"Когда в бой, товарищ полковник?" Полбин обводил взглядом лица и задерживался на каждом долю секунды, поворачивая голову короткими, почти незаметными рывками. Встретившись с этим взглядом, Белаш почему-то отвел глаза. Он увидел тонкие, плотно сжатые губы Полбина, хорошо выбритый подбородок, крепкий, угловатый, без ямочки. Ворот гимнастерки туго охватывает загорелую шею, подворотничок свеж и подшит весьма тщательно. К тонкой шерстяной гимнастерке прикреплены два ордена Ленина, два боевого Красного знамени. Над орденами - "Золотая Звезда", под ними, на муаровых лентах, две медали - "За оборону Москвы" и "За оборону Сталинграда". На правой стороне груди красно-золотой эмалевый знак "Гвардии". Полбин всегда появлялся перед строем летчиков в этой гимнастерке с орденами и очень строго отчитывал тех, кто не носил своих наград, заставляя тотчас же бежать за ними и надевать при нем. Белаш скосил глаза на свою медаль "За отвагу".
      - Я знаю, - твердо, громко заговорил Полбин, - некоторые из вас думают: почему из-за того, что молодое пополнение не обучено пикированию, должны сидеть за партой и мы, старички? Почему мы раз в неделю летаем на бомбежку противника, а каждый день занимаемся повторением пройденного, ковыряем землю около аэродрома?
      Он помолчал, в глазах исчезла усмешка, они стали жесткими.
      - Я отвечу так, как отвечал уже некоторым товарищам в отдельной беседе: во-первых, потому, что у нас есть твердые и точные приказы высшего командования на сей счет, а приказы нужно исполнять твердо и точно; во-вторых, потому, что на нашем участке фронта в данный момент оперативная пауза, относительное затишье, и это дает нам возможность подготовить не только отдельных снайперов бомбометания, но и сделать все экипажи пикирующими; в-третьих, потому, что ни в одном деле, а особенно в летном, нет предела совершенствованию, а значит, наряду с молодежью должны учиться, непрерывно улучшать свои результаты и так называемые старички... Вопросы есть?
      Нет, вопросов быть не могло. Все знали, что командир адресует свою речь только "некоторым". Кроме Синицына, сказанное приняли на свой счет еще два-три человека.
      - Сейчас пройдем на опушку, оттуда лучше виден полигон.
      Пчелинцев дал команду, и летчики двинулись вдоль стоянок строем по три, экипаж за экипажем. Полбин быстрой легкой походкой шел в стороне и говорил что-то Дробышу. На середине пути Дробыш коснулся козырька фуражки, остановился, дослушал последнюю фразу командира корпуса и направился обратно, к штабу.
      В конце аэродрома летчики выстроились полукругом, открытым в сторону полигона. Полбин сломал гибкую ветку орешника и, оборвав листья, превратил ее в указку.
      Пчелинцев доложил ему, что личный состав собран для выслушивания задачи, и сделал шаг в сторону.
      Полбин взмахнул прутиком, опустил его к начищенному сапогу.
      - Товарищи, - сказал он, - авиация существует для того, чтобы помогать пехоте, вообще наземным войскам; помогать им, взаимодействовать с ними. Это понимают все. Уясняя каждую нашу задачу, мы должны исходить из этой общей установки. В ближайших операциях нам придется бить по целям, которые называют малодоступными. Это будут переправы, мосты, а иногда даже отдельные огневые точки противника, его артиллерийские батареи. Что значит промахнуться в этом случае? Это значит поставить под удар своих. Кого - своих?..
      - Пехоту, - сказал Белаш и смутился, так как его голос одиноко прозвучал в тишине.
      - Правильно, пехоту. Значит, нужно каждую бомбу класть в цель. Теперь смотрите... Он указал прутиком в сторону полигона:
      - Малый круг с крестом - цель. Ее размеры выражаются в нескольких метрах. Это вражеская долговременная огневая точка, дот. Трудно поразить такую цель? Он быстро повел глазами по лицам. - Лейтенант Плотников! Ваше мнение?
