никогда таковой не была. Ни у кого нет сомнений на этот счет. Не знаю, почему Мэвис взялся за нее. Может, по моральным соображениям?
      — Служение обществу…
      — Беззаветное служение Моральным принципам.
      Высшая форма самопожертвования, Омфал всей этой… — Он запнулся.
      — Крысиной возни, — закончила Дженет. — Наверное, и зарплата больше. Или меньше? Ну, конечно, это неважно.
      — Моя семья долго карабкалась наверх, — задумчиво произнес Ален. — И мне тоже пришлось пробиваться. Тут есть к чему стремиться, есть цель. И мне не жаль усилий, затраченных на те пакеты, которые я делал. — Прежде всего он имел в виду пакет, который ему возвратила Сью Фрост. Притча о погибшем дереве.
      Дерево погибло, лишенное связи с Землей. Вероятно, многие считали Морак этого пакета недостаточно вразумительным. Но для Алена он был совершенно ясен: человек изначально несет ответственность за своих ближних, и именно они определяют его жизнь.
      — Я знаю двух людей, которые поселились среди Руин на Хоккайдо. Там нет ничего живого, и все заражено. Они знают, что их ждет. И все же Гэйтс и Шугерман скорее умрут, чем вернутся сюда. Если бы они вернулись, им пришлось бы стать общественными существами, пожертвовать какой-то частью своей неповторимой и невыразимой личности. И это, конечно, ужасно.
      — Но ведь они живут там не только поэтому, — возразила Дженет таким тихим голосом, что он едва расслышал. — Наверное, ты забыл. Я ведь тоже там была.
      Один раз ты взял меня с собой. Когда мы еще только поженились. Я хотела посмотреть.
      Ален вспомнил. Но это казалось ему не столь важным.
      — Возможно, так они выражают свой протест. У них есть какая-то идея, к которой они хотят привлечь внимание.
      — Они жертвуют жизнью.
      — Для этого не требуется особых усилий. И их всегда можно будет спасти с помощью быстрого замораживания.
      — Но, умирая, они указывают на что-то важное. Тебе не кажется? — Она задумалась. — Майрон Мэвис тоже на что-то указывал. Может, даже на то же самое. И ты, наверное, чувствуешь что-то, когда у них бываешь, тебя все время туда тянет. И вчера вечером ты опять там был.
      Он молча кивнул.
      — А что сказала миссис Бирмингэм?
      — Меня заметил "малыш", — почти равнодушно ответил Ален, — и теперь мое поведение будет обсуждаться в среду на собрании жильцов.
      — Из-за того, что ты там побывал? Но ведь ты делал это много раз.
      — Может, раньше они меня не видели.
      — А то, что было потом, «малыш» видел?
      — Будем надеяться, что нет.
      — Про это есть в газете.
      Ален схватил газету и на первой странице увидел крупный заголовок:
      "ОСКВЕРНЕННЫЙ ПАМЯТНИК ШТРАЙТЕРУ.
      ВАНДАЛЫ В ПАРКЕ.
      ИДЕТ РАССЛЕДОВАНИЕ"
      — Это был ты, — почти прошептала Дженет.
      — Да, — согласился Ален. Он еще раз перечитал заголовок. Действительно, это был я. И мне потребовался всего один час. Краску я оставил на скамейке.
      Очевидно, они ее нашли.
      — Да, там про нее упоминается. В шесть часов утра увидели, что стало со статуей, а в шесть тридцать нашли банку с краской.
      — Что они еще нашли?
      — Лучше прочти сам.
      Ален разложил газету на столе и принялся читать.
      "ОСКВЕРНЕННЫЙ ПАМЯТНИК ШТРАЙТЕРУ.
      ВАНДАЛЫ В ПАРКЕ.
      ИДЕТ РАССЛЕДОВАНИЕ
      Нъюер-Йорк, 8 октября (Т-М). Полиция расследует преднамеренное повреждение, нанесенное статуе Майора Юлия Штрайтера, основоположника Принципа Обновления и вождя революции 1985 года. Установленный в Парке Морака монумент выполнен из покрытого бронзой пластика другом и соратником Майора, Пъетро Буетелло, в марте 1990 года. Повреждение, охарактеризованное полицией как преднамеренное и целенаправленное, было произведено ночью. Парк Морака никогда не закрывается, поскольку представляет собой моральный и духовный центр Ньюер-Йорка".
      — Когда я пришла домой, газета уже лежала в почтовом ящике. Как всегда, я прочла ее, пока обедала.
      — Вот почему у тебя такой испуганный вид.
      — Нет, совсем не потому. Они могут только выселить нас, или оштрафовать, или отправить тебя на год в тюрьму.
      — И лишить наши семьи права жить на Земле.