      Плотников вздрогнул, моргнул белесыми ресницами:
      - Нелегко, товарищ полковник! - и добавил поспешно: - Но если это дот, то я его любой ценой разделаю!
      - А если пока только мишень?
      - Тоже.
      - Что "тоже"?
      - Ну, уничтожу.
      - Любой ценой? - Полбин склонил голову набок, сощурился, ожидая ответа. Плотников медлил только секунду:
      - Да.
      - Неверно! Плохой ответ, не годится. Не любой ценой, а точным попаданием с первого захода! Положенным количеством бомб - и не больше.
      - Как утку влет, со вскидки, - сказал низким басом Пчелинцев. - И не дуплетом, а из одного ствола...
      - Правильно, охотник! - едва заметно улыбнулся Полбин. - Можно даже дуплетом - ведь бомбим часто серией, - но с одного захода, с одного выстрела. Чем дольше будешь висеть над целью, тем скорее тебя зенитки снимут. "Любая цена" может оказаться ценой жизни. Стало быть, точность расчетов, точность удара - первое требование...
      Глава III
      Генерал-майор авиации Крагин, заместитель командира корпуса по политической части, был старше Полбина годами. Безусым юнцом он участвовал в гражданской войне, а затем долгое время находился на политической работе в самых различных родах войск, исключая только флот. Был комиссаром кавалерийского эскадрона, артиллерийского дивизиона, работал в саперных войсках, в мотомеханизированной дивизии, в войсках связи. Перед самой войной попал в авиацию.
      И везде, куда бы его ни посылала партия, он помнил одно: техника техникой, а главное все-таки люди.
      Он умел командовать по-кавалерийски, растягивая слова, знал толк в "аллюрах", "вольтах", мог собрать и разобрать полевой телефонный аппарат и устранить его неисправность, знал устройство и режимы работы танкового мотора, хорошо разбирался во всех видах авиационной техники, но лучше всего знал советского солдата, все этапы роста которого прошел сам - от вестового командира роты до генерала. Если бы в служебных анкетах, в графе "профессия", было принято писать "комиссар", Крагин мог бы сказать это о себе с полным правом.
      Он был среднего роста, полный, с добродушным круглым лицом, которое становилось строгим, когда он, делая доклады на собраниях, надевал очки в светлой оправе. Обычно очков он не носил. Припухшие верхние веки придавали его лицу постоянное выражение только что проснувшегося человека. Это выражение не исчезало, даже если Крагину приходилось провести одну-две ночи без сна.
      Минувшую ночь Крагин почти не спал. До двух часов он знакомился с партийными документами летчиков, прибывших из запасных полков, а в пять утра начались полеты в дивизии Рубакина. Крагин был на аэродроме вместе с Полбиным, а когда тот улетел к Дробышу, остался на совещании комсоргов подразделений. На совещании обсуждался вопрос о мерах помощи молодым летчикам, осваивающим пикирование. Это была важная, едва ли не центральная задача дня, и Крагин считал своей обязанностью участвовать в каждом таком совещании.
      Теперь он ехал в дивизию Дробыша. Машина быстро катилась по ухабистой дороге, изрядно искромсанной гусеницами танков. По обеим сторонам поднимались хлеба, густо обсыпанные пылью. Светло-синие васильки и нежноголубые волошки утратили свой натуральный цвет.
      Крагин молча смотрел вперед и думал о командире корпуса, с которым работал уже третий месяц. Полбин сразу понравился ему своей прямотой, умением принципиально подходить к решению и больших и малых вопросов, а особенно тем, что он, приступая к делу, которое касалось всего соединения, начинал с партийной работы. "Надо поднимать партийные массы, Филипп Иванович", - говорил он тотчас же по получении важных приказов командования. У Крагина был большой личный опыт, но он не считал свое самолюбие ущемленным, если Полбин сам подсказывал план проведения партийных активов и других мероприятий, то-есть как бы перехватывал инициативу у заместителя по политической части.
      Единственное, что поначалу казалось ему неправильным в действиях командира - это стремление Полбина лично проводить занятия с летчиками на всех аэродромах. В разговоре с командиром дивизии Рубакиным, резким, самолюбивым человеком, Крагин пытался выяснить его точку зрения на этот вопрос и убедился, что Рубакин не совсем доволен частыми визитами командира корпуса. Рубакин считал, что его подвергают излишней "опеке".
      "Так ли это? - думал Крагин. - Нет, пожалуй, Рубакин не прав. Если бы у него был опыт Полбина как летчика, тогда обида была бы резонной. И даже не столько важен здесь летный опыт, сколько умение проводить занятия, находить правильную методику. Нет сомнения, Иван Семенович именно эту цель и преследует: показными занятиями научить всех своих командиров работе с молодняком".
      Машина подошла к аэродрому, но вынуждена была остановиться на окраине летного поля: садились самолеты. Крагин подсчитывал их, насчитал девять. Значит, вернулись все. Генерал догадался, что это девятка, которую в этот день должен был повести Дробыш, - вылет обученных экипажей.
      Крагин подъехал к командному пункту, когда Дробыш в шлемофоне, с планшетом в руках докладывал Полбину о полете. Они вместе смотрели на карту и не заметили тихо подъехавшей машины. Крагин прислушался, не открывая дверцы.
      - Сколько их там? - спросил Полбин.
      - Нельзя было подсчитать, зенитки мешали, - ответил Дробыш. Он часто сыпал словами, и они казались маленькими, круглыми, подстать ему самому. - Но я сфотографировал, товарищ полковник, сфотографировал... - последнее слово он растянул с ударением.
      - Надо сейчас же проявить пленку и дешифровать. Распорядитесь.
      - Сейчас сделаю, - ответил Дробыш и пошел к землянке.
      - Побыстрее! - крикнул ему вдогонку Полбин. - Да спросите Пчелинцева насчет Панина...
      - А что? - повернулся на ходу Дробыш. Увидев Крагина в машине, он приложил руку к шлему в знак приветствия. Крагин кивнул, открыл дверцу.
      - Он скажет! - Полбин повернулся. - А, приехал, Филипп Иваныч! Подкрался и молчишь...
      - Не хотел мешать, - сказал Крагин. - Что там Дробыш нашел?
      - Аэродром. Большой базовый аэродром немцев. Стягивают силы.
      - Он его бомбил?
      - Кто, Дробыш? Нет, обнаружил на обратном пути, когда уже без бомб шел. Но база, видимо, большая. Немцы его долго прятали. Судя по всему, это аэродром, на который подтягиваются резервы. Оттуда они будут разлетаться на оперативные точки. Надо бы их упредить. - Полбин потер кулак о кулак.
      - А как это сделать? Послать еще девятку?
      - Думаю, днем не разрешат. Там очень сильная зенитная охрана, будут потери. Ночью бы надо... Ты обедал?
      - Нет.
      - Пойдем пообедаем.
      Они вошли в лес. В столовой было уже пусто. Присев у края стола, они подождали, пока проворная Катя подала им суп.
      - Ты, я вижу, всласть полетал, Иван Семеныч, - сказал Крагин, подсаливая и без того соленый суп.
      - Всласть! Ты только послушай: "бочки" вертел.
      - На "Петлякове"?
      - Да.
      Крагин удивленно поднял брови.
      - Ты?
      - Сначала Панин, а потом я. Панин - это разведчик, знаешь?
      - Знаю. Так неужели "бочка" получается?
      - Отлично получается. - Полбин довольно усмехнулся. - Панин, оказывается, давно с такой мыслью носился, расчеты составлял, обдумывал. Потом вырвался в воздух на свежих моторах и крутнул. Не утерпел, говорит...
      - Значит, без ведома командования? Это ты насчет "бочек" Дробышу сказал, чтоб узнал у Пчелинцева?
      - Да. Я думаю, что за самовольничанье Панину трое суток по меньшей мере полагается. Надо для порядка...
      - Постой, Иван Семенович, - глаза Крагина стали совсем маленькими, - но ты и сам "бочки" делал? Как же так?
      Полбин понял намек и рассмеялся.