      Дженет пожала плечами.
      — Мы бы выжили. И они все бы выжили. Я просидела одна в квартире три с половиной часа и все думала. Сначала мне показалось… — она задумчиво нахмурилась, — случилось что-то необычное, и сегодня утром мы оба это поняли: на твоих ботинках была грязь, и трава, и красная краска. Но никто не видел тебя.
      — "Малыш" кое-что заметил.
      — Но не это. Иначе тебя бы давно арестовали. Наверное, он видел что-нибудь другое.
      — Не знаю, сколько им понадобится времени, чтобы меня выследить, мрачно проговорил Ален.
      — Но откуда им догадаться? Они будут искать людей, потерявших право на жилье, или тех, кого насильно возвращают в колонии. Или выродков.
      — Терпеть не могу это слово.
      — Ну, эмигрантов. Но при чем здесь ты? Человек, достигший таких вершин, который провел вчерашний вечер в обществе Сью Фрост и Иды Пиз Хойт. Это же не имеет никакого смысла.
      — Действительно не имеет, — согласился Ален. — Даже для меня самого.
      Дженет подошла к столу.
      — Я не могу понять. Выходит, ты сам не знаешь, почему так сделал?
      — Понятия не имею.
      — О чем ты думал?
      — У меня просто появилось желание. Ясное, непреодолимое желание разделаться со статуей раз и навсегда. Мне потребовалось полгаллона краски и механическая пила. Пила лежит на своем месте — в мастерской Агентства, только без полотна. Полотно сломалось.
      Я уже несколько лет не пилил.
      — Ты помнишь, что ты сделал?
      — Нет.
      — Ив газете ничего толком не сказано. — Она простодушно улыбнулась. Во всяком случае, ты неплохо потрудился.
      Немного позже, когда от жареной "аляскинской форели" осталась лишь кучка косточек на тарелке, Ален откинулся на спинку кресла и закурил сигарету. Дженет стояла у плиты и тщательно мыла посуду. В комнате царила мирная атмосфера.
      — Интересно, — заметил Ален. — Как будто ничего не произошло, вечер как вечер.
      — Нам ничто не мешает заняться делами, — отозвалась Дженет.
      Столик возле кушетки был завален металлическими колесиками и прочими деталями. Дженет занималась сборкой электрических часов. Тут же лежали схемы и инструкции из комплекта конструктора. Так уж повелось. Образовательные развлечения: конструктор для индивидуума, фокусы для общественного времяпровождения.
      — Как твои часы? — спросил Ален.
      — Почти уже готовы. Потом будет электробритва.
      Миссис Дафи, которая живет через площадку, сделала такую для мужа. Я ее видела. По-моему, очень удобная.
      Ален показал на плиту.
      — Эту штуку соорудила моя семья. В девяносто шестом году, мне тогда было одиннадцать. Тогда их работа казалась мне бессмысленной: печи, изготовленные автофаком, стоили совсем недорого. Но потом отец и брат объяснили мне Морак. Я никогда этого не забуду.
      — Я обожаю мастерить разные вещи; это так забавно.
      Ален задумался, продолжая курить. Все-таки удивительно, что он мог спокойно сидеть здесь после того, как всего двадцать четыре часа назад осквернил монумент.
      — Я его высмеял, — произнес Ален вслух.
      — Ты…
      — Мы часто пользуемся таким приемом, когда готовим выпуск. Если какие-то качества предмета специально преувеличить, получится пародия. И тогда мы говорим, что высмеяли его. Обычно мы высмеиваем старые затасканные темы.
      — Да, — кивнула она. — Я знаю. Я видела вашу пародию на Блэйк-Моффет.
      — Меня беспокоит другое, — продолжал Ален. — В ночь с воскресенья на понедельник я высмеял статую Майора Штрайтера. А в понедельник утром в Агентство пришла Сью Фрост. В шесть вечера Ид а Пиз Хойт предложила мне стать директором Телемедиа.
      — Какая тут связь?
      — Мне кажется, существует некий комплекс. — Ален загасил сигарету. Такой грандиозный, что в него оказываются вовлечены все люди и все вещи во Вселенной. И я его чувствую. Какая-то глубокая причинная связь. Это не совпадение.
      — Расскажи, как ты… высмеял ее.
      — Не могу. Не помню. — Он встал. — Подожди меня немного. Я только схожу посмотрю; они, наверное, еще не успели ничего восстановить.
      — Пожалуйста, не уходи.
      — Это очень важно, — возразил Ален, ища свое пальто. Оно было поглощено шкафом. Ален нажал на кнопку, и шкаф выдвинулся из стены. — У меня остались лишь смутные воспоминания, ничего определенного. В любом случае нужно все выяснить. Может, тогда решу и с Т-М.