      - Во-первых, я делал потом, а наказание полагается зачинщику. А во-вторых, если бы не закон дисциплины, требующий взыскивать за нарушения, я бы Панина простил.
      - Пока не вижу логики.
      - Объясню. Я тебе рассказывал о Синицыне?
      - Да. Его дело будет разбираться в партийном порядке.
      - Следует, конечно. Так вот Синицын болтал, что "Петляков", дескать, тяжеловат, с трудом маневрирует в зоне зенитного огня. Это, безусловно, ерунда, сам Синицын тяжеловат, а не "Петляков". Но такой слушок на молодняк может повлиять, помешает в учебе. И тут панинская дерзость весьма кстати. Его опыт доказывает изумительную маневренность нашей машины, во-первых. Он доказывает ее высокий запас прочности, во-вторых. С этой точки зрения "бочки" Панина есть выступление новаторское...
      Крагин отложил ложку, улыбнулся:
      - Вот теперь вижу логику. И к твоим "во-первых" и "во-вторых" добавил бы третье: опыт Панина доказывает, что "Петляков" способен не только обороняться от вражеских истребителей, но и наступать на них в вынужденных случаях.
      - Тоже правильно.
      - А в-четвертых, хочу поделиться с тобой некоторыми соображениями. Это не находится в прямой связи с панинским опытом, но близко по теме. Я думал насчет того, как нам усовершенствовать систему поощрения молодых...
      Крагин отодвинул пустую тарелку, взял второе - залитое дымящимся соусом мясо с рисом.
      - Зачем так много, я растолстею, - шутливо сказал он Кате, на что та ответила, убегая к очагу:
      - Кушайте на здоровье!
      Полбин уже собирал вилкой последние крупинки риса на тарелке и исподлобья поглядывал на Крагина. Вопрос о поощрениях для летчиков он сам обдумывал раньше и ждал, что заместитель окажет ему многое из того, что у него самого созрело как план. Крагин заговорил:
      - Лучшие у нас награждаются орденами. Но еще до того, как человек совершит подвиг и получит правительственную награду, он ведь тоже растет, переходит от ступени к ступени, совершает какие-то незаметные для окружающих, но для него важные - выразимся так - маленькие подвиги...
      - Да, да, - торопил Полбин, большими глотками отхлебывая из стакана янтарный яблочный компот.
      - Мне сегодня комсомольцы у Рубакина одну мысль подсказали. Надо каждый день выделять лучшие экипажи. Ежели так: написать на киле самолета "лучшее звено" или что-нибудь в этом роде... Потом фотографии. Есть художники, твой Чибисов например; пусть разрисуют, раскрасят лист картона, расклеят фотографии героев боев, учебы. Ежели скрепить подписями командования, у людей будет память о фронте, о битвах за Родину...
      Полбин поставил на стол стакан, положил одну на другую тарелки, сверху ложку, вилку и отодвинул их на край.
      - Дальше, - сказал он, перебивая Крагина. - Скажем, делает летчик пятидесятый вылет. Отбомбился, возвращается. Его на аэродроме уже ждут. На старте - представители командования, партийной организации... Так? Тут же плакат с поздравлением всему экипажу... Кому не приятно, а? Он, может, в горячке боев забыл, какой у него вылет, а здесь помнят и поздравляют! Принимается, товарищ генерал?
      - Принимается, товарищ командир корпуса. Разработаем, - Крагин был очень доволен разговором.
      - А я приказом поддержу. Да, когда актив у Рубакина?
      - На послезавтра договорились. С вопросом о штурманской подготовке и сколоченности экипажей.
      - Хорошо. В самую точку.
      Крагин сощурился, глаза сделались щелочками.
      - Доклад твой, Иван Семенович?
      - Мой? - Полбин склонил голову набок. - Что - некому больше?
      - Есть. А все-таки лучше доклад командира...
      - Добро, за мной.
      За кустами послышались голоса, кто-то напевал:
      "Ой, ты Галя, Галя молодая..." На поляну вышла группа летчиков. Пришли обедать экипажи, летавшие с Дробышем. Увидев Полбина и Крагина, передние остановились.
      - Давайте, богатыри, - сказал Полбин, поднимаясь со скамьи. - Мы уже пообедали, а вы, наверное, быка съесть готовы. - Он пошел навстречу летчикам. - Кто из вас видел немецкий аэродром на обратном маршруте?
      - Я! Я! - раздались голоса.
      - Самолетов там много, Скоробогатов? - обратился он к рослому капитану с красивым, мужественным лицом.
      - Зениток больше, товарищ полковник, - смело ответил тот. - Не дали подсчитать. Но, думаю, до сотни будет. И стоят крыло в крыло, как на параде.
      Полбин задал еще несколько вопросов и сказал летчикам, чтоб садились за стол. Когда им подали суп, Крагин подошел к Скоробогатову, пощупал руками его тарелку. Она была холодная.
      - Попробуйте, - сказал он капитану. - Остыл?
      Тот хлебнул ложку.
      - Тепловатый.
      Полбин шагнул к столу. Потом обернулся, ища глазами заведующего столовой. Старшина, стоявший у очага, поспешно провел рукой по пуговицам гимнастерки и подбежал к нему.
      - Почему суп холодный? - строго спросил Полбин.
      - А он с огня, товарищ полковник. Печка дымит немножко.
      - А мне какой подавали? Тоже с огня?
      - Из термоса, товарищ полковник. Расход на штаб дивизии оставлен, простодушно сказал старшина, чувствуя, что выдает себя, но не видя возможности вывернуться.
      Полбин сжал губы, помолчал.
      - Сейчас же заменить суп, - сказал он раздельно. - И запомните: в следующий раз, когда полечу "бочки" делать, возьму вас с собой в кабину стрелка. Вот тогда попросите супа с огня...
      За столами раздался смех. Старшина растерянно сказал "есть" и побежал к очагу.
      Полбин вместе с Крагиным отошел к деревьям, остановился, подождал, пока летчикам подогрели суп.
      - Пойдем, Филипп Иванович. Я бы его охотно запихнул в кабину, но, кажется, и так обойдется.
      Они прошли на командный пункт. Их встретил Дробыш с еще влажными аэрофотоснимками.
      На вражеском аэродроме было около ста самолетов Ю-88. Рядом виднелись крестики поменьше - истребители.
      - Сильная охрана, - сказал Полбин. - За вами "Мессеры" не гнались?
      Дробыш ответил:
      - Пылили на полосе, когда я проходил. Взлетали, должно быть. По я увел своих на повышенной скорости.
      - Да, днем, пожалуй, пробиться будет трудно, - сказал Полбин, размышляя. Кто у вас хорошо летает ночью? Ляхов?
      - Ляхов, комэск.
      Полбин положил снимки на стол, обернулся к сидевшему у маленького окошка Крагину:
      - Нельзя упускать, Филипп Иванович. Если их ночью не накрыть, завтра след простынет.
      - А ежели они уже ушли?
      - Не должно быть, - быстро заговорил Дробыш. - Если так густо на одном аэродроме натыкано, значит оперативные площадки у немцев еще не готовы. Некуда разгонять. Может, и завтра некуда будет.
      - Нет, завтра можем опоздать, - решительно сказал Полбин. - Тут промедление смерти подобно. Прикажите Ляхову готовиться к ночному. Полетит со мной.
      - Разрешите мне, товарищ полковник, - сказал Дробыш. - Я ведь уже видел аэродром, найду.
      - Ничего, найду сам. Отдайте приказание. Вы не обедали еще, полковник?
      - Нет, - удивился Дробыш.
      - А вас там горячий суп в термосе ждет. Старшина, завстоловой, прямо истосковался, выглядывая начальство. От тоски летчиков холодным супом кормить стал.
      Дробыш покраснел. Он никогда не чуждался летчиков, после полетов обычно ходил в столовую вместе со всеми. А тут один раз так пришлось, и командир корпуса уже на непорядок налетел... Но ведь сам приказал проследить за дешифрированием снимков. Что важнее? Да в конце концов есть еще люди, обязанные следить за питанием летчиков: командир полка, командир БАО, начпрод... Дробыш встретился взглядом с Крагиным. Тот смотрел добродушно, но глаза его говорили: "А все же командиру дивизии такими вещами интересоваться надо..."