      Не проронив ни слова, Дженет прошла мимо него и вышла в коридор. Она направлялась в ванную, и он знал, зачем. Захватив с собой пузырьки, Дженет собиралась наглотаться снотворного, чтобы провести ночь спокойно.
      — Не стоит так волноваться, — попытался урезонить ее Ален, но не услышал ответа.
      Он постоял еще немного и вышел.

      В Парке было сумрачно и довольно прохладно. То здесь, то там, подобно лужицам дождевой воды, собирались небольшие группы людей. Никто не разговаривал.
      Казалось, все ждали какого-то события, которое могло произойти в любую минуту. Статуя стояла у подножия башни, в центре кольца из гравия. Вокруг располагались скамейки, чтобы посетители могли кормить голубей, дремать или беседовать, созерцая ее величие. Остальную часть парка занимали лужайки с мокрой травой и несколько пригорков, усаженных деревьями и кустами; в дальнем конце темнел Домик садовника.
      Ален достиг центра Парка и остановился в недоумении. Сначала он даже не мог узнать это место. Но вскоре ему стало ясно, что произошло. Полиция скрыла статую от посторонних глаз, соорудив вокруг нее огромный деревянный ящик. Ален лишился возможности увидеть дело рук своих.
      Он уныло смотрел на то место, где прежде высилась статуя. Кто-то подошел и остановился рядом. Ален обернулся и увидел хмурого худощавого гражданина в длинном грязном пальто, который тоже смотрел на ящик.
      Некоторое время оба молчали. Наконец гражданин откашлялся и сплюнул в траву.
      — Ни черта не видно.
      Ален кивнул.
      — Они специально так сделали, — продолжал гражданин, — чтобы никто не мог увидеть. Знаете, почему?
      — Почему? — спросил Ален.
      Худощавый наклонился к нему.
      — Это дело рук анархистов. Исковеркали статую до безобразия. Кое-кого полиция уже поймала, некоторым удалось уйти. И главарь их тоже ушел. Но его поймают. И знаете, что тогда выяснится?
      — Что?
      — Выяснится, что всю их деятельность оплачивал Курорт. И это только начало.
      — Начало чего?
      — На следующей неделе, — пророчествовал худощавый гражданин, — начнут взрываться общественные здания. Прежде всего — здание Комитета и Т-М. А потом они отравят питьевую воду радиоактивными веществами. Вот увидите. У нее уже какой-то странный вкус.
      Полиции все давно известно, но у них связаны руки.
      Рядом с худощавым гражданином появился низкорослый рыжий толстяк с сигаретой в зубах.
      — Чепуха, — раздраженно возразил он. — Это всего лишь дети. Компания озорных мальчишек, которым нечем больше заняться.
      Худощавый язвительно усмехнулся.
      — Они как раз и хотят, чтобы вы так подумали. Как же, безобидная шалость! Но я вот что вам скажу: человек, который это сделал, хотел ниспровергнуть Морак.
      Они не успокоятся, пока не втопчут в грязь последние остатки приличий и морали. Они хотят, чтобы снова процветали блуд и наркомания. Чтобы тщета и алчность правили миром и жалкие люди корчились в зловонной бездне своих пороков.
      — Это были дети, — упрямо повторил толстяк. — Обычное озорство, и больше ничего.
      — Всемогущий Господь свернет небо, подобно свитку, — вещал худощавый, когда Ален зашагал прочь. — Атеисты и развратники будут лежать повсюду в лужах крови, и зло будет выжжено из людских сердец священным огнем.
      Ален бесцельно брел по дорожке и вдруг заметил, что за ним наблюдает какая-то девушка. Он подошел к ней и после некоторого колебания спросил:
      — Что случилось?
      У девушки были темные волосы и гладкая смуглая кожа, которая слегка поблескивала под тусклыми фонарями Парка. Когда девушка заговорила, ее голос звучал довольно уверенно.
      — Сегодня утром статую нашли в сильно измененном виде. Вы не читали? В газетах сообщалось.
      — Да, читал, — кивнул он.
      Девушка стала подниматься по поросшему травой склону холма, и Ален последовал за ней.
      Под ними в сумраке виднелся саркофаг с останками статуи. Ее застали среди ночи одну, когда она никем не охранялась. Стоя на вершине холма, Ален мог видеть место происшествия глазами стороннего наблюдателя.
      На гравии виднелись страшные красные капли. Это была эмалевая краска из художественного отдела Агентства Алена Парсела. Но он понимал, какие зловещие образы она могла вызвать у других людей. Красный след означал кровь, кровь статуи. Из сырой рыхлой земли Парка вылез враг, набросился на нее и перерезал ей сонную артерию. Истекая кровью, статуя умерла.