      Дробыш снял с обшитой досками стены свою фуражку.
      - Так я с вашего разрешения пойду пообедаю...
      - Приятного аппетита, - просто сказал Полбин. - Я побуду здесь.
      Из окошка, выходившего на запад, в землянку строились красноватые лучи солнца. Золотой столб, в котором мелькали пылинки, косо упирался в деревянный пол из горбылей. За тонкой стеной слышались телефонные звонки, шуршала бумага, раздавались неясные голоса.
      Крагнн решил поговорить с Полбиным о том, что было предметом его размышлений в машине. Сейчас для такого разговора был прямой повод. Пригнувшись к столу, чтобы лучше видеть лицо Полбина, отделенное солнечным столбом, Крагин спросил:
      - Почему ты, Иван Семенович, не разрешил лететь Дробышу? Командир дивизии опытный летчик. Может подумать, что ему не доверяют.
      - Не подумает. Он знает, что ночью я летаю лучше. У него такого опыта нет.
      - Но его опыт достаточен, чтобы выполнить задание. Ты ведь сам уверен в этом.
      - Уверен. И все же полечу сам. Задание можно выполнить и хорошо и удовлетворительно. А нужно - отлично.
      - Все зажечь?
      - Да. Превратить эту базу в сплошной пожар. Ведь ты сам понимаешь, Филипп Иванович, что это значит. - Полбин тоже наклонил голову, глядя на Крагина из-под солнечного столба. - Допустим, уцелеет там половина самолетов. Так? Завтра они уйдут на другие точки. Послезавтра пойдут на нас. Нашим истребителям нужно гоняться за каждым, уничтожать по одному. Сколько сил затратить придется! А тут р-раз - и собирай огарки!..
      Полбин хлопнул по столу руками с растопыренными пальцами, как бы покрывая что-то сетью.
      "Нет, это не подход, - подумал Крагин. - Он безусловно прав, и я буду выглядеть смешным, если прикинусь, что этого не понимаю. Надо без всяких обиняков..."
      - Я тебе скажу прямо, почему так поставил вопрос, - сказал он. - Мне кажется, что ты в иных случаях неправомерно берешь на себя часть работы других. Делаешь то, что должен делать командир полка, командир дивизии...
      - Например? - перебил Полбин. - Слежу за тем, чтобы летчиков хорошо кормили?
      - Нет, конечно. Это и твоя и моя обязанность. Я о другом. Тебе не кажется, что в тех случаях, когда ты лично проводишь занятия с летчиками, их непосредственные командиры немножко... ну, скучают?.. Не кажется?
      - Нет, - отрезал Полбин. - Не скучают они, потому что учатся. Я их учу, как проводить занятия. Показываю личный пример - это долг старшего командира. Сам знаешь, на этом строится обучение в армии...
      Полбин воодушевился, заговорил энергично, резко:
      - Я начал с инструктора. Что делал? Показывал учлету, как летать. Он делал так, как я, и учился летать. Если он потом, научившись, допускал грубые ошибки, я его ставил вертикально и отчитывал, потому что было уже с кого требовать! Так и сейчас. Пусть Рубакин поворчит, что я его подменяю, но он у меня учится все же! А когда научится, тут я ему ворчать не дам! Заставлю работать самого!..
      Крагин положил локоть на стол и, заметив под ящичком телефонного аппарата книгу в потрепанном переплете, вытащил ее, стал перелистывать.
      - Штабом мы занимаемся мало, Иван Семенович, - сказал он спокойно и даже лениво, как будто не сам начал разговор, вызвавший у Полбина такую горячность. - Генерал Грачев очень дельный работник, я знаю его давно, но в оперативном отделе, ежели разобраться, у него не все помощники хорошие.
      - Грачеву я вполне доверяю, - сказал Полбин. Он академию окончил. А помощников ему подберем, дай только срок. Что это за книга?
      Крагин подвинул ему книгу. Это был "Чкалов" Николая Боброва.
      - Читал, - сказал Полбин. - Нравится мне эта книжка. А я ведь с Чкаловым встречался. Говорил тебе об этом?
      - Говорил. В Чите?
      - Да, в тридцать шестом. Эх, жаль, нет Чкалова... - Полбин задумчиво повертел книгу в руках. - Вот интересно, если бы Чкалову корпус дали, как мне, с чего бы он начал? - Подумав минуту, он заключил убежденно. - С этого бы и начал. Он умел учить примером.
      - Пошел бы по твоим стопам? - пошутил Крагин не без тайного желания услышать, насколько скромен будет ответ.
      - Нет. Это мы идем по его стопам. - Полбин бережно провел рукой по шершавой обложке, положил книгу на стол. - Смотри, как затрепали. Все любят книги о летчиках, а их раз, два - и обчелся...
      - Есть записки Байдукова, записки Расковой. - начал перечислять Крагин.
      - Ну вот, раз, два - и обчелся. Это все записки, а романов, повестей о летчиках нет.
      - "Небо и земля" Саянова, - продолжал Крагин, но тут же должен был признать: - Да, пожалуй, кроме книги Саянова, романов больше нет.
      - А надо. Вот у моряков какая литература: Станюкович, Новиков-Прибой, десятки других книг. Интересные книги о романтике трудной профессии. А ведь мы им сродни, наша работа в голубом океане разве не интересна? У меня сын растет, в авиацию пойдет, возможно. Кто ему в юности хорошую книгу о летной профессии даст?
      - Ты забываешь, Иван Семенович, что флот существует уже сотни лет, а самолеты появились совсем недавно...
      - Все равно надо книги о летчиках создавать, - сказал Полбин с таким видом, как будто это было делом, до которого не дошли его хозяйские руки: если бы ему дали писателей, он бы их организовал...
      Солнечный столб переместился в угол землянки и скоро погас. Стекло стало голубым. Полбин взглянул на часы.
      - Дробыш, видно, очень проголодался...
      - Нет, наверное, он выясняет, почему суп был холодный. Я думаю, что об этом случае уже Блинников знает.
      Блинников был начальник района авиационного базирования, очень строго, подчас жестоко расправлявшийся с интендантами, на которых поступали жалобы от летчиков.
      - Тогда старшина обойдется без моей прокатки на "Петлякове", - сказал Полбин. - Ну-ка, позвоню я Николаю Ксенофонтовичу и пойдем наверх.
      Он покрутил ручку телефонного аппарата.
      - Соедините меня с двадцать шестым. Кем занят? Нет, разъединять не надо, я подожду... Да-да, позвоните мне... Грачев с Блинниковым разговаривает, сказал он Крагину, кладя трубку на аппарат. - Ты угадал, пожалуй, Филипп Иванович.
      Зазвонил телефон.
      - Николай Ксенофонтович? Это Полбин. Из высшего хозяйства меня не спрашивали? Так. Хорошо, знаю. А что из частей? Какие неприятности? - Полбин некоторое время внимательно слушал, тихонько дул в трубку. - Та-ак. Но там ведь саперы все осматривали. В овраге? А что его в овраг понесло? Та-ак... Он прикрыл трубку ладонью и вполголоса спросил Крагипа: - Сможешь сейчас съездить к Рубакину? Там че-пэ. - Крагин кизнул и поднялся. Полбин сказал в трубку: - Сейчас туда выезжает Филипп Иванович. Да. Я буду на аэродроме до двадцати часов. Звонить можно сюда. Потом вылетаю в ночной. Что? Да, по этому самому, пока он не разлетелся. В двадцать три часа я буду в штабе, приеду на машине Дробыша.
      - Что случилось? - спросил Крагин, нетерпеливо ждавший конца разговора.
      Полбин тоже встал.
      - Ехать тебе нужно не на основную точку Рубакина, а на совхоз. Подорвался на немецкой мине моторист Алиев. Собирался рыбу удить, пошел в овраг этот, знаешь, около аэродрома - червей искать. Отделался легко, переломом ноги...
      - Но там минеры Блинникова работали! Это уже после армейских саперов...
      - Овраг осмотрели плохо. А все дело в том, что дисциплина у Максимова не на высоте. Командиры не знают, где их люди...
      - Я поехал, - сказал Крагин, беря фуражку.
      - Идем. Я проверю, как там с вылетом.
      Когда стемнело, Полбин в паре с командиром эскадрильи майором Ляховым вылетел на бомбежку немецкого аэродрома. После первого налета аэродром был подожжен. Полбин вернулся, самолеты подвесили бомбы и опять пошли "бить по огоньку". Немцы не смогли ни растащить горящие самолеты, ни поднять в воздух исправные, так как Полбин с самого начала вывел из строя взлетную полосу, метко сбросив на нее серию бомб. Два "Петлякова", прорвавшиеся сквозь жестокий зенитный огонь, сделали свое дело. Но на обратном пути на них накинулись ночные истребители Ме-110, двухмоторные самолеты с длинными, тонкими фюзеляжами, получившие прозвище "худых" и "тощаков". Один "худой" увязался за "Петляковыми" и под покровом темноты дошел с ними до аэродрома посадки. Ляхов приземлился первым. Когда он был уже на земле, Ме-110 сбросил мелкие бомбы и вывел из строя посадочный прожектор, а сам зашел в хвост самолету Полбина и начал его обстреливать из пушек и пулеметов. Стрелок-радист Полбина был ранен. На аэродроме царила темнота, не допускавшая посадки. Горючего в баках оставалось на шестнадцать минут. Вкладывая все свое искусство в маневр, Полбин вел над аэродромом ночной бой с "худым". Немец упорно держался в незащищенном после ранения стрелка хвосте "Петлякова". Тогда Полбин пошел на хитрость. В десяти километрах от аэродрома находилась железнодорожная станция, имевшая мощное зенитное прикрытие. Полбин увел "худого" в сторону, стремительным, ловким маневром вышел из-под огня и с условным сигналом "я свой" пронесся над станцией, подставив преследователя под стволы недремавших зенитчиков. Ме-110 упал и взорвался на бугре недалеко от станции. Полбин посадил свой самолет при скудном свете нескольких плошек, отмечавших только направление захода на аэродром.
      Встречавшему его Дробышу он заметил, что околпачил "худого" с помощью маневра, подсказанного панинскими "бочками".
      Когда были проявлены аэрофотоснимки, выяснилось, что на фашистском аэродроме сожжено несколько десятков "Юнкерсов" и "Фокке-Вульфов". Самолеты стояли очень тесно, и пламя, перекидываясь с одного на другой, уничтожало их. Аэрофотоаппарат зафиксировал также несколько феерических всплесков огня. Это взрывались склады авиационного горючего, которое гитлеровцы старательно накапливали, готовясь к наступлению на Курской дуге.
      Глава IV
      Во время летних боев на Кубани старший лейтенант Александр Пашков, штурман "Петлякова", был тяжело ранен в бедро. Около двух месяцев он пролежал в госпитале в Дербенте, потом, когда начал ходить на костылях, его перевезли через Каспий, и он очутился в Ташкенте. Здесь оставил костыли, заменил их палочкой из крепкого кизила. Прошел еще одну медицинскую комиссию и получил заключение: месячный отдых.
      Александр рассчитал, что месяца будет достаточно, чтобы съездить в Читу и вернуться на указанный в документах пункт для переосвидетельствования перед отправкой на фронт.
      Путешествие предстояло трудное, неудобное, со множеством пересадок, но вынужденное сидение на одном месте было невмоготу, и Александр пустился в дорогу.
      На восьмые сутки он приехал в Читу. Квартиру Полбиных Александр нашел по адресу на конверте. Долго стучал. Наконец детский голос спросил за дверью:
      - Кто там?
      Пашков растерялся: как назвать себя? Спрашивал, должно быть, Виктор, он ему доводится племянником. Александр ответил: