Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мечом раздвину рубежи

ModernLib.Net / Серба Андрей Иванович / Мечом раздвину рубежи - Чтение (Весь текст)
Автор: Серба Андрей Иванович
Жанр:

 

 


 
Андрей Иванович Серба
 
Мечом раздвину рубежи
 
(Рюриковичи – 01)

ИГОРЬ

 

?-945

 

ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН

 
      УДК 821.161.1-311.6 ББК 84(2Рос=Рус)6-44 С 32
      Оформление В. И. Харламова
      Серба А. И.
      С 32 Игорь: Мечом раздвину рубежи: Истор. роман/ А. И. Серба. – М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство ACT», 2002. – 544 с: ил. – (Рюриковичи).
      ISBN 5– 17-014785-6 (ООО «Издательство ACT») ISBN 5-271-04391-6 (ООО«Издательство Астрель»)
      О жизни одного из самых прославленных героев Древней Руси, великого киевского князя Игоря (?-945) рассказывает роман известного писателя-историка Андрея Сербы.
      УДК 94(47)(092) ББК 63.3(2)44-8
 
      Великий киевский князь Игорь, наряду с князьями Рюриком, Олегом, Святославом и Владимиром, принадлежит к числу тех, с кого начиналась история государства Российского...
      Из энциклопедического словаря. Изд. Брокгауза и Ефрона, т. ХПА, Спб., 1894
      ИГОРЬ РЮРИКОВИЧ -великий князь Киевский, сын Рюрика. Умирая (879), Рюрик вручил правление и малолетнего Игоря Олегу. Игорь начал княжить лишь после смерти Олега, в 912 г. Брак Игоря с Ольгою летопись относит к 904 г. Едва смерть Олега стала известной, древляне и другие племена восстали, но Игорь заставил их смириться, а воевода его Свинельд покорил угличей и взял их город Пересечень, за что и получил их землю в управление. В 914 г. близ пределов России явились впервые печенеги, которых Игорь встретил с многочисленным войском. Печенеги, не решаясь вступить в бой, заключили с Игорем перемирие на пять лет.
      Игорь – первый русский князь, о котором сообщают иноземные писатели (Симеон Логофет, Лев Грамматик, Георгий Мних, Кедрин, Зонара, продолжатели Феофана и Амартола, Лев Диакон, кремонский епископ Лиутпранд). В 941г. Игорь предпринял поход на Грецию. С флотом в несколько сот ладей Игорь пристал к берегам Вифинии, распространил свои опустошения до Воспора Фракийского и подступил к Константинополю. Греческий флот был в то время в отсутствии, в походе против сарацин. Тем не менее суда Игоря не выдержали «греческого огня» и сам он спасся только с десятью судами. В 944 г. Игорь при содействии варягов и печенегов возобновил свое нападение на Грецию, но греческие послы встретили его еще по эту сторону Дуная и предложили выкуп, вследствие чего Игорь возвратился в Киев. В 945 г. прибыли в Киев греческие послы для подтверждения этого мира; с ними Игорь отправил в Царьград собственных послов, которые и заключили договор, приводимый летописцем под 945 г. Договор этот неизвестен византийским историкам, что послужило Шлецеру одним из главных оснований к сомнению в подлинности его, но позднейшие исследования устранили эти сомнения. В этом наиболее пространном из договоров русских с греками Х в. весьма много положений частного международного права, в которых усматривали древнерусские народные обычаи; на основании их Эверс нарисовал цельную картину нашего древнего юридического быта. Сергиевич, утверждая, что положения эти действовали только на греческой территории, и притом в столкновениях греков с русскими (а не русских между собою), доказывает, что при составлении этого договора русские обычаи принимались во внимание лишь постольку, поскольку не противоречили стремлению греков наложить узду на примитивные нравы Руси, и в частности на господствовавшее у нее начало самоуправства. Этим значение договора как источника русского права в значительной степени умаляется, зато выдвигается другая сторона договоров русских с греками как первых по времени памятников, в которых выразилось влияние на Русь Византии. Кроме племен, обитавших по обе стороны Верхнего и Среднего Днепра, владения Руси при Игоре распространялись, по-видимому, на юго-восток, до Кавказа и Таврических гор, на что указывает статья договора 945 г., обязывавшая Игоря не допускать нападений черных болгар (т. е. болгар, обитавших на Нижней Кубани и в восточной части Крыма) на Корсунь и другие греческие города в Тавриде, а на севере достигали берегов Волхова, что можно вывести из указания Константина Багрянородного на то, что при жизни Игоря в Новгороде княжил сын его Святослав. Смерть Игоря летопись относит к 945 г. Случилась она на полюдье. Не удовольствовавшись данью, уже полученной с древлян, Игорь с небольшою частью дружины вернулся к ним за новой данью, но древляне, и именно жители Коростена, с князем своим Малом во главе, возмутились и убили Игоря. По словам одного византийского историка (Льва Диакона), древляне привязали его к верхушкам двух нагнутых друг к другу деревьев, а потом отпустили их – и Игорь был разорван.

Часть первая КАСПИЙ

      Сын, боги даровали тебе счастье родиться русичем! Ты получил от них два великих дара. Ты волен, как ветер, и лишь ты творец собственной судьбы. Ты сделал свой первый вздох на священной земле предков, которая отныне стала твоей. Однако у тебя, вольного и гордого внука Перуна, несметное число ворогов. Тех, что издавна желают лишить тебя воли и превратить в своего раба. Тех, что во сне и наяву мечтают уничтожить твой народ и отнять у тебя родную землю. А посему, помимо даров Неба, прими дар и от меня, своего отца. С ним ты отстоишь собственную волю, сбережешь честь и славу пращуров, защитишь от недругов Русь! Микула медленно, не отрывая глаз от лица сына, отстегнул от пояса меч, рванул из ножен. Лучи солнца, попадавшие в горницу через приоткрытую Людмилой дверь, ярко заиграли на широком прямом лезвии, тускло замерцали на украшенной серебром с чернью рукояти. Коротко размахнувшись, Микула всадил клинок в пол перед колыбелью сына. Нагнувшись, положил рядом с мечом ножны, выпрямился.
      – Сын, от Неба и отца ты получил три неоценимых дара,о которых мечтает каждый смертный. И ежели ты вступил в сей мир просто русичем, то сейчас стал русичем-воином, внуком Перуна! Отныне твоя судьба нерасторжима с судьбой Руси, а потому да благоволят к тебе наши боги!
      Микула тряхнул головой, отбрасывая с лица волосы, надел шлем. Всмотрелся напоследок в лицо сына, развернулся, направился к двери. И лишь когда он переступил порог горницы, Людмила шагнула ему навстречу. Ей хотелось броситься мужу на шею сразу, только он появился на подворье и соскочил с коня, но, внучка и дочь воина, она с первого взгляда поняла – покуДа этого делать нельзя. Помимо десятка воинов-порубежников Микулы, она приметила среди въехавших на подворье всадников двух гридней великого князя и догадалась, что в Киев муж прибыл по княжьему зову, а не пожаловал по собственной воле.
      Ежели по пути к великокняжескому терему он свернул домой, то вовсе не для встречи с женой. Ему надлежало выполнить святой и непреложный закон воина-русича – напутствовать на служение Руси нового воина, коему в уготованный Перуном урочный час следовало сменить отца на многотрудной стезе защиты родной земли и приумножения воинской славы предыдущих поколений русичей. Наставляя сына на бранный путь и вручая отныне его судьбу и жизнь в руки Перуна, бога русичей-воинов, Микула исполнял долг перед Небом и Русью, а этот долг был выше долга перед великим князем. Ибо нового воина-русича посылали на землю боги, в то время как великий князь был лишь простым смертным, одним из многих внуков Перуна.
      Людмила прильнула к мужу, заглянула в глаза.
      – Так скоро уходишь?
      – Великий князь ждать не привык. Коли велено прибыть с порубежья, значит, дело спешное.
      – Когда увижу тебя снова?
      – Как только освобожусь.
      Микула рывком оторвал Людмилу от пола, держа перед собой на вытянутых руках, несколько мгновений разглядывал ее. Зарылся лицом в густые волосы жены, прошептал на ухо:
      – Коли б не великокняжеские гридни на подворье, ни за что не расстался с тобой так быстро. Верь.
      – Верю.
      Людмила выскользнула из рук Микулы, поправила волосы, уступила мужу дорогу.
      – Иди, любый. Чем быстрее справишь княжье дело, тем скорее будешь дома. И не задерживайся на пиру, княжьи дела никогда не обходятся без застолья.
      – Не задержусь.– Микула сделал шаг и остановился.– А где Роксана? Не видел ее ни на подворье, ни в доме. У подружек или у матери в.селе?
      – В городе твоя сестра. А вот где – не знаю. Разве не помнишь, что с ней бывает, когда Олега видит?
      – Олега? Но ведь он…– Микула недоверчиво глянул на Людмилу.– Неужто и его отозвали с речного порубежья?
      – В Киеве он, вчера приплыл от порогов. А сегодня утром прискакал с печенежского рубежа Рогдай. Вся ваша тройка стародавних другов-побратимов нынче в стольном граде. Как тут Роксане голову не потерять и дома усидеть?
      – Выходит, Олег с Рогдаем тоже здесь,– задумчиво произнес Микула.– Неспроста скликает по весне великий князь своих верных боевых товарищей, неспроста.
      – Конечно, неспроста,-откликнулась Людмила.– А еще отправил он гридней за воеводами Асмусом, Свенельдом, Ярополком. Не иначе замыслил большую брань, вот и желает слышать их слово.
      – Большую брань? -Микула окинул жену подозрительным взглядом.– Что-то больно много ты знать стала, голуба.
      Людмила рассмеялась:
      – А как же иначе? Это прежде я жила в трех днях пути от Киева, а теперь, когда великий князь пожаловал тебя за бранную удаль и верную службу подворьем в стольном граде, боярские и воеводские терема у меня под боком. Хочешь не хочешь, а все новости знать будешь.
      – Желаешь знать – знай, только не забудь, что от великого князя я сразу прискачу домой. Надолго ли – не ведаю, но прискачу обязательно.
      – Не забуду, любый. До встречи…
      Всю дорогу до великокняжеского терема мозг Микулы занимала одна мысль – зачем одновременно понадобились в Киеве он, Олег и Рогдай? Все Игоревы отроки, бывшие его любимейшими товарищами по детским играм, затем ближайшими другами-братьями в дружине, ставшие ныне из рядовых воинов его вернейшими сотниками. Случайно ли вышло, что они оказались в Киеве прежде, чем туда успели пожаловать воеводы, доставшиеся Игорю от его предшественника князя Олега? Если нет, то как это увязать с большим походом, о котором судачат уже киевские женщины? Неужто им, Микуле, Олегу и Рогдаю, в планах нового великого князя уготована роль куда большая и значимая, чем обыкновенных сотников?
      Эта мысль не отпускала его и тогда, когда он предстал перед Игорем.
      – Челом тебе, великий князь,– громко сказал Микула, останавливаясь на пороге гридницы и снимая с головы шлем.
      Игорь, стоявший у окна спиной к двери, медленно обернулся, и взгляды их встретились. Микула поразился произошедшей за последнее время с великим князем перемене. Казалось бы, перед ним всегдашний Игорь: высокий, плечистый, пышущий здоровьем и силой, не уступавший своим Дружинникам и воеводам ни в чем ни на бранном поле, ни за пиршественным столом, ни в воинских потехах на тризне У погребального костра. И все-таки нечто изменилось в великом князе: не чувствовалось в его покатых плечах и бугристых от мышц предплечьях заключенной в них силы, ушло ощущение сжатой, словно пружина, мощи из его широкой, выпуклой груди и крепких, чуть согнутых в коленях ног, готовых в любой миг перенести хозяина в прыжке на скамью ладьи либо бросить его в седло скакуна.
      Пожалуй, все заключалось в глазах Игоря: отстраненных, потухших, словно смотрящих внутрь себя и живущих своей собственной жизнью. Оттого и казалось, что в гриднице два великих князя: один прежний, знакомый, полный сил и здоровья, и другой – неведомый, чужой, нерешительный и безвольный, не имеющий ничего общего с тем отважным и решительным Игорем, каковым привык его видеть Микула. Но, возможно, это лишь игра ярких солнечных лучей, щедро льющихся на лицо великого князя сквозь окно гридницы? А может, Микула застал его в ту редкую минуту, когда великий князь становится обыкновенным мужчиной, погруженным в мысли о жене, семье, домочадцах? Разве совсем недавно сам Микула не превратился из бесстрашного сотника порубежной стражи в обычного русича-мужа и русича-отца? Так почему не может быть такого и с великим князем?
      – Здрав будь, сотник,– ответил Игорь.– Как дела на по-рубежье? Мирно ли ведут себя хазары?
      – Покуда мирно. Как всегда, когда чужой силы переломить не могут и страшатся ее. Но лишь почуют, что она ослабла, немедля жди беды.
      – Как мыслишь, долго ли ждать беды, о коей ты пророчишь?
      – Не ведаю, великий князь. Но знаю твердо, что ненадежный союз у Руси со Степью, каждый миг нужно ждать от него лиха. Разве не столь давно не пыталась Степь пощупать нашу силу? Разве не нашим дружинам пришлось преграждать путь орде в русские пределы?
      – Было такое, сотник, хорошо помню это. Тогда орда откатилась от нашего порубежья, даже не приняв боя. А ведь степняков было намного больше, нежели конников воеводы Ярополка. Отчего же отказались хазары от своего замысла?
      – Оттого, что прежде уже не раз испытали на себе русскую силу и не забыли, какая расплата следует за их набеги. Не число дружинников воеводы Ярополка остановило степных татей, а страх перед Русью. Но стоит этому страху исчезнуть из хазарских душ – и не станет покоя на степном порубежье.
      – …Не число дружинников воеводы Ярополка остановило степных татей, а страх перед Русью,– тихо повторил Игорь слова Микулы. И было в глазах и голосе великого князя снова нечто такое, что сотнику показалось, что тот вкладывает в произнесенное свой, куда более многозначительный смысл, чем Микула.-Как мыслишь, сотник, долго ли сидеть еще в хазарских душах страху перед Русью?
      – Это зависит только от тебя, великий князь. От прежних страхов исцеляет время, а чтобы появился новый, надобно не позволять хазарам забывать о нашей силе. Всяк ворог признает только ее, лишь чужая сила делает его мирным.
      – …Зависит только от тебя, великий князь…-вновь повторил Микулины слова Игорь. И опять прозвучал в них какой-то неведомый сотнику глубинный смысл.
      Но, возможно, все это ему просто кажется? Давно не видел великого князя, за полгода отвык от разговоров, не связанных напрямую с порубежной службой, а потому ищет сейчас в своих же словах, произнесенных собеседником, некий скрытый смысл. А может, сами обстоятельства, превратившие прежнего друга-товарища в великого князя, заставляют относиться к нему и произнесенному им совсем по-другому? Например, подспудно ожидать и потому отыскивать в его словах то, чего на самом деле там нет?
      – Ты прав, сотник, как и в том, что недруги Руси признают лишь силу. Но дабы грозить недругам силой, ее нужно не только иметь, но уметь ею разумно распорядиться. Так?
      – Истинно так.
      – Тогда, может, посоветуешь, как явить ворогам силу Руси, чтобы надолго отбить у них охоту вторгаться в ее пределы? Повторить поход князей Аскольда и Дира под Царь-град? Двинуться крушить хазарские вежи на реке Итиль и Саркел(Итиль, С а р к е л – Волга, Дон. (Подстрочные примечания принадлеж атавтору), как князь Олег? Налететь вихрем на печенегов, как то может воевода Ярополк?
      – С Новым Римом и Хазарией у Руси мир. Великой кровью достался он ей, и негоже рушить то, чего добился князь Олег. Да и печенежские ханы, поклявшись в дружбе Руси, пока держат свое слово.
      – Так что получается, сотник? – насмешливо спросил Игорь.– Говоришь, что ворогам надобно явить русскую силу, а как свершить это – не знаешь. Уж не на Варяжское море или на земли ляхов вести мне дружины?
      – Зачем так далеко, ежели Русь может показать свою силу намного ближе? Это будет для ромеев и степняков куда зримее, чем твои победы на далеких от них морях и землях. К. тому же такой поход помимо урока для недругов станет напоминать всем соседям Руси, что никому из них не дозволено чинить ей зло и преграды где бы то ни было.
      – О чем говоришь, сотник?
      Голос Игоря прозвучал резко и требовательно, глаза, не мигая, замерли на лице собеседника. Его фигура напряглась, губы сжались, дыхание стало шумным и прерывистым. Неужто ему, Микуле, не столь давно привиделась в глазах великого князя нерешительность, а в его облике – безволие? Нет, перед ним и тогда, и сейчас был прежний боевой друг-товарищ, а если Микуле что-то и показалось, дело не в Игоре, а в нем самом. По-видимому, он еще не до конца свыкся с мыслью, что его побратим стал великим князем, отчего их отношения теперь строятся совсем по-другому.
      – Показать свою силу врагам можно, сражаясь не обязательно именно с ними. Разве победа над кем-либо из соседей своих недругов не станет для них грозным предостережением, что с победителем шутки плохи?
      Взгляд Игоря стал пронизывающим, ноздри трепетали от возбуждения, в голосе чувствовалось нетерпение.
      – Верно, будет предостережением… и тем большим, чем значимее окажется победа. Но где и над кем мне одержать такую победу, сотник? Мне, великому киевскому князю, у которого сегодня все соседи – друзья, только и ждущие возможности нанести Руси удар в спину?
      – На Хвалынском море(Хвалынское море – Каспийское море.), великий князь,– незамедлительно последовал ответ.
      – На Хвалынском море? Почему там, а не в ином месте? – так же быстро спросил Игорь.
      – Знаю, великий князь, что ты всегда был далек от дел на торжище. Но скажи, неужто даже ты не заметил, насколько, в последнее время стало меньше в Киеве заморских гостей с Востока?
      – Заметил. Что с того?
      – Отвечу. Через хазарское порубежье ныне проходит впятеро меньше караванов из-за Каспия, нежели полгода назад. Я спрашивал и у именитых рахдонитов(Рахдониты – верхушка хазарских купцов-евреев, захвативших в свои руки монополию на торговлю между Китаем, Индией и Европой (от персидского «pax» – дорога и «дон» – корень глагола знать).), и у простых погонщиков верблюдов, в чем тому причина. Все в один голос заявляют, что на море совсем не стало покоя от разбойников из Гиляна и Дейлема, из Мазендаранской и Табаристанской земель. Не делают разбойники исключения и для русских купцов, грабя их наравне с другими. Так неужто великий князь Руси не вправе призвать разбойников к ответу? Неужто ему не по силам взять свои караваны под надежную защиту или оружной рукой покончить с разбойниками, уничтожив их становища на побережье и островах?
      – Вce тaк, но между Русью и Хвалынским морем лежат чужие земли,-заметил Игорь.– Не забыл этого?
      – Нет Однако помню и другое -самый большой урон от морских разбойников терпит Хазария. Так разве ее правители не пожелают покончить с этим злом чужими руками?
      – А ежели не пожелают? -прищурился Игорь.– Что тогда?
      – Тогда? -Микула внимательно посмотрел на собеседника решительно выпалил:– Тогда, значит, каган Хазарии не друг Руси и, не дозволяя ей защитить своих торговых людей, не блюдет договоров с ней. А с теми, кто не блюдет договоров, у Руси совсем иной разговор, нежели с друзьями. Кто знает, возможно, в таком случае нашим дружинам и не потребуется идти на далекое Хвалынское море,– многозначительно закончил Микула.
      – Коли нет ворога, отыщем его сами,-усмехнулся Игорь.– А не думал, сотник, захочет ли дружина безропотно следовать туда, куда ты и я ей укажем, и сражаться с ворогом, коего мы ей нашли?
      – Дружины бывают разные, великий князь, и лишь от тебя зависит, кто окажется под твоим стягом на Хвалынском море или в Хазарии. На Руси до сей поры пребывает немало варяжских ярлов, водивших дружбу с князем Олегом, и посули им богатую добычу – их викинги отправятся куда и с кем угодно. По первому твоему слову выступит против любого недруга великокняжеская дружина, к ней примкнет изрядное число воинов из других русских княжеств. А ежели противником Руси будет Хазария, на нее поднимется вся Русь, дабы расквитаться со своим исконным недругом.
      – Поднимется вся Русь…– усмехнулся Игорь.– Эх, сотник, если бы с Хазарией можно было столь легко и просто расквитаться, это давно сделали бы до нас. А то ведь сам говоришь, что она исконный недруг. К сожалению, подобных недругов у Руси не одна Хазария… Но что это мы с тобой все о недругах да походах, как будто кроме них в жизни больше ничего нет.– Он окинул Микулу взглядом, задержал глаза на его левом боку.– Вижу, что ты без меча. Значит, побывал на своем подворье и встречался с сыном?
      – Да, великий князь. По пути к тебе видел первенца и сделал ему отцовский подарок.
      – Добрый подарок преподнес сыну, сотник. Если он пойдет в тебя, то с таким булатом добьется в жизни всего, чего пожелает: чести и славы, злата и княжьего благоволения. А коли не суждено ему стать истинным внуком Перуна, не принесут ему счастья ни доставшееся от отца богатство, ни его слава-ни честь рода – все спустит с рук и втопчет в грязь.
      Истинная правда, великий князь. Я тоже при рождении получил от отца лишь меч и только меч дарю своему сыну.
      – Всего остального настоящий воин-русич добивается в жизни сам либо получает в дар от богов.
      – Помню твой меч, сотник, сам не раз держал его в руках и любовался. Знатный клинок, но ничем не худший получишь от меня в дар за будущего русича-витязя. Слышал, что великая княгиня тоже приготовила подарок Людмиле. Свой новый меч и перстень для жены получишь вечером на пиру в моем тереме.
      – Великий князь, дозволь получить меч и перстень не сегодня. Ведь не на пир покликал ты меня с порубежья, а по княжьему делу. Не знаю, когда придется покидать стольный град, я обещал Людмиле быть вечером с ней и сыном.
      – Коли обещал, ничего не поделаешь – слово надобно держать. Тем более что тебе на самом деле недолго гостевать в Киеве. Меч и перстень никуда не денутся, получишь их завтра. Приходи за ними пораньше, а вечером будешь сопровождать меня на Лысую гору к волхву-вещуну. Бывал у него?
      – Нет, но много слышал о нем. Как и о том, что Лысая гора не в чести у богов и ночью кишит нечистой силой.
      – Нечистая сила – подручные Чернобога, а мы идем к Перунову источнику. Его волхву волею богов даровано видеть сквозь время и прорицать смертным их судьбу. Ты звал меня в поход на Хвалынское море? Так почему не узнать прежде, что может ждать нас там – славная победа или позор поражения? Иначе для чего небеса наделили волхвов даром предвидения?
      – Я буду у тебя ровно в полдень, великий князь. А вечером сам Чернобог не помешает нам навестить волхва-вещуна…
      Расставшись с Микулой, Игорь возвратился к окну. Погрузившись в раздумья, он не слышал, как распахнулась дверь и в гридницу вошла Ольга. Неслышно приблизившись к мужу, она встала рядом и, поправляя волосы, словно случайно задела его локтем.
      – Не побеспокоила, великий князь? – спросила она, когда Игорь, вздрогнув от неожиданности, повернулся к ней.
      После смерти князя Олега она стала называть мужа великим князем не только на людях, но и наедине с ним. Считала, что тот ни на миг не должен забывать о своем новом положении и всегда помнить, что он ныне вознесен над всеми прочими русичами, в том числе прежними лучшими друзьями, бывшими дядьками-учителями, верными воеводами. Она стремилась добиться, чтобы Игорь как можно скорее ощутил себя полновластным великим князем, стал таковым на деле, а не только на словах. А для этого ему следовало утвердиться великим князем прежде всего в собственных глазах, начав мыслить и поступать, как надлежит одному человеку на всей необъятной Руси – ее великому князю. Только тогда она сможет стать той, кем мечтала всю жизнь после замужества – истинной великой княгиней. Великой не только потому, что являлась женой великого князя, а потому, что будет единственной и полновластной правительницей Руси.
      Но чтобы стать ею, требовалось хитростью либо силой отстранить от власти Игоря, а для этого вначале нужно было помочь ему обрести эту пока не существующую власть. Ольге предстояло превратить мужа, сегодняшнюю бледную тень его предшественника Олега, в завтрашнего настоящего великого князя. Лишь вложив великокняжескую власть в руки Игоря, она могла впоследствии отобрать ее. В этой двуединой многотрудной задаче для Ольги наиболее сложной была первая часть – как можно быстрее сотворить из мужа действительно великого князя Руси.
      – Побеспокоила? Нисколько, потому что я ждал тебя,– ответил Игорь.
      – Разве я обещала прийти?
      – Нет, не обещала. Но поскольку ты знала, что утром в Киев прибывает Микула и встречается со мной, то обязательно захотела бы узнать о нашем разговоре.
      – Вот как? Думаешь, мне, женщине, интересно, о чем великий князь беседовал со своим сотником?
      – Уверен, что да. Потому что Микула не просто сотник, а один из тех, кого ты в свое время посоветовала мне сделать опорой в возможной будущей борьбе с Олеговыми сподвижниками. Той, что могла возникнуть, не пожелай они после смерти Олега признать меня великим князем и вздумай сделать таковым кого-либо из своих. Сейчас это время пришло – Олега нет, дружина более послушна его старым воеводам, нежели новому великому князю, киевские бояре и князья земель тоже особливо не торопятся привечать меня. Так неужто тебе не интересно, зачем спешно я снял с пору-бежья и велел явиться к себе Микуле, Олегу и Рогдаю? Всем трем сотникам, коих мы вместе отобрали из простых дружинников, приблизили к себе, одарили вниманием и надежнее которых у меня сейчас нет никого во всех русских дружинах? Не поверю в это!
      – Пусть будет по-твоему,– согласилась Ольга.– Микула на самом деле не обычный сотник, и мне интересно, сообщил ли он что-либо важное? Смог ли видеть и понять на по-рубежье то, чего не дано простому сотнику?
      Он увидел все, что только можно было, а понял больше, чем мы с тобой могли предположить. Помимо этого, в его голове уже созрел план похода на Хвалынское море или Хазарию.
      Ольга не смогла скрыть удивления.
      – Но что может разуметь в подобных делах сотник?
      – Простой сотник действительно мало что может, но мы ведь говорим о Микуле. Разве не готовили мы оба из него воина, могущего в нужную минуту умом и отвагой противостоять на равных лучшим Олеговым воеводам? Сейчас он доказал, что мы в нем не ошиблись.
      – Так каков же план Микулы?
      – Почти такой же, что и наш. Отличие одно – Микула привык мыслить как воин, а не державный муж, а потому его план слишком прост и бесхитростен…
      Стараясь не упустить ничего из сказанного Микулой, Игорь передал Ольге свой разговор с ним.
      – Догадывается ли Микула, зачем потребовался тебе до начала похода? – спросила Ольга, когда тот смолк.
      – Нет. Думает, что меня интересуют положение на рубежах с Хазарией и рассказы купцов-рахдонитов о морских разбойниках на Хвалынском море. Я не стал разубеждать его.
      – Правильно. Лучше открыть ему наши сокровенные планы как можно позже. Например, в последнюю минуту перед отходом каравана Исаака.
      – Я сделаю это завтра ночью, после того как мы посетим волхва на Лысой горе. А рано утром караван купца Исаака вместе с Микулой и его воинами выступит из Киева на Итиль.
      – Хорошо, поступи так. А какую роль ты уготовил двум другим своим побратимам, Олегу и Рогдаю?
      – Для чего я держал Олега полгода в ладейной страже близ порогов? Постигать бранное дело на воде. А потому место ему в ладейной дружине. И не зря я отправлял Рогдая командовать конной сторожевой сотней на рубеж с печенегами. Теперь ему прямая дорога под начало воеводы Яропол-ка, грозы степняков.
      – Знаю, что неделю назад от хазарской стрелы погиб тысяцкий Святослав и тебе надлежит назначить его преемника. Кого прочишь на это место?
      Игорь зло рассмеялся:
      – «Прочишь»? Как бы не так! На место ушедшего к богам Святослава метит добрый десяток сотников. Из тех, что ходили с Олегом в набеги на хазар и печенегов, примучивали(Примучивать – покорять.). древлян, стояли под стенами Царьграда. И за каждым из них кроется радетель, начиная от моих ближних воевод и кончая твоими любимыми боярынями. Так что приходится больше думать не о бранных заслугах будущего тысяцкого, а о том, как бы нажить поменьше врагов.
      Ольга почувствовала, как ее бросило в жар, к лицу прихлынула кровь. Боги, неужто она слышит это от великого князя Руси? Тот, чье слово должно быть непререкаемым за-коном для каждого русича, тот, в чьей власти бросить в бои десятки тысяч воинов, не имел смелости самостоятельно назначить тысяцкого в собственной дружине! Да разве мыслимо было услышать такое от покойного Олега?! Принимать во внимание, а тем паче страшиться врагов под родной крышей и в своей дружине? Наоборот, явные недруги трепетали перед ним, а тайные недоброжелатели и завистники, коих у Олега было немало, опасались выдать себя не только поступком или словом, но даже взглядом. Только таким может и должен быть истинный великий князь! Должен быть, а ежели он пока иной, его надлежит сделать таковым! Надлежит, каких бы трудов это ни стоило!
      Пряча от мужа пунцовое лицо, Ольга опустила как можно ниже голову, тихо проговорила:
      – Понимаю тебя, великий князь. Кому хочется иметь лишних врагов? А кого ты сам желал бы видеть тысяцким вместо Святослава?
      – Я? Любого из тех, кого давно готовил на смену Олего-вым сподвижникам. Разве не достойны гривны тысяцкого тот же Микула, Олег, Рогдай?
      – Вполне достойны. Вот и поставь вместо Святослава одного из них,– спокойно произнесла Ольга.
      – И приобрести взамен кучу новых врагов? – насмешливо поинтересовался Игорь.
      – Как знать, может, в этом случае врагов как раз и не будет,– осторожно заметила Ольга.– Своих другов-побрати-мов на месте погибшего Святослава хотят видеть прежде всего воеводы Свенельд, Асмус, Ярополк. Пойди ты навстречу пожеланиям любого из них, двое других неминуемо затаят на тебя обиду, ведь этим ты отдашь предпочтение их сопернику. Не тому, кто получит гривну тысяцкого, а воеводе, который стоял за его спиной. А ежели ты назначишь тысяцким мало кому известного сотника, за которого никто не хлопотал, на кого таить обиду воеводам? Не на великого же князя? Наоборот, по здравом размышлении они будут благодарны, что ты не приблизил к себе человека воевод-соперников, хотя вполне мог это сделать. Ты, конечно, думал над этим?
      Задавая последний вопрос, Ольга лицемерила. Разве она не понимала, что, приди высказанная ею мысль Игорю, он не умолчал бы о ней и не стал страшиться пойти наперекор пожеланиям воевод? Но она, хорошо изучив характер мужа, знала, насколько тот самолюбив, а оттого нетерпим к чужой здравой мысли. Поэтому заключительным вопросом она хотела подчеркнуть, что предлагает Игорю не свое суждение, а попросту возвращает к его собственному, которое, без сомнения, уже приходило ему в голову.
      Какое– то время Игорь молчал, обдумывая услышанное, затем сказал:
      – Да, я думал над этим. Пожалуй, так и поступлю. А чтобы не настроить воевод против нового тысяцкого, сделаю следующее. Поговорю с каждым из них с глазу на глаз и объясню свой выбор тем, что в противном случае гривна тысяцкого досталась бы одному из людей его соперников.
      – И, дабы не доставлять радости своим соперникам, все воеводы смирятся и со своей неудачей, и с новым тысяцким,– продолжила Ольга.– Как мудро ты это придумал! Но кого ты решил назначить вместо Святослава? Микулу? Олега? Рогдая? Кто из них тебе больше по сердцу? Или такие дела вершат не сердцем, а головой? Наверное, ты уже заранее обдумал, назначение кого из сотников тысяцким может принести тебе большую пользу?
      – Пользу? О ней покуда думать рано. Что может сделать один верный мне тысяцкий в дружине, где за власть главного воеводы схватились Свенельд и Асмус, а мне не люб ни один из них?
      Увы, Игорь не понимал ее: он говорил о простоте и бесхитростности Микулы, а сам был таким же. Что ж, тогда ей придется подтолкнуть мысли мужа в нужном направлении. Причем сделать это осторожно, без нажима, ничем не разрушая уверенности Игоря в том, что в гриднице сейчас рассуждает и уточняет детали предстоящего похода лишь один человек – великий князь Руси.
      – Знаю, что ты их не любишь и не желал бы видеть рядом с собой в походе ни одного из них. Но нельзя обоих и оставлять дома, ибо кто знает, куда может в твое отсутствие завести их обоюдная неприязнь. Вот почему тебе пришлось взять с собой Асмуса, поручив Свенельду стеречь Русь. Но разве может понравиться это Свенельду, о жадности и корыстолюбии коего знает весь Киев? Лишив его богатой добычи в задуманном походе, ты наносишь ему самую страшную обиду из всех возможных.
      – Мне не нужен в походе никто из Олеговых воевод! Ежели он будет успешным, это поставят в заслугу их опыту и воинскому умению, ежели нет – виновником окажусь только я, не сумевший добиться победы с военачальниками, которые с Олегом никогда не знали поражений. Этот поход мой, только мой, и слава за него должна принадлежать только мне! Мне одному, великому киевскому князю! – выкрикнул Игорь.
      – Хорошо понимаю тебя, великий князь. Соседи Руси еще не знают тебя, и этим первым своим крупным походом ты покажешь, что в твоем лице Русь обрела нового великого князя, ничем не уступающего прежнему. И ты прав, полностью прав, что не желаешь делиться будущей славой с Оле-говыми воеводами. Но разве обязательно при этом наживать в одном из них злейшего недруга, коли этого можно легко избежать?
      – Избежать? Как?
      Ольга изобразила на лице удивление.
      – Великий князь, неужто тебе стала изменять присущая издавна прозорливость? Припомни, почему много лет назад, создавая себе опору в дружине, ты остановил выбор именно Мнкуле Олеге и Рогдае? Разве под твоим началом были только они? Обернувшись, Игорь внимательно посмотрел на Ольгу. Но та молчала, и он был вынужден заговорить сам. Теперь он говорил медленно, обдумывая каждое слово, не спуская глаз с жены.
      – Почему из сотен моих дружинников мы выбрали Микулу, Олега и Рогдая? Отвечу. В обеих киевских дружинах, будь то Олегова или тогдашняя моя, были славяне, викинги и потомки породнившихся с Русью степняков. Поэтому, желая иметь надежную опору в той и другой дружинах, мы приблизили к себе славянина Микулу, сына викинга Олега и внука хана-степняка Рогдая… Хорошо, что ты напомнила об этом, ибо сейчас настал час воспользоваться плодами нашей дальновидности. Кто такой сотник Олег? Просто сын славянки и викинга, прибывшего в Киев с дружиной ярла Олега, моего дяди? Нет, он – сын викинга, друга и побратима сегодняшнего воеводы Свенельда, в семье которого после гибели отца и до вступления в мою молодшую дружину жил и воспитывался. Разве назначение Олега тысяцким не будет моим подарком Свенельду, его воспитателю? Тем паче что соперники Олега, за коих хлопотали воеводы Асмус и Яро-полк, были намного более уважаемые и любимые в дружинах? Думаю, после такого моего разговора со Свенельдом один на один он куда охотнее останется на Руси, особенно если я поручу ему осенью отправиться от моего имени на полюдье. Уж он сможет обогатиться на сборе дани ничуть не меньше, чем другие воеводы в походе.
      Игорь весело рассмеялся, а Ольга сдержала горестный вздох. Да, муж правильно понял ее мысль, развил и сделал безошибочный вывод, но не будь ее, Ольги, сам он до этого не додумался бы. Как ни прискорбно, Игорь, став великим князем, в действительности оставался тем, кем был до смерти Олега – обыкновенным воеводой. Он до сих пор не смог постигнуть главного, что отличало самого лучшего военачальника или знатнейшего боярина от великого князя – разницу в масштабах мышления и подхода к решению проблем. Привыкнув воеводой рассуждать и оценивать обстановку в пределах полученного приказа, Игорь и теперь мысленно не мог выйти за границы решаемого в данную минуту частного вопроса. В его сознание еще не впиталось, что великому князю недостаточно лишь досконального знания всех деталей и подробностей задуманного дела, ему прежде всего необходимо общее его видение, понимание взаимосвязи всех его частей, верное определение сильных и слабых мест, точный выбор людей-исполнителей и распределение между ними обязанностей, которые в конечном счете должны привести к претворению в жизнь намеченного.
      И при всем этом мысль великого князя должна не знать покоя, не иметь границ в поисках наилучшего решения из множества возможных. Мысль великого князя должна быть свободной, ищущей, а не скованной рамками, за которые способна выйти лишь в случае, если ее оттуда вытолкнет кто-то посторонний. Сколько же времени и сил потребуется ей для того, чтобы научить мужа иметь собственные мысли, а не развивать чужие?!
      Неожиданно смех Игоря прервался. Нагнувшись, он приблизил лицо вплотную к Ольге, торопливо, сбивчиво заговорил:
      – А ежели поход постигнет неудача? Что тогда? Кем окажусь я в глазах русичей и недругов-соседей? Недоумком, кому нет места на столе великих князей? Неумехой-властителем, земля которого может стать лакомой и легкой добычей? Какая судьба ждет меня в таком случае?
      Ольга поразилась произошедшей с мужем перемене. Вмиг посеревшее, осунувшееся лицо, потускневшие, лишившиеся живого блеска глаза, тревожный, перешедший в полушепот голос. И это великий князь Руси? Воистину боги вложили при рождении в каждого человека мужское и женское начала, поровну наделили его добром и злом, любовью и ненавистью, отвагой и трусостью. Но уже от самого человека зависело, какое из этих начал в нем возобладает, какие качества души пустят наиболее глубокие и обширные корни. Однако в жизни человека обязательно бывали минуты, особенно в переломные моменты его судьбы, когда в закоулках души просыпались, набирали силу и вырывались наружу качества, которые, казалось, он давно в себе изжил и позабыл о них навсегда. И тогда храбрец превращался в труса, а трус являл необычайную смелость, мудрец сравнивался умом с неразумным дитем, а глупец становился умнее ста пророков.
      Подобный перелом в судьбе был ниспослан богами после смерти Олега и ее мужу. Ему, еще вчера находившемуся под тяжелой дланью великого князя, безропотно внимавшему каждому его слову, сегодня надлежало самолично распоряжаться необъятной властью. Ему, привыкшему иметь дело преимущественно с воинами и искушенному лишь в ратном деле, нужно было в кратчайший срок постичь сложнейшие законы жизни и управления обширной, могучей державой, зримые и тайные стороны власти, научиться понимать и распутывать хитрейшие интриги в своем окружении и козни внешних недругов. От него требовалось жить неведомой доселе жизнью, когда предыдущий опыт в большинстве случаев не значил ничего, а вместо искренних друзей и верных помощников на которых он привык опираться в дружине, во-круг зачастую оказывались льстецы и никчемности.
      Именно в такие непростые минуты жизни начинают вновь борьбу за верховенство над человеком изначально заложенные в нем добро и зло, желание повелевать и подчиняться, жажда покоя и стремление идти по избранному пути наперекор всему. Ибо мужское и женское начала живут рядом в человеке всю его жизнь, и даже когда его мыслями и поступками руководит одно из них, второе не исчезает – оно лишь дремлет в ожидании своего часа. И только случись в человеке душевный надлом, ранее притихшее начало набирает силу, сравнивается по возможностям с соперником и уже само стремится повелевать человеком, желая превратить его в противоположность себе прежнему. Сейчас в Игоре боролись два начала, причем над мужскими чертами характера – смелостью в принятии рискованных решений и презрением к опасности – явно брали верх женские: осторожность, нерешительность, боязнь проявить самостоятельность. Однако она, Ольга, не допустит этого!
      – Боишься, что поход будет неудачным, великий князь? – повышая голос, спросила она.– Отчего?
      – Дабы явить нашу силу хазарам и Новому Риму, мне придется сражаться не только с морскими разбойниками, но и с владыками, в чьих водах и на чьей земле они обосновались. А это значит, что недругов окажется намного больше, нежели моих воинов. К тому же за моей спиной будет вероломная Хазария, которая в любой момент может нанести нам удар в спину. Я отправляюсь в самую пасть зверя, готового намертво захлопнуть ее в момент, когда почувствует мою слабость либо собственную безнаказанность.
      – Твою слабость, великий князь? Собственную безнаказанность? С тобой идут воины, не знавшие поражений ни на суше, ни на воде, – великокняжеская дружина и викинги. Назови мне врага, который может быть сильнее их? Напомни случай, когда бы они сполна не расплатились с недругом за свою пролитую кровь либо с мнимым другом за предательство. Говори, я жду.
      Голос Ольги постепенно набирал силу, она в упор смотрела на Игоря. Тяжел и строг был ее взгляд, ничего не было и нем ни от слабой женщины, ни от робкой жены – таким взглядом мог бы гордиться любой мужчина. Да и могло ли быть иначе, если сейчас ей, женщине и жене, надлежало пробудить в муже мужчину и заставить его вновь почувствовать себя великим князем?
      – Да, со мной уходят на Хвалынское море лучшие воины,– согласился Игорь.– Но на кого я оставлю Русь, Киев? Уведя надолго дружину, не открываю ли я этим дорогу на родную землю недругам?
      – Каким недругам, великий князь? Ромеям? Но они еще ни разу не дотягивались своей рукой до Руси. Хазарам? Но посмей они напасть на Русь, уже их спина будет открыта для твоего удара с Хвалынского моря. Печенегам либо другим степнякам? Но против них дружно, как один, поднимутся все русичи, начиная от воинов-князей и кончая простыми смердами, причем за свою землю и жизнь близких они станут сражаться не хуже великокняжеских дружинников. Русичи не отдадут свободы и родной земли никакому недругу, будь даже великий князь с дружиной не с ними, а на Хвалынском море.
      – Ворогу не обязательно вторгаться на Русь, он может уже находиться рядом с тобой в стольном граде, прикидываться другом, говорить льстивые речи, а в удобный момент нанесет неожиданный смертельный удар. Главным воеводой при тебе я вынужден оставить Свенельда, которому у меня нет веры. Да что у меня, коли ему не до конца доверял и покойный Олег. Хотя Свенельд пришел на Русь еще с моим отцом Рюриком, взял в жены ильменку-славянку, постоянно осел в Киеве с дружиной Олега, однако ему по-прежнему больше милы варяги, к ним лежит его сердце. Из-за таких, как он, дабы удержать их в узде, Олег и приблизил к себе Асмуса, Ярополка, Ратибора, поставив их вровень с варяжскими ярлами. Сейчас Олега нет, Асмус уплывает со мной, в Киеве остаешься ты, новая великая княгиня, чужая для воевод и дружины, не завоевавшая любви горожан и окрестных смердов. Кто знает, не попытается ли Свенельд, воспользовавшись благоприятным случаем, вырвать власть из слабых женских рук и стать, как Олег, сам великим князем? Кто преградит путь его черным замыслам, кто защитит тебя?
      – Тогда для чего ты назначил в помощники Свенельду воевод Ярополка и Ратибора? Забыл? Дабы первый со своей конницей, а второй с ладейной дружиной могли пресечь козни любого недруга… любого, явись он из порубежья или обнажи клыки в самом Киеве. Да и не та слава у Свенельда среди горожан и смердов, чтобы они позволили ему беспрепятственно захватить власть. Не любовь ко мне, новой и еще плохо известной им великой княгине, а честь и гордость русичей, не позволяющие склонить голову перед чужаком-варягом, заставят их взяться за оружие. К тому же многие дружинники Свенельда, для которых Русь стала второй родиной, не поддержат его. Нет, великий князь, Свенельду либо другому изменнику не видать стола великих князей,– уверенно закончила Ольга.
      – Но разве на подмогу Свенельду не могут прийти дружины его друзей, варяжских ярлов? Или кто ему помешает вступить в сговор с древлянами, пообещав им даровать былую независимость от полян? Не может быть такого?
      – В жизни может быть всякое, великий князь,– резко, уже не в силах сдерживаться, сказала Ольга.– Особенно когда не веришь в себя и собственные силы. Но в таких случаях не ходят в походы, а ждут, когда ворог сам придет на твою землю… Ты говорил, что желаешь показать соседям, каков новый великий князь Руси? Что ж, ты прав, для этого действительно незачем куда-то идти походом. Сиди дома, дрожа от страха, и соседи поймут, кто занял место грозного воителя, прежнего великого князя Олега.
      Последние слова Ольга почти выкрикнула в лицо мужа, не забыв к тому же назвать Олега великим князем, чего после его кончины старалась избегать. Зная, что Игорь никогда не считал дядю законным обладателем этого титула и ни при каких обстоятельствах не величал его им, она, стремясь развить в муже чувство гордости своим новым положением, стала следовать его примеру. Теперь ее резкий голос и демонстративное подчеркивание титула покойного Олега оказались столь неожиданными для Игоря, что заставили его вздрогнуть, отпрянуть от жены. Несколько мгновений они чуть ли не в упор сверлили друг друга глазами, и Игорь, не зная, что на сей раз ответить Ольге, первым отвел взгляд.
      – …В таких случаях не ходят в походы…– тихо пробормотал он и вдруг, вскинув голову, уже сверху вниз глянул на жену.– А не кажется тебе, что право решать, куда и зачем идти дружине, принадлежит мне, великому князю? Мне, только мне, мне одному на всей Руси. Если не знала этого прежде, знай теперь.
      С высоко поднятой головой Игорь проследовал к окну, встал спиной к Ольге, сложил на груди руки. Взгляд его был направлен на Днепр, однако он не видел ни реки, ни покрытых лесом береговых круч, ни уходивших за горизонт степей левобережья. Ибо вовсе не красота окрестностей стольного града волновала в эти минуты Игоря – ему хотелось заглянуть в глубины собственной души, дабы постичь причину той тревоги и внутренней напряженности, что в последнее время довлели над его сознанием. Откуда берутся его сомнения? Почему постоянно мучает один и тот же вопрос: не совершает ли он непоправимой ошибки, вообще затевая этот поход? Откуда взяться сомнениям и подобным вопросам, если решение о походе принято еще зимой, окончательно и после многотрудных размышлений? Да и как могло быть иначе, ежели в его положении это единственная возможность заявить о себе как полновластном великом князе Руси, показать себя достойным преемником ушедшего к богам Олега?
      Разве его вина, что ему пришлось стать великим князем после смерти Олега, слава о делах которого прогремела по всему известному тогда миру. Это он, Олег, сплотил воедино соперничавшие до сего времени два противоположных конца Русской земли – Киев и Новгород, затем присоединил к Руси множество находившихся доселе под чужой властью славянских племен. Это Олег походами на Саркел-реку и Сурож-ское море(Сурожское море – Азовское море) заставил хазар навсегда отказаться от притязаний на Русь. Это он, называемый Вещим князем, вставший под стенами Константинополя с непобедимыми дружинами русичей, вырвал у могущественной империи выгодные для языческой Руси договоры о торговле и дружбе, чего не могли добиться у Византии даже ее друзья, христианские властители. Когда отважного князя-воителя не стало, многие недружелюбные соседи Руси вздохнули с облегчением и надеждой на поживу – имя и дело нового великого киевского князя, преемника грозного Олега, мало о чем говорили.
      Так же мало значило его имя и для русичей, поскольку у нового великого князя не имелось былых заслуг, равно как не стяжал он еще громкой славы и на великокняжеском поприще. Это ему приходилось ощущать ежедневно и на каждом шагу. Разве сегодня Микула не заявил, что хазар от прошлогоднего набега на Русь удержали ее мощь и память об их былых поражениях? Та мощь, что была накоплена и явлена врагам до него, Игоря, и память о тех поражениях, которые нанесли степнякам Дир, Аскольд, Олег. Что его имя значит по сравнению с этими именами? С именами, которые были равносильны самому понятию «Русь», которые неразрывно отождествлялись с ее величием и мощью? Личную славу и главенствующую роль Руси среди стран-соседей предыдущие великие князья приобрели в дальних походах и на полях многочисленных сражений по защите родных рубежей, путем неустанных трудов и ценой пролития рек своей и чужой крови. Только таким путем может достичь славы и признания со стороны соседей и он, великий князь Игорь! А потому прочь любые сомнения! Походу быть, несмотря ни на что! Аскольд, Дир, Олег заслужили добрую память русичей тем, что собрали воедино и защитили Русь от ворогов, он же, в отличие от них, получил в наследство уже могучую единую державу. Что ж, в таком случае ему, дабы оставить свой след в памяти потомков, придется сделать другое – расширить пределы Руси. И он это свершит! Свершит любой ценой!
      Игорь повернулся к Ольге и точно так, как минуту назад сделала она, выкрикнул ей в лицо:
      – Советуешь сидеть дома? Не бывать такому! Коли поход замыслен -ему быть! Князья-предшественники собирали Русь, а я раздвину ее рубежи! Мечом раздвину рубежи!
      В ответ Ольга не проронила ни слова, лишь отвела глаза в сторону. Боги, вы помогли ей разбудить в душе мужа гордость и честолюбие, изгнать из нее нерешительность, заставить мужа поверить в свои силы! Значит, она свое дело свершила, и столь необходимый для достижения ее целей поход случится!
      Ветви кустарника цеплялись за полы плаща, хлестали по рукам, гулко стучали по кольчуге и ножнам меча. Подавшись вперед и стараясь не оступиться, Микула упрямо карабкался за великим князем вверх по склону горы. Хотя она именовалась Лысой, таковой у нее являлась лишь вершина, а подножие и склоны были густо покрыты лесом и кустарником. Недобрая слава ходила у киевлян об этой горе: именно на нее слетались в полночь на шабаш ведьмы и домовые, здесь собирались отяжелевшие от свежей крови ненасытные вурдалаки. На ее склонах резвились и скакали через старые, трухлявые пни кровожадные и вероломные оборотни, по тропам и полянам рыскали плешивые, с узкими козлиными бородами лешие.
      Полночь не наступила, однако идущим казалось, что они постоянно слышат вокруг чьи-то осторожные крадущиеся шаги, а над головами проносятся, шурша крыльями, ночные страшилища-дивы. Им виделись изредка мерцавшие среди кустов и деревьев желтоватые трепетные огоньки – это бродили в тоске и одиночестве не вознесшиеся на небо в священном пламени погребального костра души. Чтобы добрый человек не спутал сию гору с какой-либо иной и не попал на нее даже случайно, Перун огненными стрелами-молниями выжег ее вершину, испепелив даже траву.
      Извилистая, едва приметная среди деревьев и кустов тропа оборвалась у громадного камня-валуна, вплотную приткнувшегося к гладкой, отвесно уходившей вверх скале. Ее подножие настолько густо заросло кустарником и травой, что сплошная зеленая стена казалась непроходимой. Однако так могли думать только они, попавшие сюда впервые. Старый же волхв, шедший впереди короткой людской цепочки, спокойно отвел в сторону несколько ветвей и первым шагнул в открывшуюся между валуном и скалой узкую расщелину. И тотчас тьма поглотила его.
      Взяв из рук идущего за ним дружинника факел, Микула поднял его над головой великого князя. Яркий свет вырвал из темноты узкий проход, в котором только что исчез волхв, и зиявшую в скале за камнем-валуном черную дыру. Волхв уже стоял рядом с ней. Опершись на клюку и согнувшись так, что казалось – сейчас переломится пополам, он, не мигая, пристально смотрел на великого князя из-под седых, низко нависших над глазами бровей.
      – Пришли, княже,– глухо прозвучал его голос.– Готов ли ты узнать свою судьбу?
      – Да, старче,– громко ответил Игорь.
      – Тогда следуй за мной к священному источнику. И пусть кто-нибудь светит нам.
      – Сотник, пойдешь с нами,– приказал великий князь Микуле.
      Несколько шагов по узкому, с покрытыми плесенью стенами подземелью, и они оказались в небольшой, овальной формы пещере. Тяжелый спертый воздух давил грудь и застревал в горле, сырость и холод сразу заставили оцепенеть пальцы, в ноздри ударил резкий, неприятный запах. Огонь факела освещал низко нависший над головами каменный потолок, ярко блестевшие от выступившей на них воды стены, песчаный, скрадывавший шум шагов пол.
      Волхв прошел в дальний угол пещеры, остановился. Прямо у его ног начиналась пропадавшая вскоре в каменном монолите стены продолговатая расщелина, в которой бурлила, не поднимаясь до уровня пола, вода. Грязно-серая, снизу доверху пронизанная поднимавшимися со дна расщелины пузырьками, которые то лопались, то появлялись вновь, она, казалось, кипела на невидимом человеческому глазу подземном огне. От воды несло теплом. В месте, где расщелина исчезала в скале, из нее наплывали в пещеру волны белого рыхлого тумана, от которого исходил резкий запах и щипало глаза. Клубясь над расщелиной, туман полностью заполнял угол пещеры. То редея, то уплотняясь, он иногда скрывал под собой пузырившийся источник.
      Микула чувствовал, как у него начало шуметь в голове и звенеть в ушах.
      – Княже, готов ли ты узнать волю богов? – взглянул волхв на Игоря.
      – Я для этого пришел, старче.
      – Твое будущее могу увидеть я, и тогда узнаешь о нем от меня. Но, коли отважишься, можешь заглянуть в свой завтрашний день сам. Что выберешь, княже?
      – Я хочу сам говорить с богами.
      – Стань рядом со священным источником, и ты узришь собственное завтра. Перун явит его тебе.
      Старый волхв опустился у расщелины на колени, положил сбоку клюку, воздел к потолку руки:
      – О боги, услышьте нас и ответьте! О Перун, лицезри своих внуков и явись к ним! Боги, это мы, русичи, тревожим вас и молим о милости! Боги, откройте уготованную нам судьбу, приблизьте на миг неведомое завтра, сотрите черту между настоящим и грядущим! Боги, услышьте глас своих внуков!
      Голос старого волхва звучал все тише, неразборчивее и вскоре перешел в невнятный шепот. Густые клубы тумана, наплывавшего из трещины в скале, залили его ноги, дошли до пояса, плеч. Вот они скрыли волхва с головой, поднялись вровень с грудью великого князя, замершего рядом с ним, стали заволакивать с головой и его. Микула с удивлением отметил, что уже не ощущает того резкого, неприятного запаха, который поначалу преследовал его. Зато тело обволакивала необычная легкость, он был не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. Неведомые доселе вялость и безразличие охватили его существо, Микула не ощущал даже тяжести факела, который держал над головой. Чувствовал, как постепенно освобождалась от мыслей голова, как он переставал воспринимать себя. Теперь перед глазами был лишь белый туман и ничего более. Однако разве это туман, разве Микула ничего не видит?
      Нет, перед ним вовсе не туман, просто его со всех сторон объяла непроглядная ночь. Сбоку от Микулы горит костер, отвоевывая у тьмы неширокий круг освещенной ковыльной степи. И в этом кругу яростно рубятся четверо: двое против Микулы, один плечом к плечу с ним. Звенит сталь мечей, гулко гремят под ударами щиты, будоражат тишину сонной степи пронзительные крики сражающихся. Трещит костер, пляшут языки пламени, и когда под порывами ветра огонь разгорается ярче, его отблески зловеще играют на длинном лезвии и широком обухе громадного окровавленного топора, торчащего из дубовой колоды рядом с костром…
      Но разве сейчас ночь? Наоборот, в разгаре знойный летний день. Жгучие лучи солнца пронзают нависший над Ми-кулой купол из ветвей, слепят глаза, раскаляют шлем и кольчугу. Высокий, толщиной с человеческую руку камыш растет прямо из воды, стеной подступает к самому борту ладьи, монотонно шумит по сторонам. Ладья медленно движется по узкой протоке, весла ритмично и почти беззвучно опускаются в неподвижную, словно застывшую, воду. Протока делает изгиб, и за ним камыши расступаются. Посреди довольно обширного пространства чистой воды виднеется небольшой островок, густо заросший по берегам кустарником и низкорослыми развесистыми деревьями. Вода у островка покрыта, будто ковром, растениями с огромными ярко-зелеными листьями и крупными яркими цветами. Нос ладьи подминает листья и цветы под себя, мягко касается прибрежного кустарника. Но его заросли непролазны и так переплетены лианами, что пристать к берегу невозможно. В поисках подходящего для высадки места ладья медленно поплыла вдоль острова, за ней двинулись остальные. Вот среди кустарника показалась небольшая бухточка с крошечной, свободной от всякой растительности песчаной проплешиной на берегу. Ладья юркнула в бухточку, с ходу наползла на песок. Микула поднялся со скамьи, потянулся к висевшему на борту ладьи щиту, и в этот миг одна стрела чиркнула по шлему, другая впилась в борт у его руки. И тотчас из ближайших кустов появились лучники в цветастых халатах и широких шароварах, а с обступивших бухточку деревьев прямо в ладьи стали прыгать с ножами в зубах и кривыми мечами в руках смуглые бородатые воины. И страшный рукопашный бой закипел в ладьях и в воде вокруг них…
      Какие ладьи, какая вода? Вокруг, насколько хватает глаз, сплошная серая пелена взвихренного бурей песка, в ушах завывает ветер, его порывы иногда столь сильны, что заставляют Микулу останавливать коня. Иначе нельзя: слева от узкой тропы, по которой движется его отряд, разверзлась бездна. Песчаная пелена, застлавшая все вокруг, стерла границу между краем тропы и началом бездны, и первый же неверный шаг может вести к гибели. Внезапно тропа резко пошла вниз, начала расширяться, удаляться от бездны. Вой ветра стал стихать, песчаная буря осталась в стороне, а тропа превратилась в каменистое русло высохшего подземного ручья. Нависли над головой громадные каменные глыбы, свет факелов отражается от поверхности таких же глыб справа, а слева едва слышно доносится рев песчаной бури.
      Едущий впереди Микулы всадник остановился, повернулся к нему. Высокая меховая шапка, полосатый халат, неразличимое в темноте лицо. Всадник поднял руку с длинной ременной плетью, указал ею вперед, его губы зашевелились.
      – Русский брат…– прозвучал незнакомый гортанный голос… Но почему этот голос незнакомый, если он принадлежит великому князю?
      – Сотник, очнись! – повторил Игорь, и Микула почувствовал, что его сильно трясут за плечи.
      Микула с трудом размежил веки, и его взгляд сразу же уткнулся в каменный монолит стены с расщелиной. Источник был полон водой доверху, однако сейчас вода не бурлила, в ней не было заметно ни единого пузырька. Наоборот, поверхность воды была неподвижной, словно застывшей, и лишь в самой середине источника с непостижимой быстротой вращалась воронка. Небольшая, шириной не больше двух мужских ладоней, она существовала будто сама по себе. Постепенно суживаясь книзу и достигая дна расщелины, воронка не нарушала зеркальной неподвижности соприкасающейся с ней воды. Казалось, что она и остальная вода источника разделены невидимой глазу преградой, позволяющей им соседствовать независимо друг от друга. Но вот вращение воронки стало замедляться, ее основание отделилось от дна расщелины, начало сближаться с поверхностью источника. Несколько мгновений – и воронка исчезла полностью, а от середины расщелины, где она только что находилась, к краям побежали частые, мелкие волны. Еще миг – и в источнике, как раньше, бурлила пронизанная пузырьками вода, на которую временами наплывали из стены-монолита клубы белесого тумана.
      И тогда раздался голос волхва. Опершись обеими руками на клюку, он прежде не сводил глаз с источника. Сейчас, когда вода в нем возвратилась к обычному состоянию, он перевел взгляд на Игоря.
      – Боги вняли моей просьбе и посетили нас. Что явили они тебе, княже?
      – Грядущую победу, кудесник. Победу, которую обрету через жесточайшие битвы и великие испытания. Даже от виденного на моих плечах до сих пор лежит непосильная тяжесть и не проходит боль в голове. Так сколько же сил потребуется, дабы претворить предначертания богов в жизнь! Зато впереди меня ждет удача, огромная удача!
      – Говоришь о грядущей победе и огромной удаче, княже? Но как могли явить их тебе боги, ежели священный источник молчит об этом?
      Игорь рассмеялся.
      – А что вообще может сказать вода?
      – Многое, княже, тем паче в священном источнике, дарованном своим внукам Перуном. Но ты так и не ответил, что явили тебе боги.
      – Поначалу – каким будет мой поход. Я видел битвы на море и суше, в речных протоках и островах. Мой взор ласкали горы захваченной богатой добычи, моя душа ликовала при виде толп бегущих врагов. Затем боги показали, чем завершится поход. Я лицезрел встречавших меня киевлян, свою жену Ольгу, оставленных с ней воевод. Я ехал на прекрасном жеребце впереди конной дружины, рядом со мной были вернейшие други-побратимы Микула, Олег, Рогдай. Такое случается лишь при благополучном завершении похода!
      – Княже, ты не понял меня. Я спрашивал, что явили тебе боги, а ты рассказал, как пожелал расценить ниспосланные ими видения. А это не одно и то же.
      Игорь нахмурился.
      – Но разве их можно расценить иначе, ежели сделал я? В виденных мною битвах побеждали только русичи, значит, походу суждена удача. Я возвратился в стольный град жив-здоров, верхом на боевом коне, в окружении лучших своих воинов. Значит, мне не грозит ни смерть, ни полон, ни увечье. Меня встречали народ, жена, воеводы. Значит, в мое отсутствие на Руси не произошло ничего, что угрожало бы мне, ее великому князю. Как можно расценить виденное мною по-иному?
      – С богами общался ты, княже, а не я, и тебе судить, что они пожелали поведать,– уклончиво ответил волхв.– Однако боги не забыли и обо мне, послав тебе через духов священного источника предостережение.
      – Что же ты молчишь об этом? – встрепенулся Игорь.– Говори быстрей! Не утаивай ничего.
      – Все знать дано лишь богам, а духам воды известно лишь то, что касаемо их стихии. Они предостерегают тебя, княже, что вода – не твоя стихия, тебя не ждут на ней ни слава, ни радость, зато на водных просторах тебе суждено испить полную чашу горестей и невзгод.
      – Это сказали духи воды? – недоверчиво спросил Игорь.– Совсем недавно ты сомневался, верно ли я понял ниспосланные мне видения. Но разве не можешь и ты ошибочно истолковать язык духов источника?
      – Мы слишком долго соседствуем и хорошо научились понимать друг друга, чтобы я мог ошибиться.
      Великий князь насмешливо прищурился.
      – Ты постиг язык духов воды? Может, растолкуешь его и мне? Если их предостережение касается меня, именно мне надлежит знать о нем как можно больше. Не так ли, старче?
      – Так, княже. Ты видел крутившуюся без устали воронку посреди источника и неподвижную, словно мертвую, воду вокруг нее? Знай, что воронка – это сгусток обуревающих тебя страстей и честолибивых помыслов, не дающих покоя твоей душе и услады телу. Однако твои страсти чужды воде, она равнодушна к ним, оттого воронка чужая в источнике. Направляясь вниз, она прекращает свой бег от встречи с дном, устремляясь вверх, она исчезает, разрушившись, у поверхности. Но в обоих случаях вода не позволяет воронке нарушить свое спокойствие, не желает быть увлеченной за ней, противится стремлению воронки заставить служить ей мощь источника. Духам воды нет дела до твоих забот, княже, они не намерены быть тебе помощниками и друзьями в подвластной им стихии.
      – Но чем я мог так разгневать духов воды, что они решили отвернуться от меня? Они не поведали об этом, старче?
      Микула слишком хорошо знал великого князя, чтобы не почувствовать в его тоне иронии. Неужто Игорь осмелился сомневаться в словах волхва-вещуна, хранителя священного источника? Того, с кем были почтительны Аскольд и Дир, к чьим советам прислушивался покойный Олег, сам прозванный Вещим, чьим прорицаниям верили десятки других славных мужей всей Русской земли?
      – Нет, но разве трудно понять это и без них? Во время морских походов твоих предшественников, князей Аскольда, Дира, Олега, водная пучина приняла столько русской крови, что пресыщена ею. Вот почему духи воды, доселе покровительствовавшие внукам Перуна, ныне не намерены помогать им в новом морском походе и лишают тебя, зачинателя похода, своего благорасположения.
      – А нужно ли мне их благорасположение, ежели сам Перун, всесильный бог воинов-русичей, предрек мне удачный поход? И потом, старче…– Игорь хитро посмотрел на волхва.– Скажи, может, на сей раз ты не совсем точно понял язык духов воды? Вдруг воронка, в коей ты видишь средоточие моих страстей и помыслов, являет именно всесокрушающую силу их? Разве не пронзила она, не встречая преград, всю толщу воды от дна до поверхности? А остальная вода источника тиха оттого, что слаба перед мощью воронки и не имеет сил противиться ее круговращению. А, старче?
      – Вижу, княже, ты желаешь слышать то, что тебе любо, а не то, что говорят боги. Тогда зачем явился ко мне?
      – Узнать волю богов, а не водных духов. Да и водные ли они, ежели обосновались под землей? Может, они – подручные владыки тьмы Чернобога и являют его волю, а отнюдь не волю Неба?
      – В священном источнике Перуна не может быть подручных Чернобога,– гордо заявил волхв.– Вы, княже и сотник, отправляетесь в поход, оттого сами боги приоткрыли вам часть грядущего. Однако и духи воды, по которой вам суждено свершить поход и на чьих волнах придется сражаться, уже через меня предостерегли, что не возьмут вас под свою защиту. И это дурное предзнаменование, ибо за всю мою жизнь они впервые отказывают русичам в покровительстве.
      – Старче, я желал встречи с богами и благодарен, что ты помог в этом. А духи воды напрасно страшат меня своей немилостью – судьба и жизнь воина-русича в руках одного Перуна. Прежде чем покинуть тебя, я хотел бы отплатить добром за добро. Скажи, чего желаешь, и любая твоя просьба будет исполнена.
      – Любая? Тогда выслушай ее. Сегодня ты свысока отнесся к предостережению духов воды, обитающих в священном источнике. Обещай, что из первой захваченной в походе добычи не поскупишься на щедрые дары для них. Возможно, после этого они забудут о нанесенной обиде и простят твою непомерную гордыню.
      – Я готов сделать это сегодняшней же ночью.
      – Не надобно, княже. Сегодня ты свершишь это по моей указке, а не по велению собственного сердца. Значит, это будут не дары духам, а всего лишь плата за успокоение своей нечистой совести. Принеси дары из первой добычи, когда будешь счастлив от удачного начала похода и станешь думать, что отныне для тебя в мире нет ничего невозможного. И ежели в эти минуты ликования ты вспомнишь о нанесенной духам обиде, поделишься с ними на равных, как с друзьями, добычей, они вновь могут стать покровителями русичей.
      – Я обещаю духам воды свою долю захваченной в первом бою добычи. Прощай, старче, и здравствуй еще сто лет.
      – До новой встречи, княже. И не забудь к той поре умилостивить духов священного источника. Знай, что в твоей судьбе князя-воителя многое будет зависеть от них.
      – Моя судьба в руках бога воинов-русичей Перуна, а не обитающих в чреве Лысой горы духов,– высокомерно заявил Игорь.– Я знаю и чту Царя морского, владыку морей, наслышан о его неразлучном сподвижнике Чуде морском. Мы, русичи и варяги, для коих земля и вода едины и нерасторжимы, перед каждым морским походом приносим им дары, так поступим и на сей раз. Ежели в Перуновом источнике на самом деле нашли приют водные духи, они подвластны Царю морскому и выполняют его волю. Посему мне, великому киевскому князю, владыке Руси, с руки водить дружбу с такими же владыками неба и воды, а не с их служителями.
      – Но разве только владыки, повелевай они землей, небом или водой, могут держать в своих руках чужие судьбы? Разве не бывает наоборот? Или тебе, княже, не доводилось видеть, как стрела или меч простого воина уносили жизни знатного военачальника и даже великого князя? Разве не отравленная стрела древлянского лучника прервала бег жизни твоего предшественника, князя Олега? Разве не мечи убийц-варягов, нанятых твоим дядей Олегом, отправили на Небо князей Аскольда и Дира? А ведь незадолго до смерти оба были у меня, и духи воды предсказали им гибель в день, когда это впоследствии и случилось.
      Игорь был поражен.
      – Князь Аскольд, предавший веру предков и переметнувшийся к богу ромеев Христу, был здесь, у Перунова источника?
      – Да, он пришел сюда, ибо ему, как и Диру, по ночам стали являться грозные видения. Боги, разгневанные появлением князя-отступника, не пожелали общаться с Аскольдом и Диром, однако духи воды говорили со мной и предрекли смерть обоих князей в один и тот же день. Аскольд лишь рассмеялся в ответ. Дир также не поверил пророчеству. Как и ты, он полагал, что достоин беседовать лишь с богами, а их помощников считал ровней своим дружинникам или смердам. В указанный духами день незадолго до заката они не поленились отыскать меня и спросить, отчего не сбылось предвидение духов. Указав на солнце, я ответил: «Не торопитесь, ибо еще не полночь». А с заходом солнца на Славутиче появилась Олегова ладья с мнимыми купцами, предложившими князьям посмотреть их товар.
      Учти, княже, что иногда благорасположение владык ничто по сравнению с тем злом, которое могут принести их служители. Запомни мой совет – никогда не ищи себе врагов сам, ибо у каждого настоящего мужчины их с избытком и без этого. До новой встречи, княже, и даруй тебе Небо удачный поход и скорейшее возвращение домой…
      До самого подножия горы Игорь хранил молчание. Лишь когда деревья вокруг тропы начали редеть и стал доноситься рокот волн недалекого Днепра, великий князь остановился.
      – Подождешь нас с сотником на опушке,– приказал он десятскому своей теремной стражи.
      Когда десятский со стражниками растаяли в темноте, Игорь указал Микуле на широкий пень у тропы:
      – Присядем и поговорим.
      Князь и Микула опустились на пень. Склонив голову, Игорь молчал, и Микула терпеливо ждал, когда тот заговорит.
      – Лучше бы я не ходил к вещуну,– не поднимая головы, наконец заговорил великий князь.– Еще днем я не сомневался в успехе похода, а сейчас весь в раздумьях. О чем духи воды предостерегли меня? Почему этого не сделали боги? Кстати, сотник,– Игорь вскинул голову, пытливо взглянул на Микулу,– были ли ниспосланы видения и тебе? Если да, что это было?
      – Да, великий князь, боги приоткрыли передо мной завесу грядущего. Я видел себя сражающимся у ночного степного костра, на островке в речной заводи. Я ехал по неведомой тропе сквозь песчаную бурю, и в конце пути незнакомый степняк назвал меня «русским братом». Однако ничто из виденного не позволяет судить об успехе или неуспехе похода.
      – Но я, в отличие от тебя, видел себя въезжающим в Киев после похода! – воскликнул Игорь.– Не покидающим его на ладьях, а въезжающим во главе конной дружины! Сидящим на боевом коне в богатой сбруе, в полном княжеском облачении, в сопровождении тебя, Олега, Рогдая. Разве возможно подобное при неудавшемся походе?
      – Великий князь, сегодня я много раз слышал о предполагаемой судьбе похода. Одни не сомневаются, что он будет удачным, другие предостерегают от чего-то, третьи предрекают ему неуспех. Но никто не пожелал объяснить, что такое успех или неуспех похода. Возвращение со славой, но без богатой добычи – это что: успех или неуспех? Захват богатой добычи, однако гибель из-за нее множества воинов – это что: успех или неуспех? Даже немилость к тебе водных духов, не желающих нового пролития русской крови, нисколько не говорит об удаче или неудаче похода. Кровь льется при любом походе, и неизвестно, при каком больше – успешном или неуспешном. Разве не случается, что победа бывает куплена ценой громадных потерь, а поражение приписывается тому, кто не принял заведомо проигрышной битвы и отступил, не потеряв ни единого воина? Окажется поход успешным или нет – судить только тебе, великий князь, ибо его замыслил ты и лишь тебе ведомы его истинные цели, а значит, цена, коей за них уплачено.
      Слушая Микулу, Игорь чувствовал, как недавние сомнения начали покидать его. Начали, но еще не покинули окончательно. Почему? Наверное, оттого, что Микула в рассуждениях не коснулся вопроса, возможно малозначительного для себя, сотника, но важнейшего для него, великого князя. Что ж, он поставит его перед сотником сам.
      – Сотник, ты забыл о зловещих пророчествах, услышанных у священного источника князьями Аскольдом, Диром, моим дядей Олегом. Получив предостережение о ждущей их гибели, они, однако, не вняли гласу Неба и были сполна наказаны за это. Не уподобляюсь ли я им? Может, духи воды для того и предупредили меня, дабы я отказался от похода и не навлек гнева богов?
      – Великий князь, но что для тебя их предостережения? Разве за ними ты явился к священному источнику, разве с духами воды желал общения? Вняв просьбам волхва, с тобой говорили боги, позволив тебе заглянуть в свое завтра. В то завтра, которое неизбежно и неотвратимо, ибо предрешено самим тобой, и к коему ты, невзирая ни на что, придешь, вопреки собственным сомнениям и чужим предостережениям. Именно поэтому и погибли князья Аскольд, Дир, Олег, знавшие заранее о часе своей смерти. Они понимали, что боги дозволили им увидеть то, что неминуемо свершится, как бы они тому не противились. В своих видениях боги являют человеку уже уготованную ему судьбу, а не предлагают сделать выбор из нескольких возможных дорог жизни. То, что пожелали явить нам у Перунова источника боги, обязательно свершится, предостерегай нас духи воды или нет! Мы видели свою судьбу, изменить которую бессильны!
      Игорь отчетливо видел сидевшего рядом Микулу, хорошо понимал каждое его слово, однако ему казалось, что он слышит голос не сотника, а жены. Как схоже было то, что говорила вчера Ольга, а сейчас Микула! Женщина и простой воин не только убеждены, что поход необходим, но и твердо верят в его благополучный исход. Так неужели у него, мужчины и великого князя, только что существовали сомнения в успехе замысленного похода? Не было такого! Просто он, помня предостережение духов воды, желал до конца разобраться в нем! Точно так, как до конца разобрался и постиг сокровенные причины, заставлявшие Ольгу и Микулу столь горячо выступать в защиту похода.
      Кем была сегодня Ольга, непригодная для тяжких княжьих дел, однако непомерно тщеславная женщина? Женой великого князя, ничем не подтвердившего ни друзьям, ни врагам, что он достоин своего высокого положения. Но если его имя будет неотделимо связано с победным походом и вокруг него воссияет слава, отсветы ее неминуемо падут и на великую княгиню, теша ее самолюбие и возвеличивая в глазах окружающих. Разве существует для нее возможность достигнуть подобного положения самой? Нет, а потому ее безвестность или величие зависят целиком от деяний мужа, великого князя.
      Кем являлся сейчас Микула? Простым сотником. Правда, храбрым, умелым, поднаторевшим в воинских делах на воде и суше, но таких сотников лишь в великокняжеской дружине десятки. Сколько лет понадобится ему, чтобы заслужить гривну тысяцкого в мирное время? Пять, десять, еще больше? Зато насколько сократится сей срок, пребывай Микула в походе рядом с великим князем, когда каждый его подвиг окажется у того на виду! Вот отчего сотник, невзирая ни на какие предостережения, так рвется в поход.
      Но разве поход нужен только Ольге и Микуле? Разве ему не суждено сыграть важнейшей роли и в судьбе самого Игоря? Что может быть более зримым и весомым для его признания истинным князем-воителем, чем победоносный поход, сравнимый по тяготам и результатам с походами его прославленных предшественников, князей Аскольда, Дира, Олега? Ничто! Поэтому он не имеет права ни на какие сомнения – походу быть, быть, быть!
      Игорь вскочил с пня, начал быстро ходить перед Микулой.
      – Сотник, когда ты обещал быть дома?
      – Я сказал, что ухожу по княжьему делу и вернусь, когда исполню его.
      – Тебе суждено возвратиться домой не скоро. Потому что после нашего разговора тебя проводят к хазарскому купцу Исааку, караван которого выступит из Киева с восходом солнца. У него уже собраны прибывшие с тобой воины-по-рубежники, которые под твоим началом усилят охрану каравана. Твой конь, оружие, доспехи при них, Людмила предупреждена о твоем отъезде. Вместе с Исааком ты попадешь в стольный град Хазарии, где купец сведет тебя с нужными для нашего дела людьми. Там, в Итиле, тебе надлежит ждать прибытия моих дружин.
      Игорь остановился напротив Микулы, всмотрелся в его лицо. Оно сохраняло спокойствие, в глазах не было заметно ничего похожего на удивление или любопытство.
      – Но не просто ждать, а заниматься крайне важным для Руси делом,– продолжал Игорь, не дождавшись вопросов Микулы.– Как недавний сотник-порубежник, не догадываешься, каким?
      – Догадываюсь, великий князь. Но, поскольку могу ошибиться, жду, когда об этом скажешь ты.
      – Если каган не пожелает пропустить нас на Хвалынское море через свои земли, я ударю на Хазарию. Для этого мне надобно знать, сколько и каких войск может мне противостоять, где они располагаются, как укреплен Итиль-град и коим образом его легче захватить… Ежели каган позволит нам пройти на море, тебе нужно отыскать сведущих людей, могущих указать не только явные, но и тайные становища морских разбойников. Я уже расспрашивал о них своих и заморских купцов, но они ничем помочь не могут – кого разбойники захватывают в полон и доставляют в свои логова, тот уже никогда не возвращается обратно. Однако купцы поведали, что вольные морские бродяги, среди которых немало русичей и варягов, дважды нападали на разбойничьи становища и грабили их. Одного или нескольких из этих удальцов тебе и следует отыскать нам в проводники. Все уразумел, сотник?
      – Да, великий князь.
      – Тогда поспешим к десятскому, который проведет тебя к Исааку.
      Олег и Рогдай были уже в двух десятках шагов от Роксаны. О чем-то оживленно переговариваясь, они шли рядом посреди улицы, время от времени скрываясь в клубах пыли, поднятой скачущими к великокняжескому терему всадниками. Роксана с детства росла вместе с ними, считала их такими же близкими и дорогими, как единственного брата Микулу, однако сейчас смотрела только на Олега.
      Да и как было не смотреть на него! Высокий, широкоплечий, с голубыми, как вода Славутича, глазами, светлыми, слегка вьющимися у висков волосами, он разительно отличался от Микулы и Рогдая. Имевший предками поколения викингов-свионов(Свиония – Швеция.) и лишь мать – славянку, Олег, как и его старший брат Вальдс, мало что унаследовал от нее, полностью сохранив на берегах Днепра все характерные черты мужчин своей далекой северной родины. Именно его своеобразие и непохожесть на окружавших Роксану людей заставили ее выделить Олега из круга сверстников. Спокойный, немногословный, слегка медлительный, хорошо знавший себе цену и сразу возводивший границу между собой и тем, кого считал по каким-то причинам ниже себя, он привлек ее внимание еще в детстве.
      Как раз непомерные гордость и честолюбие объясняли, отчего Олег из многих известных ему девушек, сестер и знакомых его соратников по дружине выделил и поддерживал дружеские отношения только с Роксаной. Сын викинга-гирдмана(Гирдман – опытный, заслуженный воин.), командира десятка воинов, он вначале почитал за честь знакомство с Роксаной, дочерью уважаемого самим князем Олегом сотника, павшего под стенами Царьграда. Затем, найдя приют в доме воеводы Свенельда, который обращался с ним как с родным сыном, он тем не менее не прервал дружбы с Роксаной. Он скоро понял, что приемный отец больше расположен к его брату Вальдсу, и, наслышанный от Свенельда о закулисной жизни великокняжеского окружения, решил, что ему благоразумнее искать покровительства князя Игоря, который рано или поздно станет великим князем.
      Хотя теперь, как приемный сын воеводы Свенельда, Олег мог иметь друзей и подруг в боярской и воеводской среде, дружба с Роксаной нужна была ему по-прежнему: брат Роксаны и его товарищ по детским играм Микула стал любимцем князя Игоря. Сообразительность, физическая сила, смелость в бою, а пуще всего тесная дружба с находившимся неотлучно при Игоре Микулой помогли Олегу попасть в поле зрения князя. Честно и самоотверженно служа князю Игорю, побратавшись на полях сражений с Микулой и другим товарищем детства, ныне тоже любимцем Игоря, Рогдаем, Олег одновременно с ними стал десятским, затем сотником в дружине Игоря. Сейчас, будучи другом-побратимом Микулы и, значит, защитником и покровителем его младшей сестры, Олег никогда не забывал о своей новой обязанности. Благодаря этому Роксана оказалась единственной девушкой, с которой общался красавец сотник, ибо другие его не интересов вали нисколько – все мысли и поступки Олега были связаны только с бранными делами.
      Роксана поправила выбившиеся из-под шлема волосы, легкими, быстрыми движениями пригладила взъерошенные порывами днепровского ветра брови. Решительно шагнула из переулка, где поджидала Олега и Рогдая, наперерез им.
      – День добрый,– приветствовала она друзей.– Как, вы еще в Киеве? – притворно удивилась она, пристраиваясь сбоку Олега и подлаживаясь под его шаг.– Думала, что вас, как Микулу, великий князь отправил по своим делам.
      – Отправил? Куда? Зачем? – спросил Олег, ревниво воспринимавший любой знак доверия или благорасположения, проявленный великим князем к Микуле или Рогдаю, его друзьям-соперникам.
      – Не знаю,– ответила Роксана.– Вчера ночью Микула с великим князем ходил к волхву на Лысую гору и не вернулся оттуда домой. Княжьи гридни, явившиеся за его конем и доспехами, объяснили Людмиле, что он спешно покидает город по княжьему велению.
      Олег недовольно нахмурил брови. Несмотря на все его старания, Микула как был, так и остался любимчиком великого князя. Не с кем иным, а с Микулой вопрошал Игорь ночью богов у Перунова источника, именно его отправил куда-то с тайным поручением. А что оно такое, Олег не сомневался: хорошо зная от Свенельда о планах предстоящего похода на Каспий или в Хазарию, он был уверен, что срочное исчезновение Микулы из стольного града тем или другим образом имело отношение к этому походу. Но почему великий князь доверил это задание Микуле, а не ему, которому в знак особого доверия собственноручно повесил на грудь гривну тысяцкого? А может, ему уготовано другое, более сложное и ответственное задание? И вдруг обо всем этом знает Свенельд, его крестный отец? Скорее к нему!
      Роксана почувствовала изменение в настроении Олега.
      – Ты чем-то взволнован? Уж не тем ли, что не пришлось вместе с великим князем и Микулой узнать будущее у волхва-вещуна, хранителя Перунова источника?
      Олег, всегда стремившийся скрывать от посторонних свои истинные мысли и чувства, поступил так и на сей раз.
      – О нет. Просто подумал, что ежели великий князь отправил куда-то Микулу, значит, скоро это предстоит мне и Рогдаю.
      – Понимаю. Столько времени не быть дома и так быстро вновь покидать его. Но что делать, коли вы не просто княжьи люди, а ближайшие други-товарищи великого князя. Кому великая честь, с того и великий спрос. А к тебе, Олег, великий князь особливо благоволит – разве не ты первым стал тысяцким из всей его бывшей молодшей дружины? Ой, я еще не видела твоей гривны! – спохватилась Роксана.– Дозволь посмотреть! Хорошо?
      Она забежала перед Олегом, остановилась. Положила руки ему на плечи, приподнялась на цыпочки, коснулась золотой гривны на его груди.
      – Тяжелая! А какая красивая цепь! – восхитилась Роксана.– Не иначе сработана лучшими подольскими мастерами!
      Олег снисходительно улыбнулся, оторвал Роксану от земли, отставил в сторону.
      – Посмотрела? Теперь не задерживай нас. Ведь ты тоже возвращаешься в великокняжеский терем? – обратился Олег к Рогдаю.
      – В терем? – удивился тот.– Но мы шли на подворье Микулы, зачем же сворачивать с пути? Пусть там нет хозяина, зато осталась Людмила. Поговорим с ней, посмотрим ее первенца. Да и Роксана расскажет, что произошло в Киеве в наше отсутствие.
      – Ты забыл, что Микула уже ускакал по важному княжьему делу. Кто знает, может, в сию минуту великому князю нужны мы, коих он кликнул с порубежья вовсе не для того, дабы мы слушали чьи-то рассказы. Идешь со мной или нет? – нетерпеливо спросил Олег.
      – Нет. Мы только что из терема, и ежели у великого князя имелось к нам спешное дело, он сообщил бы о нем. К тому же в тереме знают, что мы пошли к Микуле, и без труда отыщут нас.
      – В таком случае я иду один. Прощайте и не забудьте поздравить Людмилу с первенцем и от моего имени.
      Олег не успел отойти на несколько шагов, как Рогдай забыл о нем. Не скрывая восхищения, он не отводил взгляда от Роксаны. Как шло ей одеяние девушки-витязини! И ничего, что под шлемом и бармицей почти не было видно ее каштановых волос, тяжелая кольчуга давила и плющила высокую грудь, а широкий плащ наполовину скрывал тонкую талию. Стоило лишь заглянуть в ее огромные серые глаза, увидеть нежную, чуть тронутую загаром кожу, маленькие ножки в сафьяновых сапожках – и сразу становилось ясно, что перед тобой не юный отрок-воин, а красавица витязиня.
      – Сотник, что с тобой? Уж не уснул ли? – спросила Роксана, проводив взглядом Олега.
      – Уснул? Нет, просто давно не видел тебя и сейчас не могу налюбоваться. Как ты похорошела!
      Роксана полностью убрала под шлем и бармицу волосы, запахнула на груди плащ. С уходом Олега ей некому и незачем было напоминать, что хотя она и стала девой-воином, тем не менее не утратила своей красоты и притягательности.
      – При каждой встрече ты говоришь одно и то же,– равнодушно сказала Роксана.– Точно так, как я всегда повторяю: мы с тобой как брат и сестра, а их связывают друг с другом вовсе не красота и любование.
      – Мы не брат и сестра, и ты давно знаешь, что я люблю тебя. Люблю давно и на всю жизнь.
      Роксана вздохнула.
      – Рогдай, не нужно об этом. Хорошо? Лучше расскажи по дороге, что тебе известно о походе.
      – О походе? Да о нем говорят на каждом углу все киевские женщины и обсуждает любой купец на торжище. Слушай, что хочешь!
      – Мне нужно другое,– Роксана лукаво взглянула на Рог-дая.– Вдруг захочу тоже отправиться на Хвалынское море иль на Хазарию? И вдруг в твоей сотне? Разве я не витязиня и не бывала прежде в боях? Возьмешь или нет? – и, не давая сотнику опомниться, Роксана прижалась к его плечу.– Вот и хочу знать, не оставляет ли великий князь тебя… и Олега… для защиты стольного града или не отправляет ли невесть куда с тайным поручением. Рассказывай, а то попрошу об этом Олега. Уж он, тысяцкий, знает поболее тебя, сотника…
      Вся жизнь Исаака была связана с дорогой, и он не мыслил себя без нее. Правда, когда-то ему больше нравились суета торжищ и базаров, новые знакомства в караван-сараях, подсчет прибыли после возвращения домой. Тогда ему казалось, что длительное, утомительное пребывание в пути отвлекало его от настоящего дела, мешало целиком посвятить себя торговле, оттягивало наступление долгожданного дня, когда он мог бы сменить спину караванной лошади на мягкое домашнее кресло, навсегда избавив себя от опасной, связанной со множеством невзгод жизни купца-рахдонита. Такие мысли посещали его в молодости, в пору, когда человек считал себя и связанное с собой главным в жизни, а ее смысл видел в удовлетворении своего тщеславия либо плотских возжеланий. Ах молодость, как быстро ты пролетаешь, но как долго потом приходится расплачиваться за твои заблуждения и ошибки!
      Лишь в зрелые годы Исаак смог постичь, что человек – всего мельчайшая песчинка в огромном, неподвластном его воле мире, а его сиюминутные житейские радости и тревоги, мечты и разочарования – ничто по сравнению с его мыслью, направленной к познанию сложности и загадочности окружающего мира и пониманию собственного места в нем. Именно способность мыслить отличала человека от прочей живой твари, именно мысль была дарована ему Творцом всего сущего, дабы возвысить над всем живым и мертвым и приблизить к себе. И чем бы человек ни занимался, как бы ни торопил или замедлял время, чего бы ни достиг или лишился – он всегда был, есть и будет песчинкой, послушной воле создавшего все сущее Творца. Все в жизни заранее предопределено Творцом, и в этом судьба человека ничем не отличается от судьбы иных обитателей земли. И только мысль, позволяющая человеку выйти за пределы своей телесной оболочки, жить другой, отличной от реальной, жизнью, представить и понять то, чего никогда не видел и не перечувствовал, возвеличивала человека над ними. И не только над ними, но и над себе подобными, коим по скудости ума не дано было постичь, какой дар получен ими от Творца, и не могущими по достоинству распорядиться им.
      О человеческая мысль! Умеющий пользоваться тобой проживает множество жизней, а неумеющий лишен возможности распорядиться единственной. Мысль, ты можешь возвратить человека в его прошлое и открыть перед ним будущее, тебе дано вознести его на крыльях мечты на Небо или низвергнуть в морскую пучину, ты, укрепив дух человека и вселив в него веру в бессмертие души, способна поставить его над мерзостями и несправедливостями земной жизни. Но чтобы ты, мысль, стала постоянной и желанной спутницей человека, ему необходимы жизненный опыт, независимость суждений и время для размышлений.
      Как жаль, что понимание таких истин приходит поздно! Исаак окончательно постиг это десяток лет назад после тяжелого ранения стрелой разбойника-огуза. Тогда, заглянув в глаза смерти, он решил наконец-то расстаться с хлопотной жизнью купца-рахдонита и постоянно осесть в Итиле. И вскоре почувствовал, что желанный душевный покой и успокоение от сует мирских так же недосягаемы для него, как прежде. Хуже того, бурлившая вокруг жизнь часто требовала его вмешательства, а приобретенные за годы странствий немощи, словно поджидавшие сего момента, стали одолевать его с удесятеренной силой. Спасение от них было одно – бегство с помощью мысли в свое прошлое или размышления о всемогуществе Творца и разгадке законов бытия созданной им вселенной. Воспоминания о былом будили в сердце давно остывшие страсти, заставляя заново переживать юношеские страдания и наслаждения, полет мысли в неведомое лишний раз. подтверждал, что страждущая от боли плоть ничто по сравнению с бессмертным, не знающим преград в познании истинной веры духом.
      Однако жизнь в Итиле не позволяла ему надолго оставаться наедине с мыслью. Как ненавистны были для него житейские и семейные дрязги, с которыми постоянно вынуждена сталкиваться жизнь, как обременительны были посещения былых друзей по ремеслу и пустопорожние разговоры с ними. А как раздражали Исаака встречи в синагоге с раввином и вынужденные беседы с ним, пустоголовым бездельником, так же далеким от понимания истинной сущности Творца и его деяний, как хвост ишака – от ворот рая.
      Дабы иметь время для встречи с мыслью наедине и без помех, Исаак вновь стал купцом-рахдонитом. Монотонное покачивание на спине лошади или верблюда, тишина степи или пустыни, однообразный звон колокольчиков на шее вьючных животных или размеренный плеск речной волны – эти привычные звуки помогали ему уйти в себя, погрузиться в мир воспоминаний и размышлений, странствовать в прошлом и будущем вдвоем с мыслью…
      Частый стук лошадиных копыт, громкие голоса проскакавших мимо всадников вывели Исаака из состояния полудремы. Повернув голову на шум, он увидел в полутора десятках шагов от себя четверку русов из тех, кого по просьбе воеводы Ратибора взял в свой караван, – сотника Микулу и трех его воинов. Остановившись у небольшой рощицы сбоку караванной тропы и озираясь по сторонам, они о чем-то оживленно переговаривались. Интересно, что могло заинтересовать русов в этой безлюдной полупустыне на границе буртасских и хазарских земель?
      Присмотревшись внимательнее, Исаак догадался, в чем дело. Караван сейчас двигался по одному из опаснейших участков пути – вдоль долины Злых духов, места, облюбованного степными разбойниками для нападений. По буртас-ским законам, расправа над захваченным степным или речным разбойником немедленно вершилась на месте его злодеяния, причем казнь должна была служить предостережением и устрашением для его товарищей по ремеслу. Видимо, недавно у этой рощицы буртасская стража захватила в плен несколько разбойников и тут же без лишних хлопот расправилась с ними.
      На опушке рощицы были вкопаны в землю четыре очищенных от коры бревна, между которыми виднелось большое пятно высохшей крови. На ближайших к столбам деревьях были развешаны вверх ногами восемь разрубленных надвое от шеи до бедра обнаженных мужских тел. По их виду, а также по следам, оставленным на них лакомившимися мертвечиной крылатыми стервятниками, можно было судить, что казнь произошла несколько суток назад.
      – За что их? – спросил Микула у подъехавшего Исаака.
      – За грабеж на дорогах. Схваченных разбойников раздевают донага, привязывают за руки и ноги к четырем столбам и живыми разрубают топором на две части. А чтобы устрашить оставшихся в живых, половинки тел казненных развешивают на деревьях вблизи мест, где чаще всего бывают разбойники.
      – Суров владыка буртасов,– заметил один из дружинников Микулы.
      – Этот закон применяется также к пойманным с поличным ворам и женщинам, уличенным в прелюбодеянии,– добавил Исаак.– У буртасов нет снисхождения и пощады к тем, кто не желает кормиться собственным трудом, а зарится на чужое.
      – Но при чем здесь женщинытпрелюбодейки? – удивился дружинник.– Неужто для буртасов они сродни степным татям и ворам?
      – Да. Женщина, предоставляющая для плотских утех тело не своему мужу, отдает чужому мужчине то, что уже принадлежит ее супругу либо должно принадлежать будущему мужу. Это такое же воровство, как всякое другое. А законы буртасов не различают, что украдено и какова его цена, главное в них – избавить народ от человека с порчей. Ибо тот, кто вчера украл на торжище лепешку, сегодня с ножом в руках отнимет у купца золотой диргем, а завтра с шайкой себе подобных отправится в степь грабить караваны. Разве не мудр и не справедлив закон, пресекающий в корне малое зло, дабы не позволить вырасти из него намного большему?
      – Купец, ты сказал, что татей обычно казнят на местах, где они совершают грабежи;– обратился к Исааку Микула, внимательно прислушивавшийся к разговору.– Выходит, мы сейчас как раз в таком опасном месте?
      – Да, сотник. Взгляни вправо и увидишь долину Злых духов. Не знаю, насколько страшны обитающие в ней духи, но с живыми обитателями долины я не пожелал бы встретиться злейшему своему врагу. Останки восьмерых из них, сполна заслуживших постигшую их кару, висят перед нами на деревьях. Но сколько еще живых разбойников скрывается в бесчисленных оврагах и нескончаемых подземных лабиринтах долины!
      Развернувшись в седле, Микула посмотрел в указанном Исааком направлении. Если со всех сторон вокруг караванной тропы лежала ровная, как стол, степь, то вправо местность круто понижалась. Здесь не было видно ни травы, ни островков степных кустарников, ни групп деревьев, зато уже в сотне шагов от тропы начинали змеиться несколько оврагов. То сближаясь между собой, то раздваиваясь и убегая друг от друга, они постепенно охватывали, словно паутина, значительный участок степи и терялись в каком-то сером, клубящемся мареве. Ежеминутно меняя очертания, то наступая на тропу, то удаляясь от нее, марево временами разбухало и вверх, отчего казалось, что из колеблющейся земли внезапно вырастали и вздымались к небу зыбкие пепельно-серые горные вершины. Подобное зрелище Микула видел впервые в жизни.
      – Купец, ты назвал это место долиной? – спросил он.– Но я не вижу никакой долины. Вместо нее передо мной изрезанная оврагами мертвая земля и огромное облако пыли над ней. Не понимаю, откуда ему взяться, если ветра нет и в помине.
      – Ты видишь не просто долину, а долину Злых духов,– начал объяснять Исаак.– Это название получено ею не случайно. Отсюда до самой Итиль-реки степь иссечена множеством оврагов, в которых бесследно исчезают, уходя под землю, бежавшие до этого к Итилю степные речушки. За многие десятилетия они проложили под землей неисчислимое количество русел, часть из которых высохла или изменила течение. В этих ходах и поселились злые духи тьмы. Однако им холодно в сырых мрачных подземельях, и, дабы не мерзнуть, они просят бога ветров согреть их. И тогда ветры на своих крыльях несут с противоположного берега реки, где простирается знойная пустыня, раскаленный воздух в овраги и выходящие к Итилю сухие подземные русла. Вот отчего над долиной Злых духов, начиная с весны и до поздней осени, беспрестанно висит песчаное облако. В этой долине вместе с духами тьмы нашли прибежище и разбойники, чаще всего творящие преступления под покровом ночи, когда властвуют их соседи, духи тьмы.
      – Ежели известно, где скрываются тати, отчего стражники не разгромят их становища?
      – Долина Злых духов – это не только степь, испещренная оврагами и погруженная в темень даже в самый солнечный день. Это также множество подземных ходов, проделанных под ней ушедшими с поверхности речушками, продолжившими там свой бег к Итиль-реке. Речушки часто меняют русла, многие из них текут лишь в период весеннего таяния снегов и осенних дождей, пересыхая летом, поэтому под землей существует запутанный лабиринт ходов и пещер. Легче отыскать спрятанную в пустыне песчинку, нежели обнаружить в долине Злых духов разбойничий притон, а тем более внезапно напасть на него. Всякий, кто пытается проникнуть в подземные долины, бесследно исчезает, а стражников, посмевших приблизиться к выходящим на поверхность земли руслам высохших речушек, встречают стрелы. К тому же,– Исаак понизил голос,– говорят, что разбойники вступили в сговор с духами тьмы и те помогают им: обрушивают на головы чужаков своды подземных ходов, потолки пещер, пускают потоки воды в высохшие русла. На долине лежит проклятие Неба, и никто, кроме разбойников, не бывает в ней.
      – В таком случае надобно приказать караванщикам быть готовыми к возможному нападению,– заметил Микула.
      – Моя охрана не первый раз проделывает этот путь и знает, где и как себя вести. А вот твои воины пусть держатся ближе к каравану и будут настороже.
      – Сейчас предупрежу их.
      – Рус, постой! – донесся непонятно откуда незнакомый хриплый голос.– Не торопись! Освободи вначале меня, своего брата по крови!
      Пораженный Микула завертел во все стороны головой и увидел, что поодаль от четырех бревен с пятном крови между ними вкопано в землю еще одно, гораздо длиннее. К его верхушке сыромятными ремнями был привязан обитый металлическими полосами наглухо заколоченный сундук.
      – Русский брат, я здесь, в сундуке! – вновь раздался тот же незнакомый голос.– Вели своим воинам снять сундук и выпустить меня!
      – Кто там? И почему? – спросил Микула у Исаака, рассматривая сундук.
      – Такой же разбойник, как эти,– кивнул Исаак на подвешенные к деревьям половинки человеческих тел.
      – Тогда отчего он жив и в сундуке?
      – Легкая и быстрая казнь от топора уготована простым разбойникам, а главарям и закоренелым злодеям-убийцам суждена другая – медленная и мучительная. Их запирают и навсегда оставляют в подвешенном на высоком бревне сундуке, чтобы смерть наступила от жажды и голода, которым зимой помогает мороз, а летом жара. Одного из таких преступников ты сейчас слышишь.
      – Рус, не слушай старого иудея! – раздался голос из сундука.– Разве жизнь не научила тебя не верить ни одному слову этих лжецов и мошенников? Я не разбойник, а такой, как ты, вольный человек и воин.
      – Вольный человек и воин? Но разве место вольному человеку в сундуке и что делать воину рядом с телами казненных степных татей? – спросил Микула, подъезжая вплотную к бревну с сундуком.
      Минуту назад сотник готов был поклясться Перуном, что никогда прежде не слышал голоса находившегося в сундуке человека, однако чем дольше слушал его, тем больше голос казался ему знакомым. Но где, когда и при каких обстоятельствах Микуле довелось слышать его раньше, он не мог вспомнить. И было еще какое-то непонятное, никогда не испытываемое доселе чувство, непреодолимо влекшее его на голос.
      – Рус, ты вольный человек и воин. Но за то, что тебя кормит и одевает князь, ты платишь ему своей службой, лишая себя части свободы и продавая свой меч воина. А я, такой же вольный человек и воин, не желаю никому подчиняться и терять даже толику свободы, а потому вынужден кормить и одевать себя сам. Это я совершаю с помощью меча, заставляя делиться со мной тех, кто может сделать это без всякого ущерба для себя. Вот единственная разница между мной и тобой, вольными людьми и воинами.
      Исаак беззлобно рассмеялся:
      – Ай да разбойник! Первый раз встречаю такого умного и изворотливого в речах! А потому и гораздо более опасного, чем его дружки, глупые как бараны и не могущие связать мыслью даже двух слов. Уверен, что этот злодей родом не из хлебопашцев или табунщиков, а некогда обучался грамоте. Молодцы стражники, что сунули его в сундук,– пусть подохнет в муках, а его непогребенное тело обречет на вечные страдания душу.
      – Рус, ты слышишь, чего желает мне старый иудей? – спросил голос.– Мне, в чьих жилах течет кровь матери-славянки, захваченной хазарами в полон под Родней. Неужто ты оставишь меня в беде, русский брат?
      «Русский брат!» Эти слова заставили Микулу мигом вспомнить, отчего ему казался знакомым раздававшийся из сундука хрипловатый, немного гортанный голос. Этот голос впервые прозвучал в его ушах в пещере у Перунова источника, когда боги явили ему свои видения. Вереница всадников на узкой тропе, ревущая песчаная буря, едущий впереди Микулы воин в меховой шапке и полосатом халате… Вытянутая вперед ременная плеть, шевельнувшиеся губы воина-незнакомца и два его слова: «Русский брат…».
      Но не ошибается ли он? На Лысой горе перед его глазами был воин, а не заточенный в сундуке пойманный разбойник, и за ними ехали конные воины-русичи, а не понуро брел, как сейчас, мимо по тропе купеческий караван, и не висели на деревьях тела казненных степных татей. А голос он мог попросту спутать – разве трудно ошибиться, услышав первый раз два слова под свист ветра и вой бури, а второй раз их же из наглухо забитого, высоко подвешенного сундука?
      Человек в сундуке будто догадывался о сомнениях Микулы.
      – Ты о чем-то раздумываешь, рус? Напрасно. Знай, что наша встреча у этой рощи вовсе не случайна, мой и твой жизненные пути пересеклись здесь согласно воле богов. Не веришь? Тогда услышь, какое видение послало мне Небо сегодня утром. По тропе над ужасной пропастью шли двое: я и незнакомый мне воин-русич. Вначале споткнулся и начал падать в пропасть я, но русич удержал меня. Через несколько шагов оступился и рухнул в бездну уже он, однако я успел схватить его за руку и вытащить обратно на тропу. Я не видел лица своего спутника, но слышал его голос. Это твой голос, рус. Только поэтому, услышав твой разговор со старым иудеем, я обратился к тебе. До этого мимо меня проходило много караванов, и почти все останавливались у места казни моих товарищей, однако я ни разу не подал голоса. Зачем? Помочь мне не осмелился бы никто, а проклятий на свою голову я наслушался вдоволь и без этого. Но когда я услышал твой голос, я сразу понял – это ты, который сегодня освободит меня, рус, потому что волею богов наши судьбы слиты воедино.
      Значит, Микула не ошибся и заточенный в сундуке человек был тем, кого явили ему боги в пещере у священного источника. Поэтому каких-либо раздумий о дальнейших действиях быть не могло.
      – Снимите сундук и освободите сидящего там,– приказал Микула дружинникам.
      – Сотник, законы буртасов наказывают смертью всякого, кто помогает разбойникам,– заметил Исаак.– В том числе выпускает их на волю или пытается облегчить участь. Смотри, как бы тебе действительно не пришлось связать свою судьбу с этим злодеем.
      – Купец, лучше посоветуй, как нам избежать встречи со стражниками,– сказал Микула, наблюдая за дружинниками, возившимися у спущенного на землю сундука.
      – Это очень трудно. И не только потому, что отряды стражников постоянно разъезжают вдоль долины Злых духов, но и оттого, что они часто навещают места, где наказывали схваченных разбойников. Именно для того, чтобы ловить их сотоварищей и таких сердобольных путников, как ты. Стражники хорошо изучили степь и обязательно настигнут беглецов, куда бы они ни подались. Тем более что и бежать особенно некуда – либо назад по караванной тропе, либо налево в степь, где вскоре начинаются селения буртасов. А поскольку они не любят разбойников и помогают стражникам, их также надобно опасаться и объезжать стороной.
      – Не каркай, старый трус,– оборвал Исаака появившийся из сундука незнакомец.
      Дружинники, разрубившие боевыми секирами опоясывающие по всей ширине сундук металлические полосы и отбросившие набок крышку, расступились в стороны, и Микула смог рассмотреть освобожденного. Высокий, худощавый, на изможденном, густо заросшем щетиной лице видны только ввалившиеся глаза… Из одежды лишь порванные, окровавленные шаровары, кровь видна также на задетом мечом плече. Попытка рывком выпрямиться во весь рост бывшему пленнику не удалась, и он, постояв несколько мгновений, вновь опустился в сундук на колени.
      – Помогите,– обратился он к дружинникам.– Жажда, голод… рана, духота… почти не осталось сил. И проклятый сундук… ни вытянуть ноги, ни разогнуть спину… Все тело затекло и онемело так, что совсем не слушается меня.
      Когда дружинники вытащили спасенного из сундука, он уселся на его край и с тревогой посмотрел в направлении, куда двигался караван.
      – Незадолго до вашего прибытия в ту сторону проехал отряд стражников,– сообщил он.– Скоро он должен возвратиться, и к этому времени нас здесь не должно быть.
      Спасенный, держась за стенку сундука, медленно поднялся на ноги, сделал вдоль сундука несколько осторожных шажков. Остановился напротив Микулы, поднял на него глаза.
      – Сам скакать еще не в состоянии, но удержаться на спине лошади за чьим-либо седлом смогу,– подвел он итог своей пробе сил.– Особенно если твои воины дадут мне напиться и пожевать вяленого медвежьего мяса, ибо другой пищи мне покуда нельзя.
      – Принесите ему воды и вяленой медвежатины,– приказал Микула дружинникам.– А еще лучше возьмите на руки и усадите на мою лошадь позади седла. Пусть жует и пьет в пути, потому что покинуть это место нам следует как можно быстрее. Знать бы только, куда безопаснее скрыться,– вздохнул он.
      Спасенный, поддерживаемый на спине лошади двумя дружинниками, повернул голову в сторону Микулы.
      – Куда? Разве ты до сих пор не понял? В долину Злых духов! Старый иудей прав – отсюда есть еще два пути, но каждый рано или поздно приведет нас на тот свет или в руки стражников, зато в долину не сунется ни один из них, и я без помех проведу вас через нее в любое место уже на земле Хазарии.
      – Нам нужно попасть снова на эту тропу и примкнуть к каравану,– сказал Микула.– Сможешь это сделать?
      – Да. Причем вы не только встретите караван в безопасном от буртасской стражи месте, но еще будете иметь время для отдыха.
      – Сотник, этот человек слишком многое обещает,– вступил в разговор молчавший доселе Исаак.– Однако сомневаюсь, что в его силах исполнить обещанное. У долины Злых духов один хозяин – разбойничий главарь Казак, и неизвестно, как он поступит с вами. Помнишь, я говорил, что из долины еще не вернулся живым ни один чужак? А вы для Казака не только незваные, но и опасные гости.
      – Что ответишь на это? – спросил у спасенного Микула.
      – Русский брат, я знаю, что делаю. Потом, разве я не сказал, что наши судьбы накрепко связаны и нам суждено спасти друг друга? Ты уже свершил это, мне еще предстоит. А опасения старого иудея пусть останутся при нем – страшный для купцов и стражников Казак мне хорошо знаком и не причинит тебе и воинам вреда. Кого решил послушать, сотник: меня или иудея? Если меня, узнай, где и когда тебе следует ждать караван.
      – Купец, я и мои люди на время покинем тебя,– сообщил Микула Исааку.– Если повстречаешь стражников и они станут допытываться, кто спас приговоренного к смерти в сундуке, ответь, что это сделал я, но вопреки твоей воле и даже применив силу. Они наверняка поверят этому, ибо ни один купец не поможет спастись разбойнику, своему злейшему врагу. А теперь скажи, когда и в каком месте мы встретимся вновь?
      – Со стражниками я разберусь и без твоих советов, сотник. Я и их начальники не первый год знаем друг друга, к тому же среди моих караванщиков обязательно есть их люди, которые подтвердят, что разбойников отпустил ты, но отнюдь не я. Что касается нашей встречи, жди караван вечером у Сухого колодца. Это место знакомо любому человеку в округе. Надеюсь, что с тобой ничего не случится и мы завершим путь в Итиль-граде вместе.
      Вытянув коня плетью, Исаак потрусил вдогонку каравану, а Микула с дружинниками направился к поджидавшим их на тропе остальным своим воинам. Те молча выслушали короткий рассказ сотника о случившемся у рощицы, на случай встречи со стражниками изготовили к бою оружие.
      – Указывай, куда ехать,– обратился Микула к спасенному.– Кстати, как тебя кличут? Меня зови, как все, сотником.
      – Сотник? Хорошо. Ну а меня…– Он на миг замялся.– Называй меня просто Братом. Свое настоящее имя я давно позабыл, а разбойничье тебе ни к чему. А ехать поначалу нужно вон к той промоине, от нее к большому коричневому камню слева.
      Промоина находилась всего в трехстах шагах от тропы, но уже подле нее заметно ощущалась разница между цветущей степью у покинутой рощицы и полупустыней перед долиной Злых духов. Мало того, что здесь полностью отсутствовала растительность, сама почва, плотная, словно вытоптанная тысячами ног, тускло отсвечивавшая мертвенно-серебристым цветом, казалась непроницаемым металлическим панцирем, сквозь который не дано пробиться к лучам живительного солнца ничему живому.
      Нагнувшись, Микула ковырнул землю кончиком меча, поднял на лезвии ее кусочек. Вначале внимательно рассмотрел его, затем с трудом растер между пальцами. Мелкозернистый песок, бурая глина, превращающаяся под нажимом пальцев в пыль, кристаллы соли. Мертвая земля… Такую Микула неоднократно встречал во время походов в Дикую степь, чаще всего возле степных озер между Сурожским морем и Саркел-рекой. Словно посыпанная солью земля, соленая, непригодная для питья вода, безжизненные берега и степь вокруг. Это была земля, покинутая духами добра и ставшая обителью злых подземных сил Чернобога.
      – Уж не собираешься ли стать смердом и пахать эту землю?– донесся из-за спины насмешливый голос спасенного.– Без сговора со злыми духами долины у тебя не получится ничего, сотник.
      – Знаю. Это они, подручные Чернобога, увели под землю степную речку, которая где-то недалеко от этого места размывает лежащий под долиной соляной пласт. Когда весной и осенью речка бежит в полную силу и доверху заполняет свое подземное русло, соляной раствор просачивается к самой поверхности земли и засаливает ее. Делая долину бесплодной, подручные Чернобога выживают с нее людей и приобщают к своим владениям. Я сталкивался с подобными проделками Чернобога на берегах Славутича у порогов и знаю, что победить его можно лишь с помощью волхвов Перуна. Только ему, внявшему мольбам волхвов, дано изгнать помощников бога тьмы из-под земли своими огненными небесными стрелами-молниями.
      – Ты прав, сотник. В подземельях долины действительно встречаются соленые ручьи, в которых неизвестно чего больше: воды или соли. А теперь возьми земли вон с того взгорка и попробуй ее на ощупь,– предложил спасенный.
      Микула последовал его совету и поднял кончиком меча горстку почвы с невысокого продолговатого взгорка. Это была мягкая, рыхлая песчаная пыль, но если предыдущий комок земли был чуть тепловатым от лучей солнца, то эта горсть пыли дышала жаром.
      – Сотник, я вижу, что волхвы многому тебя научили. Может, скажешь, отчего эта пыль столь горяча? – прозвучал голос из-за спины.
      – Этого не знаю. Но если правдив рассказ купца Исаака, что ветры, согревающие живущих под долиной духов тьмы, приносят из-за Итиль-реки тепло, все очень просто. Это может быть пыль, только что принесенная из пустыни и еще не утратившая жара. Но, возможно, это и старая пыль, подогретая теплом, идущим из высохшего речного русла под взгорком, в котором ныне вместо воды хозяйничают знойные ветры. Однако мы уже у большого коричневого камня слева от промоины. Куда двигаться дальше?
      – Прямо на овраг, из которого навстречу нам мчится пыльное облако.
      Приближаясь к оврагу, Микула почувствовал, насколько суше и горячее стал воздух, и ощутил, как труднее стало дышать из-за появившейся в воздухе мелкой песчаной пыли. Она оседала пушистым слоем на одежде и обнаженных участках тела, скрипела на зубах. А вскоре ползущий из оврага пыльный поток стал настолько плотным, что Микула с трудом различал дорогу.
      – Спускайся на дно оврага! – прокричал ему в ухо спасенный.– Да-да, на дно! – повторил он, видя, как попятилась лошадь Микулы, когда он направил ее вниз по склону.
      Не обращая внимания на сопротивление скакуна, Микула заставил его спуститься на дно, и маленький отряд оказался в самой круговерти несущегося по оврагу ревущего, валящего с ног мутного потока. Песок слепил глаза, раскаленный воздух обжигал лицо и руки, свист и вой ветра заглушали все другие звуки вокруг.
      – Перебирайся на другую сторону! – донесся едва слышный голос из-за спины.– И выше, выше по склону! – скомандовал спасенный, когда Микула очутился на другой стороне оврага.– Еще выше, еще!
      Лошадь, понукаемая Микулой, с трудом взбиралась по крутому склону, каждый миг рискуя покатиться вниз. Вот она остановилась, развернулась боком и без всякой команды двинулась навстречу бьющему ей в морду пышущему жаром потоку пыли. Сотник, собравшийся плетью заставить скакуна выдерживать прежнее направление к гребню оврага, увидел, что это невозможно. Ровный до этого глиняный склон оказался покрыт каменными глыбами, преградившими дорогу вверх. Опустив голову к самой земле, лошадь интуитивно, а может, по каким-то лишь ей известным признакам отыскивала проходы между глыбами. Поскольку седок сзади хранил молчание, Микула понял, что животное выбирало нужный путь.
      Вскоре вместо каменных глыб справа пошли высокие, отвесные пласты известняка, сплошной стеной отрезавшие дорогу из оврага вверх. Дороги не было и вниз – склон слева резко обрывался, оставляя для передвижения узкую каменную тропу-терраску. Дно оврага осталось где-то далеко под ногами, и, чтобы не рухнуть вниз, нужно было не только устоять под порывами ветра, но, стремясь уклониться от самых сильных, не сделать даже полшага с тропы в сторону. Полностью закрыв глаза от ветра и пыли, Микула всецело доверился верному скакуну.
      – Сотник, стой! – раздалась команда сзади.
      Резко натянув поводья, Микула открыл глаза, оглядел место, где пришлось остановиться. Под ногами – тропа, впереди – уже в двух шагах непроницаемая для глаз серая пелена, слева, прямо под стременем, – обрыв, справа – сплошная стена-монолит.
      – Дозволь копье,– прозвучала просьба из-за спины.
      – Держи,– протянул Микула древко.
      Выставив копье перед собой, спасенный начал водить острием по каменной стене на уровне головы Микулы. Что он там ищет? Скала как скала: отполированная ветром и песчаной пылью, с заметными кое-где на поверхности трещинами и выступами. Но что это? Острие копья полностью вошло в одно из неприметных углублений в стене-монолите, после чего быстро метнулось в нем взад-вперед три раза, затем, уже гораздо медленнее, еще дважды. И Микуле показалось, что одновременно с этим внутри скалы раздались звуки, напоминавшие колокольный звон в христианских храмах. Наверное, почудилось? Нет, не почудилось, хотя доносившиеся теперь из скалы звуки напоминали скорее скрежет металла по металлу, нежели звон колокола.
      – Сотник, возьми копье обратно,– сказал спасенный, протягивая оружие Микуле.
      Но тот был поглощен другим, уставившись во все глаза на участок скалы рядом с углублением, в котором только чтб побывало острие копья. Каменный пласт, немного выступавший на тропу, прежде казавшийся в пыльном мареве неразрывным целым со скалой, отделился от нее и начал медленно опускаться на тропу. По мере того как он приближался к тропе, за ним все шире открывался ход в чрево скалы. Минута– и грубо вытесанный из тонкого камня квадрат со сторонами в два человеческих роста лежал на тропе, а в скальном монолите зиял черный провал. Вспыхнувший внутри него свет позволил рассмотреть две человеческие фигуры, стоявшие у деревянного барабана с накрученной на нем металлической цепью. Обе фигуры были в цветных халатах и кольчугах, с мечами на поясах, над барабаном с цепью был подвешен небольшой колокол с увесистым языком. Выходит, слух не подвел Микулу: именно звон колокола, потревоженного толчками копья, служил для охранников входа условным сигналом, что внутрь скалы необходимо впустить своих.
      – Езжай на свет, сотник,– предложил спасенный.– Иль боишься? – хохотнул он.
      Вместо ответа Микула взял из его рук копье, направил лошадь в провал. Поравнявшись с охранниками, он бросил взгляд на барабан с цепью и разочарованно вздохнул. Ничего особенного: все точь-в-точь, как при спуске и подъеме мостов через крепостные рвы. Нижний край каменного квадрата с обеих сторон был соединен вращающимися металлическими штырями со скалой, и путем наматывания или разматывания цепей на двух барабанах можно было, опуская или поднимая каменную дверь-квадрат, открывать либо закрывать вход в подземелье. Когда Микула проезжал мимо охранников, оба склонили головы, а один взял его лошадь под уздцы и пристроился рядом с ней.
      – Провожатый не нужен, поеду один,– прозвучал голос спасенного.– Воинам-русичам дайте факелов на всю дорогу к Зеленому острову. Закрывай вход. Свой факел оставь мне.
      Охранник молча протянул факел, отступил снова к барабану с цепью. Микула поразился тону голоса, которым сидевший за его спиной человек разговаривал с охранником. Это был явно голос командира, человека, занимавшего положение гораздо выше, чем встретившие его разбойники. Поэтому они, видимо, и склонили головы, когда он, а не Микула, поравнялся с ними. Впрочем, разве Исаак не говорил, что казнь в сундуке как раз и предназначалась для разбойничьих главарей?
      – Сотник, я буду освещать тебе дорогу,– сказал спасенный, поднимая факел вровень с плечом Микулы.– Езжай прямо, а где потребуется свернуть, я предупрежу.
      Ход, по которому они ехали, служил когда-то руслом подземной реки, стекавшей в овраг, откуда отряд начинал путешествие. Ход оказался коротким – три-четыре поворота, четверть часа пути, и впереди появилось широкое пятно света. Чем ближе к нему приближались всадники, тем явственнее доносился свист ветра и сильнее першило в горле от пыли. Светлое пятно было выходом из скалы на такую же тропу-террасу, с которой они попали в бывшее речное русло. Здесь, в отличие от входа, подъемная каменная дверь отсутствовала, хотя также находились двое вооруженных охранников.
      – Налево,– сказал спасенный, когда лошадь Микулы очутилась под открытым небом.
      И снова завывание ветра в ушах, запорошенные пылью глаза, спотыкающаяся на неровной каменистой тропе лошадь. Вот тропа начала плавно спускаться вниз, в скале мелькнул лаз внутрь, через время второй, третий. Однако седок сзади молчал, и Микула продолжал путь дальше.
      – Сюда,– проговорил спасенный, когда Микула поравнялся с очередным входом в подземелье.
      Ход вывел отряд на склон неглубокого оврага, густо усеянного крупными валунами, между которыми ветер гнал тучи песчаной пыли.
      – На ту сторону, сотник. Держи направление на камни, что против нас.
      Проехав сотни три-четыре шагов по склону оврага, всадники перемахнули его гребень и очутились на небольшом участке полупустыни, стиснутом с трех сторон оврагами. Несколько минут по ровной земле, и снова под копытами лошадей глинистый склон оврага. Затем его сменила узкая тропа с нагромождением скальных обломков справа и зияющей пропастью слева. И вновь склон оврага, дно другого, русло высохшей речки внутри очередного каменного массива.
      В начале пути Микула пытался запоминать маршрут, которым они ехали, и приметные ориентиры на нем. Но уже через пару часов понял, что среди множества оврагов, высохших подземных речек, ходов и пещер внутри скал впервые попавшему сюда человеку разобраться невозможно. Тем более что двигаться приходилось чаще всего в пыльном мареве, отчего окружающая местность казалась однообразно серой и расплывчатой, словно ночью. Иногда создавалось впечатление, что отряд по два-три раза проезжал по тем же тропам и подземным ходам, петляя по одному и тому же участку долины. Может, так и было? Почему разбойничий главарь не мог запутывать русичей, дабы иметь уверенность, что ни один из них не сможет найти сам дорогу к его становищу или привести с собой других людей? Хотя зачем ему подобная предосторожность? Разве русичи напрашивались к нему в гости, разве не он пригласил их сюда в благодарность за собственное спасение? Наверное, такими были все дороги в долине и под ней, благодаря чему единственными обитателями сих мест являлись, не считая духов зла, разбойники.
      – Держись крепче, сотник,– вывел Микулу из раздумий голос сзади.– Впереди река с сильным течением.
      Микула открыл наполовину смеженные глаза, огляделся по сторонам. Действительно, в свете факелов у ног лошади блестела вода, над головой нависал неровный мрачный свод очередного подземелья, справа и слева на расстоянии вытянутой руки тускло мерцали покрытые плесенью каменные стены. Не раз виденная сегодня картина, если не считать, что отряд впервые встретил живую воду, а не память о ней, которую несли в себе сухие, безжизненные русла. Однако лошадь Ми-кулы, жадно потянувшаяся мордой к воде, не стала ее пить.
      – Соленая. Та, о которой ты говорил, упоминая проделки Чернобога и его подручных,– объяснил голос сзади.– Но какая для нас разница, пресная она или нет? Главное, сотник, держись крепче в седле сам и не позволяй своевольничать лошади. Смелее в реку!
      Подземный водный поток, хотя и занимал весь ход от стены до стены, был неширок – десять-двенадцать локтей, но с быстрым, сильным течением. К тому же его дно было усеяно множеством камней, о которые постоянно спотыкались кони. Там, где ход сужался, течение становилось еще быстрее, причем настолько, что увлекало за собой мелкие камни. Они с силой ударяли лошадей по ногам, отчего те часто вздрагивали крупом и ржали от боли.
      Иногда в стенах хода виднелись ведущие вбок сухие ответвления,– по-видимому, высохшие русла бывших притоков подводной реки. Но седок сзади никак не реагировал на них, и Микула продолжал двигаться дальше по течению. Впереди показался очередной, ничем не примечательный ход вправо, и тут из-за спины сотника раздался короткий резкий свист. Едва он смолк, прозвучали еще три, на сей раз длинные и переливчатые. Не успело стихнуть эхо от них, как из хода ответили таким же свистом.
      – Сворачивай вправо, сотник,– распорядился спасенный.– В седле сидеть не надоело? – спросил он и, не дожидаясь ответа, предложил: – Давай пройдемся пешком. Вели дружинникам снять меня с лошади, а один пусть поддерживает меня в дороге.
      Предложение слезть с коней было излишним – боковой ход оказался намного ниже основного, и даже Микуле, не отличавшемуся высоким ростом, пришлось идти по нему согнув голову. Однако это было полбеды: иногда под ногами возникали трещины, из которых с силой вырывались столбы раскаленной пыли. Одни из них вскоре уносились подземными воздушными течениями в отверстия в своде или стенах хода, другие, растекаясь по ним, заволакивали все вокруг и затрудняли дыхание. Два или три раза из стен начинали бить водяные струи, окутанные столбами пара. Через время ход расширился настолько, что снова можно было сесть на лошадей.
      У одного из поворотов седок сзади вновь свистнул, ответом ему послужил свист из расщелины у потолка. За этим поворотом оказался еще один, за которым в глаза Микуле ярко ударило солнце. Настоящее солнце, а не его блеклое, затянутое пылью подобие, что висело над головой, когда отряд двигался по открытым участкам местности. Несколько шагов – и лошадь сотника, покинув подземелье, очутилась на каменном пятачке, которым заканчивался ход.
      Пятачок был крошечным: кроме Микулы, на нем смогли поместиться еще трое всадников. И все, приподнявшись на стременах и не говоря ни слова, смотрели на открывшуюся их глазам картину. Казалось, в ней не было ничего необычного: обыкновенная долина с высокой травой, быстрый ручей с покрытыми кустарником берегами, густой осинник на недалеком взгорке. Но после каменистых троп, глинистых склонов оврагов, мрачных ущелий, а пуще всего после надоевшей горячей пыли, проникающей во все поры тела, и ревущего в ушах ветра эта маленькая долина казалась такой желанной, что хотелось сейчас же огреть скакуна плетью и как можно скорее очутиться там. Однако это было невозможно: между пятачком, где стояли всадники, и долиной разверзлась пропасть, в которой клубилось пыльное облако.
      Пропасть была неширока – шагов десять-двенадцать, и, если разогнать лошадь, ее можно было бы без особого труда перепрыгнуть. Однако на противоположной стороне, как раз напротив, один возле другого лежали несколько огромных, крутолобых валунов, делавших такую попытку безрезультатной. Перепрыгнув пропасть, лошадь попросту не смогла бы приземлиться на другой стороне на ноги, а, ударившись грудью о валуны, рухнула бы вниз. Но разве проводник привел их сюда для того, чтобы они любовались долиной с каменного пятачка-карниза?
      – Перед тобой Зеленый остров, сотник,– прозвучал его голос.– Это единственное место в долине Злых духов, где может жить кто-либо или что-либо. О его существовании знают многие, однако дорога к нему известна только немногим. Я один из них. К Зеленому острову есть два пути – от Итиль-реки и со стороны степи, которым мы сюда и прибыли. Если он показался тебе длительным и тяжелым, знай, что иного попросту нет. Когда-то их было несколько, но угроза нападения стражников заставила нас, живущих на Зеленом острове вольных людей, оставить один-единственный, самый сложный и запутанный, который мы постарались сделать недоступным для чужих…
      – И для своих,– в тон ему сказал Микула, указывая на пропасть под ногами и на валуны.
      – Ошибаешься, эта пропасть непреодолима лишь для незваных пришельцев, но не для моих гостей. Будь иначе, никто из вас никогда не оказался бы здесь, а остался под стрелами наших дозорных, которые стерегут путь к Зеленому острову. Некоторых из них ты уже видел, свист других слышал, сейчас познакомишься еще с четырьмя.
      Из– за спины Микулы раздалось громкое воронье карканье, на которое ответили таким же из-под кустов на берегу ручья. А в следующий миг оттуда появилась четверка воинов в халатах, с мечами на поясах и луками за плечами, тащивших деревянный мостик-кладку. Подойдя к пропасти, они сдвинули в сторону два валуна и поставили на это место торчком мост-кладку. К одному его краю были привязаны два каната, на которых воины стали спускать поднятый вверх край мостка на пятачок-карниз. По их сноровистым движениям чувствовалось, что подобная работа им не в новинку, и кладка, опустившаяся как раз перед копытами лошади Микулы, подтвердила это.
      – Зеленый остров ждет тебя, сотник,– произнес спасенный.– Вы с воинами-русичами будете на нем желанными гостями. Не заставляйте себя ждать.
      По мосту– кладке переправлялись осторожно, по одному, и тут же направляли лошадей на водопой к ручью. И вновь Микула обратил внимание на почтительность, с которой отнеслись к его седоку встретившие их разбойники. Утолив жажду, отряд направился по берегу ручья в глубь долины. Если бы не события, связанные с появлением русичей в этом месте, и не трудности, которые пришлось перенести, прежде чем оказаться здесь, Микула вряд ли проявил бы такой интерес к окружавшей его местности. Подумаешь, всхолмленная степь в окружении подернутых серой дымкой невысоких горных массивов! Однако именно эта дымка, бьющие из земли фонтаны окутанной паром воды, сухой горячий ветер, временами налетавший со стороны гор, постоянно напоминали, что сотник находится в не совсем обычной степи.
      Ручей, уткнувшись в невысокий холм, начал огибать его. Отступая от холма и растекаясь по степи, ручей в этом месте образовал продолговатое озерцо с высоким сухим берегом у подножия холма и низким, топким со стороны степи. На склоне холма, в тени группы деревьев, были разбиты несколько шатров. Возле них дымились костры, на низменном берегу озерца пасся небольшой табун стреноженных коней. Возле шатров и у костров виднелись люди, которые при виде отряда незнакомых всадников не проявили к нему интереса. Микула мог объяснить это одним: сидевший за его спиной человек обладал властью, позволяющей ему появляться на Зеленом острове в любое время и с кем угодно, не давая по сему поводу никому объяснений.
      – Конец пути,-объявил голос позади Микулы.– Сотник, помоги мне спуститься на землю. И одолжи на время копье, его ты получишь обратно вечером.
      Опираясь левой рукой на копье, спасенный указал правой на один из шатров.
      – Сотник, сейчас тебя и воинов накормят, после чего вы сможете отдохнуть в том шатре. В нужный час вас разбудят, и после ужина вы отправитесь на встречу с караваном. Какой предстоит путь, ты уже знаешь, а потому пострайся не терять напрасно время. До встречи вечером…
      Как ни голодны были дружинники и как ни хотелось им после утомительного пути отдохнуть, они первым делом предпочли вымыться в озерце. Слезая на берегу с лошади, Микула бросил взгляд в сторону шатров и увидел спасенного ими человека. Опираясь на копье, он стоял у входа в самый добротный и богато украшенный шатер в окружении нескольких внимательно слушавших его обитателей становища. Может, он знаком с самим Казаком, хозяином долины Злых духов, о котором упоминал купец Исаак, и сейчас добивается встречи с ним? Что ж, в таком случае каких-либо недоразумений у русичей на Зеленом острове быть не должно…
      Микулу разбудили на заходе солнца.
      – Вставай, сотник, пора. Атаман ждет тебя,– раз за разом настойчиво повторял у его уха незнакомый голос.
      Микула открыл глаза, увидел у своего изголовья смуглое бородатое лицо с раскосыми глазами.
      – Пора вставать? – Микула бросил взгляд сквозь приоткрытый полог шатра наружу, увидел скатывающееся за горный массив солнце.– Да, на самом деле пора. Посторонись.
      Он поднялся с кошмы, на которой лежал, быстро надел верхнее платье, кольчугу.
      – Не трожь их,– сказал незнакомец, когда сотник склонился над спящими товарищами, желая разбудить их.– Пусть еще отдохнут. Атаман хочет видеть только тебя.
      У Микулы вертелся на языке вопрос, кто такой «атаман» и зачем он ему понадобился, но он решил ни о чем не спрашивать. Зачем, если все станет известно через несколько минут?
      Бородач привел Микулу к богато украшенному шатру, на который он уже обратил внимание, распахнул полог, указал внутрь:
      – Проходи, сотник.
      Сам он остался снаружи, а Микула сделал шаг вперед, привыкая к полумраку шатра, остановился у порога. В шатре находился лишь один человек – это был спасенный из сундука разбойник. Скрестив по-восточному ноги, он сидел на ковре за низеньким круглым столиком с расставленными на нем едой и питьем. На спасенном была белая рубаха русского покроя, серые штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги, сбоку на ковре лежал боевой пояс с пристегнутым мечом и кинжалом. Лицо его было чисто выбрито, усы и короткая борода приведены в порядок, волосы аккуратно причесаны.
      – Как отдохнул, сотник? – поинтересовался он.– И проходи к столу, зачем стоять у входа? Садись рядом.
      – Отдохнул хорошо, готов хоть сейчас отправиться навстречу каравану,– ответил Микула, усаживаясь за столик.– Не забыл, что ты обещал мне устроить встречу с ним у Сухого колодца?
      – Нет. Именно потому и велел разбудить тебя раньше других русичей, чтобы побеседовать перед дорогой.
      – Побеседовать? О чем? Да, кстати, со мной хотел говорить о чем-то некий «атаман». Уж не ты ли это?
      – Я, сотник. Помнишь, недавно ты спрашивал, как меня зовут, и я посоветовал обращаться ко мне: русский брат. Но ты почему-то ни разу не произнес этих слов. Может, тебе легче будет называть меня атаманом?
      – Возможно, ведь мне еще ни разу в жизни не приходилось называть братом того… того, кто… кого спас из сундука, от заточения и смерти. Но ведь и атаман не твое имя. Судьба воина-русича заносила меня во многие места, сталкивала с разными людьми, в числе коих были берладники с низовьев Дуная и бродники с Саркел-реки. Так вот, в некоторых ватагах командиров-главарей именовали атаманами. Небось по схожей причине так величают и тебя?
      Спасенный усмехнулся:
      – Вижу, сотник, и атаман тебе не совсем по нраву. Так и быть, кличь меня Казаком,– махнул он рукой.
      – Казаком? – Микула нахмурил лоб, настороженно посмотрел на собеседника.– Подобным именем купец Исаак называл главаря здешних разбойников, хозяина долины Злых духов. Получается, что сей грозный для купцов и стражников Казак – это ты?
      – Получается так, сотник. Но ведь ты не хазарский купец и не буртасский стражник, а потому мое имя не должно тебя страшить или делать нас недругами. Наоборот, ты спас мне жизнь и сейчас сидишь за моим столом. Посему забудем о купцах и стражниках, разбойничьих атаманах и княжеских сотниках, а поговорим как вольные люди и воины. Что же касаемо моего имени, зови, как желаешь,– атаманом или Казаком.
      – Будь для меня, как и для своих людей, Казаком.
      – Добро, а теперь пора перейти к трапезе,– атаман плавно повел рукой над столиком.– Ешь и пей все, что душа желает. Что окажется не по вкусу – не взыщи: еда-питье из купеческих караванов, а потому и вина лежит на их покойных хозяевах.
      – Богатенько живут твои разбойнички,– сказал Микула, окидывая взглядом столик.– Такое угощение я видывал лишь на великокняжеских застольях.
      – За такое житье мы дорого и платим. Сам видел, чем и как потчуют нас, окажись мы в руках стражников. Да что мы с тобой, сотник, о невеселом – давай переменим разговор. Что станешь пить для начала: меды русские, вино ромейское, хмельные настойки буртасские, пиво булгарское?
      – Начнем с ромейского вина зелена. Давненько не пробовал его, пожалуй, и вкус забыл.
      – Забыл – вспомнишь. Как пить будешь: по-русски – не смешивая ни с чем, или по-ромейски – разбавляя водой?
      – По-русски. Воды, коли пожелаю, и так досыта напьюсь.
      – Так и станем пить – по-русски. Да и как нам, двум воинам-русичам, пить иначе? – Атаман разлил вино в два серебряных кубка, протянул один Микуле.– За тебя, сотник, за твою удачу и воинское счастье.
      – За тебя, Казак, чтобы судьба как можно дольше хранила тебя от рук стражников,– не остался в долгу Микула.– Слава!
      – Слава!
      Микула действительно давно не пил заморского вина, пожалуй, с осени, когда по велению великого князя он с сотней всадников отправился на порубежье с Дикой степью. Поэтому сейчас Микула пил вино медленно, короткими глотками, вдыхая его аромат и наслаждаясь терпким вкусом. Будучи близким человеком к Игорю и часто участвуя в княжьих пирах, Микула знал толк в винах и понимал, что вино, которым угощал его разбойничий атаман, было не то, что пьют ромей-ский охлос(Охлос – чернь, простонародье (визант.).) и простые воины-русичи, а то, которым утоляли жажду, заодно веселя душу, обитатели византийских дворцов и княжеских чертогов. Выходит, он на самом деле являлся для Казака дорогим гостем, если тот не жалел для него такого вина!
      Снаружи раздались топот копыт, голоса, звон оружия, и в шатер просунулось лицо бородача, будившего Микулу.
      – Разве я не сказал, чтобы меня не беспокоили? – нахмурив брови, раздраженно спросил атаман.
      Косясь на Микулу, бородач произнес оправдывающимся тоном несколько слов на незнакомом Микуле языке, и атаман уже миролюбиво сказал:
      – Пусть войдет. Один.
      Голова исчезла за пологом, и атаман вновь наполнил кубки.
      – Прости, сотник, что вынужден прервать трапезу. Меня долго не было на острове, и здесь за это время произошли события, в которые я должен немедля вмешаться. Выпьем теперь за нас обоих, и не скучай, покуда я буду заниматься своими делами.
      Едва они успели осушить кубки, как в шатре появился новый человек. Высокая лохматая шапка была низко надвинута на лоб, из-под бровей сверкали узенькие глазки, лицо заросло рыжей клокастой бородой. Бросив на Микулу подозрительный взгляд, незнакомец приблизился к столику, широко разбросил руки в стороны, оскалил зубы в улыбке. Атаман, поднявшись, шагнул из-за стола к пришедшему, так же расставил руки и крепко обнялся с ним. Указал ему на ковер у столика и, когда тот сел, протянул кубок с вином. Они вдвоем выпили, после чего некоторое время разговаривали, точнее, атаман задавал вопросы, а рыжебородый отвечал. Язык, на котором они говорили, был неизвестен Микуле, хотя в нем встречались знакомые ему буртасские и хазарские слова, а иногда и славянские. Может, это был и не язык, а смешение многих языков и наречий, к которому вынуждено было прибегать собравшееся на Зеленом острове разношерстное разбойничье сборище, дабы понимать друг друга. Однако из того немногого, что смог понять Микула, он догадался, что разговор шел о плывшем по Итиль-реке купеческом караване, за которым разбойники уже несколько суток следили и который теперь собирались захватить.
      Вначале, жадно утоляя разыгравшийся после вина аппетит, Микула слушал разговор вполуха, но вдруг ему в голову пришла неожиданная мысль. А что, если кто-то из находящихся на Зеленом острове разбойников участвовал в нападениях не только на речные купеческие караваны, но и на морские? В том числе и на те, что совершали плавания по Хва-лынскому морю? А ведь он, Микула, имеет задание великого князя узнать как можно больше о становищах морских разбойников и местах, где они могут прятать свою добычу. Кто знает, возможно, сейчас удача сама идет ему в руки и его встреча с заточенным в сундуке разбойничьим атаманом была действительно не случайной, а уготованной Небом?
      Всецело захваченный этой мыслью, Микула с нетерпением стал ждать окончания разговора атамана с новым гостем. Вот они замолчали, выпили еще по кубку вина, на прощанье обнялись. Атаман проводил рыжебородого к выходу и возвратился на прежнее место за столиком. Беря инициативу в собственные руки, Микула сам налил вина в кубки, поднял свой:
      – За твои удачи, Казак! И не только на суше, но и на воде!
      Теперь Микула не смаковал вино, а выпил его залпом, словно воду, и, дождавшись, когда опустеет кубок атамана, спросил:
      – Казак, как вижу, твои люди промышляют в степи и на Итиль-реке. Не приходилось ли им бывать и на Хвалынском море?
      Рука атамана, принявшегося вновь наполнять кубки, застыла в воздухе, а сам он пытливо взглянул на Микулу.
      – Как знать, сотник, может, и приходилось. Прежде чем судьба свела их со мной, им всем довелось многое пережить и повидать. Возможно, чьи-то пути-дорожки на Зеленый остров пролегли и через Хвалынское море.
      Микула засмеялся, шутливо погрозил атаману пальцем:
      – Ой, хитришь, Казак! Небось, прежде чем принять нового человека в свою ватагу, стремишься узнать о нем все. Иль приближаешь к себе и даешь приют на Зеленом острове кому попало?
      Атаман тоже рассмеялся, однако прежнее беспечное выражение с его лица будто сняло рукой.
      – Нет, сотник, случайных людей у меня нет, и прежнюю жизнь каждого я знаю, как свою. Да, среди них есть те, кто бывал раньше на Хвалынском море, но об этом они не будут говорить с первым встречным. Понимаешь меня?
      – Вполне. Ты прав, я не тот, с кем они будут откровенны. Но ведь ты доверяешь мне, не так ли? Так почему я не могу знать о ком-то из твоих людей частицу того, что знаешь ты? Ведь я не прошу ни показать мне этого человека, ни рассказать историю его жизни полностью, мне интересно лишь то, почему и когда он был на Хвалынском море, что там делал и видел.
      – Почему и когда, что делал и видел,– медленно повторил атаман и, запрокинув голову, оглушительно расхохотался. Уняв смех, наклонился к Микуле, доверительно сказал: – Сотник, ответы на подобные вопросы часто хочу услышать и я. Знаешь, когда? Когда собираюсь на кого-то напасть и, не желая попасть впросак, хочу знать все о недруге и о том месте, где мне предстоит сойтись с ним в бою. Как мне сдается, люди, побывавшие на Хвалынском море, нужны тебе по той же причине?
      Микула не стал играть в прятки: прояви в важном для себя разговоре неискренность или начни лицемерить – получишь в ответ то же самое.
      – По той, Казак,– ответил он, глядя прямо в глаза собеседника.– И ты, желавший, чтобы я называл тебя русским братом, не можешь отказать мне… коли действительно причисляешь себя к русичам и не желаешь напрасного пролития их крови.
      Промолчав, атаман взял в руки свой кубок и, впервые не предложив Микуле выпить вместе, начал неторопливо цедить вино сквозь зубы. Его глаза были полузакрыты, взгляд направлен перед собой. Когда вино было выпито, он протянул Микуле его кубок.
      – Пей и слушай, что я буду говорить. Коли речь покажется длинной, наливай и пей вино сам.– Атаман плеснул немного вина и себе, выпил одним большим глотком и быстро, видимо предварительно все обдумав, заговорил: – Сотник, я дважды задавал себе вопрос, кто ты таков на самом деле, но ни разу не обратился с ним к тебе. Первый раз это случилось, когда ты, вопреки предостережению старого иудея, спас меня. Обычный охранник каравана, пусть даже бывший сотник, а ныне начальник десятка воинов, всецело подвластен воле хозяина каравана и никогда не осмелится его ослушаться. Ты же сделал это в присутствии самого Исаака, что показало твою независимость от него… Повторно я спросил себя, кто же мой спаситель, когда ты решил отправиться со мной в долину Злых духов и Исаак не стал противиться этому. Ведь стражникам ничего не стоит узнать, кто посмел спасти приговоренного к смерти разбойничьего главаря, а поскольку ты из его каравана, он несет за тебя полную ответственность. Конечно, его старая голова никому не нужна, но ее спасение обойдется ему не в одну сотню золотых диргемов, и жертвовать ими из-за какого-то русича-охранника он не стал бы никогда. Что стоило бы ему приказать схватить тебя, дабы отдать затем стражникам, имея десять своих охранников на одного твоего воина? Однако он не сделал этого, разрешив тебе спокойно удалиться в долину Злых духов. Поскольку для иудеев деньги – самое главное в жизни, значит, любой твой поступок был столь щедро оплачен вперед, что с избытком покрывал те жалкие сотни, которые Исааку пришлось бы отдать стражникам. Мои вопросы не кажутся тебе глупыми?
      Атаман посмотрел на Микулу. Увидев, что тот наполняет опорожненный кубок вином, протянул ему свой.
      – Налей и мне, от непривычки к речам пересохло во рту. А заодно ответь мне, чтобы я мог продолжать.
      – Казак, на твоем месте я задал бы себе те же вопросы,– сказал Микула, наполняя доверху оба кубка.– А может, и своему спасителю, прежде чем отправиться с ним на Зеленый остров, в свою святая святых.
      – Я не надеялся получить правдивый ответ, сотник. А потому решил ждать, когда или ты сам себя выдашь, или случай вынудит тебя открыть мне свою тайну. Как видишь, сейчас это произошло.
      – И какова моя тайна?
      – Даже до наших мест долетели слухи, что великий киевский князь собирается в большой поход. Куда – гадать излишне, ибо с Византией у него мир и договор о дружбе. Зато на Хвалынском море его купцам в последнее время не стало покоя от пиратов, а русичи не из тех, кто безропотно сносит обиды. Но прежде чем отправиться в поход, великому князю следует как можно больше узнать о своем недруге и его владениях, а для этого ему никак не обойтись без тайных соглядатаев. А самый надежный способ попасть соглядатаю на Хвалынское море… или туда, где можно все разузнать о нем… это пристроиться к купеческому каравану, идущему к его берегам. Я близок к правде?
      – Ты рядом с ней. Если считаешь себя русичем или другом Руси, твоя кровь должна подсказать, как поступить сейчас.
      – Она уже подсказала – я познакомлю тебя с человеком, который не просто был на Хвалынском море, а дважды сражался с тамошними пиратами. Он сможет ответить на все твои вопросы и…– атаман оборвал себя посреди фразы, на миг задумался.– Я сделаю больше – этот человек отправится с тобой, чтобы не только словом, но и делом способствовать победам русского воинства. Доволен, сотник?
      – Ты настоящий русич, Казак,– растроганно произнес Микула.– Но кто тот человек, чьим словам должен вначале довериться я, а затем и великий князь?
      – У нас не принято рассказывать о других. Если он пожелает, откроет тебе свое прошлое сам. Я же могу сказать одно – верь ему, как мне, ибо он – настоящий казак.
      – Казак? Он твой отец, брат? Иной родич?
      – Он мне ни отец, ни брат, ни какой-либо иной родич по крови. И, однако, он для меня больше, чем родич, ибо он мне брат по духу. Одним словом – казак. Ты знаешь, что значит это слово? Коли тебе приходилось встречаться с берладника-ми и бродниками, ты обязательно сталкивался с ним.
      – Да, я не единожды слышал его, правда, иногда оно звучало «казак», иногда «козак». Но я всегда считал, что это имя, носимое тем либо иным человеком. Я ошибался?
      Атаман неопределенно пожал плечами:
      – Как сказать, сотник. Впрочем, если ты и ошибался, то не слишком. Понимаешь, казак – это действительно имя, но дается оно отнюдь не отдельному человеку при рождении, а многим людям, тем, кто, независимо от прежних имен, решил навсегда стать вольным человеком, почитая волю превыше всего на свете. Превыше бывшей родины, старых богов, семьи, сородичей, власти, богатства,– с горячностью объяснил атаман.– Побратавшись меж собой, такие люди становятся казаками и носят это имя вместе с прежним до самой смерти. Казак мог родиться русичем, хазарином, буртасом, касогом, иудеем, мог прежде быть воином, князем, купцом, рабом, пастухом, нищим или богатеем, но, став казаком, он должен позабыть обо всем, кроме того, что отныне он – вольный человек, признающий над собой лишь атамана, избираемого всеми братьями-казаками. Казак – это воля, необъятная, такая, какой нет более ни у кого на свете. Смог понять что-нибудь из моих слов, сотник?
      – Очень мало,– чистосердечно признался Микула.– Говоришь, что вы, казаки, ради вольности отказались от земли отцов, былого родства и всего, связанного с прошлой жизнью? Но разве можно жить человеку без роду-племени и земли предков, ежели даже дикий зверь знает свою стаю и лес, где появился на свет и который его выкормил? Разве может быть воля превыше всего на свете? А семья, необходимая для поддержания жизни рода, а воинская служба, без коей отчую землю захватит недруг? Ни одному из смертных не дано иметь полной свободы. Человек живет среди других людей, он поневоле должен считаться с ними. Да и нужна ли кому вообще необъятная воля, ежели из-за нее надобно отказаться от своих родителей и будущих детей, от земли и веры предков?
      – Нужна, сотник, нужна! – горячо возразил атаман.– А семью, землю предков, веру отцов ты считаешь выше воли оттого, что не знаешь, что такое неволя. Вот ежели бы ты сполна вкусил, что значит быть равным бессловесной скотине, зависеть от настроения и прихоти хозяина, не иметь права даже взглядом показать, что ты тоже человек, вот тогда ты смог бы оценить, что такое воля. Зато я, сын полонянки-наложницы, ставший ныне атаманом вольных людей – казаков, могу сравнить волю и неволю. И потому смело заявляю, что у того, кто родился вольным человеком и никогда не был рабом, и у того, кто появился на свет рабом и, рискуя жизнью, обрел свободу с оружием в руках, разные взгляды на волю. Для тебя, сотник, она существует наравне с домом, семьей, верой предков, а для меня, заплатившего за право стать вольным человеком собственной кровью, она – бесценный дар, выше которого нет ничего. Теперь понимаешь меня хоть немного?
      – Кажется, да. Ты сказал давно известную истину: то, за что не довелось платить, всегда ничто по сравнению с тем, за что дорого заплачено. Так и мы с тобой: я получил волю с появлением на свет, ты заплатил за нее высокую цену, и она для тебя превыше всего в мире. Возможно, ты и прав. Но тогда объясни мне разницу между казаками и обычными разбойниками, ведь те и другие ради вольной жизни отказываются от дома и семьи, преступают человеческие и небесные законы.
      – Разницу? Она проста. Разбойник грабит ради своего обогащения, мечтая стать завтра таким, как тот, кого он сегодня ободрал как липку. Я знаю многих, кто дождался сего вожделенного часа и превратился сам в купца, ростовщика, богатого скотовода. А мы, казаки, отбираем чужое, дабы есть и пить, одеваться и обуваться, лечить своих раненых и обеспечивать жизнь калечных. Разбойники делят добычу на доли и готовы перегрызть друг другу глотки, а мы, казаки, имеем общую казну. Для разбойника главное – добыча, и он, награбив, вновь возвращается в мир сильных и слабых, богатых и бедных, господ и рабов. Для нас, казаков, главное – воля, и мы остаемся вольными братьями-казаками до конца дней своих, каким богатством ни владели бы. Мне удалось показать разницу между нами?
      – Удалось. Казак, ты недавно признался, что хотел задать мне два вопроса, и получил за этим столом на них ответы. Я тоже желал бы услышать ответ на один вопрос. Готов услышать его?
      – Говори.
      – Ты только что назвал себя бывшим сыном полонянки-наложницы. А купец Исаак, весьма неглупый и наблюдательный человек, отметил твое умение здраво рассуждать и правильно говорить, что никак не присуще землепашцу или пастуху… от себя добавлю, что и бывшему сыну рабыни. Как совместить твои и его слова?
      – Как? Попробуй сделать это сам. Да, я родился от полоненной славянки, ставшей наложницей хазарского бек-хана. Мать была красавицей и стала хозяину желанней его законных жен. Свою любовь он перенес и на меня, их сына, и, согласно желанию бек-хана, я воспитывался вместе с его законными детьми. Но я всегда помнил, что моя мать – полонянка-наложница, а я, наполовину русич, раб моего отца и не имею родины. Возмужав, я стал воином в дружине бек-хана, получил под начало вначале десять воинов, затем полусотню. Однако Хазария так и не стала моей родиной, а хазары – моим народом. Когда представилась возможность, я попытался ускакать на Русь. Меня преследовали, ранили стрелой, и, если бы не казаки, подобравшие и выходившие меня, мы сейчас не сидели бы с тобой за этим столом. С тех пор я навсегда остался с казаками, стал одним из них, а вот уже третий год подряд они выбирают меня атаманом. Как видишь, старый иудей и я не противоречим один другому.
      – Казак, когда и где я увижу человека, который будет сопровождать нас в походе на Хвалынское море?
      – Он примкнет к твоим воинам после ужина. Выведя вас из долины Злых духов, он останется в караване и позже будет неразлучен с тобой везде. А сейчас, сотник, выпьем по последнему кубку, и отправляйся будить своих спутников. Однако прежде возьми вот это.
      Атаман сунул руку за пазуху, достал и протянул Микуле небольшую, овальной формы пластинку желтого цвета. Присмотревшись, Микула увидел на ней рисунок волка с оскаленной пастью и непонятную надпись над его спиной.
      – Человека, имеющего пластинку с таким рисунком, не тронет ни один из моих людей,– объяснил атаман.– Пластинки бывают трех видов, и каждая имеет свою власть. С медной ты можешь чувствовать себя в безопасности в долине Злых духов и ее окрестностях, с серебряной тебя проведут на Зеленый остров, а с золотой, как у тебя… С ней ты становишься почти равным по власти мне, атаману, и любой мой человек, будь он заслуженным казаком или начинающим разбойником, обязан беспрекословно повиноваться тебе. Конечно, если твои приказы не будут направлены против нашего братства.
      – Благодарю за подарок, атаман,– сказал Микула, пряча пластинку.– Возможно, жизнь заставит меня воспользоваться этим знаком твоего доверия. Но как могу встретить твоих людей, нуждайся я в их помощи либо разговоре с тобой?
      – Тебе нужно попасть в долину Злых духов к одному из мест, откуда начинаются пути к Зеленому острову. Одно место ты уже знаешь – это начало оврага, в который мы спустились после моего спасения. Второе ты увидишь сегодня вечером – оно между долиной и Итиль-рекой. Эти места круглые сутки находятся под присмотром моих дозорных, которые при необходимости могут и защитить тебя, и проводить ко мне. Но помни – встреча с дозорными состоится, если ты будешь один или вдвоем, если вас будет больше – долина встретит вас как чужих. Этот закон распространяется на всех обитателей Зеленого острова и гостей, кроме меня, атамана.
      – Я запомню это правило.
      – Тогда допиваем вино, и ступай будить своих воинов. Казак, твой проводник из долины и будущий соратник в походе, найдет тебя в вашем шатре.
      Осушив кубок и тепло простившись с атаманом, Микула поспешил к дружинникам. Он возился у лошади, заканчивая подготовку к предстоящей дороге, когда сбоку прозвучал голос:
      – Будь здрав, сотник. Я готов.
      Повернувшись, Микула увидел незнакомого воина, державшего в поводу серого жеребца с притороченными к седлу походными сумами. Воин был в полном облачении русского дружинника, и только лицо, скуластое, с длинными вислыми усами и иссиня-черными волосами, могло вызвать сомнение, что он чистокровный славянин. Но разве мало было среди воинов-русичей тех, в чьих жилах текла кровь дедов и отцов – степняков?
      – Ты человек, который должен сопровождать меня? – спросил Микула.
      – Да, я тот человек. До сегодняшнего вечера моим атаманом был Казак, теперь – ты. Только ты, сотник, ибо мне велено подчиняться лишь тебе, а потому иных начальников я не потерплю,– предупредил незнакомец.
      – Ты станешь повиноваться только мне и великому князю Игорю,– пообещал Микула.– Как зовут меня – ты, я уверен, уже знаешь. Как обращаться к тебе?
      – Казак,– гордо ответил незнакомец.
      – Я слышал это имя от атамана, однако думаю, что его не стоит произносить ни среди караванщиков купца Исаака, ни в граде Итиле. Так или нет?
      – Так. Зови меня Сарыч, хотя и старый иудей, и его караванщики сразу поймут, какого нового воина ты привел к ним из долины.
      – Этого воина привел я, и потому не позволю кому бы то ни было совать нос в мои дела,– веско произнес Микула.– Ты хорошо говоришь по-русски и даже немного смахиваешь обличьем на славянина. В тебе есть наша кровь?
      – Во мне много разных кровей,– сдержанно ответил Сарыч.– А русский язык знаю потому, что часто встречался с русичами.
      – Вижу, вы уже познакомились,– раздался за спиной Мику-лы голос атамана.– Простимся еще раз, сотник, и отправляйся в путь. Чувствуй я себя чуть лучше, сам проводил бы тебя. Но…– он передернул плечами, болезненно сморщился.– Ничего, судьба уготовила нам еще одну встречу, и тогда я постараюсь сполна рассчитаться с тобой за свое спасение…
      Следуя за Сарычем, возглавившим цепочку всадников, Микула постоянно бросал по сторонам любопытные взгляды. Это место не зря звалось Зеленым островом – оно действительно являлось таковым посреди голых скал, солончаковой земли полупустыни и туч раскаленного песка, окружавших сей клочок благодатной земли. Он был невелик – примерно три поприща(Поприще – русская мера длины в 1000 шагов (примерно 500 м).) в длину и два в ширину – и располагался в окружении высоких, стоящих сплошной стеной скал, у подножия которых по дну ущелий с бешеной скоростью неслись потоки взвихренного песка. Сколько ни всматривался Микула в скалы, он нигде не видел ни троп, ни иного места, откуда можно было попасть на Зеленый остров.
      – Вели отряду спешиться,– сказал Сарыч, оборачиваясь к Микуле.– И пусть воины берегут лошадям морды.
      Он соскочил с жеребца и, держа его в поводу, направился к остроконечному утесу слева от тропинки, по которой они ехали. Микула, последовав его примеру, двинулся за ним. Два-три десятка шагов среди густых колючих кустов, и они оказались на краю ущелья, отделявшего Зеленый остров от утеса. В лицо пахнуло жаром, в горле запершило от клубившейся внизу пыли, в уши ворвался пронзительный свист ветра. Сложив у рта ладони, казак трижды крикнул филином, и ему столько же раз ответили с противоположной стороны ущелья, хотя Микула не видел там ни единого живого существа.
      Раздался скрип, кусок скалы медленно пополз вверх, а в открывшемся проеме появилась четверка вооруженных людей с мостиком-кладкой в руках. Переправившись через ущелье, отряд очутился в большой пещере, из которой уходили в темноту два русла высохших подземных речек. Получив от дозорных факелы, отряд отправился по одному из русел.
      Обратная дорога ничем не отличалась от той, которой они попали на Зеленый остров: те же узкие тропы над пропастями, те же склоны оврагов с беснующимися у ног потоками раскаленной пыли, те же мрачные чрева гор и гулкие подземные тоннели.
      – Сарыч, мы не опоздаем к каравану? – тревожно спросил Микула, утративший представление о времени.
      – Нет. Караван Исаака обычно останавливается у Сухого колодца на всю ночь, поэтому он и назначил тебе встречу в этом месте.
      – Ты знаешь Исаака и то, где и на какой срок его караван делает остановки? – удивился Микула.
      – Нам известны все купцы, чьи караваны ходят возле долины Злых духов,– ответил Сарыч.– А чтобы удачно напасть, мы должны знать о них не меньше, чем они о себе. Так что, сотник, будь спокоен – Исаака ты увидишь вовремя.
      Из очередного подземелья они выбрались, когда солнце пряталось за горизонт. Проехали сотню шагов по склону холма, на который вывел подземный лаз, поднялись на гребень и вместо желтого марева, постоянно висевшего над изрезанной оврагами и утыканной скальными массивами местностью, увидели перед собой ровную зеленую степь и голубое небо над головами.
      – Долина Злых духов за твоей спиной, сотник,– сообщил Сарыч, останавливая жеребца.
      Микула непроизвольно оглянулся, желая увидеть и запомнить место, где они из пленников долины Злых духов вновь превратились в вольных русичей. По дну оврага, который они только что покинули, с бешеной скоростью неслась серая пыльная масса, со свистом всасываемая в несколько отверстий-дыр в обоих склонах оврага. Из одного такого хода и выбрался их отряд. Но из какого, если они так похожи друг на друга? Вот если бы знать заранее, что этот выход – конечная точка пути, он обязательно запомнил бы его! Но, наверное, Сарыч потому и сделал свое сообщение лишь сейчас, чтобы начало дороги к Зеленому острову нельзя было отыскать.
      – Сотник, ты напрасно вертишь головой,– с усмешкой заметил Сарыч.– Ты не смог в нужный момент приметить выход из долины и теперь не обнаружишь его никогда. Да и найди его, что это даст? Разве по силам тебе повторить пройденный нами путь? Даже если ты не заблудишься в подземных лабиринтах и не заплутаешь среди бесчисленных троп в оврагах, ты наверняка угодишь в заготовленные нами для незваных гостей ловушки либо повстречаешься со стрелой дозорного. Так что оставь это бесполезное занятие и посмотри перед собой. Видишь караванную тропу, огибающую холм с дубом-великаном? От этого холма до Сухого колодца десять поприщ… А теперь взгляни влево, на валуны. Приметил среди них самый большой? Коли тебе понадобится Казак либо помощь его людей, подойди к сему валуну, стань к нему лицом и трижды взвой волком. Но помни, что ты должен быть один или с единственным спутником.
      – Помню. Но таких валунов в степи бесчисленное множество.
      – Зато в ней лишь один с дубом-исполином. Как и Сухой колодец, от которого караванная тропа безошибочно выведет тебя к дубу и валуну даже в самую ненастную ночь.
      – Этого я тоже не забуду. А сейчас поспешим к тропе, Дабы не опоздать к караванщикам на ужин…
      Исаак нисколько не удивился появлению Микулы. Не вставая с мягкой ковровой подушки, на которой восседал за низеньким раскладным столиком невдалеке от костра, он указал Микуле на такую же подушку по другую сторону столика.
      – Сотник, я верил, что ты прибудешь вовремя. Твое место ждет тебя. Или ты сыт?
      – Исаак, разве можно устоять перед жареным на вертеле бараньим боком, который столь вкусно готовит твой повар? – рассмеялся Микула, соскакивая с лошади и занимая место за столом.
      – Вижу, что твой отряд увеличился,– словно невзначай заметил Исаак.– Кто новый воин? Твой старый знакомый или случайно встреченный на дороге путник?
      – Случайный путник. Он ехал один и, опасаясь нападения разбойников, присоединился к нам.
      – Он поступил разумно, особенно в преддверии ночи. Кстати, как он объяснил тебе свое присутствие в здешних местах? Я впервые встречаю человека, рискнувшего путешествовать в одиночку вблизи долины Злых духов.
      – Я не интересовался этим. Зачем? Какое мне дело до чужих забот, коли своих полно?
      – Понимаю тебя. Но, видишь ли… Дорога длинна и уныла, караванщики давно знакомы и обсудили все, что знают и о чем слышали. Каждый новый человек для них – подарок судьбы, могущий развеять их скуку и удовлетворить любопытство. Поэтому передай… случайному спутнику, чтобы он… не путался в ответах на неизбежные вопросы или, что будет намного лучше, неотступно находился при тебе.
      – Он не отойдет от меня ни на шаг… ни днем, ни ночью.
      – Еще одно. Как случайно он пристал к каравану, пусть так же случайно и покинет его… например, перед Итилем. Как мне кажется, его путь лежит туда? – спросил Исаак, но, поняв по лицу Микулы, что ответа ему не дождаться, продолжил свою мысль: – Видишь ли, врагами разбойников являются не только буртасские стражники, но и хазарские. Кто знает, не пожелают ли они в Итиле узнать у нашего… одинокого путника… не встречал ли он по дороге разбойников и не слышал ли чего о них. Ну и, само собой, кто он таков, зачем и куда едет. Но разве нужно это ему и… тебе, сотник?
      – Не нужно. Поэтому случайный путник покинет караван, когда ты скажешь.
      – Имеет ли он пристанище в Итиль-келе?( Кел – город (хаз.).) Если нет, я подскажу место, где он может остановиться и чувствовать себя в безопасности от ненужных глаз и длинных языков.
      – Я спрошу его об этом. Думаю, если ему действительно негде остановиться, он будет благодарен тебе за помощь.
      Исаак улыбнулся:
      – Мне не нужна его благодарность, я делаю это из-за тебя. Мне почему-то кажется, что ты с этим… случайным путником сдружишься и вам захочется продолжить общение в Итиль-келе. А поскольку я обещал, что ты будешь под моим покровительством, мне не хотелось бы, чтобы у тебя из-за кого-то случились неприятности.
      – Завидую воеводе, что у него такие друзья.
      – Мы можем стать друзьями и с тобой. Но давай прекратим разговор о других людях, лучше поговорим о нас. Вижу, что ты плохо ешь. Тебя сытно накормили разбойники? Припоминаю, что спасенный из сундука главарь даже обещал тебе отдых. Сдержал ли он слово?
      – Да,– сухо ответил Микула.
      – Это, конечно, произошло на Зеленом острове? В том райском уголке, которым природа одарила долину Злых духов и который стал разбойничьим вертепом? Скажи, так ли там благодатно и привольно, как рассказывают?
      – Мне некогда было любоваться красотами острова. Да и могли ли разбойники позволить чужому человеку увидеть в своем пристанище то, что должно быть для посторонних тайной?
      – Ты, спаситель явно не простого разбойника, не был для них ни чужим, ни посторонним. Но дело даже не в этом. О Зеленом острове посреди долины Злых духов знает вся округа, некоторые старики в детстве даже бывали на нем и помнят это сказочное место посреди безжизненных скал, туч раскаленного песка и сшибающего с ног ветра. Так что тайной окутан вовсе не Зеленый остров, а ведущие к нему пути. В долине Злых духов с незапамятных времен находили приют и убежище разбойники, вполне понятно, что самым любимым их местом был Зеленый остров. Но это были обычные разбойники: сброд беглых рабов, скрывающихся от наказания преступников, бродяг, не желающих честно зарабатывать на жизнь кара-хазар(Кара-хазары («грязные», «черные» хазары) – хазарская чернь.). Они были плохо вооружены, зачастую не подчинялись своим главарям, помышляли только о добыче и о том, как веселее и разгульнее провести сегодняшний день, совершенно не задумываясь о будущем. Поэтому они не были хозяевами ни долины Злых духов, ни Зеленого острова: стоило стражникам захватить их главаря или уничтожить нескольких самых отчаянных, а то и просто показаться вблизи Долины, как разбойники покидали ее и уходили в другое, менее опасное место. Так продолжалось до тех пор, пока здесь не появились первые казаки…
      – Казаки? – встрепенулся Микула.– Ты сказал «казаки»? Но сегодня утром словом «казак» ты называл главаря здешних разбойников! Разве это не имя?
      – Это имя, которое носил первый главарь появившихся в долине новых воинов-разбойников, так назывался сменивший его вожак, это имя имел предшественник сегодняшнего главаря и будет носить его преемник. Потому что это имя не отдельного человека, а… Впрочем, это долгий разговор, сотник, и если он тебе интересен, мы вернемся к нему позже. А сейчас я хочу закончить с долиной Злых духов и Зеленым островом. Так вот, когда здесь появились казаки, все изменилось. Они были не сбродом случайных, трусливых и никчемных, пекущихся лишь о добыче людей, а братством опытных воинов, спаянных железной дисциплиной и единством целей. Главным для них была свобода, ради которой они готовы были на любые жертвы, в том числе и на смерть. Как и прежние разбойники, местом своего прибежища они облюбовали Зеленый остров, однако вели себя совсем не так, как их предшественники. Они перестали пускать на остров всех желающих, а когда туда направлялись стражники, смело нападали на них. Прошло несколько лет, и на Зеленом острове перестали бывать даже вездесущие сорванцы-мальчишки, а стражники словно позабыли о его существовании.
      Но казакам этого было мало. Люди, приходившие в долину Злых духов, стали замечать, что там, где недавно была горная тропа, теперь зиял бездонный провал, что по сухому руслу бывшей реки, проходившему в горной толще, стал нестись неизвестно откуда взявшийся водный поток, что в подземном тоннеле, по которому прежде можно было спокойно пройти, сейчас зияла брешь, в которую с огромной силой врывался песчаный вихрь, валивший человека с ног. Все это было делом рук казаков, решивших навсегда обосноваться в долине Злых духов, для чего следовало надежно обезопасить свое становище на Зеленом острове.
      Сделав вначале недоступным для посторонних Зеленый остров, они затем отвадили окрестных жителей от всей долины Злых духов. Кто мог рискнуть пойти туда, где не раз исхоженные тропы стали вести в никуда, в безопасных доселе местах срывались на голову камни либо обрушивались со склонов галечные осыпи, когда в подземных ручьях, где глубина всегда была по колено, теперь можно было провалиться с головой в яму с торчащими со дна наконечниками копий? А метко посылаемые из оврагов стрелы и летящие из подземных ходов дротики вскоре отбили охоту появляться в долине Злых духов и у стражников. И вот уже тридцать лет, как полными хозяевами долины и Зеленого острова стали казаки, допуская туда лишь тех, кого считают своими друзьями. Этой чести удостоился и ты.
      – Не думаю, что они считают меня другом. Просто спасенный казак отплатил мне добром за вновь обретенную жизнь.
      – Не скромничай, сотник. Если бы казаки не считали тебя другом, они ни за что не вручили бы в твои руки судьбу прибывшего с тобой… случайного одинокого путника.
      Разговор начинал принимать нежелательное для Микулы направление, и он решил переменить тему:
      – Исаак, если ты закончил рассказ о долине Злых духов, возвратись к казакам. Помнишь, ты обещал это? Кто они – род, племя? Откуда и почему появились в Хазарии?
      Исаак внимательно посмотрел на Микулу, перевел взгляд на пламя догоравшего костра.
      – Тебе это на самом деле интересно? Хорошо, ты услышишь от меня о казаках все, что я знаю. Ты днем отдохнул на Зеленом острове, старики, как я, вообще спят мало, почему бы нам не скоротать ночь за беседой? Эй, подбрось дров в огонь и принеси на стол шербет, сушеных фиников и воды с соком лимона! – крикнул Исаак возившемуся у костра рабу-повару.
      Когда тот исполнил приказание, Исаак бросил в рот пару фиников, с удовольствием съел их. Выплюнув косточки, взял в руку чашу с напитком, сделал глоток.
      – Нет, сотник, казаки – это не род и не племя, они скорее братство свободных, живущих по собственным законам воинов, не признающих ни рубежей самых могучих держав, ни воли их правителей. Первые упоминания о подобных братствах появились давно… очень давно, еще за тысячу лет до рождения Бога христиан Иисуса. Это произошло в Индии, на прародине древних арийцев. В их священных книгах «Са-мютта-накае» и «Артхашастре» казаками назывались свободные люди, работающие по найму у крупных землевладельцев. В книгах нет упоминания о делении казаков по родовым или племенным признакам, по-видимому, они являли собой смешение разных народов и языков. Зато в книгах неоднократно подчеркивался отличительный признак казаков – их личная свобода. Причем свобода в полном понимании этого слова, то, что вы, русичи, называете «волей».
      Сложна и трагична была история Индии в минувшее тысячелетие, однако казачество не исчезло. Больше того, оно перешагнуло границы Индии и распространилось далеко на север, в направлении земель другой ветви древних ариев – славян. И вновь, как много столетий назад, коренным отличием казаков от прочих людей является их свобода, независимость от кого бы то ни было. У нас, в Хазарии, они живут грабежом, и само понятие «казак» стало равнозначно слову «разбойник». В Буртасии казаки менее воинственны и зарабатывают на жизнь сбором меда диких лесных пчел, а потому слово «казак» там сродни понятию «бродяга». Но дальше всего казачество проникло на земли славян, этой могущественной, жизнеспособной, воинственной ветви арийцев. Ты бывал во многих походах, сотник, и наверняка встречал славян-казаков: бродников на Саркел-реке, берладников в плавнях Дуная и отрогах Карпат в Червонной Руси. Этим людям мало свободы даже у славян, у коих нет рабства, а простой воин и даже лучший воевода может покинуть княжескую дружину и поступить на службу к другому государю. Нрав славян-казаков необуздан, они презирают любой труд и радости семейной жизни, им непонятна гордость за величие родной державы, их бог – свобода, кумир – меч, который является для них единственным источником жизни. Русичей-казаков становится все больше, и только Небо знает, какую службу суждено свершить им для Руси: для расцвета ее и во славу либо в ущерб и на погибель.
      Исаак смолк, отправил в рот несколько фиников, посмотрел на Микулу:
      – Сотник, я впервые встречаю такого внимательного слушателя, как ты. Неужто для тебя столь занимательна история этих разбойников-казаков? В таком случае я готов продолжить разговор о них хоть до рассвета.
      – Буду и впредь твоим благодарным слушателем.
      Уже много лет Витязиня не видела, а чувствовала восход над поляной Луны – этого холодного солнца мертвых. Ее появление она ощущала вначале легким холодком в груди и покалыванием вокруг позвоночника и в пальцах ног. Вскоре это сменилось приятным теплом во всем теле. Проходило еще время, и голова освобождалась от всех мыслей, тело становилось невесомым и неподвластным старческим болям, от давно незрячих глаз отступала ночь, и перед ними проносились картины из ее прежней жизни либо видения, связанные с грядущими событиями в жизни других людей. И тогда обычно тяжелое, прерывистое дыхание Витязини становилось легким и ровным, как у спящего ребенка, бледные щеки розовели, постоянно дрожащие руки обретали покой, а скрюченным, узловатым пальцам возвращалась гибкость. Но главное, ее со всех сторон окружало и согревало тепло, которое не приходило к ней даже при летнем полуденном зное на самом солнцепеке.
      Витязиня знала причину этого – уже много лет ее светилом являлась не дневная ярко-золотистая, брызжущая жаркими лучами колесница, на которой с рассвета до заката разъезжал по небу Сварог, а ночная мертвенно-серебристая красавица Луна, холодно и равнодушно взиравшая с недосягаемой высоты на мир мертвых. Мир, в котором пребывала и она, вещунья Витязиня, хотя для всех окружающих она была еще живой. Лишь боги и она знали, что ее земной путь давно завершен и последние годы она жила благодаря своему предначертанию женщины-матери, так и не ставшей ею. Именно жизненная сила, отпущенная ей Небом для будущих детей и не отданная им, позволяла ей сейчас находиться среди живых. Полностью прожив собственную жизнь, она сегодня доживала жизнь не рожденных ею детей!
      Как глупы и наивны мужчины, считающие, что они сильнее и выносливее женщин! Женщина – начало и основа рода, хранительница семейного очага, уюта, а мужчина – всего лишь защитник того, что рождено и выпестовано женщиной. Чтобы вынашивать дитя, в муках рожать его, выкармливая, отдавать ему часть себя, Небо наделило ее большей, нежели мужчину, силой. А дабы она могла быть одновременно заботливой и любящей женой, ласковой матерью, верной дочерью рода, готовой для его блага и процветания рожать ему будущих воинов и землепашцев, боги вложили в нее больше, чем в мужчину, выносливости и терпения, даровали крепость духа, способную вынести и преодолеть любые тяготы и невзгоды, самые страшные удары судьбы.
      Вот почему ни разу не рожавшая и не вскормившая грудью ни одного ребенка Витязиня, несмотря на многие полученные в битвах раны, пережила своих сверстниц-матерей. Она, которой волей Неба было предписано стать женщиной-матерью, разделив свою жизненную силу с детьми, осталась только женщиной, за счет жизней не появившихся на свет детей продлившей собственные дни. Поэтому и не грело ее, доживавшую жизнь своих неродившихся детей, ставшее Для нее чужим светило живых – Солнце…
      Из головы улетучились последние обрывки мыслей, по всему телу равномерно разлилась теплота. Постепенно начала стихать боль в плохо сгибающейся от хворей пояснице, стала светлеть черная пелена перед глазами. И вот она уже совершенно не ощущает тела, будто рассталась с ним, и, как завершение всего случившегося с ней, возникло первое видение. Как всегда, это была поляна с ее хижиной и она, одновременно сидящая у священного родника и наблюдавшая за собой откуда-то сверху. Столько раз виденная и до мельчайших подробностей знакомая картина.
      – Древняя старуха с морщинистым лицом и длинными седыми волосами, с невидящими от старости глазами и сухими, словно жерди, руками… Небольшая поляна с бьющим из-под замшелого валуна ключом-родником, густые кусты лещины, обступившие его с трех сторон… Толстая колода с выдолбленным в ней сиденьем, прибитые по бокам и сзади сиденья дощечки, напоминающие подлокотники и спинку кресла… Колода лежала у родника напротив валуна, там, где находилось единственное не затененное кустами место. Голова Ви-тязини была отброшена назад, лицо полностью залито лунным светом… Она казалась безжизненной, однако это было не так – в безмятежном покое пребывало лишь ее тело, а паривший над родником дух трепетал в ожидании следующих видений.
      А они должны обязательно появиться, причем скоро, до полуночи, ибо сразу после нее к Витязине приходили те, с чьим будущим были связаны видения. Но почему сегодня их так долго нет? Может, что-то не так на поляне или вокруг нее? Нет, все как обычно.
      Высились вокруг поляны могучие вековые дубы, сомкнулись над ней их раскидистые кроны. Обычно хижины и пещеры вещуний располагались в березовых рощах, ибо береза имела материнское начало и оказывала светлое, благоприятное влияние преимущественно на женщин. Поэтому с березами была связана вся жизнь русской женщины: сюда к вещунье приходила она юной девой, просящей у богини красоты и любви Лады счастья в браке, к ним шла зрелой женщиной, дабы узнать у Златой Матери ответы на сложные жизненные вопросы, к березам ковыляла древней старухой, надеясь получить у Знича, бога животворящей теплоты и охранителя всех живых существ, облегчение от хвороб. Однако Витязиня была вещуньей не киевских дев и женщин, а вои-тельниц-витязинь, связавших свою судьбу не с участью жены и матери, а с тревожной и суровой долей защитницы родной земли. Вот почему жилище Витязини находилось не в березовой роще, а среди дубравы, поскольку дуб имел мужское начало и всей своей мощью, питаемой небесной и земной силой, покровительствовал воинам-русичам и их боевым подругам-сподвижницам витязиням.
      Лежала на всегдашнем месте толстая колода-кресло, бывшая прежде яблоней, чей срубленный ствол замокал в Русском море двадцать восемь суток. Именно столько времени длится лунный месяц и столько суток нужно, чтобы впитавшаяся в дерево морская соль могла сохранить в нем прежние запахи. И тогда в полнолуние мертвое дерево словно оживало, начинало жить прежней земной жизнью, вновь источая и благоухание весенней кипени розово-белых цветов, и осенний аромат сочных, сладких плодов. Эти запахи должны были напомнить деве-витязине о красоте и радостях мирной жизни, для которой она была рождена и от которой отказалась, всколыхнуть ее семейное и материнское начала и в случае, если в ее душе появятся робость или сожаление об избранном бранном пути, помочь ей отречься от судьбы витязини.
      Неслышно вытекала из-под валуна вода священного источника, струилась вначале тонким ручейком, затем исчезала среди густой травы. Как всегда в ночи полнолуния, сейчас подземный ключ бил щедрее, ручеек стал полноводнее, приобрел мутноватый оттенок, и от него исходил едва ощутимый горьковатый запах.
      Да, сегодня все было как обычно. Тогда почему не появлялись видения? Спешащие к ней еще точно не знали, что желают узреть и услышать? Боги не приняли решения, что явить вопрошающим из их будущего?
      Но вот и они…
      Плывущие по безбрежной синей глади русские ладьи, сидящая на скамье рядом с дружинниками-мужчинами дева-ви-тязиня. Морской бой с рыжебородыми воинами в халатах, мечущая в них стрелы юная витязиня… И вдруг знакомый Витязине по ее прошлой жизни великокняжеский терем в Киеве, совершенно другая женщина зрелых лет с властным лицом и в богатом одеянии, суровые, в дорогом воинском облачении воины с золотыми гривнами на шеях… И вновь де-ва-витязиня, пробирающаяся с мечом в руках по горной тропе, завал из камней и срубленных деревьев за поворотом, возникшие на горных склонах чужие лучники и пращники… Опять женщина в великокняжеском тереме, на сей раз с человеком в длинном черном одеянии и с крестом на груди, мальчик четырех-пяти лет подле них…
      Картины– видения сменяли одна другую, действие перемещалось с суши на море, из великокняжеского терема -в болотистые леса из неведомых Витязине деревьев, в событиях принимали участие все новые лица, однако везде обязательно присутствовала юная дева-витязиня или женщина в летах, обитательница великокняжеского терема. Чем больше видела Витязиня, тем тревожнее становилось у нее на душе, она начинала ощущать себя не посторонним наблюдателем, как было всегда, а непосредственным участником разворачивавшихся перед ее глазами событий. Выходит, нечто из виденного имело отношение и к ней, затрагивало и ее судьбу. Но каким образом? Она уже на пороге смерти, никто и ничто не изменит сего положения вещей, а потому ее личная судьба не может быть связанной с участью ни одной из этих женщин, тем паче зависимой от нее. С личной судьбой – да, но ведь существует судьба Руси, служению которой Витязиня посвятила свою жизнь и которая всегда была нерасторжима с ее судьбой. Значит, сегодня боги явили ей женщину, которой суждено оказать решающее влияние на судьбу Руси, причем такое, что оно затронет и жизнь Витязини, по-видимому уже не земную, а заоблачную.
      Широкая долина посреди гор со снежными вершинами, темнеющие вдали крепостные стены с высокими башнями. Ожесточенный бой между русичами и смуглыми, черноволосыми воинами с круглыми щитами и мечами, напоминающими по форме скифские и сарматские акинаки…( Акинак – слегка искривленный меч с расширяющимся и утолщенным к концу клинком.) Голубоглазый, светловолосый русич в залитой кровью кольчуге и с гривной на шее отбивается от наседавших на него чужих воинов. Дева-витязиня, прорубающаяся к нему на подмогу сквозь толпу врагов… Копье, ударившее в грудь светловолосого русича, меч-акинак, занесенный над головой юной девы. Яростная схватка русичей и врагов над лежащими рядом на земле телами светловолосого воина и витязини… Погребальный костер у крепостной стены, мертвый светловолосый русич с гривной в ладье на верху костра, ряды покоящихся ниже ладьи погибших дружинников, среди которых видна дева-витязиня…
      А вот и последнее сегодня видение, слабое, со смутно различимыми фигурами. Великокняжеский терем, просторная светлица, двое беседующих в ней людей – знакомая женщина в летах и уже виденный с нею человек в черном одеянии. Но теперь в светлице два креста – один на груди мужчины в черном, другой – на женщине, а их отличие в том, что крест мужчины серебряный, большой и лежит поверх одежды, а женский крестик намного меньше, из меди и покоится прямо на теле… Кресты блекнут, исчезают, а перед глазамг Витязини появляется квадратная дощечка с нарисованным ш ней рыжеволосым мужчиной со скорбным ликом, схожая «теми, что висят в христианских храмах. Однако сия дощечке в красивом, резном золотом обрамлении висит не в христи анском храме, а в светлице великокняжеского терема!
      Так вот отчего тяжесть на сердце и тревога в груди – боги предостерегали о зреющем в Киеве, причем в окружении великого князя, заговоре против веры предков, против многовекового уклада жизни русичей! Поругание веры, осквернение Перуна касается не только ныне здравствующих на земле русичей, но и пребывающих в другом мире – в вечнозеленых небесных садах Перуна. Как быть им, ежели на Руси восторжествует иная вера, вера иудея Иисуса, отвергающая прежних русских богов и посылающая мертвых русичей не к их пращурам, внукам Перуна, а в придуманные иноземцами-христианами рай и ад?…
      На глаза снова опустилась ночь, поясница заполыхала огнем, дала знать о себе боль в суставах рук. И одновременно с этим Витязиня отчетливо услышала приближающиеся к ней легкие шаги. Чьи они – юной девы или женщины, будущей отступницы от Перуна? Вот шаги рядом, у валуна, и по тому, как тело вновь обволокла теплота, а душа обрела покой, Витязиня поняла, что у священного родника человек схожей судьбы, чье восприятие мира и склад характера ничем не отличаются от ее собственных в бытность девой-витязиней.
      – Добрый… доброй…– прозвучал сбоку звонкий девичий голос и тут же запнулся: видимо, говорящая не знала, чего в данном случае пожелать Витязине – доброго вечера или доброй ночи.– С добрым наступающим днем,– наконец нашлась она.
      – Что привело ко мне, дева? – спросила Витязиня.
      – Вещунья, я не знаю, что делать… я на распутье,– сбивчиво начала гостья.– Боги создали меня женщиной-матерью, а судьбе угодно, дабы я стала витязиней. Воля Неба и зов судьбы постоянно борются во мне, не дают покоя ни днем ни ночью. Завтра я должна окончательно решить, кем быть: женщиной, дарящей новые жизни, или девой-витязиней, отбирающей чужие жизни. Дай совет, вещунья.
      Витязиня особенно не вслушивалась в слова гостьи, заранее зная, что спросит сама и что услышит в ответ. Таких, как сегодняшняя дева, у священного источника перебывали сотни, и вещунья всегда знала, кто действительно нуждался в ее советах, а для кого они были бесполезны. Ко вторым относилась и эта дева, ибо ее судьба была уже окончательно решена богами, которые даже явили Витязине, где и как завершится жизненный путь гостьи. Поэтому сейчас задача вещуньи заключалась не в бесплодных разговорах о выборе девой жизненной дороги, а в том, чтобы у нее никогда больше не возникало сомнений в правильности избранного сегодня пути и, вступив на стезю девы-витязини, она принесла как можно больше пользы Руси. Но для этого не вещунья, а гостья должна убедить себя в том, что иного пути в жизни, как стать витязиней, для нее не существует.
      – Ты на распутье? Это чувство было знакомо и мне. Однако я не спрашивала ни у кого совета, а сама задавала себе вопросы и отвечала на них. Но коли ты решила прийти ко мне, вопросы буду ставить я, а тебе надлежит честно отвечать на них. Отвечать не мне, а себе, дабы верно и бесповоротно избрать дорогу, по коей тебе следует идти по жизни.
      – Вопрошай.
      – Ты сказала, что боги создали тебя для любви и материнства, а девой-воином ты надумала стать сама. Знаешь ли, от чего тебе надлежит отрешиться? Представляешь, чего ты себя добровольно лишаешь, чего тебе никогда не придется познать?
      – Знаю.
      – И ты готова отречься от богини любви Лады? От красавицы девы с розовым венком на златокудрой голове? Той, чей гибкий стан охвачен драгоценным поясом, а шея и грудь убраны жемчугами? Той, которой воспевают хвалу жрицы и вещуньи, а самые красивые девы водят в ее честь хороводы? Той, чьи венчальные венцы на головы невест возлагает сам великий князь, предварительно оросив свои чело и руки в священной воде?
      – Вместо богини любви у меня будет бог воинов-русичей Перун,– твердо прозвучал ответ.
      – И ты навсегда готова распроститься с Лелем, старшим сыном Лады, богом любви? С нагим, белокурым, крылатым, с коим никогда не расстается Лада? С тем, который мечет из рук искры, воспламеняющие сердца возлюбленных?… Ты готова отказаться от Полеля, среднего сына Лады, бога супружества? Одетого в тонкую полотняную рубаху, с постоянной улыбкой на лице, с одним терновым венком на голове и с другим в простертой руке? От того, при котором священный рог для пития, олицетворяющий супружескую верность?… Ты не желаешь встречи с Дидом, младшим сыном Лады, богом супружеской жизни и деторождения? С самым строгим из трех братьев, обряженным в полное одеяние мужчины-русича, с венком из васильков на голове? С ласкающим в руках двух горлиц, коим надлежит следить, чтобы связь между супругами никогда не прерывалась: растеряв любовный жар, они должны остаться добрыми друзьями… Ты не страшишься никогда не встретить Дидилию, верную супругу Дида, покровительницу не только благополучных родов, но и разрешительницу неплодных женщин? Ту, что молода и прекрасна и носит на голове вместо венца изукрашенную драгоценными каменьями и усыпанную скатным жемчугом повязку? Ту, у которой одна рука разжата, ибо ею она помогает чреватым женщинам, а другая сжата в кулак, поскольку в ней заключена сила против бесплодия?… У тебя хватит сил, чтобы по собственной воле лишиться покровительства семейства богов, наиболее любимых и чтимых русскими девами и женщинами?
      – Хватит, ибо на смену богам дев и женщин ко мне на помощь придут боги воинов, мужчин и витязинь. Холодный разум, крепость духа, воинскую удачу дарует мне могучий Дажбог, сохранять жизнь и беречь тело от ран будет Живот, великий живохранитель и животодавец. Успех на поле брани принесет мне неистовый Лед, а весельем и жизненными наслаждениями поделится никогда не унывающий Услад. В судьбе витязини покровительство этих богов значит куда больше, нежели Лады с ее семейством.
      Голос гостьи вновь прозвучал твердо и уверенно, и Витя-зиня подивилась силе духа, позволяющей ей столь мужественно держать себя, произнося страшные для переполненной любовью юной девы слова. В том, что дело обстояло именно так, вещунья не сомневалась. Место, где она встречалась с навещавшими ее людьми, было выбрано не случайно: здесь, посреди поляны у священного источника, сходились воедино и противоборствовали друг с другом ночные силы Неба, земли и леса. Холодно-равнодушной, отрешенной от забот и страстей живых людей силе Луны, посланницы мира мертвых, противостояла жизнеутверждающая мощь пробившегося из темных глубин подземного царства к свету священного источника. Его благодатное, живительное начало обретало наибольшую мощь именно в ночи полнолуния, когда Луна в очередной раз желала явить свое всевластие над миром.
      Легкое, радостно-пьянящее дыхание весны, зовущей к любви, тягучий, напоенный медово-яблочным ароматом воздух щедрой осени, навевающей мечты о покое и сытом благополучии, исходившие от возвращавшейся к былой жизни в ночи полнолуния яблоневой колоды, надежно обволакивал и сжимал в объятиях дух вековых дубов, стеной обступивших поляну и простерших над ней руки-ветви. Радостям мирной жизни, всепожирающему чувству любви, безмятежности души и телесной лености, которые навевала и сулила присутствием своего материнского начала старая яблоня, добрая подруга дев и женщин, приносящая им удачу в супружестве и защиту от хвороб, царь леса дуб, носитель мужского начала и покровитель воинов, противопоставлял любовь к родной земле и своему народу, звал самых крепких духом и полных отваги внуков Перуна на новые подвиги во славу Руси.
      Встречаясь у священного родника и противостоя друг другу, ни одна из ночных сил Неба, земли, леса не могла одержать верха и была вынуждена мириться с присутствием других, как то происходило везде в мире, где добро было неразрывно связано со злом, жизнь шла рука об руку со смертью, а рядом со счастьем темной тенью кралась беда. Частью этого устоявшегося равновесия противоборствующих сил была и Витязиня, чье еще не расставшееся с миром живых тело и неудержимо рвущаяся в мир мертвых душа уже давно принадлежали той или иной из соперничавших сил и не служили камнем преткновения между ними. Но стоило появиться подле источника на залитом лунным светом клочке поляны новому человеку, это равновесие тут же нарушалось, ибо настрои души, состояние мыслей, даже речь и поведение прибывшего делали его другом или врагом каждой из противостоящих сил. По тому, какая из них ослабевала, а какая усиливалась, Витязиня безошибочно определяла, что за человек перед ней.
      Сейчас, разговаривая с девой, Витязиня слышала по-преж нему спокойное журчание ручейка у ног, тихий шелест дубовой листвы над головой, ничуть не уменьшился и аромат цветущей яблони, перебивавший все прочие запахи вокруг нее. Зато постепенно стало ослабевать тепло в положенных на колени вверх ладонями руках, слабый ветерок, доселе приятно освежавший лицо и почти не ощущаемый кожей, начал знобить ее. Это говорило вещунье, что гостья оказалась родственной по духу жизнеутверждающим силам, что рвались с водой источника из тьмы к свету, своей признал ее дуб, друг и покровитель воинов-русичей, по нраву она пришлась женскому началу яблони, переполненному жаждой любви, тягой к красоте и чистоте помыслов. Только силы мира мертвых воспротивились присутствию на поляне девы, лишь они сочли ее недругом и вступили с ней в борьбу, ослабив свое воздействие в других местах поляны. Долг вещуньи заключался в том, чтобы окрылить, оказать поддержку деве, осмелившейся вступить на путь, когда-то пройденный ею, сегодняшней немощной старухой, а некогда славной витязиней.
      Но чтобы сделать это, следовало знать, что заставило деву стать витязиней, отчего вкрались сомнения в верности избранного пути, как лучше избавить ее от влияния причин, породивших эти сомнения. Обычно девы избирали стезю витя-зини, либо желая отомстить ворогу, принесшему разорение семье и гибель близким, либо стремясь находиться рядом с любимым. Сама Витязиня стала девой-воительницей после того, как хазарский набег лишил ее родного дома и отца с матерью. Что оставалось ей, как не встать плечом к плечу с мужем-дружинником, дабы сообща исполнить завет русских богов, требующих воздавать добром за добро и злом за зло? Затем, когда муж сложил голову под Царьградом, она стала мстить и за него и пребывала в дружине до гибели князей Аскольда и Дира от мечей убийц-варягов, подосланных ныне покойным Олегом. Не желая служить незваным пришельцам, она покинула воинский строй и стала вещуньей, сменив у священного родника дев-витязинь полуживую, не передвигавшуюся без посторонней помощи предшественницу, также бывшую некогда воительницей.
      Однако гостья ни словом, ни намеком не обмолвилась о постигшей ее беде, наоборот, она полна жизни, в ее сердце нет злобы, душа поет от радости. Значит, на путь витязини ее толкнула любовь. Наверное, к тому синеглазому, светловолосому воину с гривной на шее, который не раз появлялся в видениях рядом с девой и вместе с которым ей суждено завершить жизненный путь на погребальном костре. По-видимому, сия любовь не взаимна, ибо разделенная любовь не знает сомнений и не нуждается ни в чьих советах. А у этой девы нет счастья с любимым, и, страстно желая постоянно быть с ним, она тем не менее опасалась расстаться с отчим домом, поскольку обратный путь от витязини к мирной деве редко кому удавался.
      Никогда еще не была счастлива дева, ставшая витязиней походя, стремясь в действительности совсем к другой цели, в том числе завоевать любовь избранника. Но трудно, ох как трудно навязать свои чувства равнодушному к тебе человеку, и, потерпев неудачу в любви, разочарованная или даже озлобленная случайная витязиня возвращалась к мирной жизни, в которой уже не могла быть на равных со сверстницами, особенно если они стали к тому времени женами и матерями. Обида на свою несложившуюся жизнь, зависть к более удачливым подругам преследовали подобных горе-витязинь всю жизнь, усугубляя и без того нелегкое бытие бобылихи.
      Вот что страшило гостью, что заставляло искать совета у вещуньи об устройстве своей дальнейшей жизни. И долг Витязини сделать все, чтобы гостья, чем бы ни закончилась ее любовь, не корила себя за то, что ни при каких обстоятельствах не свернула с избранного пути, не считала себя ничем обделенной в жизни. Для этого есть лишь один способ – внушить деве, что для всякого русича, будь он мужчиной или женщиной, главное – любовь к отчей земле, вере предков, а защита их – священный долг, выше которого нет ничего. И русич, тем паче дева, взявшая в руки оружие и посвятившая свою жизнь многотрудному делу сохранения покоя на родной земле, достойна самого высокого уважения и признательности. Да, сия стезя сурова и по плечу наиболее отважным и смелым, на ней могут поджидать горькие утраты, в том числе расставание с любимыми людьми. Однако все это ничто по сравнению с чувством честно исполненного перед Русью долга воина, благодарностью защищенных тобой единоплеменников, уважением, с которым будешь встречен на Небе улетевшими к Перуну душами предков. А потому слава и почет русичам-воителям, не жалеющим для блага Отчизны ничего, даже собственной жизни, и трижды слава девам-витязиням, пожертвовавшим во имя Руси своей любовью и семьей!
      Вот что она должна не просто сказать деве, а заставить ее поверить в это, сделав ее душу и помыслы созвучными своим! И она сделает это, а помогут ей светлые и добрые силы матери-яблони, которые не позволят любви к мужчине до конца заполонить сердце девы, вытеснив оттуда любовь к родной земле, и дух сурового, несгибаемого мужского начала, которое несут в себе вода священного родника и дерево воинов – дуб. Сказанное сейчас вещуньей навсегда западет в сердце девы, проникнет в самую глубину ее души. Сложись ее любовь к синеглазому воину счастливо, она вряд ли вспомнит Витязиню и услышанное от нее, но если любовь к избраннику принесет ей страдания и горе, слова вещуньи постоянно будут всплывать в ее памяти и служить опорой, позволяющей не потерять ни саму себя, ни цели в жизни.
      Вещунья говорила медленно, вполголоса, иногда делая остановки после слов, на которые, по ее разумению, дева должна была обратить особое внимание. Когда Витязиня смолкла, на поляне царила полная тишина – казалось, что смолкли и родник, и шорох листвы, не доносилось и дыхание девы. Неужто ушла, не дослушав вещунью, а она не заметила этого? Но нет! Сбоку послышалось шумное, возбужденное дыхание, сильные руки обняли ее, прижали к упругой груди, горячие губы принялись осыпать поцелуями щеки, лоб.
      – Добромила, спасибо тебе…– шептала дева.– Ты сняла с моей души огромную тяжесть… у меня теперь нет ни капли сомнений, как следует поступить. Благодарю тебя, Добромила! Да пошлют тебе боги здоровья и продлит Небо твою жизнь.
      Дева разжала объятья, отступила от Витязини, и та ощутила, что на ее лице осталась влага. Что ж, сегодняшняя гостья не первая, кто плакал после речи вещуньи. Но отчего задрожали веки у нее, отчего пришлось закусить нижнюю губу, дабы сдержать рвущийся из груди стон? Дева назвала ее Добромилой, именем, которое она носила много лет назад и которым ее уже давно никто не называл. Да, она была добра и мила, пока от горящих хазарских стрел не превратилось в пепел родное село, а на пожарище не остались мертвые тела ее родителей и она сама со стрелой в боку. После этого ушло добро из ее души, но не исчезла красота с лица, ибо с ней еще оставался муж, которого она любила. Но потом копье ромейского легионера унесло и его жизнь, и красота постепенно покинула ее, уступив место на челе суровости и непреклонности. Со временем она сама почти забыла прежнее имя, и вот совершенно незнакомая дева напомнила его. Выходит, люди помнят ее, даже юные девы знают ее не только вещуньей-прорицательницей, но и обычной женщиной, жившей теми же заботами, что они. Дева, зачем разбередила душу, зачем всколыхнула то, что, казалось, навсегда осело на дно души и никогда не воскреснет в памяти?
      – Еще раз спасибо, Добромила…– вновь зазвучал голос девы.– Пришла к тебе согбенной под тяжестью дум, а сейчас ухожу окрыленной… нет, не ухожу, а улетаю, словно птица. До новой встречи, Витязиня.
      Вещунья услышала быстрые удаляющиеся шаги, прошептала вслед:
      – Удачи тебе, новая витязиня… и счастья в любви,– добавила она еле слышно.
      Витязиня удобнее устроилась в сиденье колоды, подставила лицо Луне, ушла в свои мысли. Она набиралась сил перед тем, как встретить главную гостью сегодняшней ночи полнолуния – знатную женщину из великокняжеского терема, будущую отступницу от веры предков.
      Роксана воистину летела как на крыльях: не замечая ничего вокруг, едва касаясь подошвами ног узенькой тропки. В дубраве стояла тишина, иногда встречавшиеся небольшие лужайки были залиты лунным светом, и когда на одной из них мелькнули две человеческие тени и раздался приглушенный смех, Роксана остановилась. Юркнула за ближайший ствол дерева, насторожилась. Кто рядом с ней в полуночном лесу? Что им здесь нужно? Не представляют ли они угрозы ей или одиноко живущей вещунье? Перебегая от дерева к дереву, избегая открытых и освещенных мест, Роксана приблизилась к лужайке, прильнула грудью к дубу у ее начала. Опасливо выглянула из-за него.
      У высокого дуба на противоположной стороне лужайки виднелись двое – обнаженные юноша и дева, невдалеке была сложена их одежда, под дубом наподобие постели лежала свежесорванная трава, густо посыпанная сверху дубовыми листьями. Юноша и дева, присев на корточки, смотрели друг на друга, но вот, рассмеявшись, дева привстала, сделала шаг назад и, разбросав в стороны руки, закружилась на месте. Когда вслед за ней начал приподниматься и юноша, она стала медленно отступать от него, пританцовывая и напевая. Растопырив руки и нагнув голову, подражая косолапой походке медведя, юноша с веселым смехом направился к деве, но та, высоко подпрыгивая, бросилась от него. Остановилась, повернулась к юноше лицом и, прикрыв груди длинными волнистыми волосами, принялась раскачиваться из стороны в сторону. Юноша уже в трех-четырех шагах от нее, и дева сорвалась с места, легкими прыжками побежала вокруг дуба. Юноша, согнувшись пополам, поднял над головой, словно волчьи уши, два растопыренных пальца левой руки и, держа за спиной, будто волчий хвост, правую, с легким подвыванием начал мелкими шажками преследовать деву. Она вновь остановилась, на миг замерла и, отбросив на спину волосы и уперев руки в бока, с призывным смехом начала вращать бедрами.
      Высунувшись из-за дуба, забыв обо всем остальном на свете, Роксана не сводила завороженных глаз с юноши и девы. Древний танец любви русичей! Дева, прощаясь с отправляющимся в дальний поход возлюбленным, клялась в верности и давала обет ждать его возвращения, сколь бы надолго судьба воина не разлучила их! Следуя стародавнему обычаю, они нашли уединенное место вблизи облюбованного богами священного родника и в ночь полнолуния совершали обряд, долженствующий скрепить их нерушимыми узами на всю жизнь.
      Для этого под старым дубом, олицетворяющим связь былого, настоящего и будущего, несущим в себе силу предыдущих поколений русичей-воинов, юному дружиннику надлежало получить часть их мужества и храбрости, а деве – крепость духа и терпение, которые должны были поддерживать ее в долгие дни и месяцы разлуки. Для этого прежде всего им следовало исполнить танец любви, когда обнаженная дева якобы стремилась убежать от преследующего ее юноши, не забывая, однако, при этом обольщать его, манить за собой, всем видом и поведением суля безумное, неповторимое наслаждение. Дразня и возбуждая юношу, но не позволяя ему даже прикасаться к себе, дева должна была протанцевать вокруг дуба семь кругов, после чего позволить юноше настичь себя и отдаться ему прямо на земле или заранее приготовленной травяной подстилке, посыпанной дубовыми листьями.
      После того как юноша и дева досыта насытятся любовью, им надлежало сорвать с дуба два молодых листа и обильно смочить с обеих сторон жидкостью из вагины девы. Зашив в матерчатые мешочки, их следовало носить, с собой как талисманы, не расставаясь с ними ни днем, ни ночью. Сила и мудрость предков, заключенные в дубовых листьях, и слившиеся воедино в вагине девы разделенные доселе мужское и женское начала, дающие новую жизнь, не позволяли гаснуть в сердце любви, приносили счастье, оберегали от беды.
      Сколько раз мечтала о такой сказочной ночи Роксана, представляя на месте преследующего ее возлюбленного Олега! Не свершилось. Так зачем завидовать другим, к которым боги оказались более благосклонными, нежели к ней? Значит, ей уготована другая участь: стать девой-витязиней, посвятившей жизнь защите родной земли и счастья таких, как эта дева и ее будущие дети. А может, находясь рядом с Роксаной, Олег тоже воспылает любовью и подобная ночь у них все-таки свершится? Кто знает… А сейчас не надо подсматривать за чужим счастьем, бередя свою рану и ожесточая душу.
      Так же осторожно перебегая от дерева к дереву, Роксана возвратилась к тропке, продолжила путь. И в месте, где тропка вот-вот должна была выбежать из дубравы в поле, вновь услышала посторонние звуки: топот лошадиных копыт, ржанье, звон оружия. Сойдя с тропки, Роксана спряталась в кустах, раздвинула перед собой ветви для лучшего наблюдения. К тропе со стороны поля приближалась группа конников: впереди двое воинов с копьями поперек седел, за ними одинокий безоружный всадник. Замыкали маленькую колонну еще четверо воинов с копьями, следующие парами друг за другом.
      У начала тропы передние всадники на ходу перестроились один другому в затылок, сменили копья в руках на обнаженные мечи, которыми на узкой тропке с нависшими над ней ветвями можно было действовать куда сноровистее, нежели длинными копьями. Присмотревшись, Роксана узнала в переднем воине знакомого десятского великокняжеской стражи, а когда на тропке появился одинокий безоружный всадник, она едва сдержала возглас удивления. Великая княгиня Ольга! Что надобно ей в дубовой роще Перуна, где боги и души предков встречаются с русичами-воинами и девами-витязиня-ми? Неужто ее путь лежит к вещунье у священного родника? А куда еще, если эта тропка единственная в дубраве и обрывается у поляны с хижиной Витязини?
      Но что за дело Роксане до ночных путешествий великой княгини? Разве у нее мало собственных забот, особенно накануне первого в ее жизни дальнего похода? Да и пристало ли ей, деве-витязине, уподобляться обычным женщинам, снедаемым праздным любопытством и сующим нос в чужие дела? Нет, у девы-воительницы нет с ними ничего общего, а потому пусть проедет мимо Роксаны последний гридень, и она продолжит прерванный путь домой…
      Передний воин направил коня на прогалину сбоку тропинки, остановил его. Вложив меч в ножны, повернулся к поравнявшейся с ним Ольге:
      – Великая княгиня, священный родник перед тобой, у большого валуна на краю поляны. Подле него все ночи полнолуния просиживает Витязиня. Идти к ней следует пешком, ибо лошади могут потревожить покой избранного богами для свиданий со своими внуками-русичами места. И еще: к вещунье надобно идти одному, кем бы ты ни был.
      – Знаю это, десятский,– отрывисто бросила Ольга, легко спрыгивая с коня и одергивая платье.– Ждите меня здесь и, покуда не возвращусь, не допускайте на поляну никого.
      Бросив десятскому поводья своего коня, Ольга решительно направилась к валуну в дальнем конце поляны. Не задерживаясь, прошла мимо покосившейся хижины вещуньи, шагнула в проход к журчавшему роднику и увидела Витязиню.
      Запрокинув голову, чтобы лицо оказалось полностью освещенным луной, вытянув вдоль подлокотников самодельного кресла-колоды руки, неподвижная и безмолвная, она казалась безжизненной. Может, так и есть? Осторожно ступая, Ольга подошла к вещунье вплотную, склонилась над ней, и по едва слышимому дыханию и по легкому подрагиванию век поняла, что та жива.
      – Витязиня, прости, что беспокою тебя,– делая шаг назад, громко сказала Ольга.– Может, тебе плохо и я могу чем-то помочь?
      Вещунья выпрямилась, повернула голову в сторону Ольги, и той показалось, что незрячие глаза старухи шарят по ней и видят насквозь. Ощущение было столь непривычным и неприятным, что по телу великой княгини пробежал озноб и она почувствовала в груди смутную тревогу.
      – Помочь мне? – тихо и отрешенно прозвучал голос вещуньи.– Разве ты сюда явилась за этим? Да и в твоих ли силах это? По-моему, в помощи нуждаешься ты. Слушаю тебя.
      – Витязиня, я впервые у тебя. Я не дева-воительница, однако пришла именно к тебе, ибо от меня во многом зависит, сколько крови…– Ольга на миг смешалась.– От меня зависит, отправится ли великокняжеская дружина в поход, куда и насколько. Чувство ответственности за еще не пролитую в походе кровь уже гнетет меня, и я желала бы знать, не напрасна ли она. Суждено ли дружине выполнить то, для чего она выступит в поход и станет сражаться, в чужой стороне?
      – Ты чувствуешь ответственность? Если это так, хорошо. Но, может, тебя гложет совесть за то, что твои истинные помыслы вовсе не в том, для чего дружина отправляется в поход? Может, за исполнение как раз твоих тайных желаний дружине суждено расплачиваться своей кровью и жизнями? Иначе за что тебе уже сейчас корить себя? Ведь дружины отправляются в походы по воле богов и приговору великого князя и воеводской рады, не так ли? Так какова вина в этом твоя, женщины?
      – Вещунья, я пришла услышать совет богов, а не беседовать с тобой о своих мыслях и жизни,– с трудом сдерживая раздражение, сказала Ольга.– Моя душа всегда открыта перед богами, они могут читать в ней все, что сочтут нужным. И они же передадут мне через тебя то, что им надобно. А посему лучше внемли гласу Неба, нежели задавать вопросы, излишние для всезнающих и всевидящих богов.
      Еще до прихода этой женщины из великокняжеского терема Витязиня догадывалась, кто она, сейчас же у нее исчезли последние сомнения. Перед ней стояла сама великая княгиня Ольга, супруга отправляющегося в поход князя Игоря! Только ее речам в ниспосланных вещунье видениях могли покорно внимать великокняжеские воеводы, только в ее присутствии мог находиться в великокняжеском тереме человек в черном одеянии с крестом на груди, только она могла дозволить висеть в светлице великокняжеского терема доске с изображением Бога христиан. И только она, привыкшая повелевать и ни в чем не встречать отпора, могла вести себя столь неподобающе у священного родника.
      О, вещунья прекрасно знала, как портит человека власть! Разве не таким был князь Аскольд, полагавший, что, предав Перуна и отдав душу Христу, он стал отныне посланцем Христа на земле и первым среди смертных? А разве не сродни богам считал себя Дир, явившийся к ней с Аскольдом-христианином незадолго до их гибели и заявивший, что готов принять на себя гнев богов за присутствие у священного родника брата-иноверца? Вот и ты, великая княгиня, не терпящая непослушания среди окружающих, желаешь быть хозяйкой и здесь, в дубраве Перуна, общаясь с богами так, как хочешь ты, а не как сие было заведено многими поколениями вещуний. Наверное, чужая вера уже пустила корни в твоей душе, коли ты так непочтительна к своим богам! Однако не Витязине судить тебя, ей надлежит лишь поделиться с тобой ниспосланными Небом видениями, приоткрывающими завесу над твоим непростым будущим.
      – Великая княгиня, ты хотела бы знать, не напрасно ли дружина отправляется в поход? Нет! Сей поход принесет тебе все, чего ты от него желала.
      – Вот как? – с иронией спросила Ольга.– Но разве мои желания могут быть отличными от желаний всех русичей? Но если это даже так, что значат мои личные желания, коли походы замышляются на Небе и на воеводских радах? Ведь ты говорила так?
      – Великая княгиня, боги не открыли мне твоих тайных помыслов, однако они досконально им известны,– сдержанно ответила Витязиня.– И боги говорят, что твоим помыслам суждено сбыться.
      – Выходит, они угодны богам,– торжествующим голосом произнесла Ольга.– Ты облегчила мою душу, вещунья. Но, может, боги открыли, каков будет конец и другим моим начинаниям? – с надеждой спросила она.– Будут ли боги рядом с женщиной, осмелившейся по собственной воле взвалить на свои плечи вовсе не женские тяготы и превзойти в их преодолении мужчину-воина, коему сии тяготы были уготованы по жребию Неба?
      Витязиня почувствовала, как возбуждение, связанное с ожиданием прихода второй ночной гостьи, вмиг исчезло. Душа и помыслы великой княгини перестали быть для вещуньи тайной. Стоявшая перед ней женщина не желала покорно довольствоваться уготованной ей доле женщины, а решила вознестись выше ее! Ей было мало даже власти великой княгини. Она хотела превзойти в державных делах своего мужа, великого князя Игоря! Вот почему Витязиня не видела его ни разу рядом с Ольгой – он для нее попросту не существовал, его судьба не интересовала ее, ибо, по ее разумению, свою судьбу она вершила собственным умом и руками! Однако мыслимо ли такое, ежели супруг не обычный мужчина, даже не воевода или боярин, а великий князь, первый державный муж и воитель Руси? Ведь между его женой и ее честолюбивым желанием вознестись на вершину власти, где доселе ни разу не была на Руси женщина, неминуемо встанут стеной сподвижники Игоря, его верные воеводы и дружина?! Может, потому Ольга заранее и искала себе союзников против них – человека в черном одеянии с крестом на груди и бога ромеев Иисуса, лик которого вещунья видела на доске в светлице великокняжеского терема?
      Но, возможно, она ошиблась? Нет, о том же говорили и другие силы, перед которыми предстала у священного родника душа великой княгини с ее явными и тайными помыслами. Нисколько не изменилось тепло Луны – она не видела в великой княгине врага, ибо в сердце той не было любви к другим людям, которая могла бы согреть и поддержать человека, замедлив или предотвратив его уход в мир мертвых. Не ослаб и не усилился запах цветущей яблони – женская душа Ольги, равнодушная к семейному и материнскому началам, была чужда заключенным в яблоне-матери силам. По-прежнему тихо и монотонно шелестели над головой листья дуба – дерево-воин всегда было на стороне смелых и дерзновенных, осмелившихся бросить вызов судьбе. И лишь звонче и тревожнее журчал священный родник – обитавшие в нем силы, рвущиеся из подземной тьмы к властелину света Перуну, не желали присутствия рядом с собой женщины, в душе коей зрело предательство к их богу.
      – Вещунья, я не слышу тебя,– прозвучал нетерпеливый голос Ольги.– Не уснула ли?
      – Нет, великая княгиня. Боги дали ответ на твой вопрос, и сейчас услышишь его.
      Витязиня подняла голову, вцепившись пальцами в подлокотники кресла-колоды, рывком подтянула тело ближе к Ольге, наклонилась к ней. И ощутила, как заколотилось в груди сердце, прилила к вискам кровь, полыхнуло жаром лицо. Истратила слишком много сил, чтобы оказаться ближе к великой княгине? Нет, это ее мятежная душа впервые за многие годы почуяла родственную душу и радостно рванулась ей навстречу. Разве она после гибели семьи не бросила вызов судьбе, вопреки мнению мужа и родичей не пожелав снова создавать семейный очаг, а решив взять в руки меч и мстить степнякам? Разве свернула она с избранной стези и после смерти мужа, хотя могла обрести покой и благополучие в браке с другим мужчиной, желанном для многих женщин? Нет, она всегда поступала согласно собственным разумению и помыслам, словно позабыв, что Небо создало два начала – женское и мужское, предопределив им разную судьбу со своими радостями и бедами. Она, рожденная с женским началом, сама вдохнула в себя мужское и последующей жизнью доказала правоту свершенного!
      Разве не на схожее деяние решилась и Ольга, ощутив в себе разум и силы, способные вознести ее выше черты, которую прежние великие княгини считали пределом для женщины? И боги были на ее стороне, не явив вещунье ужасного конца княгини-мятежницы, бросившей вызов не только установленным людьми обычаям, но и вере предков. Были на ее стороне? А может, они просто не в состоянии помешать Ольге в ее деяниях, ибо бессильны против нее? Бессильны оттого, что Ольге уже помогают либо станут помогать позже иные боги, главой коих слывет бог ромеев Иисус Христос?
      – Вещунья, я внемлю гласу богов. Или ты еще продолжаешь разговор с ними? А может, не осмеливаешься поведать тайну о моей судьбе, открытую тебе Небом? Не бойся – мой дух крепок, и я готова к любым испытаниям.
      – Боги благосклонны к тебе, великая княгиня, а потому твои деяния будут успешными. Успешными, хотя ради них ты забудешь о своем предназначении жены и матери, хотя во имя их свершения тебе придется… усомниться в вере предков. Ради достижения своих целей ты перешагнешь через все, сметешь на пути все преграды, но… Но, добившись желанного, тебе не суждено стать счастливой. Теперь подумай, есть ли смысл платить столь высокой ценой за то, что не принесет в конечном счете радости?
      – Подумать, стоит ли осуществлять мои помыслы, ежели боги сулят мне удачу? – с удивлением спросила Ольга.– Но как можно отказаться от дела, в котором тебя ждет успех? Уверена, что это твои слова, вещунья, но никак не богов. Кстати, мне сдается, что ты совсем… не всегда верно понимаешь голос Неба. Как можно не быть счастливым, осуществив свои сокровенные желания? Или как можно получить помощь богов, ежели ставить под сомнение веру в них? Я не могу постичь смысла этих твоих слов, вещунья.
      – Тебе не дано постичь смысла приоткрытого тебе богами, а не моих слов,– возразила Витязиня.– Но сие не только твой удел. Если бы язык богов и предостережений вещуний были понятны всем смертным, разве не следовали бы они им? Разве были бы на Руси сирые и убогие, немощные и калеки, если бы все несчастья позволено было бы предотвратить? Нет, великая княгиня, боги приоткрывают частицу будущего каждому своему сыну или дочери, но как те распорядятся обретенным даром, зависит уже от человека, от его разума и житейского опыта.
      – Пожалуй, ты права,– после короткого раздумья согласилась Ольга.– Нет, ты права полностью,– поправилась она.– Я шла узнать о судьбе предстоящего похода – и получила ясный и вразумительный ответ. Однако боги соизволили открыть мне и нечто другое, о чем мне сегодня трудно судить и еще труднее верно понять. Возможно, я смогу сделать это через время или при следующей встрече с тобой. Как видишь, я верю в твои предсказания и намерена вновь прийти к священному роднику. Думаю, это случится после возвращения великого князя из похода.
      – Да, ты явишься снова в Перунову дубраву именно тогда. Не раньше, чем в твоей голове созреют новые планы, которые ты не осмелишься открыть никому из смертных, кроме меня. И то лишь потому, что тебе, как сегодня, крайне потребуется обратиться к богам за советом.
      – Витязиня, я слышала, что некогда ты слыла очень умной женщиной. Признаюсь, я не думала, что тебе удалось сохранить ясность ума до глубокой старости. Теперь я твердо уверена, что мы обязательно свидимся еще не раз. До новой встречи…
      Возвратившись к дружинникам и не проронив ни слова, Ольга вскочила в седло, первой направила коня в обратный путь. Она не хотела, чтобы кто-то из ехавших впереди, внезапно обернувшись, мог видеть на ее лице довольную улыбку. А великая княгиня была не в силах сдержать рвущейся из души наружу радости – посещение священного родника в дубраве Перуна полностью себя оправдало. И тем, что Витязиня оказалась именно той вещуньей, которой Ольга могла во всем довериться, не опасаясь ее козней, и тем, что боги приняли ее сторону в предстоящей схватке за возвращение безраздельной власти великого князя ее мужу… пока ее мужу. Ольга давно хотела обратиться к богам за советом, сразу после того, как в голове вызрел замысел, однако ни одна из знакомых вещуний для этого не подходила. Тесно связанные с великокняжеским окружением, больше прислушивавшиеся к сплетням в боярских и воеводских хоромах, нежели к голосу Неба, они не могли служить надежными хранительницами тайных помыслов Ольги.
      И тогда она вспомнила о Витязине, вещунье священного родника в дубраве Перуна, незаменимой советчице и наставнице дев-воительниц и тех воинов-русичей которые с помощью богов желали разобраться в своих запутанных сердечных делах либо сложностях семейной жизни. Ольга постаралась узнать о Витязине все, что только было в ее силах, и пришла к выводу: лишь Витязиня с ее умом, незапятнанным именем и неучастием в жизни стольного града и великокняжеского терема могла стать надежной посредницей в ее разговоре с богами. И она не ошиблась – вещунья проникла в сокровенные глубины Ольгиной души и прямо сказала об этом. Но сказала не как человек, которому отныне дано держать судьбу Ольги в своих руках, а как женщина-подруга, понявшая и одобрившая сделанный Ольгой выбор, ибо когда-то при схожих обстоятельствах она тоже не пострашилась бросить вызов судьбе, пожелав вершить ее собственными руками, а не послушно следуя установленным кем-то обычаям.
      Лошади, словно догадываясь о святости дубравы, не ржали, тропинка была густо усеяна опавшей листвой, и копыта бесшумно ступали по ней, поэтому маленький отряд ехал в полной тишине. Тем громче показался мелодичный девичий смех, неожиданно раздавшийся сбоку тропы. Ольга резко натянула поводья, повернула голову в ту сторону. Что делает здесь дева? Кто она? Отчего смеется ночью в избранном богами месте? А главное, не могла ли она оказаться случайной свидетельницей ее доверительного разговора с вещуньей и Небом? И если могла, то случайно ли?
      – Останешься с гриднями на тропе, однако ни на миг не выпускайте меня из виду,– шепотом обратилась Ольга к подъехавшему к ней десятскому.– Кликну вас, либо сами увидите, что нуждаюсь в подмоге, – не мешкайте.
      Соскочив с коня, Ольга, мягко ступая по земле, дабы не хрустнула под ногой сухая ветка, хоронясь за кустами и стволами деревьев, направилась в сторону, откуда донесся смех. Вскоре она очутилась у края маленькой поляны, на противоположной стороне которой высился могучий дуб. Поляна заросла травой, однако вокруг дуба она была вытоптана широким кольцом. Под дубом, прижавшись к нему спинами, на травяной подстилке сидели плечом друг к другу обнаженные юноша и дева. Нежно обняв подругу, юноша целовал ее перси, а та, запрокинув голову и прикрыв в истоме глаза, время от времени давала выход переполнявшим ее чувствам тихим грудным смехом. Наклонив голову, дева шепнула что-то юноше на ухо, обвила его шею руками и начала падать навзничь, увлекая за собой и юношу.
      Ольга отвела глаза в сторону, скривила губы в иронической усмешке. Стародавний танец любви! Молодой русич-дружинник, отправляясь в первый длительный поход, желал иметь уверенность, что избранница будет ждать его возвращения и останется ему верна, сколь бы сурова ни оказалась к нему судьба воина. Не довольствуясь обещаниями и клятвами, он требовал от избранницы более весомых доказательств любви, и та в ночь полнолуния пред ликом владычицы ночного неба Луны, под священным деревом воинов – дубом доказывала ему свою любовь и верность.
      Святая наивность! Заблуждения юности и простота еще не испорченных жизнью душ! Когда-то и она была такой, точно так же давала обет верности любимому. Правда, в ее родных краях это выглядело несколько по-другому. Все происходило в такую же ночь полнолуния, так же совершался ритуальный танец, после чего два дубовых листа смачивались в вагине девы и, зашитые в полотняный мешочек, носились как талисманы. Отличие заключалось в том, что танец происходил не у дуба, а вокруг священного костра, горевшего внутри «ведьминого круга» – пояса из тринадцати старых, наделенных магической силой камней. Листья также срывались не с дерева, а с веточки, которую дева держала в руках во время танца. Затем веточка с оставшимися листьями сжигалась в костре, а юноша и дева пили по очереди из окропленного святой водой кувшина хмельной напиток, после чего произносили вместе старинный заговор. Ольга помнит его до сих пор:
      Как радостно мы встретились, Как счастливы мы были. Мы так легко расстанемся И соединимся вновь.
      Перед уходом из «ведьминого круга» священный костер заливался остатками напитка, а если круг был новым, выложенным всего на одну ночь из тринадцати предварительно погруженных в священный источник камней, его следовало разрушить, чтобы недоброжелатели не навели порчу.
      Было все это в Ольгиной жизни, было: и «ведьмин круг», и священный костер, и волшебная ночь с возлюбленным, и клятва в вечной верности перед ликом Луны-свидетельницы. Не оказалось только верности. Наверное, потому, что не было в ту ночь, как и до нее, настоящей всепожирающей любви-страсти, а ее и не могло быть, поскольку Ольга любила лишь себя. Да, лишь себя, ибо давно уже жила с чувством превосходства над окружающими людьми, жила в ожидании события, которое вознесет ее на высоту, подобающую ее уму и красоте, силе духа и настойчивости. А жила она подобной мечтой не только потому, что постоянно ощущала в себе эти качества, но и оттого, что три разные, самые известные в ее краях вещуньи предрекали ей одно и то же: дальнюю дорогу, жизнь в большом граде вне родного дома и власть, о коей только может мечтать смертный. С тех пор Ольга жила одновременно двумя жизнями: внешней, которая находилась у всех на виду и ничем не отличалась от жизни прочих боярышень ее возраста, и внутренней, доступной лишь ей одной, когда Ольга переносилась мыслями туда, где волею судьбы рано или поздно ей придется занять уготованное место. А поскольку она верила в себя и предсказанную вещуньями судьбу, ее настоящей жизнью была именно вторая. Так шли день за днем, месяц за месяцем, покуда однажды не случилось то, чему и надлежало неминуемо случиться.
      Она помнит первую встречу с Игорем так, словно она произошла вчера. Широкая лесная река, спокойно и медленно катившая свои прозрачные воды. Ее пологие песчаные берега, густо поросшие кустарником… Она, стоявшая с лукошком в руках на краю небольшой, усыпанной яркими цветами поляны. Та, какой она была много лет назад: молодая, красивая, внешне беззаботная. Вокруг, куда ни брось взгляд, расстилался огромный, радостный, так много таивший для нее в ту пору непознанного мир.
      Громкое ржание за спиной заставило ее вскинуть голову и повернуться. Рядом сдерживали коней несколько всадников в дорогих доспехах и шлемах, со щитами на плечах и копьями в руках. Ближе всех был он: в отливающей серебром кольчуге, золоченом шлеме с еловцем, ниспадающим на конский круп красным корзном(К о р з н о – великокняжеский плащ.), с большой золотой гривной на груди. Веселый открытый взгляд, длинные усы, в уголках губ дрожит усмешка. Впрочем, ничего особенного: русич как русич, отличный от знакомых Ольге дружинников лишь богатством убранства да прекрасным скакуном под собой. Кстати, ее суженый, сотник Святослав, в подобном одеянии выглядел бы куда значительней и пригоже, чем незнакомый всадник.
      – Кто ты, красавица? – наклонился к ней с седла всадник с гривной.
      – Вольга,– певуче ответила она, смело глядя на него.
      – Далече ли брод, Вольга? – спросил незнакомец, окидывая ее откровенно восхищенным взглядом.
      – Рядом, подле того дуба,– указала она.
      – Откуда будешь сама? – поинтересовался всадник, не трогаясь с места.– Где искать, коли захочу увидеть снова?
      – Пожелаешь – сыщешь,– с вызовом ответила Вольга.
      – Обязательно сыщу,– без тени улыбки пообещал всадник, выпрямляясь в седле.
      Он дал коню шпоры, и тот понес его к указанному Воль-гой броду. За ним последовали остальные воины. Одного из них, старшего по возрасту, Вольга успела придержать за стремя.
      – Гридень, кто это? – кивнула она.
      – А ты не знаешь? – удивился тот и тут же спохватился: – Впрочем, откуда тебе знать его в такой глухомани? Хорошо, отвечу, коли скажешь, как тебя быстрей найти при случае. Ведь не великому князю тебя искать придется, а мне, сотнику его стражи.
      – Великому князю? – опешила Вольга.– Разве…
      – Да, Вольга, да,– рассмеялся сотник.– Перед тобой был великий киевский князь Игорь. А теперь отвечай на мой вопрос.
      – Спросишь боярскую дочь Вольгу. Я одна такая во всей округе. Не ошибешься никак.
      – Верю,– вновь рассмеялся сотник и лукаво подмигнул ей.– Как и в то, что недолго ходить тебе в боярышнях, дева. Мыслю, быть тебе вскоре великой княгиней…
      Сотник не ошибся – она действительно стала великой княгиней. Великой княгиней, но не любящей мужа женой, ибо ее сердце навсегда осталось с тем, кому давала обет верности у священного костра в ночь полнолуния. На первых порах жизни в стольном граде, поглощенная вхождением в новую для себя роль княгини и супруги, занятая исполнением массы неизвестных ранее обязанностей, она забыла о словах вещуний. Если иногда и вспоминала, то как о чем-то далеком, не имеющем отношения к ее теперешней жизни. Ведь все, о чем говорили вещуньи, полностью сбылось, и о чем еще может мечтать женщина на ее месте?
      Оказалось, может. И помог ей прийти к этой мысли лютый недруг ее мужа – его дядя Олег. Нареченный своим братом Рюриком, отцом Игоря, воспитателем племянника и наместником на Руси на время его малолетства, Олег сумел сосредоточить в своих руках всю великокняжескую власть, с которой не пожелал расстаться и после возмужания Игоря. Да, Игорь стал именоваться великим князем, у него появилась своя дружина и собственное воеводское и боярское окружение, ему должны были оказывать все положенные великому князю почести, никто не смел ему прекословить, однако истинным и единственным властителем Руси оставался Олег. Только его воля была законом для всех князей русских земель, только ему подчинялись воеводы русских дружин от Русского до Варяжского моря, его слово было последним при переговорах с иноземными послами, его приговор был решающим на воеводских радах. И если Игорь ненавидел Олега, то Ольга училась у него! Училась умению мудро управлять огромной державой и безраздельно пользоваться властью, даже если она не принадлежала тебе по праву.
      Полностью освоившись в Киеве и великокняжеском тереме, успешно разделавшись с неизбежными недоброжелателями и положив конец всевозможным пересудам о своей персоне, Ольга вдруг почувствовала то, что уже когда-то жгло душу и заставило покинуть родные края. Она вновь ощутила себя выше окружающих людей, уверовала, что ее ум и характер способны на большее, чем довольствоваться достигнутым ныне положением. Но что может быть выше положения великой княгини, предела мечтаний для самой честолюбивой боярской и княжеской дочери, не говоря уже о простолюдинках? Только власть великого князя Руси! Настоящего, истинного великого князя, а не его подобия, послушной игрушки в руках действительного правителя державы.
      Олег был хорошим учителем, он показал, как сосредоточить в своих руках власть и не выпустить ее ни при каких обстоятельствах. И Ольга оказалась талантливой ученицей. Она не просто перенимала опыт Олега, а осмысливала его применительно к себе, женщине, и нынешнему положению дел на Руси, которое разительно отличалось от существовавшего при Олеге. И настал час, когда она отчетливо поняла, что Олег уже не может служить ей примером для подражания, ибо ей придется свершить более трудное и сложное дело, нежели ему.
      Олег с первых дней наместничества пользовался властью великого князя и, не имея законных соперников, добился того, что стал единственным всемогущим властителем Руси уже не только согласно приговору Рюрика, но и по праву сильнейшего. Это была заслуга Олега-воителя и Олега-политика. Отважный, несгибаемый духом воитель, Олег оказался способен железной рукой подавить внутренние распри и держать в узде самых могущественных недругов Руси – ромей-ского императора и хазарского кагана. Как дальновидный политик и воистину державный муж, Олег обладал даром верно определять своих врагов и союзников как внутри державы, так и за ее пределами, умело пользуясь борьбой с одними и поддержкой других для усиления своей власти.
      Но больше всего Олег преуспел как непревзойденный знаток человеческих душ. Задолго до возмужания Игоря оценив грозящую его власти опасность, он смог сделать все, чтобы предотвратить ее. Ни в чем не ущемляя племянника, никогда не беря под сомнение его прав на стол великих киевских князей, Олег тем не менее сумел создать условия, при которых тот постоянно пребывал на вторых, а то и на третьих ролях, будучи лишь ближайшим сподвижником и исполнителем замыслов Олега, мало чем выделяясь среди прочих воевод и бояр.
      Но это еще не все – Олег смог постепенно подавить волю Игоря к сопротивлению, внушил ему неверие в собственные возможности, посеял в душе нерешительность и боязнь принимать ответственные самостоятельные решения, не говоря уже о претворении их в жизнь. Вместо державного мужа, приобщенного к браздам правления Русью, искушенного во всех тонкостях управления многоплеменной, с постоянно вспыхивающими смутами страной, познавшего все хитросплетения коварной политики недругов-соседей, Олег сотворил из Игоря обычного воеводу. Храброго, смелого, любимого дружиной, однако совершенно не способного взвалить на себя бремя правления державой, а потому не могущего стать ему достойным соперником. Да-да, Игорь никак не мог быть соперником Олега, ибо и сам он, и дружина, и бояре с воеводами, даже смерды и горожане зримо видели превосходство над ним Олега и, помышляя о благе Руси и своем, не желали смены великого князя.
      Однако то, что свершил Олег, представлялось пустяком в сравнении с тем, что предстояло сделать Ольге. Олег начинал утверждать свою власть, будучи законным великим князем, – ей предстояло начинать с опасной и незавидной роли заговорщицы и интриганки. Олег с самого начала опирался на многочисленных верных сподвижников – ей предстояло действовать в одиночку. Олег имел единственного соперника Игоря и мог сосредоточить против него все силы – Ольга, отстраняя от власти Игоря, но оставаясь при этом в тени, должна была опасаться многих соперников, пожелавших воспользоваться плодами ее победы. И главное, Олег был мужчиной, а она женщиной, из числа которых на Руси еще не было ни одной правительницы.
      Но Ольга верила в себя, в свою судьбу – и решилась почти на невозможное. Она превзойдет своего учителя – великого князя Олега! Он смог лишь удержать в руках уже полученную власть, она вначале обретет ее, а затем не отдаст до конца дней своих! При жизни Олега она только обдумывала свои планы, а после его кончины без промедления приступила к действиям…
      Под дубом громко засмеялись, и Ольга вздрогнула, бросила взгляд на луну. Скоро рассвет, впереди полный хлопот и волнений день, а она тратит время на воспоминания. Скорей домой, чтобы успеть хоть немного отдохнуть!
      Нимало не заботясь, увидят ее влюбленные или нет, Ольга быстрыми шагами направилась к тропе.
      Вначале непрошеный ранний гость вызвал у Исаака раздражение, но по мере того как пустел принесенный слугой кувшин с вином, его настроение улучшалось. Ну как он мог позволить себе разозлиться на Хозроя, если на его месте поступил бы точно так? Это для глупцов Хозрой по-прежнему оставался купцом-рахдонитом, а Исаак знал, кем тот стал в последнее время и отчего зачастил с караванами на Русь и приобрел много новых друзей среди купцов из Киева и других южных славянских городов. Пронырливый Хозрой оказался умнее Исаака и на старости лет решил зарабатывать деньги не торговлей, а на тайной службе кагану. Вот почему он спозаранку примчался к Исааку и сейчас ждет не дождется, когда к подобревшему от любимого критского вина хозяину можно будет приступить с расспросами. Впрочем, зачем томить его, пусть скорее удовлетворит любопытство и оставит Исаака наедине со вторым кувшином.
      – Трудны нынче дороги, плохи лошади и караванщики, все хуже торговля. Если дело так пойдет и дальше, скоро не с прибылью, а с убытком станем возвращаться домой,– лениво проговорил Исаак, с кубком в руке приваливаясь к мягкой спинке глубокого кресла.– Совсем не то, что было прежде, когда мы с тобой ходили с караванами в Индию и Хорезм.
      – Мудрые слова, Исаак, очень мудрые,– согласился собеседник, доливая вина в свой кубок.– Совсем не та торговля пошла, совсем не та. Все хуже стало – и люди, и лошади, и товары. В тяжкие времена живем, очень тяжкие.
      – Нет, Хозрой, дело совсем не во времени, оно всегда одинаково,– возразил Исаак.– Просто люди стали плохими. Разве может быть хорошим наше время, если люди окончательно потеряли стыд и совесть? Если раб поднимает руку на хозяина? Если, обуянный злобой на кормившего его хозяина, раб зовет себе на помощь поганых язычников-иноземцев? Каким еще может быть время с такими людьми, сравнить которых с шакалами – значит оскорбить этих вонючих тварей?
      – Ты прав, Исаак, как ты прав,– сокрушенно покачал головой гость и тоже отвалился на спинку кресла.– Совсем нет порядка в великой Хазарии, совсем нет. Проклятые асии, жалкое и никчемное племя, которое мы с таким трудом покорили, однако позволили продолжать жить теперь уже на нашей земле, вновь выражают недовольство властью кагана и готовятся к мятежу. Не надеясь на собственные силы, полные ненависти и коварства, они вступили в тайный сговор с извечными врагами Хазарии – печенегами и гузами и собираются в союзе с ними идти походом на сам священный Итиль-кел. Как ты прав, Исаак, как ты прав: совсем не стало стыда у людей, ни капли благодарности не осталось в их сердцах.
      Скорбя о погрязшем в пороках и неблагодарности роде людском, Хозрой закатил под лоб глаза, отпил несколько глотков вина. Исаак, забросив ногу на ногу и глядя на носки своих узконосых, без задников туфель, озабоченно произнес:
      – Говоришь, восставшие асии смогли заключить военный союз с печенегами и гузами? Если дело обстоит действительно так, это уже не восстание данников-асиев против их господина Хазарии, а война, причем большая война. Военные союзы не рождаются сами по себе, не возникают на пустом месте, их кто-то должен подготовить, объединить. За что готовы биться и умирать асии? За свою былую свободу, отнятую у них Хазарией. Но какое дело до свободы или несвободы чужих им асиев вольным печенегам и гузам, вечным кочевникам и разбойникам от рождения? Их может заставить выступить вместе с асиями и рисковать собственными шкурами один-единственный интерес – интерес к наживе. Но ведь они и без этого неплохо наживаются на грабеже купеческих караванов и набегах на славянское и наше порубежье, что куда безопаснее, чем вступать в сражения с многочисленным и хорошо обученным войском Хазарии. Тем более что в случае неуспеха своего предприятия они рискуют не получить никакой наживы, хотя и положат в боях тысячи соплеменников. И все-таки они отважились двинуться на Хаза-рию войной. Да, я не побоюсь этого слова, это на самом деле война, а не помощь одних степняков другим. Так что же заставило печенегов и гузов столь крупно рисковать?
      – Намного большая нажива, чем та, которую они имеют на караванных тропах и на славянском и хазарском порубежье,– ответил Хозрой, беря с блюда и отправляя в рот сочный, с засахарившимися краями кусочек вяленой дыни.– Причем наживы, которая им обеспечена при любом исходе похода – удачном или неудачном. А такой добычей может быть только золото, которое можно получить, даже потерпев поражение и не разграбив вожделенные караван-сараи в Итиль-келе. Не сомневаюсь, что часть этого золота предводители печенегов и гузов уже получили, ибо без солидного задатка – бакшиша(Бакшиш – подарок, добыча.) – их вряд ли можно было бросить на копья и мечи ал-арсиев(Ал-арсии – регулярное хазарское войско из наемников-мусульман.), отвага которых и умение воевать степнякам хорошо известны.– Хозрой запил проглоченную дыню глотком вина, с прищуром посмотрел на собеседника.– Исаак, ты хотел спросить, чье золото заставило печенегов и гузов поддержать мятежных асиев и напасть на Хазарию?
      – Да, хотя это не столь сложно понять. У Хазарии два постоянных могущественных врага – Русь и Византия. Но Русь наш противник оттого, что вынуждена защищаться от наших притязаний, а Византия стремится уничтожить нас как соперника в торговых делах с Востоком. Князья русов Ас-кольд и Дир, затем князь Олег доказали каганату, что отныне Русь ему не по зубам, и заставили нас жить с Русью в мире. А вот соперничество Хазарии и Византии в торговле между Азией и Европой не только не прекратилось, но, наоборот, усилилось. Поэтому только Византия могла натравить на нас печенегов и гузов, усилив их ордами мятежных асиев!
      – Верно, за спинами печенегов и гузов торчат уши Византии. Но разве первый год империя строит козни против Хазарии? Или первый раз каганату приходится сталкиваться с полчищами диких степняков? Это случалось десятки раз, и Хазария всегда выходила победительницей из борьбы… по крайней мере, без поражений,– поправился Хозрой, заметив саркастическую ухмылку на лице собеседника.– Уверен, что так будет и на этот раз.
      – Тоже не сомневаюсь в этом,– согласился Исаак и невозмутимо добавил:– Хотя, признаться, мне кажется, что исход этой войны будет зависеть не столько от Византии и ее наемников, сколько от киевского князя Игоря.
      – Вот как? – удивленно воскликнул Хозрой.– Почему подобная мысль могла прийти тебе в голову?
      – Ты на месяц раньше меня возвратился из Киева и знаешь, что русы собираются в большой морской поход. Разговоры идут о том, что они не намерены мириться с пиратством на Каспии и решили сами навести там порядок. А если это лишь разговоры, а поход на самом деле готовится против Хазарии? Представляешь положение, если каганату придется одновременно схватиться с двумя врагами: союзом асиев, печенегов, гузов и русами князя Игоря?
      Хозрой зашелся в смехе, потянулся рукой к кувшину с вином.
      – Нет, не представляю.– Он налил вина, наклонился к Исааку, с дурашливой усмешкой зашептал: – Потому что каган этого не допустит. Ты правильно говорил, что печенегов и гузов ведет на Хазарию золото. Что ж, если князь Игорь, воспользовавшись удачным моментом, тоже обрушится на нас, каган даст печенегам и гузам вдвое, втрое больше золота, чтобы они сменили хозяина и напали уже на Игоря. Как думаешь, печенеги и гузы откажутся от такого предложения?
      – Думаю, что нет,– уныло проговорил Исаак, тоже наполняя свой кубок вином.
      Сегодня он впервые с досадой отметил для себя, что Хозрой больше разбирался в хитросплетениях большой политики, чем он, и, значит, не зря обратил на себя внимание сановников из окружения кагана. Что ж, теперь нужно будет вести себя с ним осторожней, зато при случае умело пользоваться его связями при дворце. А сейчас неплохо будет подыграть Хозрою, укрепив его в мысли, что Исаак вовсе не интересуется политикой и далек от нее.
      – Я тоже. Поэтому Хазария при любых обстоятельствах окажется победительницей, и еще неизвестно, что выгоднее: чтобы князь Игорь вместо нее навел порядок на Каспии или напал на нас. В первом случае каган заставит разленившихся за зиму ал-арсиев порастрясти в боях накопленный жир и наберет вместо погибших новых воинов, менее развращенных жизнью в Итиль-келе и не сующих свой нос в дворцовые интриги. Во втором случае ал-арсии вместе с перекупленными степными ордами крепко пощиплют киевского князя, надолго отбив у него охоту вмешиваться в восточные дела. Каган очень мудр, а потому никакие происки недругов единственного, Богом избранного народа не застанут его врасплох,– назидательно закончил Хозрой.
      – Никто не сомневается в уме и прозорливости кагана, самого мудрого из ныне здравствующих владык вселенной,– поспешил согласиться с собеседником Исаак.– Воистину он учел все возможные поступки недругов и сможет пресечь их с наибольшим уроном для врага и наилучшими последствиями для Хазарии.
      – Это так,– Хозрой допил вино до дна, поставил кубок на столик, внимательно посмотрел на собеседника совершенно трезвыми глазами.– Как думаешь, зачем русы прислали с твоим караваном своего тайного соглядатая?
      Вот он, вопрос, которого так ждал Исаак! Но как отличалась обстановка за столом от той, в которой он рассчитывал вести разговор на эту тему. Он предполагал если не осчастливить старого друга сообщением о появлении в Итиль-келе русского разведчика, то хотя бы дать понять, какое он делает Хозрою одолжение, разоблачая посланца князя Игоря. А сейчас получилось, что ему нужно чуть ли не оправдываться в том, что он не сообщник и не пособник сотника Микулы. Но нет, Исаака так просто не возьмешь, у него все просчитано на несколько ходов вперед, недаром он часто играл в привезенную с Востока занимательную игру под названием «шахматы». Пусть он попал впросак со своим сообщением о якобы разоблаченном им киевском лазутчике, но уж себя в обиду он не даст ни при каких обстоятельствах! Если он не преуспел, как Хозрой, в большой политике, то это вовсе не значит, что жизнь не научила его изворотливости и хитрости в борьбе за свою шкуру.
      – Я не думаю, что этот сотник, обычный воин-порубеж-ник, может быть лазутчиком,– стараясь казаться как можно спокойнее, сказал Исаак.– Ну кто посылает тайным соглядатаем человека, хорошо известного половине Киева, не сочтя нужным даже переодеть его, и с купцом, который множество раз видел его в окружении великого князя, у которого он ходил в любимчиках? Скажи, ты поступил бы так опрометчиво?
      – Тогда для чего сотник появился в Итиль-келе? – угрюмо спросил Хозрой, оставляя без внимания вопрос собеседника.
      – Чтобы припугнуть нас,– громко провозгласил Исаак.– Точнее, натолкнуть нас на мысль, если мы не додумаемся до этого сами, что в случае несогласия Хазарии пропустить ру-сов на Каспий они могут с таким же успехом напасть на нее, как прежде собирались на пиратов. И этому сотнику, который, по расчетам князя Игоря, должен был обязательно угодить под наш строгий надзор, велено своим поведением показать, что русы предусматривают подобный поворот событий и готовы к нему. Спорю на что угодно, что сотник в открытую начнет вертеться возле крепостных стен и ворот и заводить знакомства с нашими воинами, внушая нам, что уже начал подготовку к возможному штурму Итиль-кела.
      Хозрой вылил в свой кубок остатки вина из кувшина, медленно цедя его сквозь зубы, задумчиво уставился куда-то в пространство мимо собеседника. Исаак, делая вид, что целиком занят куриными потрошками с приправой из сушеного винограда, искоса поглядывал на него. Поверит или нет? Если нет, то как вести себя дальше? Но вот длинные, худые пальцы Хозроя, зажавшие в кулаке его острую, оставленную лишь на подбородке седую бородку, разжались, поползли по бородке вниз, взгляд вновь обратился на хозяина.
      – А ведь ты прав, Исаак,– проговорил он, отнимая ото рта кубок с вином.– Русы на самом деле хотят убедить нас, что мы загнаны в угол и иного выхода, как беспрепятственно пропустить их на Каспий, у нас нет. Скажу честно, я долго ломал голову, пытаясь понять, для чего понадобился князю Игорю его любимый сотник в Итиль-келе, но так и не мог додуматься ни до чего. А ведь все очень просто: грубый народ – грубая политика '– грубая работа. Спасибо, что помог мне. Может, точно так поможешь мне ответить на вопрос, что может связывать сотника-руса с разбойником, с которым он пожаловал к тебе из долины Злых духов?
      Исаак облегченно перевел дух – с Микулой пронесло, а разговоров о разбойниках он не страшился нисколько. Ну какой здравомыслящий человек, тем более сам купец-рахдонит, всерьез предположит, что он может быть сообщником разбойника, грабящего караваны и при случае без колебаний отправившего бы Исаака на тот свет? Никакой, а потому у Исаака есть возможность немного расквитаться с Хозроем за свой сегодняшний минутный страх. Он хотел бы что-то разузнать о разбойнике? Да, Исаак мог бы удовлетворить его желание, но не сделает этого. Ишь чего вздумал: используя чужой ум и наблюдательность, еще ближе протиснуться к священной особе кагана. Не пройдет! Исаак всегда платит добром за добро, он считает Хозроя одним из немногих своих друзей, но пережитых им страха и унижения не простит никому.
      – Ты говоришь о карапщике(Карапщик (буквально «черная кошка») – ночной разбойник (хаз.).), который пристал к сотнику на Зеленом острове? – спросил Исаак, презрительно скривив губы.– Я едва сдержался, чтобы не приказать тут же заковать его в цепи и сдать первым встреченным стражникам, но не захотел ссориться с русом и решил сделать это в Итиль-келе. К сожалению, разбойник, видимо, разгадал мои намерения и улизнул по дороге.
      – Жаль. Возможно, он мог бы сообщить, о чем говорил сотник со спасенным им главарем. Вдруг главарь, оказавшийся не мелкой сошкой, решил отблагодарить руса за спасение и обещал ему помощь городских сообщников? А они много знают и еще больше могут показать. Может, сбежавший от тебя разбойник и был тем человеком, который должен был свести руса с обещанными помощниками. Исаак пожал плечами:
      – Если бы я тогда все знал, как сейчас… Но я хорошо запомнил разбойника и при встрече могу его узнать. Хочешь, расскажу, как он выглядит?
      – Не надо, я уже знаю.– Хозрой допил вино, с сожалением посмотрел на пустой кувшин. Поставил возле него свой кубок, положил руки на подлокотники кресла, чтобы встать.
      Позволить ему уйти, чтобы остаться наедине со вторым кувшином и обдумать состоявшийся разговор? А почему бы не велеть слуге принести еще вина и не попытаться разговорить пьяного гостя? Наверное, он знает много такого, что может быть полезно Исааку в делах. От кувшина вина он не обеднеет, а казнить себя за упущенную возможность будет долго.
      Исаак несколько раз ударил серебряной палочкой по стоявшей на столике полой бронзовой фигурке нимфы, приказал появившемуся в дверях слуге:
      – Еще кувшин.
      Хозрой, услышав приказание Исаака, тут же убрал руки с подлокотников, снова откинулся на спинку кресла. Глазки его заблестели, в предвкушении продолжения застолья он облизал толстые губы кончиком языка. Исаак знал, что, какие бы дела ни ждали сегодня Хозроя, при дармовом угощении он будет есть и пить до тех пор, пока пища и вино не полезут из горла обратно. Пусть ест и пьет сколько угодно, Исаака сейчас интересует совсем другое.
      Как он смог понять, каган позволит русам попасть на Хвалынское море. Собранные русами силы Исаак видел лично и не сомневался, что те разгромят не только пиратов, но и всех, с кем сведет их судьба войны на берегах моря. Значит, у победителей будет очень много разнообразной добычи, в том числе громоздкой и малоценной, которую русы и их союзники викинги никогда не брали домой, а стремились по любой цене сбыть первым встретившимся покупателям. Может, ему выгоднее не снаряжать очередной караван в Хорезм или на Русь, а уже сейчас начать подготовку к сопровождению русов, чтобы стать постоянным оптовым скупщиком их добычи, которую позже можно будет перепродать по ее настоящей стоимости? Надо, обязательно надо разговорить Хозроя и как можно больше выведать из того, что он знает в связи со своей новой службой. Для этого вовсе не следует тянуть его за язык, просто нужно сильнее напоить, и тогда этот хвастунишка выболтает все, что ему известно.
      – Иди,– недовольно бросил Исаак слуге, когда тот, принеся полный кувшин, хотел было разлить вино по кубкам.
      Он сам налил себе и гостю вина, поднял свой кубок. Стараясь вложить в голос как можно больше чувства, сказал:
      – Мы не виделись около трех месяцев, и кто знает, когда свидимся опять. Так неужели нам не о чем говорить, как о каком-то русском сотнике и поганом карапщике? Вспомни нашу молодость, когда мы впервые познакомились и вместе ходили с караванами из Хорезма в благословенный Итиль-кел. Я до сих пор не забыл ни узких, пыльных улиц Гурганджа(Гургандж – ныне г. Куня-Ургенч.), откуда начинался наш путь, и те двенадцать фарсахов(Примерно 80-90 км.) солончаков до знаменитой Хорезмийской горы, на вершине которой высилась каменная башня, а у подошвы расстилались пахотные земли переселенцев из Гурганджа…
      – А дальше были девять дней дороги по раскаленной пустыне, манящие к себе соленые воды Хорезмийского озера(Хорезмийское озеро – ныне Аральское море.), оставляемого нами по правую руку,– подхватил Хозрой, когда Исаак прервал свою речь.– Каждый день или через день мы останавливались и делали привалы у глубоких колодцев с водой. Я до сего дня помню дурной запах, которым несло из черного зева колодца, когда я первый, и единственный, раз в жизни стал помогать караванщикам тащить веревку с ведром из колодца. Как только пили лошади и верблюды эту солоноватую дрянь? Зато какой вкусной казалась вода из бурдюков!
      – Надеюсь, не вкуснее этого прекрасного вина! – перебивая гостя, воскликнул Исаак и потянулся к нему с кубком.– Выпьем за то, чтобы нам никогда не пришлось пить ничего хуже его!
      Весь во власти нахлынувших воспоминаний, Хозрой несколькими большими глотками осушил кубок. Сделавший пару маленьких глотков Исаак тут же быстро наполнил оба кубка доверху и вручил один собеседнику.
      – Но вот после изнурительного пути начиналась местность, изобилующая чистой родниковой водой, лесной и степной копытной дичью, стаями пернатых, сочной травой для животных. Этот переход от песчаных барханов к плодородной степи казался одним из чудес света! По степи караваны шли шестнадцать суток и на семнадцатые достигали первых веж(Вежа – стоянка кочевников.) печенегов…
      – Их кочевья простирались на тридцать дней пути, а соседствовали они на западе со славянами-русами, на востоке с гузами, на северо-востоке с кипчаками. А на юго-западе была Хазария, страна единственного Богом избранного народа. Так выпьем же за эту страну и за нас с тобой, ее лучших сынов!
      И опять гость выпил кубок до дна, а Исаак лишь смочил в вине губы. Через несколько мгновений оба кубка снова были полны, и Исаак тянулся к Хозрою с новым тостом. Еще три-четыре кубка, и можно будет переводить разговор на интересующую Исаака тему, но прежде необходимо хорошенько разбередить честолюбие гостя.
      – За то, чтобы в нашей жизни не было больше пыльных дорог и тревожных ночей у костра. За тебя, старый, верный друг, который по праву стал мудрым советником кагана, его опорой и надеждой! За тебя, в которого я всегда верил и знал, что ты достоин гораздо большего, чем быть просто купцом-рахдонитом!
      Исаак приложил губы к кубку и краем глаза заметил, как раздулся от ощущения собственной значимости собеседник. Значит, второй кувшин вина принесен не зря и делает свое дело.
      С тропинки, по которой прогуливались Ольга и Асмус, была хорошо видна пристань, от которой завтра утром должны были отплыть в дальний и долгий морской поход русские ладьи. Ольга часто бросала взгляд на выделявшуюся среди дружинников красным корзном фигуру великого князя, и порой ей казалось, что она даже слышит его команды. Наверное, это только казалось, ибо ветер дул не с реки на берег, а наоборот, поэтому звучавший иногда в ушах голос Игоря был просто отголоском и памятью времени, когда Игорь был, по существу, обычным воеводой своей дружины и она, так же как жены других воевод и дружинников, могла находиться у пристани. Теперь она не просто жена, а великая княгиня, отправляющая в поход всех русских воинов, и ее удел не переживания по уходящему в поход собственному мужу, а забота об оставляемой на ее попечение Русской земле. Именно этим она и занималась сейчас, пригласив в спутники одного их самых уважаемых на Руси и среди ее врагов воевод.
      – Третьи сутки не спит великий князь,– сказала Ольга, переводя взгляд с фигуры мужа себе под ноги.– Все время на пристани да в походном лагере, в терем является лишь на ночь. До всего ему дело, все знать хочет, с каждым тысяцким и сотником переговорить желает. Да разве на все времени хватит?
      – На то он и великий князь, чтобы все знать,– откликнулся Асмус.– Тем паче при подготовке к походу, в коем ему впервые предстоит верховодить над всеми русскими дружинами. А сие нелегкое дело, великая княгиня, для него опыт и сноровка потребны.
      – Это так, воевода. Однако хватит ли сил и времени, дабы все самому узреть и проверить, прощупать собственными руками? Разве отвлекался на подобные мелочные дела князь Олег? Вспомни, ты хорошо знаешь, чем бы сейчас он занимался, будь жив.
      – Пировал бы с воеводами и знатными воинами в своем тереме. Но князь Олег был опытным воителем, не единожды ходил в дальние походы, а твой муж лишь вступил на сию стезю.
      – И еще потому, что у князя Олега были верные, многоопытные помощники. Такие, как ты, воевода. С ними он всегда мог быть спокоен и за дружину, и за пограничную стражу, и за ладейный флот. Неужто сейчас ты не смог бы свершить многое из того, чем занимается великий князь, причем не хуже его? Разве не так?
      – Великий князь ведает, что творит. И не мне, воеводе, его учить,– уклонился от прямого ответа Асмус.
      – Его не надобно учить, ему следует подсказывать, как лучше вершить то или иное дело. Разве мыслимо на первых порах разбираться в морском бою наравне с воеводой Све-нельдом, в конном сражении – как воевода Ярополк, сравниться в умении взятия крепостей с тобой? А ежели каждый воевода передаст великому князю частицу своего опыта, ему не придется тащить на собственных плечах все дела. Припомни, неужели князь Олег сразу стал грозным военачальником, неужто не совершал ошибок и промахов, покуда не постиг всех премудростей воинского мастерства и не стал непобедимым?
      – Ошибок не совершают лишь боги, но никак не смертные, будь они воеводами, боярами или великими князьями,– отозвался Асмус.– Тем паче не обойтись без ошибок и промашек в воинском деле, поскольку в нем надобно думать не только о своих действиях, но и предугадывать поступки недруга, иметь дар проникнуть своей мыслью в задумки чужих военачальников. А это очень и очень нелегкое дело, не всякий разум его постигнет.
      – Знаю это. А еще то, что за ошибки и промахи воевод и великих князей платят кровью и жизнями их воины,– жестко сказала Ольга.– Так неужто надобно пролить реки крови, чтобы великий князь Игорь на собственных ошибках постиг то, что давно хорошо ведомо его воеводам? Не дорого ли обойдется Руси его учеба?
      – Своя кровь всегда дорога,– ответил Асмус.– Думаешь, мне не жалко, когда она льется без пользы делу или по чьему-то недомыслию? Или, думаешь, меня не учили, прежде чем я набрался ума-разума? Когда был простым дружинником, меня учил десятский, стал десятским – внимал словам сотника, стал сотником – присматривался к делам тысяцкого, стал тысяцким – не пропускал мимо ушей ни одного совета воеводы и перенимал его уменье. Так было всегда, сей путь прошел каждый военачальник. Однако я никогда не видел и не слышал, чтобы тысяцкий или воевода учил чему-либо великого князя.
      – Ой ли, воевода? А не у тебя ли, простого сотника, побывавшего под стенами Царьграда с князьями Аскольдом и Диром, спрашивал советов Олег перед своим походом на Новый Рим?
      – Он спрашивал моих советов, а не я навязывал ему их,– с нажимом на слово «он» сказал Асмус.– Но разве обращался ко мне хоть раз за советом твой муж? Ни разу! Ни когда предводительствовал своей дружиной, ни позже, став великим князем после кончины князя Олега. Поверь, я не отказал бы ему ни в чем ни тогда, ни ныне!
      – Верю, потому и хочу говорить с тобой честно и без утайки, хотя знаю, что за сей разговор великий князь крепко на меня осерчал бы. Говоришь, муж не обращался к тебе за советом, когда предводительствовал над своей дружиной? Но вспомни, кем он был тогда! Великим князем без власти, которая целиком находилась у его дяди-наместника. Наместника, который ни за что не желал выпускать власть из своих рук, для чего полностью отстранил истинного великого князя от державных дел. Кого ты сам признавал в ту пору великим князем? Олега, хотя прекрасно знал завещание-приговор Рюрика, что Олег правит Русью лишь до возмужания Игоря. Так мог ли муж обратиться за советом к тебе, правой руке и ближайшему воеводе Олега, своего злейшего недруга? Ты решился бы на это на его месте?
      – Не знаю. Наверное, нет.
      – Говоришь, Игорь не спрашивал твоих советов, когда стал великим князем? Но поступи он наоборот, недоброжелатели сразу пустили бы слухи, что Игрь не постиг толком даже воинское дело, хотя начальствовал много лет над дружиной и ходил во все походы с Олегом. Так по плечу ли ему стол великих князей, коли он никогда не занимался державными делами? Ты на его месте стал бы давать пищу для злословия своим недругам-злопыхателям?
      – Нет.
      – Тогда в чем ты коришь великого князя?
      – Корю? – удивился Асмус.– Не имел подобного и в мыслях! Напротив, желал бы служить новому великому князю так, как прежде Аскольду и Диру, затем Олегу. Но нужны ли ему я и моя служба, коли он считает меня правой рукой ныне покойного недруга-дяди? – запальчиво спросил Асмус.– Не из любви к пришлому рарогу(Рароги – жившее на побережье Балтики западнославянское племя, выходцами из которого были князья Рюрик и Олег.) Олегу, убийце киевских князей Аскольда и Дира, начал служить я ему, а потому, что он стал защитником Руси, продолжателем дела всех прежних русских князей, в том числе Аскольда и Дира. Меч воеводы Асмуса принадлежал и принадлежит Руси, и ему нет дела до свар дяди и племянника, не поделивших между собой власть. Как видишь, великая княгиня, я тоже говорю с тобой честно и без утайки.
      – Сомневаешься, нужна ли великому князю твоя служба? Зачем он взял тебя, единственного из всех прежних Олего-вых военачальников, в поход и назначил главным воеводой всего войска?
      – Дабы развести меня со Свенельдом, иначе в отсутствие великого князя мы можем перегрызть друг дружке глотки. А держать обоих под своим присмотром в походе нельзя – только мне и Свенельду по силам с малой дружиной сохранить на Руси покой и защитить от набегов ее кордоны.
      – Вижу, ты не веришь в чистоту помыслов великого князя,– с сожалением произнесла Ольга.– Хорошо, давай говорить по-другому. Твой меч принадлежит Руси? Так заботься в походе о ее благе, а это прежде всего сохранение жизней ее сынов, коих она доверила тебе, главный воевода Асмус! Не допусти, чтобы хоть один из них погиб напрасно, веди их в бой так, чтобы как можно меньше русичей остались пеплом погребальных костров на чужой земле! Разве это не твой долг главного воеводы? Спросишь, как сделать это, ежели над тобой стоит великий князь, верховный предводитель войска? Не мне учить тебя, который много старше меня и опытней, однако позволю, как женщина и жена, привести пример из супружеской жизни. Кто глава семьи? Конечно, муж. Но разве не бывает так, что на деле в семье верховодит внешне тихая и неприметная жена, а муж, считая себя ее грозным повелителем, сам о том не догадываясь, во всем следует ее воле и поступает так, как она решила? И добивается умная жена этого не тем, что дает советы мужу или, того хуже, навязывает ему собственную волю, а тем, что хорошо знает, что, когда и как ему сказать. Просто сказать, а не учить, самой спросить у него совета, не позабыв высказать свое мнение и толково разъяснить, отчего другие мнения не пригодны. Неужели до подобных уловок на Руси могли додуматься только женщины, но никак не убеленные сединами многоопытные воеводы?
      – Я хорошо понял тебя, великая княгиня. А теперь постарайся правильно понять меня. Я – мужчина, воин, внук Перуна, и не мне на старости лет пользоваться женскими уловками. Великий князь желает получить мой совет – он услышит его на воеводской раде, а принять его или нет, пускай решает сам. А за пролитую напрасно русскую кровь истинный виновник ответит перед судом богов.
      – Полагаю, что ты прав, воевода,– с горькой усмешкой сказала Ольга.– Действительно, зачем тебе, внуку Перуна и воину, утруждать себя какими-то уловками, тем паче женскими? Что тебе до того, какой ценой оплатит Русь тот или иной бой? Даже закончись поход неудачей, что тебе до этого? Твое имя покрыто заслуженной славой, ты не знал поражений ни с Аскольдом и Диром, ни с Олегом, а потому весь позор ляжет на великого князя, впервые взявшегося за столь важное и сложное дело. Да и совесть твоя будет чиста – разве не давал ты великому князю советов на воеводской раде, а внял тот им или нет, уже его, а не твое дело… Имела я к тебе еще одну просьбу, да вижу, что и она будет для тебя излишней хлопотой, недостойной такого воеводы, как ты…
      Ольга, якобы поправляя разметанные ветром волосы, прервала речь, вскинула обе руки к голове, скользнула, словно ненароком, глазами по Асмусу. Нахмурив лоб, плотно сжав губы, заложив руки за спину, тот продолжал размеренно шагать по тропинке. Неужели не спросит, в чем должна была заключаться вторая просьба Ольги? Не спрашивает! Что ж, тогда не следует больше вести разговор на эту тему и ей, у нее, женщины и великой княгини, достоинства не меньше, чем у любого воеводы, каким заслуженным он ни являлся бы.
      Ольга закончила приводить волосы в порядок, сделала еще несколько шагов рядом с Асмусом, остановилась.
      – Благодарю за прогулку, воевода. Я сказала тебе все, что хотела… вернее, что смогла. Вижу, душой ты на пристани, ступай туда, я не хочу тебя неволить. Не знаю, свидимся ли еще до отплытия, а потому желаю удачи в походе, и да хранят тебя наши боги.
      Асмус тоже остановился, повернулся к Ольге. Приложил руку к груди, отвесил ей низкий поклон.
      – Пусть хранят они и тебя, великая княгиня. Будет воля Неба – встретимся после похода. Прощай.
      Уставившись взором в дальний конец тропинки, Ольга размышляла. Правильно ли она поступила, затеяв этот неудачный разговор с воеводой? Не сообщит ли он о нем Игорю? Но с какой стати и для чего? Разве в ее просьбе помогать советами великому князю есть что-либо предосудительное? Почему она, как и всякая любящая жена, не вправе желать мужу успеха в делах и использовать для его достижения любую возможность? А советы многоопытного воеводы Асмуса, будь они высказаны на воеводской раде в кругу соратников или наедине с великим князем, служили не только успеху похода и возвеличиванию ее мужа, но и приумножению славы всей Руси.
      Кстати, почему она сочла, что состоявшийся разговор оказался неудачным? Неужто воевода напрочь забудет о ее советах и не постарается использовать приведенный ею пример умной жены в разговорах с великим князем? Постарается! Ведь вовсе не в запальчивости она наговорила Асмусу много неприятных слов в конце разговора, а вполне осознанно, зная по себе, что незаслуженная обида долго жжет сердце, сидит в душе как заноза, заставляя часто возвращаться в мыслях к тому, кто тебя обидел, и к обстоятельствам, когда это случилось. Поэтому, воевода, ты не раз вспомнишь советы Ольги, а поскольку ты действительно радеешь за Русь, то любыми способами станешь отговаривать великого князя от совершения необдуманных, пагубных для судьбы похода поступков. Но мысли, пусть самые умные, однако не совпадающие с мнением Игоря, самолюбивый Игорь отвергнет, и тебе, Асмус, чье сердце будет рваться на части из-за пренебрежения великого князя к твоим советам, волей-неволей придется использовать то, что ты сегодня презрительно назвал «женскими уловками».
      Даже если Ольга ошибается и он не воспользуется ее советами, все равно разговор был необходим. Для осуществления своих планов ей нужны союзники, а их на сегодня нет. Просто союзников, готовых помочь Ольге в усилении единоличной власти великого князя, найти не столь уж сложно, но таких, кого она могла бы использовать и позже, когда начнет исподволь прибирать власть к своим рукам, отыскать куда трудней. Может, их и не следует искать, а надобно готовить самой? Таких, как воевода Асмус: обладающих огромной властью в дружине, имеющих возможность влиять на великого князя и в то же время честных, доверчивых, чуждых интриганству и не погрязших в пороках, что плодятся во дворцах и хоромах сильных мира сего. А поскольку под лежачий камень вода не течет, ей рано или поздно пришлось бы сделать первый шаг для поиска и привлечения на свою сторону союзников. Вот сегодня она его и сделала, и лишь дальнейший ход событий покажет, удачным или нет он оказался.
      Микула с четырьмя спутниками возвращался в Итиль-кел. Уже несколько дней в сопровождении немногих дружинников и казака Сарыча он объезжал окрестности стольного града Хазарии. В первые дни после прибытия в город он с Са-рычем исходил его вдоль и поперек изнутри, после чего приступил к изучению окружающей местности и поискам наиболее уязвимых мест в крепостных стенах и городских укреплениях. Чтобы не вызвать подозрений, Микула с помощью Исаака подружился со многими прибывшими в Итиль-кел русскими купцами и почти каждого провожал в Дальнейший путь на Восток либо в обратный на Русь, что позволило ему неплохо ознакомиться с подходами к городу и сетью дорог вокруг него.
      Но чем больше узнавал Микула о городских укреплениях и прилегающей к ним местности, тем больше недоумевал. Почему именно ему, который никогда не строил, не штурмовал и не защищал каменных крепостей, поручили эту работу? Правда, он был с князем Олегом под стенами Царьграда, однако до взятия города дело не дошло. Да, он ходил с князем Олегом и на Саркел-кел, но ни в одном из трех неудачных штурмов крепости не участвовал, прикрывая в составе конной дружины осадное войско от нападения хазар со стороны степи. Поэтому боевой опыт десятского, каковым в ту пору был Микула, мало что мог дать ему в обнаружении уязвимых мест каменной твердыни, что высилась на острове посреди Итиль-реки и где обитали каган и его вельможи и военачальники. Ничем не могли помочь сотнику и его познания в строительстве крепостей на Руси – крепости из камня и леса имели много существенных отличий. Но, может быть, в Киеве хорошо известно состояние обороны стольного града, а Микуле наметанным глазом воина-порубежника требуется лишь определить, не ведутся ли в городе и вокруг какие-либо новые или дополнительные работы? Впрочем, не ему обсуждать это: раз поручили дело ему, значит, он его и должен выполнять.
      Куда важнее другое: уже на следующий день после прибытия в Итиль-кел Исаак сообщил Микуле, что городской страже стало известно о его встрече у долины Злых духов со всадником, в котором стражники по описаниям караванщиков признали опасного разбойника. По их предположению, сей разбойник сейчас находился в городе, а потому они приступили к его поискам. Исаак советовал русичу быть начеку, а при встречах с разбойником соблюдать все возможные меры предосторожности.
      Микула так и поступил: по городу ходил либо с людьми, присланными Сарычем, либо следовал на расстоянии за ним самим, переодетым в нищего или, наоборот, в состоятельного горожанина или купца. А вот при поездках за город и при осмотре крепостных укреплений потребовалось его присутствие – казак оказался на редкость осведомленным во всех тонкостях крепостного дела и знатоком по части захвата всевозможных укреплений. Но Микула постарался обезопасить его и здесь. С утра он рассылал якобы по делам всех своих дружинников, а через время выезжал с подворья сам. По пути часть дружинников в разных местах присоединялась к нему, одним из них оказывался облаченный в доспехи русского воина Сарыч. Так они поступили и сегодня, и сейчас казак, ничем не выделявшийся по внешнему виду из числа настоящих дружинников-русичей, спокойно ехал рядом с сотником.
      Они приближались к городу, когда с ними поравнялся скакавший навстречу небольшой отряд хазарских воинов. Хазары уже промчались мимо, как неожиданно трое из них развернули лошадей и догнали русичей. Смуглый бородатый воин в позолоченных доспехах и дорогом халате поверх них преградил Микуле дорогу, почтительно приложил к груди правую руку.
      – Русский гость, прости, что встал на твоем пути. Обещаю, что не задержу тебя долго. Скажи, кто тот человек, что едет рядом с тобой? – и хазарин указал плетью на Сарыча.
      – Хазарин, я спешу, и ты очень некстати остановил меня,– ответил Микула в наступившей тишине.– Но я отвечу тебе. Это мой воин, с которым я прибыл в Итиль с караваном купца Исаака.
      – Давно ли ты его знаешь? – спросил хазарин, не сводя внимательного взгляда с Сарыча.
      – Под моим началом он три года, но встречал я его в Киеве и прежде.
      – Три года? Возможно. А что тебе известно о его прошлом? Откуда он и кем был до того, как стал воином князя русов?
      – Хазарин, ты на редкость любопытен,– сухо ответил Микула.– К тому же забыл сообщить, по какому праву задаешь мне вопросы и требуешь на них ответа. Ответа от меня, сотника великого киевского князя, друга твоего кагана? – повысил он голос.
      – Рус, я знаю, что ты сотник и даже как тебя зовут. Хорошо знаю и то, что не вправе требовать от тебя чего-либо. Но мы оба воины, я тоже юз-беки(Юз-беки – сотник (хаз.).) доблестных ал-арсиев, а потому обращаюсь к тебе как равный к равному, как к человеку одинаковой со мной судьбы. Тот, о ком мы говорим, очень опасен, он давний враг Хазарии и должен ответить за совершенные против нее преступления.
      – Мне неизвестно, о чем ты говоришь,– отрезал Микула.– Я знаю лишь одно – он воин великого киевского князя, и лишь князь может распоряжаться его судьбой.
      – Сегодня великий князь далеко, и судьба этого человека в твоих руках,– возразил юз-беки.– Знай, что он беглый преступник, приговоренный за измену Хазарии к смерти. Русь и Хазария – друзья и по договору о мире не должны укрывать беглых преступников. Тебе должно быть об этом известно, сотник Микула.
      – Я это знаю. Но уверен ли ты, что мой дружинник и беглый преступник, о коем ты говоришь, один и тот же человек?
      – Да.
      – Но этот воин только у меня три года, а прежде нес службу у моего друга, сотника Олега. Сколько же времени минуло с поры, когда он якобы совершил деяние, в котором ты его обвиняешь? Не может ли быть ошибки? – продолжал разыгрывать удивление Микула.
      Видимо, его уверенный тон оказал воздействие на юз-беки, потому что он вопросительно посмотрел на одного из своих сопровождавших.
      – Это он. Я узнал его с первого взгляда,– решительно отчеканил тот.
      – Это преступник, о котором я говорю,– снова обратился к Микуле юз-беки.– И мы с тобой зря спорим, сотник, ведь можно легко проверить, кто из нас прав. Этот человек когда-то был воином и находился под его началом,– кивнул юз-беки на своего спутника.– А каждый воин имеет отметины, по которым его не спутаешь ни с кем. Согласен со мной?
      – Да. Но что мог совершить преступник, о котором ты говоришь, если он был на службе у кагана?
      – Он асий и честно исполнял свой долг до того, как его тумену(Т у м е н – десять тысяч воинов.) было приказано подавить очередной мятеж асиев. Тогда он, предав Хазарию и нарушив клятву кагану, перебежал к соплеменникам и сражался в их рядах. Ему удалось уцелеть в боях, и после разгрома мятежников он сбежал к степным разбойникам на порубежье с буртасами. За измену Хазарии он был приговорен к смерти, и топор катилы(Катила – палач (хаз.).) давно ждет его. Но наказание понес и другой, ни в чем не повинный человек – мой друг и его тогдашний юз-беки Арук,– указал хазарин на того же спутника.– Его перевели в простые воины, и, даже приняв мусульманскую веру и заслужив право стать ал-арсием, он так и не смог возвратить утраченное высокое звание юз-беки. Сейчас он всего лишь мой десятский и очень хорошо помнит того, по чьей злой воле лишился всего, чего достиг долгими годами верной службы кагану. Арук, опиши приметы, по которым ты можешь безошибочно отличить изменника от схожего с ним лицом человека.
      – Во время похода на касогов он был ранен стрелой между третьим и четвертым ребром. В бою с гузами он получил удар мечом в…
      – Хватит,– остановил его Микула.– Каждый воин имеет на теле боевые отметины, которые в большинстве своем весьма схожи.
      – Схожи, но не одинаковы,– заметил юз-беки.– И располагаются в разных местах, и у всякой отметины своя давность. Пусть Арук договорит, что он знает о шрамах своего бывшего воина, а мы проверим, не совпадают ли они с теми, что имеются у твоего дружинника. Это и станет концом нашего препирательства.
      Юз– беки нравился Микуле и логикой своих доводов, и сдержанностью поведения, а главное, он был прав в своих требованиях. Но при всем этом Микула не мог пойти ему навстречу. И не только потому, что за последнее время Сарыч стал ему другом и его помощь крайне была нужна русскому войску на Хвалынском море, но и потому, что сотник не видел вины бывшего хазарского воина-асия в том, что тот отказался поднять оружие на своих братьев по крови, восставших против поработителей. Как воин и сотник он отчасти разделял чувства юз-беки и желавшего отмщения десятского Арука, однако как русич, превыше всего ценивший свободу и любовь к родной земле, он целиком был на стороне казака.
      – Юз-беки, я уже говорил, что тороплюсь по важному делу. Если хочешь до конца разобраться, кто таков заинтересовавший тебя мой воин, приезжай ко мне завтра. Я живу у купца-радхонита Исаака. Думаю, его дом тебе известен.
      – Он известен не только мне, а всему Итиль-келу. Однако мне нечего в нем делать. Говоришь, что спешишь? В таком случае продолжай путь, а два твоих и два моих воина доставят пре… человека, о котором мы спорим, в суд, где мы встретимся с тобой завтра.
      – Доставят в суд? Воина великого русского князя будут судить судьи-иудеи? Ты смеешься только надо мной или желаешь унизить всех внуков Перуна? – вскипел Микула.
      – Не горячись, сотник, в Хазарии самый справедливый в мире суд, и его вершат самые справедливые и мудрые судьи,– успокоил Микулу юз-беки.– Поскольку в Итиль-ке-ле живут люди разных народов и вер, в нем девять судей: трое судят иудеев, столько же – мусульман, двое – христиан и один – язычников. Пред ним и предстанет завтра твой воин.
      – Завтра? А где он проведет остаток сегодняшнего дня и ночь? В зиндане?( Зиндан – тюрьма.) С бродягами, ворами, разбойниками?
      – По моему мнению, именно там его место,– усмехнулся юз-беки.– Но, поскольку ты считаешь по-другому, я попрошу, чтобы стража зиндана уступила ему одну из своих комнат. Там он будет находиться под охраной равного числа моих и твоих воинов, которые ничем не станут стеснять его свободу и позволят заниматься всем, чем он пожелает… даже пить вино и пригласить женщину.
      – Зиндан есть зиндан, даже если ты находишься в комнате стражников, а охрана позволяет пить вино и принимать ласки продажных женщин. Юз-беки, говорю последний раз – мы завершим наш разговор завтра по твоему усмотрению: между нами либо перед судьей-язычником.
      – Этому не бывать, рус, ибо я знаю, что случится завтра. Ты либо заявишь, что твой воин, страшась расплаты за прошлые грехи, сбежал ночью, либо покажешь нам другого человека, внешне схожего с ним. Впрочем, почему схожего? Разве ты не можешь заявить, что мы с Аруком его не рассмотрели из-за слепящего солнца и замутивших наши глаза слез, выжатых из нас встречным ветром? Нет, рус, этот человек предстанет перед судьей не завтра, а сегодня, и к нему его доставлю я сам, хотя совсем недавно у меня были совсем иные планы. Ты поедешь со мной или поручишь присутствовать на суде кому-то из своих людей?
      – Я не сделаю ни того, ни другого. Я и все мои люди продолжат прерванный тобой путь.
      – Нет, рус, один из вас его не продолжит, а прямо отсюда отправится в зиндан. Да-да, в зиндан, ибо я и десятский Арук обвиняем его не только в дезертирстве из войска кагана, но и в том, что он, асий и бывший бунтовщик, находится сегодня в Итиль-келе по заданию мятежных асиев.
      – Опомнись, юз-беки! О каком задании мятежных асиев ты говоришь, если он всего несколько дней назад прибыл из Киева, а во время пути с караваном купца Исаака ни на час не отлучался от него? Это могут подтвердить Исаак и его люди.
      – Возможно, но это Исаак и его караванщики будут делать перед судьей. А сейчас, рус, позволь мне выполнить долг верного воина кагана и задержать лазутчика врагов Хазарии.
      – Воин великого киевского князя – лазутчик врагов Хазарии? – округлил глаза Микула.– А почему бы тебе не назвать таким же лазутчиком и меня, сотника этого воина? Постой, а не враг ли кагана ты сам, сын Мухаммеда, желающий поссорить хазар, детей Моисея, с русичами, внуками Перуна? Уж не хочешь ли ты, оскорбляя воинов великого князя Игоря, столкнуть Хазарию с Русью именно сейчас, когда она тушит мятеж асиев и отбивается от набега печенегов и гузов? Вижу, юз-беки, что ты куда опаснее человека, коего пытаешься обвинить невесть в чем. Даже несмотря на мое предупреждение, ты хочешь задержать его и нанести непоправимый вред Хазарии? Подумай еще раз…– и Микула предостерегающе положил ладонь на рукоять меча.
      Несколько мгновений юз-беки смотрел на Микулу ненавидящим взглядом, затем зло процедил сквозь зубы:
      – Рус, ты очень умный человек. Ты знаешь, что каган сегодня ни за что не захочет ссориться с твоим князем, и потому чувствуешь себя в безопасности. Случись наша встреча даже месяц назад, я приказал бы скрутить разбойника, которого ты выдаешь за своего воина, на твоих глазах, а если бы ты стал защищать его с оружием в руках, эта участь постигла бы и тебя… в случае, если бы ты остался жив,– добавил он с усмешкой.– Но сейчас я действительно бессилен перед тобой. Однако я бессилен лишь как юз-беки, слуга кагана, но не как свободный, гордый человек, с которым ты, рус, вел себя свысока. Я не привык терпеть подобное обращение, тем более в присутствии своих подчиненных, поэтому ты заплатишь за проявленное высокомерие кровью. Принимаешь мой вызов?
      – Да.
      – Я не сомневался в твоем мужестве, рус. Но так ли смел тот, из-за которого ты рискуешь жизнью? Готов ли он скрестить меч с десятским Аруком, которому принес столько горя?
      – Пусть это решают он и твой десятский.
      – Арук, готов ли ты собственной рукой привести в исполнение приговор, вынесенный твоему бывшему воину-дезертиру? – спросил юз-беки.– Но прежде чем ответить, присмотрись к нему внимательней еще раз – он ли это или схожий с ним человек?
      – Он, доблестный юз-беки. Я не могу ошибиться, потому что изменник не просто мой бывший воин, а соплеменник и даже друг детства. Изменяя кагану, он предал меня и нашу дружбу, ибо знал, что первым за преступления своих воинов отвечает их командир. Вот почему я с удовольствием отрублю ему голову, избавив от этого труда палача-катилу. Если он не трус и не разучился держать меч, пусть приходит на поединок вместе с русом и умрет, как бывший воин, с оружием в руках, а не как разбойник на плахе.
      – Рус, ты слышал слова десятского. Разрешаешь ли тому, кого называешь своим воином, встретиться с Аруком в бою?
      – Я не запрещаю этого, однако окончательное решение за ним самим. Сарыч,– подчеркивая имя, которое скорее всего было получено казаком от разбойников, а не от родителей при рождении, обратился к нему Микула,– готов ли ты вступить в поединок с десятским ал-арсиев.
      Сарыч молча склонил голову в знак согласия.
      – Юз-беки, я и мой воин принимаем твой и Арука вызов. Где и когда состоится бой?
      – Сегодня в полночь у Сухого оврага. Надеюсь, рус, ты понимаешь, что никто не должен знать о нашем поединке. Иначе, победи мы – неприятности будут у нас, а выиграй бой вы – отвечать за смерть лучших воинов кагана придется вам.
      – Понимаю это. Но как найти Сухой овраг?
      – Его не надо искать, человек, с которым тебе сегодня ночью придется победить или умереть, хорошо знает это место. Именно там воины кагана решают вопросы, схожие с нашим.
      – Сарыч, ты знаешь Сухой овраг?
      И опять казак молча кивнул головой.
      – До встречи в овраге, рус,– сказал юз-беки, разворачивая коня вслед своему ускакавшему отряду.– И не забудь перед этим назначить своего преемника,– добавил он, вытягивая скакуна плетью и пуская его в карьер.
      – Позаботься об этом и ты! – крикнул ему вдогонку Микула и в сердцах дернул себя за длинный ус.– Доездились! Как оправдаюсь перед великим князем, ежели Арук убьет тебя, будущего нашего проводника и помощника?
      – Не о том печалишься, сотник,– ответил Сарыч.– Знай, что юз-беки слывет в Итиль-келе лучшим бойцом на мечах, на его счету немало выигранных поединков. Тебе предстоит трудный бой, и помоги боги, чтобы ты вышел из него победителем.
      – Я выйду им,– уверенно заявил Микула.– А вот устоишь ли ты супротив Арука? Как-никак он был сотником, а для того, чтобы учить других, перво-наперво надобно самому быть отличным воином.
      – Постараюсь устоять, хотя Арук тоже не последний боец среди ал-арсиев.
      – А не могут ли юз-беки и Арук заманить нас в какую-либо ловушку? К примеру, устроить засаду с десятком своих воинов и захватить в полон? Ночь, глухая степь, ни одного постороннего… Кто узнает, куда мы сгинули?
      – Этого можешь не страшиться, сотник. Если бы нас хотели захватить, это уже свершили бы, и вовсе не руками ал-арсиев. Юз-беки, первому забияке и поединщику в Итиль-келе, нужна обычная победа над тобой, которая еще больше его возвеличит. К тому же при нашем разговоре присутствовали твои воины и двое простых ал-арсиев, так что предстоящий поединок никак не тайна. Поэтому наше исчезновение сразу будет связано с именем юз-беки, что ему нежелательно.
      – Поединок не тайна? – встревожился Микула.– Но тогда мне придется держать ответ за смерть юз-беки. Вряд ли сможет каган отнестись спокойно к гибели сотника своей гвардии!
      – Не только сможет, но и отнесется к этому так, словно ничего не случилось, а юз-беки и Арука никогда не было в Итиль-келе. И вот почему. Я знаю, что на Руси тоже есть христиане, не слыхал ли ты от них притчу о граде Вавилоне и возводившейся в нем башне?
      – Что-то приходилось слышать. Помнится, башня так и не была достроена до конца, хотя возводило ее превеликое множество народа. Я ничего не путаю?
      – Ничего. Ты только не сказал, почему башня не была достроена. Боги, опасаясь появления на Небе простых смертных, смешали речь строителей, и те, перестав понимать друг друга, попросту передрались. Так вот, Итиль-кел – это второй Вавилон со множеством разных языков, вероисповеданий, народов. Понятно, что между ними существует скрытая вражда, которую некоторые горячие головы готовы перевести в открытую борьбу. Но нужна ли она кагану, который в таком случае лишится изрядной части доходов от торговли? И он поступает очень просто – позволяет задирам убивать друг дружку и избавляется от возможных зачинщиков смут и беспорядков. Точно так он посмотрит сквозь пальцы и на поединок между тобой и юз-беки, ведь смерть одного из вас позволит ему предотвратить назревающее единоборство между городскими язычниками и мусульманами.
      – Но при чем здесь я или юз-беки? – удивился Микула.
      – Сотник, ты живешь у иудея Исаака и интересуешься только укреплениями Итиль-кела и подходами к ним. А я бываю на улицах города и встречаюсь со множеством разного народа, что позволяет мне знать гораздо больше твоего. Думаешь, в городе неизвестно, что к берегам Хазарии подходит огромный флот русов? Куда он следует? На саму Хазарию? Вряд ли, поскольку ее нужно воевать с суши, а не с воды. Значит, на Хвалынское море. А кто обитает на его берегах? Мусульмане, братья по вере тех, кто в огромном числе живет в Итиль-келе и служит в войске кагана. Вот они и не желают, чтобы каган допустил появление русов на Хвалынском море. Теперь подумай, хочет ли каган ссориться со своим народом и войском или наживать недруга в лице великого киевского князя, если взъярившиеся мусульмане устроят расправу над местными язычниками? В первую очередь над русами, чьих купцов всегда немало в Итиль-келе.
      – Да, непростое положение у кагана.
      – Разве не наилучший выход для него поединок между тобой и юз-беки? Ты, примелькавшийся горожанам на улицах, стал сегодня для мусульман самым ненавистным из русов, и если тебя убьет мусульманин, тем более столь известный, его единоверцы сочтут себя удовлетворенными, и накал страстей на время стихнет.
      – А если случится обратное? Что тогда?
      – То же самое. Тебе не приходилось наблюдать за стаей шакалов, желающих завладеть добычей, однако боящейся напасть на нее? Они воют, скулят, мечутся, отвлекая внимание, перед ней, покуда, выждав удобный момент, пара-тройка самых смелых и сильных не бросится на жертву. Если нападение успешно, на нее наваливается вся стая, если же противнику удается отбить первый натиск, стая поджимает хвосты и оставляет вожделенную добычу в покое. Так вот, сегодня на язычников Итиль-кела готова напасть такая же стая шакалов-мусульман, состоящая из простонародья и городской черни, готовых грабить кого угодно. Если тебе удастся победить такого грозного бойца, как юз-беки, это шакалье, способное нападать только скопом и на слабых, сразу умерит пыл, поняв, с кем ему придется иметь дело в случае нападения на язычников, и вспомнив, что к берегам Хазарии приближается огромный флот русов, которые жестоко отомстят за погибших соплеменников.
      – Но разве мусульмане только среди городского простонародья и черни? А наемники ал-арсии, поголовно состоящие из мусульман? А множество купцов, сынов Аллаха, из Хорезма и Бухары, у каждого из которых в Итиль-келе большая вооруженная охрана? Неужто не выступят они на подмогу своим единоверцам? А караванных стражников и ал-арсиев шакалами не назовешь никак, это истинные воины.
      – Именно поэтому они не выступят на стороне черни. Ал-арсии подчиняются кагану, а ему позарез надобно подавить их руками восстание асиев и отбить нападение печенегов с гузами. Караванная стража служит своим купцам, а тем вовсе нет дела до чужих смут, для успешной торговли следует иметь друзей не только среди единоверцев, но и людей иных вер. Если бы чернь чувствовала за собой поддержку ал-арсиев или караванной стражи, она давно бы перешла от проклятий русам к их избиению.
      – Что ж, если смерть юз-беки охладит горячие головы городских мусульман, я прикончу его. Надеюсь, то же самое ты сделаешь с Аруком, ибо если он считает тебя злейшим врагом, таковым он должен быть и для тебя.
      – Это так. Мы были соседями и друзьями, вместе вступили в войско кагана, участвовали плечом к плечу во многих сражениях. Ты удивлялся, откуда я хорошо знаю устройство крепостей? Все просто: я участвовал в захвате многих твердынь на Кавказе и Хвалынском море, три года сам защищал от набегов степняков Саркел(Саркел – хазарская крепость в среднем течении нынешнего Дона.), отсюда и мои познания. Но если я служил кагану, чтобы иметь деньги на жизнь, то Арук отдался этому делу целиком и не мыслил для себя иного существования. Мечтая стать из простого воина ал-арсием, он даже изменил вере предков и признал над собой власть Аллаха. Он был сотником, я у него десятским, когда нашему ту-мену приказали подавить восстание наших братьев асиев. Я предложил Аруку оставить войско кагана и перейти к соплеменникам, но тот отказался и пригрозил выдать меня, если заметит в моем поведении что-либо подозрительное. Я затаился, а при первой стычке с асиями перешел к ним. Так мы с Аруком стали врагами, и после сегодняшней встречи я вижу, что только меч положит вражде конец.
      – Не столько меч, сколько твое умение владеть им,– уточнил Микула.– Сегодня мы с тобой не поедем больше никуда, а отправимся прямо к Исааку. Ночью нам предстоит опасное дело, и к нему надобно хорошо подготовиться.
      Микула и Сарыч прибыли к Сухому оврагу в указанное время, однако их уже ждали. В том месте, где овраг делал крутой поворот, горел большой костер, возле которого прохаживались юз-беки и Арук. Чуть в стороне к небольшой коновязи были привязаны их кони, к большому камню прислонены два щита. Умело сделанная коновязь, солидный запас дров у костра, сбегающая на дно оврага утоптанная тропа свидетельствовали, что это место посещается людьми не так уж редко.
      – Ты не опоздал, рус,– произнес юз-беки, подходя к Микуле и не обращая внимания на Сарыча.– Твоя лошадь мне нравится, и обратно я поеду на ней, чтобы проверить ее бег.
      – Я не знаю, какой из жеребцов у коновязи твой, но мне любы оба,– заметил Микула.– К сожалению, мне придется его продать, поскольку в морском походе он мне не понадобится. Если желаешь, чтобы твой конь попал в хорошие руки, подскажи мне нового хозяина, достойного такого красавца.
      – У него уже есть достойный хозяин, и другого не будет,– ответил юз-беки.– Знаешь, рус, мне нравится и твоя кольчуга, поэтому, пожалуй, я не стану портить ее мечом, а попросту снесу тебе голову. Ты не против?
      – Нисколько. Но ты слишком много говоришь, а у меня днем много дел, и я хотел бы пораньше возвратиться домой и лечь спать. Посему давай прекратим ненужные разговоры и приступим к тому, что привело нас сюда.
      – Торопишься на тот свет, рус? Для этого уже все готово,– и юз-беки указал рукой на участок степи между костром и гребнем оврага.
      – Ошибаешься, не все,– возразил Сарыч, соскакивая с коня.
      Привязав поводья к коновязи, он быстро сбежал по тропе на дно оврага, исчез в тени высокого обрывистого склона. Через минуту он вновь появился у тропы, волоча за собой по земле большую колоду с торчащим из нее огромным топором. Поудобнее ухватившись обеими руками за длинное топорище, Сарыч вытащил колоду из оврага и установил у костра. Верх колоды был покрыт бурыми пятнами, такие же пятна виднелись и на широком лезвии топора. По тому, как тревожно заржали шарахнувшиеся от колоды лошади, Микула догадался, что бурые пятна не что иное, как засохшая кровь.
      – Ты зря трудился,– сказал заметно побледневший Арук.– Мы, мусульмане, не верим в языческие обряды, а тебе колода и топор не понадобятся.
      – Как знать,– зловеще усмехнулся Сарыч, выдергивая из колоды топор. Проверив пальцем остроту лезвия, он вновь вогнал топор в колоду.– Это решаешь не ты, предавший веру предков, а Небо и его властитель, великий Тенгри-хан(Т е н г р и-х а н – бог Неба и священного небесного огня у кочевников-язычников.).
      Между тем Микула тоже привязал лошадь к коновязи, с щитом и копьем прошел на указанное юз-беки освещенное пламенем костра место у гребня оврага.
      – Говоришь, все готово, юз-беки? Тогда почему не начинаем бой? Я ведь сказал, что тороплюсь.
      – Клянусь Аллахом, что ты скоро будешь там, куда торопишься,– пообещал юз-беки, беря свой щит.– Но прежде узнай правила поединка. Их всего два. Первое: ночью бой ведется только в пешем порядке, поэтому оружием служат меч и кинжал. Так что, рус, оставь свое копье рядом с моим. Второе правило: сколько бы ни участвовало в бою человек, он ведется до полной победы одной из сторон. Повторяю – до полной. Тебе все понятно?
      – Да. Оружием служат меч и кинжал, а бой ведется до последнего поединщика.
      – Нет, рус, не до последнего участника поединка, а до полной победы. Это значит, что на поле боя остаются в живых лишь победители, а удел всех побежденных – смерть. Только смерть, ибо всем, даже женщинам и детям, известно, что плененный враг должен стать рабом. Но разве не новый позор для победителя, проявившего себя истинным воином, что его обидчик и противник в бою был человеком с душой раба, предпочтя жизнь в неволе смерти на поединке? Разве не унижение для истинного воина то, что он применил оружие против того, кто был рожден для плети надсмотрщика? В поединке отмывается запятнанная честь, а она отмывается кровью и не терпит новых бесчестий и унижений. Ты, рус-язычник, дерзнул считать себя равным мне, правоверному мусульманину, доблестному воину Хорезма и лучшему юз-беки Хазарии, и за это заплатишь своей жизнью! Если Арук не прикончит того, кто назвался Сарычем, это буду вынужден сделать я, хотя мне очень не хотелось бы осквернять свой меч кровью подлого изменника и разбойника. Вы умрете оба, рус и асий!
      – Юз-беки, ты очень много говоришь,– спокойно сказал Микула, выслушав до конца речь ал-арсия.– Впрочем, оправданием может служить то, что вскоре ты вообще перестанешь разговаривать в мире живых. Благодарю, что растолковал мне правила хазарских поединщиков, и, хотя не все в них мне по нраву, я буду им послушно следовать. Смотри! Раз!
      Микула легонько подбросил свое копье, на лету поймал его посреди древка, метнул в направлении камня у костра, где прежде стояли щиты юз-беки и Арука. Копье воткнулось в землю рядом с наконечником копья Сарыча, уже лежащего у камня.
      – Два! – Микула вырвал из ножен меч.– Юз-беки, я лишу тебя жизни, ибо ты обуян непомерной гордыней и считаешь себя выше меня, русича. Ежели Сарыч не убьет своего обидчика, это свершу я, поскольку именно Арук, изменивший вере предков и поднявший оружие на свой народ, является предателем. Я готов к бою!
      – Тогда держись!
      Выхватив меч и выставив перед собой щит, юз-беки сразу устремился в атаку. В течение нескольких мгновений он успел нанести Микуле полдюжины сильных ударов, но тот без труда отбил их. Хотя русич тут же оценил мастерство противника и признал в нем опасного бойца, он был как никогда спокоен. Ночная степь, горящий костер, колода с торчащим из нее окровавленным топором – это было одно из видений, явленных ему богами у священного источника на Лысой горе. Лишь одно, и поскольку именно это видение претворилось в жизнь первым, Микула никак не мог погибнуть прежде, чем станут явью и другие приоткрытые Небом страницы его будущего. В этом поединке был обречен на смерть сын Аллаха, а внуку Перуна суждено было остаться живым.
      Защищаясь и нападая сам, Микула все больше убеждался, что юз-беки по праву слыл искусным поединщиком. Микула часто встречался на полях брани со степными наездниками и знал, что те, хорошо владея оружием на коне, гораздо хуже использовали его в пешем бою. Однако юз-беки, хотя был командиром конников-степняков, ничуть не уступал русичу в сражении на земле, по-видимому, набрался опыта в ночных поединках с воинами-чужестранцами, искушенными как раз в тонкостях пешего боя. И все-таки уже через несколько минут схватки Микула точно знал, к какому виду боя его противник совершенно не подготовлен и, значит, будет не в состоянии оказать достойного сопротивления.
      Ни Хорезм, где родился и вырос юз-беки, ни Хазария, которой он служил, не имели ни торгового, ни военного флота, а потому противник Микулы не имел представления об особенностях морского рукопашного боя. Их было две. Первая заключалась в том, что сражаться приходилось на скользких от воды, раскачивающихся под ударами волн палубе и корабельных надстройках, а это вырабатывало у опытных морских бойцов поразительную устойчивость при самом рискованном наклоне туловища и способность наносить удары противнику при любом, порой немыслимом в условиях конного или пешего боя, положении тела. Второй особенностью было то, что бой зачастую происходил на крайне ограниченном пространстве среди корабельных трюмных перегородок, между скамей гребцов, в крохотных жилых помещениях, заставляя врагов сходиться вплотную грудь в грудь, что нередко вынуждало использовать оружие совершенно иным способом, нежели сидя на коне или в бою на земле. И если Микула, родившийся на берегах Славутича, неоднократно сам участвовавший в боях на воде и многому научившийся в учебных схватках с друзьями-викингами, неплохо преуспел и в этом виде боя, то юз-беки, сын степей и пустынь, не знал даже его азов.
      Имея возможность в нужный момент покончить с противником, Микула тем не менее не спешил этого делать. Юз-беки действительно был искусным бойцом, и русич уже столкнулся с парой примененных противником приемов, с которыми прежде не встречался. Может, юз-беки пока явил не все свое мастерство и использует против Микулы еще несколько неизвестных ему приемов, которые можно будет взять себе на вооружение?
      Трудно сказать, насколько затянулся бы поединок русича и юз-беки, если бы сбоку не раздался громкий вскрик Сарыча и торжествующий смех Арука.
      – Получил, собака! Это лишь начало! Держи еще подарок!
      Скосив глаза, Микула увидел, что Сарыч, прикрывая щитом окровавленное левое плечо, с трудом отбивался от яростно наседавшего на него десятского.
      – Не нравится, собака? – ревел Арук, нанося удар за ударом.– И этот не нравится? А этот? Тоже? Ха-ха-ха!
      Микула отвлекся лишь на миг, но этого оказалось достаточным, чтобы юз-беки ловким приемом едва не нанес ему укол под щит, и только молниеносный прыжок русича в сторону спас его. Пожалуй, Микула заигрался с ним, тем более что положение Сарыча требовало его немедленного вмешательства.
      – Рус, твой напарник уже труп! – прокричал юз-беки, занося меч для очередного удара.– А вторым станешь ты!
      – Нет, юз-беки, первым трупом будешь ты! – ответил Микула, набирая в грудь побольше воздуха и пружиня ноги для прыжка.
      Отбив удар юз-беки, он не нанес ответный, а стремительно прыгнул на врага. Их щиты уткнулись один в другой, в результате столкновения юз-беки резко наклонился и, чтобы сохранить равновесие, был вынужден сделать шаг назад. Но ровно настолько продвинулся вперед и русич, не позволяя противнику отступить на расстояние, при котором можно было нанести мечом колющий или рубящий удар. Юз-беки отпрыгнул влево, но туда же переместился и Микула, не отрывая своего щита от щита противника. Новый шаг назад, и русич опять последовал за юз-беки, не давая противнику возможности опустить уже занесенный над головой клинок. Рванув меч вправо и тут же вниз, юз-беки попытался ударить Микулу сбоку, но тот отбил удар щитом.
      А вот теперь пора показать юз-беки, что такое морской абордажный бой, когда противники сходятся лицом к лицу, глаза в глаза, а забитые сражающимися людьми палуба и корабельное чрево не позволяют ноге сделать шага, а руке нормально действовать мечом. И тогда оружием становятся ноги и зубы, щит превращается в таран и молот, меч – в кинжал. Микула, не сходя с места, резко подал корпус назад и, возвращая его в первоначальное положение, с размаху направил щит в голову противника. Защищаясь, юз-беки выбросил навстречу свой, и оба щита столкнулись. В тот же миг Микула ударил по верхнему краю чужого щита рукоятью меча, заставив его опуститься и открыть грудь юз-беки. Тот немедленно вскинул щит кверху, но его противник оказался проворнее. Разжав руку в кольчужной рукавице, Микула на лету подхватил выпавший меч уже посреди лезвия и, не отводя назад, нанес им, как кинжалом, удар в горло врага. На шлеме юз-беки не было кольчужной сетки, защищавшей нижнюю часть лица и шею, а потому удар оказался смертельным. Захрипев, юз-беки выронил щит, схватился рукой за горло и рухнул на землю.
      А Микула, вновь держа меч, как принято, за рукоять, метнулся на помощь Сарычу, из последних сил защищавшемуся от Арука. Казак был уже без щита, его левая рука бессильно висела вдоль тела, он едва успевал отбивать удары противника, не нанося ответных. Микула не стал нападать на ал-ар-сия сзади или сбоку, а встал рядом с Сарычем и принял на свой щит предназначенный тому удар. Казак, словно только этого и ждал, выпустил из рук меч, сделал несколько шагов к костру и упал вначале на колени, затем во весь рост в траву. Что с ним? Жив или мертв? Но выяснять это некогда. Необходимо поскорее разделаться с Аруком.
      – Пожаловал за смертью, рус? Сейчас получишь ее! – кричал Арук, нападая на Микулу с той яростью, с которой прежде теснил Сарыча.– Одна собака уже подохла, теперь твоя очередь!
      – Ошибаешься, твоя! – ответил Микула, отвлекаясь от мыслей о казаке и полностью сосредоточиваясь на новой схватке.
      Обмен уже первыми ударами с Аруком показал, что он тоже опытный боец, но, как и юз-беки, совершенно не знаком с приемами морского абордажного боя. Значит, именно его и нужно Аруку навязать. Когда противник занес клинок для очередного удара, Микула прыгнул к нему и, вскинув свой щит, остановил его руку с мечом в воздухе. Одновременно с этим он нанес по вражескому щиту удар своим мечом и, не имея больше возможности из-за близкого расстояния нанести ни рубящего, ни колющего удара, отвел руку с клинком в сторону. Не опасаясь меча Микулы, Арук рванул свою правую руку с его щита вниз, надеясь задеть клинком ноги русича. Однако его враг оказался быстрее: едва рука Арука соскользнула со щита, Микула ударил им сверху по чужому щиту. Щит ал-арсия резко опустился, и Микула, выбросив вперед руку с мечом, нанес удар по открывшемуся плечу Арука концом рукояти своего меча. Кулак русича в кольчужной рукавице был тяжел, стальной полушар, которым заканчивалась рукоять его меча, весьма велик, а потому удар был сокрушающим. От неожиданности и боли Арук отшатнулся назад, и в следующий миг ему на голову обрушился второй удар. Ал-арсий качнулся, пригнулся, чтобы отпрыгнуть подальше от слишком опасного на близком расстоянии противника, но было поздно – отбросив щит, Микула обеими руками вогнал Аруку в живот меч.
      Когда русич подбежал к Сарычу, тот лежал на спине с открытыми глазами, безучастно смотревшими в небо. Вся левая сторона кольчуги была залита кровью из раненого плеча, струйка крови стекала также из-под шлема. Микула опустился подле казака на колени, легонько тряхнул его за здоровое плечо.
      – Сарыч, ты жив? Ответствуй, ты жив?
      Казак повел глазами в сторону Микулы, остановив взгляд на его лице. С трудом улыбнулся, еле слышно прошептал:
      – Ты, Микула? Выходит, победа за нами? Значит, юз-беки и Арук мертвы?
      – Да, верх за нами. Но ты ранен, и нам следует поспешить домой. Кто знает, насколько опасна твоя рана.
      – Поспешить домой? – встрепенулся Сарыч и попытался приподняться на локтях.– Микула, что ты говоришь? Мертвы лишь тела наших врагов, а их души живы и, обуреваемые жаждой мести, уже витают вокруг нас. Мы должны как можно быстрее лишить их возможности мстить! А для этого нужно отобрать у них силу их бывших тел.– Сарыч вскинул голову, указал рукой на труп Арука:-Смотри, он шевелится! Ты вогнал в него меч почти по рукоять, а он хочет встать! Это к нему возвратилась душа, чтобы оживить тело! У человека, предавшего веру предков, душа – оборотень, ей нет места на Небе! Ее удел на земле – вершить самые подлые и грязные дела, прежде всего мстить тому, кто разлучил ее с бывшим прибежищем – телом!
      – Успокойся, Сарыч, твой враг мертв и не шевелится. А его душа-оборотень не может мстить нам, ибо, пока не остыло тело, она будет наслаждаться до конца человеческим теплом, зная, что впереди ее ждут иссушающий жар лета и трескучий мороз зимы, нескончаемые дожди осени и промозглая слякоть весны.– Говоря, Микула уложил Сарыча снова на спину, снял с него шлем.– Откуда у тебя кровь на голове? Я не вижу на ней ни единой раны.
      – Когда я остался без щита, Арук смог дважды ударить меня мечом по голове. После второго удара я почувствовал, как в уши словно насыпали жара из костра, и из них потекла кровь. У меня до сих пор шумит в голове, мои мысли путаются, в глазах часто темнеет или начинают метаться желтые всполохи.
      – В бою не раз ошеломляли(Ошеломить – нанести удар по шлему (шелому).) и меня, так что подобное состояние мне ведомо. Два-три дня покоя – и ты навсегда позабудешь об ударах Арука. Полежи немного, наберись сил перед обратной дорогой.
      – Нет, сотник, предаваться покою мне никак нельзя…– Сарыч обхватил русича за плечи, пригнул его голову к себе, зашептал в ухо:– Нельзя, поскольку мне нужно сказать тебе нечто очень важное… об этом я не говорил и не собирался говорить никому. До сегодняшней ночи ты был для меня просто человеком, коему я по воле атамана должен был помогать, но после того, как ты спас мне жизнь, ты стал для меня боевым побратимом. Я открою тебе великую тайну, обладание которой перевернет твою жизнь. Но прежде чем ты узнаешь ее, мне надобно свершить другое, более спешное дело… Ночь холодна, тело Арука быстро остывает, и скоро душа-оборотень покинет его. Я должен сделать все возможное, чтобы она не смогла начать мстить нам уже сегодня, уже сейчас, ибо тело Арука вполне готово, чтобы снова взять в руки оружие.
      Сарыч сделал попытку встать, но Микула удержал его, придавил к земле.
      – Лежи. Лучше вначале расскажи, о чем собираешься, а телом Арука займешься потом. И говори скорей, покуда душа не покинула теплого тела и не подслушала нас.
      – Ты прав, сотник. Если душа-оборотень нас подслушает, она, обуреваемая местью, будет обязательно мешать нам и не допустит, чтобы мы стали богатыми, сказочно богатыми. Но вдруг душа Арука уже рядом с нами? – тревожно спросил Сарыч и завертел вокруг себя головой.– Сотник, сходи к костру и возьми горящую головню – оборотни и злые духи не любят очищающей силы огня.
      Когда Микула возвратился от костра с горящей толстой веткой, Сарыч выхватил ее из рук сотника, приблизил к себе настолько, что в воздухе запахло жжеными волосами.
      – Теперь нас не подслушает никто, и мою тайну узнаешь только ты. От атамана Казака тебе известно, что я бывал на Хвалынском море и знаю как о прибежищах морских разбойников на островах, так и об иных тайных местах, где они хоронят свою добычу. Сейчас я открою тебе то, о чем не ведает и атаман.
      Помнишь о русах-воинах из дружины князей Аскольда и Дира, которые не смирились с властью на Руси пришлого Олега и ушли на службу к хазарскому кагану? Я познакомился со многими из них, когда наша тысяча стояла в Итиль-ке-ле, ибо мне, язычнику, они были гораздо ближе, нежели иудеи либо мусульмане. Позже судьба снова свела меня с ними, и если к тому времени я уже превратился в дезертира и бунтовщика, то и русы оставили службу у кагана и собирались в набег на какой-либо богатый остров или прибрежный город на Хвалынском море. Я примкнул к ним, и мы на шестнадцати судах скрытно проникли в Астрабадский залив и напали на остров Абесгун. На нем был сильный гарнизон, защищавший остров от нападения пиратов, почти все жители-мужчины имели оружие и умели владеть им, поэтому нам пришлось выдержать несколько жестоких боев, прежде чем стать хозяевами Абесгуна. Мы разграбили остров и с богатой добычей возвратились к побережью Хазарии. Но надолго ли может хватить добычи, даже самой богатой, если впереди осень и зима в Итиль-келе, где собрались вместе все пороки и соблазны мира? Лично я к весне снова был нищ и гол…
      Сарыч сделал передышку, обвел несколько раз вокруг себя и Микулы горящей веткой. Опять приблизил ее к своей голове, продолжил:
      – На следующий год мы повторили набег, было нас уже двадцать пять судов. Едва выйдя в открытое море, мы поняли, что нас ждут. Может, возможные жертвы догадывались, что мы можем повторить набег, может, среди нас оказались предатели, но уже на шестой день плавания мы дважды натыкались на сторожевые суда государя Мазендарана(Нападение «вольных русов» на остров Абесгун произошло в 909 г., на г.Сары в Мазендаране– в 910 г.). Чтобы обмануть его, мы изменили курс, разгромили два островных пристанища пиратов и даже захватили их тайное место со спрятанной добычей, о котором рассказали пленные пираты под пытками. Только после этого, когда следившие за нами мазендаранцы должны были думать, что мы с добычей отправимся обратно, мы внезапно обрушились на их прибрежный город Сары и захватили его. Добыча была столь обильна и тяжела, что наши суда наполовину потеряли скорость хода, и немудрено, что на третий день плавания мы увидели перед собой флот Мазендарана. Сражение длилось с полудня до заката солнца, мы потеряли восемнадцать судов, но победили. А когда утром решили продолжить путь, обнаружили, что нас окружают полтора десятка пиратских кораблей. И новый бой, теперь с рассвета до полудня. На этот раз мы не победили, а просто отразили натиск пиратов. За это мы заплатили гибелью половины людей и утратой четырех судов, но пираты понесли гораздо большие потери.
      По– видимому, мы преподали им хороший урок, потому что семерка их уцелевших кораблей отошла от нас на изрядное расстояние, а через некоторое время два из них отплыли от остальных и скрылись из глаз. Наверное, отправились за подкреплением. Мы не стали ждать его, а со всей возможной скоростью направились в сторону хазарского побережья. Нам нужно было одно -не позволить вражескому подкреплению настичь нас в светлое время и навязать бой. Мы своего добились – мачты пиратских кораблей показались на горизонте одновременно с заходом солнца.
      Сарыч перевел дыхание, подозрительно осмотрелся по сторонам, помахал догоравшей веткой над своей и Микули-ной головами. Поскольку ветка больше чадила, чем давала огня, он поспешил закончить свой рассказ:
      – Их было очень много, они приближались с трех сторон, и мы поняли, что от них не уйти. Разбившись на группы в четыре-пять кораблей, пираты имели возможность надежно перекрыть все направления, по которым мы могли плыть ночью, и утром обнаружить нас. Поэтому, собрав с наступлением ночи все наши суда вместе, русы устроили совет-раду, на которой пришли к единственно разумному решению. На сохранившееся лучше других судно мы снесли все наше золото и драгоценные камни, отобрали в его экипаж три десятка наименее израненных воинов. Они должны были направиться туда, где их никак не могли поджидать пираты – назад, к Мазендарану, и там, в укромном месте на побережье, спрятать эту самую ценную часть добычи. Затем им надлежало на судне либо пешком возвратиться в Хазарию, куда поодиночке, выбрав самостоятельно курс, следовало плыть двум другим нашим судам. Я был ранен всего раз, причем легко, а потому оказался на корабле с золотом и драгоценными камнями.
      Предположение русов оказалось верным – пираты могли поджидать нас где угодно, только не там, где мы уже побывали и нашкодили, тем более что это направление было противоположным тому, куда мы последнее время стремились – домой, в Хазарию. Убрав паруса и стараясь грести как можно тише, мы плыли всю ночь и, когда наступил рассвет, не обнаружили вокруг себя до самого горизонта ни единого суденышка или верхушки мачты. К вечеру мы были у побережья и медленно поплыли вдоль него, подыскивая приметное место, где можно было спрятать сокровища. Вскоре мы такое нашли – крошечный, заросший по берегам непроходимым лесом заливчик, в который впадала бегущая с гор речушка. На склоне одной из обступивших заливчик гор мы отыскали широкую скальную расщелину, перенесли туда три бочонка с золотом и сундучок с драгоценными камнями, завалили расщелину доверху камнями и убрали все следы своего пребывания на горе. Отдохнув ночь, утром мы направились в обратный путь, но рок словно преследовал нас.
      Едва мы взялись за весла, чтобы покинуть залив, как в него вошел боевой корабль властелина Мазендарана. Как мы узнали позже, эта бухточка с пресной водой и богатыми дичью окрестностями служила мазендаранским морякам местом для пополнения съестных запасов и надежным убежищем во время морских бурь. Мы первыми увидели врага и, не давая ему ни минуты на подготовку к бою, тут же напали на него. Нас было три десятка, мазендаранцев втрое больше, однако все преимущества были на нашей стороне. Мы ночью отдохнули – у врага позади была бессонная, полная изнурительного труда ночь; мы были в боевых доспехах и начеку – враги были в обычной одежде и беспечны в ожидании предвкушаемого отдыха. Но главное, большинство из нас были русами, грозными и умелыми воинами. Прежде чем мазендаранцы смогли понять, что к чему, мы засыпали их стрелами и выкосили на треть. Ринувшись на абордаж, мы вступили с оставшимися в живых врагами в жесточайший бой на уничтожение, ибо не нуждались в свидетелях нашего пребывания в бухточке. Когда чаша весов боя стала клониться в нашу сторону, часть мазендаранцев ринулась в море, надеясь спастись вплавь, но тройка предусмотрительно оставленных нами на своем судне самострелыциков(Самострел – арбалет.) расстреляла их прежде, чем они успели ступить на берег.
      Наша победа была полной, из врагов мы оставили в живых лишь раненого помощника капитана корабля. Он объяснил, почему корабль оказался в бухте, и предупредил, что сюда вскоре должны подойти еще два корабля. Заодно он сообщил, что одно из наших двух последних судов было потоплено пиратами, а другое погибло в бою с мазендаранцами. Вместе с самострелыциками нас осталось восемь человек, и мы, предав огню свое и чужое судна, отправились в Хазарию сухим путем. Мы стремились держаться ближе к побережью, где имелись пешеходные тропы, и уже на следующий день на нас напали местные горцы. В бою мы потеряли пять человек и теперь были вынуждены идти по диким, нехоженым местам. Не вынеся такой дороги и скудной пищи, один из нас, и прежде таявший на глазах от множества ран, скончался, и в Хазарию нас вернулось двое.
      В ночь перед тем, как наши три судна разошлись в разные стороны, мы договорились каждый год в определенный день встречаться в условленном месте. Я трижды приходил на эти встречи, и каждый раз видел только руса, с которым возвратился в Хазарию. А на четвертую встречу не прибыл и он. Я узнал, что он снова поступил на службу кагану и погиб в бою с печенегами. На сегодняшний день из тех, кто знал место спрятанных сокровищ, я остался один! Один, знающий об огромных сокровищах, даже сотой части которых я не видел у всех, взятых вместе, разбойников, с которыми меня сводила в жизни судьба! Хотя расщелина, на дне которой погребены бочонки с золотом и сундучок с драгоценными камнями, часто возникает у меня перед глазами, а бухточка с горящими кораблями преследует во снах, я ничего не могу сделать, чтобы стать обладателем несметных богатств.
      Да, я могу по горным тропам добраться к бухточке, но у меня одного не хватит сил даже достать бочонки и сундучок из-под камней. Значит, нужно открыть кому-то свою тайну и туда отправляться отрядом. Но сколько человек понадобится, чтобы уже с сокровищами отбиться от пиратов и мазенда-ранских кораблей, если обратный путь проляжет по морю, или от горцев, если идти по суше? А что случится со мной, когда окажусь не нужен своим спутникам, а им не захочется расстаться с причитающейся мне долей? Да и какой она будет даже в случае, если они честно рассчитаются со мной? Я много размышлял над этими вопросами и, не находя ответа, положился на судьбу и волю Неба. И они не подвели – я встретил тебя. Сотник, половина сокровищ твоя, если поможешь мне доставить их в Итиль-кел или долину Злых духов. Согласен?
      – Я не купец-караванщик, чтобы перевозить с места на место сокровища. Да и зачем мне, воину, несметные богатства, половину коих ты мне сулишь? Однако я обещаю передать наш разговор великому князю и уверен, что он поможет тебе.
      – Великому князю? – в голосе казака прозвучала тревога.– Я не знаю его. Скажи, ему можно верить? Не захочет ли он обмануть меня? Довольствуется ли половиной сокровищ, которую я готов уступить ему за помощь?
      – Великому князю можешь верить, как мне. А вот о дележе сокровищ договаривайтесь с ним без меня. Устроит тебя предложенная великим князем доля – показывай свою схоронку, нет – продолжай держать ее место в тайне. Но прежде подумай, представится ли тебе еще случай, чтобы завладеть сокровищами… пусть даже частью их. К тому же, с твоих слов, их так много, что тебе для безбедной жизни хватит даже малой их части.
      – Мне одному – да, но я собираюсь передать их атаману Казаку в нашу общую казну. Придет час, когда мне по старости, из-за хворобы или боевого увечья придется оставить Зеленый остров и возвратиться в мир, который я некогда покинул. Тогда наше казачье братство выделит мне из общей казны деньги, на которые я стану коротать оставшиеся дни. Поэтому и прошу помочь доставить мою часть сокровищ к долине Злых духов.
      – Уверен, что ты договоришься с великим князем обо всем. Да и почему он должен уменьшать твою долю, ежели эти сокровища идут ему в руки сами собой? Давай прекратим на этом разговор о бухте и подумаем, как быстрее попасть в Итиль-кел.
      – Мы попадем туда не раньше, чем я избавлю нас от души-оборотня Арука,– заявил Сарыч.– Помоги мне встать на ноги.
      Микула знал, что отговаривать Сарыча бесполезно: по верованиям степняков-язычников, не только душа-оборотень человека, изменившего вере предков, но и его тело представляли угрозу для живых, продолжая мстить своим недругам уже из мира мертвых. Но если язычники-хазары считали, что мертвец и его душа могут действовать самостоятельно, независимо друг от друга, то язычники-асии полагали, что мертвое тело способно возвратиться к жизни лишь при условии, что в него на какое-то время вновь вселится душа-оборотень. Поэтому, желая обезопасить себя от козней ожившего тела, хазары и асии почитали своим долгом лишить его возможности осуществлять месть: разбивали мертвецу голову, отрубали ноги и руки, сжигали у него мышцы, повреждали позвоночник.
      Микула помог Сарычу подняться, и тот, опираясь на меч, доковылял до трупа Арука. Натужно пыхтя, делая остановки через каждый десяток шагов, доволок тело мертвого врага до колоды у костра. Немного отдышавшись, выдернул из колоды топор. Не желая видеть дальнейшее, Микула отвернулся, и теперь до него доносились лишь голос Сарыча, свист топора и его глухие удары по мягкой, вязкой массе.
      – Арук, отныне в твоей дырявой голове не сможет удержаться ни одна мысль о мести! Ты хотел бы догнать меня и, подкараулив, прыгнуть, как злая дикая кошка? Нет, теперь у тебя это не получится! Ты в состоянии еще подползти ко мне, как змея, на животе и нанести вероломный удар? Ошибаешься, с этой минуты ты не сможешь больше держать оружия! Душа-оборотень, как тебе нравится твое новое тело, не способное больше мыслить, передвигаться, пользоваться руками? Ха-ха-ха!
      Вдоволь насмеявшись, Сарыч обратился к Микуле:
      – Сотник, в сегодняшнем поединке одна из пар неминуемо должна была погибнуть, поэтому я и ты были единым целым, точно так неразделимы были судьбы Арука и юз-беки. Смерть выпала нашим противникам, и оба приняли ее от твоей руки. Знай, что душа-оборотень Арука, не расставшаяся до конца со старой верой и не постигшая в совершенстве новую, сможет вселиться как в тело язычника, так и мусульманина, прежде всего в труп юз-беки, его брата по вере и соратника по пролитой в последнем бою крови. В этом случае она будет мстить и тебе, как виновнику гибели юз-беки. Я устал, может, поможешь мне разделаться с телом нашего общего врага?
      – Мы, внуки Перуна, не верим в месть мертвых тел,– ответил Микула, не трогаясь с места.– Мне чужда вера аси-ев, я не признаю и веру сынов Мухаммеда, а потому мне нет дела ни до их душ-оборотней, ни до мертвых тел.
      – Вижу, ты не знаешь, на что способна в своей злобе и жажде отмщения душа-оборотень. Смотри, как бы твоя беспечность не обошлась тебе же слишком дорого,– предупредил Сарыч.– Потом, позже, ибо сегодня я позабочусь о нас обоих до конца.
      По громкому дыханию Сарыча Микула определил, что тот направился от костра к трупу юз-беки, и вскоре оттуда донеслись удары топора. Затем раздался громкий вскрик, звук упавшего тела, и наступила тишина. Возившийся с лошадью Микула поспешил к Сарычу. По пути он бросил мимолетный взгляд на колоду и увидел подле нее труп Арука с пробитой головой, с отрубленными ниже колен ногами, без обеих кистей рук. По-видимому, то же самое Сарыч собирался сделать и с телом юз-беки, однако у него не хватило сил. Несколькими слабыми ударами топора он смог лишь искромсать ноги трупа, да выпавший из его рук топор обухом расплющил в лепешку мизинец и безымянный палец на правой руке мертвеца. Потерявший сознание Сарыч лежал рядом с телом юз-беки, и Микуле пришлось изрядно повозиться, чтобы привести его в чувство. Едва казак открыл глаза, русич обхватил его руками поперек туловища и дотащил до коновязи.
      Усадив Сарыча на лошадь впереди себя и держа в поводу грех других коней, Микула направился к Итиль-келу. Когда казак полностью пришел в себя, он первым делом спросил:
      – Сотник, не забыл ли ты довершить то, что не успел я? Я говорю о теле юз-беки.
      – Труп юз-беки, даже если в него вселится душа-оборотень, не сможет больше ни передвигаться, ни держать в правой руке оружие,– уклончиво ответил Микула.– Поэтому он так же безопасен, как и покойник Арук.
      – Ошибаешься, сотник,– печально сказал Сарыч.– У тела юз-беки осталась нетронутой голова, значит, оно может мыслить. А ум, подвластный душе-оборотню, не менее страшен, чем держащая оружие рука. Боюсь, что скоро ты сам узнаешь цену своей ошибки.
      – Я думаю о другой нашей ошибке. Мы оставили изуродованные трупы на открытом месте, не закопав их в землю и не спрятав в овраге. Как знать, не послужат ли они причиной новой вспышки злобы к язычникам со стороны мусульман?
      – Я поступил так, как поступают все степняки-язычники, в том числе сами хазары. Об этом прекрасно знали наши противники, когда вызывали нас на поединок. Утром на место боя прибудут друзья юз-беки и Арука, которые похоронят их по всем законам мусульманской веры. Ты, сотник, лучше думай о том, что у тебя появился новый страшный враг – душа-оборотень юз-беки, которая по твоей вине имеет возможность нам мстить.
      – Таматарха, княже! – громко сообщил тысяцкий Олег, пристально всматривавшийся в даль.
      – Вижу,– ответил Игорь, равнодушно глядя на появившуюся у горизонта линию берега и крепостные башни хазарской твердыни, оберегающей пролив, именуемый ромеями Таврическим, а восточными народами Нейтусом, Майтусом или Мантусом.
      Если Игорь прекрасно понимал радость своих воинов, которым Таматарха сулила конец плавания по Русскому морю, то вряд ли кто из них догадывался, какое ответственное решение предстояло принять великому князю у этой первой на пути русского войска хазарской крепости. Как поступить Игорю, узнавшему в дороге о войне между Хазарией и восставшими против ее владычества асиями, в союз с которыми вступили печенеги и гузы? Оставить это известие без внимания и как ни в чем не бывало продолжать плавание на Каспий? Изменить весь план похода и, воспользовавшись благоприятным стечением обстоятельств, нанести удар по Хаза-рии, навсегда покончив с одним из самых опасных и вероломных недругов Руси? Какая из этих двух возможностей сулит ему больше выгоды, какая наилучшим образом отвечает интересам Руси?
      Непростое решение предстояло принять Игорю, ох непростое. Ведь речь сейчас шла не просто о судьбе предпринятого им похода, даже не о судьбе Руси и Хазарии, а судьбе Востока и Запада, Европы и Азии. Именно так ставил вопрос его предшественник Олег, ломая голову над тем, против какого из недругов Руси направить собранную им огромную рать – против Византии или Хазарии. Игорь помнит, сколько бессонных ночей провел Олег с ближайшими воеводами и боярами, обсуждая все «за» и «против» возможных походов на юг или восток. Среди тех, кто неизменно присутствовал на всех обсуждениях, был и он, Игорь, запомнивший на всю жизнь те доводы, которые заставили Олега выступить против Нового Рима.
      Да, его двинувшаяся на Хазарию по сушей воде рать разгромила бы каганат, а что дальше? Какие племена и народы пришли бы вместо хазар на обезлюдевшие земли, кем стали бы они для Руси – врагами или друзьями? Не приобрела бы Русь на востоке нового соседа, по сравнению с которым о Хазарии пришлось бы вспоминать, как о милом друге? Как сложились бы отношения нового восточного соседа с Византией, старым недругом Руси? Может, не будучи соперниками по торговле, они заключили бы постоянный военный союз против Руси? Даже если такого союза не будет, окажется ли Русь в состоянии сдержать натиск неведомых полчищ с востока, ежели на юге все время угрожает опасность со стороны Византии? Может, правы древние мудрецы, провозглашавшие, что лучше старый враг, чем новый друг?
      Примерно такое положение сегодня и у него, Игоря. Он может нанести Хазарии смертельный удар, но не окажется ли он впоследствии смертельным и для самой Руси? Угрожает ли сегодняшняя Хазария существованию Руси, способна ли она завоевать и удержать за собой Русь? Нет! Прежде всего потому, что спокойствия нет в самой Хазарии. Да и может ли оно быть в державе, где каган и его ближайшее окружение верят в Моисея, их опора – наемное войско из Средней Азии – в Мухаммеда, а большинство хазарского простонародья до сих пор поклоняется языческому Тенгри-хану? А коли в державе нет единой веры, ежели власть и народ враждебны друг другу и мир между ними покоится на силе чужого наемного войска, такой державе впору думать о собственном самосохранении, а не войне с сильной, крепнущей год от года Русью. Да и положение дел на хазарском порубежье, постоянно тревожимом набегами кочевников и кавказских племен, не позволяло каганату собрать необходимые силы для завоевания Руси. Ушло в прошлое время, когда каганат мог обложить полян и их стольный град Киев данью, сейчас ему по плечу лишь грабить порубежные русские земли да наносить предательские удары в спину, когда основные русские силы скованы войной на юге либо западе.
      Нужно ли Руси громить до основания каганат, даже если у нее имеются для этого силы? Ведь на смену хазарам придут новые народы, к примеру персы либо хорезмийцы. Сможет ли Русь отбить их натиск, сохранив за собой принадлежавшую прежде каганату землю? У персов и хорезмийцев единая вера между правителями, войском и народом, а потому они сильнее раздираемой внутренней смутой Хазарии. К тому же персы и хорезмийцы имеют много единоверцев-мусульман среди соседствующих с ними народов и могут в борьбе с Русью получать от них весомую подмогу. А что такое никогда не затихающая война с мусульманами, Игорь знает на примере Византии, столетиями вынужденной защищать свои владения от сынов Аллаха. Нужна ли Руси бесконечная война на юге и востоке с мусульманами, если на нее с запада уже неудержимо наступают христиане? Ломай голову, великий князь Игорь, как когда-то ломал ее твой предшественник Олег, только вряд ли найдешь лучшее решение, нежели принятое Олегом.
      Но, может, и не нужно ломать голову? Пусть все остается, как прежде, когда три врага-соперника – Русь, Хазария, Византия,– несмотря на множество войн, воздерживались от нанесения один другому смертельного удара? А если воздерживалась только Русь, а ее противники просто не могли этого сделать? А вдруг когда-нибудь смогут? Так ли они будут рассуждать, как некогда Олег, а сейчас Игорь? Да и может ли сохраняться вечно положение, когда три державы-соперницы могут мириться с существованием друг друга, не решившись однажды при благоприятном стечении обстоятельств нанести соседке-врагу роковой для нее удар? Вдруг этот удар будет нанесен именно Хазарией, а ее жертвой окажется Русь? Не падет ли тогда проклятие Неба на его, Игоря, голову, что он сегодня пощадил извечного врага Руси? Сегодня, когда, возможно, судьба последний раз предоставляет случай внукам Перуна избавиться от опасного, принесшего им столько бед соседа?…
      Мысли теснились в голове, не давали покоя ни днем, ни ночью, преследовали Игоря наедине и в кругу сподвижников, однако ответа он не имел до сих пор. Но сегодня решение должно быть принято, ибо через несколько часов и воеводы, и все войско должны знать, кем они пришли к Таматархе – друзьями Хазарии или ее врагами.
      – Великий князь, смотри! – вывел Игоря из задумчивости голос главного воеводы Асмуса.
      Его палец указывал не на приближавшийся берег, а на плясавшую среди волн темную черточку с белым пятном над ней. Присмотревшись, Игорь различил небольшое суденышко с косоугольным парусом, державшее курс навстречу русской флотилии. Ну и зрение у Асмуса – единственным оком видит лучше, чем сгрудившийся за спиной великого князя добрый десяток других военачальников, каждый с парой глаз!
      – Это не рыбачья лодка,– сообщил ярл(Ярл – командир (воевода) дружины викингов.) Эрик, командир трех тысяч викингов, с которыми прежде ходил в походы с князем Олегом, а теперь примкнул к Игорю.
      – Значит, на корабле люди коменданта Таматархи,– сказал полоцкий князь Лют, друг и дальний родственник Эрика.– А может, и он сам.
      – Не на месте душа у хазар, мечется в тревоге,– заметил древлянский воевода Бразд, державшийся особняком от других воевод. Сын племени, постоянно враждующего с полянами и Киевом, участвующий в походе по принуждению, а не по доброй воле, Бразд чувствовал себя чужим среди окружения великого киевского князя.– Не ведают, с чем мы пожаловали, потому торопятся узнать это и поскорее сообщить кагану.
      Древлянский воевода ни к кому не обращался, можно было подумать, что он вообще высказал невзначай вслух собственные размышления, но Игорь сразу понял, что слова Бразда адресованы именно ему. Из всех военачальников, сопровождавших Игоря в этом походе, он лучше всех знал Асмуса и Бразда: первого как одного из вернейших и опытнейших воевод Олега, а второго как самого умного и опасного недруга Киева, с которым тому приходилось иметь дело в междоусобицах. Главному воеводе древлян Бразду неоднократно приходилось сражаться против полян и выигрывать у них бои, однако месть Олега всегда обходила его стороной – воинское умение и изобретательность Бразда были незаменимы в походах, когда древлянская дружина входила в состав общерусской рати. Покинь Бразд древлянского князя Мала и принеси клятву-роту на верность Киеву и его великому князю, быть ему в дружине наравне с Асмусом и Свенельдом!
      Вот почему Игорь настоял, чтобы ту часть древлянской дружины, которая отправится с ним в поход, возглавлял Бразд: в случае возможной смуты древляне лишались лучшего своего воеводы, а Игорь приобретал опытного военачальника и мудрого советчика. В том, что Бразд проявит в походе именно эти свои качества, Игорь не сомневался: древлянского воеводу заставит это сделать не любовь к Игорю или Киеву, а забота о собственной жизни и стремление сохранить от напрасной гибели воинов-единоплеменников. Внимательно прислушиваться к советам Бразда великий князь собирался еще по одной причине, унаследованной им от Олега: не связанный ни положением при великокняжеском дворе, ни личной дружбой или неприязнью с киевскими воеводами и боярами, Бразд всегда говорил только правду, не опасаясь, будет ли она угодна великому князю и не прибавит ли ему недругов среди княжеского окружения.
      – Верно, Бразд, торопятся,– откликнулся на слова древлянина другой варяжский ярл, Олаф.– Я не первый раз в Та-матархе, и всегда хазары ждали, когда прибывшие к крепости явятся к ним с сообщением, что привело их в эти места. Впрочем, на сей раз к ним пожаловал сам великий киевский князь, наверное, поэтому комендант и спешит засвидетельствовать ему свое почтение.
      Эрик рассмеялся.
      – О чем говоришь, дружище? «Засвидетельствовать свое почтение…» – передразнил он Олафа.– Да комендант, какой-нибудь полудикий хазарин или хорезмиец из ал-арсиев, даже не знает, что это такое! Хазария, тем более ее окраины, вовсе не Новый Рим, где ты привык к словоблудию, чинопочитанию и пресмыкательству перед властью. Клянусь Небом, что это спешит какой-нибудь прыткий торговец, мечтающий сбыть нам зерно или скотину и желающий опередить в своем деле соперников.
      – Возможно, ты и прав,– согласился Олаф.– Хазары действительно варвары, дикие и невежественные, от которых вряд ли можно ждать уважения к конунгу(1 Конунг – князь (сканд.)), всей Руси и таким славным полководцам, как воевода Асмус и мы с тобой.
      – О том и я тебе толковал. А теперь пораскинь мозгами, что может привести сюда коменданта, если вся Русь и половина Хазарии давно знают, что мы идем походом на Хвалын-ское море? Небось сидит сейчас где-нибудь в тепле и не ведает, каково на ладье в штормовом море. А вот купчишка, дабы не упустить выгоды, способен на все.
      Наблюдая за приближающимся суденышком, Игорь прислушивался к разговору ярлов. Вскоре ему предстояло назначить командира всех варяжских дружин, а Эрик и Олаф были ярлами самых многочисленных из них. Но если Эрика Игорь хорошо знал еще по совместным походам с Олегом, то с Олафом он встречался впервые.
      Игорю многое не нравилось в Эрике: грубый, необузданный, заносчивый нрав, своеволие и жадность, его тесная дружба со Свенельдом и родство с полоцким князем, потомком варяжских ярлов, всегда косо смотревших на свою зависимость от Киева. Игорю была известна и заветная мечта Эрика, заставлявшая его большую часть времени находиться на Руси – ярл мечтал стать князем какой-либо русской земли, имея перед глазами заманчивый пример князя Олега. Однако он был храбр, искушен в воинском деле, уважаем среди викингов, что заставляло, несмотря на все недостатки Эрика, иметь его лучше союзником, нежели врагом.
      Олаф, в противоположность Эрику, был выдержан, хорошо владел при любых обстоятельствах своими чувствами, беспрекословно подчинялся всем приказам великого князя и главного воеводы, под его началом было почти две с половиной тысячи мечей. Но почти вся служба Олафа прошла в Византии, одно время он состоял даже в императорской гвардии и участвовал в дворцовых интригах, а несколько лет назад отказался от веры предков и начал поклоняться богу ромеев Христу. В русском войске он оказался случайно: следуя по Сла-вутичу в Царьград с вновь набранными для императорского войска викингам, в Киеве он был перевербован Свенельдом и Эриком на службу киевскому князю. Хотя Олаф нравился Игорю больше Эрика, у него не было веры человеку, предавшему веру предков и столь легко сменившему одного хозяина на другого. Окончательного вывода Игорь еще не сделал, а поэтому при каждой возможности присматривался и прислушивался к обоим ярлам, сравнивая их между собой.
      – Великий князь, я вижу на чужом судне двух богато одетых людей,– сообщил Асмус.– Один в боевом облачении и плаще, а второй, хотя тоже с мечом, в халате и без доспехов. Оба сидят рядом на скамье, значит, человек в халате по своему положению не ниже, чем его спутник-воин. Эти люди не могут быть купцами, наверное, они посланцы коменданта крепости, если не самого кагана.
      – По-видимому, это так,– сказал Игорь.– Интересно, что за спешное дело могло заставить их отправиться в открытое море в такую погоду?
      Голос Игоря звучал спокойно, в нем слышалось даже равнодушие, зато в душе все бурлило. Вот он, решающий миг! Конечно же на суденышке посланцы кагана, желающие как можно скорее узнать, какого врага избрал себе великий князь Руси – Хазарию или ее южных соседей? А он этого не знает сам. Не знает, ибо страшится принять столь ответственное решение. Страшится принять его самостоятельно и вместе с воеводами на раде, ибо в последнем случае его личная нерешительность и боязнь ответственности за свои поступки станет зримой всем. Он, как его предшественник Олег, намерен обсуждать с воеводами лишь способы лучшего выполнения уже принятых им решений. Судьбу Руси вершит лишь один человек – ее великий князь, а сегодня великий князь – это он, Игорь!
      Таким спешным делом может быть лишь одно: узнать, кого Хазария видит у своих берегов – друзей или врагов, – так же спокойно прозвучал голос воеводы Бразда.
      – Узнать? А не многого они хотят? Может, поначалу я, великий князь Руси, пожелаю узнать, с чем они прибыли?
      – Воля твоя, великий князь,– невозмутимо ответил Бразд. Как ненавидел Игорь его в эту минуту! Он был уверен, что древлянский воевода прекрасно понимал, отчего Игорь захотел вначале выслушать посланцев кагана или коменданта крепости. Великий князь Руси просто не мог осмелиться принять до сих пор собственного решения: идти походом на Хазарию или на Хвалынское море. Сейчас, якобы желая выслушать хазар-посланцев, он опять-таки стремился хоть на несколько минут отсрочить принятие этого решения. Или, что было для него наилучшим выходом, услышать уже принятое каганом решение о мире или войне с Русью и, снимая с себя тяжкое бремя выбора, поступать согласно чужой воле. И оттого, что все было именно так, великий князь одновременно с древлянином ненавидел и себя.
      – Да, воевода, это моя воля,– жестко сказал Игорь.– Я желаю знать, с чем прибыли ко мне посланцы Хазарии, но говорить с ними буду не я, великий князь, а от моего имени…– он на миг смолк, решая, на ком остановить выбор. На воеводе Асмусе, как самом умном из присутствующих? Нет, ибо тогда злые языки могут распустить слух, что именно искушенный в хитростях политики Асмус догадался объявить войну Хазарии либо добился, что та беспрепятственно пропустила русское войско на Каспий. На ярле Эрике, тугодумие которого хорошо известно не только среди викингов, но и среди русских бояр и воевод? Тоже нет, ибо он может нагородить посланцам невесть что. Может, пусть будут на встрече оба? А еще лучше, если с ними окажется и Бразд. В этом случае слава Асмуса как искусного политика будет разделена на всех Игоревых участников переговоров, а русские воеводы не позволят ярлу выкинуть какую-нибудь глупость.– Посланцев Хазарии встретишь ты, главный воевода Асмус, с яр-лом Эриком и воеводой Браздом. Покуда вы будете беседовать, мы с князем Лютом и ярлом Олафом обсудим предстоящее плавание по Саркел-реке.
      Удалившись с Лютом и Олафом на корму и обсуждая там все известное им о Саркел-реке и переволоке с нее на Итиль-реку, Игорь постоянно бросал быстрые взгляды на нос ладьи, куда вскоре прибыли гости с хазарского судна. В одном из них Игорь по выправке и доспехам признал бывалого военачальника, высокомерный вид и изнеженное тело второго говорили, что это знатный придворный вельможа. Разговор между прибывшими хазарами и представителями Игоря был недолгим.
      Чужое суденышко не успело отплыть от великокняжеской ладьи, как Асмус с Браздом и Эриком поспешили к Игорю.
      – Воевода Асмус был прав – хазары оказались не купцами,– еще на полпути известил Эрик.– Один из них – комендант гарнизона Таматархи, другой – знатный эльтебер! из Итиль-кела, случайно очутившийся в крепости.
      – Это так? – спросил Игорь у подошедшего Асмуса.
      – Да, нас посетили комендант крепости и эльтебер За-фар, ближайший советник кагана,– подтвердил сообщение Асмус.– Вряд ли Зафар оказался в этой глуши случайно, думаю, он специально ждал нашего прибытия, чтобы передать… чтобы узнать, с какой целью мы сюда приплыли,– тут же поправился воевода.
      Его мгновенное замешательство не осталось не замеченным Игорем. Что воевода не пожелал досказать? Наверное, он хотел сказать, что Зафар ждал нашего прибытия, чтобы передать решение кагана. Тогда почему он не произнес это? Не хотел унизить великого князя тем, что не он принимает решение о целях похода, а хазарский каган? И что он, устроитель и главный руководитель похода, должен следовать туда и делать то, что сочтет нужным разрешить ему владыка Хазарии? Что ж, Асмус был прав, прервав себя на полуслове и не завершив столь унизительную для гордости великого князя Руси мысль. А вдруг он всего лишь боялся вызвать гнев великого князя?
      – Главный воевода, я хочу знать, что сказал эльтебер Зафар, а не что подумал ты,– нахмурившись, произнес Игорь.– Это тем более важно, что, как ты говоришь, он находится здесь по воле кагана и выполняет его поручение.
      – Эльтебер(Эльтебер – представитель высшего слоя хазарской аристократии (тюрк.).) сообщил, что владыка Хазарии рад видеть у берегов каганата тебя, своего любимого брата, и приветствует твое благородное стремление наказать подлых морских разбойников на Хвалынском море,– неторопливо, глядя куда-то в морскую даль мимо великого князя, начал Асмус.– Как твой брат и союзник, каган желал бы знать, чем он мог бы тебе помочь и как ты намерен отблагодарить его за то, что он позволит твоему войску проследовать через свои земли.
      Слушая воеводу, Игорь хмурился все больше. Он правильно домыслил прерванную фразу Асмуса! Каган сам сообщал Игорю, кого он намерен видеть в лице великого князя Руси в эту трудную для Хазарии годину – только друга и союзника, заранее давая согласие на проход русского воинства по своим землям. Конечно, это нисколько не мешало Игорю велеть хоть сейчас догнать суденышко с посланцами кагана и объявить, что он явился с совершенно другой целью, чем того хотелось бы кагану. Однако это значило взвалить на себя тяжелейшую ответственность за принятие решения о войне с Хазарией, на что он не мог отважиться до сих пор. Но, возможно, его посланцы каким-либо образом, вольно или невольно, уже дали ответ на мучивший Игоря вопрос и он напрасно продолжает терзать себя?
      – Что ответили эльтеберу вы, мои посланцы?
      – Мы сказали, что великий князь Руси благодарит своего брата, кагана Хазарии, за его приветствие и понимание того, что с разбоем на Хвалынском море надобно кончать. А закончили разговор тем, что великий киевский князь будет весьма признателен кагану за предлагаемую им помощь во время следования русского войска по земле Хазарии… ежели великий князь решит продолжить поход на Хвалынское море.
      А вот сейчас, Асмус, ты осмелился договорить до конца! «Ежели решит…» А ежели не решит, тогда что? Возвращение домой? До такой сумасбродной идеи не додумается самый тупоголовый викинг из дружины Эрика! Значит, нападение на Хазарию, занятую войной с восставшими данниками-асиями и их союзниками – печенегами и гузами? Если Хазария будет побеждена, славу наравне с великим князем разделят и его военачальники, в первую очередь ты, главный воевода Асмус. Но если война с каганом окажется неудачной, бесчестье ляжет только на него, великого князя, изменившего ранее принятое решение о походе на Хвалынское море и умудрившегося потерпеть поражение даже с таким опытным полководцем, как Асмус. Получается, что ты, главный воевода, выигрываешь при любом исходе похода на Хазарию. Зато Игорь, мало что приобретая в результате победы, может заслужить славу бездарного князя-воителя после первого же самостоятельного похода. Он не допустит этого! Он не намерен рисковать, а потому продолжит поход на Каспий, в планах которого все продумано, выверено, учтено до последней мелочи.
      – Жаль, что мы не сказали хазарам самого важного,– раздался веселый голос Эрика.– Если их каган на самом деле хочет нам помочь, пусть начнет это как можно раньше. Моим викингам надоело питаться рыбой и сушеным мясом, а крупа уже не лезет в горло. Почему бы хазарам завтра-послезавтра не пригнать к крепости несколько стад баранов, чтобы наши воины отведали свежего мяса и запаслись им на дальнейший путь? Вот что нужно было сказать этому надутому индюку-эльтеберу! Не так ли, мой брат Лют? Ха-ха-ха!
      Кстати, вот ответ на вопрос, отчего Олег постоянно приглашал в свои походы Эрика и почему это следует продолжить и ему, Игорю. Ярл не задает каверзных вопросов, не устраивает головоломок, для него существует лишь воля великого князя, которую он готов исполнить независимо от того, каковы будут последствия. В начале похода было решено плыть на Каспий – и он туда плывет, не обращая внимания на все другие события, творящиеся вокруг него. Вели сейчас Игорь идти войной на Хазарию – и ярл без лишних вопросов станет выполнять сей приказ. И как трудно, неимоверно трудно с такими умниками, как Асмус и Бразд! У каждого собственное мнение, каждый считает себя не глупее великого князя, каждый желает дать ему совет либо подтолкнуть к принятию его точки зрения. Запамятовали, как было при Олеге? Да, каждый воевода мог иметь и отстаивать свое мнение, однако законом для всех были воля и мнение единственного человека – великого князя! Так было при Олеге, так будет и при нем! Он, великий князь Игорь, докажет это сейчас же, благо Эрик, сам того не ведая, подсказал ему способ, как это сделать.
      – Ярл, ты сожалеешь, что вы не сказали хазарам самого главного? Ничего, я это исправлю! Вели кормчему самого быстрого из твоих драккаров(Драккар – боевой корабль викингов.) догнать хазарский корабль и вернуть ко мне посланцев кагана! Обещаю, что уже завтра твои воины будут есть свежее мясо!
      Покуда драккар догонял хазарское суденышко и возвращался с ним обратно, Игорь не перебросился с соратниками ни единым словом. Да и с кем и о чем было говорить? Эрик с Олафом и Лютом, сойдясь в кружок, и без того оживленно беседовали друг с другом, Асмус и Бразд, словно каменные изваяния, застыли у борта, наблюдая за приближавшимися драккаром и хазарским кораблем. Молчат, а сами небось сгорают от нетерпения узнать, что скажет посланцам кагана великий князь. Скоро узнаете, только вряд ли это будет то, что вам хотелось бы услышать. Игорю не нужны рискованные предприятия, могущие навсегда похоронить его сокровенное желание прослыть не только удачливым воителем, но и мудрым, дальновидным политиком, поэтому он намерен продолжить поход на Каспий, как было задумано в Киеве. А на ваши туманные недомолвки-намеки и подсказки ему наплевать, как и на ваше мнение о нем!
      Ибо не ты, древлянин Бразд, который мечтает освободиться из-под власти полян и которому для этого нужно не усиление, а ослабление власти киевских князей, в самое ближайшее время должен стать опорой и ближайшим сподвижником Игоря. И не ты, бывший Олегов воевода Асмус, стремящийся сохранить и при Игоре свое влияние в дружине, для чего тебе желателен не решительный, самостоятельно мыслящий великий князь, а безвольное его подобие. Нет, ею будут новые, выпестованные самим Игорем воеводы вроде Олега, не отводящего сегодня от великого князя восхищенного взгляда и опытные, готовые без раздумий исполнить любой приказ Игоря военачальники наподобие Эрика и Олафа. Поэтому сейчас великий князь будет делать то, что поднимет его авторитет в глазах именно этих людей, его завтрашней опоры. Прислонившись плечом к мачте, Игорь хмуро наблюдал, как Эрик с Олафом и Лютом помогали подняться на борт ладьи посланцам кагана, как те медленно приближались к нему на подкашивающихся, не привыкших даже к слабой морской качке ногах.
      – Великий киевский князь, мой повелитель и твой любимый брат…– торжественным тоном начал было хазарин в дорогом халате, но Игорь, властно вскинув руку, остановил его.
      – Эльтебер, все это ты уже говорил моим воеводам, а они передали мне. Поэтому выслушай то, что тебе надлежит передать своему кагану, моему любезному брату и верному союзнику. Он согласен пропустить мое войско через свои земли и оказать ему посильную помощь? Пусть приступает к ней немедля, с сегодняшнего дня! Ты, эльтебер, и ты, комендант Таматархи, от имени кагана велите окрестным кочевникам завтра же пригнать к крепости скот, потребный моему войску. Чем позже сей скот прибудет, тем больше мои воины будут находиться у крепости и на столько же увеличится срок их пребывания на земле Хазарин.
      – Великий князь, мой повелитель и твой любимый брат, каган Хазарии, готов помочь тебе всем, чем сможет. Скот будет у крепости уже завтра и в числе, которое укажут твои воеводы. Знаю, что Саркел-река богата рыбой, ее берега обильны зверем и птицей, однако каган готов снабжать пищей твое войско, великий князь, на всем его пути до Хвалынского моря.
      Боковым зрением Игорь увидел на лице Эрика довольную улыбку, не ускользнула от внимания великого князя и ироническая усмешка, пробежавшая по губам Асмуса. Что, воевода, тоже понимаешь, насколько беззащитна сейчас Хазария перед многотысячным русским войском, появившимся на ее границе в полной боевой готовности? И что каган готов купить мир с Русью любой ценой, в том числе ценой унижений и затрат, на которые никогда не пошел бы прежде? А чтобы поскорее выпроводить опасных гостей из своих пределов и втянуть их в войну на Хвалынском море, обезопасив этим от их нашествия Хазарию, он готов скормить русскому войску не только скот кочующих у Саркел-реки подвластных ему племен, но и все съестные запасы Хазарии. И что именно сегодняшняя временная слабость каганата, уже воюющего с асиями, печенегами и гузами, а не боязнь гнева Игоря или чрезмерное уважение к нему вынуждают кагана идти на столь неслыханные уступки?
      Слишком много знаешь, воевода, из того, чего тебе не следовало бы, а потому и не будет в твоей душе должной покорности воле великого князя, оттого не станешь послушным, верным во всем военачальником, а будешь стремиться в ближайшие советники, дабы наравне с Игорем делить власть и славу. Но этому не бывать! Потому думай что хочешь, а Игорь будет поступать по-своему! Он говорит и действует в эти минуты для Эрика и Олафа, Люта и Олега, которые сегодня же оповестят войско, как решителен и непреклонен был великий князь в переговорах с посланцами кагана и как покорно приняли те все требования Руси. Игорю в первую очередь необходимы уважение и любовь войска, а потом уже ваше мнение о нем, воеводы Асмус и Бразд.
      – Мой брат каган готов снабжать русское войско свежим мясом на всем пути через Хазарию? Тогда зачем моему войску переводить напрасно время, делая остановку у Таматархи? Получим завтра скот на три-четыре дня – и дальше, к переволокам на Итиль-реку. А комендант пусть разошлет Гонцов, чтобы пастухи подгоняли стада к берегам Саркел-реки по пути нашего следования.
      Глазки эльтебера забегали по сторонам, он судорожно проглотил застрявший в горле комок. Было видно, что он услышал нечто такое, что ему было крайне нежелательно. Интересно, что?
      – Великий князь, ты не хочешь отдохнуть в крепости? И даже не намерен позволить своим воинам набраться сил после морского перехода? Напрасно… К тому же мой повелитель, каган Хазарии и твой брат, желал бы вначале обсудить с твоими послами вопрос, чем ты отблагодаришь его за право прохода через его земли и как расплатишься за поставленные припасы. Лишь договорившись по этим вопросам, каган будет рад видеть тебя гостем на своей земле!
      Теперь все ясно – кагану желательно как можно дольше задержать русское войско у границ Хазарии. Надеется, что за это время обстоятельства могут измениться в его пользу и можно будет вести разговор с великим князем Руси на равных? Возможно, у него наметились успехи в войне с асиями и их союзниками? Или дело близится к заключению мира, после чего он сможет перебросить свои освободившиеся войска против нового врага? Нет, Игорь не позволит держать себя в неведении и ломать голову над тем, что каган предпримет в зависимости от результатов его войны с асиями и их союзниками. Сегодня хозяин положения он, великий князь Руси, и должен использовать это обстоятельство с наибольшей выгодой для себя. Он окончательно принял решение продолжить поход на Каспий и не допустит, чтобы каган завтра или послезавтра имел возможность помешать ему. Каган хочет выиграть время путем переговоров – что ж, он получит переговоры, но никак не выигрыш времени.
      – Мой брат каган хочет знать, чем заплатит Русь за его любовь к ней и заботу о ее воинах? Я понимаю его желание и завтра же отправлю к кагану посланцев для переговоров. Русь всегда была щедра к своим друзьям, и я уверен, что переговоры окажутся быстрыми и оправдают все надежды кагана Хазарии. А я узнаю их результат на переволоках из Сар-кел-реки в Итиль. Ежели посланцы не застанут меня там, пусть догоняют уже на Итиль-реке или возвращаются в стольный град Хазарии.
      Игорь видел, как лицо эльтебера вытянулось от изумления, как округлились его глаза и беззвучно шевельнулись губы. Не ожидал такого ответа? Действительно, что можно всерьез решать на переговорах, ежели чужое войско уже движется по твоей земле и ты не в состоянии воспротивиться этому? И какова цена подобным переговорам, если повелитель вторгнувшегося войска считает возможным ознакомиться с их результатами после половины или даже на заключительном отрезке своего пути по чужой земле? Может, эльтебер, ты собираешься сейчас сказать, что такие вещи именуются уже не переговорами, а совсем по-иному? Лучше помолчи, ибо Игоря интересуют не твои слова, а действия кагана, когда тот узнает, что русское войско пересекло границы Хазарии и только от поведения кагана зависит, на кого обрушится удар – на каганат или на побережье Хвалынского моря. Пусть сам выбирает судьбу своей державы!
      – Эльтебер, посланцы к твоему кагану и моему брату будут готовы в дорогу завтра с рассветом. Это главный воевода моего войска Асмус и доблестный варяжский ярл Эрик.– Давая понять, что разговор с хазарами закончен, Игорь повернулся к своим военачальникам.– Тысяцкий Олег, готовься принимать с утра пригнанный для нас скот, тебе, воевода Бразд, надлежит позаботиться, чтобы завтра после обеда ладьи могли продолжить плавание. А ты, ярл Олаф, прими меры, чтобы наши дорогие гости, эльтебер и комендант, благополучно достигли берега…
      Ольга замедлила шаг, протянув руку, сорвала молоденькую веточку яблони. Утром она долго размышляла, где встретиться и вести разговор со Свенельдом. В великокняжеском тереме, сразу недвусмысленно показав, что теперь, в отсутствие Игоря, она не просто его жена, а обладательница всех прав великого князя? Но для этого ей нужно было занять место в кресле великого князя и соблюсти всю необходимую торжественность встречи, чего осторожная Ольга не желала раньше времени делать. Зачем ей лишние пересуды, что она при живом муже уже примеривает под себя его кресло? Нет, Свенельд не настолько глуп, чтобы не понять разницу в положении прежней и сегодняшней Ольги, даже если она будет говорить с ним не в тереме, а на любимой ею тропе в великокняжеском саду. А если не поймет, она сыщет возможность показать ее более зримым и впечатляющим способом, нежели беседа в тереме или в саду.
      Ольга глубоко вдохнула аромат свежей листвы, не отнимая от лица веточки, остановилась. Свенельд остановился напротив нее, сопровождавшие их гридни замерли в десятке шагов.
      – Главный воевода, что слышно о войске моего мужа? – спросила Ольга.– Знаю, что перед нашей встречей ты виделся с купцами-рахдонитами из Хазарии.
      – Да, великая княгиня, я встречал их караван у переправы через Днепр. Купцы говорят, что наше войско плывет уже по Саркел-реке к переволокам на Итиль-реку. Причем подданные кагана не только встречают его с миром, но и постоянно снабжают свежей пищей.
      – А что происходит на порубежье Руси? Нет ли худых вестей из древлянской земли?
      – На степном порубежье покой, на Русском море ромеи блюдут мирный договор с Русью. А древляне не кажут носа из своих болот-хлябей: без воеводы Бразда князь Мал не осмелится не то что воевать супротив Киева, но и возвысить против него голос. Тебе не о чем тревожиться, великая княгиня.
      – Нам с тобой не о чем тревожиться, главный воевода,– поправила Свенельда Ольга, выделив слово «нам».– Но это лишь сегодня, покуда русское войско еще не вступило в сражения с Хазарией либо на Хвалынском море и может в полном составе возвратиться и защитить Русь. А что ждет нас завтра или послезавтра, когда оно будет связано войной, и, быть может,– упаси нас от этого боги! – не совсем удачной? Что тогда случится на нашем порубежье и внутри самой Руси? Окажутся ли ее вороги столь же мирными, как сейчас?
      Брови Свенельда сошлись на переносице, глаза пытливо уставились в лицо Ольги. Чувствовалось, что воевода пытался постичь ход мыслей великой княгини, понять, к чему она клонит разговор.
      – Дабы Русь не оказалась беззащитной перед возможными недругами, великий князь оставил в Киеве меня и воеводу Ра-тибора,– сказал Свенельд.– Можешь смело положиться на нас.
      – Я и полагаюсь. А потому велела вчера вечером воеводе Ратибору быть готовым со всей его конницей выступить завтра на южное порубежье и зорко следить за степняками.
      – Слышал о том, великая княгиня. Ты поступила весьма предусмотрительно – конница Ратибора будет серьезной угрозой для степняков, желающих совершить набег на Русь.
      А ты, Свенельд, действительно неглуп. Вместо того чтобы напомнить Ольге, что, прежде чем приказывать Ратибору, ей нужно было посоветоваться с ним, главным воеводой, или хотя бы поставить его в известность о принятом ею самостоятельно решении, он хвалит ее за предусмотрительность. А может, подобное поведение вовсе не проявление ума Све-нельда, а всего лишь радость по поводу того, что теперь он со своей ладейной дружиной окажется единственной вооруженной силой в Киеве и при удобном случае без особого труда сможет захватить власть? Причем сия радость настолько велика, что перед ней ничего не значит его уязвленное самолюбие главного воеводы? Сейчас посмотрим, какое из этих предположений верно.
      – Рада, что ты одобряешь мой поступок, главный воевода. Но я решила проявить предусмотрительность не только в этом. В случае малейшего неуспеха нашего войска воспрянут духом не только внешние враги Руси, но и внутренние. Как знать, что предпримут древляне, извечные недруги полян и Киева? Дабы отбить у них охоту к смуте, надобно отправить к древлянам нашу ладейную дружину, которая заодно будет преградой и для варягов, вздумай они нагрянуть на Киев с верховий Днепра. Ты сам возглавишь ладейную дружину или, как главный воевода, останешься при мне в Киеве?
      При последних словах Ольга резко вскинула глаза от веточки, которую в течение разговора продолжала держать у лица, и внимательно посмотрела в глаза Свенельда. Ни удивления, ни смятения, будто он услышал именно то, что и предполагал. А может, воевода, так оно и есть? Ведь не напрасно покойный князь Олег выделил тебя из всех прибывших с ним в Киев варяжских ярлов, сделав со временем одним из ближайших сподвижников? И насколько наивна и самонадеянна она, Ольга, вздумавшая тягаться в хитрости с тобой, пребывавшим столько лет в киевском великокняжеском тереме, а до этого служившим и у князя Рюрика, и у императоров Нового Рима! Отвечай, Свенельд, и она узнает, с кем ей предстоит иметь дело в отсутствие Игоря!
      – Великая княгиня, говоря о твоей предусмотрительности, я имел в виду и отправку ладейной дружины в землю древлян,– спокойно прозвучал голос Свенельда.– Помимо того что она не позволит им выступить против Киева и укротит пришлых варягов, вздумай они поживиться на Руси, прокорм четырем тысячам воинам-ладейщикам в этом случае будет вынужден обеспечить князь Мал, а не град Киев и не ты, великая княгиня. С ладейной дружиной следует отправиться и мне. ибо на Уже и верховьях Днепра от меня, главного воеводы, проку будет больше, нежели в Киеве.
      Ольга не верила своим ушам – Свенельд не только не возражал ей, он заранее был готов к отправке викингов из Киева! Конечно, Ольга не сомневалась, что Свенельд лично возглавит плавание к древлянам. Среди воинов-ладейщиков, помимо викингов, были и русичи. Чтобы немедля пресечь их сопротивление его возможной попытке захватить власть на Руси, Свенельду надобно было находиться непосредственно в дружине. Но чтобы он так спокойно отнесся к выдворению из Киева и даже ставил ей в заслугу сию предусмотрительность, Ольга никак не ожидала. Здесь что-то было не так, в своих рассуждениях она чего-то явно не учла, но чего? Того, что Свенельд постарается расположиться к Киеву как можно ближе, чтобы в нужный момент оказаться в нем быстрее дружины Ратибора? Вряд ли, ведь если подобное развитие событий предусмотрела она, не мог этого не сделать и Свенельд. Но тогда какой хитроумный план сидит в его голове, почему он нисколько не обеспокоен отплытием из Киева?
      – Мыслю, что конникам и ладейщикам следует выступить в поход одновременно. Пусть стольный град проводит своих защитников в один и тот же день, не делая между ними различий. А напутственное слово обеим дружинам молвишь ты, главный воевода.
      – Благодарствую за честь, великая княгиня,– склонил голову в поклоне Свенельд.– Догадываясь о твоем плане, я еще третьего дня велел тысяцким и сотникам подготовить ладьи к походу. Так что плавание к древлянам вполне можно начать в один день с выступлением в степь дружины воеводы Ратибора.
      Ольга не отрывала взгляда от Свенельда: может, хоть чем-то выдаст свои тайные мысли? Напрасные надежды: лицо главного воеводы невозмутимо, глаза, как всегда, холодны, тонкие губы словно застыли под густыми вислыми усами. «Черный ворон»,– вспомнила вдруг Ольга прозвище, полученное Свенельдом от жителей Червонной Руси во время похода князя Олега в карпатские предгорья. Это прозвище воевода получил не только за свой внешний облик, ибо длинный, с горбинкой нос, черные как смоль волосы, постоянно приподнятые плечи и чуть склоненная вперед голова действительно делали Свенельда схожим с упомянутой птицей. Гораздо больше роднили воеводу с этим пернатым хищником сила и жадность, стремление любой ценой завладеть приглянувшейся добычей, а также неимоверная хитрость, присущая именно сей птице, любившей жить подле человека и многое перенявшей от него. Увы, не ей, Ольге, ловить Свенельда на неосторожном слове, не ей пытаться понять его истинное отношение к собеседнику по непроизвольному, порой трудно уловимому изменению выражения лица.
      – Пусть так и будет. Я велела воеводе Ратибору не брать в степь две сотни конников, столько же дружинников-ладей-щиков надлежит оставить в городе и тебе. Они нужны не для защиты Киева, а чтобы в нужный момент связаться с тобой либо с Ратибором.
      – Я уже распорядился об этом, великая княгиня. В стольном граде остаются пять ладей с надлежащим числом воинов старшим над ними мной назначен сотник Вальдс. Вальдс, подойди к нам! – громко обратился Свенельд к группе сопровождавших его и Ольгу великокняжеских гридней и викингов.
      От нее отделился высокий широкоплечий воин, единственный из всей группы без щита и копья, быстрым шагом направился к великой княгине и Свенельду. Ольга залюбовалась им: большие голубые глаза, русые, с золотистым отли вом волосы, гладкое, без единой морщинки лицо, пшенично го цвета усы с подкрученными кверху кончиками, нежная ко жа, даже под знойным киевским солнцем не принявшая ко ричневатого оттенка, как у русичей-полян, а всего лишь, как у потомственных жителей Севера, слегка тронутая загаром Вальдс был в кольчуге, низко надвинутом на лоб шлеме с на глухо застегнутой на горле кольчужной сеткой. Его взгляд лишь мельком скользнул по великой княгине и тут же остановился на воеводе, однако Ольга сразу восприняла сотника викингов не как воина, а как мужчину. Она и прежде несколько раз видела Вальдса с его младшим братом Олегом к со Свенельдом и многое слышала о нем от боярских и воеводских дочерей, с которыми коротала время в разговора или на прогулках в саду, но встретилась с Вальдсом впервые.
      Да, сотник не напрасно имел славу покорителя женскил сердец! Ведь не сказал ей ни слова, даже толком не посмотрел, а она уже убрала со лба упавшую на него прядь волос легонько куснула себя за верхнюю губу, дабы та порозовела пошире раскрыла прищуренные до этого от яркого солнца глаза. Она не только почувствовала в Вальдсе прежде всего мужчину, а не воина, но и сама ощутила себя в его присутствии вначале женщиной, а потом уже великой княгиней. Да и ты, сотник, видно, испытываешь схожие чувства! Ведь не от встречи со Свенельдом у тебя зарумянились щеки, распрямилась во всю ширь грудь, а дыхание участилось и стало настолько громким, что его слышно за десяток шагов. Впрочем, какое Ольге до всего этого дело! Сейчас на садовой тропе нет мужчин и женщин, на ней – великая киевская княгиня с воеводой и сотником ее дружины.
      Вальдс остановился напротив Ольги и Свенельда, отвесил великой княгине низкий поклон, после чего глянул на Свенельда:
      – Звал меня, главный воевода?
      – Да. Сотник, ты останешься в Киеве, дабы при надобности передать слово великой княгини мне либо воеводе Рати-бору. В граде будут также две сотни конников под началом сотника Рогдая. Коли весть великой княгини быстрей и безопасней доставить мне или Ратибору по суше – сие сделают конники Рогдая, коли это удобней по воде – посылай своих ладейщиков. Понадобиться великой княгине ты можешь в любой миг, а потому будь неотлучно при ней или в тереме. Подчиняться тебе и Рогдаю надлежит только великой княгине, и никому более, в ее распоряжение вы поступаете с завтрашнего утра. Все уразумел?
      – Да, главный воевода.
      – Великая княгиня, коли мы переговорили обо всем, дозволь покинуть тебя,– сказал Свенельд.– У меня много дел в дружине и городе, а времени до отплытия осталось в обрез.
      – Идите оба,– разрешила Ольга.
      Уходя, Вальдс еще раз посмотрел на Ольгу, и это был взгляд не сотника на свою великую княгиню, а мужчины на заинтересовавшую его женщину – внимательный, оценивающий. И Ольга почувствовала, как от этого быстрого взгляда у нее заколотилось сердце, а саму бросило в жар. Теперь она понимала, почему молодые боярышни столько времени посвящали пересудам о Вальдсе и его любовных похождениях!
      Оставшись одна, Ольга медленно направилась по тропинке в сторону днепровского берега. Там, в удалении от великокняжеского терема, было меньше людей, к тому же влажный речной воздух смягчал нестерпимый полуденный зной. К четверке воинов из великокняжеской стражи, неотступно следовавших за Ольгой, она давно привыкла и нисколько не чувствовала себя при них стесненной. Изрядно поднаторевшие в службе гридни хорошо знали, когда и на каком расстоянии им надлежит быть от великой княгини, чтобы в случае опасности не опоздать прийти ей на помощь и в то же время не слышать разговоров о державных делах. Сосредоточившись на своих мыслях, радуясь возможности побыть наедине с собой, чего была лишена все последние дни, Ольга неторопливо приближалась к месту, откуда любила наблюдать за Славутичем.
      Итак, скоро она избавится от присутствия в Киеве варягов и наконец-то сможет спокойно вздохнуть. Но сможет ли? Ведь Свенельд наверняка замыслил какой-то хитроумный план, в котором предусмотрел выдворение из стольного града своих викингов, и только ждет благоприятного развития событий, чтобы приступить к его осуществлению. Каков этот план, что может Ольга противопоставить ему? Не знает этого Ольга, даже не догадывается, какой расчет заставил Свенельда смириться с отправкой его викингов в древлянскую землю.
      От одного Свенельда голова кругом идет, а как чувствовала бы себя она, не отправив в Хазарию или, того лучше, еще дальше, на Хвалынское море, его дружков Эрика и Ола-фа? Как дружно слетелись они на Русь, едва прослышав о готовящемся походе! А может, поход был лишь предлогом, чтобы собрать в Киеве столь значительные силы викингов? Лично она, Ольга, до сих пор не верит, что ярл Олаф, не бывавший прежде на Руси, случайно объявился здесь с дружиной всего на месяц позже Эрика и позволил так легко уговорить себя отказаться от службы у ромейского императора и пристать к войску ничем не знаменитого киевского князя. Наверное, оба заранее договорились со Свенельдом появиться весной в Киеве, чтобы при удобном случае повторить с Игорем то, что не столь давно свершил с князьями Аскольдом и Диром князь Олег? Ведь не секрет, что удачливой Олега в захвате власти и достигнутое им на Руси положена давно вызывали зависть Свенельда, а ярл Эрик уже мног. лет мечтал стать конунгом какой-либо русской земли.
      Ольга прекрасно помнила, сколько сил и душевного покоя тратил князь Олег на поддержание равновесия между славянской и варяжской частями своей дружины, сколько изобретательности требовалось от него, чтобы не допустить опасного для себя усиления власти одной из враждовавших между собой групп киевских воевод и варяжских ярлов. При Олеге и не могло быть иначе! Ему, убийце киевских князей Аскольда и Дира, необходима была сильная варяжская дружина, чтобы отбить охоту у славян отомстить ему за гибель их князей. Точно так он нуждался в не менее сильной славянской дружине, дабы держать в узде прибывших с ним викингов, многие из которых смотрели на Киев как на захваченный у врага город и желали его разграбления. Олегу, желавшему навсегд остаться великим князем Руси, требовался мир между теми; другими, и он избрал для себя роль властителя, котором единственному по силам не допустить войны между полянами и пришлыми варягами. И ему это удалось…
      Ольга сошла с тропинки, обогнула большой куст лещины и очутилась на маленькой полянке, откуда в просвет между двумя деревьями хорошо просматривался Славутич. Здесь, никем не тревожимая, полностью погруженная в свои мысли, не сводя глаз с голубой шири реки, она могла стоять часами.
      Но почему проблема, от которой никуда не мог деться князь Олег, должна преследовать и Ольгу, тем более ее будущих детей? Разве она, славянка и жена Игоря, не имевшего отношения к убийству Аскольда и Дира, ответственна за деяния пришлого рарога Олега? Нет! А потому ей нечего страшиться славян, оттого не нужны ей, великой княгине, многочисленные викинги, мечи которых должны были оградить князя Олега от возможной мести полян. Но попробуй выпроводить из Киева прижившегося здесь Свенельда, рискни запретить появляться без великокняжского дозволения на Славутиче воинственным ватагам всевозможных ярлов, бывших сподвижников Олега и нынешних друзей Игоря! Миром подобная попытка вряд ли увенчалась бы, а вражда, тем паче война между русичами и варягами, была лишь на руку недругам Руси. Значит, нужно было исхитриться избавиться от засилья викингов иным, окольным путем, не зароняя в их умы подозрения и обиды, что надобность в них отпала и они стали лишними на Руси.
      Она нашла такой способ! Нужно как можно больше варягов, как осевших на Руси, так и постоянно навещавших ее, отправить в дальний опасный поход, где, не щадя их, использовать в боях наравне с русичами. Неважно, победой или поражением закончится поход, главное, чтобы в этот поход ушло викингов как можно больше, а возвратилось как можно меньше. Пусть и русичей погибнет столько же, но их дружины наберут на родной земле прежнюю мощь гораздо раньше, чем викинги. И когда былое равновесие в силах нарушится в пользу русичей, можно будет приступить к укрощению честолюбивых замыслов варяжских ярлов. Причем осторожно, исподволь, сталкивая интересы тех, что давно осели на Руси и даже породнились со славянами, и тех, что хотели бы видеть славянские земли легкой добычей во время своих постоянных метаний из Варяжского моря в Русское и обратно.
      В том, чтобы Игорь не вздумал потакать всегдашнему желанию ярлов возлагать основную тяжесть боев на русичей, а викингов использовать лишь в исключительных случаях, и заключалась вторая, не высказанная Ольгой ее просьба к воеводе Асмусу при их последней перед походом встрече. Оставалось надеяться, что Асмус сам догадается беречь родную русскую кровь, тем более что древлянский воевода Бразд, при любых обстоятельствах стремившийся не допустить напрасной гибели своих воинов, будет ему в этом примером. Иногда Ольге приходила в голову пугающая мысль: ей было не столь важно, с победой или без оной возвратится домой Игорь, главное, чтобы с ним оказалось как можно меньше викингов. Тогда, прежде чем они усилятся за счет друзей-наемников из Византии и собратьев с берегов Варяжского моря, в Киеве намного раньше очутятся дружины из русских княжеств. Только после этого, поставив на место невесть что возомнивших о себе при князе Олеге викингов, можно быть спокойной за дальнейшее пребывание на столе великих князей ее мужа…
      – Великая княгиня, дозволь отвлечь тебя от тревожных мыслей,– прозвучал сбоку мужской голос.– Поверь, у тебя нет причин для волнений, хотя заботам, выпавшим на твою долю, не позавидуешь.
      Голос был незнакомым, однако прозвучал так мягко, тихо, так успокаивающе и с таким искренним сочувствием, что Ольгу не испугало появление рядом с ней чужого мужчины. Впрочем, у нее и не могло быть повода для тревоги: оставшиеся на тропе, но не спускавшие с нее глаз гридни-стражники могли позволить приблизиться к ней в безлюдном месте лишь хорошо им известному, не вызывающему подозрений человеку.
      – Отчего решил, что мысли у меня тревожные? – спросила Ольга скорее из необходимости ответить на вопрос, нежели вникая до конца в его суть.
      – Я видел, как уходил от тебя воевода Свенельд, а разговор с ним не может быть для тебя ни легким, ни приятным,– так же тихо и сочувственно ответил незнакомец.
      – Вот как? Почему так думаешь?
      – Великая княгиня, я очень давно и хорошо знаю тебя и воеводу, понимаю положение, в котором сейчас вы оба оказались. Ваши отношения никак не могут быть безоблачными, скорее наоборот.
      – Ты давно и хорошо знаешь меня и воеводу Свенельда? – удивилась Ольга.– Кто же ты, сей знаток?
      Последние слова собеседника всерьез заинтересовали Ольгу, и она, повернувшись, окинула незнакомца внимательным взглядом. Высокий, крепкий мужчина средних лет, удлиненное благообразное лицо, аккуратно подстриженная борода с густой сединой… Длинные волосы ниспадают до плеч, глаза опущены долу, в облике, несмотря на хищный крючковатый нос и узкие губы, читалось смирение… Черное одеяние почти касалось земли, на ногах не русские сапоги, а ромей-ские сандалии, на груди большой медный крест-распятие. Христианский священник, прибывший в Киев из Болгарии еще при князе Олеге вскоре после его похода на Царьград! Прежде Ольга неоднократно видела его с Олегом, позже замечала иногда его черную фигуру во время своих прогулок по саду на соседних тропах, а потому узнала его сразу. Но отчего служитель Христа решил заговорить с ней именно сегодня, почему сразу прикоснулся к самому болезненному для Ольги месту – ее непростым отношениям со Свенельдом?
      – Я человек, который вряд ли известен тебе, великая княгиня, но который хорошо знает тебя. Знает, хотя впервые говорит с тобой. Но разве обязательно самому разговаривать с человеком, дабы постичь его сущность? Разве, длительный срок наблюдая за человеком, слушая его речи, видя его поступки, нельзя проникнуть в его душу, понять ход рассуждений, предугадать возможные действия? И ежели сей человек станет тебе близок по духу и помыслам, разве не оправдано твое желание помочь ему в тяжкую минуту?
      – Ты прав, я не знаю тебя, хотя видела не раз. Припоминаю, что ты явился на Русь из Болгарии и служишь богу ромеев Христу. Как величать тебя?
      – Единоверцы зовут меня батюшкой, отцом Григорием или просто святым отцом. Можешь звать меня как тебе удобнее.
      – Как удобнее? Но ты мне не батюшка и не отец, тем паче святой. Сдается, ты годишься мне, скорее всего, в старшие братья, а потому будь для меня просто Григорием.
      – Григорием? Согласен.
      – Ты сказал, что хорошо знаешь меня, и объяснил, как можно достичь сего, ни разу не разговаривая с человеком. Думаю, что в твоих словах много правды. Но что заставило тебя наблюдать за моими поступками, слушать мои речи, что двигало в твоем желании постичь мою душу и помыслы?
      – Я был дружен с князем Олегом, вернее, он иногда считал полезным выслушать мои советы. Это предоставило мне возможность познакомиться со всем его ближайшим окружением, и ты оказалась единственным человеком, в коем я обнаружил наличие державного ума. Но прежде чем я окончательно убедился в этом, мне долго пришлось к тебе присматриваться.
      – Наверное, ты плохо присматривался к другим людям. Разве глупее меня воевода Асмус, разве может превзойти кто-либо в хитрости и вероломстве воеводу Свенельда? Разве это не черты характера, присущие державным мужам?
      – Нет, великая княгиня. Воеводы Асмус и Свенельд много опытнее тебя, они умны и способны добиваться своего, но их ум и решительность, хитрость и вероломство однобоки, они могут быть полезны лишь военачальникам, но отнюдь не державным мужам. Асмус и Свенельд превосходят тебя как полководцы, однако оба ничто по сравнению с тобой как человекознатцы, как люди, способные предугадать будущее державы, как его творцы собственным умом и деяниями. Водить в бой дружину и торить путь державе, уметь управлять ею по своему разумению – это разные вещи.
      – Ты забыл еще об одном человеке из ближайшего окружения князя Олега. О его наследнике и моем муже – великом князе Игоре.
      – О нет, я не забыл о нем! Твой муж ничем не уступает воеводам Асмусу и Свенельду как воитель, он превзошел их в делах державных, но… Великая княгиня, повторяю – мне известен единственный человек, впитавший в себя державный опыт князя Олега и могущий умело его использовать во благо Руси,– это ты.
      – Ты путаешь две разные вещи. Конечно, я многое могла постичь из опыта князя Олега. Однако судить, по силам ли мне его верно использовать, можно, лишь оценив мое участие в управлении Русью. Но ею после смерти Олега правит великий князь Игорь, а мой удел быть при нем верной и послушной женой, а не вершительницей державных дел.
      За все время разговора по губам Григория впервые скользнула усмешка.
      – Ты несправедлива к себе. Твой муж действительно великий князь Руси, но разве правит лишь он? Обуреваемый ревностью к прежним любимчикам князя Олега, он не допускает их к власти, однако, сам того не ведая, он вынужден делить ее с тем, кто лучше его постиг дело управления державой, глубже проник в тайные помыслы своих подручных. И, самое главное, в ком он не видит своего соперника, а потому беззащитен перед ним. Когда я говорил, что ты единственная, кто впитал весь державный опыт князя Олега, я имел в виду и уже свершенные тобой дела. Например, поход князя Игоря на Хвалынское море.
      Разговор со священником становился все интереснее, и Ольга уже сама хотела его продолжения.
      – Какое отношение к походу имею я, женщина и жена? Поход замыслен великим князем, он же и возглавил его. Так было всегда до князя Игоря, так будет всегда после него.
      – Да, поход возглавил великий князь, но он ли его замыслил? Замыслил именно в том виде, в коем он сегодня свершается? Согласен, что, дабы прослыть храбрым, удачливым воителем и укрепиться на столе великих киевских князей, твоему мужу нужен победоносный поход. Поскольку с Византией и Хазарией у Руси мир, войску следовало отправиться на запад, против ляхов или угров, либо на юг, на Хвалынское море. Прийти к подобной мысли вполне по силам любому военачальнику, тем паче великому князю. Однако план свершаемого похода мог родиться в голове князя, подобного Олегу, либо… либо человека, перенявшего его опыт. В твоей голове, великая княгиня, но никак не твоего мужа,– смело закончил Григорий.
      – Вижу, ты не слишком высокого мнения о моем муже,– заметила Ольга.– Отчего? Объясни, почему он не мог замыслить поход так, как это сделал бы его предшественник князь Олег?
      – Твой муж покуда лишь воитель, но не политик, а походом решаются не только военные, но и политические цели.
      – Разве князья Аскольд и Дир, князь Олег ходили на Царьград только за данью? Нет, основным для них было заключение с империей выгодных для Руси договоров. Точно так великий князь Игорь намерен защитить интересы Руси на Хвалынском море и навсегда отбить охоту у тамошних народов чинить преграды ее торговле на Востоке.
      – Я говорю не об этой, зримой для каждого человека политике, а совсем о другой. Той, которая сейчас для твоего мужа значит гораздо больше, нежели ущемление прав русских купцов на Каспии. Я имею в виду создание условий, при коих его власть на Руси будет незыблемой, а не зависящей от чьей-то чужой воли либо стечения обстоятельств.
      – Не понимаю тебя,– медленно произнесла Ольга.– Объясни лучше, о чем сказал.
      Нет, она прекрасно понимала собеседника! Как и то, что ему в разговоре с ней необходимо было выражать свои мысли порой иносказательно и витиевато, дабы не вызвать гнева великой княгини за не слишком лестные суждения о ее муже. Но неужто сей христианский священник смог так хорошо понять ее характер и проникнуть в тайные помыслы ее души? Ведь ежели это по силам ему, значит, и другим людям? Но, возможно, это совпадение мыслей чистая случайность: у них со священником просто схожий склад ума либо она выдала себя в его присутствии неосторожным поступком или случайно сорвавшимся с языка лишним словом? А может, священник говорит совсем о другом, нежели думает она?
      – Великая княгиня, ты хорошо понимаешь меня,– возразил Григорий.– Сейчас ты желаешь удостовериться, что встретила человека, способного постичь твои сокровенные мысли, которые тебе хотелось бы держать в тайне от всех других людей. Я не враг тебе, а потому мне нечего скрывать. Желаешь, чтобы я подробнее объяснил свои слова? Слушай.
      Григорий зачем-то бросил взгляд на солнце, после чего снова уставился взором на речную ширь.
      – Помнишь, как князь Олег стремился соблюсти равновесие сил между славянской и варяжской частями своей дружины? Отчего, мы знаем оба. Но разве так он вел бы себя сейчас на месте князя Игоря, законного князя Руси, чьи руки не обагрены кровью Аскольда и Дира? Конечно, нет! Он не опирался бы на викингов, опасаясь славян, и не задабривал бы без меры славян, дабы при необходимости укротить желание многих ярлов разграбить Русь. Он сломал бы ненужное теперь равновесие, при котором, не располагая ни одной дружественной для себя силой, он имел две враждебные! Он стал бы главой только русичей, навсегда отодвинув врагов на второй план. Именно подобную цель поставил перед собой тот, кто не просто задумал поход на Каспий, а до мелочей продумал его. Кто привлек к походу не только дружину ярла Эрика, но викингов ярла Олафа и других, менее известных варяжских военачальников? Это сделала ты, великая княгиня, но не твой муж!
      – Да, Олафа и его друзей-ярлов, прежде служившим императорам Нового Рима, позвала в поход я. Но что удивительного в том, что, желая победы русскому войску и славы мужу, я захотела укрепить великокняжескую дружину?
      – Победы своему войску и славы собственному имени не меньше твоего желал и князь Игорь, однако он не решился на чрезмерное усиление войска наемными варягами. Он поступил согласно старым заповедям князя Олега, не понимая, что их время безвозвратно ушло и сегодня надобно действовать совсем по-иному. Зато это прекрасно поняла ты, отчего и собрала в поход на далекий Каспий всех варягов, кого тебе оказалось по силам.
      – По-твоему, я смогла понять то, чего не удалось великому князю? Что же это?
      – Разумение, что ежели князь Олег был в Киеве пришлым рарогом, то твой муж является уже законным русским князем. А потому ему незачем иметь в дружине равновеликие славянское и варяжское начала, ему надобно опираться только на славянскую мощь, усиливая ее по мере надобности наемными викингами. Отныне ни в одной варяжской голове не должна даже мелькать мысль, что они могут быть хозяевами Киева или Руси, им надобно твердым перстом указать надлежащее место – наемные воины либо гости-купцы. И только! Раз и навсегда!
      Ольга слушала собеседника со все возрастающим интересом. Он говорил то, о чем несколько минут назад думала она. Впрочем, она еще не выслушала его до конца. Неужто перед ней человек, чьи рассуждения полностью созвучны ее? Неужто она встретила того, кто также пришел к мысли о необходимости свершения деяний, на которые решилась она? Если это так, зачем боги послали ей сего иноверца? Чтобы он стал ей союзником, или открыто явили недруга, чей ум не менее опасен, чем мечи и секиры викингов Свенельда?
      – Викингам надобно указать их место на Руси? Точнее, их место в сегодняшней Руси, а не при князе Олеге? Но каким образом свершить сие? Да и возможно ли такое? Викинги не понимают слов, они признают лишь силу! Воевать с ними? Великому князю вполне по силам разгромить обосновавшихся на Руси варягов, а что дальше? Викингами кишит Византия, ими полно Варяжское море, каждый год через Русь перекатывается вал викингов с севера на юг и обратно. Неужто они спокойно воспримут весть, что их братьев по крови и ремеслу задумали выжить с Руси? Никогда! Они затаят злобу и станут ждать удобного случая, чтобы обрушиться на Русь и снова захватить Киев, посадив на стол великих князей своего конунга! И горе Руси, ежели она предоставит им такой случай либо ослабнет в борьбе со своими извечными врагами – Византией и Хазарией: нашествия викингов ей не миновать. Вот что значит ссориться с викингами, пригретыми в Киеве князем Олегом и крепко пустившими на Руси свои корни!
      Заключительную часть речи Ольга произнесла быстро, запальчиво, однако разум ее был холоден. Что ответит ей священник? Она сознательно подвела его к черте в разговоре, переступив которую собеседник неминуемо должен был показать, что он собой представляет: человека, полностью постигшего замысел Ольги или только нащупавшего путь к нему.
      – Великая княгиня, ты рассказала, как рассуждает о взаимоотношениях с викингами твой муж Игорь. Уверен, что ты видишь решение этого вопроса совсем по-другому.
      – По-другому? Как?
      – Великий князь прав: осевшие на Руси викинги и их собратья на Русском и Варяжском морях – единое целое, и, начиная борьбу с викингами в Киеве, ты неминуемо вызываешь на бой и их собратьев вокруг него. Значит, чтобы избавиться от варяжской зависимости, великому князю надобно решить две задачи: обескровить викингов так, чтобы они несколько лет не могли представлять серьезной угрозы ни внутри Руси, ни на ее кордонах, и свершить это, не ввязываясь с ними в открытую борьбу. Так?
      – И ты знаешь, как решить подобную задачу? – вопросом на вопрос ответила Ольга.
      – Конечно. Точно так, как задумала ее решить ты, великая княгиня. Я собрал бы в одно войско все дружины ярлов, обосновавшихся вокруг Руси, и отправил их в дальний опасный поход. Когда они, изрядно обескровленные, возвратятся из похода и покинут Русь, я поставил бы Свенельда перед выбором: быть в киевской дружине наемным ярлом, ежели он считает себя викингом, либо обычным воеводой, коли он вздумал навсегда обосноваться на Руси. Зная, что ему ждать помощи не от кого, умный Свенельд наверняка смирил бы гордыню и предпочел остаться воеводой и боярином на Руси, чем снова начинать трудную и непредсказуемую жизнь морского бродяги… Разве не по этому плану свершается сегодня поход на далекий Каспий? Из каждых десяти мечей в великокняжеском войске четыре варяжских, в нем собраны дружины ярлов с Русского и Варяжского морей, и многие из них уже никогда не смогут стать недругами Руси, ибо сложат головы на берегах Хвалынского моря. А когда остатки прежней варяжской силы возвратятся, пусть даже с победой и богатой добычей, Свенельд поймет, что он, вздумай противиться любой воле великого князя, останется с ним один на один, опираясь на поддержку лишь своих наполовину обрусевших викингов. Этот человек воистину знал все! Он не просто проник в ее мысли, он во всем мыслил, как она! Главное теперь определить, кто он – друг или враг?
      – Утверждаешь, что поход вершится по моему плану? Почему? Лишь оттого, что я поддержала просьбу ярла Олафа примкнуть к войску великого князя? А не думаешь, что я могла сделать это по желанию моего мужа или с его согласия? Ярл Олаф пребывал в Киеве на распутье: продолжать путь в Царырад либо вступить в дружину великого князя. Поскольку запретный плод всегда слаще, мой муж не спешил удовлетворить просьбу Олафа, чем все больше разжигал его желание остаться на Руси. Когда же князь Игорь все-таки уступил Олафу, якобы благодаря моему заступничеству, в дружину тут же поспешили вступить еще несколько ярлов, также собиравшихся прежде следовать в Византию. Они рассуждали просто: если великий князь не желает брать в поход лишних воинов, значит, он полностью уверен в его успехе, а сам поход сулит богатую добычу, которой киевский князь не намерен делиться с другими. Разве не могло быть так, как я сказала?
      – Вполне могло,– согласился Григорий.– Но этого не произошло, поскольку подобные рассуждения слишком сложны для твоего мужа. Он учился у князя Олега сражаться с врагами и беречь себя от мнимых друзей, но никак не разбираться в хитросплетениях политики или утруждать себя размышлениями о завтрашнем дне Руси. Зато этим занималась ты, великая княгиня. Причем ты училась не только у князя Олега, а везде, где только могла. Например, лишь ты читаешь книги и манускрипты, что были собраны в великокняжеском тереме покойным князем Аскольдом. А ведь из них можно почерпнуть много того, чему нельзя было научиться у князя Олега либо предшествовавших ему правителей Руси.
      – Тебе известно о библиотеке князя Аскольда? – удивилась Ольга.– Откуда? И отчего тебя это интересует?
      – Я христианин, и мне небезразлична жизнь и судьба первого из киевских князей, принявших веру Христа. Что привело его к нашей вере, что заставило сделать окончательный выбор в решении отречься от язычества? Разве не важно знать сие мне, пастырю киевских христиан?
      – Тебе удалось ответить на свои вопросы?
      – Да.
      – Что же заставило русского князя, внука Перуна, предать веру предков?
      – Разочарование в языческих богах и проникновение в суть христианства. Однако для этого нужно было быть таким, как князь Аскольд,– умным, смелым, не скованным в мыслях, решительным в поступках. Он, как и ты, хотел знать больше других людей, видеть дальше их. Он стремился понять то, чего не было дано большинству людей вокруг него, и полученное знание неминуемо привело его к вере в Христа.
      – Но разве меньше знаний было у его брата князя Дира? Или у князя Олега, коего уже при жизни нарекли Вещим? Отчего же они сохранили верность старым богам?
      – Знание – это оружие, которое человек может направить в любую сторону. Князья Дир и Олег тоже многое знали о Византии и христианстве, но разве пытались проникнуть в державное устройство страны-соседки, понять сокровенную сущность учения Христа? Нет, ибо видели в империи и христианстве своих врагов, а князь Аскольд осмелился взглянуть на них другими глазами – глазами если не друга, то хотя бы постороннего, непредвзятого человека. Ему открылось столь много неведомого прежде, что он осудил свои многолетние заблуждения и принял истинную веру. Оттого, что ты стоишь на пути князя Аскольда, ведущем к познанию истины, я решил подойти сегодня к тебе.
      – Ты хочешь сказать, что я тоже способна предать веру предков? – повышая голос, гневно спросила Ольга.
      – Отнюдь,– успокоил ее Григорий.– Я имел в виду совсем другое. Ты умна, как князь Аскольд, читаешь те же книги, что он, ты женщина и не питаешь личной ненависти к христианству, как русичи-воины, встречавшиеся с ромеями на полях брани. Поэтому именно ты, великая княгиня, можешь понять нас, христиан, и меня, их киевского пастыря, точно так хорошо, как князь Аскольд.
      – Понять? В чем?
      – В том, что киевские христиане не враги Руси. Русь может враждовать с христианской Византией, другими христианскими державами и их владыками, но не с нами, ее жителями-христианами. Этого не могли понять предыдущие князья, может, сие поймешь ты и сможешь убедить в этом своего мужа.
      Ольга рассмеялась.
      – Думаешь, кому-то удастся убедить князя Игоря в том. что христиане его друзья? А может, заодно признать друзьями Руси и хазар-иудеев? Тогда отчего Русь постоянно вынуждена защищаться от них, отчего на ее рубежах из года в год льется русская кровь? Нет, в доброжелательность к Руси Византии и Хазарии не верю даже я, женщина, а потому не собираюсь убеждать в сей нелепице великого князя.
      – Я говорю не о любви Византии к Руси, а о том, что на ней вполне допустимо мирное соседство христиан и язычников, одинаково подданных великого князя. Отчего русичи-христиане должны отвечать за деяния императоров Нового Рима, германских королей, польских князей? Ведь русичи-христиане зачастую даже не видели их в глаза, их нога никогда не ступала на землю христианских держав. Не согласна со мной? – спросил Григорий, заметив в глазах собеседницы насмешливый блеск.
      – Нет. Убеждена, что сейчас христианский Новый Рим желает разгрома войск моего мужа, равно как и поражения другого своего врага, Хазарии, от асиев, печенегов и гузов. Так почему иного должны хотеть и другие христиане, будь они даже русичами или хазарами по крови? Ведь для вас земная жизнь – всего краткий миг, а вечно жить вы собираетесь на Небе, подле своего Христа. Для вас родная земля, родной народ – ничто, для вас главное – принадлежность к вашей вере. Разве не ваши боги изрекли, что для них нет ни эллина, ни иудея? А значит, и русича, хазарина, печенега. Вы, христиане, служите только своему Богу, и никому более.
      – Ошибаешься, великая княгиня. Разве ты не слышала или не читала, что наша вера гласит: всякая власть от Бога. Всякая! Ибо власть владык-иноверцев может посылаться нам, христианам, в наказание за грехи наши или как испытание крепости Христовой веры в наших душах. И наш удел не осуждать земную власть, а подчиняться ей! Это не просто слова, я готов доказать сказанное. Сейчас, великая княгиня, ты ломаешь голову над тем, кто я, проникший в твои замыслы – друг или враг? Так?
      – Я действительно хотела бы знать это. Ибо то, что услышала от тебя, никогда не говорится без умысла.
      – Мой умысел прост – я хочу убедить тебя, что христиане-русичи не враги киевским князьям. Пусть враждуют Русь и Византия – русичи-христиане верны родной земле и своему великому князю. Ты сказала, что мы, русичи-христиане, должны желать поражения войску твоего мужа, ибо Русь – извечный недруг христианской Византии. В таком случае я, пастырь киевских христиан, должен быть на стороне того, кто давно мечтает об ослаблении власти киевских князей. А я, наоборот, пришел предостеречь тебя от его возможных козней, поскольку нам, христианам, нужны покой и мир на Русской земле, дружба и понимание между живущими на ней племенами и верованиями, существующими на ней. Ежели я был бы врагом Руси или ее великого князя, разве открыл бы я перед тобой душу, дав понять, что твои тайные помыслы ведомы еще одному человеку, готовому помочь тебе во имя спокойствия на Руси.
      – Ты хочешь помочь мне? В чем? – притворилась удивленной Ольга.
      – В том, что удручало тебя после разговора с воеводой Свенельдом. Человеком, которого прежде опасался князь Олег, а теперь великий князь Игорь и ты.
      – Великий князь опасается своего воеводы? Отчего бы это? Священник усмехнулся, снова взглянул на солнце.
      – Великая княгиня, если я сегодня открыл душу, ты этого не сделала. Значит, еще не поверила, что я тебе друг. Когда поверишь, мы продолжим сегодняшний разговор; думаю, он будет и о воеводе Свенельде. А сейчас я должен покинуть тебя – паства ждет меня к вечерней молитве. До новой встречи, великая княгиня… ежели пожелаешь ее.
      Григорий опустил голову в поклоне и направился к тропе.
      Ладья мерно покачивалась на слабой, мелкой волне, солнце приятно припекало спину, и Игорь с трудом сдерживал желание закрыть глаза и не слушать голосов сидевших перед ним воевод и ярлов. Однако делать этого ни в коем случае было нельзя – участники воеводской рады должны были думать, что великий князь внимательно слушает каждого из них и в своем окончательном решении обязательно учтет его мнение.
      Как бы не так! Если до Таматархи мысли Игоря были заняты вопросом, на кого обрушить свой удар – на Хазарию или на берега Хвалынского моря, то после Итиль-кела он обдумывал другое – как лучше использовать силы своего войска и способности его военачальников для достижения наибольшего успеха. Своего успеха! Ибо у каждого, кто принимал сейчас участие в раде, было собственное понятие об успехе и неудаче похода. Для викингов мерилом будет служить доставшаяся им добыча, для русских князей и воевод к ней прибавляется заслуженная ими в боях слава, ну и для молодых военачальников, как тысяцкий Олег или сотник Микула, вполне достаточно просто славы и княжьей похвалы. Особняком стояли трое – главный воевода Асмус, полоцкий князь Лют и древлянский воевода Бразд, взаимоотношения которых с великим князем или Киевом были намного сложнее. Однако Игорь не собирался ни уделять им излишнего внимания, ни тем более поступать согласно их советам и пожеланиям. Он намерен вершить в походе собственную волю, а удел всех остальных участников, кем бы они ни были, послушно следовать ей! Следовать, а не давать великому князю советы или вносить свои поправки в его планы! К безоговорочному послушанию воле великого князя он приучит вначале участников этого похода, а затем всю Русь. Так было при его предшественнике Олеге, так будет при нем!…
      Порой громкие голоса либо шум вспыхивавшего время от времени среди участников рады спора отвлекали Игоря от его мыслей, заставляли вслушиваться в речи сподвижников. Ничего особенного, все как обычно: каждый воевода и ярл Желал наибольшей независимости от великого князя и главного воеводы, стремился попасть туда, где полагал захватить самую богатую добычу, доказывал свое исключительное право быть командиром самостоятельных, состоящих из нескольких дружин, отрядов. Игорь, следуя примеру князя Олега, не вмешивался в эти споры: чем больше воеводы и ярлы испортят сейчас между собой отношения, тем спокойнее воспримут любое решение великого князя. Даже обманутые в своих надеждах найдут утешение в том, что соперник тоже не получит желаемого. А соперников на раде было немало: русские воеводы и варяжские ярлы, поляне и подвластные им древляне и полочане, воеводы покойного князя Олега и выпестованные Игорем военачальники его бывшей дружины. Кричите, спорьте до хрипоты, покуда своего решающего слова не скажет он, великий князь!
      А скажет он именно свое слово. Это будет решение, которое приведет его к истинной цели похода. Ему не нужны ни разгром пиратов, ни захват богатой добычи, ни устрашение соперницы – Хазарии.
      Ему надобно совсем иное – слава князя-воителя, затмившего своими деяниями труды предшественников – князей Аскольда, Дира, Олега. Они свершили удачные походы на Царьград? Он совершил такой же на Хвалынское море. Олег, родственник и правая рука Рюрика, ставший по его воле ладожским князем, смог захватить Киев и намного увеличил мощь и пределы Руси? Он тоже раздвинет рубежи Руси, причем там, где не помышляли ни Аскольд с Диром, ни Олег – на Кавказе и Каспии. Византия считает себя хозяйкой Русского моря? Что же, Русь станет хозяйкой Хвалынского моря! Когда сие свершится, Игорь не сравняется со своими покрытыми славой предшественниками, а превзойдет их! Вот для чего приплыл он в эти далекие края, вот для чего оставил за спиной Русское и Сурожское моря, три могучие реки – Сла-вутич, Саркел, Итиль.
      Конечно, он не настолько глуп и самоуверен, чтобы надеяться в результате одного похода отвоевать для Руси место на берегах Хвалынского моря. Он вообще не намерен покорять здешние народы и силой утверждать на берегах Хвалынского моря свою власть. Он поступит иначе, точно так, как некогда князь Олег, явившийся из далекой Новгородской земли и обосновавшийся в чужом для него, рарога, Киеве. Он приплыл сегодня сюда, дабы явить прибрежным народам русскую силу, доказать местным владыкам, что с Русью лучше решать дела миром, а не бранью. Однако подобные мысли не придут в их головы сами, их надобно вколотить туда. И он это сделает. Окрестные народы враждуют с Хазарией и видят в ней самого страшного врага? Он покажет им, что cyj ществует еще более грозная сила – Русь, с мощью которой Хазарии не сравниться. И только от воли прибрежных народов и их владык зависит, кого они обретут в лице Руси – нового страшного врага или могучего союзника, готового защитить их от северных и южных хищников-соседей. Точно такой выбор некогда стоял перед киевлянами: уже имея недругами Византию и Хазарию, вступить в борьбу с пришлыми рарогами и викингами Олега либо вместе с ними противостоять этим извечным врагам. Киевляне выбрали второе – и не ошиблись! Возможно, здешние владыки не столь умны и дальновидны, тогда ему придется подтолкнуть их к принятию нужного Руси решения еще несколькими походами.
      Но главным будет сегодняшний, первый! Его войско обрушится на прибрежные города всей мощью, он предоставит полную свободу викингам, ничем не ограничивая их жестокость и тягу к повальному грабежу. Пусть прибрежные народы узнают, какова сила Руси, а их владыки задумаются, стоит ли иметь столь грозного и беспощадного врага. Нет, Игорь не будет набиваться им в друзья либо предлагать союз против Хазарии – он заставит здешних владык самих просить его о снисхождении к ним и счесть благом покровительство Руси. Он вначале устрашит их, повергнет в ужас и лишь потом, как друг и защитник, обоснуется на каспийских берегах. Князья Аскольд, Дир, Олег мечтали возвратить Руси теплые берега некогда славянского Русского моря, он сделает русскими берега не менее теплого Хвалынского моря. Он свершит то, чего не удалось его предшественникам.
      Сама судьба благоприятствует ему в этом. Занятый войной с мятежными асиями и нанятыми Византией печенегами и гузами, каган Хазарии был вынужден беспрепятственно пропустить русское войско через свои земли, на что вряд ли согласился бы при иных обстоятельствах. Правда, за эту услугу и помощь русскому войску во время его плавания по рекам Саркел и Итиль он запросил половину будущей добычи. Кстати, нужно сделать так, чтобы об этом уговоре стало широко известно окрестным правителям: пусть выбирают, чьим союзником им выгоднее видеть Русь – своим или Хазарии, готовой ради части добычи содействовать русичам и викингам в грабеже и разорении их народов и городов…
      Шум усилился настолько, что в нем возможно стало различить отдельные голоса. Встрепенувшись, Игорь открыл глаза. Так и есть: рада разделилась на две части – славянскую и варяжскую, и только Асмус с Браздом не принимали участия в перебранке. Пожалуй, пришло время включиться в раду и ему, а не делать, как прежде, вид, что внимательно слушает ее участников, принимая к сведению их советы и предложения. Хватит, намудрствовались и наспорились вдоволь, теперь настал черед внимать тому, что решил он, Игорь, и что надлежит выполнять всем присутствующим, по нраву или нет придется им это.
      Игорь, привлекая к себе внимание, громко кашлянул в кулак, начал неторопливо подниматься со скамьи. И тут же вокруг наступила тишина, нарушаемая лишь ударами о борт волн да скрипом весел в уключинах. Встав в полный рост, Игорь обвел взглядом присутствующих и ощутил, как повисло среди них тревожное ожидание. Значит, он не напрасно присматривался к предшественнику Олегу и научился, как должно вести себя великому князю на подобных радах. Надобно позволить всем участникам выговориться до конца, и тогда после взаимных упреков, воспоминаний о мелочных обидах, сведения личных счетов, чем обычно заканчивалось обсуждение общих планов между русскими воеводами и варяжскими ярлами, каждое слово великого князя будет звучать еще весомее, значительнее.
      Игорь вскинул голову, проследил глазами за чайкой, устремившейся мимо ладьи из открытого моря к невидимому берегу, выбросил в направлении ее полета руку.
      – Воеводы и ярлы, там – крепость Дербент, крайняя южная оконечность хазарских земель. По уговору с каганом мы обязались не трогать его подданных и не причинять вреда их имуществу. Хотя…– он усмехнулся,– мы не позарились бы на подданных кагана и без уговора, ибо там, где прошли его сборщики налогов, рассчитывать на добычу нечего. Но Дербент – это и крайняя северная точка владений кавказских мусульман и албанских христиан, с которыми мы не заключали никаких уговоров. Не заключали и не заключим, ибо тому, кто поднял оружие на русича или викинга, их братья отвечают тем же! На этом море была пролита кровь русских купцов и их спутников-викингов, и мы принесли их убийцам свою месть! До сегодняшнего дня на этих берегах была власть разных владык: персидского шаха и арабского халифа, властителей Аррана, Джиля, Табаристана, Джорджа-на и прочих ханов и беков. Отныне на Хвалынском море от Дербента до берегов Хорезма на востоке и до побережья Мазендарана на юге одна власть – наша!
      Среди слушателей возникло оживление, от взгляда Игоря не ускользнуло, как подался к нему всем телом ярл Эрик, как сжались до белизны губы полоцкого князя. Что, не дождетесь самого важного для вас – кого, куда и с какой целью направит великий князь? Сейчас узнаете!
      – Ярлы Эрик и Олаф! Ваши драккары бороздили многие моря, храбрость ваших викингов знают Европа, Африка, Малая Азия. Однако ваших драккаров не видели берега Хвалын-ского моря, отвага ваших викингов неведома воинам арабского халифа и персидского шаха. Ярл Эрик, покажи племенам и владыкам Джиля, Аррана и Табаристана, что такое викинги. Ярл Олаф, пусть то же самое сделают твои викинги в Мазендаране и Дейлеме. Полоцкий князь Лют, тебе надлежит отправиться в землю Джорджанскую и взять на копье город Абисекуп! Главный воевода Асмус, ты одинаково искусен в сражениях на воде и суше, а потому твоих воинов ждет в стране Ширванской город Ардебиль, лежащий в трех днях пути от моря. Воевода Бразд, тебе с тысяцкими Олегом и Сфенкелом велю остаться при мне и подчиняться лишь моим приказам. Воеводы и ярлы, я молвил свое слово! Доколе оно не стало приговором великого князя и законом для вас, готов выслушать каждого, внять его мудрому совету или уважить просьбу. Жду вас, братья и боевые друга!
      Скрестив на груди руки, Игорь наблюдал за вмиг оживившимися, заговорившими соратниками. Никто и не думал подходить к нему. Ярлы Эрик и Олаф потому, что услышали сейчас то, о чем не смели и мечтать: великий князь разрешил им действовать самостоятельно, без присмотра своего воеводы либо одного из князей земель. Князь Лют также не мог быть в обиде: при памяти Игоря князь Олег, зная нелюбовь полочан к Киеву, ни разу не доверял их князьям или воеводам командование крупными частями своего войска, а на сей раз князю Люту, дабы воевать Джорджанскую землю и штурмовать Абисекуп, предстояло получить под свое начало, помимо полочан, и других русских воинов.
      Удивляло лишь поведение Асмуса: Игорь был уверен, что тот, как главный воевода, рассчитывал находиться при великом князе и наравне с ним командовать всеми отрядами. Но за время плавания он так наскучил Игорю своими советами и поучениями, что ему при виде главного воеводы иногда хотелось даже выпрыгнуть за борт. И еще по одной причине не нужен он был подле Игоря. Всякая одержанная с ним победа неминуемо будет объяснена его умением и опытом, чего не случится с такими помощниками, как воевода Бразд с тысяцкими Олегом и Сфенкелом. Правда, Бразд не меньше Асмуса искушен в воинском деле и известен своей хитростью, но он Древлянин, а потому никто не станет превозносить его как рьяного радетеля интересов Киева и его великого князя. Зато наличие таких помощников, как Бразд с тысяцкими Олегом и Сфенкелом, позволит Игорю в случае поражения свалить вину на них: тысяцкие из-за молодости и неопытности не оправдали его доверия, а что касаемо Бразда, то… когда и какой древлянин желал добра полянам и киевскому князю?
      Подождав еще немного, Игорь громко произнес:
      – Воеводы и ярлы, вы слышали мое слово, теперь оно стало приговором великого князя. В полночь каждый из вас отправится в указанную ему сторону, а я останусь близ земли Ширванской. Там, у берегов Нефата(Земля Нефата (Нефтяная земля) – район нынешнего Баку.), на островах Нарген, Дуванной и Була(Остров Нарген расположен в 6 километрах от бакинского берега, остров? Дуванной и Була – в 18 километрах.), будет наше главное пристанище. Туда вы станете отправлять захваченную добычу, там каждые три дня я буду ждать гонцов с вестями от вас, дабы в случае надобности оказать подмогу. Да помогут нам наши боги, да покровительствует нам Небо!…
      Едва дождавшись завершения рады, ее участники поспешили к своим дружинам, и лишь Асмус не тронулся с места. Как главный воевода, он сидел по правую руку Игоря и, когда тот сделал попытку встать со скамьи, придержал его за плечо:
      – Погоди, великий князь. Дозволь слово молвить.
      – Внемлю тебе, главный воевода.
      – Не мне требовать от тебя ответа, великий князь, но объясни, отчего отправил ярлов Эрика и Олафа одних, без нагляда русского воеводы? Ведь только его присутствие удерживает викингов от проявлений своей неуемной ярости, пролития невинной крови, излишних разрушений. Всего того, что вызывает у народа, подвергнувшегося нашествию, ненависть к пришельцам и еще долго заставит считать их детей и внуков своими недругами. Разве мы явились сюда наживать новых, ненавидящих Русь врагов, а не покарать морских разбойников, грабивших наших купцов?
      – Конечно, покарать разбойников. Но где ты их сейчас сыщешь, главный воевода? Думаешь, они ждут наших воинов в своих логовах на островах? Нет, они разлетелись из разбойничьих гнезд сразу, как только прослышали о появлении наших ладей в Хвалынском море. Знаешь, где они сегодня?
      – Да, ибо ведаю, что такое здешние разбойники. Это прибрежные племена, не желающие трудиться на земле и презирающие ремесло купца, а живущие грабежами на горных дорогах и морских караванных путях. Посему разбойники обитают сегодня не на островах-прибежищах, а укрылись в своих селениях, где дождутся нашего возвращения домой и вновь примутся за прежнее.
      – Не примутся! Я намерен уничтожить не только тех разбойников, что грабят сейчас, но и тех, кто наставлял их на сей путь, и тех, кто перенимает сегодня их опыт, дабы грабить завтра. Чтобы обезопаситься от волков, надобно уничтожить весь выводок. Вот почему ярлы и воеводы испепелят все разбойничьи селения и города, вот почему они искоренят всех разбойников – вчерашних, сегодняшних, завтрашних. Смерть должна настигнуть всех в волчьей стае – матерых волков и подрастающих волчат! Ежели грабежом занимается один человек – голову рубят только ему, ежели разбойничают несколько – карают всю шайку, но ежели грабежом промышляет целое племя – кара обрушивается на все племя. Таков закон русичей.
      – Согласен, великий князь. Но ты отправил отряды не только против прибрежных племен-разбойников, но и к персидскому и арабскому побережьям. А тамошние народы живут как раз торговлей, а не грабежом. Чем они провинились перед Русью? Зачем желаешь сделать из них врагов, почему хочешь, чтобы они прокляли русское имя? А каково будет нашим купцам вести здесь торговлю после разрушений и кровавых побоищ, учиненных викингами? Думал об этом?
      Вот таким ты и нужен был князю Олегу, русский воевода Асмус – прямой, открытый, говоривший в глаза то, что думал. Потому что только на такого человека с распахнутой настежь душой мог положиться князь Олег в своем противостоянии вероломному Свенельду, лживому Эрику с их приспешниками. Но ты не нужен Игорю, ибо он не пришлый ра-рог, а законный русский князь, а на твое место в дружине подросли преданные Игорю его воспитанники Микула, Олег, Рогдай. А потому он не намерен терпеть ни твоих замечаний, ни тона, которым разговариваешь с великим князем. И он укажет тебе твое сегодняшнее место. И немедля.
      – Главный воевода, не тебе печься о купцах,– процедил сквозь зубы Игорь.– А вот почему тебя страшат недруги с берегов персидского шаха и арабского халифа, уже занятно. Опасаешься, что они явятся с ответным походом под стены Киева? Не думаю, что подобный поход им по силам, так что можешь спать спокойно. А еще лучше – готовь своих воинов к походу на Ардебиль, ибо Дивдад, правитель земли Ширванской, слывет знатным полководцем и не уступит город без боя. Да поможет тебе Перун!
      – Пусть не оставит он без своей защиты и тебя, великий князь,– холодно произнес Асмус, понимая, что разговор окончен.– Дозволь отплыть к дружине?
      – Плыви. И жду тебя с радостными вестями на островах у Нефата…
      Расставшись с главным воеводой, Игорь направился к кормовому возвышению, на котором его поджидали Бразд с Микулой и Сарычем.
      – Небось завидуешь князю Люту и воеводе Асмусу, что отправились в набеги? – поинтересовался Игорь у Бразда.– Их будущей славе и добыче?
      – Нет, великий князь. Поляне и древляне настолько близкие соседи, что никогда не забывают друг о друге. Мыслю, что у тебя обязательно сыщется дело и для меня.
      Вот такой ты всегда, древлянский воевода, увертливый как налим: и ответил будто бы на вопрос, и ничего не сказал по существу. Но Игорю сейчас вблизи себя как раз и нужны такие хитрые и изворотливые люди, а место прямодушных Асмусов на полях брани с властителем Ширвана Дивдадом.
      – Верно, сыщется. Скажи, воевода, что известно тебе о берегах Нефата, близ которых нам с тобой предстоит обосноваться?
      – Нефат – значит Нефтяная земля. Нафта, или нефть,– горючая жидкость, которую ромеи используют при изготовлении «греческого огня», коим сжигают недругов на суше и море. Нафту главным образом добывают из глубоких колодцев, однако встречается она и в горных ключах, отчего их вода непригодна для питья. Городов на берегах Нефата нет, имеется лишь несколько жалких селений, где обосновались добытчики нафты. Острова близ Нефата обычно кишат разбойниками, однако сейчас, мыслю, они покинули их вместе со всем своим добром.
      – Теперь послушай, что сообщит о Нефате он,– кивнул Игорь на Сарыча.
      – Воевода рассказал о Нефате все, что знает об этой земле каждый чужеземец или проплывающий мимо караванщик,– заговорил Сарыч.– Я же добавлю то, что стало известно мне после того, как я дважды сражался в здешних местах с пиратами и один раз с кораблями владыки Мазенда-рана. Да, здесь из земли, а иногда в горах из расщелин сочится черная, вязкая жидкость, которая горит даже в воде и называется нафта. Она охотно покупается ромеями, и для ее добычи роются глубокие колодцы, рядом с которыми возводят свои селения копальщики колодцев и черпальщики нафты. Однако мужчин в этих селениях втрое-вчетверо больше, нежели требуется работников при нафтовых колодцах. Кто эти лишние мужчины? Разбойники, которым легче прожить на берегу рядом с питьевой водой и лесной дичью, нежели на пустынных островах, но которые по первому сигналу готовы сесть в укрытые в тайных бухтах суда и отправиться либо на подмогу своим собратьям по ремеслу на острова, либо на встречу купеческого каравана. Но главное предназначение обитающих в селениях разбойников совсем другое – в тайниках, устроенных в старых колодцах-черпальнях нафты, под их защитой хранится захваченная пиратами самая ценная часть добычи. Ну кому придет в голову нападать на нищие селения или искать что-либо в грязных, провонявших нафтой жилищах, тем более в готовых каждую минуту обвалиться старых колодцах? Этого не делали ни разу ни другие пираты, враждующие со здешними, ни воины-ширванцы со сторожевых кораблей.
      – А если бы такая мысль все-таки пришла кому-нибудь в голову? – прищурился Бразд.– Например, мне. Что должно было случиться тогда? Как понимаю, местные разбойники не глупее меня, коли решили держаться не скопом, а разделиться на островных и береговых и держать самую ценную добычу подальше от своего основного становища. Уверен, что они позаботились о том, чтобы их добро не угодило в чужие руки и в случае, если некие умники вздумают обшарить жилища нафтодобытчиков, а заодно все колодцы в округе.
      – Ты прав, воевода, пираты не намерены расставаться со своими сокровищами ни при каких обстоятельствах, а потому предусмотрели оба случая, когда им может угрожать враг. Если он явится в селения с суши, береговые пираты переправят сокровища из тайника-колодца к товарищам на острова, ежели противник нагрянет с моря, сокровища перекочуют из старого тайника в новый, расположенный в какой-нибудь пещере либо непролазной лесной чащобе. На последний случай пришлые разбойники-нафтодобытчики изучили окрестности не хуже, чем когда-то родные места.
      – Ты назвал разбойников-нафтодобытчиков пришлыми? – удивился Бразд.– Я слышал, что разбоем промышляют большинство горных племен и мужчины отправляются на грабежи караванов прямо из дома, словно на пахоту или на охоту. Разве это не так?
      – Это так, воевода, многие прибрежные племена действительно ничем другим не занимаются, как грабежом. Вся береговая полоса поделена между разбойничьими племенами, и горе чужаку, вздумавшему заниматься в их владениях тем же. Но есть места, где никто постоянно не живет, куда из-за отсутствия хороших бухт или питьевой воды редко пристают корабли, поэтому здесь не возбраняется селиться чужакам. Одно из таких мест – Нефата, но местные пираты недолюбливают пришлых соперников по ремеслу, отчего между ними постоянная вражда.
      – Теперь мне многое прояснилось,– сказал Бразд.– Значит, пираты Нефата одинаково опасаются стражников владык Ширвана и Мазендарана и своих же местных собратьев по разбою. Но тогда я не пойму, каким образом мы собираемся захватить их сокровища. Захватить селения одновременно со стороны гор и моря? Но сокровища могут быть столь искусно спрятаны в колодцах, на их дне в остатках нафты, в подземных лазах, выкопанных в стенках колодцев, что их невозможно будет отыскать. Да их попросту можно засыпать в колодце-тайнике, дабы после нашего ухода раскопать и вновь стать их обладателем. Именно так я и поступил бы на месте разбойников. Не думаю, что их вожаки глупее меня.
      – Они не глупее тебя и действительно хранили сокрови-ща так, как ты только что сказал. Однако это было раньше, но не сегодня.
      Бразд улыбнулся.
      – Раньше – это когда? Во времена, когда к ним за добычей нагрянул ты с дружками? И наверное, ваш поход был успешным?
      – Да, мы ведь тоже знали свое дело неплохо. Кстати, дабы нам легче было вести разговор, скажи, с кем сейчас, по-твоему, ты беседуешь?
      – Великий князь сказал, что ты – казак Сарыч, согласившийся нам помочь,– отводя от Сарыча глаза, ответил Бразд.
      – А что ты знаешь о казаках? Приходилось ли встречаться с ними до меня?
      – Нет, хотя я не раз слышал и о дунайских берладниках, и о саркелских бродниках. Знаю лишь, что казаки – вольные люди, не желающие никому подчиняться и промышляющие раз… живущие благодаря умению владеть оружием. Но, скажу честно, не понимаю, как может казак, пуще всего ценящий волю, стать помощником великого князя, держащего в своих руках столь ненавистную казакам власть.
      – Воля – слишком дорогая вещь, и существует много желающих отобрать ее у человека. Чтобы не расстаться с ней, волю нужно защищать. А для всякой защиты, как ты знаешь сам, воевода, потребны железный порядок и послушание. Вот и получается, что вольному человеку, дабы сберечь волю, надобно уметь подчиняться и блюсти законы, которые он же и установил для своего блага и сохранения. Так что я сегодня при великом князе не потому, что променял свою волю на его милости, а оттого, что послушен приказу своего казачьего братства и чту его законы. Мудрено, воевода?
      – Нисколько. Но давай возвратимся к нефатским пиратам. Точнее, к твоему первому знакомству с ними.
      – В ту пору я был не казаком, а именно тем, кем ты поначалу хотел назвать меня – разбойником. Прослышав о скрываемых в селениях сокровищах, наш отряд напал на селение с моря и суши. Хотя мы искали тайник на совесть, обнаружить его не удалось, и мы решили развязать языки пленникам. Может, не все из них знали о тайнике, может, нам поначалу попались самые крепкие духом пираты, но первые полтора-два десятка пленников молчали. Мы рубили их на части, жгли на костре, распинали на деревьях – они были немы как рыба. Но когда мы с трех очередных содрали кожу и стали варить их в морской воде, один из них заговорил. Знаешь, где оказалось сокровище? В двух бурдюках, горловины которых были накрепко прошиты воловьими жилами и залиты по шву слоем воска. В одном хранились цветные каменья, в другом – золотые диргемы. А где скрывались бурдюки? На дне старого, заброшенного колодца под слоем просочившейся из стен нафты и дождевой воды. Но прежде бурдюки лежали в нише, устроенной в одной из стен колодца, и в случае опасности их следовало доставить либо на один из островов к дружкам береговых пиратов, либо в горную пещеру, если бы угроза исходила с моря. Лишь наше внезапное нападение со всех сторон заставило пиратов утопить на время сокровища в колодце-тайнике. Однако Ичкер учел эту ошибку и решил больше не повторять ее.
      – Кто такой Ичкер? – насторожился Бразд.
      – Нынешний главарь всех разбойников Нефата. Раньше он предводительствовал над пиратами одного из островов близ побережья, а после гибели прежнего главаря занял его место. Сам Ичкер из дальних горных племен, обосновавшихся рядом с народом лазгов и славящихся тем, что у них мужчины от младенцев до седых старцев не знают иного ремесла, кроме разбоя. Но Ичкер сумел прослыть разбойником даже среди разбойников-сородичей, за что был изгнан из родного края. Так он очутился на берегах Нефата и вместо горного разбойника стал морским. Храбрости и ума ему не занимать, поэтому он хранит свои сокровища иначе, нежели его предшественник.
      – Как же?
      Игорь внимательно прислушивался к разговору Бразда с Сарычем. И вовсе не потому, что его занимали подробности прежней жизни казака или детали предстоящего нападения на притон нефатских пиратов. Его интересовало само поведение Сарыча во время беседы с Браздом, полнота и содержание его ответов, задаваемые им самим вопросы. Он должен был самым доскональным образом изучить Сарыча, составить о нем безошибочное мнение. Умен Сарыч или глуп, отважен или труслив, можно ему доверять или нет – это были не праздные вопросы для великого князя, ибо казаку в его планах предстояло сыграть роль куда более значимую, нежели быть проводником-наводчиком в захвате пиратских сокровищ. Игорь собирался посвятить Сарыча в святая святых своих замыслов, доверить ему собственную жизнь.
      Правда, прежде чем окончательно довериться казаку, он собирался проверить его в деле при нападении на пиратов Нефата. Но одно дело – быть простым проводником по уже хоженным местам, когда нужна лишь зрительная память, и совсем другое – проникнуть в неведомые края, когда прежде всего требуются сообразительность, находчивость, умение преодолевать любые преграды. А говоря короче – любой ценой добиваться поставленной цели, не подвергнув при этом опасности жизнь великого князя, который будет одним из участников похода, в котором Сарычу предстоит быть проводником. Но при познании человека важную роль играют не только собственные впечатления о нем, но также мнение других людей, тем более таких опытных и наблюдательных, как воевода Бразд.
      Вот почему великий князь не хотел ограничивать беседу казака и древлянина, вот почему прислушивался к ней с куда большим вниманием, нежели к речам воевод и ярлов на недавно закончившейся раде.
      – Ичкер прежде всего принял меры, чтобы о местонахождении тайника знало как можно меньше людей, причем если бы враг захватил селения, никто не должен был в них оставаться. Затем он решил не спасать сокровища на островах, а перебрасывать их в горы. Все, кто связан с сокровищами, забрав их, покидали селение по длинному подземному ходу, ведущему в горы прямо из колодца с тайником. Подземный ход в конце раздваивается, и оба выхода постоянно находятся под присмотром тайных разбойничьих дозоров. Так что как и откуда ни нападай на селения, сокровищ Ич-кера нам не видать,– подвел итог своей речи Сарыч.– На сей раз надобно действовать другим способом, который разбойники не смогли предусмотреть.
      – Откуда тебе ведомо, как Ичкер хранит добычу и коим образом намерен спасать ее в случае опасности? – поинтересовался Бразд.
      – У него был давний друг, командир шайки на одном из островов близ Нефата. Однажды он и его.поди крепко перепились после удачного нападения на караван. А ночью к острову тихонько подплыли пираты из прябрежного горного селения, вначале перебили спящих пьяных дозорных, а затем и всю шайку. Случайно избежал гибели лишь вожак. Что ему оставалось делать после спасения? Возвращаться к Ичкеру? Но после уничтожения шайки и потери добычи его наверняка предали бы смерти. Пристать к другим пиратам? Но все пришлые разбойники подчинялись Ичкеру, а местным разбойничьим племенам он был не нужен. Бот и пришлось ему перебираться в хазарские степи, и волею судьбы он оказался вначале в долине Злых духов, а позже прибился к атаману Казаку. Сокровища Ичкера не давали ему покоя, он звал Казака отправиться за ними, но… У нас не было ни столько людей, чтобы сразиться с Ичкером, ни ладе! дабы достичь Нефата, а прошлой осенью и самого бывшего пирата не стало – стрела буртасского стражника пробила ечу горло. Но что не досталось ему, должно достаться нам.
      – Не имею ничего против. Но не маловато ли знал бывший вожак, чтобы помышлять о захвате добра Ичкера? Селений нафтодобытчиков на берегах Нефаи несколько, колодцев еще больше, и из каждого может вести в горы подземный ход. Чтобы отыскать выходы из него, не хватит всего великокняжеского войска.
      – Зато должно хватить нашего с тобой ума, воевода. Я говорил, что беглый вожак был другом Ичкера и тот доверял ему– Поскольку его шайка обитала на острове, в тайну ко-лодца с ходом он посвящен не был, однако Ичкер дважды, когда тот приходил на берег, назначал его с тройкой вернейших людей в точные дозоры. Первый раз с двумя из них он лежал в горной расщелине и наблюдал за руслом высохшего ручья, второй раз из крошечной пещерки с теми же пиратами следил за козьей тропой, сбегающей в глубокое ущелье. Когда вожак будто случайно поинтересовался у старшего другой тройки, что поручал Ичкер им, оказалось, что они оба раза занимались тем же, что и он. Разница заключалась в одном: когда вожак лежал в расщелине, другая тройка наблюдала за козьей тропой, а когда он сидел в пещере, эта троица следила за руслом высохшего ручья. Не интересно ли, воезода?
      – Интересно, ибо наводит на мысль, что один выход из подземного хода где-то подле высохшего ручья, а второй у козьей тропы близ ущелья. Но сколько в окрестных горах высохших ручьев и козьих троп? Не счесть!
      – Верно. Но, если помнишь, я говорил, что Ичкер – умный человек, поэтому у него вряд ли могли оказаться в друзьях глупцы. Беглый вожак, сразу смекнув, куда и зачем их ставили в дозор, припомнил, что слева от того места, где они лежали в дозоре, находилась высокая седловидная гора. Когда в очередной раз он очутился на берегу, то узнал эту гору близ одного из селений. Такая гора была одна во всей округе! Помимо селения у ее подножия на двух склонах были разбросаны юлодцы для черпания нафты, часть из которых была давно заброшена. Конечно, вожака с его людьми отправляли в дозор совсем из другого селения и кружным путем, но на то он и Ичкер, чтобы не доверять самым близким друзьям! Что молвишь теперь, воевода?
      – В моих родных краях нет горных троп и ущелий, поэтому я с удововствием посмотрю, что это такое. Особенно близ упомянутой тобой седловидной горы. Но лишь после того, как мы надежно обложим ее со всех сторон, а наши высадившиеся с ладей воины заставят хранителей сокровищ воспользоваться подземным ходом. Сколько воинов потребуется, дабы перарыть все отходы, а также при необходимости выдержать бой с береговыми разбойниками?
      – Четырех-пягги сотен вполне хватит.
      – Столько же надобно и для нападения на селение с моря. Значит, полутора тысяч дружинников достаточно, даже учитывая возмошую встречу со всем воинством Ичкера. Но, может быть, сегодня Ичкер отказался от тайника в селении, а укрывает сокровища в горах?
      – В горах полно лишних глаз. Ведь селения нафтодобытчиков лепятся ближе к морю, стоят рядом с берегом, к которому пристают покупатели нафты. А чуть дальше в горах уже живут местные племена, которым известен в горах каждый камень, ручей, пещера, ущелье. К тому же в прибрежных горах укрывается множество всякого сброда и преступников, желающих быть подальше от владык Ширвана и Аррана, на землях которых их ждет тюрьма или топор палача, и мечтающих убраться отсюда подальше на первом появившемся корабле.
      Конечно, схоронить клад где-либо в горах раз и навсегда можно, но ведь он предназначен вовсе не для того, чтобы покоиться в земле либо среди камней. Это общая добыча всех пиратов, самая ценная ее часть – драгоценные камни и золото, из-за которых среди разбойников и их главарей часто возникают споры и даже кровавые стычки. Под началом Ич-кера больше десяти шаек, так что клад пополняется почти каждый день. К тому же выдается доля тем, кто пожелал расстаться с разбойным ремеслом либо уходит от Ичкера к другому главарю, а также покончившим с прежним промыслом из-за болезней или увечий. Подобных случаев тоже немало. Вот и получается, что к тайнику, будь он укрыт в горах, пришлось бы наведываться слишком часто, а это значит, что рано или поздно он оказался бы обнаружен. Нет, воевода, в тайнике-колодце среди своих и под надежным приглядом держать клад куда безопасней,– уверенно заявил Сарыч.– Теперь о тех воинах, которым предстоит окружать гору. Им следует пристать к берегу самое меньшее на двое-трое суток раньше, нежели их товарищи появятся у Нефата. Пристать надобно подальше от селений, дабы выйти к горе кружным путем. Идти придется медленно, осторожно, минуя тропы и обходя селения горцев, дабы весть о нашем отряде не достигла разбойников Ичкера раньше нас самих.
      – Наша полутысяча отправится к Нефату сегодня в полночь, остальные ладьи покинут великого князя через трое суток. Как действовать сообща обоим нашим отрядам, обговорим с моими сотниками в дружине,– сказал Бразд и повернулся к Игорю: – Великий князь, коли тебе нам больше нечего сказать, дозволь возвратиться к воинам.
      – Возвращайся. В набег на Нефат можешь взять дружинников столько, сколько сочтешь нужным. Но учти, что после разгрома разбойников Ичкера сотник Микула с Сарычем на пяти ладьях отправятся на новое задание. Тебе же надлежит плыть ко мне на острова…
      Очевидно, Сарыч не вызвал у Бразда подозрений, и тот доверил ему судьбу набега своей дружины на берега Нефата. Но древлянский воевода и здесь остался сам собой – с казаком он отправился сам, то ли не до конца доверяя ему, толи предпочитая осуществить самую ответственную часть плана самолично. Для Игоря это было не столь важно, самое главное – чем увенчается набег на Нефат и как проявит себя при этом Сарыч. Путь до Нефата не столь далек, захват сокровищ не потребует много времени, и великий князь через несколько суток будет знать о Сарыче куда больше сегодняшнего…
      Воевода Бразд возвратился к Игорю вечером третьего дня после прибытия русичей на острова близ нефатского побережья. Вначале о появлении в море древлянских ладей великому князю сообщили дозорные, затем просьбу Бразда о встрече с Игорем передал сотник великокняжеской стражи. По тому, что Бразд не пожелал явиться к нему сразу же, а предпочел встретиться поздно вечером, Игорь догадался, что воевода возвратился с добычей. Причем с богатейшей, ибо счел излишним показывать ее пронырливому и вездесущему хазарскому купцу Хозрою, приставленному каганом к русскому войску для подсчета захваченной добычи, чтобы не оказаться обделенным при ее дележе.
      Хитер и дальновиден древлянский воевода, являя великому князю прежде всего свою заботу о его благе, а не о собственной славе! А ведь тот же Асмус обязательно препроводил бы привезенную добычу в шатер Игоря со всей возможной торжественностью и на виду всех дружинников, показывая свою удачливость и приумножая старую славу новой. Видно, само Небо подсказало ему мысль оставить при себе вместо Асмуса Бразда!
      Бразд пришел, когда на остров плотно легла непроглядная южная ночь. Воеводу сопровождали четверо воинов, которые, несмотря на духоту, были в плащах. Отвесив великому князю поклон, Бразд указал воинам на скамью у входа в шатер, и те, отбросив в стороны полы плащей, положили на нее два кожаных мешка. Сделав свое дело, дружинники тут же вышли, а Бразд, не спеша развязав с помощью кинжала горловины мешков, наконец-то подал голос:
      – Великий князь, на берегах Нефата разбойников больше нет. Я… твои воины вначале разбили их в морском бою у островов, затем в сражении на суше. Прими добычу, принадлежащую тебе по праву победителя и великого князя.
      Взяв со стола бронзовый трехсвечник, Игорь подошел к лавке, склонился над мешками. Один доверху был наполнен золотыми диргемами, второй примерно на две трети – цветными каменьями. Игорь не задержал взгляда на золоте – золото всегда есть золото, блести оно воеводской гривной на шее, сверкай украшениями на ножнах меча, мерцай кругляшами-монетами в мешке. Зато от второго мешка он не смог отвести глаз: кольца и перстни с каменьями, диадемы и ожерелья, броши и серьги, пригоршни неоправленных камней сверкали всеми цветами радуги, властно притягивая к себе взгляд и заставляя забыть обо всем остальном. Сунув руку в горловину и погрузив ее по локоть в драгоценности, Игорь принялся шевелить их, и камни засверками уже по-другому. Вдруг что-то ужалило палец. Вынув руку, Игорь осмотрел больное место, однако ничего похожего на укол не обнаружил. Наверное, показалось.
      Он снова сунул руку в мешок, начал медленно пропускать камни между пальцами, то поднимая свечу, то опуская, то отводя ее вправо или влево, отчего камни каждый раз искрились либо полыхали огнем по-новому. И снова нечто ужалило уже ладонь. Нет, это был явно не укол – ладонь обдало ледяным холодом, будто он опустил ее в снег или в прорубь. И вновь Игорь не обнаружил на ладони ничего. Возможно, опять почудилось. Впрочем, пора вспомнить, что он в шатре не один, поэтому негоже ему, великому князю, играться с камнями, словно малому дитю с цацками.
      – Знатная добыча,– сказал он, проходя к столу и ставя на него трехсвечник.– Половина ее твоя и твоих воинов, воевода.
      – Нет, великий князь, вся сия добыча твоя. Можешь распоряжаться всем золотом и самоцветами по своему разумению.
      Ответ Бразда поверг Игоря в изумление.
      – Не понимаю тебя. Твои дружинники пролили за это золото и каменья свою кровь, значит, это их боевая добыча. Отчего ты хочешь лишить их ее? Разве тебе не ведомы законы русичей?
      – Они мне ведомы, однако от этой добычи велит отказаться наш волхв. Боги открыли ему, что золото и камни уготованы не нам, древлянам, и должны быть полностью переданы в твои руки.
      – Он тебе не сказал, отчего боги решили позаботиться обо мне? – с улыбкой спросил Игорь.– Моему волхву о подобных вещах они что-то не пророчат. Может, нам поменяться ими?
      – Я верю своему волхву,– по-прежнему серьезно ответил Бразд.– В первую же ночь нашего пути к берегам Нефата боги сообщили ему, что нас ждет богатая добыча, однако она не наша. Когда же мы завладели пиратскими сокровищами, Небо подтвердило, что в наших руках чужие сокровища и нас не минет кара, ежели мы позаримся даже на малую часть их. Ибо эти сокровища посланы в мир живых из мира мертвых, и мы должны лишь передать их тому, кому они предназначены.
      – Воевода, я совсем не понимаю тебя! Объясни толком, что наплел твой выживший из ума волхв!
      – Боги сказали, что добыча не захвачена, как надлежит, в бою, а сама проследовала в наши руки из подземного мира. И это так, оба мешка попали к нам без всякого труда, мы не заплатили за них ни каплей своей крови. Зато на них и тех, кто их нес и сопровождал, была кровь земли – нафта. Подземный мир, мир мертвых, сам отдал нам сокровища, щедро окропив их своей кровью. Но так в мире живых не бывает: чужие богатства воин добывает в бою, а чужая кровь неразрывно связана со своей. Вот почему волхв запретил нам даже смотреть на то, что послано из подземного мира тебе, великий князь.
      – Почему мне?
      – О сокровищах и подземном лазе знал бывший друг Ич-кера, но они оказались недосягаемыми для него. Это стало известно атаману Казаку и Сарычу, но и они были лишены возможности завладеть ими. Это удалось лишь тебе, находившемуся дальше всех от Нефата и узнавшему о них последним. Такие вещи не бывают случайными, это воля богов: сокровища не смог удержать Ичкер, в руках коего они находились, не могли захватить люди, служившие цепочкой, по которой весть о сокровищах должна была прийти к тебе. Богатства были предназначены тебе, великий князь, и дождались именно тебя.
      Бразд говорил с такой убежденностью, что Игорь решил не спорить больше на эту тему. Да и зачем: если древляне вздумали отказаться от своей части добычи, нужно ли навязывать ее им силой? Боги велели всю добычу отдать киевскому князю – что ж, он готов принять ее. В таком случае пора прекращать разговор об этом и переходить к тому, что волновало Игоря куда больше.
      – Воевода, ты сказал, что добыча досталась вам без единой капли своей крови? Неужто разбойники не защищали ее?
      Бразд внимательно посмотрел на Игоря, опустил глаза.
      – Желаешь узнать, насколько стоит доверять Сарычу и чем может закончиться поход, в который он уплыл с сотником Микулой? Мое мнение таково: Сарычу можно верить до конца, хотя… хотя поначалу я относился к нему с опаской и держал под приглядом при себе. Разве успех нашего набега не говорит сам за себя?
      – Нет. С ним был ты, и успех может быть твоей заслугой, а не его. А может, даже вопреки его присутствию.
      – При обсуждении всех планов первым было его слово, и во всех случаях я делал потом то, что советовал он. Делал потому, что всегда слышал от него то, что на его месте сказал бы сам. Мы думали одинаково, и при расставании я пожалел, что он не мой сотник.
      – Не пойму, как вам удалось не вспугнуть дозорных у выходов у лаза и захватить без потерь добычу? – не отставал Игорь, не удовлетворенный краткостью ответа.
      – Мы тоже опасались, что дозорные заметят нас раньше, чем мы их. Либо наткнемся на другие дозоры, о которых не знал бывший дружок Ичкера или которые были выставлены уже после его бегства. А потому не стали лезть на гору, а обложили ее со всех сторон надежным тройным кольцом. Сделали это вечером, а в полдень следующего дня воины высадились на берег для захвата селений нафтодобытчиков. И вскоре на одной из троп близ ущелья, о которой упоминал дружок Ичкера, мои дружинники приметили шестерку вооруженных людей с кожаными мешками. Поскольку это могла быть приманка, которую осторожный Ичкер пустил, чтобы отвлечь внимание врагов от спасаемых настоящих сокровищ, я велел незаметно сопровождать обнаруженных, продолжая держать гору в окружении. На ней больше никто не появился, и я приказал уничтожить пятерых беглецов стрелами, а одного взять в полон. Оказалось, что это были те, кого мы караулили. На словах все выглядит просто, великий князь, но сколько потребовалось смекалки и прозорливости, чтобы из великого множества пешеходных и звериных лазов перекрыть те, по которым могли уйти из подземного хода разбойники! Без Сарыча я вряд ли справился бы с этим. Не ведаю, что ты поручил ему и Микуле, но лучшего помощника сотнику трудно сыскать.
      – Заговорил я тебя, воевода, а ты из похода. Отпочинь, а завтра поговорим еще…
      Оставшись один, Игорь снова подошел к мешку с драгоценными камнями, склонился над ним. Он не запускал в них рук, не трогал, лишь пристально всматривался в широкую горловину мешка, скупо освещенную светом двух факелов у входа в шатер. И какое-то непонятное, тревожившее душу чувство начало овладевать им. Отчего среди камней преобладали белый и желтый цвета и почти не видно синего и красного, так радующих глаз? Почему от мертвенно-бледного сияния в горловине мешка несло холодом? Может, это напоминание о подземном мире, откуда появились эти камни?
      Что за глупость лезет в голову? Какой подземный мир, если камни отбиты у разбойника Ичкера, прятавшего их в колодце для добычи нафты? Но тогда почему древлянский волхв заставил воеводу Бразда отказаться от своей части добычи, что за укол и холод Игорь испытал, погружая в мешок руку, откуда эта непонятная тревога в груди и озноб по всему телу? Может, он сегодня слишком много был на солнце? Наверное, так и есть. Поэтому лучше скорее лечь спать, а если утром состояние не улучшится, нужно встретиться со знахарем – великий князь в походе не имеет права хворать.
      Повернув голову, Ольга бросила взгляд на соседнюю тропу. Так и есть, фигура христианского священника Григория видна на ней и сегодня. Точно так, как и вчера, и позавчера, и три дня назад. То же черное одеяние, крест на груди, заложенные за спину руки, склоненная голова. Хочет показать, что полностью погружен в свои мысли и не обращает внимания на окружающее? Не получится, слуга ромейского бога! Вовсе не для того, чтобы думати свои думы, появляешься ты ежедневно подле великой княгини во время ее прогулок. После того как ты первым подошел к Ольге с разговором о ее муже и походе на Хвалынское море, ты ждешь продолжения того разговора, однако теперь его должен начать не ты, а Ольга. Ты уже сказал все, что счел нужным для начала или на что мог осмелиться, и теперь великая княгиня должна позволить тебе продолжить затеянный разговор либо, выказывая к тебе безразличие, дать понять, что твои мысли ей неинтересны и вы оба должны забыть о том, о чем некогда говорили.
      Но в том и дело, что начатый Григорием разговор был ей интересен и Ольга желала его продолжения. И чем дальше, тем желала этого все сильней: со времени, когда она осталась в Киеве вместо Игоря, и без того узкий круг людей, кому она могла доверять и с кем поделиться сокровенными мыслями, сократился еще больше. Никто не знал, чем завершится поход великого князя и возвратится ли он из него, а поскольку от этого напрямую зависела судьба его жены и близких к ней людей, некоторые не хотели прослыть ее друзьями и потом расплачиваться за это. Ольга понимала таких людей, судьба которых зависела от воли других либо прихоти обстоятельств, презирала их и не пыталась удерживать подле себя. Свою судьбу она вершила сама и наперекор всем! Но трудно, очень трудно все делать одной, и как нужен, просто необходим иногда рядом верный друг и умный советчик. Может, таковым станет христианский пастырь Григорий, коему нет дела до склок и борьбы близ стола великих киевских князей, но который может рассчитывать со стороны женщины-правительницы на большую терпимость к христианской общине, нежели от властителя-мужчины, сталкивающегося с иноверцами преимущественно на полях брани? Почему ей не попытаться лучше понять Григория, посмотреть, может ли он ей в чем-либо пригодиться?
      Ольга ускорила шаги, и там, где тропинки, по которым прогуливались она и Григорий, сливались в одну широкую тропу, сбегавшую к Славутичу, догнала священника.
      – День добрый, Григорий. Не потревожила твой покой?
      Григорий не повернул в ее сторону головы, не остановился и не замедлил движения. Лишь немного принял вправо, уступая Ольге место рядом с собой.
      – День добрый, великая княгиня. Давно ждал, когда подойдешь ко мне.
      – Ждал? Почему был уверен в этом?
      – Одному человеку, каким бы умом и силой воли он ни обладал, трудно противостоять сонмищу врагов. А у тебя очень много врагов, великая княгиня. И станет намного больше, ежели поход твоего мужа закончится неудачей для тебя. А таковым он окажется даже в случае, если русское войско возвратится с громкой победой и богатой добычей, но без твоего мужа. Судьба земных владык очень переменчива, а потому ты, женщина и великая княгиня, постоянно должна быть готова к укрощению недругов и защите своей власти. А для сего надобно иметь надежных друзей и союзников, на которых можно смело положиться в самую тяжкую годину.
      – Такого друга и союзника я должна видеть в тебе? – насмешливо спросила Ольга.
      – Я хотел бы им стать. Почему – уже объяснял прошлый раз. Однако верить или нет в чистоту моих побуждений, зависит лишь от тебя. Решай.
      – Чистота побуждений – слишком непростое дело, дабы судить о ней после одного-двух разговоров. Кстати, раз уж мы упомянули об этом, ответь, отчего ты считаешь, что главный воевода Свенельд покинул стольный град… не с чистыми побуждениями? – спросила Ольга, не считая нужным тратить время на общие рассуждения и сразу переходя к тому, что ее интересовало.
      Священник нисколько не удивился вопросу.
      – Великий князь оставил Свенельда с тобой, чтобы он берег Русь, прежде всего ее стольный град, от нашествия недругов-соседей и козней недоброжелателей на самой Руси. Однако нужно ли это Свенельду, мечтающему если не о власти великого князя, то о владычестве над какой-либо русской землей? Ему надобно не защищать Русь в случае угрозы, а любой ценой сберечь верных ему викингов до поры, когда он сможет на их мечах захватить большую, нежели сейчас, власть. Но удастся ли это, ежели он останется с тобой в Киеве, осажденном врагами? Нет, ибо тогда, желай он того или не желай, ему придется сражаться за Киев и тебя, в противном случае Русь не простит ему измены или бездействия и он навсегда станет для нее отщепенцем. А Свенельду вовсе не нужно ни погибнуть в Киеве, ни даже победить врага, ежели в результате он останется со слабой дружиной, которую его соперники не будут брать в расчет как силу. Покинув стольный град, он развязал себе руки: в случае нападения на Киев он может успеть ему на помощь, а может нет, и даже поспев, может навязать недругу решительное сражение, а может вести мелкие бои, сохраняя своих воинов и дожидаясь падения града. Оказавшись вне стен Киева, Свенельд сбросил с себя бремя его защиты и отныне может использовать свою дружину в собственных целях, лишь делая вид, что печется о благе Руси и твоей защите, великая княгиня.
      – Но Руси, тем паче Киеву, никто не угрожает. Ромеи заняты очередной войной с сарацинами, Хазария отбивается от асиев, печенегов и гузов. А с мелкими набегами степняков успешно справится воевода Ратибор.
      – Руси не угрожают сегодня, когда ее войско громит берега Хвалынского моря и может своей силой отомстить недругу, вторгнувшемуся на ее землю. Но что будет завтра, ежели русское войско потерпит поражение? Тогда не миновать либо нашествия врагов-иноземцев, либо смуты внутри русской державы. Вот когда понадобятся Свенельду мечи его викингов! Для тебя, великая княгиня, они будут опаснее, чем возможное вторжение хазар.
      – Вторжение хазар? О чем ты говоришь? Каган сам едва сдерживает напор мятежных асиев и подкупленных Византией печенегов и гузов. Ему надобно помышлять о победе и зализывании после нее собственных ран, а не о нападении на Русь. И потом, от кого русское войско может потерпеть поражение? Все прибывающие с Востока купцы в один голос утверждают, что войска правителей, чьи земли лежат на Каспийском побережье, разбиты и русичи с викингами нигде не встречают сильного отпора.
      – Это так, на Хвалынском море у твоего мужа серьезного противника больше нет. Правда, против него еще не выступил владыка Ширвана Ибн-Абу-эс-Садж(Полное имя – Абуль-Касем Юсуф Ибн-Абу-эс-Садж.), который на Кавказе слывет хорошим полководцем и располагает многочисленным войском. Но, думаю, и ему будет не по плечу одолеть воинов твоего мужа, так что опасность тебе, великая княгиня, грозит вовсе не с берегов далекого Хвалынского моря, а гораздо ближе, из Хазарии. Ты внемлешь словам лишь восточных купцов, а до меня доходят известия также с Кавказа, где живет много христиан, моих братьев по вере. Вчера в Киев прибыл паломник-христианин из кавказской Албании и рассказал, что посланцы кагана ведут тайные переговоры с аланами, дабы те приняли их сторону в борьбе с асиями и их союзниками. Судя по всему, аланы согласны помочь Хазарии, ибо переговоры идут уже о цене, которую та Должна заплатить своим новым друзьям. Ответь, зачем кагану тратить деньги, если он с самого начала мятежа мог разгромить асиев и их союзников собственными силами?
      Услышанное было настолько неожиданным и наводило на столь тревожные мысли, что Ольга не знала, что ответить. И тогда священник заговорил сам:
      – А знаешь, отчего Хазария до сей поры не покончила с асиями, печенегами, гузами? Потому что не использует в сражениях своих лучших воинов – гвардию кагана ал-арсиев. А ведь прежде каган никогда не щадил их, ибо на то ал-ар-сии и наемники, дабы умирать за того, кто им платит. Отчего каган сохраняет их в этой войне, предпочитая тратить золото на покупку новых наемников? Что заставило поступить так кагана-иудея, для которого золото дороже всего на свете?
      И вновь Ольга молчала, поскольку то, о чем сейчас думала, она не могла вымолвить вслух. Зато это мог позволить себе спутник, и его слова были безжалостны:
      – Он сохраняет при себе верных ал-арсиев потому, что не желает вновь оказаться беззащитным перед русским войском, возвращающимся домой через его земли. А ведь так могло случиться, положи он ал-арсиев в боях и начни вербовать на их место других наемников. Зато теперь, натравив на асиев, печенегов и гузов своих союзников-аланов, он целиком сохранит лучшую часть своего войска, которую в любой миг сможет направить против нового врага… или того, кого пожелает счесть своим врагом.
      – Например, за испытанные от него недавно унижения,– в тон священнику добавила Ольга, полностью взявшая себя в руки.– Ты это хотел сказать? Если да, ты прав: ежели после каждого боя русское войско будет терять людей и слабеть, то войско кагана, сохранившего ал-арсиев, с каждым днем станет набирать силу за счет новых наемников и прибывающих в Итиль войск, смененных аланами на войне с асиями и их союзниками. И только боги знают, какое решение примет каган, когда русское войско двинется домой.
      – Это решение нетрудно предугадать, помня, что Хазария всегда была недругом Руси. Лично у меня действия кагана, получившего возможность нанести Руси удар, от которого она не сможет много лет оправиться, не вызывают сомнений. Но ни я, ни ты, великая княгиня, не в состоянии повлиять ни на решения кагана, ни на судьбу твоего мужа, а потому давай лучше обсудим, что может произойти с тобой, случись с войском великого князя или им самим то, о чем мы избегаем говорить.
      – Давай обсудим. Вижу, ты уже готов к такому разговору. Начинай.
      – Нападение Хазарии на Русь вряд ли может быть опасно для тебя. Во-первых, у кагана после сражения с войском твоего мужа не окажется столько сил, чтобы покорить Русь и утвердить в ней свою власть. Во-вторых, любое иноземное вторжение заставит воеводу Свенельда выступить на твоей стороне, а не плести интриги. Став во главе сражающейся за свою свободу Руси, ты укрепишь свою власть великой княгини, что затруднит действия твоих недоброжелателей. Гораздо опаснее, если никакого нападения иноземцев не случится и Свенельд, будучи самой грозной на Руси силой, осмелится вступить с тобой в соперничество или открытую борьбу за стол великих князей.
      – Свенельд не сможет стать самой грозной на Руси силой,– заявила Ольга.– Уже сейчас конница воеводы Ратибо-ра ничуть не слабее дружины Свенельда, а коли потребуется, я усилю Ратибора воинами из других русских княжеств. А Свенельду на подмогу рассчитывать нечего – ежели хазары разобьют русское войско, сей участи не минуют ярлы Эрик и Олаф, которые могли бы стать его союзниками.
      – Ты недооцениваешь Свенельда, великая княгиня. Не знаю, ты ли отправила его в верховья Днепра или он сам вызвался плыть туда, но сейчас он занимает самое выгодное для себя положение. Рядом древляне, ненавидящие Киев и готовые стать союзником того, кто посулит им былую независимость. За его спиной – Полоцк, князья которого наполовину викинги и тяготятся властью Киева, мечтая о таком же положении, как он сам или Новгород. Дальше на север – кишащее викингами Варяжское море и северные славянские племена, на землях которых множество потомков тех, кто явился туда вместе с Рюриком и предпочел бы видеть киевским князем викинга Свенельда, а не славянку Ольгу. Все, кого я назвал, возможные союзники Свенельда, и он всяческими посулами постарается привлечь их на свою сторону в борьбе с тобой. Не поскупится он и на обещания князьям и воеводам других русских земель, и те, сами мужчины и воины, могут предпочесть скорее его, нежели тебя, женщину и вдову неудачника Игоря, потерпевшего поражение в первом же походе. Согласна со мной?
      – Я хотела бы немного подумать об услышанном.
      – Подумай. Может, сыщешь выход из положения, которое я обрисовал без прикрас.
      Ольга действительно задумалась, но совсем не о том, что услышала от Григория. Об этом она будет размышлять позже, оставшись одна и дополняя сказанное священником собственными наблюдениями, впечатлениями, соотнося события с ее личным восприятием их участников. А сейчас она решала самый важный для себя вопрос: кто он для нее, пастырь киевских христиан, – друг или враг? Если враг, зачем по собственной воле открыл себя, зачем предостерегает о грозящих ей опасностях? Ежели друг, что побудило его принять сторону великой княгини, которая вскоре может стать обычной женщиной, а то и вовсе лишиться жизни? Что заставило связать собственную судьбу с человеком, чужим ему по крови и вере, от которого в последние дни отвернулись даже некогда близкие люди?
      Неужто забота о своей христианской пастве, для которой предпочтительнее княгиня-славянка, нежели князь-викинг? Как трудно в это верится, особенно учитывая ум и дальновидность Григория. Разве он не понимает, что, проиграй Ольга в борьбе со Свенельдом, воевода может расправиться и с ним, и со всей его паствой? А это будет для христианства на Руси куда серьезнее и значимее, нежели возможные выгоды от сегодняшней поддержки великой княгини. Нет, Григорий явно не из тех, кто будет играть в столь ответственную игру при явно неравных условиях. Но что тогда заставило его самому набиваться в друзья и союзники Ольги? Что?
      Впрочем, разве это сейчас важно? Придет время, и она все узнает, даже если Григорий будет стремиться сохранить свою тайну. Ей сегодня важна не причина, по которой главный киевский христианин желает видеть ее по-прежнему великой княгиней, а то – можно или нет доверять ему. Если он на самом деле друг – это бесценный дар Неба, но если втирающийся в доверие враг…
      Громкий треск за спиной заставил Ольгу вздрогнуть и резко повернуться на звук. В нескольких шагах позади, сойдя с тропы, стоял Вальдс. С того самого дня, когда Свенельд оставил его в Киеве и велел неотлучно находиться при великой княгине, дабы без промедления доставить весть от нее воеводам конной либо ладейной дружины, сотник постоянно находился в великокняжеском тереме, а при любой возможности старался оказаться на глазах Ольги. Так он стал неизменным спутником на ее прогулках, следуя вместе с гриднями-телохранителями и обязательно даря ей в конце прогулки огромный букет собранных им цветов.
      Вот и сейчас, приметив на обочине понравившийся цветок, он сошел с тропы и, видимо, наступил на сухую ветку. Опустив руку с сорванным цветком и виновато улыбаясь, он смотрел поочередно на обернувшуюся Ольгу и насторожившихся, вскинувших копья ее телохранителей. В отличие от облаченных по-боевому гридней, Вальдс был в белой рубахе с вышитым воротом, красной сустуге(Сустуга – летняя одежда без рукавов у восточных славян.), серых полотняных штанах, вправленных в желтые сафьяновые сапоги. Синеглазый, белокурый, с красивым, порозовевшим от смущения лицом, с прижатым к груди наполовину собранным букетом, Вальдс не просто казался чем-то инородным рядом с одинаково серыми, окольчуженными, полностью вооруженными гриднями. Для Ольги он был напоминанием о давно утраченном ею мире, в котором существовали красивые мужчины и бросаемые ими к ее ногам букеты цветов, обращенные на нее восхищенные взгляды и понятный только двоим язык без слов, том мире, без которого никогда не может быть до конца счастливой молодая, привлекательная, здоровая женщина, даже если она и великая княгиня.
      – Пригож варяжский сотник, ничего не скажешь,– заметил священник, обернувшийся на треск одновременно с Ольгой, но смотревший не на Вальдса, а на нее.– Сними с пояса меч – будет ни дать ни взять заправский жених.
      – Свенельд оставил его с воинами-ладейщиками, дабы я могла при необходимости отправить весть ему или Ратибо-ру,– ответила Ольга, отчего-то густо краснея.
      – Коли сотник так же успешно умеет доставлять важные вести, как покорять женские сердца, воевода поступил правильно,– сказал Григорий, переводя взгляд себе под ноги.
      А Ольга уже кляла себя. Почему вздумала что-то объяснять Григорию, словно оправдываясь перед ним, отчего покраснела? Какое тому дело до самого Вальдса, до причины, вызвавшей его сегодняшнее пребывание в Киеве при великой княгине, до их взаимоотношений, каковы бы они ни были? И она решила исправить ошибку.
      – Хватит о Свенельде и прочих викингах,– жестко сказала она.– Лучше объясни мне вот что. Читая ваши книги и манускрипты, привезенные князем Аскольдом с Балкан и из Византии, я не всегда понимаю вас, христиан. Иногда ваши пророки противоречат сами себе, часто обличают один другого во лжи и прочих пороках, и приписываемые вами своему Богу Христу поступки кое в чем напоминают мне сказки, которые рассказывают наши бабки внучатам. Как можете вы, христиане, поклоняться такому Богу и почитать таких пророков? Или мне, язычнице, не дано понять корней вашей веры, или вы, христиане, сами не до конца разобрались в ней?
      – Великая княгиня, а разве вы, славяне-язычники, одинаково почитаете своих богов? Разве даже Перуну, самому почитаемому у вас богу, каждый ваш жрец не молится… не взывает к нему по-своему? Всякий человек, всякий жрец, всякое племя воспринимает Бога по своему разумению, обращается к нему с чем-то своим, отчего у постороннего человека, особенно иноверца, может сложиться впечатление… такое впечатление, как у тебя об Иисусе Христе и наших пророках. Вера живет в душе, а не в холодной, рассудочной голове,– назидательно произнес Григорий.
      – Но как можно впустить веру в душу, ежели ее не может осмыслить твой разум? – удивилась Ольга.– Как можно верить в то, чего не понимаешь? Потом, ты говоришь, что мы, славяне-язычники, неодинаково воспринимаем своих богов и даже к Перуну наши волхвы обращают свои просьбы по-разному. Это так, ибо каждое наше племя живет отлично от другого, а потому у одних больше почитаемы божества леса, у других – воды, у третьих – гор. Как же иначе, если каждое племя должно дружить и задабривать прежде всего тех богов, которые живут схожей с ними жизнью, могут помочь им? А вот у вас, христиан, совсем по-другому. У вас один Бог, одни и те же пророки, одни и те же законы для всех племен и народов, где бы и как бы они ни жили. Для Христа нет ни эллина, ни иудея – так, кажется, проповедуете вы? Проповедуете всем, как хорош ваш Бог, а сами не знаете, кто он таков, и спорите о его сущности. Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух – что сие такое? Уж не наш ли Змей Горыныч о трех головах… Римский Папа – наместник Бога на земле, Константинопольский патриарх – первый из христиан. Но кто такой в этом случае наместник и первый из христиан, кто из них ближе к Христу? Если близки одинаково, то почему ненавидят друг друга, проповедуя другим любить даже своих врагов? Если этого не понимаете и не можете объяснить вы, христиане, и готовы разрешать свои споры оружием, то как могу постичь вашу веру я, язычница?
      – Мне очень трудно говорить с тобой, великая княгиня, ибо ты не постигла даже основ нашей веры. Однако все же постараюсь ответить так, чтобы ты смогла понять меня. Христиане – одна большая семья, а в каждой семье есть умные и глупые люди. И как часто именно глупцы стремятся всех поучать, толковать те либо иные истины и понятия, навязывать другим собственное ошибочное мнение! Так происходит и в нашей христианской семье. По ряду причин особенно много глуп… людей, коим следует еще учиться самим, а не поучать паству, оказалось в Риме, откуда они распространяют свое кощунственное, богопротивное знание. Оно коснулось и тебя, ибо, сражаясь с папскими войсками(Во время похода на Балканы дружины князей Аскольда и Дирэ имели ряд успешных сражений с войсками Римского Папы Николая I.), князь Аскольд привез в Киев захваченные у них книги, в коих многое противоречит духу и букве истинного христианства.
      – Истинного? Значит, существует и неистинное? Кто же определяет, какое из них истинное – Римский Папа или Константинопольский патриарх? Ваш бог Христос? Но отчего тогда он терпит лжехристиан, оскверняющих его учение?
      – Это очень сложный вопрос, великая княгиня. Ежели он хебе интересен, готов просветить тебя. Однако для этого придется начать с главного и необходимого – понять, что такое христианство и кто есть наш Бог Иисус Христос.
      – С удовольствием послушаю тебя, но… в следующий раз. А сейчас объясни мне кое-что, чего я не смогла понять в ваших книгах. Давай начнем с того, как удавалось женщинам, будь то законные властительницы держав или любовницы царствующих особ, управлять огромными странами, держа в узде сильные армии и честолюбивых полководцев, завистливых сановников-придворных и толпы народа? В чем им помогал твой Бог, а что зависело от них самих?
      Краем глаза Ольга увидела мелькнувшую на губах священника усмешку, но сделала вид, что не заметила ее.
      Ладья медленно скользила вдоль берега небольшого морского залива. Гребла примерно треть находившихся в ладье людей, остальные с луками в руках стояли вдоль обращенного к суше борта за висящими на нем червлеными русскими щитами.
      Ослепительные лучи полуденного солнца глубоко пронзали толщу воды и тонули в ее прозрачной бирюзовой глубине. Там, где море было мельче, оно от поверхности до дна было насквозь просвечено багровыми солнечными лучами, и казалось, что внутри водной стихии играли отблески невесть где бушевавшего пожара. У самого берега, где вода теряла голубизну при соприкосновении с тенью обступивших заливчик деревьев, море завораживало взор таинственным иссиня-чер-ным мраком, начинающимся сразу от днища ладьи.
      – Опять не та,– разочарованно произнес Сарыч, стоявший рядом с Микулой на носу ладьи.– В той была река, настоящая широкая река, а в этой два жалких ручейка. Да и берега там были каменистые, обрывистые, а не песчаные и пологие, как в этой.
      – Вторая бухта за сегодняшний день и восьмая с начала поисков,– заметил Микула.– Думаю, что до темноты успеем побывать еще в одной. Они здесь одна подле другой, словно боги с умыслом изрезали побережье, дабы людям легче было скрывать свои сокровища.
      – В том и сложность,– подхватил Сарыч.– Но эта что-то больно уж мне знакома. Кажется, именно в ней мы хотели поначалу сокровище схоронить, да берега нам не приглянулись. Пологие, песчаные, с удобной стоянкой – чем не заманчивое пристанище для кораблей? Вот и подались мы отсюда в другое место – поглуше и побезлюднее, где можно без помех сокровище и спрятать, и снова за ним явиться.
      – Раз бухта точно не та, плывем дальше…
      Узкий вход в следующую бухту открылся часа через четыре. Высокая, поднимающаяся прямо из моря скала, неширокая, локтей в тридцать-сорок, полоска воды за ней и снова усыпанный крупными камнями берег.
      – Наша бухта, сотник! Наконец! – закричал Сарыч.
      – Не ошибаешься? Ведь ты в ней еще не был.
      – Я узнал горловину, через которую мы проникли в нее с моря. Видишь скалу справа от горловины? Разве такую забудешь или спутаешь с другой? А за скалой будет каменистый береговой откос, подальше – речка. Смотри, вон откос.– радостно тараторил Сарыч и вдруг оборвал себя на полуслове.
      Их ладья, плывущая головной в цепочке из пяти русских суденышек, вошла в узкую горловину, соединявшую море с небольшим заливчиком, и Микула с Сарычем смогли окинуть взглядом открывшуюся им картину. И никто из них не смотрел ни на каменистый откос за скалой у начала горловины, ни на речушку рядом с ним – оба уставились на высокую каменную гряду посреди крошечного, единственного на берегах бухты песчаного пятачка. На вершине гряды лежали два обгоревших корабельных остова, в которых мало-мальски сведущий в морском деле человек мог легко определить бывшую славянскую боевую ладью и сторожевой корабль мазендаранского флота. Но как были их останки вознесены на верхушку каменной гряды, отстоящей от береговой черты на добрых два-три десятка саженей? Эта мысль первой приходила в голову.
      – Этого не могли сделать волны,– сказал Сарыч.– Скала надежно защищает бухту от морских бурь и ветров, а горловина настолько мала, что не позволяет проникнуть в бухту большим волнам.
      – Ты прав,– откликнулся Микула.– Допустим, что какая-либо волна могла поднять на камни и оставить на них несгоревшее корабельное днище. Но другая такая же волна вновь подняла бы его и либо унесла с собой, либо ударила о камни так, что от него остались бы только щепы. Потом, сравни останки – днище мазендаранского корабля втрое длиннее и во столько же крат тяжелее днища нашей ладьи. Коли существовала волна, коей оказалось по силам поднять днище мазендаранского судна на верхушку гряды, то эта же сила должна была перебросить, словно пушинку, днище нашей ладьи на противоположную сторону. Однако сего не случилось. Почему? Ответ может быть только один – подобной волны не существовало и в помине. Но тогда каким образом останки все-таки лежат соседями, причем разместились так удачно, что при всяком ином положении одно из днищ неминуемо свалилось бы с камней? Можно подумать, что некто нарочно выставил их напоказ, взгромоздив на самое приметное в бухте место.
      – Что ты сказал? – встрепенулся Сарыч.– Сотник, да ты умен, как иудейский Соломон! Мы обязательно должны осмотреть оба днища! Обязательно! Вели кормчему пристать как можно ближе к каменной гряде. И быстрей, быстрей!
      Не понимая причины возбуждения казака, Микула тем не менее приказал кормчему держать направление на каменную гряду и после высадки на берег тут же направился вместе с Сарычем к корабельным останкам. Казак вначале внимательно обследовал подошву гряды, взобрался, насколько смог, поближе к днищам. Но в шести-семи локтях от них был вынужден остановиться. Днища покоились на самой вершине гряды, причем оба были обращены к горловине не носом или кормой, а самой длинной частью – бортами. Держались они в таком положении благодаря тому, что наиболее крупные глыбы в нескольких местах были подперты снизу или с боков умело выложенными пирамидами мелких камней. Боясь, что под тяжестью его тела одна из таких подпорок может рухнуть, нарушив этим равновесие корабельных останков, Сарыч и остановился у опасной черты.
      – Эй, кто в плечах поуже да весом полегче? – крикнул он вниз сгрудившимся дружинникам.– Здесь есть щель, по которой можно попасть на самый верх. Ну, кто смелый?
      – Я! – раздался звонкий голос, и вперед выступила Роксана. Она проделала с русским войском весь путь из родного Киева до чужих берегов Хвалынского моря. Ей удалось добиться зачисления в тысячу Олега, но это мало что дало влюбленной деве. Поглощенный заботами военачальника, не позволяющий отдыха ни себе, ни подчиненным, полностью отрешенный от всех чувств и помыслов, кроме связанных с его воинскими обязанностями, Олег ничем не выделял деву-витязиню из числа прочих своих дружинников. Мог переброситься с ней шуткой, подсесть за трапезой и вместе похлебать варева или поесть каши, мог ласково потрепать по плечу, но подобным образом вели себя с новичками, тем паче с юными витязинями, все командиры от десятского до главного воеводы. Правда, иногда Олег беседовал с ней о детских годах, вспоминая со смехом о проделках, творимых когда-то их четверкой – Роксаной, Микулой, Рогдаем и им, но разве этого хотела от него влюбленная дева! Она желала быть для Олега не одной из десяти сотен его дружинников, а одной-единственной, самой дорогой для него девушкой. Единственной и любимой!
      Но если по пути к берегам Нефата она хоть изредка могла встречаться и говорить с Олегом, то с поры, когда великий князь со своим отрядом обосновался на островах, даже это стало невозможным. Олег либо хлопотал возле ладей, снаряжая их в очередное плавание, либо подолгу находился с воеводой Браздом в великокняжеском шатре, либо попросту исчезал невесть куда на несколько суток. Как одиноко и тоскливо чувствовала себя Роксана, подолгу не видя любимого и не имея возможности обмолвиться с ним даже парой слов! Вконец измученная, она напросилась в отряд Микулы, надеясь, что разнообразие впечатлений позволит ей отвлечься от мыслей об Олеге и хоть на время вернет душевный покой.
      – Ты? – поначалу удивился Сарыч, но, окинув девушку придирчивым взглядом, заговорил уже по-другому:-Пожалуй, только ты и сможешь проскользнуть в эту щель. Оставь внизу оружие и карабкайся ко мне.
      Роксана быстро достигла места, где остановился Сарыч, тот помог ей протиснуться в щель между камнями. Когда девушка преодолела преграду, появившись всего' в сажени от днища бывшего мазендаранского корабля, казак стал командовать:
      – Проверь, есть ли на дереве следы ударов о камни! Не видишь? Смотри внимательней! Опять не видишь? Теперь залезь под днище, где сохранилась осмолка! Нет ли на смоле царапин от волочения по гальке? Везде ровный слой смолы и даже водоросли-прилипалы нигде не содраны? Хорошо, очень хорошо! А теперь продвинься поближе к носу, где свисает веревка от якоря! Можешь рассмотреть ее конец? О, ты даже дотянулась до него рукой? Прекрасно! Скажи, он обрезан, оборван, перетерся обо что-то? Обрезан чем-то острым? Не ошибаешься? Верю, верю, что ты можешь отличить, когда веревка обрезана, а когда оборвана, но посмотри еще раз! Нечего и смотреть, если сразу видно, что она обрезана? Тогда слезай! Осторожно, не торопись!
      Помогая друг другу, Сарыч и Роксана спустились на землю, и казак поспешил к Микуле.
      – Никаких сомнений быть не может – останки кораблей вознесены на гряду не волнами, а человеческими руками,– сообщил он.– Вознесены на самую вершину гряды и укреплены так, чтобы не смогли ни упасть вниз, ни сменить положение, в котором их установили. Но кому и зачем это потребовалось?
      – Не знаю. Может, корабельные днища вытащили из воды и взгромоздили на камни, чтобы они высохли и стали хорошим топливом? – предположил Микула.– Лучше потрудиться раз, чем при каждой стоянке лазить по горам, собирая валежник или отыскивая сухостой. А с сырым деревом сам знаешь, сколько хлопот.
      – Здравая мысль. Но зачем останки потребовалось втаскивать на камни и укреплять там? Разве нельзя было попросту оттащить их подальше на берег и оставить на солнце? И еще одно. Возились с днищами одни люди, а пользоваться топливом могут все, кто пожелает… к примеру, мы. Ведь так получается? Но возможно ли, чтобы кто-то лил свой пот, дабы результатами его трудов пользовался невесть кто?
      – Сомневаюсь в этом. Но, может, ты знаешь, кому и с какой целью приглянулись корабельные останки?
      – Точно не знаю, но одна мыслишка в голове вертится. Как бы хотелось, чтобы это предположение не оказалось правдой.
      – Тогда, может, хватит предположений и пустых разговоров о деревяшках? – предложил Микула.– У нас есть дела куда важнее. Далеко ли от берега твоя схоронка и успеем ли мы возвратиться к ладьям засветло? Или лучше начать свои дела завтрашним утром без спешки и после отдыха?
      – Конечно, желательней было бы отложить выход в горы на утро,– ответил Сарыч.– Но, сдается, из этой бухты нам следует уносить ноги как можно быстрее.
      – Опасаешься, что сюда могут нагрянуть ширванцы либо спасшиеся от нашего разгрома разбойники Ичкера? Но мы отправим на скалу у горловины дозорных, и они предупредят нас о приближении незваных гостей. В зависимости от их числа мы сможем либо вовремя покинуть бухту, либо устроить гостям такую встречу, что они горько пожалеют, что сунули сюда свой нос. Как долго идти до твоей схоронки?
      – Примерно час.
      – Всего? Так чего ты боишься? В случае опасности дозорные пустят в нашу сторону стрелу с дымным следом, и через час, а то и раньше, ежели поспешим, мы снова окажемся в бухте для встречи любого супостата.
      – Эх, сотник, как бы не оказалось, что не в бухту, а из нее придется спешить на подмогу,– сказал Сарыч.– Ты сколько воинов хочешь взять с собой?
      – Половину оставлю в бухте, половину беру с собой. Но ты прав, в пути можно наткнуться на ширванцев или уцелевших разбойников, а потому с нами отправятся полторы сотни воинов. Тем, кто будет стеречь ладьи, я запрещу сходить на берег, а посреди бухты им не страшны ни ширванцы, ни бродячие пираты. В путь выступаем немедленно, чтобы успеть возвратиться до темноты.
      – Вели всем быть настороже. И тем, кто остается в бухте, и тем, кто пойдет с нами.
      – А как же иначе? – удивился Микула.– Неужто не ясно, что не в терем к великому князю на застолье отправляемся? Со мной воины бывалые, всяк знает, что в походе как спрыгнул с ладьи на чужой берег, так и жди пакости со всех сторон в любой миг. Ты лучше припоминай дорогу к сокровищам, дабы поменьше плутать по горам.
      – Насчет дороги не волнуйся, ее я помню как ничто другое. Она мне снилась сотни раз, так что я пройду по ней с завязанными глазами.
      Поначалу отряд двигался вдоль берега впадавшей в бухту реки, затем продолжил путь по глубокому горному распадку. У ничем не примечательной расщелины Сарыч остановился, сел на корточки и принялся внимательно рассматривать камни, доверху заполнившие расщелину на одном участке. Когда он выпрямился, в его глазах читалась тревога.
      – В чем дело? – спросил Микула.
      – Потом скажу,– буркнул Сарыч.– Покуда знаю не больше твоего.
      Их путь пролегал по едва заметной звериной тропе посреди низкорослых, с широкими мясистыми листьями деревьев, густо перевитых колючими лианами. Под старым, росшим на краю небольшой прогалины деревом Сарыч остановился снова, опустился на корточки и стал копать кинжалом землю, отбрасывая ее пригоршнями в сторону. По тому, как легко входил клинок в землю, можно было судить, что она уже была некогда вскопана. Углубившись в землю на локоть и потыкав в нее напоследок концом кинжала, Сарыч сунул его в ножны, настороженно глянул по сторонам.
      – Послушай, в чем дело? – раздражаясь, спросил Микула.– Что тебе надобно было в расщелине, для чего ковырялся в земле здесь? Сбился с дороги и ищешь условный знак, по которому можешь ее найти? Так, что ли?
      – Вроде этого,– опять недовольно буркнул Сарыч.– Скажи, сотник, ты дозволишь своей сестре помочь мне в одном опасном деле? Точнее, не мне, а всем нам.
      – Смотря в каком. Сестра у меня одна, и я не намерен попусту рисковать ее жизнью.
      – Понимаю тебя, как ее брата. А теперь постарайся понять меня как сотник, коему вручены десятки жизней русских дружинников. Ты обратил внимание на тропы, которые несколько раз встречались на нашем пути? Они ведут в горные селения, жители которых промышляют разбойничьим промыслом. Уверен, что из каждого селения наблюдатели постоянно следят за тем, какие корабли появляются у здешнего побережья, тем паче входят в бухту. О том, что по горам вдобавок бродят недобитые пираты Ичкера, мы уже говорили. Скажи, ты хотел бы на обратном пути встретиться с теми либо другими?
      – Нет. Но для этого нам следует всего лишь возвращаться в бухту новой дорогой. Надеюсь, туда можно попасть не только тем путем, которым мы сейчас идем?
      – Конечно. Но какую дорогу мы не избрали бы, она неминуемо проходит по ущелью, что у нас впереди. Его не минуешь никак, как бы мы ни стремились это сделать. А в этом ущелье немало мест, где можно устроить засаду.
      – Я оставлю в ущелье полусотню воинов, которые обезопасят нас от засад и прочих неприятностей. Только и всего.
      – Они не обезопасят нас, в этом случае наш отряд попросту разобьют не сразу, а по частям. Вначале полусотню в ущелье, затем в другом месте нас.
      – Что ты пугаешь меня? – вспылил Микула.– Кто нас разобьет? Я не вижу вокруг ни единой живой души, а чтобы одержать верх над полутора сотнями моих воинов, нужно втрое больше опытных бойцов. Откуда им взяться в сей глуши за то время, что мы появились в бухте?
      – Наши набеги, особливо воеводы Асмуса на Ардебиль и воеводы Бразда на Нефат, растревожили все побережье Ширвана. Не сомневаюсь, что наши ладьи во время плавания были под надзором и высадка в бухте не прошла незамеченной. Окрестные жители не знают, зачем мы сюда явились, и, боясь нашего нападения, постараются нанести по нам удар первыми. Постоянно живя начеку, они научились собирать своих воинов в кратчайший срок. Кто знает, возможно, уже в эти минуты за нами следят их дозорные, сидевшие прежде, допустим, на той же скале у горловины бухты. А точно зная наши силы, недруг обязательно явится в количестве, которое должно позволить ему победить нас.
      – Пожалуй, ты прав,– согласился Микула.– Так зачем тебе понадобилась Роксана?
      – Пряча отбитые у пиратов сокровища, мы не забывали, что когда-то их придется забирать и возвращаться к бухте. Вот почему мы сразу оценили угрозу, которую таит ущелье, и предусмотрели, как ее избежать. Мы отыскали место, откуда ущелье и подходы к нему видны как на ладони, однако туда может попасть ребенок… либо твоя сестра. Это крошечный карниз на высоком утесе, и на него можно взобраться, лишь хватаясь за пучки травы, кое-где растущей в его трещинах. Это очень рискованное дело, и в нашем отряде оно по силам лишь Роксане,– еще раз повторил Сарыч.– Ежели ты даешь добро моему плану, я поговорю с ней,– и он выжидающе уставился на Микулу.
      – А не может случиться так, что сей карниз уже облюбован и занят вражьими наблюдателями и я пошлю Роксану прямиком к смерти? Ведь о карнизе наверняка знаешь не ты один.
      – Возможно. Но расположить наблюдателя на раскаленной каменной сковородке, каковую представляет карниз, может лишь тот, кто знает, куда мы идем. А окрестные жители в первую очередь держат под присмотром пути к своим селениям. Кому взбредет в голову, что мы отправимся к безвестной горе, коих десятки вокруг бухты? Да и какая опасность для них в этом? Если за нами кто сейчас и следует, то крадется позади либо сбоку отряда, и мы без особого труда можем его или их отпугнуть на время, чтобы Роксана незаметно покинула нас. Я знаю место при входе в ущелье, где чужие глаза нам не будут страшны. Так что решайся, сотник.
      – Роксана не только моя сестра, но витязиня, такой же воин, как прочие дружинники,– сказал Микула.– Ежели речь идет о безопасности всего отряда, ее долг сделать то, что ты предлагаешь. Но к утесу она пойдет не одна, а с охраной. Кто знает, с кем она может повстречаться в пути? Может, с теми же вражьими наблюдателями, которых ты собираешься отпугнуть при входе в ущелье?
      – Тоже верно,– согласился Сарыч.– Коли обо всем договорились, я без промедлений объясню Роксане, куда ей следует идти и что делать. А об ее охране позаботься ты сам.
      У входа в широкое ущелье с отвесными, полностью лишенными какой-либо растительности склонами Микула дал знак отряду остановиться. Часть дружинников тут же занялась трапезой, другие группами рассыпались по ближайшим кустам в поисках воды. Смешавшись на непродолжительное время с ними, Роксана с десятком дружинников юркнули в одно из бесчисленных боковых ответвлений, ведущих в сторону обступивших ущелье гор, и исчезли с глаз. Выждав еще некоторое время, чтобы позволить им уйти подальше, Микула велел продолжить путь.
      Гора оказалась на противоположной стороне ущелья, чуть сбоку от выхода из него. На нее даже не пришлось взбираться.
      – Здесь,– сказал Сарыч, указывая Микуле на каменную осыпь, на две трети сползшую с круглого склона и завалившую внушительный участок земли у подошвы горы.
      – Где здесь? – спросил сотник, окидывая взглядом осыпь из конца в конец.– Я не вижу даже подобия расщелины, в которой должны быть укрыты сокровища.
      – И не увидишь, ибо мы погребли ее под осыпью,– спокойно ответил Сарыч.– Расщелина, невесть отчего оказавшаяся заполненной камнями, наверняка вызвала бы интерес у местных жителей, зато расщелина, полностью исчезнувшая после каменного оползня, не вызовет подозрений.
      – Не сказал бы. Ни ваша высадка на берег и поход в горы, ни бой с мазендаранским кораблем не прошли мимо внимания здешних обитателей. Не сомневаюсь, что после сожжения в бухте судов они занялись поиском уцелевших пришельцев и наверняка наткнулись на свежий оползень. И тут должен был возникнуть вопрос: а нет ли связи между пришедшей в бухту разбойничьей ладьей и внезапно сползшей с горы каменной лавиной? Тем более что здешние горцы сами пиратствуют и знают, зачем высаживаются в пустынных бухтах преследуемые после неудачного боя разбойники.
      – Такой вопрос мог возникнуть. Но мы только на этой горе устроили еще шесть подобных оползней. И примерно по стольку же на четырех-пяти ближайших горах. Мы обрушили вниз все каменные лавины в округе, на которые у нас хватило времени. Так что пожелай здешние обитатели заняться кладоискательством, мы задали им работы не на один десяток лет.
      – Зачем тогда вы убрали следы своего пребывания у этой горы?
      – Для того чтобы те, кто захочет искать клад, занялись в первую очередь оползнями на тех горах, на подходах к которым мы следы оставили. На некоторых мы заодно забросали камнями несколько глубоких расщелин или наследили копотью от факелов в обнаруженных пещерах. Поэтому умные люди должны были понять, что их попытки отыскать чужой клад обречены на неудачу… ежели, конечно, им не поможет слепой случай.
      Микула от души рассмеялся.
      – Сарыч, сейчас я понимаю многое из того, что прежде казалось мне загадкой. Например, как могли уцелеть ты и двое твоих друзей, когда ваш оставшийся после боя с мазендаранцами отрядик угодил в засаду здешних горцев. Или отчего ты даже с тремя-четырьмя десятками самых отчаянных разбойников не мог возвратиться за сокровищами. Я теперь твердо знаю, почему останки сгоревших судов очутились на каменной гряде и именно бортами к горловине. Правда, кое-какие вопросы у меня еще остались, но на них мне ответишь ты сам.
      – Но лишь после того, как мы станем хозяевами сокровищ. Сколько предстоит работы, видишь сам, поэтому медлить нельзя. Выставляем дозоры, дабы на нас нельзя было напасть врасплох, и за расчистку расщелины.
      – Мы не сможем управиться до темноты,– заявил Микула, рассматривая длинный каменный «язык», еще оставшийся на склоне горы и соприкасавшийся своим нижним краем с засыпавшей расщелину частью оползня.– Мы начнем разбирать осыпь снизу, а сверху на место убранных камней будут сползать под своей тяжестью новые. Здесь работы на несколько суток.
      – Для того, кто не знает, где тайник,– добавил Сарыч.– Он в крайней левой части расщелины, поэтому нам следует убрать лишь четверть сползшего оползня. К тому же я знаю, как отвести от нас в сторону большую его часть, еще оставшуюся на склоне. Мы не зря выбрали это место. Снимаем Доспехи, засучиваем рукава – и за работу.
      Трудились все, начиная от Микулы и кончая попеременно сменяемыми тремя парами дозорных, которых поставили у выхода из ущелья и на склонах горы справа и слева от засыпанной расщелины.
      Вот указанный Сарычем участок оползня полностью расчищен, и на земле четко обозначились контуры расщелины, все еще засыпанной доверху камнями. Еще четверть часа напряженной работы, и взорам открылись бока двух бочонков высотой в человеческий рост и крышка деревянного, обитого по углам медью сундука длиной и шириной в два-два с половиной локтя.
      – Они! – радостно воскликнул Сарыч.– Вытаскивайте их наверх! И осторожней, чтобы не разбить!
      Когда бочонки и сундук были извлечены из трещины, Сарыч тщательно осмотрел их, проверил осмоленные днища бочонков и три толстые полосы из меди, опоясывавшие сундук по всей ширине и наглухо заклепанные на концах. Довольный осмотром, он подошел к Микуле, шепнул ему что-то на ухо.
      – Десятский, пошли воинов спешно нарубить веток! – крикнул тот одному из дружинников.– Пусть сплетут из них одиннадцать носилок! На двое положите бочонки, на один сундук, а на остальные насыпьте камней примерно того же веса, как бочонки. Все носилки укройте плащами, чтобы не видно было, что на них лежит. Приступай!
      Деревья росли рядом, плести из веток носилки, на которых русские воины обычно переносили раненых, для дружинников было делом привычным, и нужное количество носилок было изготовлено без каких-либо задержек. Когда все они были загружены и их поклажа укрыта плащами, каждые носилки подняли по четыре воина. Все носилки с бочонками и сундуком оказались в голове выстроившейся колонны, четверо с камнями – в ее середине, еще столько же – в хвосте. В голове колонны встали четыре копьеносца, в середине и хвосте – по восемь.
      – Все готово к выступлению,– сообщил Микула Сарычу.– Очередь за тобой.
      – Зажигайте,– обратился Сарыч к четверке стоявших рядом с ним лучников.– И пускайте стрелы, как я сказал.
      Вначале вверх взмыла одна стрела с тянувшимся за ней черным следом, за ней – две с такими же дымными хвостами, напоследок – еще одна. Прошло несколько минут тягостного ожидания, и в стороне ущелья над вершинами деревьев прочертили небо две такие же дымные полосы.
      – Что сообщила тебе Роксана? – спросил Микула.
      – Место, где нас поджидает засада. И то, что в ней не меньше пяти сотен воинов.
      – Об этом тебе сказали всего две стрелы? – в голосе Микулы явно слышалось сомнение.
      – Да. Не веришь? Тогда припомни, сколько мест в ущелье, наиболее пригодных для устройства засады, мы с тобой насчитали во время пути к горе.
      – Три.
      – Есть и четвертое. И хотя оно не заметно со дна ущелья, по которому мы шли, оно хорошо видно сверху. Так вот, если засада будет устроена в первом по счету удобном месте по ходу от горы, Роксана должна пустить одну стрелу, во втором месте -две и так дальше. Понятно? А насчет числа чужих воинов мы договорились так. Если их больше пяти сотен, стрелы летят полого в нашу сторону, меньше полутысячи – направляются строго вверх. Тоже понятно?
      – А если бы засады не было вообще?
      – Тогда были бы одновременно в разные стороны пущены четыре стрелы, за ними еще одна в нашу сторону. Мы с Роксаной постарались предусмотреть все.
      – И то; что сейчас к тому месту, откуда взлетели Роксанины стрелы, могут поспешать вороги?
      – Это тоже. Поэтому твоя сестра вначале должна спуститься с утеса, и лишь после этого ее воины пустят стрелы. Покуда вороги прибудут на то место, там уже простынет и Роксанин след. Лучше скажи, хорошо ли помнишь участок ущелья, где нас поджидает засада? Если нет, могу кое-что подсказать и напомнить.
      – Не надо, я его запомнил лучше других, ибо сам устроил бы засаду именно там. Нанес бы одновременный удар по противнику спереди и сзади, отрезал бы ему путь из ущелья в обе стороны и намертво зажал на пятачке промеж крутых склонов. После чего добил бы уцелевших вражьих воинов стрелами, заранее расположив лучников на удобных позициях по склонам ущелья. Думаю, что точно так намерен построить бой и военачальник, чьи воины подстерегают нас в ущелье. Однако это не удастся: не он мне, а я ему устрою засаду. И хотя у него намного больше воинов, я не завидую ему.
      Сарыч был опытным воином, не раз и не два сражался против кавказских горцев, участвовал в совместных походах с русами, знал сильные и слабые стороны тех и других, поэтому сейчас с интересом следил за действиями Микулы, решившего с неполными полутора сотнями своих дружинников победить больше пяти сотен врагов. Конечно, его осведомленность о засаде, ее местонахождении и силах противника давали ему определенные преимущества, но, чтобы одержать верх над вчетверо сильнейшим врагом, этого было мало. Неужто он верил в собственные командирские способности и отвагу своих дружинников настолько, что не допускал мысли о существовании равных им соперников? Что ж, предстоящий бой расставит все по местам.
      В ущелье отряд вступил в том же порядке, в котором прежде проследовал по нему из бухты. Впереди шагал десяток дозорных в полной боевой готовности, за ними растянулись большинство воинов, через равные промежутки времени сменявших у носилок товарищей, колонну замыкали еще десяток готовых к бою дружинников. Как догадался Сарыч, Микула намеренно вводил в заблуждение возможных наблюдателей противника мнимой беспечностью своих воинов.
      В сотне шагов от опасного места построение отряда изменилось. К удивлению Сарыча, колонна не сжалась, а растянулась еще больше, правда, все шедшие доселе поодиночке дружинники сбились в группы и больше не расходились. Но произошло и то, чего он ждал: два отряда лучников-само-стрелыциков, примерно по два-два с половиной десятка человек в каждом, вскарабкались на склоны ущелья и двинулись дальше по ним, стремясь находиться на высоте, которую только могли достичь. У всех наготове были самострелы, страшное в умелых руках оружие, чьи тугие пружины посылали стрелу намного дальше самых дальнобойных луков, а короткие, толстые стрелы пробивали насквозь не только кольчуги, но и латные доспехи. Вместе с самострелыциками на один из склонов поднялись и Микула с Сарычем. На груди у сотника висел боевой рог, в руках был лук. По его примеру достал свой лук и Сарыч.
      При подходе к месту ожидаемой засады головные дозорные ускорили шаг, вскинули повыше щиты, ощетинились во все стороны копьями. Зато самострелыцики на обоих склонах вовсе прекратили движение вперед, а начали взбираться еще выше. Этот маневр Микулы был понятен Сарычу: сотник хотел с первых минут схватки использовать свое преимущество в средствах дальнего боя и навязать противнику сражение по собственным правилам. И это должен был понять противостоящий сотнику чужой военачальник, ибо своим перестроением русичи ясно показали, что они не только знают о засаде, но и готовы наказать за дерзость тех, кто осмелился преградить им путь.
      Вот и место, где неминуемо должна состояться первая встреча врагов. Прежде узкое ущелье, по дну которого могли идти рядом не больше трех-четырех человек, раздалось до ширины в пятнадцать-двадцать локтей. Оба склона, отвесные у дна, на высоте трех человеческих ростов начинали с незначительным уклоном отступать в стороны, чтобы через полтора-два десятка саженей снова устремиться строго вверх. Эта пологая часть склонов была густо усеяна скатившимися сверху крупными валунами, в ней кое-где виднелись ведущие в недра скал черные провалы. По-видимому, это были русла некогда струившихся под землей рек, выносивших свои воды в ущелье. Со временем они размыли и обрушили на дно часть склонов, состоявшую из более слабых каменных пород, чем расположенные выше и ниже скальные монолиты, образовав над ущельем две площадки-террасы. Только на них, среди валунов и в подземных лазах, могла прятаться засада, ибо ровная, открытая взору поверхность склонов выше и ниже площадок-террас не позволяла надежно укрыться даже единственному воину.
      Самострелыцики поднимались по склонам все выше, двое-трое наиболее проворных оказались уже над площадками-террасами. Вот среди ближайших к ним валунов мелькнули несколько быстрых фигур, наверное, тех чужих воинов, чьи спины могли очутиться на виду самострелыциков.
      И тут почти одновременно проревели два рога: один рядом с Сарычем, другой в том месте, где широкая часть ущелья вновь суживалась. Именно туда, почти оставив за спиной удобный для устройства засады участок ущелья, приблизился головной русский дозор. Площадки-террасы вмиг ожили, на них появилось множество воинов. Они с устрашающим криком ринулись к краям площадок и начали спрыгивать на дно ущелья. Навстречу русичам также хлынула большая толпа врагов, тотчас закупорившая собой путь вперед. Среди них выделялся высокий воин в блестящей кольчуге и белом войлочном плаще с большими прямыми плечами, которого с трех сторон прикрывали щитоносцы. В его левой руке был большой рог, которым он и подал знак нападения на русичей.
      Но сигнал Микулы сделал свое дело, не позволив напасть на русичей врасплох. Дружинники, несшие носилки, в тот же миг поставили их на землю и, повернувшись к ним спиной, образовали три замкнутых круга с выставленными из-за щитов копьями. Остальные воины тоже встали спинами друг к другу, создав, однако, не круги, а несколько спаренных шеренг с направленными в противоположные стороны копьями. В ожидании схватки русичи разбились не просто на группы, а на боевые десятки, и сейчас ущелье в четырех-пяти местах по всей ширине было перегорожено сверкающими доспехами и оружием живыми стенами. Эти стены рассекли ущелье на ряд изолированных друг от друга участков, внутрь которых спрыгивали с площадок-террас атакующие горцы.
      Вскоре на дне ущелья закипел бой. Большую роль в нем могли бы сыграть горские лучники и русские самострелыцики, которым ничего не стоило расстрелять воинов противника со склонов ущелья, но им пришлось вступить в бой друг с другом. В этой перестрелке приняли участие и Микула с Сарычем.
      – Оставь лук! Прикрой меня! – раздалась команда Микулы, опустившегося, как и Сарыч, на колено и посылавшего в противника стрелу за стрелой.
      Сарыч отложил в сторону лук, прикрыв себя и сотника от вражеских стрел щитами, начал следить за кипевшим внизу сражением. Самые яростные схватки разгорелись вокруг носилок с поклажей, не менее ожесточенный бой происходил там, где головной дозор сдерживал толпу врагов во главе с предводителем в блестящей кольчуге и белом плаще. Самострелыцики уже выиграли поединок с вражескими лучниками, перебив большую часть из них, а остальных заставив укрыться за дальними валунами и не показываться оттуда. Казалось, наступил час обрушить стрелы на противника в ущелье, но Микула не давал на это сигнала.
      Сарыч лишь теперь понял дальновидность сотника, растянувшего свой отряд по ущелью, а не собравшего в ожидании нападения его воедино. Сейчас прикрывавший русскую колонну с тыла десяток дружинников находился еще в узкой части ущелья на подходе к площадкам-террасам с засадой и, значит, позади разгоравшегося боя. Не ввязываясь в него, они двумя рядами по четыре воина отсекли узкую часть ущелья от широкой, отбрасывая копьями нападавших врагов. В этом им успешно помогали два лучника, расположившиеся за их спинами на склонах и бившие горцев на выбор. Как бы ни сложился бой в дальнейшем, но покуда у русичей сохранялся путь к отступлению в уже пройденную ими часть ущелья.
      Наступил решающий момент боя. Горцы, не сумевшие использовать внезапность нападения и свой перевес в силах, все еще превосходили русичей в численности и, вероятно, располагали резервом. Русичи, выдержав первый, самый опасный для себя натиск и понеся при этом ничтожные по сравению с противником потери, по-прежнему уступали ему в числе, зато их самострелыцики, одержав верх над вражескими лучниками, могли сыграть в дальнейших событиях не меньшую роль, чем резерв горцев. От того, кто из противников сумеет задействовать свои еще не использованные возможности в наиболее удобный момент и наилучшим образом, зависел конечный исход сражения в ущелье.
      Микула счел, что этот момент наступил, и дважды протрубил в рог. Он не напрасно тратил время, подробно объясняя десятским перед выступлением, как действовать при нападении врага, поэтому те сейчас строго следовали его указаниям. Дружинники, сражавшиеся у дальних от головы колонны носилок, вмиг разомкнули свой круг и ударили в спину горцам, наседавшим на ближайшую к носилкам шеренгу русичей. Это была шеренга, за которой десяток дружинников, в свое время замыкавших колонну, сейчас защищал путь к возможному отступлению. Толпа врагов вмиг окружила плотным кольцом оставленные носилки, к плащам потянулись десятки рук, и те, разодранные в клочья, разлетелись в стороны. И глазам горцев предстали четыре груды аккуратно уложенных в носилках круглых камней, напоминавших по форме бочонки. Раздались отчаянные крики ярости обманутых в самых сокровенных надеждах людей, и вся толпа, как один человек, ринулась за покинувшими носилки русичами.
      Однако нескольких потерянных секунд оказалось достаточно, чтобы их жажда отмщения превратилась в несбыточную мечту. Дружинники успели удалиться от них всего на полтора десятка шагов, но это расстояние было непреодолимым: стрелы самострелыциков пронзали каждого, кто пытался ступить на эту свободную от людей полоску земли. Порыв ослепленной яростью толпы, бросившейся вдогонку за русичами, быстро иссяк, и ее остатки отхлынули назад. Но не тут-то было! Стрелы продолжали лететь в уцелевших с обоих склонов ущелья, выкашивая их целыми рядами.
      И тогда над местом сражения прозвучал новый сигнал рога. На сей раз трубил военачальник горцев. С помощью своих телохранителей ему удалось взобраться на небольшой карниз, нависший в паре саженей над ущельем, и оттуда, прикрываемый двумя щитоносцами, он мог обозревать из конца в конец поле боя. Сейчас он решил, что наступил переломный момент сражения.
      Его рог еще трубил, а обе площадки-террасы покрылись поднявшимися из-за валунов горцами. Несколько секунд – и они десятками посыпались на дно ущелья, а воины, с которыми появился в ущелье вражеский военачальник, нанесли удар по ближайшей к ним шеренге русичей. Но не дремали и самострелыцики, часть которых стала обстреливать вступивший в бой отряд горского предводителя, а другие принялись выбивать врагов, спрыгивавших в ущелье. Резерв противника заставил сражение разгореться с новой силой, однако не внес в его ход перелома.
      Это понял и предводитель горцев, предусмотревший, по-видимому, и такое развитие событий. Из его рога понеслись было резкие, отрывистые звуки, но вдруг внезапно оборвались. Вместо них под карнизом, на котором он стоял с щитоносцами, раздались громкие крики, звон оружия, треск сталкивающихся щитов. Сарыч не поверил глазам – в группу из полутора-двух десятков телохранителей, оставшихся при предводителе горцев, врезался сзади десяток дружинников во главе с десятским Всеславом, которому Микула поручил сопровождать Роксану. Сотник знал, кому доверить это рискованное предприятие – Всеслав не только выполнил задание, но и выбрал наилучший момент для своего появления на поле боя. Да что наилучший момент – он нанес удар там, где тот явился наиболее болезненным для противника! Причем сделал это так, что о появлении его воинов тотчас узнали все – и свои, и враги.
      Прежде чем вступить в рукопашный бой с телохранителями предводителя горцев, дружинники Микулы выпустили по стреле из луков. И вряд ли явилось случайностью, что сделано было это в момент, когда предводитель начал трубить в рог. Две стрелы вошли в спины щитоносцев, ждавших прилета крылатых гостей совсем с другой стороны, одна пробила руку предводителя с рогом, остальные уменьшили наполовину число телохранителей. Внезапно оборванный сигнал рога привлек внимание почти всех горцев. Они увидели и падавших с карниза убитых щитоносцев, и своего предводителя с торчавшей из руки стрелой, и взметнувшийся снизу аркан, обвивший его шею и потянувший на землю. А те, что были выше ростом или находились недалеко от места событий, увидели и русичей, появившихся из узкой части ущелья и с криком устремившихся в бой.
      Выгоды создавшегося положения моментально оценил Микула. Враги видели, что их военачальник ранен и взят в плен, а это никогда не поднимало духа у простых воинов! Посему никак нельзя упустить миг, когда души врагов охвачены смятением, а их первейшая мысль уже не о захвате добычи, а о спасении своей жизни!
      Микула поднялся во весь рост, оттолкнул от себя шит, которым пытался прикрыть его тоже вскочивший на ноги Сарыч, часто затрубил в рог. Затем рванул из ножен меч и, потрясая им над головой, направился по склону вниз, в гущу сражения, откуда на него уставились сотни своих и чужих глаз. Отшвырнув щит и выхватив меч, Сарыч догнал Микулу. Следуя их примеру, сменив самострелы на мечи или боевые топоры, выстраиваясь на ходу плечом к плечу, по обоим склонам двинулась ко дну ущелья полусотня самострелыциков.
      Микула остановился в трех-четырех шагах от дна ущелья, перехватил крыж меча обеими руками, сильным взмахом прочертил клинком над головой широкий круг.
      – Слава! – крикнул он и прыгнул на ближайшего к нему врага.
      – Слава! – пронеслось по обоим склонам ущелья, и полусотня бывших самострелыциков вступила в бой.
      – Слава! – загремело по всему ущелью, и одновременно с этим произошло нечто для горцев неожиданное.
      Русские шеренги и круги копьеносцев вокруг носилок в мгновение ока распались, и прежде перегороженное в нескольких местах ущелье оказалось свободным из конца в конец. Однако неожиданным было не это, а то, что русичи вовсе не желали больше сражаться! Все они пробивались к ближайшему склону ущелья и, оказавшись там, становились к нему спиной и только защищались, не нападая сами. Не забывали русичи и раненых товарищей, вынося их с собой и укладывая в удобных местах на склонах либо на землю позади себя. Но так продолжалось всего несколько минут, пока все дружинники, кто самостоятельно, кто с помощью боевых друзей, не заняли место у склонов. И тогда действия русичей изменились.
      Когда после клича «Слава!» прежние боевые построения русичей рассыпались, десяток Всеслава в полном порядке отступил к карнизу, где был пленен предводитель горцев, и перекрыл вход в узкую часть ущелья. Теперь, построившись в два ряда и уставя перед собой окровавленные жала копий, дружинники Всеслава медленно двинулись к противоположной сужающейся части ущелья. Не столь давно защищаемая замыкавшими русскую колонну дозорными, она сейчас была доступной для любого желающего покинуть поле сражения. Дружинники Всеслава не трогали просто пятившихся перед ними врагов, но если кто-то пытался вступить с ними в бой, удар копьем следовал незамедлительно. Вот за спинами дружинников полтора десятка пройденных шагов, два, три. Их самих уже не два ряда, а семь, ибо русичи, оказавшиеся на освобожденном от противника участке ущелья, тут же примыкали к воинам Всеслава, выстраиваясь за ними.
      Над ущельем вновь разнеслись звуки боевого рога, и множество голов непроизвольно развернулись в ту сторону. На одном из склонов стоял Микула, перед ним, прикрывая себя и сотника двумя щитами, Сарыч. Но самым неприятным для горцев было то, что на обоих склонах виднелись вскинувшие к плечам самострелы русские стрелки. Они не стреляли, хотя были готовы сделать это в любой миг по сигналу своего военачальника. Но что должно привести в действие изготовившихся к бою самострелыциков, дружинников, стоящих спинами к склонам и только защищавшихся при нападении на них, катившийся по дну ущелья живой вал копьеносцев, не уничтожавших, а лишь теснивших врагов?
      Вскоре горцы получили на это ответ. Когда копья и мечи русичей перестали грозить смертью, у них появилась возможность проверить, что находится в оставшихся без охраны носилках. Как только к ним протянулись несколько рук, тут же протрубил рог русского военачальника и пропели в воздухе стрелы. Проявившие любопытство смельчаки до единого пали на землю мертвыми, но к носилкам бросилась уже Целая толпа горцев. Снова затрубил рог, и хлынувший ливень стрел в считанные мгновения заставил остатки толпы разбежаться в стороны, завалив носилки грудами трупов.
      А вал русских копьеносцев во главе с десятским Всесла-вом приближался к носилкам, вот их первая шеренга всего в трех десятках шагов от ближайших. Отступавшие перед ними Доселе беспорядочно и почти без сопротивления горцы стали пятиться медленнее, уплотнять свои ряды, принимать боевой строй. Когда русичи покрыли половину оставшегося до носилок расстояния, группа горцев в несколько десятков человек, укрывшись щитами и подняв мечи, бросилась на копьеносцев. И вновь затрубил рог на склоне ущелья, и стрелы настолько проредили толпу рискнувших оказать сопротивление горцев, что уцелевшие в испуге шарахнулись назад.
      Теперь стало ясно, что русичи пребывали в бездействии до тех пор, покуда им не оказывалось сопротивления либо не делалось попытки приблизиться к носилкам. Русичи не нападали первыми не потому, что не желали сражаться, а потому, что считали сражение выигранным и попросту не хотели проливать напрасно ни своей, ни чужой крови. Прекратив бой, они предоставили врагам возможность добровольно покинуть поле проигранной битвы, а самых непонятливых подталкивали жалами копий и стрелами.
      Горцы это поняли и принялись отступать к свободному выходу в узкую часть ущелья. Не отставая от них, по склонам шагали русские самострелыцики, а сзади неумолимо накатывалась, заставляя ускорять движение, щетина русских копий. Вот в узкую часть ущелья хлынул первый десяток горцев, второй, вот в безопасности сотня, другая. Многие горцы не поверили в благородство врагов и, опасаясь, что те, отпустив часть побежденных, остальных перебьют либо возьмут в плен, решили поскорее присоединиться к товарищам, уже находящимся в безопасности. Забыв о подгоняющих сзади дружинниках, не обращая внимания на застывших вдоль склонов готовых к бою русичей, горцы словно по чьей-то команде бегом ринулись с поля недавней битвы. Раздались крики сбитых с ног людей, вопли затаптываемых раненых, в воздухе над бегущими засверкали мечи, которыми самые нетерпеливые прокладывали себе путь.
      Дружинники не трогали несущуюся мимо них взбесившуюся человеческую массу. Лишь иногда свистел в воздухе аркан, и горец, отличавшийся от других начальственным видом или богатым вооружением, валился на землю с петлей вокруг шеи и тут же подтягивался к ногам русичей. Вскоре в проходе мелькнула спина последнего беглеца, и только густая пыль напоминала, что здесь только что пробежали несколько сотен ног.
      Спустившись на дно ущелья, Микула призывно протрубил в рог, и подле него собрались оставшиеся в живых десятские. Отдав необходимые распоряжения, сотник спросил у Всеслава:
      – Жива ли Роксана? Что-то не вижу ее.
      – Жива,– успокоил его десятский.– Я ей велел стеречь полоненного вражеского воеводу.
      – Покуда воины заняты делом, я хотел бы поговорить с ним. Пленник был втиснут в узкую расщелину на склоне ущелья, возле с приставленным к его груди копьем стояла Роксана. Микула со Всеславом вытащили пленника из расщелины, десятский развязал на его руках и ногах сыромятные ремни. Пленник, растирая здоровой рукой затекшую раненую, принялся с интересом рассматривать Микулу.
      – Ты – русский воевода, сумевший одержать в этом ущелье величайшую победу? – запинаясь и растягивая слова, однако правильно все их выговаривая, по-русски спросил он.– Как зовут тебя?
      – Ты знаешь мой язык? – удивился Микула.– Откуда?
      – Когда-то мне пришлось много путешествовать и, значит, встречать много разных людей. Среди них были и русы,– уклонился от прямого ответа пленник.– Так как зовут тебя?
      – Сотник Микула.
      – Сотник? Тогда у тебя славное будущее, сотник Микула. Победа, которую ты только что одержал, оказалась бы не под силу многим даже известным, убеленным сединами полководцам.
      Микула усмехнулся:
      – Ты льстишь мне. Я не вижу особой заслуги в том, чтобы разогнать тех, кто надеялся победить моих воинов числом и внезапностью нападения, но лишился этого самого сильного своего оружия. Я просто перехитрил их.
      – Ты не понял меня, сотник. Твоя заслуга не в том, что ты разогнал это сборище бродяг и разбойников, а в том, что смог победить в их душах страсть к наживе. То единственное чувство, которому они подвластны, не признавая никаких других. Ты смог поставить их перед выбором – жизнь или возможная богатая добыча, и они выбрали жизнь. Ты победил в этих двуногих хищниках их звериную натуру, заставив по достоинству оценить великий дар богов – человеческую жизнь, а это воистину подвиг.
      – Вижу, ты не испытываешь особой любви к своим бывшим соратникам,– заметил Микула.– Почему? И как тебя зовут?
      – Называй меня Жохар. А не люблю я тех, кто недавно бежал отсюда, словно свора перепуганных шакалов, потому что слишком хорошо знаю их трусливую, злобную сущность. Однако сейчас мы занимаемся не тем, чем следовало бы. У нас есть более спешные и важные дела.
      – У нас с тобой существуют какие-то общие дела? – поразился Микула.– Какие же?
      – Скорее покинуть это ущелье и оказаться на борту твоих кораблей. Только там мы перестанем опасаться за свои жизни, а ты вдобавок и за свой клад.
      – Твоя жизнь и смерть не зависят от того, где ты находишься – в ущелье или на борту моей ладьи. Они зависят только от меня и… и поведения твоих бывших воинов.
      – Об этом говорю и я. Сейчас, сотник, мы пока враги, а когда очутимся на твоих кораблях, будем уже друзьями, ибо к тому времени я окажу тебе большую услугу.
      Пленник оказался интересным собеседником, но у Мику-лы действительно были более важные дела, нежели разговор с ним. Дружинники уже разместили на скрещенных копьях своих убитых, положили на носилки тяжелораненых, собрали наиболее ценную добычу и были готовы в дальнейший путь. Из беседы с пленником Микула заключил, что тот хочет жить, а потому выполнит роль, которую был намерен поручить ему сотник.
      – Я не нуждаюсь в твоих услугах,– отрезал Микула.– Но если ты завел о них разговор, окажи услугу самому себе и тогда, возможно, сохранишь себе жизнь. Зачем, думаешь, ты и эти люди взяты в плен? – указал Микула на два-три десятка безоружных горцев, стоящих под охраной дружинников.
      – Тебе нужны заложники,– спокойно ответил Жохар.– Для этого твои воины постарались захватить как можно больше сановитых и богато одетых врагов, полагая, что они – самые уважаемые и почитаемые люди у разбитого тобой воинства, в том числе и у разбежавшейся его части. Увы, ты ошибся.
      – Посмотрим. Я сейчас велю отпустить одного из пленников с вестью, что при первой пущенной в моих воинов стреле прикажу обезглавить пять заложников. И так буду поступать при каждом последующем нападении на мой отряд. В конце концов очередь дойдет и до тебя, их главного воеводы, коему они доверили начальствовать над всем своим воинством.
      – Сотник, ты можешь сообщить, что в случае нападения на твой отряд казнишь первым именно меня. Я уверен, что даже тогда за ближайшим же поворотом вас встретят стрелы и град камней. Дело в том, что разогнанные тобой двуногие шакалы снова сбились в стаю, забыли испытанный в бою с твоими воинами страх и опять обуреваемы своим единственным чувством – страстью к наживе. По сравнению с ней такой пустяк, как чужая жизнь, чья бы она ни была, для них не значит ничего. Наоборот, чем меньше останется в живых, тем большая часть добычи будет каждому принадлежать. Уверяю, что многие из разбежавшихся еще не расстались с мыслью, что твой клад должен принадлежать только им.
      – Ты не прав, Жохар,– вступил в разговор Сарыч, все время пристально всматривавшийся в лицо пленника.– Горцы весьма чтят своих старейшин, дорожат их здоровьем и благополучием и вряд ли захотят менять их жизни на наши. Тем более что они уже знают, каковы мы в бою и чем им придется заплатить за новое нападение на нас.
      – Ты говоришь о настоящих горцах, вольнолюбивых и гордых людях, а не об этом прибрежном сброде, могущем только грабить купцов и удирать при встрече с истинными воинами,– ответил пленник.-Но даже эти горе-горцы составляли лишь треть моего отряда, а остальные были наемники, которым они посулили часть будущей добычи. Я командовал этими наемниками. У меня был самый большой боевой опыт, поэтому меня избрали главным военачальником объединенного отряда. Я не представляю цены ни для чужих мне горцев, ни для моих наемников, которые уже наверняка нашли на мое место другого вождя. Даже если окрестные жители не пожелают больше сражаться, опасаясь за жизнь своих знатных и уважаемых сородичей, это сделают мои бывшие воины, которых в желании завладеть чужим богатством не может остановить никто и ничто. К несчастью, и среди местных жителей немало подобных им людей, так что силы врагов будут намного больше твоих, сотник Микула.
      – Это же было и тогда, когда твой отряд напал на меня,– сказал Микула.– Но победил я.
      – Ты победил в честном, открытом бою, а сейчас твоим воинам станут стрелять в спины, забрасывать со склонов ущелья камнями, валить на лесных тропах на их головы подпиленные деревья.
      – Но разве мои дружинники разучились стрелять? Или позабыли, как надобно владеть мечом или копьем? Если кто-то так думает – он глубоко заблуждается и убедится в этом.
      – Сотник, посмотри на.свой теперешний отряд и прикинь, сколько в нем воинов, готовых тотчас вступить в бой при внезапном нападении. Хочешь, давай сосчитаем их вместе. В сражении ты потерял… раз, два… пять, десять… двадцать… двадцать три воина убитыми. На носилках я вижу… три, семь… десять, двенадцать тяжелораненых. Еще три десятка раненых могут держаться на ногах самостоятельно либо с помощью товарищей, но они также не воины. Двадцать три, двадцать и тридцать – это шестьдесят пять. Значит, у тебя осталось восемьдесят пять здоровых дружинников. Теперь сосчитаем твои носилки. На трех лежит клад, на двенадцати – тяжелораненые, получается пятнадцать. Если носилки будут нести по два человека, ты теряешь еще тридцать воинов. Каждого убитого понесут на копьях также по два Дружинника – это сорок шесть человек. Сколько остается для немедленного отражения нападения? Десяток воинов, которым к тому же предстоит охранять пленников. А известно ли тебе число врагов, с которыми предстоит иметь дело?
      В ущелье осталось больше трех сотен трупов, нападало вдвое больше. Думаю, нам будет противостоять не меньше двухсот врагов. При нападении все мои восемьдесят пять здоровых дружинников возьмутся за оружие, и мы отразим натиск.
      – В засаде действительно находилось семь сотен воинов, половину которых вы навсегда уложили в ущелье. Согласен, что в честном бою твои оставшиеся дружинники снова разгромят моих уцелевших воинов, но такого боя не будет. Я уже говорил, как будет выглядеть предстоящий тебе путь: стрелы в спину, камни и деревья на голову. А каждый новый убитый или раненый – это два лишних носильщика вместо воинов. Ведь вы, русы, насколько я знаю, никогда не оставляете противнику своих раненых и даже убитых. Так?
      – Убитый русич должен быть возложен на погребальный костер, дабы уйти на Небо к предкам, а раненый побратим для воина-русича дороже здорового, ибо пролитой кровью уже доказал верность боевому братству. Мы никогда и ни при каких обстоятельствах не оставим раненых и убитых,– твердо заявил Микула.
      – И потому вы все умрете рядом со своими ранеными, убитыми, несметным богатством… и, чуть не забыл, благородством,– с иронией добавил пленник.– Чтобы этого не произошло, я готов оказать тебе услугу, сотник. Ту, о которой я уже говорил и которую столь легкомысленно ты отверг.
      Микула бросил взгляд на остатки своего отряда. Это была еще грозная сила, но возьмись дружинники за копья, на которых покоились убитые, за ручки носилок с ранеными и сокровищами, и они окажутся беззащитными. Чтобы положить на землю носилки или копья со скорбной поклажей и схватиться за оружие, нужно несколько мгновений, за которые тебе успеют всадить в горло стрелу либо вогнать в спину клинок. Пустить в сторону бухты два раза по три стрелы с дымным следом – сигнал, чтобы оставшиеся в ладьях воины шли на подмогу его отряду? Но противник может сначала разбить подмогу, а уже потом приняться за дружинников Микулы. Нет, надобно искать другой выход из положения. И, наверное, прежде всего стоит выслушать пленника, который, судя по разговору, далеко не глупый человек.
      – Жохар, ты второй раз упоминаешь об услуге, которую готов мне оказать. В чем она заключается?
      – Я приведу твой отряд целым и невредимым в бухту и получу за это жизнь и свободу. Поскольку я воин, то перед уходом от тебя выберу себе меч, кинжал и щит из захваченной твоими воинами добычи. Вот и все.
      – Почему я должен верить, что ты приведешь отряд в бухту, а не в новую засаду?
      – Посмотри на меня еще раз. Скажи, я очень похож на человека, желающего умереть?
      – Нет. А ежели верить твоим словам, то смерть вовсе не входит в твои планы.
      – Так вот, если при следовании по дороге, которой я вас поведу, в твоих воинов полетит хоть одна стрела или свалится единственный камень, ты убьешь меня собственноручно. А этого мне очень и очень не хотелось бы.
      – Какой дорогой собираешься вести нас?
      – Я поведу отряд путем, который не может прийти в голову самому хитромудрому из наших врагов. Да-да, сотник, «наших», ибо с этой минуты мы с тобой союзники и, значит, я недруг своим бывшим соратникам. А путь начнем с того, что двинемся не вперед по ущелью, как предполагает неприятель, а возвратимся назад…
      – Он может предусмотреть это,– перебил Микула пленника.
      – Возможно, но стеречь дорогу назад будет гораздо меньше воинов, чем путь к бухте, поэтому они постараются устроить заслон в месте, где смогут задержать наш отряд до тех пор, покуда к ним не подоспеет помощь. А ближайшее до такого заслона место находится гораздо дальше того, где мы исчезнем из ущелья.
      – Исчезнем? Куда? Я видел несколько звериных троп, по которым можно подняться на верх обращенного к морю склона ущелья. Идя из бухты, я даже поднялся по одной из них и очутился на скале, отвесно обрывающейся к морю. Такие же скалы виднелись слева и справа от меня. Я самолично убедился, что обойти это скопление неприступных скал можно только по ущелью.
      – По суше – да, но ведь существует еще и море. Ты видел тропы, по которым можно выбраться из ущелья, я знаю путь, которым со скал можно спуститься на берег. Враги поджидают нас в ущелье вблизи отгремевшего боя, а мы возвратимся в бухту по морскому берегу.
      Этот путь известен только мне… вернее, с сегодняшнего дня только мне. До боя в ущелье о нем знали еще двое моих ближайших друзей, но… оба они погибли.
      – Ты проведешь нас по этой дороге,– решительно сказал Микула.– Но ежели ты замыслил нечто дурное, помни, что я поступлю согласно твоему совету – убью тебя собственноручно.
      – Строй своих воинов в обратном направлении, сотник, а эта прелестная дева,– кивнул Жохар на Роксану,– пока поможет мнe перевязать рану.
      – Ты что не сводишь с него глаз, словно с красной девицы? – спросил Микула, когда он и Сарыч отошли от пленника.– Признал в нем кого-либо из стародавних дружков?
      – В том и дело, что не могу в нем никого признать,– вздохнул Сарыч.– Уверен, что должен знать этого человека, что все в нем мне знакомо, а кто он и почему знаком – не могу объяснить.
      – Может, просто путаешь его с кем-то? Горец как горец: длинный нос, крашеная борода, бритая голова, злобные глазки. Ничего особенного, а потому в великом множестве подобных обличий может привидеться и некто прежде знакомый. Впрочем, какая сейчас разница – видел ты его до этого или нет? Главное, чтобы он привел нас подобру-поздорову к бухте.
      – Согласен. Но этот человек чем-то разбередил мою душу, посеял в ней тревогу, разбудил во мне неясные покуда подозрения. Я словно чую, как с его появлением к нам с тобой приблизилась беда. Я ощущаю ее, словно она легла на мои плечи непосильной ношей.
      – У меня тоже смутно на душе,– признался Микула.– Но при чем здесь Жохар? Мы с тобой тревожились о грядущем бое в ущелье, теперь предстоит опасный путь в бухту. Откуда в душе быть покою? А сей человек неприятен и мне. Он улыбается мне, набивается в друзья, согласен спасти отряд, покупая этим собственную жизнь, но я ощущаю в нем только врага, страшного врага, самого опасного для меня. Но, может, это потому, что так и есть на самом деле – разве не вручаем мы свои жизни в его руки?
      – Даже сейчас у меня в глазах его лицо, в голове одна мысль – откуда мне знаком этот человек? И все больше зреет в душе уверенность, что этот человек – посланец беды.
      – В таком случае беда подстерегает нас на дороге к бухте. Но я вынужден довериться Жохару, для спасения отряда иного попросту не дано. Однако при первом подозрении, что по его вине отряду грозит опасность, я прикончу Жохара,– пообещал Микула.
      Однако мрачным предчувствиям Микулы и Сарыча не суждено было свершиться – отряд возвратился в бухту по предложенному Жохаром пути без единой встречи с противником. Конечно, это был нелегкий путь, особенно при спуске к морю с окружающих ущелье скал. Здесь Микула убедился, что Жохар был прав, утверждая, что сей путь был не ведом никому, кроме него и ныне мертвых его двоих друзей. Дело в том, что пути как такового не существовало, его требовалось создавать самому, устраивая переходы через многочисленные бездонные провалы и скальные трещины либо взбираясь на пригодные для ходьбы каменные террасы с помощью заранее подготовленных и спрятанных в укромных местах каменных плит, блоков, веревок с завязанными на них узлами. Присутствие рядом с собой Микулы и Сарыча, державших мечи наголо, Жохар принял как должное, однако настоял, чтобы при спуске к морю всем пленникам крепко завязали глаза, дабы никто из них не смог запомнить и повторить пройденный путь.
      – Доволен мной, сотник? – спросил Жохар, когда отряд оказался подле ладей, причаливших к берегу при его появлении.
      – Да, ты выполнил все, что обещал. С этой минуты ты свободен и можешь распоряжаться жизнью по собственному усмотрению. Я уже предупредил дружинников, что ты можешь выбрать среди добычи приглянувшееся тебе оружие и щит.
      – Оружием я займусь сейчас, а воспользоваться свободой торопиться не буду.
      – Не будешь? Я на твоем месте тут же поспешил бы к своим.
      – Это к кому? К тем, кого я лишил желанной добычи, выведя твой отряд из ущелья в бухту? Да я для них стал злейшим врагом! Уверен, что сейчас из леса следят за бухтой и за нами десятки глаз, и каждый их обладатель мечтает вогнать в меня стрелу. Так что лучше я дождусь ночи и ближе к утру незаметно исчезну между прибрежных скал. Послушай, зачем они идут в лес? – спросил Жохар, кивая на группу русичей, направлявшихся от ладей к ближайшим на берегу деревьям.– Разве не понятно, что враги, не сумев завладеть сокровищами в ущелье и на вашем пути оттуда, собрались теперь вокруг бухты?
      – Понятно. Поэтому я велел отпустить одного заложника с предупреждением, что при нападении на моих воинов прикажу казнить пять пленников. А послать людей в лес я вынужден потому, что надобны дрова для погребального костра. Души убитых братьев русичей должны вознестись на Небо к предкам, и я не нарушу сего священного закона внуков Перуна.
      – Можешь не продолжать,– остановил Жохар Мику-лу.– Я сам родился и долгое время был язычником и знаю, что такое дым погребального костра. Но теперь я верю в Аллаха и с погребением погибших воинов у меня стало куда меньше хлопот. Прежде чем уйду отдыхать, дам тебе совет. Чтобы уберечься от нападения, вели на бортах ладей вместо висящих щитов прибить гвоздями пленников и поставить рядом пару-тройку воинов с секирами. Уверяю, что это зрелище будет для врагов куда доходчивее, чем слова и предупреждения.
      – Мы, русичи, не занимаемся подобными делами,– ответил Микула.– Перед своим уходом не забудь разбудить меня, иначе один можешь угодить под стрелы наших дозорных.
      – Не забуду. Тем более что чутье подсказывает, что мы видимся не в последний раз.
      Проводив Жохара к захваченной в ущелье добыче, из которой тот принялся выбирать себе щит и оружие, Микула поспешил к Сарычу, разговаривавшему о чем-то с пленниками.
      – Хотел узнать у них о Жохаре,-сообщил он.– Представь, среди пленников нет ни одного из его отряда. Наши воины арканили тех, кто был одет побогаче или имел начальственный вид, а его люди были бедно одеты и обличьем выглядели хуже некуда. Все пленники уверяют, что видели его впервые, а нанимал отряд Жохара старейшина, не принимавший участия в бою.
      – Забудь о нем,– махнул рукой Микула.– Я даровал Жохару свободу, и утром он покинет нас. У меня к тебе другое дело. По договору с великим князем сегодняшний клад принадлежит пополам тебе и ему. Из доли великого князя я хочу взять горсть цветных каменьев, дабы принести дар богам моря. Перед выступлением в поход я был у священного источника Перуна, и боги явили мне ряд видений, кои уже начали сбываться в жизни. У источника я и великий князь узнали, что русичи ныне в немилости у богов моря и, дабы задобрить их, они должны принести им из первой захваченной в походе добычи богатые дары. Великий князь уж свершил это, отдав Царю моря половину захваченных у Ичкера сокровищ, а я хочу сделать это сегодня.
      – Ты возьмешь каменьев столько, сколько сочтешь нужным. Но не из доли великого князя, а из моей. Пусть боги помогают нам обоим, ибо в этом походе наши судьбы крепко связаны одна с другой.
      – Смотри, дружинники возвращаются из леса. Покуда они приготовят погребальный костер, ответь, зачем ты по пути к горе с кладом возился среди камней в расщелине и копал кинжалом землю? Признаюсь, я тогда подумал, что это последствия нашего поединка близ Итиль-кела, когда Арук крепко ошеломил тебя. Такое часто бывает, раны в голову могут сказываться на памяти и способности человека правильно мыслить.
      – Я часто вспоминаю тот поединок, но совсем по другой причине. Меня беспокоит душа-оборотень Арука, которая сейчас витает где-то рядом, поджидая удобного случая отомстить нам. А на твой вопрос я отвечу. Но после того, как ты расскажешь, как сам разобрался в событиях сегодняшнего дня. Ведь ты говорил, что многое смог понять: и почему несколько лет назад мне с двумя товарищами удалось вырваться из засады горцев, и почему останки сгоревших кораблей оказались по чьей-то воле на верхушке каменной гряды.
      – Когда в прошлый раз ты с товарищами угодил в засаду, горцы могли убить либо пленить тебя и твоих двух друзей?
      – Убить – да, пленить – нет. Они напали, когда наш маленький отряд спускался по крутой тропе к горной реке в ущелье. Бой был коротким, и уже через минуту мы остались втроем. Став поперек тропы плечом друг к другу, имея за спиной ущелье, откуда на нас нельзя было напасть, мы приготовились умереть. Но враг отступил, хотя мог нас перебить стрелами, не подвергая свои жизни даже малейшей опасности. Ведь мы не сдались бы ни за что, ибо знали, что ждет нас в руках прибрежных горцев-разбойников, пожелавших узнать, почему мы оказались в их местах и чем занимались.
      – Послушай, как я связываю ваше давнишнее труднообъяснимое спасение от смерти с появлением останков сгоревших кораблей на верхушке гряды. Ваша высадка в бухте, поход в горы и бой с мазендаранским кораблем не остались не замеченными горцами, и они пожелали узнать первопричину этих событий. Желание подогревалось тем, что в окрестностях бухты были обнаружены многочисленные следы вашего пребывания: обрушенные вниз каменные лавины, копоть от факелов в пещерах, засыпанные расщелины. Промышляя разбойничьим промыслом сами, горцы догадались, что могли делать вблизи глухой бухты пираты, преследуемые кораблем властителя Мазендарана. Они отправились за вами в погоню, устроили засаду, но беглецы предпочли погибать, но не сдаваться в плен. Когда их осталось трое, перед преследователями встал вопрос: убить их, как других беглецов, или позволить продолжить путь? Они выбрали второе, ибо со смертью последнего из вас тайна места захоронения сокровищ навсегда ускользала от преследователей. Отпуская вас, они могли надеяться, что рано или поздно вы или ваши товарищи, которым вы сообщите о кладе, возвратитесь за сокровищами. Ты хочешь что-то спросить?
      – Почему выпустившие нас из засады горцы не повторили своего нападения? И разве, отпуская нас, они не понимали, что мы можем погибнуть в пути от голода, ран, при встрече с другими разбойниками? В этом случае они лишались возможности проникнуть в тайну клада точно так, как прикончив нас в засаде. А вдруг мы угодили бы в руки других горцев и под пытками открыли им место захоронения сокровищ? Что тогда?
      – Для здешних жителей было все едино, кто прибудет за сокровищами. Им требовалось одно – чтобы кто-то извлек его из тайника. Кого после этого предстояло отправить на тот свет, им было все равно. А в вашу гибель в пути они не верили: такие, как вы, приучены выпутываться из любого положения, к тому же вас могли поблизости в море или горах поджидать товарищи. Так что преследователи, даровав вам жизни, поступили весьма благоразумно.
      – Это поняли и мы со спасшимся другом. Мы знали, что сокровище нужно будет не просто откопать из-под насыпи, но и защитить в бою, и это не позволяло нам отправиться в бухту с малыми силами. Слушаю тебя дальше.
      – Понимая, что за кладом могут явиться ваши друзья либо совершенно посторонние люди, и опасаясь, что им не удастся найти нужную бухту, так как вокруг множество ей подобных, здешние горцы придумали, как избежать этого. Они вытащили из моря и взгромоздили на верхушку каменной гряды останки обоих сожженных вами судов. Гряда – самое приметное в бухте место, а посему всякий человек, очутившийся в ней, обязательно увидел бы их. А развернутые к морю бортами, останки кораблей бросались в глаза уже у входа в горловину, соединяющую море с бухтой. Тот, кто явился бы за кладом, наверняка знал бы о произошедшем здесь когда-то бое и сожженных кораблях, а поэтому не спутал бы сию бухту ни с какой иной. Мне удалось связать воедино события прошлых лет и сегодняшнего дня?
      – Да. Теперь я без лишних объяснений отвечу на твой вопрос. Пряча клад, мы были уверены, что когда-то снова придется побывать в бухте, и хотели наверняка знать, догадались ли здешние жители, зачем мы пошли в горы. Для этого мы устроили два места проверки: засыпанную нами расщелину и вскопанный мечами участок земли под отдельно растущим деревом. В расщелине на глубине ладони мы выложили круг из десятка неприметных, разновеликих, отличных друг от друга камней, на каждом из которых сделали клинком условные пометки. Когда я при тебе проверил расщелину, круга из помеченных камней не было, а из десятка камней я отыскал только три. Ясно, что кто-то копался в этой расщелине. Под деревом тоже остались следы раскопок. Из этого следовало, что горцы догадались о цели нашего прихода в бухту и искали наши сокровища. Если до этого я мог только предполагать, что нас ждет на обратном пути в бухту, то теперь знал это наверняка. Вот почему я обратился к тебе с просьбой отправить Роксану к скале, откуда она могла наблюдать за местом возможной засады. Единственное, чего я не могу понять до сих пор, это каким образом здешним горцам удалось так быстро собрать столь внушительные силы для боя с нами? Откуда в этих местах оказались несколько сотен наемников Жохара? Причем в момент, когда горцы больше всего нуждались в них? Ведь они не знали, когда и в каком числе мы появимся, а содержать постоянно столько наемников, не зная, понадобятся ли они и когда, слишком обременительно. В разговоре с тобой Жохар случайно не обмолвился, почему оказался в здешних краях и как стал наемником у горцев?
      – Нет. Ежели тебя это интересует, можешь спросить у него самого, когда он проснется. А сейчас пошли к погребальному костру, дружинники уже заканчивают его складывать.
      В отряде не было жреца, и Микуле, как старшему из воинов, внуков Перуна, пришлось быть вместо него. Свершив обряд проводов к предкам душ погибших в бою русичей и дождавшись, когда погребальный костер погас, Микула с Са-рычем на одной из ладей отправились принести дары богам моря. Через горловину ладья вышла в открытое море, в воду полетел якорь, и Микула с Сарычем бросили в волны по пригоршне драгоценных камней.
      Сарыч, родившийся в степи и проведший в ней почти всю жизнь, не имел своих богов моря, поэтому повторил вслед за Микулой его обращение к владыкам морских пучин. Вначале Микула поблагодарил морского Царя, что тот позволил волнам донести на своих плечах русские ладьи до далеких берегов Хвалынского моря, обратился к нему с мольбой, чтобы он и впредь помогал русичам веслом, коим он укрощает и держит в повиновении своевольные волны, и отложил в сторону острогу, которой возбуждает их к проявлению буйства1. Затем он стал просить Чудо морское, служителя и вестника Царя морского, и духов воды укротить свирепость ветров, не позволяя им с сестрами-волнами топить русские ладьи, ибо русичам, внукам Перуна, надлежит после гибели вознестись на Небо к предкам, а не опускаться в бездонные морские глубины.
      Закончив общение с богами моря и духами воды, Микула хотел было приказать поднимать якорь, как вдруг застыл на месте. Далеко в море, подступившем в сей полуночный час к борту ладьи непроглядной черной стеной, мигнул яркий огонек. Мигнул еще раз, еще. Может, показалось? Нет, огонек замерцал снова, теперь три раза подряд. Возможно, это сорвалась с Неба чья-то душа, не нашедшая приюта у предков? Но души предков падают сверху, а странный огонек мерцает намного ниже скопища светящихся ночью душ, которых ромеи именуют звездами. В таком случае это, скорее всего, световой сигнал с плывущего ночью в открытом море корабля. Но кому и зачем он предназначен?
      Микула тронул за плечо Сарыча, вытянул руку в направлении только что мигавшего огонька.
      – Смотри туда.
      – Огонь! В море огонь! – воскликнул через минуту Сарыч.– Кто-то подает с моря сигналы!
      – Я тоже видел их и хотел бы знать, кому они посылаются. Вдруг они таят для нас угрозу? Может, сей корабль правой.
      Русичи изображали Царя морского с веслом, в левой руке, с острогой в или корабли следуют в нашу бухту и нам суждено сойтись с ними в бою?
      – Обычно на посланный сигнал должен быть ответ. Он может прийти с моря либо с суши. Ты, сотник, продолжай наблюдать за морем, а я присмотрюсь к берегу и горам. Пусть и другие воины помогают нам.
      Результаты не заставили себя ждать.
      – Сотник! Вижу на берегу огонь! – раздался крик одного из дружинников.– Там! Он не горит ровно, а тоже мигает!
      Микула, всмотревшись в указанном дружинником направлении, увидел далеко на берегу огонек. Он тоже то появлялся, то исчезал. Пытаясь встать поудобнее, Микула сделал шаг в сторону, и огонек тотчас пропал. Однако стоило Ми-куле возвратиться на прежнее место, он возник снова. Выходит, он был виден не всем кораблям в море, а лишь плывшим в определенном направлении? Может, сей сигнал не что иное, как маяк, на который должны держать курс в ночном плавании чьи-то суда? Но что заставило их плыть ночью? Почему они не следуют вдоль берега, где в темноте их поджидает меньше опасностей? Объяснение может быть одно – находившиеся в море не желали, чтобы их заметили. Почему? Микула должен узнать, что таят в себе эти сигналы. Узнать как можно скорее!
      Микула достал кинжал, сделал на верху борта глубокую борозду, указывающую в направлении мерцающего на берегу огонька. Затем он отыскал кормчего ладьи.
      – Забудь о якоре и не покидай места, на котором сейчас стоит ладья. Вели спустить на воду лодку и посади в нее шестерку лучших гребцов. Мы скоро вернемся.
      В бухте Микула поднялся на борт ладьи, в которой спал Жохар, разбудил его. Тот был недоволен.
      – Зачем поднял меня так рано? До рассвета еще не меньше трех часов. Я ведь предупредил, что встану сам.
      – Ты уйдешь от нас, когда пожелаешь. Но покуда еще здесь, я хочу помочь тебе заработать сто золотых диргемов.
      – В таком случае ты поступил правильно, не позволив мне проспать эти деньги,– осклабился Жохар.– Говори, что должен я сделать?
      – Сейчас узнаешь. Бери свой плащ, оружие и ступай в лодку.
      Когда Микула с Жохаром возвратились на ладью в открытом море, оказалось, что оба огонька перестали мигать. Но Жохару и не нужно было их видеть. Выслушав рассказ Микулы и прикинув вначале на глаз расстояние от их ладьи до горловины, он всмотрелся в сторону, куда указывала сделанная сотником борозда. Равнодушно зевнул и прислонился спиной к борту ладьи.
      – Сотник, ты обратился к единственному человеку, который может помочь тебе разгадать тайну ночных огней. Я хорошо знаю этот участок побережья, скала у горловины бухты позволила мне точно определить наше положение в море, и я уже сейчас могу с уверенностью сказать, где горел огонь на суше. Сигналы подавались с Вороньего мыса. Когда начнет светать, ты проверишь мои слова и убедишься, что я прав. Вороний мыс ты узнаешь по острой вершине и приметной горе за ним: у нее левый склон пологий, а правый словно обрублен мечом. И еще: над мысом постоянно кружит воронье, отчего он и получил свое название. Теперь я ложусь досыпать, а с рассветом мы продолжим разговор.
      Утро подтвердило правоту слов Жохара – борозда от кинжала указывала на далекий островерхий мыс, за которым виднелась гора с пологим левым и отвесным правым склонами. Рассмотреть мыс нельзя было из-за большого расстояния, не было видно над ним и птичьих стай.
      – За мысом в сушу врезается большой залив с пригодными для стоянки кораблей берегами,– раздался голос Жохара. Минуту назад лежавший под плащом на скамье, сейчас он стоял рядом с Микулой и тоже смотрел на Вороний мыс.– В горах вблизи залива несколько ручьев с питьевой водой, в лесах имеются большие поляны, на которых можно разместить не одну тысячу воинов с припасами. Но в залив не впадает ни одна река, к нему не подходит ни одна караванная тропа, отчего его лишь изредка посещают купеческие корабли, чтобы пополнить запасы воды. С появлением на Хвалынском море русов и викингов торговля по нему полностью прекратилась, и залив теперь не привлекает никого. Тем более интересно, кто и зачем подавал ночью с Вороньего мыса сигналы и кто принимал их в море. Сотник, я не успел сообщить одну вещь, связанную с заливом у Вороньего мыса. Два дня назад, отправившись за водой, мои люди едва не наткнулись у родника на берегу залива с ширванскими воинами. Мои люди были осторожнее и лучше знали здешние места, чем ширванцы, поэтому заметили их раньше и уклонились от встречи.
      – Ничего удивительного в этом нет. Воевода Асмус взял приступом немало ширванских крепостей и городов, и разбежавшиеся ширванцы ищут спасения в окрестных горах и лесах. А пустынный залив вдали от обжитых мест – вполне подходящее убежище.
      – Это были не простые ширванские воины, составляющие гарнизоны прибрежных крепостей, или городские ополченцы, а отборные дружинники самого владыки Ширвана Дивдада, которых в Византии и Хазарии называют гвардией. Они еще не участвовали в боях с русами или викингами, поэтому им незачем спасаться бегством в горном безлюдье.
      – Это уже действительно интересно,– задумчиво произнес Микула.– Даже очень.
      – И только? – лукаво спросил Жохар.– Я на твоем месте рассуждал бы по-другому. Вы, русичи и викинги, принесли горе и страх всем обитающим на берегах Хвалынского моря народам, у вас здесь нет ни единого друга, а только враги. И если где-то втайне от вас собираются корабли и воины разоренной вами страны, это вряд ли сулит вам добро. Думаю, твой великий князь очень хотел бы знать, какие силы находятся у Вороньего мыса и чего от них можно ожидать. Но я могу и ошибаться, поэтому прикажи своим гребцам доставить меня к берегу. Покуда совсем не рассвело и кромка берега еще в тумане, я покину твой лагерь. Прощай, сотник.
      – Не торопись,– оборвал Микула Жохара.– Вижу, тебе не терпится получить сто золотых диргемов?
      – Скажу честно – да. Признаюсь, в жизни мне приходилось владеть и куда большими деньгами, но… На что могу я рассчитывать сейчас, раненный и одинокий, чьи вчерашние друзья стали злейшими врагами? Поэтому сто диргемов мне сегодня никак не помешают. Но тайна залива у Вороньего мыса этого стоит.
      – Сколько времени тебе потребуется, чтобы провести моих воинов к Вороньему мысу и возвратиться обратно?
      – К вечеру мы снова будем в бухте, и я получу свои диргемы.
      – К вечеру? – не поверил Микула.– Ты посмотри, где Вороний мыс, и припомни, каковы горные дороги. А вам предстоит идти по самым глухим местам, и очень осторожно, чтобы не наткнуться на твоих вчерашних друзей и союзников либо на ширванских дозорных. К вечеру ты достигнешь только мыса, а не возвратишься назад.
      – Сотник, я всегда знаю, что говорю. Я не собираюсь совершать весь путь к мысу пешком, а преодолею самую трудную и опасную его часть по морю.
      – Сколько человек надобно для разведки?
      – Только для разведки хватит меня одного, но, поскольку в пути может случиться всякое, десяток бывалых воинов будет нелишним. Да и от помощника посмышленей я не отказался бы.
      – Смышленого помощника ты получишь – им будет десятский, что захватил тебя в полон. Надеюсь, ты не сомневаешься в его способностях? С вами отправятся и его воины…
      Ладья с Всеславом и Жохаром возвратилась, когда начало темнеть и с прибрежных скал на море стал наплывать туман.
      – Десятский видел то же, что я, и все тебе расскажет,– сказал Жохар встретившему их Микуле.– А я тем временем перекушу у костра с твоими воинами и затем покину бухту. Надеюсь, ты уже приготовил мои сто золотых диргемов? Я не забыл о них.
      – Что тебе удалось увидеть? – спросил Микула у Все-слава.– Не напрасно ли я посулил Жохару за поход к мысу целое состояние?
      – Не зря. То, что мы узнали, стоит гораздо дороже. В гавани у подножья Вороньего мыса стоят на якорях двадцать восемь ширванских кораблей, а в лесу и горах близ гавани в семи лагерях расположились не меньше трех тысяч воинов. Среди кораблей нет ни одного купеческого, все боевые, в лагерях я не видел ни единого ополченца, а только крепких, хорошо вооруженных бойцов. Недалеко от пристанища великого князя втайне от него скопилась огромная сила! Вот почему над Вороньим мысом не видно больше птичьих стай.
      – Сделал то, что я велел? Сможешь попасть к гавани без Жохара или других провожатых?
      – Смогу. Жохар шел первым в нашей цепочке, я – последним и через каждые десять шагов незаметно помечал камни или деревья условными знаками. По ним я без труда повторю путь к Вороньему мысу и обратно.
      – Сдается, что нам придется свершить это. Ступай вечерять, а я рассчитаюсь с Жохаром и тоже приду к костру. Держи,– протянул Микула подошедшему Жохару тугой кошель.– Пересчитай и прощай.
      – Пересчитать? Зачем? – удивился Жохар.– Я доверяю твоему счету. С какой стати тебе обманывать меня, приумножая богатство великого князя? Ведь не своими же диргемами ты расплачиваешься со мной? Не говорю я тебе и прощай, ибо какой-то тайный голос шепчет мне, что нам предстоит встретиться еще. До новой встречи, русский сотник Микула!
      – До новой встречи, Жохар…
      Едва Жохар исчез среди подступавших к бухте скал, к Микуле подбежал запыхавшийся Сарыч.
      – Это ушел Жохар? – взволнованно спросил он.
      – Да, он,– спокойно ответил Микула.– Выполнил поручение, получил деньги и покинул нас. Что тебя удивляет?
      – Когда он проходил мимо последнего нашего костра, я хорошо разглядел его со спины. Кроме того, я впервые видел, как он шел по ровному месту. И я узнал его! Я теперь знаю, кто он! Может, его и зовут Жохар, но нам с тобой он был известен гораздо раньше под другим именем! Как я мог не узнать его сразу? Ведь я постоянно чувствовал, что обязательно должен знать этого человека!
      – Перестань повторять одно и то же и объясни все толком,– сказал Микула.– Ты рассмотрел Жохара со спины и увидел, как он ступает по ровному месту. Ну и что?
      – На каком боку висит у тебя меч?
      – На левом. Как и у всех, в том числе и у тебя.
      – Это потому, что ты правша… как я и большинство дружинников. А у Жохара меч висит на правом боку, значит, он – левша. Ты приметил, что он прихрамывает на левую ногу?
      – Да. Но какое дело мне до того, что некто из моих случайных знакомых левша и хром на левую ногу?
      – Да такое, что хромцом на левую ногу и левшой является Ичкер, знаменитый главарь всех разбойников Нефата! Вот кто скрывался под именем Жохара! Как я не мог понять этого раньше? Ведь я столько слышал о нем! Вот почему он казался мне таким знакомым! И только меч на правом боку и танцующая походка окончательно раскрыли мне глаза! И вспомни свой вчерашний разговор с ним. Он признался, что родился язычником, а стал мусульманином. Это история самого Ичкера! А совет Жохара прибить к бортам ладей заложников, дабы уберечься от нападения горцев? Это любимый способ Ичкера, идущего на абордаж, обезопасить свой корабль от стрел противника! Теперь понятно, как воины Жохара стали наемниками у горцев. Это были разбойники Ичкера, согнанные нами с берегов Нефата и бродившие без пристанища в горной глухомани.
      – Пусть будет так,– согласился Микула.– Ну и что? Какая нам разница, как зовут этого человека – Ичкер, Жохар или так и эдак? Главное, что он дважды оказал нам большую услугу. Сейчас его нет с нами – и забудем о нем. Ты уже-знаешь, что видел Всеслав в гавани у Вороньего мыса? Чем больше я об этом думаю, тем тревожнее на душе. Я хотел отплыть из бухты завтра утром, а придется сделать это сегодня после вечери.
      Чем дольше Игорь слушал Микулу, тем больше портилось у него настроение. Еще бы! Кому понравится, что у тебя под боком притаились тридцать вражеских боевых кораблей с тремя тысячами отборных воинов, о которых ты узнал случайно! А ведь до возвращения Микулы с его неожиданной вестью Игорь был уверен, что полностью осведомлен о всех действиях и планах Дивдада, властителя Ширвана, по чьей земле с огнем и мечом прошли дружины воеводы Асмуса и вблизи чьих берегов обосновался сам Игорь.
      Еще четыре дня назад воевода Асмус прислал гонца, сообщившего, что властитель Ширвана собирает в одной из бухт вблизи пристанища великого князя свой флот и сухопутные войска, туда же подходят ополченцы из горных селений и городов, коих не смог еще достигнуть и взять на копье Асмус. Соглядатаи воеводы донесли, что в бухте уже стоят свыше двадцати боевых кораблей и множество мелких судов, в лагерях на берегу находится больше двух с половиной тысяч дружинников из постоянного войска ширванского властителя и не меньше десяти тысяч ополченцев. Воевода предлагал великому князю нанести по воинству Дивдада одновременный удар с двух сторон и полностью разгромить его. Для этого ладейная дружина великого князя должна была ворваться в бухту с моря и уничтожить корабли Дивдада, а пешему войску Асмуса предстояло завязать сражение на берегу и окончательно добить противника.
      Игорь не принял сего плана. Асмус, уже прослывший завоевателем половины Ширвана, хотел стяжать еще и славу спасителя великого князя, вначале предупредив его о нависшей угрозе, а затем нанеся по Дивдаду решающий удар. Но великий князь Руси не нуждается в спасителях! Он не устрашится принять сражение с отборными войсками владыки Ширвана и докажет, что сей прославленный полководец проявил легкомыслие и совершил непоправимую ошибку, вздумав тягаться в воинском деле с великим киевским князем!
      Отказавшись от предложения Асмуса, Игорь велел воеводе Бразду не жалеть золота на тайных лазутчиков, которые должны были по нескольку раз в сутки доносить обо всем, что происходило в лагере Дивдада. Последний из них, побывавший в бухте под видом торговца оружием, покинул Бразда часа за два до прибытия отряда Микулы. Лазутчик сообщил, что у врага уже тридцать боевых кораблей и более пятисот мелких судов, а число людей возросло до трех тысяч воинов ширванской гвардии и двенадцати-тринадцати тысяч ополченцев. Добавил он и то, что среди воинства Дивдада ходят упорные слухи о том, что оно со дня на день отплывает к занятым русами островам и не оставит там ни одного живого пришельца. Исходя из этих сведений о силах Дивдада, Игорь и строил план предстоящего сражения, однако весть Микулы заставила отказаться от него.
      Как надлежало поступить теперь? Принять план Асмуса и вместе с ним нанести одновременный удар по флоту и пешему войску Дивдада? Поручить Асмусу вступить в сражение с главными силами Дивдада, а самому уничтожить его корабли в заливе у Вороньего мыса? Но в том и другом случае победителем властителя Ширвана будет не великий князь, скорее всего ему придется разделить славу пополам с Асмусом, а то и вообще оказаться на втором плане. Но возможно ли с теми силами, что сейчас в распоряжении Игоря на островах, не просто устоять перед напором всего воинства Дивдада, но и разгромить его? Вот почему после первых слов Микулы о ширванских кораблях в заливе у Вороньего мыса Игорь тут же велел кликнуть к нему в шатер воеводу Бразда с тысяцкими Олегом и Сфенкелом. Ни один из них не был, как Асмус, соперником великого князя по влиянию в дружине, отчего Игорь верил в искренность их слов гораздо больше, нежели в полезность советов главного воеводы.
      – Что молвишь, тысяцкий? – обратился Игорь к Сфенке-лу, когда Микула смолк.– Сдюжим с Дивдадом сами или обратимся за подмогой к главному воеводе? Как-никак, а лишние тридцать кораблей по сто воинов на каждом – грозная сила.
      – Сдюжим, великий князь,– без раздумий ответил Сфен-кел.– У меня с Олегом по десять сотен воинов, у древлянского воеводы две с половиной тысячи, всего получается четыре с половиной тысячи. В бою один русич стоит не меньше двух ворогов, значит, против шести тысяч отборных воинов Дивдада хватит трех тысяч наших дружинников. Остальные пятнадцать сотен без труда справятся с ополченцами, сколь велико не оказалось бы их число.
      – Твое слово, тысяцкий,– перевел Игорь взгляд на Олега.– Ты уже не раз встречался с ширванцами в боях на суше и на море, знаешь, какие они воины. По силам ли нам выстоять супротив вчетверо превосходящего нас неприятеля?
      – Выстоять сможем, а вот победить будет непросто. Гвардия владыки Ширвана состоит из отборных, закаленных в битвах воинов, с которыми нам придется сражаться на равных. А превеликое множество ополченцев попросту сомнет нас своим числом. Одержать верх над воинством Дивдада можно лишь в случае, ежели не допустить соединения обоих его частей воедино, а разбить их поодиночке.
      – Как мыслишь добиться сего? – тут же последовал вопрос Игоря.– Потопить вначале ширванские корабли в заливе у Вороньего мыса, а затем возвратиться и дождаться на своих островах нападения самого Дивдада?
      – Нет, великий князь, из нашего похода к Вороньему мысу ничего не получится. В море близ наших островов днем и ночью кружат быстроходные суда, на коих под личиной рыбаков за нами неусыпно следят ширванские соглядатаи. Они без промедления донесут Дивдаду, когда и в каком направлении мы отплыли, и тот успеет принять меры, чтобы наш поход не достиг цели. Он либо прикажет кораблям у Вороньего мыса покинуть залив, либо отплывет со своим флотом вслед за нами и навяжет в открытом море бой, к которому подоспеют корабли от Вороньего мыса. Громить воинство Дивдада по частям надобно у наших островов. Часть своих лучших сил Дивдад укрыл близ Вороньего мыса вовсе не для того, чтобы они напали вместе с главным войском, а чтобы обрушились на нас в самый ответственный час боя. Значит, у нас будет какое-то время. За сей срок мы должны разгромить Дивдада раньше, чем подоспеют корабли от Вороньего мыса. Тогда им останется удалиться восвояси либо сразиться с нами в одиночку. Взять верх над всем войском Дивдада мы сможем лишь благодаря быстроте своих действий,– завершил свою речь Олег.
      – Какой совет дашь мне ты, воевода? – глянул Игорь на Бразда.
      То, что скажет древлянский воевода, было для Игоря сейчас самым главным, однако, согласно законам воеводской рады, первое слово имели самые младшие по возрасту и положению в дружине военачальники. Чтобы над говорившим не довлело ранее высказанное мнение более известного и уважаемого полководца, на раде речь всегда держали, следуя старшинству, оставляя заключительное слово-приговор за самым главным из присутствовавших.
      – Мой совет таков – чтобы раз и навсегда покончить с Дивдадом, разбить его войско следует по частям. Однако вначале должно быть разбито не основное войско, собранное ширванцами чуть ли не на виду у нас, а та его часть, которая держится в тайне и коей, по замыслу Дивдада, в предстоящем бою суждено сыграть главнейшую роль. Зная все силы Дивдада и его планы, мы можем действовать с открытыми глазами, не опасаясь с его стороны никаких неожиданностей. А раньше в его поступках многое было непонятно, и каждый из нас давал этому свое объяснение… Отныне положение изменилось, и уже мы будем навязывать Дивдаду свою волю.
      Ай да Бразд, ай да хитрец! Как ловко ввернул мысль о том, что они до известия Микулы о ширванских кораблях близ Вороньего мыса ошибочно оценивали действия Дивдада. Игорь знал, что Бразд имел в виду. Он много времени ломал голову над тем, почему Дивдад дает возможность ему и Асмусу нанести по своим войскам одновременный удар с моря и суши. Он находил этому одно объяснение: умный человек и опытный в дворцовых интригах владыка, Дивдад проник в тайну истинных взаимоотношений между великим князем и его главным воеводой, а потому был уверен, что Игорь не хочет способствовать успеху Асмуса и не позволит ему участвовать в решающем бою с ширванцами. Оказалось, что Дивдад был куда умнее, решив подстраховать себя еще кое-чем, помимо вражды между киевским князем и его ближайшим сподвижником.
      – Сейчас мы знаем, что одновременного нападения на Дивдада с моря и суши быть не может, ибо он в состоянии нанести ответный удар по нашим ладьям из залива у Вороньего мыса. Остается одно – самим нанести неожиданный удар по лучшей части его флота. Мы лишим его половины боевых кораблей и отборных воинов, заплатив за это гораздо меньшими своими силами. Вот ключ к нашей победе над владыкой Ширвана! И ключ сей в руках сотника Микулы, который единственный из нас уже побывал близ Вороньего мыса и может лучше других свершить внезапное нападение на ширванский флот в заливе.
      – Внезапное нападение? Это при том, что их разведчики круглосуточно шныряют близ наших островов? – спросил Игорь.– Уверен, что ширванцы знают, что наши дружинники побывали в окрестностях Вороньего мыса и могли кое-что прослышать об их кораблях. Поэтому и они сами, и их лазутчики будут настороже вдвойне.
      – Задача лазутчиков – предупредить Дивдада о грозящей ему опасности, а она может исходить от флота, имеющего не меньше силы, чем у него самого. Не думаю, чтобы у Дивдада вызвали серьезное беспокойство те два с половиной десятка ладей, которые отправятся к Вороньему мысу. Допустит ли он мысль, что они намерены напасть на втрое сильнейшего неприятеля? К тому же ладьи покинут острова под вечер и возьмут направление к берегам Мазендарана, а ночью, когда разведчики потеряют их из виду, они изменят курс и поплывут к Вороньему мысу. К тому месту на берегу, где берет начало показанная Жохаром-Ичкером дорога в ущелье, надобно также попасть в темноте, чтобы с рассветом быть уже в горах.
      – Пожалуй, два десятка ладей, тем более направившихся к побережью Мазендарана, не вызовут особого интереса у ширванских лазутчиков. А если и вызовут, за ними отправится не больше одного-двух суденышек, от которых в темноте можно без труда ускользнуть, отогнав перед этим подальше от себя стрелами. Но хватит ли двадцати пяти ладей и тысячи дружинников, чтобы сковать близ Вороньего мыса и не допустить к нашим островам намного сильнейшего врага?
      – Сковать – да, – решительно ответил Бразд.– Наша цель – не разбить ширванцев близ Вороньего мыса или уничтожить их корабли, а лишь помешать им в нужный час вступить в сражение. Сделать это, имея равные силы, можно без труда, а с меньшим втрое числом воинов требуется недюжинный ум. Я вижу два способа, как сие возможно осуществить. Первый: совершить нападение на готовые к отплытию корабли и поджечь их горящими стрелами. Второй: напасть из засады на пеших воинов-ширванцев, торопящихся из лагерей к кораблям, часть из них перебить, остальных рассеять по горам. Покуда они соберутся, приведут себя в порядок, отплытие задержится на немалый срок. Конечно, можно напасть одновременно на корабли и ширванских воинов, однако погоня за двумя зайцами не всегда приводит к поимке даже одного из них. Какой из названных мной способов приведет к наибольшему успеху и наименьшей гибели наших воинов, должен знать сотник Микула, уже побывавший в тех местах.
      – Что ответишь, сотник? – повернулся к Микуле Игорь.– Верно ли, что ширванцев у Вороньего мыса можно надолго задержать в заливе одной тысячью дружинников?
      – Верно. На обратном пути я разговаривал со всеми воинами, побывавшими в разведке, расспросил их обо всем, что они видели в заливе и близ воинских лагерей ширванцев. Я знаю, как задержать ворогов в заливе на три-четыре часа.
      – Этого времени достаточно, но… Воевода сказал, что можно совершить нападение на ширванские корабли и сжечь их. В этом случае неприятель из залива уже никогда не сможет попасть к нашим островам. Поскольку ты говоришь о трех-четырех часах, которые надеешься выиграть у ширванцев, получается, что от нападения на корабли ты отказываешься?
      – Да. Ширванцы знают цену своим кораблям и хорошо понимают, в каком положении очутятся, лишившись кораблей и оказавшись отрезанными от войск Дивдада несколькими суточными переходами через труднопроходимые горы и леса. Поэтому они стерегут корабли как зеницу ока. У берега находятся лишь два-три из них, остальные стоят посреди бухты на якорях. Берега у залива песчаные, открытые, на ближайших к нему лесных полянах, где только можно, в палатках и шалашах разместились не меньше пяти-шести сотен ширванцев. Наверное, это команды дежурных кораблей, которым в случае появления в море противника надлежит немедля выйти ему навстречу либо не допустить в залив до прибытия воинов из лагерей в горах. В получасе ходьбы от залива раскинулись у родников три лагеря ширванцев, на три-четыре сотни человек каждый, подходы к ним стерегутся дозорными. К тому же Вороний мыс наверняка обжили наблюдатели, не спускающие глаз с моря и подходов к заливу с суши. Поэтому крупными силами к кораблям незаметно подобраться нельзя, попытка пробиться силой ничего не даст, ибо при первом известии о нашем появлении дежурные команды перегонят корабли к противоположному нам берегу залива либо выведут их в море. С полутора-двумя десятками гребцов на борту они далеко не уплывут, однако от наших стрел спасутся без труда. Зато ширванцев вполне возможно задержать в заливе тем способом, который предложил воевода Бразд,– нападением на обосновавшихся в горных лагерях воинов.
      – Полагаешь, сие будет легче? Уверен, что ширванцы позаботились о своей безопасности и не допустят нападения врасплох. Потом, нападение следует совершить только в тот час, когда ширванским кораблям надобно будет отплывать на подмогу Дивдаду. Об этом думал?
      – Да, надобно умудриться нанести свой удар в единственно нужный нам час. Нам не обязательно громить лагеря или уничтожать как можно больше ширванцев. Главное – задержать их подход к месту боя на три-четыре часа. Я знаю, как определить точное время нашего нападения и как заставить ширванцев надолго застрять в горах.
      – Как же?
      – Поначалу я собирался устроить засады на тропах, ведущих от залива к горным лагерям, чтобы перехватить гонцов с командой оставить лагеря и прибыть к кораблям. Но потом решил, что гонцов может и не быть: сигнал к возвращению в залив можно подать в лагеря более надежным и быстрым способом. Вершина Вороньего мыса видна далеко окрест, и в каждом лагере наверняка имеются постоянно следящие за ней наблюдатели. С нее и можно подавать сигналы. Мои наблюдатели тоже станут круглосуточно следить за Вороньим мысом, и ежели после какого-либо сигнала с него в лагерях начнут готовиться к походу, я тут же приступлю к действиям. Я уже говорил, что три лагеря примерно на тысячу воинов расположились рядом с заливом, зато четыре других отстоят от моря в полутора часах ходьбы. Все они приткнулись на склонах распадка вдоль горного ручья, и обитатели лагерей будут двигаться к кораблям общей дорогой. В одном месте она проходит по дну узкого, глубокого ущелья. Я обрушу на головы ширванцев лавину камней и не пропущу их через завал к морю.
      – Часть запертых в ущельях завалом ширванцев может обойти засаду слева или справа и заставит тебя освободить дорогу к заливу,– заметил Игорь.– Для этого им потребуется времени куда меньше, нежели три-четыре часа.
      – Все ближайшие пути, по которым можно выбраться из ущелья и обойти засаду, я прикрою лучниками, и ширванцам придется каждый свой шаг брать с боя. Я втяну их в затяжное сражение, коему не будет конца, в ущелье и вокруг него.
      – Конец ему положат ширванцы, которые находятся в лагерях близ залива. Они ударят твоим воинам в спину и откроют путь своим товарищам. А заодно могут и крепко пощипать тебя.
      – Я прикрою свою спину заслоном и не допущу внезапного удара. Потом, ежели ширванцы нападут на нас со стороны моря, значит, мы своего добились. Место, где десятский Всеслав советует устроить в ущелье засаду, в часе ходьбы от залива, столько же времени потребуется на обратный путь. Получается, что ширванцы из ближних к морю лагерей, уже подошедшие к кораблям, потратят на освобождение угодивших в засаду товарищей не меньше двух часов. А ведь они не сразу последуют им на подмогу, а лишь после того, как обеспокоятся их задержкой. Да и путь от места засады к морю с ранеными и при наших постоянных обстрелах и нападениях займет далеко не один час. Три-четыре часа это наименьший срок, которым ширванцы заплатят за бой в ущелье, приведение себя в порядок, путь к заливу с ранеными.
      – А чем за эти три-четыре часа можешь заплатить ты? Ведь ширванцы могут вцепиться в твой отряд мертвой хваткой и преследовать его, покуда не уничтожат.
      – Если они попытаются сделать это, им суждено поспеть к месту морского боя еще позже. А за отряд я спокоен. Перво-наперво, устраивая засаду в ущелье, я позабочусь о пути отхода и выберу такой, где отряд нельзя будет обойти и окружить, а мои самострелыцики смогут бить преследователей на горных тропах как куропаток, не позволяя им навязать нам ближний бой. А когда мы доберемся до ущелья, где сражались с засадой Жохара-Ичкера, нам не будет страшно никакое число ширванцев, ибо там я устрою им то, что не удалось сделать с моим бывшим отрядом горцам и остаткам не-фатских разбойников.
      – Тысяцкий,– взглянул Игорь на Сфенкела,– ты слышал план сотника Микулы. Согласен ли с ним, ведь тебе и твоим воинам надлежит задержать ширванцев в заливе у Вороньего мыса?
      – В том, что нападение на неприятельские корабли вряд ли принесет успех – согласен. А вот где и как устраивать засаду на покинувших горные лагеря воинов, надобно решить на месте… ежели, конечно, засада в горах вообще нужна. Может, ее следует устроить в другом месте, например, в море? Прежде чем дать сигнал о сборе воинов у кораблей в заливе, командир тамошних ширванцев должен получить от Дивдада весть, куда и когда ему следует прибыть. Эта весть может быть передана только по морю. Почему не перехватить Дивдадова посланца, оставив ширванцев у Вороньего мыса в неведении относительно его планов, и без лишней крови избавить себя от всяческих хлопот с ними?
      – Сия мысль первой пришла в голову и мне,– ответил Микула.– Однако при здравом размышлении я отказался от нее. Дивдад мог заранее назначить командиру направляемых к Вороньему мысу ширванцев точное время его отплытия. А гонца прислать лишь в случае, ежели в его прежних планах произойдут изменения. Да и как, тысяцкий, ты можешь перехватить гонца? Ныне, когда мы полностью нарушили всю торговлю и судоходство на море, многие жители прибрежных селений питаются в основном рыбой, и в море много их лодок и суденышек. Отчего гонцу не отправиться на подобной посудине под личиной рыбака? Хотя я уверен, что Дивдад поступит по-иному. По велению великого князя я захватил…– начал было Микула, но, уловив на себе недовольный взгляд Игоря, оборвал фразу. – Во время своего последнего похода я захватил в полон десятка три горцев,– уже по-другому продолжил он.– От них я узнал, что с нашим появлением на море близ Ширвана Дивдад вдоль всего своего побережья устроил цепь наблюдательных постов. Они расположены на вершинах самых высоких гор, откуда можно далеко обозревать окрестности, и отстоят друг от друга на расстоянии, позволяющем передавать от одного к другому световые сигналы. Прежде здешние горцы-разбойники не позволили бы дивдад-ским соглядатаям обозревать свои родные места и знать об их проделках, однако сегодня у всех прибрежных народов и племен общий враг – мы, а потому они действуют сообща и мирятся с тем, чего раньше ни за что не допустили бы. Поэтому зачем посылать к Вороньему мысу гонца, если нужную весть можно гораздо быстрей передать туда с помощью световых сигналов, тех же стрел с дымным либо огненным следом или костров? Так что, тысяцкий, желаешь ты того или нет, но лить кровь у Вороньего мыса нам с тобой придется.
      – Тогда, сотник, я намерен сегодня же поговорить с десятским Всеславом, его разведчиками и допросить твоих пленников. А тебя на время похода назначаю своим помощником, подчиняю две сотни воинов, которым надлежит стать глазами и ушами нашей тысячи. Если великий князь дает согласие, я хотел бы отправиться в поход к Вороньему мысу завтра утром, чтобы не прийти к уже пустому заливу.
      – Я согласен, тысяцкий,– ответил Игорь.– Ты, Микула, можешь взять с собой десяток дружинников Всеслава, ходивших с ним к заливу. Рада завершена, други-братья.
      – Великий князь, дозволь слово,– вновь поднялся со скамьи Микула.– Казак Сарыч просит о встрече с тобой, ему надо сказать нечто весьма важное.
      – Почему он не мог сказать этого тебе либо воеводе Бразду? – нахмурился Игорь.
      – Я знаю, о чем хочет поведать Сарыч, его сообщение настолько серьезно, что решение надлежит принять только тебе.
      – Это так, великий князь,– подтвердил слова Микулы Бразд.– Я тоже знаю, о чем пойдет речь, и прошу тебя принять его.
      – Кличь его,– согласился Игорь.
      Сарыч, отвесив низкий поклон Игорю и слегка склонив голову перед каждым из присутствовавших в шатре, начал без лишних предисловий:
      – Великий князь, я знаю, что у этих островов ты намерен дать бой ширванцам. Его план ты обговаривал только с главным воеводой Браздом, однако он мне известен. Я даже знаю больше – что ты потерпишь поражение и каким образом это свершится. Хочешь услышать об этом?
      – Занятно…– насмешливо протянул Игорь, с интересом глядя на Сарыча.– Я не откажусь выслушать тебя.
      – Великий князь, всякий, кто навязывает неприятелю бой у здешних островов, надеется одержать победу, выбрав выгодное место для предстоящего боя и заранее расположив свои корабли по собственному усмотрению. Самое удобное место для обороняющейся стороны – небольшой пролив, разделяющий самый большой из островов и два соседних слева от него. Между этими двумя островками поднимаются из моря множество огромных скал, среди которых может надежно укрыться полусотня лодок или до двух десятков мелких судов с убранными мачтами. Когда потребуется, они могут покинуть свои убежища и по узкой полоске воды, оставшейся между островками, свободной от скал, попасть в этот проливчик. Они не упустят такую возможность. Поэтому, великий князь, твой план боя должен быть прост: ты выстроишь свои ладьи позади противоположного входа в пролив, где среди скал затаится твоя засада, и станешь ждать, когда флот Дивдада втянется в него…
      – А ежели ширванцы не сделают этого, а обойдут проливчик слева или справа? – перебил Игорь Сарыча.– Дивдад – опытный воин и понимает, что при выходе из проливчика его головных кораблей, когда они еще не успели принять боевого порядка, я могу навязать им бой в невыгодных условиях. К тому же он может захотеть взять меня в клещи и начнет охватывать с двух сторон, заходя в проливчик.
      – Ширванцы обязательно поплывут именно там! Прежде всего это кратчайший путь к твоим ладьям. Вздумай они обогнуть залив со стороны большого острова, им придется огибать еще несколько примкнувших к нему мелких островков. Поплыви они вокруг двух островков со скалами между ними, они будут вынуждены делать большой крюк мимо длинных отмелей, что тянутся близ островков со стороны моря. А зачем Дивдаду терять напрасно силы и время? К тому же тебе, великий князь, дабы не отпугнуть ширванцев от нужного проливчика, надо поставить свои ладьи так, чтобы исключить возможность их нападения на головные корабли врага до принятия ими боевого порядка. Да и клещи тебе не грозят, ибо Дивдад никогда не разделит свой флот, опасаясь, что, будучи разобщен островами и отмелями, он может быть разбит по частям. Но самое главное, Дивдад войдет в проливчик потому, что знает и о твоей засаде среди скал, и том, что сия ловушка смертельна для тебя, великий князь, а не для него.
      – Ты правильно угадал план, замысленный мной и воеводой,– сказал Игорь.– Но отчего засада среди скал смертельна для меня, а не для ширванцев, коим уготована, мне непонятно.
      – Великий князь, ты только собираешься сразиться у здешних островов, а я уже сражался здесь. Причем именно в проливчике, о котором мы ведем речь, и точно по такому плану, который пришел в голову тебе и воеводе Бразду. Сейчас я расскажу, что из этого плана вышло. У нас имелось двадцать пять ладей вроде ваших, в каждой плыло по сорок воинов, большинство которых составляли вольные русы, не пожелавшие после гибели князей Аскольда и Дира служить их убийце Олегу и ушедшие в Хазарию. Нас преследовали пятнадцать кораблей владыки Мазендарана, каждый из которых нес сто воинов. У этих островков мы решили дать им бой и в полдень сошлись с мазендаранцами возле проливчика. Семнадцать наших ладей выстроились в две линии с одной стороны проливчика, остальные восемь укрылись в засаде среди скал сбоку него.
      Как мы ликовали, когда мазендаранские корабли один за другим стали втягиваться в проливчик! Вот из него на нашей стороне появился первый вражеский корабль, второй, третий, они стали принимать боевой порядок. Вот против наших ладей выстроились уже шесть кораблей, и наш командир дал засаде сигнал вступить в бой. Ладьям, скрывавшимся среди скал, надлежало внезапно ворваться в проливчик, напасть на два ближайших корабля, захватить и поджечь их. Эти огромные костры должны были разделить находившиеся в проливчике корабли на две части, преградив оказавшимся за кострами дорогу к месту сражения. Ладьи внезапно появились из-за скал, выплыли на свободное от них пространство между островками и устремились друг за дружкой к проливчику. Половина воинов в них изо всех сил гребла, остальные с луками в руках стояли вдоль бортов.
      Но стрелять первыми стали ширванцы. С их ближайшего корабля в сторону ладей понеслись стрелы с огненными хвостами, однако ни одна из них не была направлена в ладьи, все летели намного выше их. Вот огненные стрелы пронеслись над головной ладьей, над плывущей за ней, достигли третьей. И здесь случилось неожиданное – море среди скал запылало! Да-да, запылало! Среди скал и на свободном от них водном пространстве, по которому неслись к проливчику ладьи, в один миг выросла стена огня, до нас докатился напоминающий раскаты грома гул, и на волнах между островками вместо сплошной огненной стены высоко к небу взметнулись несколько столбов пламени. Это горели наши ладьи! Горели все до единой! Начиная от головной и кончая последней! Мы рассчитывали, что засада среди скал принесет нам победу, а она едва не стала причиной нашего поражения!
      – Значит, вам удалось отбиться от мазендаранцев?
      – Не отбиться, а победить их! – гордо заявил Сарыч.– Я уже говорил, что большинство из нас составляли вольные русы, бывшие дружинники князей Аскольда и Дира. А русы не отбиваются, они побеждают или погибают! Когда пламя в один миг поглотило восемь ладей с русами – а в засаде были они, лучшие из нас! – уцелевшие русы не растерялись и не ужаснулись. Наоборот, они возопили от ярости, а их жрец, дряхлый старик с бородой по пояс, схватил боевую секиру и обратился к богам, чтобы они дали своим внукам силы отомстить за сгоревших братьев. Русы бросились в бой как одержимые, и ни один мазендаранец не получил от них пощады. Они захватили и пустили ко дну все мазендаранские корабли, осмелившиеся вступить с ними в бой или которые им удалось настигнуть при преследовании. Спаслись лишь те корабли, что, находясь в проливчике во время гибели засады, не поплыли к месту начавшегося боя, а повернули назад.
      Мы победили, великий князь, но какой ценой! Помимо восьми сгоревших ладей мы потеряли еще десять и почти пять сотен воинов!
      – Я слышал о «греческом огне», который ромеи мечут в неприятеля. Однако он направляется либо из труб-сифонов, либо разбрызгивается из разбившихся метательных глиняных сосудов,– проговорил Игорь, глядя на Бразда.– Неужто у мазендаранцев есть подобное оружие? А вдруг оно имеется и у властителя Ширвана? Но тогда дело вовсе не в расположении засады, а в этом неведомом смертоносном оружии. Воевода, тебе ничего не приходилось слышать о нем от пленников или здешних жителей?
      – Нет, великий князь. Но ты еще не дослушал Сарыча до конца.
      – Ты знаешь что-то об этом оружии? – с надеждой спросил Игорь у казака.– Или как спастись от него?
      – Я тоже многое слышал о «греческом огне» и твердо знаю, что его нет ни у мазендаранцев, ни у ширванцев. Наши засадные ладьи сгорели вовсе не от неведомого оружия, а от поднимающегося из моря ядовитого дыхания дракона, которое мазендаранцы воспламенили своими огненными стрелами.
      – Что-что? – оторопел Игорь.– О чем ты говоришь? Ничего не понимаю!
      – Сейчас поймешь, великий князь. Среди нас было несколько местных горцев, бывших прежде пиратами, а затем приставших к вольным русам. После боя один из них, язычник, стал взывать к своим богам, чтобы они смилостивились над ним и не позволили заточенному под землей огнедышащему дракону испепелить его своим ядовитым дыханием. Я всегда чтил и сейчас чту не только собственных, но и чужих богов, к тому же мне тоже не хотелось стать жертвой страшного дракона, и я разговорился с горцем-язычником. Вот что он рассказал. Давным-давно на месте Кавказских гор простиралась равнина, в которую однажды явился громадный злой и завистливый дракон. При виде прекрасной раскинувшейся между Хвалынским и Русским морями равнины, любимой и почитаемой богами, его охватили зависть и ярость, и он принялся разрушать эту красоту, бороздя хвостом глубокие ущелья и сгребая лапами высокие горы из вывороченных из-под земли каменьев. За такое злодеяние боги заточили дракона под землю хвостом к Русскому, а головой к Хвалынскому морю. С тех пор при попытке дракона выбраться на волю горы содрогаются, трескаются земля и скалы, а кое-где из них вырывается наружу его ядовитое, смертоносное дыхание. Поскольку дракон огнедышащий, его дыхание способно полыхать огнем. Видимо, ядовитое дыхание дракона поднимается и среди скал у наших островов, и знающие об этом мазендаранцы подожгли его своими огненными стрелами. Точно так могут поступить ширванцы теперь уже с твоей засадой, великий князь.
      – Мне тоже приходилось немало слышать об огнедышащих змеях-драконах,– хмуро сказал Игорь.– Знаю, что они – сыновья и дочери небесных гор-туч, а главный среди них – трехглавый Змей Горыныч. Но эти змеи живут с Перуном на Небе, а змеи, подручные богов подземного царства Чернобога, Мары, Кащея, обитают под землей и способны натворить много бед. Предводительствует ими злобный змей Ящер. Возможно, он и есть заточенный богами под землю разбушевавшийся огнедышащий дракон? Как мыслишь, воевода?
      – Не знаю, великий князь. Во время нашего набега на Нефат я слышал подобный рассказ от добытчиков нафты. С той лишь разницей, что из земли поднимается не только ядовитое дыхание заточенного дракона, но и его почерневшая от злобы кровь-нафта. Часто ядовитое дыхание и кровь-нафта сливаются воедино, а потому добытчики близ колодцев с нафтой никогда не разводят огня, страшась воспламенить драконий дух. Не ведаю, как обстоит дело с драконьей кровью-нафтой, а вот его ядовитое дыхание наверняка поднимается из моря среди облюбованных нами для засады скал.
      – Откуда знаешь это? – поразился Игорь.– Только вчера мы вместе осматривали скалы и море промеж них, и ты ни единым словом не обмолвился ни о заточенном под землей драконе, ни о его ядовитом дыхании?
      – Вчера я не слышал рассказа Сарыча и не придавал значения тому, чему следовало. Помнишь несколько мест среди скал, где из моря рвутся кверху множество пузырьков воздуха?
      – Помню. Но вода пузырится везде, где она бьется о берег или скалы. Что здесь удивительного?
      – То, что она пузырится и там, где нет ни берега, ни скал и волнам не с чем сталкиваться. После сообщения Сарыча я снова побывал среди скал и насчитал три места, где море словно кипит на подводном огне. Я опустил голову к лопающимся на поверхности моря пузырькам и ощутил запах, памятный мне по колодцам с нафтой на нефатском берегу. Только после этого я окончательно поверил рассказу Сарыча и решил, что о том давнишнем бое обязательно должен знать и ты, великий князь.
      – Выходит, наш план сражения ничего не стоит,– с сожалением сказал Игорь.– Придется искать другой способ, как разбить Дивдада.
      – Великий князь, мне сдается, что ты торопишься отказываться от прежнего плана,– возразил Бразд.– Неужто мы, зная об уготованной нашей засаде среди скал огненной ловушке, не сможем избежать ее и нанести по ширванцам неожиданный удар оттуда, откуда и замыслили? Я недаром снова ходил к скалам. Мне кажется, это возможно, и Дивда-ду даже с помощью дракона не избежать разгрома.
      – Ты знаешь, как не позволить ширванцам воспламенить дыхание дракона? – оживился Игорь.– Или как укротить огненную стену, чтобы засадные ладьи смогли ворваться в проливчик? Говори!
      – У меня покуда есть лишь ряд задумок,– ответил Бразд.– Но пригодны они или нет, можно судить лишь на месте, где ширванцы намерены сжечь наши ладьи.
      – Тогда быстрей к скалам! Чего мы ждем? В ладью и к скалам! Всем за мной! – скомандовал Игорь, направляясь к выходу из шатра.
      – Великий князь, дозволь нам с Микулой заняться своими делами,– сказал Сфенкел.– Оставите вы старый план или примете новый, а корабли от Вороньего мыса не должны принять участия в сражении.
      – Занимайтесь,– разрешил Игорь.– Но после нашего с Браздом возвращения наведайтесь в мой шатер. Может, кое-что придется изменить и в вашем плане.
      Направившись со Сфенкелом к его ладье, Микула удивился, когда к нему подошел человек в цветном халате, заглянул ему в лицо и, низко поклонившись, произнес:
      – Желаю тебе крепкого здоровья и новых удач, богатур Микула.
      – Кто это? – спросил Микула у Сфенкела.– Почему я не знаю его? И что делает он в воинском стане?
      – Это богатый хазарский купец Хозрой. Откуда тебе знать его?
      – Купец? Разве здесь караван-сарай?
      – Хозрой приставлен каганом к нашему войску, чтобы считать захваченную добычу. Ее половину мы обещали отдать кагану, вот он и страшится оказаться обделенным.
      – Тогда пусть считает,– усмехнулся Микула и тут же забыл о хазарском купце.
      Но об этой встрече не забыл Хозрой. Придя в свою палатку невдалеке от шатра великого князя, он опустился на раскладной стульчик, задумался.
      Хозрой хорошо понимал, что отправлен с великим князем Руси вовсе не для подсчета захваченной его войском добычи, а с более важной целью. Какой – ему не было сообщено, однако не из-за недоверия, а потому, что она точно еще не была известна никому. Да, русы – одни из самых опасных врагов Хазарии, но сейчас ей не по силам вступить с ними в открытую борьбу. Но, возможно, ко времени их возвращения домой обстоятельства изменятся к лучшему и Хазария сможет не только рассчитаться с русами за испытанное от них унижение, но и поставить великого князя в положение, в котором пребывал недавно каган Хазарии, наблюдая из своего дворца за проплывавшими мимо него пятьюстами вражескими ладьями, полными алчущих добычи русов и викингов. Каган никогда не забудет этих часов страха и ощущения собственного бессилия и постарается сполна рассчитаться с киевским князем при первой возможности. Но для этого он должен знать об Игоре и его войске как можно больше, в первую очередь численность и боеготовность его разноплеменных дружин и взаимоотношения великого князя со своими полководцами. Именно для этого и был направлен к русам Хозрой.
      Хозрою не повезло с самого начала. Он уже несколько лет неплохо знал варяжского ярла Эрика, зачастую в ущерб себе ссужая ему деньги, установил с ним тесные отношения. В пути с помощью Эрика ему удалось познакомиться и войти в доверие к другим ярлам, друзьям Эрика, особенно Олафу, командиру самой многочисленной, после Эриковой, дружины викингов. Но Игорь отправил всех варягов подальше от себя, к южным берегам Хвалынского моря, оставшись с двумя тысяцкими, Олегом и Сфенкелом, и одним из самых умных и опытных воевод Браздом. Во всем русском войске Хозрой считал лишь двух человек равными себе по уму и сообразительности – главного воеводу Асмуса и воеводу Бразда, а потому старался держаться от них подальше и лишний раз не попадаться на глаза. Сфенкел, старейший из тысяцких бывшей Игоревой дружины, был предан ему как собака, другой тысяцкий, Олег, не знал и не желал знать ничего, кроме своей службы и карьеры, поэтому между ними и Хозроем могли быть только сугубо деловые отношения. А это значило, что от ближайшего окружения великого князя Хозрой не мог получить интересующих его сведений.
      Поэтому ему пришлось обратить внимание на человека, не слишком высокого по чину, однако пользующегося полным доверием великого князя и наверняка посвященного во многие его дела. Это был молодой сотник Микула, которого Хозрой прежде часто видел в Киеве, а совсем недавно столкнулся с ним в Итиль-келе, где тот находился по заданию Игоря. Тогда старый осел Исаак и этот юноша вздумали обвести его вокруг пальца с разбойником, которого Микула получил в помощь от спасенного им из сундука-гроба главаря степных карапщиков. Хозрою ничего не стоило, установив неусыпное наблюдение за Микулой и его людьми, напасть на след проникшего в Итиль-кел разбойника, несмотря на его переодевания и прочие детские хитрости. Хозрой уже собирался приказать схватить его, как один из ал-арсиев признал в разбойнике дезертира-сослуживца, приговоренного к смерти за переход к врагу. И Хозрой не стал торопиться с задержанием разбойника – кто знает, вдруг бывшего дезертира и свидетеля его преступления ему удастся использовать в каких-либо своих целях?
      И это случилось. Когда мусульмане Итиль-кела были готовы приступить к расправе над городскими язычниками, в первую очередь над славянскими купцами, Хозрою пришла мысль стравить между собой самого ненавистного итильским мусульманам руса-язычника, сотника Микулу, с известным му-сульманином-поединщиком из ал-арсиев. Вспыхнувшей между ними первоначально ссоре надлежало перерасти в поединок, и смерть руса-язычника должна была послужить целительным бальзамом, утихомирившим ярость городской мусульманской черни. Это по плану Хозроя десятский Арук, соплеменник и бывший командир разбойника, якобы случайно встретил и опознал того на дороге, последствием чего стал ночной поединок у степного оврага. Правда, его результат оказался не тот, на который рассчитывал Хозрой, но главное: было достигнуто – мусульманская чернь сразу вспомнила, кто | такие русы, и не пожелала иметь дело с тысячами подобных; Микуле воинов, могущих явиться в Итиль-кел мстить за своих единоплеменников. Так почему, удачно использовав Микулу в своих целях один раз, не попытаться сделать это снова? А сотник, судя по всему, далеко не последний человек в окружении великого князя. Вхож к нему в любое время суток, присутствует на встречах-советах наравне с воеводами и тысяцкими, отправляется куда-то по неведомым делам в сопровождении разбойника Сарыча, выполняющего при Игоре роль советника по разгрому бывших собратьев по ремеслу и проводника к их становищам. Вот и сейчас, лишь возвратившись ночью с кучей пленников из очередного похода, Микула уже успел днем поприсутствовать на встрече великого князя с ближайшими военачальниками и в эти минуты спешит куда-то с тысяцким Сфенкелом. Да, сотнику известно многое, однако вряд ли Хозрою удастся от него что-либо узнать. Обычно дорогу к нужным ему людям Хозрою открывало золото, но такие, как Микула, на золото не покупались, и дружба с ними для него была закрыта. Значит, к тайнам Ми-кулы нужно искать другой путь, и Хозрой знает какой.
      Снаружи раздалось нечто напоминающее мычание, и Хозрой, отбросив в сторону полог-дверь, пропустил внутрь грязного, оборванного человечка с всклокоченной бородой и глуповатой улыбкой на лице. Однако, очутившись в палатке наедине с Хозроем, вошедший тотчас согнал с лица улыбку, пригладил бороду и предстал немолодым, плешивым мужчиной с лисьей мордочкой и хитроватыми глазками.
      – Ты видел Исаака? – спросил Хозрой, снова усаживаясь на стульчик рядом с низким столиком.– Он обещал мне кое-что передать.
      Вместо ответа человек приблизился к столику и, покопавшись в своих лохмотьях, достал оттуда и положил перед Хозроем три крупных бриллианта. Тот внимательно осмотрел их и убрал в висевший на поясе кошель.
      – Я приказывал тебе узнать все возможное о Микулиных пленниках. Кто они, откуда, как попали в плен? И зачем именно они понадобились на островах, где еще не было ни одного пленника?
      Человек с лисьей мордочкой взял со стола грифельную доску и кусочек мела, стал быстро писать. Передал доску Хозрою, застыл в ожидании. Хозрой прочитал написанное, стер его влажной тряпочкой.
      – Получается, пленнички не кто иные, как горные разбойники, вздумавшие напасть на русов? Но зачем понадобилось русам высаживаться в пустынной бухте и отправляться в горы? – рассуждал Хозрой.– В бредни о каких-то спрятанных сокровищах я не верю, тем более что сами нападавшие увидели вместо них камни. Но в действиях Микулы, тем более что его сопровождает знаток здешних мест Сарыч, явно был какой-то смысл. И не просто какой-то, а весьма важный для русов или лично для Игоря.
      Хозрой посмотрел на человечка.
      – С сегодняшнего дня станешь неусыпно следить за сотником Микулой и подслушивать все его разговоры, особенно с воеводой Браздом и обоими тысяцкими. Однако продолжай носить воду пленникам – вдруг сможешь узнать, зачем они понадобились на островах? Обычно русы берут за пленников выкуп, но с подобными предложениями к ним еще никто не обращался. Да и чтобы получить выкуп, пленников не обязательно увозить невесть куда, гораздо проще вести переговоры с их сородичами там, где их пленили. Запомни, все внимание отныне сотнику Микуле и пленникам,– строго приказал Хозрой.– Узнаешь что-либо важное – получишь награду по собственному усмотрению,– пообещал он.– Иди.
      Склонившись в низком поклоне и пятясь задом к выходу, человечек покинул палатку. Когда-то он был важным чиновником во дворце самого кагана, но чрезмерное пристрастие к дорогим винам и любовь к красивым женщинам заставили его искать дополнительный источник денег. Не придумав ничего лучшего, как торговать известными ему служебными и дворцовыми тайнами, он вскоре оказался разоблачен, лишился средства преступления – языка и был продан в рабство. Слабый здоровьем, никогда в жизни не занимавшийся физическим трудом, к тому же ставший на склоне лет немым, он не задержался бы долго на этом свете ни у одного хозяина, кроме Хозроя. Хозрой, знавший своего нового раба еще в его бытность дворцовым чиновником и частенько сам плативший ему за нужные сведения, приобрел его с вполне определенной целью – сделать его своими глазами и ушами. Бывший чиновник успешно освоил новую работу, быстро справившись с ролью глухонемого придурка, частенько по незнанию оказывающегося не там, где следует быть рабам и слугам. Со временем он стал лучшим тайным соглядатаем Хозроя, а обещание в случае успеха наградить его кувшином приличного вина или предоставить ему на ночь рабыню могло заставить его вывернуться в служебном рвении наизнанку. Хозрой не сомневался, что с нужным ему делом он справится лучше, чем кто-либо другой из его людей.
      Хозрой снова достал бриллианты, еще раз осмотрел их. Жадноват Исаак, жадноват! А ведь Хозрой за последние дни дважды сообщил ему, кто из Игоревых военачальников захватил много громоздкой и тяжелой добычи, от которой будет избавляться за полцены сразу, а не таскаться с ней вначале к общему месту сбора добычи, а затем до Итиль-кела либо Киева. Хозрой знал, что в первом случае Исаак за бесценок скупил всю продаваемую ярлом Олафом часть добычи, во второй раз у воеводы Асмуса – ее наиболее выгодную для последующей перепродажи половину. И за все это лишь три бриллианта! Что ж, Исаак всегда был таким! Но как раз такой человек и может вскоре понадобиться Хозрою: поглощенный всепожирающей страстью к наживе и не особенно разбирающийся в сути прочих творящихся вокруг него событий, он как можно дольше должен был находиться возле Хозроя. Уж кто-кто, а Хозрой прекрасно знал, как иногда необходимо иметь рядом подходящего человека, на которого в нужную минуту можно отвести направленный в тебя удар. Поэтому, Исаак, спасибо и за эти три бриллианта, ибо тебе еще предстоит платить за свою жадность полную цену!
      Прищурив от яркого солнца глаза, великий князь всматривался в запруженный ширванскими кораблями проливчик. Флот Дивдада был обнаружен дозорными ладьями еще на подходе к островам, и Игорь знал, что в его составе тридцать два боевых корабля, могущих нести по восемьдесят-сто воинов каждый, и превеликое множество, не поддающееся счету, мелких суденышек, вплоть до рыбачьих лодок. Все шир-ванское побережье поднялось против незваных пришельцев!
      Правитель Ширванской земли, богатейшая часть которой уже подверглась нашествию, желал защитить еще оставшуюся нетронутой ее территорию и одновременно стяжать себе славу полководца, спасшего окрестные народы от вторгнувшихся русов и викингов. Разбей Дивдад сегодня Игоря, под его знамена завтра же со всех концов Хвалынского моря хлынут толпы добровольцев, объединенных общей ненавистью к пришельцам. Тогда, проявив быстроту и умение, он имел бы возможность разбить поодиночке рассыпавшиеся по берегам Каспия вражеские отряды до того, как они успели бы соединиться. После этого его слава грозного воителя воссияла бы с новой силой, и вряд ли кто из правителей-соседей смог бы стать ему достойным соперником! Ополченцев из разоренных городов и разграбленных селений вело против русов чувство мести, а разноплеменный сброд, никогда ничего не имевший и сам при удобном случае не гнушавшийся воровством и разбоем, заставили примкнуть к ширванцам слухи о несказанных богатствах, собранных киевским князем на островах из всех захваченных его воинами городов.
      Свыше трех тысяч ширванских воинов и тринадцать-четырнадцать тысяч ополчения надвигались на русских дружинников. А их едва хватало, чтобы сразиться на равных только с воинами Дивдада! Тысяча Сфенкела уплыла к Вороньему мысу, пять сотен дружинников погибли в боях или были ранены, так что ширванскому воинству Игорь мог противопоставить три тысячи своих дружинников. Тем не менее он не сомневался в своей победе. Отвага и мужество, воинское умение и беспрекословное подчинение приказам, высочайший боевой дух – вот что делало воинов-русичей непобедимыми и помогало одерживать верх над любым числом врагов. Чем с меньшей дружиной Игорь разобьет полчища Дивдада, тем больше славы ему и его воинам!
      Из проливчика, заняв его во всю ширь и едва не царапая друг друга бортами, выплыли два головных ширванских корабля, со всей возможной скоростью устремились влево и вправо от него. Затем показалась следующая пара кораблей, потом еще одна. Как и первые, они занимали позиции по обе стороны проливчика, готовые принять бой в случае, если русские ладьи вздумают атаковать ширванский флот. Однако это не входило в планы Игоря. Наоборот, как и предлагал Сарыч, он выстроил свои ладьи на удалении, не собираясь нападать на противника прежде, чем тот успеет вывести из проливчика большую часть своих сил и занять боевой порядок.
      Когда выход из проливчика стали стеречь уже десять боевых кораблей, из него показались первые суденышки с ополченцами. Выплывая из проливчика, они тут же направлялись к кораблям и группировались вокруг них по нескольку штук. По-видимому, это была наиболее организованная часть ополченцев, скорее всего, остатки крепостных гарнизонов и промышлявшие пиратством прибрежные горцы. Привычные к дисциплине, уже испытавшие на себе мощь русских дружин, они явились неплохим подспорьем воинам Дивдада. Действительно, напасть и потопить защищенный десятком суденышек боевой корабль было куда труднее, чем находившийся без прикрытия.
      Суденышки с ополченцами заполнили все пространство между кораблями, вытянулись длинной линией за ними, и тогда из проливчика вновь появились ширванские боевые корабли. Теперь они выплывали не парами, а поодиночке, но по-прежнему выстраивались по обе стороны проливчика. Шесть кораблей справа от него и столько же слева, семь кораблей по одну сторону и семь по другую. Следующие два стали рядышком напротив выхода, а за ними выплыл корабль с большим знаменем на мачте и внушительной кормовой надстройкой. Корабль самого Дивдада! Корабль со знаменем занял место рядом с двумя предыдущими, выплывавшие за ним останавливались в промежутках между этой тройкой и семерками кораблей по обе стороны проливчика.
      Игорь облегченно вздохнул. Теперь, когда Дивдад оказался по сию сторону проливчика, можно было не сомневаться, что сражение развернется по разработанному им с Браздом плану. Правда, Игорь поверил в это намного раньше, еще когда ширванский флот только начал втягиваться в проливчик. Дело в том, что, согласно их новому плану, засадные ладьи укрывались не среди скал, а в тени береговых откосов обоих маленьких островов с противоположной проливчику стороны. Эти откосы были не настолько велики, чтобы надежно спрятать два десятка ладей, а поэтому некоторые из них вполне могли разглядеть с корабельных мачт ширванские наблюдатели. Игорь был уверен, что засаду они обнаружили и сообщили о ней кому следует, и если никаких действий против нее предпринято не было, значит, Дивдаду она была не опасна, а, наоборот, вписывалась в его план боя. Ну что ж, посмотрим, кто кого обведет вокруг пальца.
      – Наш час наступил,– подал голос стоявший рядом воевода Бразд.– Покуда валит всяческая судовая мелюзга и лодки, надобно запереть в проливе оставшиеся корабли.
      – Подавай сигнал.
      Из– за спины Бразда взмыли в небо две стрелы с дымными хвостами, и обе линии русских ладей, набирая скорость, поплыли на сближение с ширванцами. «Девятнадцать боевых кораблей и не меньше трех сотен мелких суденышек,-прикинул Игорь оказавшиеся вне проливчика силы неприятеля.– Немало, но сильно растянуты в длину и больно разношерстны, чтобы ими можно было успешно командовать».
      По мере приближения к ширванцам ладьи все теснее смыкались влево, их состоявший прежде из двух линий строй стал рассыпаться на пятерки. Когда расстояние между противниками сократилось наполовину, оказалось, что все ладьи сосредоточились лишь против половины ширванского флота – той, что располагалась слева от проливчика. Две пятерки ладей устремились на корабль со знаменем, но тот в сопровождении двух кораблей тут же отплыл назад к проливчику, а наперерез ладьям поспешили два корабля в окружении доброго десятка суденышек с ополченцами. Было ясно, что Дивдад собирался руководить завязывавшимся сражением, но никак не принимать в нем личное участие. Кстати, именно так был намерен поступить и Игорь, следовавший с прикрытием из четырех ладей позади своих атакующих пятерок.
      Ширванские корабли, очутившиеся в неатакованной части боевого строя, стали разворачиваться к месту вот-вот готового начаться боя. Расположившиеся позади и между ними мелкие суденышки были вынуждены уступать им дорогу, внося сумятицу в свои порядки и мешая друг другу. Чтобы не столкнуться со снующей вокруг плавающей мелюзгой и не потопить ее, боевые корабли постоянно меняли курс, лавируя в сплошной каше из всевозможных лодок, купеческих судов, грузовых баркасов, не имея возможности использовать на полную мощь свои весла и паруса.
      А сражение уже началось. Первыми сошлись в бою устремившиеся на корабль со знаменем две пятерки русских ладей и вышедшая им навстречу пара кораблей с прикрытием из мелких суденышек. На каждый из этих кораблей одна за другой помчались по три ладьи, остальные попарно прикрывали их сзади. Вот головная ладья одной из троек поравнялась с ближайшим к ней кораблем, резко вильнула от него в сторону, сильно ударила бортом плывшую рядом с кораблем большую лодку. Часть находившихся в ней людей от удара повалилась на дно лодки, остальные, бросив оружие и хватаясь руками за борта и скамьи, устояли на ногах. Над ударившим лодку бортом ладьи выросли несколько дружинников с самострелами, спустили тетивы, и ни одна стрела не пролетела мимо своей цели. А ладья уже подплывала к корме крупного купеческого судна, к борту которого только что приткнулась вторая ладья атакующей тройки.
      Оставшаяся, подождав обе ладьи прикрытия, уже вместе с ними продолжила путь к боевому кораблю, осыпая его на ходу стрелами и отбиваясь от наседавших со всех сторон мелких суденышек с ополченцами. Две ладьи, достигнув корабля, поплыли рядом с ним в пяти-шести локтях от его борта. Часть дружинников, отложив луки и самострелы, замерла наготове с абордажными лестницами в руках, и при очередной высокой волне, поднявшей ладью вровень с ширванским кораблем, в его борт вонзились крючья нескольких лестниц. У двух крючья тут же были обрублены, а по уцелевшим на борт густо полезли русские дружинники, прикрываемые частой стрельбой самострелыциков. Но со всей возможной быстротой стали посылать стрелы и ширванские лучники, полетели дротики и камни пращников, и русичи, потеряв двух рухнувших в море дружинников, вынуждены были очистить лестницы. Увидев начавшийся штурм корабля, мелкие суда попытались было помешать этому, предприняв собственную атаку, но когда ладья прикрытия потопила несколько самых назойливых лодок и уполовинила стрелами команды еще нескольких, ополченцы стали опять держаться от ладей на безопасном расстоянии. Тем не менее не удался и второй приступ ширванского корабля, и русичи принялись готовиться к третьему.
      Поглощенные боем ладей с ширванским кораблем и его прикрытием, сражающиеся забыли о двух ладьях, атаковавших купеческое суденышко. А там схватка протекала совсем по-иному. Шесть-семь десятков ополченцев, из которых лишь половина была в защитных доспехах и хорошо вооружена, не смогли оказать сколь-нибудь серьезного сопротивления хлынувшим с двух сторон на палубу пятидесяти русским дружинникам. Борта ладей и купеческого судна были на одном уровне, поэтому часть ополченцев была легко перебита стрелами прямо у абордажных лестниц при попытке обрубить их крючья, с десяток были изрублены или подняты на копья первыми же спрыгнувшими на палубу русичами, а остальные, побросав оружие, попрыгали в воду. Дружинники не послали им вслед ни единой стрелы, а занялись более важным делом.
      С каждой ладьи на захваченное судно было передано по бочонку с дегтем, тут же разбитому на палубе. В образовавшиеся лужи бросили пучки просмоленной пакли, все это прикрыли разбросанными по палубе ширванскими щитами. Три десятка дружинников сели на захваченном судне за весла, остальные возвратились в свои ладьи и, не убирая с судна абордажных лестниц, тоже взялись за весла. Скрепленные воедино суда тронулись с места, набирая скорость, двинулись к кипевшему у ширванского корабля бою. Несколько суденышек с ополченцами попытались их атаковать. Перестав грести, дружинники-самострелыцики взялись за оружие и быстро отогнали ширванцев. Между тем купеческое суденышко, плывшее на полкорпуса впереди скрепленных с ним абордажными лестницами ладей, оказалось в двадцати– тридцати локтях от ширванского корабля. Изловчившись, трое дружинников одновременно метнули в него канаты с острыми крючьями-зацепами на концах, которые намертво впились в деревянные борта.
      И действия дружинников на всех русских ладьях сразу изменились. В них не стало ни гребцов, ни лезущих на абордаж воинов с мечами и секирами в руках, все русичи превратились в стрелков. Ливень стрел хлынул на палубу ширванского корабля, поражая в первую очередь лучников и тех, кто стремился приблизиться к крючьям-зацепам. А три десятка дружинников на купеческом суденышке, от которого только что отцепились русские ладьи, ухватились за туго натянутые канаты, не позволяя суденышку изменить заданное ему направление движения. Когда корабль и суденышко столкнулись бортами, дружинники привязали канаты к мачте, чтобы воспрепятствовать судам разойтись друг с другом, и стали спрыгивать в подошедшую вплотную к суденышку ладью. Двое из них с кресалами в руках ненадолго задержались у луж с дегтем, и когда они догнали товарищей, за их спинами бушевало пламя.
      Если до этого кто-то из ширванцев не догадывался, для чего русичи прикрепили к их кораблю захваченное купеческое судно, теперь все стало ясно. Тем более что хорошо просмоленное и высушенное на жарком солнце суденышко полыхало вовсю и языки пламени уже стали подбираться к борту корабля-соседа. К крючьям-зацепам со всех сторон бросились ширванцы с мечами в руках, но русские стрелы валили их мертвыми на палубу до того, как они успевали достигнуть хотя бы одного из них. А огонь уже жадно лизал борт корабля, растекался по нему вширь. Не оставалось сомнений, что корабль обречен, даже если кому-то и удастся обрубить крючья-зацепы и оттолкнуть купеческое суденышко, превратившееся в огромный костер.
      – Слава! – загремело на русских ладьях, отплывающих от горящего вражеского корабля.
      – Слава! – грянуло невдалеке от них, где почти одновременно запылал второй боевой ширванский корабль, подожженный двумя подогнанными к его бортам горящими рыбацкими лодками.
      – Слава! – донеслось из гущи сражения, где дружинники с трех русских ладей добивали на атакованном ими боевом корабле ширванских воинов, а две ладьи прикрытия, пристроившись у бортов корабля, отгоняли стрелами рвущихся ему на помощь ополченцев.
      Рукопашные бои кипели еще на нескольких ширванских кораблях, море было усеяно перевернутыми лодками, игрушками волн были около десятка купеческих судов с заваленными трупами палубами. Однако потери понесли и русичи: в одном месте пылала подожженная огненными стрелами ладья, в другом на волнах качался остов зажатой между двумя ширванскими кораблями и раздавленной ими ладьи, в третьем десятка полтора израненных русичей из последних сил отбивались на корме ладьи от заполнивших ее ополченцев с шести крупных лодок. Перевес пока был явно на стороне русичей, но к месту сражения приближались девять боевых кораблей из неатакованной части ширванского флота, а в незначительном удалении от них море чернело от множества судов с ополченцами. Да и пролив выталкивал из себя десятками разновеликие лодки с вооруженными людьми, тут же устремлявшиеся в сражение. Еще несколько минут – и девятка ширванских кораблей заставит бой вспыхнуть с новой силой, и неизвестно, на чью сторону начнет клониться переменчивая чаша победы.
      – Корабли в проливчике приближаются к выходу,– напомнил о своем присутствии Бразд.– Самый час вступить в дело засадным ладьям.
      – Верно, воевода. Вели дать сигнал.
      Дружинники позади Бразда натянули луки, и небо прочертили вначале три стрелы с черным следом, за ними еще две. Ладья Игоря стояла так, что он мог видеть не только выход из проливчика, но и место засады. Последние две стрелы не успели устремиться вниз, как из-под островных береговых откосов стали появляться русские ладьи. Однако они не сразу брали направление в проливу, а выгребали вначале в открытое море, подплывая затем друг за дружкой к одному и тому же месту саженях в ста пятидесяти-двухстах от скал. Уже отсюда, оказавшись строго напротив свободной от скал полоски воды между островками, они по кратчайшей прямой устремлялись к ней.
      Засадные ладьи действовали согласно новому плану, принятому Игорем и Браздом. Конечно, они понимали, что многим рискуют, однако нанесение удара ширванскому флоту там, где тот не ожидал, сулило слишком большие выгоды, оправдывавшие любой риск. К тому же Игорь и Бразд постарались предусмотреть все возможные меры, чтобы спасти ладьи и дружинников от уготованной им ширванцами огненной ловушки.
      Ладьи выплывали вначале в открытое море напротив свободной от скал полоски воды между островками, чтобы, взяв разбег, проскочить опасный участок со всей возможной скоростью. Помимо этого, борта ладей были завешаны в несколько рядов мокрыми воловьими и овечьими шкурами, которые при загорании можно было сбросить копьями в море. Что касаемо дружинников, Игорь с Браздом позаботились и о них – достигнув опасной полоски воды между островками, им надлежало оставить весла и броситься на дно ладей, прикрывшись сверху мокрыми шкурами. Казалось, они предусмотрели все возможное, однако в жизни иногда случалось вовсе не так, как замысливалось.
      К исходному месту приблизилась первая ладья, гребцы сделали напоследок сильный рывок веслами и, оставив их торчащими кверху, дружно попадали на дно ладьи. Полученный запас хода должен был пронести ладью между островками вплоть до пролива без участия гребцов. За головной ладьей повторили прием вторая, третья, четвертая. В проливчике оказалось уже одиннадцать ладей, причем головная оставила за кормой половину расстояния между открытым морем за островками и проливчиком.
      Игорь не видел пущенных ширванцами огненных стрел, возможно, этому помешало яркое солнце либо дальность расстояния. Просто в какой-то миг неожиданно исчезло из глаз море, островки, скалы между ними, полоска воды с несущимися по ней ладьями, а вместо всего этого прямо из моря возникла сплошная огненная стена. Простояв некоторое время, она стала постепенно спадать, укорачиваться, отступать, и вскоре между скал заплясали на волнах три огромных столба пламени. Нет, четыре – чуть в стороне, уткнувшись носом в одну из скал, горела ладья. То ли гребцам не удалось придать ей нужной скорости, то ли кормчий в последний миг допустил в расчетах промашку и никем не управляемая ладья, взявшая неверное направление, оказалась за пределами безопасного пространства, то ли еще по какой-либо причине, но одна ладья была потеряна.
      Зато все остальные продолжали свой бег, а первые три с дымящимися бортами уже вынеслись в проливчик. Их появление из пламени было неожиданным для ширванцев, продолжавших двигаться по проливчику в прежнем порядке, и они схватились за луки и пращи с опозданием, когда ладьи уже врезались в их строй. Свист вражеских стрел и крики раненых товарищей послужили дружинникам сигналом, что проливчик позади, и над бортами ладей вмиг выросли лучники, а большая часть дружинников взялась за весла, направляя ладьи к кораблям. Узость проливчика не позволяла крупным ширванским кораблям свободно в нем маневрировать, этому также мешали плывшие вперемежку с ними мелкие суденышки ополченцев. Русские ладьи, оказываясь в проливчике, первым делом избавлялись от дымящихся, съежившихся от жара шкур и тут же устремлялись на противника. С момента появления в проливчике первой тройки ладей минуло всего несколько минут, а на палубах двух ширванских кораблей уже разгорелись рукопашные бои. Каждый из них атаковали по пять ладей, остальные преградили путь по-спешившим им на помощь суденышкам с ополченцами, поэ-тому численный перевес русичей в абордажных схватках сказался быстро. Захватив оба корабля, дружинники подогнали их вплотную друг к другу и, перегородив проливчик по всей ширине, подожгли их. Гигантский костер разделил уцелевшие ширванские корабли на две части: шесть остались за ним, отрезанные от выхода, пять могли продолжить путь. Однако им не позволили сделать этого русские ладьи, все очутившиеся по одну сторону горевших кораблей.
      – Слава! – пронеслось над морем, и десять ладей ринулись на последние в ширванской пятерке два корабля, а три тройки ладей прикрытия вступили в бой с мелкими суденышками, начавшими стягиваться в хвост своей спешившей к выходу из пролива части колонны.
      – Слава! – снова загремело в проливчике, когда в небо над ним поднялись еще два столба пламени с дымом.
      Как ни спешила тройка оставшихся в проливе ширванских кораблей покинуть его, русские ладьи настигли их и навязали бой. Суденышки с ополченцами, прежде защищавшие боевые корабли, убедившись в бесплодности своих усилий, воспользовались тем, что почти все вражеские ладьи оказались втянутыми в схватку с боевыми кораблями, и сплошным потоком устремились к выходу из проливчика. Дружинники не преследовали их, а только посылали вдогонку стрелы. Ширванские корабли, оказавшиеся позади двух горящих собратьев, начали медленно и осторожно разворачиваться, желая покинуть закупоренный спереди проливчик тем же путем, каким попали в него. То же самое делали и семь-восемь десятков мелких суденышек, очутившихся вместе с ними. Но покуда они выплывут из проливчика и обогнут его вокруг большого острова или двух маленьких островков, пройдет немало времени, за которое должен решиться исход боя с главными силами Дивдада у выхода из пролива. Засада свершила свое дело, исключив участие в сражении свыше трети флота противника!
      Сейчас все зависело от того, смог ли тысяцкий Сфенкел задержать ширванские корабли близ Вороньего мыса. После вступления в бой прежде не атакованной части ширванского флота с девятью боевыми кораблями сражение вновь разгорелось на равных, и удар даже десятка-полугора прибывших от Вороньего мыса кораблей сразу внес бы в него перелом в пользу врага. Но сколько ни вглядывался Игорь в морскую даль, он не видел ни единой корабельной мачты.
      – Слава! – донеслось со стороны проливчика, и Игорь увидел над ним три новых столба дыма.
      – Слава! – и из проливчика вынеслись борт к борту две русские ладьи, за ними показалась еще пара, дальше просматривались еще несколько.
      – Слава! – подхватили боевой клич во всех русских ладьях.
      Игорь облегченно вздохнул, широко улыбнулся. Небо даровало ему победу! Перун не отвернулся от своих внуков! Теперь не важно, задержал Сфенкел ширванские корабли у Вороньего мыса или нет – даже появись сейчас мачты на горизонте, Дивдаду помощь уже не понадобится, ибо он будет разбит до ее прибытия. Да-да, разбит, поскольку судьбу сражения только что решили вырвавшиеся из проливчика с кличем «Слава!» русские засадные ладьи. Не важно, что их всего девятнадцать и в каждой после боя осталась в живых едва половина дружинников. Главное, что позади них пылали семь ширванских боевых кораблей, а их появление и боевой клич словно влили в русичей новые силы. И потом, откуда противнику знать, что в проливчике находилось всего девятнадцать ладей? Может, это лишь передовой отряд скрывавшихся доселе в засаде свежих русских сил? Нельзя позволить ширванцам прийти в себя от неожиданности и верно оценить обстановку! Нельзя позволить окрепнуть их смятенному ударом в спину духу!
      – Не застоялись ли мы, воевода? – повернулся Игорь к Бразду.
      – Застоялись, великий князь,– ответил тот.– Да и Дивдад со своим знаменем уже порядком намозолил глаза.
      Игорь рванул из ножен меч, указал клинком на тройку кораблей со знаменем, громко крикнул:
      – Смерть Дивдаду! Слава!
      – Слава! – раскатилось вокруг него, и пятерка ладей наперегонки помчалась к тройке ширванских кораблей, стоящих поодаль от сражавшихся.
      Но те не приняли боя. Все три корабля распустили паруса и стали быстро удаляться от места сражения. Преследовать их? Опасно – у Дивдада не меньше трехсот отборных воинов, а у Игоря двести. К тому же ширванцы направились в открытое море, где усиливавшийся ветер и все выше вздымавшиеся волны им нипочем, чего нельзя сказать о русских ладьях. Да я зачем вообще рисковать, бросаясь невесть куда в преддверия наступления темноты? Погибни Дивдад или уцелей – для Игоря он уже никто! Какой воин пожелает встать под знамя полководца, потерпевшего поражение от впятеро уступавшего ему по численности врага? Кто захочет связать свою судьбу с полководцем, не получившим даже царапины.в сражении, где погибли многие тысячи его воинов? Так что пусть Дивдад плывет куда считает нужным, для Игоря сейчас важнее добить его боевые корабли, что позволит ему чувствовать себя полноправным хозяином ширванского побережья. Да и ширванский и прочий сброд стоит проучить получше, дабы отбить у него охоту поднимать оружие на русичей!
      – Дивдада в открытом море на ночь глядя нам не догнать,– сказал Игорь, вкладывая меч в ножны.– А вот кораблям, что сейчас огибают отмель, от нас не уйти никуда. На них, воевода!
      Сражение стихало. Рукопашные схватки продолжались лишь на трех-четырех боевых кораблях, остальные были объяты пламенем либо на них хозяйничали русичи. Суденышки с ополченцами, не помышлявшими больше о сопротивлении, удирали от проливчика во все стороны. Некоторые ладьи, настигая их парами, зажимали бортами между собой и давили, словно скорлупу от орехов. Увидев ладью со стягом великого князя, все встречные ладьи устремлялись за ней, снова собираясь в боевые пятерки и тройки. Но ширванцы у отмели, увидев русичей и догадавшись об исходе сражения, спешно разворачивались назад.
      – Ты победил Дивдада, великий князь,– сказал Бразд.– С сегодняшнего дня весь Каспий в твоих руках.
      – Весь, кроме Дербента,– поправил Игорь.– Но теперь уже никто и ничто не помешает мне побывать у него.
      Вначале Хозрой не придал значения громкому шуму снаружи, однако знакомые звуки, напоминавшие мычание, заставили его насторожиться. В следующий миг полог-дверь распахнулась во всю ширь, и в палатку шагнул высоченный русский дружинник, волочивший по земле за ногу раба с лисьей мордочкой. За дружинником вошли тысяцкий Сфенкел и сотник Микула, лишь вчера вечером возвратившиеся на острова с ширванского побережья.
      Хозрой хорошо помнил, как за трое суток до сражения с флотом Дивдада Сфенкел и Микула отправлялись куда-то в плавание: двадцать пять крепких, хорошо снаряженных ла-Дей, тысяча прекрасно вооруженных дружинников, один краше другого. Помнил он и вчерашнее возвращение этого же отряда: шестнадцать жалких, потрепанных жесточайшим штормом суденышек с порванными парусами и сломанными мачтами, усталые, с изможденными лицами люди, каждый второй из которых был ранен, длинный ряд выгруженных из ладей мертвых дружинников, которых воины-русичи ни при каких обстоятельствах не оставляли на поле боя. Еще раньше из разговоров между победителями Хозрой узнал, что Сфенкел с Микулой где-то в прибрежных горах напали на шир-ванцев, в результате чего тридцать боевых кораблей не смогли в нужное время принять участие в морском сражении, что в конечном счете послужило одной из главных причин разгрома Дивдада.
      Казалось бы, после кровопролитного боя и сильного шторма Микула и Сфенкел заслужили у великого князя право на отдых, но не тут-то было. Сразу после возвращения Микула долго находился в великокняжеском шатре; а утром его воины начали хлопотать подле ладей, приводя их в порядок, а Микула с Сарычем все время до полудня провели в разговорах с пленниками, которых по одному доставляли в шатер к сотнику. Но особенно привлекло внимание Хозроя то, что и возле готовившихся к плаванию ладей, и в шатре у Микулы несколько раз появлялся великий князь. Что это – случайность или подтверждение важности дела, которым занимался сейчас Микула? Поэтому раб получил строжайший приказ как можно быстрее выведать, чем занят Микула и отчего это так интересует великого князя. Видимо, раб переусердствовал в своем желании угодить хозяину и допустил в чем-то грубейшую ошибку, ответ за которую мог держать и Хозрой, несущий полную ответственность за принадлежавшую ему живую собственность.
      Дружинник швырнул раба Хозрою под ноги, встал у входа в палатку, загородив его широкой спиной.
      – Купец, знаком ли тебе сей человек? – спросил Сфенкел у Хозроя, указывая на распростертого у столика раба.
      – Это мой раб, славный воевода,– ответил Хозрой.– Чем он прогневил тебя, победителя лучшей половины войска Дивдада? Не уступил дорогу? Слишком поздно поклонился? Не так посмотрел?
      – Он подслушивал, о чем говорили в шатре сотника,– кивнул Сфенкел на Микулу.– Я сам застал его за этим занятием.
      – Подслушивал? – разыграл удивление Хозрой.– Но он не может этого делать, ибо глух от рождения.
      – Глух? Не верю! Он стоял на четвереньках, прильнув шатру ухом, и по его хитрой роже было видно, что он в слышит.
      – Да он попросту прятался в тени от солнца!
      – В том месте не было тени! Наоборот, вовсю жарило солнце! Зато там никто не ходит и его не могли увидеть! Мне удалось это потому, что я случайно обратил внимание на его шевельнувшуюся тень! Он хорошо знал, где лучше и безопаснее подслушивать!
      – Все понятно! Эта ленивая скотина не иначе как спала. Увильнула от порученной работы, нашла укромное местечко и спала.
      – Ты что, тоже глухой? – вскричал Сфенкел.– Я сказал, что он подслушивал, а не спал! Стоял на четвереньках, приложив ухо к шатру, и подслушивал.
      – Славный воевода, эти скоты могут спать в любом положении… стоя, на четвереньках, даже во время работы. Смотри, он и сейчас спит! – торжествующе возопил Хозрой, толкая ногой раба, неподвижно лежавшего рядом со столи-ком с выпученными глазами и глупейшей гримасой на лице.– Эта двуногая скотина только и может, что жрать и спать! И я платил за нее деньги! Позор мне!
      – Но почему он выбрал место для сна именно у шатра сотника? – уже спокойнее спросил Сфенкел.– Во всем лагере нет другого?
      – Славный воевода, победитель Дивдада, но ты сам сказал, что в том месте никто не ходит и ты заметил его случайно. Разве раб может спать днем там, где его могут увидеть и сообщить об этом хозяину? Нет, он найдет для этого самое безлюдное место.
      – Купец, ты надоел мне со своими объяснениями! -опять вскипел тысяцкий.– Твой раб не спал, а подслушивал! Подслушивал, понимаешь?
      Чем дольше шел разговор, тем больше успокаивался Хозрой. Русы уверены, что его раб их подслушивал? Прекрасно! Гораздо хуже, когда рабы обвиняются в желании совершить кражу. В этом случае дело приходится улаживать с помощью денег, а расставаться с ними Хозрой не любил больше всего в жизни. Поскольку русский тысяцкий ни разу не употребил слова «кража», можно считать, что ничего страшного не произошло, ибо против подозрений у Хозроя имеется неопровержимый, не раз успешно использовавшийся довод, который он сейчас пустит в ход.
      – Славный воевода, но этого не может быть! Мой раб не только глух, но и нем! Смотри!
      Хозрой ударил раба ногой в бок и, когда тот уставился на него ничего не выражающими глазами, отвесил ему пару звонких пощечин, после чего взгляд раба стал осмысленным.
      – Открой рот! – заорал Хозрой в лицо рабу, сжимая его Щеки с двух сторон кулаками.– Открой рот, скотина!
      От боли раб застонал, раскрыл рот, и Хозрой, ухватив его за волосы, развернул лицом к Сфенкелу.
      – Смотри, славный воевода! Даже если бы раб и мог что-либо слышать, он не в состоянии никому об этом сообщить. Зачем ему, рискуя жизнью, узнавать то, чем он не может воспользоваться, продав свои сведения врагам Руси?
      – Он может это сделать,– возразил Сфенкел.– Я не раз видел глухонемых, которые переговаривались жестами и губами.
      – Я тоже, но те глухонемые были нормальными людьми, а это недоумок. Посмотри на его лицо, славный воевода, разве заметно в его чертах хотя бы подобие разума? Да и кому он может передать подслушанное? Дивдаду? Персидскому шаху? Владыке Мазендарана? Все, что он мог узнать, останется в его глупой башке и на этом острове. А чтобы раб не спал там, где не положено, я велю наказать его! Пошел вон! – крикнул Хозрой, выпуская волосы раба и давая ему сильный пинок под зад.
      Замычав, человечек засеменил на четвереньках в дальний угол палатки, испуганно косясь на хозяина и время от времени мыча.
      – Накажи и хорошенько присматривай за ним,– посоветовал тысяцкий.– Ибо чем глупее и ленивее раб, тем больше неприятностей у его хозяина.
      – Хозрой, раба застал у моей палатки Сфенкел, посему мне трудно судить, чем он там занимался,– впервые с момента появления в палатке заговорил Микула.– Однако я слышал о тебе как об очень умном человеке, а поэтому сомневаюсь, что ты будешь держать подле себя в дальнем походе глупого и глухонемого раба. Обычно умные люди поступают наоборот. Предупреждаю, что, если еще раз 'замечу этого раба вблизи моего шатра, его голову принесут тебе на копье. Запомни это.
      Микула первым вышел из шатра, за ним последовали Сфенкел с дружинником. Оставшись вдвоем с хозяином, раб поднялся с четверенек, без приглашения подошел к столику и взял с него грифельную доску с мелом.
      – Вижу, что ты с богатым уловом,– заметил Хозрой.– Наверное, сотник не зря пообещал в другой раз лишить тебя головы. Так чем меня обрадуешь?
      Снедаемый любопытством и нетерпением, Хозрой встал со стульчика, зашел за спину раба и принялся читать написанное прямо из-под пальцев. По старой привычке самое важное он вполголоса бормотал себе под нос:
      – Микула и Сарыч расспрашивали всех пленных о том, кто они и откуда, каким образом очутились в здешних местах… Интересовались у каждого, что ему известно о крепости Дербент или ее стенах, сможет ли он быть проводником в горах близ Дербента… Напоследок Микула сказал, что придется остановить выбор на пленниках лазге и алане, которые бывали в Дербенте и больше других приглянулись великому князю. Сказал также, что Игорь пойдет с отрядом в двести воинов на пяти ладьях, взяв с собой Сфенкела и Микулу… А это уже о ком? – удивился Хозрой.– Микула и Сарыч вспоминали главаря нефатских разбойников Ичкера, в отряде которого были захвачены эти пленники? Они взяли в плен и Ичкера, но потом отпустили его? Ну и везет же старому мерзавцу! – воскликнул Хозрой.– Уж я бы не сделал подобной глупости ни за что! Я приказал бы отрубить подлецу голову или посадить живьем на кол!
      Раб перестал писать, с поклоном протянул доску Хозрою. Но тот, отведя ее в сторону, возвратился к стульчику, опустился на него. Прикрыл глаза, задумался. Рабу действительно удалось получить важные сведения, от которых, возможно, может зависеть будущее Хазарии. Однако решение, как воспользоваться добытыми сведениями, должен принять он, ибо к тому времени, когда сможет передать их в Хазарию и получить оттуда ответ, эти сведения уже не будут стоить ничего. Причем решение придется принимать настолько важное, что ошибка может стоить собственной головы. Поэтому никакой спешки, вначале необходимо тщательно и всесторонне осмыслить все, что ему стало сейчас известно.
      Значит, великий князь русов намерен отправиться с отрядом в две сотни воинов к Дербенту. Зачем – ясно. С таким числом воинов подобные крепости не штурмуют, да и разговор Микулы с Сарычем дает ответ на это – русы хотят получить точные сведения о самой крепости и ее уходящей в горы стене. Эти сведения настолько важны для русов, что в разведку отправляется лично великий князь с лучшим тысяцким и довереннейшим сотником. Для чего нужна такая разведка, вопрос не возникает – только для штурма крепости. А вот когда русы намерены штурмовать Дербент? Вряд ли они собираются делать это сейчас, понеся значительные потери в боях, обремененные богатой добычей и множеством раненых, когда многие поговаривают о скором возвращении домой. Преследуй Игорь цель взять Дербент, он занялся бы этим сразу по прибытии на Каспий, располагая многочисленным войском, готовым ради захвата первой добычи на штурм любой крепости.
      Если русы не будут штурмовать Дербент сейчас, выходит, они собираются сделать это позже. Когда? Во время нового похода? Вот это будет новость для кагана! Поди угадай, как вздумают русы повторно напасть на Каспий: вновь договорятся с каганом о мирном плавании по хазарским рекам или пройдут по его землям с огнем и мечом? Но даже в первом случае возникает вопрос: а выгоден ли Хазарии захват русами Дербента? Конечно, очень неприятно иметь на севере своей державы сильнейшую персидскую крепость, запирающую хазарам дорогу в сердце Кавказа и прерывающую пешеходные караванные пути на южное побережье Хвалынского моря. Однако выгодно ли ей иметь в Дербенте, этих кавказских воротах из Азии в Европу, вместо мусульман-персов язычников-русов, поменяв одного врага на другого?
      По– видимому, нет. Дербентская крепость -северная оконечность огромной персидской державы, далекая от дворцов ее владык и места обитания коренных персов, предназначенная в основном для отражения набегов на Кавказ степных кочевых народов, прежде всего хазар, нежели для нападения на них. Совсем иную роль станет играть Дербентская крепость, окажись она в руках русов. Они уже наступают на Ха-зарию с запада, со времен князя Олега приступили к покорению славянских племен в верховьях рек Саркела и Итиля, значит, не сегодня завтра охватят каганат с северо-запада. Каково будет чувствовать себя Хазария, если русы появятся у нее и на юге, став хозяевами самой сильной на Каспийском побережье крепости-порта и захватив сухопутные караванные дороги в Хазарию из Персии, Аравии, с Кавказа? И не только сухопутные. Разве не смогут они разместить в дербентской гавани свой флот, который без особого труда станет грозой и владыкой всего Хвалынского моря?
      Вдобавок ко всему не стоит забывать одно проверенное житейское правило: новый враг в большинстве случаев опаснее старого. Наверное, этим правилом пользовался и великий князь русов Игорь, когда при известии о восстании асиев решал вопрос: напасть на Хазарию или продолжить прежний путь на Каспий. Понимая, что вместо разгромленных хазар на берега Итиля и Саркела хлынут новые народы, с которыми Руси придется сражаться за бывшие хазарские земли, князь русов избежал искушения нанести удар по своему старому недругу. Поэтому русское войско, имея возможность навсегда покончить с Хазарией, мирно проследовало на Хва-лынское море; поэтому, скорее всего, каган не захочет, чтобы хозяевами кавказской дороги из Азии в Европу стали русы, а не персы.
      Для этого необходимо предотвратить захват Дербента, то есть не допустить их нового похода на Каспий или принять меры к тому, чтобы уже сейчас надолго отбить у них желание снова появляться в здешних местах. Однако князь Игорь упрям, как все русы, неудача сегодняшнего похода лишь обозлит его, поэтому мечта о владычестве над Дербентом может покинуть его только с жизнью. Значит, для блага и спокойствия Хазарии великий киевский князь должен умереть! Однако по силам ли Хозрою отправить на тот свет такого врага? Одному – нет, но с помощью случая, словно умышленно посланного ему судьбой, вполне возможно. В жизни редко что зависит от случайностей, в ней все накрепко сплетено и взаимно обусловлено, и в борьбе за место под солнцем побеждает тот, кто любую якобы случайность может обратить во благо себе либо во вред сопернику или на погибель врагу.
      Разве случайность то, что судьба напомнила ему об Ичкере именно сегодня, причем в связи с замышляемой князем Игорем разведкой Дербента? Разве это не ее подарок, который поможет Хозрою решить возникшую перед ним сейчас задачу? Кому, как не главарю здешних разбойников Ичкеру, сподручней всего разгромить малочисленный отряд русов, отправившийся в неведомые им горы? Правда, судя по тем обрывочным сведениям, которыми он располагает, Ичкер сегодня переживает далеко не лучшие времена. На берегах Нефата был разбит воеводой Браздом, для чего-то напал на отряд сотника Микулы, побывал у него в плену, умудрившись вновь обрести свободу. На последних событиях, пожалуй, стоит остановиться подробнее, ибо Ичкер очень неглупый человек, поэтому и в его столкновении с русами Микулы, и в избавлении из плена многое не так просто, как выглядит на первый взгляд. Только разобравшись в этом, можно судить, тот ли он сегодня человек, которого стоит иметь союзником в охоте на князя русов?
      Причина его стычки с отрядом Микулы, наверное, заключается в следующем. Соглядатаям воеводы Асмуса или великого князя стало известно, что Дивдад, готовясь к нападению на русов, где-то припрятал часть своего флота, собираясь нанести противнику неожиданный удар в самый ответственный момент боя. Желая проникнуть в планы ширванцев, к возможному месту нахождения этой части флота отправился отряд Микулы со знатоком здешних гор Сарычем. Чтобы сохранить цель похода в тайне, хитрый Микула распустил слух, что он якобы прибыл за спрятанным в тех горах кладом, и на эту лживую весть попались местные горцы и оставшийся не у дел Ичкер с уцелевшими разбойниками. В бою с мнимыми кладоискателями – а именно об этом свидетельствуют спрятанные на носилках камни! – горцы и разбойники были разбиты, а Ичкер оказался в плену. Освобожден он был потому, что смог чем-то услужить русам. Наверное, тем, что располагал сведениями об интересующих русов ширванских кораблях или подсказал, каким образом можно сорвать их прибытие в нужное время к Дивдаду. Дело обстояло только так, никаких других причин, объясняющих бой русов с разбойниками Ичкера и его непонятное избавление из плена, несуществовало, сколько ни ломал голову Хозрой и какие замысловатые объяснения случившегося ни пытался найти.
      А знать причины ему было очень важно: от них зависело, сохранил ли плененный и отпущенный на свободу Ичкер свое влияние на разбойников, в состоянии ли он заставить их снова напасть на русов, от которых они не столь давно потерпели жесточайшее поражение? А не усложняет ли он обстановку? Прошлый раз люди Ичкера напали на русов из-за мифического клада, почему им не сделать этого опять уже из-за вполне реальных денег, которые русы, без всякого сомнения, дадут им в качестве выкупа за плененного великого князя или его мертвое тело, чтобы предать его, согласно своим законам, огню священного погребального костра? Тем более если в счет будущего выкупа они предварительно получат три, нет, пять тысяч золотых диргемов. Зачем скупиться, если это будут деньги кагана Хазарии, а не его собственные?
      Но поверит ли Ичкер его сообщению о появлении под Дербентом великого князя, захочет ли честно выполнить взятые на себя обязательства? Не получится ли так, что он исчезнет, получив деньги? Поверить должен, ибо знает Хозроя уже десять, нет, двенадцать лет, с тех пор как предложил ему свои услуги командира двух десятков воинов-горцев. Через два года Жохар, как его тогда звали, стал помощником начальника стражников, охранявших караваны Хозроя, а еще через год с сотней стражников захватил сопровождаемый ими караван из Аравии и превратился в главаря разбойничьей шайки. Однако Хозрой даже из этой неприятности сумел извлечь выгоду: он установил связь с Ичкером и сообщал ему нужные сведения о движении караванов купцов-конкурентов, за что Ичкер не нападал на караваны Хозроя. Последний раз подобная сделка состоялась четыре года назад, но вряд ли Ичкер так быстро забыл своего прежнего хозяина и недавнего помощника. Удрать с полученными в задаток деньгами он не захочет потому, что даже глупец понимает, что эти деньги сущий пустяк по сравнению с теми, которые можно получить от русов за их великого князя, окажись тот в их руках живым или мертвым.
      Теперь необходимо решить, кому поручить найти Ичкера и передать ему предложение Хозроя, подкрепив его пятью тысячами золотых диргемов. Пожалуй, лучше раба с этим не справится никто. Тем более что ему желательно несколько дней не попадаться русам на глаза. Однако при поисках Ичкера придется часто вступать в разговоры, и его немота на сей раз явится не достоинством, а непреодолимым недостатком. Значит, придется подыскать рабу напарника, не посвящая его во все детали порученного дела. Да и не стоит отправлять посланцев к Ичкеру с таким количеством золота, которое у них может легко обнаружить и отнять первый встреченный бродяга или разбойник. Лучше дать им на ту же сумму драгоценных камней, которые гораздо легче спрятать в лохмотьях. Словом, ему есть над чем хорошенько поразмыслить, причем желательно в одиночестве, а не в присутствии вопрошающе уставившегося на тебя раба.
      – Ты заслужил обещанную награду,– сказал Хозрой человечку.– Что выбираешь – четыре кувшина красного вина или на две ночи молодую рабыню, недавно подаренную мне Исааком?
      Раб широко заулыбался, поднес ко рту руки, словно в них был зажат кувшин, запрокинул назад голову.
      – Хорошо, ты получишь вино. И правильно, что отказался от женщины – в такую жару не до них. Сейчас уходи, а после захода солнца снова жду тебя в палатке. Будь готов, что тебе на несколько дней придется покинуть лагерь русов. Если тебе удастся справиться с новым заданием так же успешно, как с предыдущим, тебя ждет очень много вина и две красивые рабыни, которые станут твоими на целую неделю…
      Ольга была удивлена, увидев у Григория в руках два толстых манускрипта в кожаных переплетах с резными серебряными застежками. В последнее время они встречались чуть ли не ежедневно, Ольга привыкла к общению с главой киевских христиан, уже не мыслила себе прогулок без него. Больше того, их беседы становились привычной, неотъемлемой частью ее жизни, заставляли Ольгу в мыслях часто возвращаться к высказанным Григорием мыслям и его размышлениям. На первый взгляд казалось, что Григорий лишь отвечал на ее вопросы, никогда не противореча ее суждениям и не навязывая собственных убеждений, однако спустя некоторое время Ольга начинала чувствовать, что услышанное от Григория будоражит ум, казавшиеся прежде простыми вещи заставляли взглянуть на себя совсем по-другому, а явления, всегда видевшиеся ей обыденными и ничем не примечательными, теперь стали вызывать вопросы.
      – Это тебе,– сказал Григорий после обмена обычными приветствиями, протягивая ей книги.
      – Я не просила тебя ни о чем. Почему ты решил, что мне нужны книги? – удивилась Ольга.– Их в тереме осталось много после князей Аскольда и Олега. Ты ведь знаешь это.
      – Знаю, поэтому и пришел сегодня с книгами,– ответил Григорий.– Причем именно с этими, а не с какими-либо иными. Ты не заметила, что при наших встречах я говорю гораздо больше тебя? Однако чем больше я говорю, тем больше у тебя вопросов о том, о чем я рассказываю.
      – Но так и должно быть. Ведь ты старше, к тому же видел намного больше моего. Мне нечем удивить тебя, а ты при каждой встрече открываешь мне новый мир.
      – О нет, я зачастую тоже не видел того, о чем рассказывал. Знание об этом я почерпнул из прочитанных книг или из бесед с братьями и сестрами по вере, видевшими или пережившими события, о коих я повествовал. Ответы на часть вопросов, которые ты обязательно задала бы мне, ты отыщешь в принесенных книгах.
      – Ты знаешь, какие вопросы я могла бы тебе задать? – усомнилась Ольга.
      – Конечно. Я ведь хорошо помню книги из Аскольдовой и Олеговой библиотеки и понимаю, что для человека с твоим умом, великая княгиня, их ничтожно мало. Взгляни на лес вокруг крепостных стен. Он уходит за горизонт, ему нет конца и края, однако он состоит из отдельных деревьев, кустов, травинок, цветов. Так и человеческое знание. Каким бы беспредельным, неохватным оно ни казалось, его премудрость заключена в тысячах и тысячах книг, каждая из которых хранит в себе частицу общих знаний. Одному человеку не дано постичь всю бездну знания, ибо и десяти человеческих жизней не хватит, чтобы прочитать и осмыслить все книги. Однако существуют книги, которые связывают воедино отдельные частицы знания, почерпнутые из прочитанных книг, помогают постичь ту частицу тайны, именуемой жизнью и небытием, которую тебе приоткрыли книги. Не ознакомившись с этими книгами, тебе многое не понять в других, как несмышленому ребенку не осмыслить окружающий мир без помощи родителей. Сегодня я принес тебе две такие книги, которые послужат путеводной нитью при чтении других. Бери.
      Ольга приняла от Григория протянутые ей книги, взвесила их в руках.
      – Ого! И у тебя, конечно, есть еще, которые ты принесешь вслед за этими. Сколько же их всего? Сто? Тысяча? Тьма?( Тьма – десять тысяч.)
      – Намного больше. Ведь наш мир, мир христиан, куда шире, богаче, интереснее мира язычников. Нам есть о чем писать, рассказывать, на чем учиться самим и чему учить других.
      Ольга усмехнулась:
      – Ты очень хорошо сказал: учиться самим и учить других. Среди книг Аскольда есть книги о Великой империи ромеев. Не о Второй, каковую вы, христиане, именуете Византией, а о Первой, со столицей в Риме, на землях италийцев. Разве ее история или жизнеописания римских императоров хуже того, что написано христианами? Нисколько! Наоборот, это вы, христиане, учились у древних римлян и греков, кои были язычниками, унаследовав даже названия их народов и славу. Но это и хорошо, ибо не умеющий учиться сам не может учить других. Я обязательно прочитаю принесенные тобой книги, возможно, они на самом деле избавят тебя от части вопросов, которые я задала бы. А сейчас я хотела бы поговорить вот о чем. Помнишь, некогда я интересовалась, каким образом женщины-правительницы или даже любовницы правителей могли повелевать огромными державами, смирив и держа в узде многочисленное войско, заслуженных полководцев, властолюбивых и завистливых царедворцев. Тогда ты ответил, что ответ на сей вопрос я могу найти в книгах, собранных Аскольдом и Олегом. Мне кажется, я нашла его.
      – С вниманием выслушаю тебя.
      – Я смогла обнаружить три способа, как женщинам удавалось держать в своем повиновении могучие державы. Первый, когда таковой женщиной являлась законная правительница. Опасаясь недругов, алчущих ее власти, она стравливала их между собой, сама постоянно плела против них заговоры и устраивала всевозможные козни, стремясь любым способом убрать их со своего пути, а еще лучше вовсе из этой жизни. Второй, когда обольстительная, умная женщина правит державой через любовника-властителя. Нет, я неправильно выразилась: прежде всего она должна быть умной, а потом уже обольстительной. Ведь мало быть обольстительной, надо уметь пользоваться этим даром. Да и не имея достаточно ума, долго не будешь любовницей владыки. Удел правящей державой любовницы хуже, нежели законной властительницы: помимо того, что ей постоянно приходится бороться за свое место в постели владыки, она должна стать послушной рабыней его прихотей, капризов, унижая себя и возвеличивая его, дабы тот, вольно или невольно, следовал ее воле в державных делах. Редко, очень редко любовница при живом владыке берет открыто бразды правления в свои руки. И последний, третий способ, когда законная правительница или любовница владыки берет всю власть в собственные руки и правит только по своему усмотрению, не опасаясь ни бунта военачальников или придворной стражи, ни козней царедворцев. Однако это тот редчайший случай, когда женщина может с уверенностью опереться на силу, способную устранить и недовольных военачальников, и честолюбивых царедворцев.
      Как бы ни была сложна и не похожа личная судьба жен-щин-правительниц, каким бы образом они ни пришли к власти, я не нашла других способов, которыми им удавалось править державой, кроме трех– перечисленных. Может, ты знаешь их?
      – Я мог бы дополнить твои рассуждения, но это касалось бы частностей, а не сути. Главное, ты верно поняла, какой должна быть и как вести себя женщина-правительница, будь она законной обладательницей державной власти или любовницей правителя. Я всегда отвечал на все твои вопросы, теперь ответь на мой, ибо мне трудно понять причудливый ход женской мысли и путь перерождения просто человека в человека – вершителя чужих судеб, тем паче когда это слито воедино. Твой холодный, здравый рассудок определил, как умной, красивой женщине, какой являешься и ты, стать при желании полновластной правительницей. Но позволило бы твое сердце, человеческая гордость, женская честь воспользоваться с одинаковой легкостью любым из перечисленных способов, сули он наибольший успех в достижении твоей цели? Иначе какой прок от великого знания, ежели тебе не по силам использовать его в жизни?
      – Читая жизнеописания подобных женщин-правительниц, я тоже задавала себе этот вопрос. И поняла, что не смогла бы сделать многое из того, на что решились они. Даже будучи законной правительницей и борясь за власть с соперниками, я не осмелилась бы довести дело до открытой войны с ними, ибо пролитие родной крови, внутренняя смута в державе на руку лишь ее недругам. Как женщина, я не смогла бы стать безропотной, послушной любовницей законного владыки, чтобы тишком править державой за его спиной. Не для того боги наделили меня умом, волей, женской гордостью, чтобы я попрала их, добровольно подчинившись какому-то ничтожеству. Я желала бы править именно благодаря этим дарам Неба, а не скрывая их, выставляя напоказ самые низменные качества! Пожалуй, я смогла бы править державой, будучи женой законного владыки, которая превосходит… которая ничем не уступает ему… ни по уму, ни по силе характера. Но ежели бы у меня не стало мужа, я хотела бы опереться на силу, верную только мне, с которой не были бы страшны ни мятежи воевод, ни козни бояр. Как видишь, я не переоцениваю свои силы и понимаю, что на месте многих из женщин-правительниц не смогла бы достичь их положения.
      – Иногда жизнь вынуждает нас делать то, о чем мы прежде не могли и помышлять,– заметил Григорий.– Однако это не относится к тебе: судьбе было угодно распорядиться так, что ты вполне можешь стать полновластной хозяйкой Руси, не переступая через себя. Твой муж – законный владыка державы, ты – великая княгиня, которая ничем не уступает ему… ни по уму, ни по силе характера,– повторил Григорий слова Ольги.– Уверен, что вскоре именно ты станешь править Русью, хотя большинство людей будет считать ее правителем твоего мужа. Но великие князья, особенно любители дальних походов, в любой миг могут оставить жену вдовой, и тогда ей предстоит искать силу, на которую можно опереться в борьбе за власть. Ты нашла такую силу или хотя бы знаешь, где ее искать?
      Григорий разговаривал с ней как равный с равной, но Ольга уже не придавала этому значения. Решившись приобрести в нем союзника и, значит, довериться в том, что была вынуждена скрывать от других людей, ей надлежало мириться с тем особым положением, которое приобретал этот человек. Хотя особое положение лишь в том и заключалось, что Григорий мог спрашивать ее обо всем, что хотел знать, и стремился получить на это правдивый ответ. И пусть от излишней настойчивости Григория страдало ее самолюбие великой княгини, Ольга понимала, что подобные разговоры в первую очередь нужны ей. Для того она и беседует подолгу с Григорием, что слышит от него то, чего не могла бы услышать ни от кого больше на всей Руси, а чтобы получить правдивый ответ, надобно самой говорить правду. Вот и сейчас, кому из них – Ольге или Григорию – важнее знать, каким образом сохранить ей власть в случае гибели Игоря? Поэтому и приходится выбирать: блюсти самолюбие великой княгини или, желая получить честный и откровенный ответ на важнейший для себя вопрос, быть с Григорием на равных.
      – Нет, я не нашла такой силы, даже не знаю, где ее искать,– ответила Ольга.– Я никто и для дружины, и для боярства, и для князей земель. Мой удел в случае смерти Игоря – вдовая великая княгиня. И только…
      – Ты забыла упомянуть еще одну силу, значение которой особенно велико именно в Киеве – горожане и купечество. Горожане – это тысячи воинов городского ополчения, а купечество – это деньги, на которые можно нанять воинов.
      – Я думала о тех и других, но… Кто я для них? Я не знаю никого из горожан, ведь я родилась и выросла не в Киеве. Я никогда не занималась торговлей и далека от забот купечества. Я чужая для тех и других.
      – Ты можешь это исправить, показав горожанам и купцам, что не чужая им. Много ли внимания уделял горожанам князь Олег или твой муж? Никакого, для них на Руси прежде всего существовала дружина и воеводы. Окажи ты хоть малую помощь городу из великокняжеской казны – люди этого не забудут. А что сделал твой муж для купечества? Вместо того чтобы покарать морских разбойников на Каспии, он, желая затмить славу князей-предшественников, разграбил все побережье и полностью нарушил всю торговлю с Востоком, которая кормила многих русских купцов. Разве не понятно людям, что, окажись великим князем вместо Игоря любой из его воевод, ему также не будет дела ни до горожан, ни до купцов? А вот ты, великая княгиня, коей не нужна бранная слава и пролитие крови в ненужных Руси сражениях, можешь проявить о них куда больше заботы, ибо женщина от рождения тяготеет к созиданию и мирной жизни. Русь устала от походов князей Аскольда, Дира, Олега, неизвестно, какой кровью она заплатит за поход твоего мужа. Ты, женщина, можешь дать Руси хоть немного желанного покоя, который так нужен горожанам и купцам, ведь войны обогащают воевод и старшую дружину, а не простых воинов.
      – Но как я, великая княгиня, могу говорить о подобных вещах с горожанами или купцами? Кричать на торжище или отправиться на Подол к ремесленникам?
      – Это можно сделать по-другому, и я готов помочь тебе. Скажи, ты встречалась когда-либо с христианами?
      – Нет. Я знаю, что у вас есть свой храм святого Илии, который велел построить князь Аскольд после принятия вашей веры. Я несколько раз видела и христиан, но они обычно так убоги на вид и настолько отрешены от окружающего мира, что у меня никогда не возникало желания ни подойти к ним, ни заговорить.
      – Среди христиан есть разные люди… как и среди вас, язычников. Однако между нами существует и большое отличие, ибо не все христиане могут открыто заявить о своей вере. Среди нас не только те убогие люди, которых ты могла видеть у храма, но и бояре, купцы, военачальники, исповедующие нашу веру втайне. Тебе обязательно нужно искать опору в горожанах и купечестве, и я смогу свести тебя с моими братьями по вере, занимающими не последнее место и в городском ополчении, и среди купечества.
      – Кто они? Подобает ли мне, великой княгине, вести с ними беседу по столь важному делу?
      – Вначале я познакомлю тебя с двумя людьми: тысяцким городского ополчения и старшиной купцов, торгующих с ляхами и уграми. Ты будешь для них не великой княгиней, готовящейся к борьбе за власть, а возможной умной правительницей, желающей облегчить жизнь киевских христиан. Тебе верю я, убежден, что поверят и они, и тогда вся моя паства окажет тебе помощь. А мы можем многое.
      – Я желала бы встретиться с ними как можно быстрей. Великая княгиня вправе знать, как живут ее люди, кем бы они ни были.
      – Я увижу их сегодня вечером, ты можешь сделать это завтра. А сейчас вынужден сказать то, что вряд ли тебе понравится, однако для твоего же блага ты должна это знать. Вне сомнения, сотник Вальдс очень красив, молод, не сводит с тебя глаз, но этим он может принести тебе очень много вреда. Нужно ли сие, ежели он для тебя не более чем красивая игрушка?
      Нахмурив брови, Ольга недовольно посмотрела на Григория. Услышанное было неприятно уже само по себе, кроме того, это был первый случай, когда Григорий столь откровенно вмешивался в ее личную жизнь. Но есть ли у великой княгини личная жизнь? Ольга знала, что постоянное пребывание подле нее красавца Вальдса не нравится очень многим женщинам из ее окружения, но почему это привлекло внимание мужчины, тем паче христианского жреца? Но Григорий еще ни разу не давал ей пустых советов, значит, и сейчас его слова имеют под собой основание. Говоря откровенно, Ольга догадывается, что он ей скажет, и знает, что Григорий прав. Но как не хочется слышать этого!
      – Но кому и чем может помешать красивая игрушка? – спросила Ольга.– И почему владеющий ею должен лишаться ее в угоду кому-то? Даже малое дитя по собственной воле не расстается с красивой игрушкой, особенно если она у него одна.
      – Если князь Игорь не возвратится из похода и его воеводы захотят отнять у тебя власть, многие люди зададут вопрос: а не боги ли карают тебя за… за твои отношения с Вальдсом. Откуда простым киевлянам знать, что Вальдс для тебя лишь красивая игрушка, на коей отдыхает твой взгляд, и не более? Это я знаю, что ты живешь рассудком, а не сердцем, но большинство русичей, особенно женщин, будут ставить себя на твое место и судить не за содеянное на самом деле, а за то, что они сами позволили бы себе на твоем месте. А суд их будет строг, ибо у многих отцы, мужья, братья не вернутся из похода, и волхвы станут искать того, кто и чем мог прогневить богов. По вашим законам, павшие на поле брани святы, значит, таковых будут искать среди живых, и, конечно, не между простых горожан, смердов, дружинников. Подумай, как станешь выглядеть ты, великая княгиня, приблизившая к себе чужого мужчину и дарившая ему улыбки, когда твой муж и тысячи его и твоих воинов лили кровь и умирали на далеких каспийских берегах? Много ли людей захочет защитить тебя от воевод, сражавшихся рядом с твоим мужем и их близкими и лишь по воле богов избежавших смерти? Ведь они были защитниками Руси, в то время как ты…
      – Ты прав,– перебила Ольга Григория.– Великая княгиня не может позволить себе то, что может простая женщина. Я забыла об этом. Но как хочется хоть изредка ощутить себя женщиной, как все. Как мне ни жаль Вальдса, но ему отныне придется жить со своими воинами, а не на великокняжеском подворье.
      – Тебе жаль Вальдса? – удивился Григорий.– За что? За то, что ему не удалось исполнить тайное поручение воеводы Свенельда? Подумай, может ли осмелиться какой-то простой сотник не отходить от великой княгини ни на шаг, улыбаться, дарить ей цветы, ежели в случае ее гнева его не защитит могущественный заступник? Особенно сейчас, когда великий князь в походе и за свое неуважительное поведение чересчур навязчивый сотник может поплатиться жизнью? Это по сговору со Свенельдом Вальдс хотел закружить тебе голову, чтобы или отвлечь от других дел, или вызвать к тебе гнев и неприязнь киевлян, если встанет вопрос, с кем им быть: с тобой или воеводой Свенельдом? Ежели и есть за что жалеть Вальдса, то лишь за уплывшее из его рук вознаграждение, наверняка обещанное ему Свенельдом за надлежащее выполнение своего поручения.
      Подобные мысли иногда мелькали и в голове у Ольги, но она тотчас же гнала их прочь, не желая серьезно обдумать их. В присутствии Вальдса она хотела чувствовать себя только женщиной, и никем иным. Даже если поступки Вальдса вызваны не только любовью к ней, зачем прерывать этот прекрасный, сладкий сон, который останется в ее памяти на всю жизнь? Но Григорий прав: сей прекрасный сон может ей дорого обойтись, и тоже на всю жизнь. Так что просыпаться придется, хочется этого или нет.
      – Я уже сказала, что удалю Вальдса с великокняжеского подворья,– сухо обронила Ольга.– Теперь он сможет бывать на нем только лишь тогда, когда его покличут.
      – Я на твоем месте поступил бы не так,– тихо сказал Григорий.– Злые языки даже наши благие дела могут обратить во вред нам. Поэтому твои недоброжелатели могут придумать любую причину, почему Вальдс ушел из великокняжеского терема, вплоть до позорящей тебя как женщину, ставшую не нужной добившемуся своего сотнику. Ты сама всенародно должна показать, что между тобой и Вальдсом ничего не могло быть предосудительного, ибо ты свято блюдешь честь замужней женщины и память об ушедшем в поход муже-воителе. Лишь в этом случае ты можешь не опасаться дурных слухов и завоевать любовь и уважение киевлян.
      – Я тоже хотела бы так поступить, но как это желание осуществить?
      – Сия мечта завтра же может быть претворена в жизнь. В полдень на суд ваших языческих волхвов должна предстать женщина, уличенная в измене ушедшему в поход мужу-дружиннику. Я знаю приговоры-засуды таким женщинам – они страшны. Ежели этот приговор женщине-изменнице вынесут не волхвы, а ты, тоже жена мужа-воителя, никто не осмелится даже заикнуться, что ты можешь позволить себе то, за что волей богов обрекла на жестокую смерть эту женщину. Тогда исчезновение Вальдса с великокняжеского подворья будет только лишним подтверждением правоты таких рассуждений. Помимо этого у меня, христианского пастыря, есть еще одна причина просить тебя о таком поступке.
      – Какая же?
      – Мы, христиане, должны судить людей не по их словам, а по их делам. То, что я скажу о тебе,– это одно, то, что сделаешь ты сама,– совсем другое. Моя паства вправе верить или не верить моим словам о чужом для нее человеке, зато своим глазам и ушам она поверит обязательно. А я хотел бы, чтобы она верила тебе безоговорочно.
      – Я буду в полдень на суде и постараюсь заслужить благорасположение горожан и доверие твоей паствы…
      Ольга предполагала, что увидеть великую княгиню, впервые решившую самолично вершить суд, пожелают многие, но чтобы людей оказалось столько, она не думала. Полностью был заполнен не только судный майдан и прилегающие к нему улицы, но и ближайшие подворья. Окружившие майдан деревья были так густо усеяны взобравшимися на них детьми, что приходилось удивляться, как они не рухнут под тяжестью их тел. Среди толпы присутствовали не только горожане, работный люд из ремесленных слобод, иноземные и русские гости-купцы, но и смерды из близрасположенных селений. Дюжие великокняжеские гридни, став цепью лицом к громкоголосой бурлящей толпе, с трудом сдерживали ее.
      Тишина наступила, лишь когда стражники привели прелюбодейку и верховный жрец Перуна, ударив посохом о землю, начал перечислять ее прегрешения перед Небом и людьми. Ольга не слушала его – она присутствовала на подобных судилищах и при князе Олеге, и уже с Игорем и знала, как все будет происходить и чем завершится. Стоя на помосте рядом с верховным жрецом, она, не мигая, смотрела поверх людских голов, стараясь даже случайно не бросить взгляд в сторону, где в группе дружинников-варягов находился Вальдс. Ей сегодня надлежало выполнить два важных дела – убедить киевлян, что у них есть заботящаяся о них великая княгиня, и получить ответ на вопрос, может ли она еще быть любима просто как женщина, а не как великая княгиня. Если в успехе первого дела Ольга не сомневалась, то в благополучном решении для себя второго была не уверена.
      Ольга только мельком взглянула на прелюбодейку: красивая, во цвете лет, полногрудая женщина с дерзким взором. Что ж, она и не могла быть иной, ибо хорошо знала, на что отважилась. А пойти на измену мужу ее заставила жизнь: муж был не просто дружинник, а десятский и, значит, гораздо чаще бывал в походах, чем в семье. А ведь женская природа брала свое, особенно в то горькое для красивой, здоровой женщины время, когда безвозвратно уходит молодость и чувствуешь, что начинаешь быть нужной лишь семье и близким. Но ведь так хочется и другого, чего не смогла получить сполна от мужа! А эта женщина, по-видимому, могла и привыкла брать от жизни свое, ибо Небо даровало ей мужской характер – даже зная об уготованной ей участи, она ни в чем не раскаивалась и не просила пощады.
      Когда верховный жрец смолк, заговорила Ольга. Как и предшественник, она поведала о тяжкой доле русичей-воинов, о долге женщины, жены и матери, делить с мужем семейные тяготы и заботу о детях, обличала стоявшую на коленях прелюбодейку в забвении и нарушении священных законов русичей, завещанных своим детям и внукам ушедшими на Небо предками. Она повторяла то, что говорили много раз до нее и надлежало молвить ей, но когда было сказано уже все, что требовалось, Ольга стала говорить то, чего никто и никогда не говорил прежде. Она напомнила, что все русичи, от великого князя до простого смерда, одна дружная семья, что всем им, внукам Перуна, велено богами жить в мире и помогать друг другу, что особое сплочение требуется в смутную годину вроде той, что переживает Русь сегодня, когда ее лучшие воины в далеком походе, а вороги на кордонах и внутри самой державы не дремлют. Завершила Ольга тем, что она, русская женщина, жена русича-воина, великая княгиня, в сей тяжкий для Руси час вносит свой посильный вклад в дело защиты стольного града от возможного нападения недругов и для оказания помощи сирым и убогим, которых боги обошли в своих милостях, а прежде всего увечным и болящим бывшим дружинникам, чьи подвиги во славу Руси должны служить примером для нынешних воинов.
      Завершила Ольга свою речь в мертвой тишине. Когда же по ее знаку двое дружинников принесли за медные ручки сундук и поставили его у ног верховного жреца, тишина стала гнетущей.
      – Мудрый старче, тебе, беседующему с богами, они поведают, как справедливо распределить мой дар,– торжественно провозгласила Ольга.– Ты, старый воин и друг Неба, не забудешь никого, нуждающегося в помощи. Верховный жрец Перуна, прими мой дар стольному граду Руси и его жителям.
      Наклонившись, Ольга отбросила в сторону крышку сундука и увидела, как отшатнулся назад потрясенный верховный жрец. А ведь его трудно было удивить! Бывший Олегов воевода, участник похода князя-воителя на Царьград, он видел много сокровищ и хорошо знал им цену. Не хуже знала им цену и Ольга, тем не менее с легким сердцем решилась на свой дар. Равный по щедрости подарок Киев получал доселе единственный раз – от князя Олега по завершении его победоносного похода на Царьград. Но то был дар великого князя, а не великой княгини!
      Охваченная любопытством толпа навалилась на великокняжеских гридней, прижав их к помосту. Многие становились на цыпочки, вытягивали шеи, дабы увидеть содержимое сундука.
      – Злато! Каменья-самоцветы! Скатный жемчуг! -прозвучали в тишине восхищенные голоса.– Несметное богатство!
      Да, это было так – дар великой княгини был весьма и весьма щедр. Однако она не страшилась, что ей придется держать ответ за свой поступок перед Игорем. Если он возвратится с добычей, она с лихвой возместит нанесенный Ольгой ущерб, если без добычи – что такое сундук злата и цветных каменьев по сравнению с неудачным походом, оплаченным кровью и жизнями тысяч воинов-русичей? Если Игорь погибнет и верх в борьбе за власть одержат враги, что жалеть о сокровищах, которые перейдут в их руки? Если же победит она, то, возможно, как раз благодаря сему дару, которым она завоевала сердца киевлян. У нее были оправдания за сегодняшний поступок и перед великим князем, и перед собой!
      – Мудрый старче, завершай начатый нами суд,– спокойно сказала Ольга, покидая помост и направляясь к великокняжескому терему.
      Она шла, выпрямив спину и высоко вскинув голову, плотно сжав губы и глядя прямо перед собой. Но краем глаза видела, как безропотно расступалась перед ней толпа, как в пояс кланялись ей женщины и горожане-мужчины, а дружинники и воины городского ополчения снимали с голов шлемы. А ведь всего час назад, когда она шла к помосту, ничего подобного не было и в помине. Она добилась своего, отныне сердца киевлян будут принадлежать ей, а не возможным недругам, кем бы они ни оказались!
      Это подтверждали шум и веселое оживление, возникавшие за ее спиной. Люди не ждали вынесения приговора-за-суда, а расходились по домам. Они явились на площадь не на суд, а дабы лицезреть и услышать великую княгиню, о коей после ухода в поход дружины появилось столько пересудов. Они увидели ее, но вовсе не такой, какой ожидали. Она победила стольный град Руси, а он должен ей помочь победить недругов!
      Однако она свершила пока одно из сегодняшних дел, о результатах второго судить еще рано. Покидая судный майдан, она все-таки не удержалась и метнула быстрый взгляд в сторону, где стояли викинги во главе с Вальдсом. Они пребывали на прежнем месте, недалеко от помоста с верховным жрецом Перуна, и о чем-то оживленно переговаривались. Чего они ждут, если большая часть народа уже разошлась? Желают увидеть свершение казни? Но что в ней интересного? Жену-прелюбодейку кат-палач посадит в крепкий просмоленный куль, швырнет в него собаку, кошку и петуха. Затем горловина куля будет крепко затянута и просмолена, и куль с прикрепленным к нему тяжелым камнем будет брошен в волны Славутича. На дне реки, в кромешной тьме, терзаемая обезумевшими от предчувствия смерти животными и птицей, прелюбодейка примет кару за содеянное под Небом в мире людей. Все, как было раньше и будет впредь. Но, может, у викингов какие-то свои дела или они обсуждают полученную откуда-то весть?
      Проходил час за часом, а Вальдс ни на великокняжеском подворье, ни в тереме не появлялся. Не было видно и сопровождавших его обычно воинов-варягов. Весь день Ольга хранила по этому поводу молчание, и только вечером якобы невзначай поинтересовалась у одного из гридней-телохранителей:
      – Не захворал ли сотник Вальдс? Я не видела его сегодня.
      – Вальдс отплыл к воеводе Свенельду,– ответил гри-день.– Вместо него остался сотник Триар.
      – Триар? Я видела его несколько раз и помню. Вели передать ему, что, ежели он понадобится, я пошлю за ним.
      – Немедля отправлю к нему челядника с твоими словами, великая княгиня.
      Голос Ольги звучал обыденно, равнодушно, но если бы кто знал, каким напряжением сил далось ей это показное спокойствие! Христианский жрец оказался прав, она была нужна Вальдсу не как женщина, а только как великая княгиня, которая, потеряв голову от чар молодого красавца сотника, должна была напрочь позабыть о державных делах, нажив себе заодно врагов в киевских горожанах! Именно об этом свидетельствовало поспешное бегство Вальдса к Свенельду. Не будь они в сговоре, разве посмел бы какой-то сотник самочинно покинуть великую княгиню, к коей был приставлен самим главным воеводой, и назначить вместо себя другого человека? Даже если Вальдс оставил ее по приказу Свенельда, он обязан был сообщить ей об этом и представить Триара, не забыв поинтересоваться, не будет ли у нее сообщений для Свенельда. А он, поняв, что вскружить голову великой княгине не удалось, и страшась, что его может постичь судьба, схожая с участью жены-прелюбодейки, немедля покинул Киев!
      Что ж, это будет хороший урок ей, великой княгине! Да, только великой княгине, ибо отныне ей придется быть лишь таковой, позабыв о своей женской сущности. Наверное, самим Небом ей уготована иная судьба, нежели быть обычной женщиной или женой при великом князе!
      Обступившие реку деревья были столь высоки, что взгляд не достигал их верхушек, кроны были так обширны, что, смыкаясь над водной гладью, закрывали небо. Стволы деревьев с гладкой, блестящей корой зачастую оказывались сплошь обвиты ползучими растениями, сплетавшимися с листвой в однообразную ярко-зеленую массу. Между урезом воды и деревьями рос густой колючий кустарник, вздымавшийся по берегам непроходимой стеной. Кустарник и деревья надежно защищали реку даже от малейшего дуновения ветерка, и речная гладь была неподвижна, словно раз и навсегда застыла. И только плывущие по течению листья и сучья говорили, что русские ладьи двигались не по узкому извилистому озеру, а по горной реке.
      В устье реки они вошли ранним утром, лишь начало сереть на востоке небо. Опасаясь, что их могут заметить с суши либо с дозорных суденышек, снующих по морю под видом рыбацких, ладьи приблизились к побережью еще в кромешной темноте и какое-то время двигались вдоль береговой черты, покуда не очутились у нужного места. С той поры минуло несколько часов, и, согласно уверениям обоих проводников, ладьи скоро должны были достичь притока реки, по которому предстояло плыть дальше. Именно этот приток в своем верхнем течении ближе всех других и самой реки подходил к дербентской крепостной стене, к которой лежал путь маленького отряда из пяти ладей и двух сотен дружинников во главе с тысяцким Сфенкелом и сотником Микулой.
      Великий князь плыл на второй ладье. Вглядываясь в неприступные вершины и крутые склоны гор, возникавших в редких просветах обступившей реку зеленой стены, он который раз отдавал дань мудрости и прозорливости человека, решившего воздвигнуть Дербентскую крепость и ее стену. В этом месте, именуемом Дербентские Ворота, горы почти вплотную приближались к морю, и тот, кто владел узким участком суши между горами и морем, был полновластным хозяином пролегавшей по кавказскому побережью сухопутной дороги из Азии в Европу и обратно. Быть подобным хозяином желали многие, поэтому Дербентские Ворота и особенно ключ к ним – Дербентская крепость были щедро политы кровью разных племен и народов, а сама крепость сменила не одного владыку. На сегодняшний день Дербент являлся одной из северных крепостей могущественной Персидской державы, правил ею от имени далекого шаха его на-местник-гайшах, назначаемый из местных князей.
      О крепости, ее укреплениях на суше и море Игорь слышал и прежде от побывавших в дербентской гавани русских купцов, многое ему удалось также узнать из бесед с пленниками, захваченными сотником Микулой в бою с горцами и разбойниками Ичкера. В самом узком месте Дербентские Ворота перегораживали две высокие каменные стены, идущие одна вдоль другой; между ними и располагался город. В одном месте края стен выдавались на значительное расстояние в море, и ограниченное ими водное пространство было превращено в гавань. Со стороны моря гавань защищали две завершавшие стены крепостные башни, между которыми была натянута преграждавшая доступ в гавань толстая железная цепь. С другой стороны стены замыкала цитадель Нарын-Ка-ла, расположенная на вершине господствующей над Дербентом горы.
      Стены, образующие гавань, были сложены из тесаных каменных глыб, в каждой из которых имелись два отверстия. В них вставлялись железные палки-стержни, заливавшиеся расплавленным свинцом. Соединенные подобным образом, глыбы превращались в нерушимый каменный монолит, могущий стоять в морской воде веками и не боящийся ни волн, ни ударов вражеских корабельных таранов. Таким же образом был выложен и мол гавани. При владыке Хосрое Ануширване в городе был сделан внушительный запас каменных глыб, железных палок-стержней и слитков свинца для ремонта стен и мола. Посещавшие Дербент арабы, признавая мастерство его строителей, сравнивали городскую гавань и мол с финикийскими, прежде всего порта Тир.
      Стены на суше были сложены из тесаного камня, положенного на известь, и облицованы крупными тесаными блоками. Железные палки-стержни и свинец здесь не применялись, и стены держались на известковом растворе и тяжести камней. От цитадели Нарын-Кала далеко в горы уходила уже одна стена; знающие люди говорили, что ее длина была двадцать верст(Длина дербентской стены составляла около 40 километров). На всем протяжении в стене было построено множество разновеликих башен, ничем не уступающих крепостным, в которых круглосуточно находились дозорные воины. Вначале стена шла непрерывной линией, затем возводилась лишь в тех местах, которые были доступны для передвижения всадника или прокладки караванной тропы. В глубине гор стена была заменена цепочкой отдельных каменных укреплений с высокими стенами и обязательными угловыми башнями. Самым сильным и значительным укреплением, часто называемым крепостью, являлся Табасаран, он и служил окончанием дербентской стены.
      Однако дербентские гайшахи полагались не только на неприступность гор и крепость камня – по всей длине стены ее охрану несла неусыпная стража. В первую очередь она состояла из многочисленных здешних горных племен, чьи правители и знатные люди были приравнены в правах к местной персидской верхушке. Помимо них, вдоль стены были расположены селения персидских переселенцев сиясикинов. Именуя их поселенцами-стражниками и не неся никаких расходов по их содержанию, взамен чего им было предоставлено право быть единственными и всевластными хозяевами выделенных им обширных земель, персидские шахи требовали от них одного – надежной защиты дербентской стены. Прикрываемая горцами и сиясикинами, стена являлась непреодолимой преградой для кочевников из северных степей, пожелавших вторгнуться в персидские кавказские владения.
      Но только ли для кочевников? А если дербентскому гарнизону и его гайшаху придется столкнуться с еще неведомым для них врагом – пешими либо ладейными дружинами русичей? А вдруг для крепости наиболее опасен одновременный удар с моря и суши? А ежели ключ к ней – цитадель Нарын-Кала и первым делом надобно брать ее? На многие вопросы должен был получить точные, однозначные ответы великий князь, прежде чем отважиться на штурм знаменитой Дербентской крепости. Вот почему он решил лично участвовать в разведке вместе с вернейшими своими соратниками с юных лет – тысяцким Сфенкелом и сотником Микулой. Проводниками у них, помимо знавшего окрестности Дербента понаслышке Сарыча, были два горца из племен аланов и лаз-гов, чьи родные места лежали недалеко от дербентской крепостной стены. Разбойничья судьба забросила их поначалу на Каспийское побережье к тамошним горцам, затем в плен к русичам, а сейчас в обмен на свободу они согласились стать проводниками в отряде Сфенкела…
      Дремавший на скамье рядом с великим князем Микула вдруг вскинул голову, тряхнул ею, стал протирать глаза. Он не спал всю предыдущую ночь: командовал головной ладьей и при ночном переходе из открытого моря к берегу, и при плавании вдоль побережья,, и при входе в устье реки. Теперь на головной ладье его сменил тысяцкий Сфенкел, и сотник смог позволить себе смежить веки. Что заставило его неожиданно проснуться? Отчего он с оторопелым видом уставился на правый берег реки, где появился долгожданный приток, по которому отряду надлежало отправиться к дербентской крепостной стене?
      А было от чего оторопеть: картина, представшая его взору в месте слияния притока с рекой, напоминала ему уже виденную в пещере с Перуновым источником на Лысой горе. Купол из листвы над головой, пробивавшиеся сквозь него редкие солнечные лучи, слепящие глаза золотистые блики на воде… Вырвавшийся из горной теснины и широко раздавшийся в стороны приток, образовавший в месте впадения в реку обширное водное пространство… Видневшийся посреди него маленький островок, образованный, по-видимому, принесенными притоком из верховий галькой, землей, донными осадками… Густо покрывающие островок деревья и кустарник, торчащий у берега прямо из воды камыш.
      Да, именно такую картину видел он в забытьи в пещере старца волхва, правда, тогда ему почему-то казалось, что он плыл не по реке, а по протоке. Зато островок точь-в-точь такой, пожалуй, лишь деревья чуть выше, чем виделись ему у священного источника. Однако дело вовсе не в том, где он плыл, или в высоте деревьев, а в том, что некая неведомая Микуле сила заставила его воспрянуть ото сна именно сейчас, у этого островка! И не просто воспрянуть, а ощутить в душе тревогу и чувство опасности, всегда возникавшее у него в предчувствии скорого боя. Нет, он не ошибся нисколько! Это тот островок, и, значит, в любой миг следует ожидать начала событий, явленных ему богами в пещере волхва.
      Островок располагался почти посредине раздавшегося вширь притока, и, чтобы попасть в него, нужно было проплыть между островком и одним из берегов притока. Оба эти прохода были настолько узкими, что ладьи могли проследовать по ним, касаясь бортами зарослей камыша и ветвей кустарника, которыми одинаково были покрыты берега островка и притока. Головная ладья с тысяцким Сфенкелом уже поравнялась с островком и начала втискиваться в зеленый коридор. Видимо, близ берега притока была отмель или имелись подводные камни, потому что ладья старалась держаться ближе к островку, отчего вскоре оказалась под пологом из древесных ветвей, обвитых ползучими растениями. Микуле показалось, что некоторые из ветвей неизвестно почему качаются, а среди камышей и берегового кустарника мелькнуло несколько быстрых, легких теней. Сейчас начнется!
      – Сфенкел! Луки готовь! Мечи к бою! – что было сил крикнул Микула, вскакивая на ноги.
      Может, Сфенкел и сам заметил на островке нечто подозрительное, может, просто безотчетно подчинился команде Микулы, которому доверял как себе, но меч в его руке блеснул почти одновременно с криком сотника. Наверное, он повторил услышанную команду, возможно, она стала приказом и для дружинников на головной ладье, потому что все они, как один, оставили весла и схватились за оружие. Это было сделано вовремя. Откуда-то с островка донесся громкий гортанный крик, и среди камышей и берегового кустарника появились лучники с уже положенными на тетивы стрелами, а с деревьев в ладьи стали прыгать люди с мечами в руках и кривыми ножами в зубах. Пестрые халаты, широченные шаровары, чалмы и высокие меховые шапки на головах – их одеяние очень походило на то, в котором были разбойники Жохара-Ичкера во время их боя с дружинниками Микулы. Именно разбойники, потому что нападавшие тогда горцы были одеты совсем по-другому, да и одежда их была куда опрятнее и чище. Но откуда здесь разбойники? И почему они осмелились напасть на хорошо вооруженный воинский отряд, прекрасно понимая, что он не имеет никакого отношения к купцам и надеяться на какую-либо добычу в случае победы никак нельзя, а вот за нее придется заплатить очень и очень дорого?
      А в головной ладье между тем кипел бой. Неизвестные враги, рассчитывавшие на внезапность своего нападения, с самого начала лишились этого преимущества и сейчас жестоко за это расплачивались. Предполагая свалиться на головы ничего не подозревающим гребцам, поглощенным заботой, как не сесть на мель или не напороться днищем на подводный камень, они столкнулись лицом к лицу с четырьмя десятками бывалых, готовых к бою воинов. Правда, никто из дружинников Сфенкела не успел вооружиться самострелом или луком, но мечи с копьями оказались в руках у всех. Поэтому часть нападавших прямо с деревьев угодила на жала копий, а тех, что очутились в ладьях, ждали мечи русичей. Несмотря на жару, дружинники, как обычно в походах, были в полном боевом облачении, и удары мечей и ножей их противников были для них не опасны, в то время как своими тяжелыми мечами они рубили легко одетых врагов насмерть.
      Ладья, предоставленная сама себе, продолжала медленно плыть вдоль островка, и когда она поравнялась с тройкой высоких, обвитых ползучими растениями деревьев, в нее снова посыпались враги. Но теперь не дремали и русичи в других ладьях. Множество стрел стегануло по деревьям, десятки других пронзили многих из прыгавших в ладью врагов, сбивали их с деревьев в воду и на землю. Но поскольку русичам приходилось вести перестрелку и с неприятельскими лучниками на островке, то полностью перебить атакующих ладью Сфенкела не удалось, и в ней вновь закипела рукопашная схватка.
      – Вперед! Только вперед! – раздался сбоку Микулы властный голос великого князя.
      Прикрытый щитом, с мечом в руке, он пристально следил за боем в ладье Сфенкела. Сколько на острове еще невесть откуда взявшихся врагов? Кто они? Почему здесь? Судя по одежде и вооружению, это разбойники, а не воины владыки Ширвана или гайшаха Дербента. Может, на островке тайный разбойничий притон и русичи случайно потревожили их? Не похоже, скорее разбойники заранее знали о прибытии сюда ладей и заблаговременно устроили им засаду. Но откуда они могли это знать? Впрочем, не нужно гадать, следует захватить пленника и постараться получить у него ответ на сей вопрос. И никаких сомнений в том, нужно ли продолжать поход к Дербенту. Вперед, сколько бы ни находилось на островке врагов!
      – Вперед! За Сфенкелом! Не отставать! – еще раз крикнул Игорь и наклонился к Микуле: – Сотник, надобен пленник. Любой ценой! Займись этим сам!
      – Надобен – значит, будет,– ответил Микула и протянул руку к своему щиту, висевшему на борту ладьи. И в тот же миг рядом с рукой впилась стрела. Точь-в-точь как в видении у священного источника Перуна! Но они еще сбылись не все, а потому Микуле суждено сложить голову не сегодня! Прикрывшись щитом от вражеских стрел, он шагнул к кормчему.
      – К берегу! Туда! – указал Микула мечом на тройку высоких деревьев, с которых только что в ладью Сфенкела сыпались враги.– Ты, Всеслав, со своим десятком пойдешь со мной за пленником! А ты,– глянул сотник на другого десятского,– прикроешь нас самострелыциками!
      По команде кормчего ладья круто развернулась к островку, врезалась в камыши. Миновав их, с размаху протаранила заросли кустарника, нависшие над водой, и уткнулась носом в берег. В тот же миг Микула с Всеславом и десятком воинов оказались на суше и бросились к деревьям, второй десяток дружинников с самострелами в руках последовал за ними. Русичи успели сделать всего несколько шагов, как вдруг в траве замельками чалмы и шапки врагов, раздались чужие голоса, засвистели стрелы. Но Микула на иную встречу и не рассчитывал.
      – Их! – крикнул он, указывая на двух раненых, стонущих в кустарнике.
      Сбитые русскими стрелами с деревьев прежде, чем успели спрыгнуть в ладью Сфенкела, они сейчас пытались на четвереньках забраться в самую гущу кустов, надеясь укрыться там от русичей. Схватить их и возвратиться под прикрытием самострелыциков в ладью было делом минуты.
      – К Сфенкелу! – велел Игорь, едва в ладье очутился последний из самострелыциков.– У него дело совсем худо!
      Действительно, в атакованной уже третий раз ладье тысяцкого врагов было намного больше, чем оставшихся в живых дружинников. Не больше десятка русичей во главе со Сфенкелом, став на корме в боевой круг и укрывшись за тесно сдвинутыми щитами, отбивались от остервенело наседающих врагов. Они лезли со всех сторон: ломились сплошной стеной от носа ладьи, сыпались с деревьев, карабкались на корму из камышей. Непонятно почему, но противник нападал только на ладью Сфенкела, остальные для него словно не существовали. Если бы не частая и меткая стрельба самострелыциков и лучников с других ладей, прикрывших ладью тысяцкого завесой из стрел, она давно оказалась бы в руках врага.
      С подходом к Сфенкелу ладьи великого князя положение дел резко изменилось. Втиснувшись носом между ладьей тысяцкого и берегом, ладья Игоря поплыла борт о борт с ладьей Сфенкела, и в нее с устрашающим боевым кличем ринулись русичи во главе с Микулой. Бывалые бойцы, одинаково искусные в сражениях на суше и воде, они на сей раз были без щитов, вместо мечей и секир вооружены короткими, широкими засапожными ножами, на левой руке у каждого была тяжелая латная боевая рукавица. Рукавицы были велики, грубы, пальцы в них сгибались не до конца, но для боя в ладьях и на кораблях, где приходилось действовать на крайне ограниченном пространстве, сходясь грудь в грудь, лицом к лицу с противником, они были незаменимы: ими можно было, словно крохотным щитом, отбивать и отводить в сторону чужие удары, а также, ухватив вражеский клинок, сломать его. Научиться владеть боевой рукавицей, могущей служить оружием защиты и нападения, было ничуть не легче, нежели другим оружием.
      Микула спрыгнул в ладью Сфенкела одним из первых, отбил боевой рукавицей удар направленного ему в грудь кинжала, подставил засапожный нож под опускающийся на его шлем меч. Отскочив в сторону, с силой выбросил вперед левую руку с растопыренными пальцами боевой рукавицы, вонзив их в лицо врага с кинжалом. Четыре стальных пальца с длинными, острыми концами-ногтями вошли в человеческое тело без всякого труда, словно четыре круглых клинка. Когда же Микула сжал их и услышал дикий вопль, он твердо знал, что одним врагом у него стало меньше. Удары боевой рукавицы, будь ее пальцы растопырены или сжаты в кулак, по не защищенному доспехами человеку были страшны, недаром враги прозвали это оружие русичей «волчьей лапой». Микула владел этой «лапой» в совершенстве.
      Второй противник сотника успел за это время размахнуться мечом и направить его в Микулу, но тот, снова перехватив клинок засапожным ножом и освободив рукавицу из тела поверженного врага, не стал дожидаться третьего удара и нанес собственный. Однако не ножом, как предполагал противник, а боевой рукавицей. Сжав пальцы в кулак, он, словно железным тараном, саданул врага в бок, дробя ему ребра. Тот взвыл и выпустил меч, и тотчас нож Микулы вошел ему в грудь.
      Скользящий удар по плечу сзади заставил Микулу резко обернуться. В шаге от него из воды на борт ладьи лезли два врага, один из них смог уже дотянуться до Микулы концом меча. Сотник прыгнул к борту между ними, одновременно выбросив вправо и влево руки. Нож вошел в горло противника, уже усевшегося на борт ладьи и снова нацелившегося в Микулу мечом, и тот рухнул в воду. Железные пальцы рукавицы схватили клинок второго врага, сжали его и, сильно рванув в сторону, сломали пополам. А рукавица, теперь стиснутая в кулак, взлетела вверх и обрушилась молотом на голову противника, заставив его разжать ухватившуюся за борт левую руку и беззвучно сползти в воду.
      Прикрыв лицо вместо щита рукавицей, выставив перед собой нож, Микула отпрянул в сторону, крутнул головой в поисках врагов. Но их уже не было – ладья снова полностью находилась в руках русичей. Великий князь, тоже принимавший участие в схватке, поддерживал раненого Сфенкела, подле которого осталось всего двое его дружинников. Микула поспешил к Игорю.
      – Командуй отрядом вместо Сфенкела! – приказал ему великий князь.– Немедля выходи из боя! И вперед, вперед!
      Урок, преподанный противнику в ладье Сфенкела, пошел ему впрок. За время рукопашного боя ладьи Сфенкела и Ми-кулы, предоставленные сами себе, оказались снесены течением обратно к трем высоким деревьям, под которыми сотник захватил пленников. Хотя на всех деревьях были видны затаившиеся среди листвы враги, ни один из них даже не сделал попытки спрыгнуть в ладьи. В русичей летели стрелы, камни из пращей, дротики, но желающих помериться с ними силами в рукопашном бою больше не находилось. Оставшись в ладье Сфенкела с двумя десятками своих дружинников, Микула поплыл вперед. За ним, едва не утыкаясь в корму его ладьи носом, следовала ладья с великим князем и раненым тысяцким. Микула опасался, что неприятности могут поджидать отряд и за островком, однако этого не случилось. Держась посреди притока, не спуская глаз с береговых зарослей, русичи плыли, пока лес не сменился справа длинной, хорошо просматривавшейся песчаной отмелью. Здесь, не страшась повторного нападения неведомого врага, можно было отдохнуть и привести себя в порядок.
      – Пора узнать, кто и почему устроил нам засаду на островке,– сказал великий князь Микуле.– И отчего им так приглянулась ладья Сфенкела, что, помимо нее, они на другие не нападали. Вели доставить ко мне полоняников.
      Микула кивнул неразлучному с ним Сарычу, и через минуту пленники, словно кули, были брошены к ногам великого князя. Сообразительный Сарыч не забыл привести с собой и обоих проводников, которым на сей раз предстояло выступить в роли переводчиков.
      – Кто они? Как оказались на островке? Почему ждали нас? – задал вопросы Игорь недавним разбойникам.
      Проводники каждый на своем языке поочередно повторили вопросы великого князя пленникам, но те молчали.
      – Не хотят отвечать? – нахмурился великий князь.– Напрасно, игра в молчанку обойдется им дорого. Эй, вы,– обратился он к пленникам,– если хотите жить, открывайте рты. И не притворяйтесь, что не понимаете меня. Ваш брат морской разбойник, – а я вас признал сразу! – знает наречья всех плавающих по морю купцов, а среди них немало русских. И ежели меня разумеют они,– указал Игорь на проводников,– точно так меня понимаете и вы, их недавние собратья по разбою. Спрашиваю еще раз, кто вы и почему ждали наш отряд?
      Один из пленников поднял голову от дна ладьи, с ненавистью глянул на великого князя.
      – Рус, ты – гяур, и я, правоверный мусульманин, не скажу тебе ничего,– на ломаном русском языке сказал он.– Несколько дней назад в бою с ним,– кивнул он на Мику-лу,– погиб мой брат. Неужто ты, гяур, думаешь, что я предам память о нем и причиню своим языком зло моим братьям-мусульманам, которые отомстят за нас обоих?
      – Похоже, он действительно не скажет ничего,– спокойно заметил великий князь, всматриваясь в другого пленника, намного старше своего собрата по несчастью.– Что ж, придется ему ускорить встречу с братом. А заодно показать сему толстому бурдюку,– ткнул Игорь второго пленника сапогом в бок,– что ждет и его, вздумай он тоже не отвечать на вопросы.
      Игорь махнул рукой дружинникам, доставившим пленников, и те занялись несговорчивым разбойником. Связали ему сыромятными ремнями кисти рук и щиколотки ног, свободный конец одного из ремней закрепили на носу своей ладьи, свободный конец другого ремня – на носу соседней. С десяток дружинников сели на весла, два-три раза взмахнули ими, и тело пленника повисло между ладьями на ремнях словно туго натянутая струна. Еще несколько взмахов веслами, и над отмелью разнесся истошный крик, оборвавшийся после того, как дружинники сделали еще тройку-четверку гребков. Второй разбойник, привстав на четвереньки, с ужасом смотрел на то, что осталось на ремнях от тела его бывшего товарища по плену.
      – Это случится и с тобой, если будешь молчать,– сообщил ему Игорь, довольный впечатлением, произведенным этим зрелищем на пленника.– Мои вопросы ты слышал, отвечай на них. Или у тебя тоже когда-то погиб брат? Или ты тоже правоверный мусульманин и предпочитаешь умереть, нежели разговаривать со мной?
      Пленник судорожно проглотил застрявший в горле комок, заговорил, коверкая русские слова:
      – Рус, я скажу все. Да, у меня есть братья, но я не знаю их судьбы, ибо давно покинул родной дом. Да, я тоже мусульманин, но не считаю истинным мусульманином Ичкера, который одновременно верит и в своих старых богов, и в Аллаха. Поэтому мне не за кого мстить и некому изменять.
      – Вижу, твой возраст сделал тебя умным,– сказал Игорь.– Рад этому. Продолжай.
      – Начни с Ичкера,– вступил в разговор Микула и пояснил великому князю: – Чую, что засада – наверняка дело его рук. То-то мне сразу показалось, что это его крик возвестил начало боя.
      – Я у Ичкера уже три года, и нам всегда сопутствовала удача. Но потом на море появились вы, русы. Вначале вы изгнали нас с берегов Нефата, затем он,– посмотрел пленник на Микулу,– разбил в ущелье, когда горцы уговорили нас устроить на его воинов засаду. Ичкер попал в плен, но каким-то образом ухитрился вновь оказаться среди нас. Он сказал, что убежал от русов, но мы не поверили этому и выбрали нового вожака. Три дня назад Ичкер с преданными ему головорезами убил нового вожака, собрал нас и показал целую горсть драгоценных каменьев. Он пообещал, что каждый из нас будет иметь их не меньше, если станет ему подчиняться и отправится за богатой добычей в горы. Он объяснил, что главный князь русов с малым числом воинов отправляется к дербентской стене, и мы, устроив на его пути засаду, можем убить князя или захватить в плен. В том и другом случае оставшиеся на островах близ Нефата русы дадут нам богатый выкуп, чтобы получить от нас князя или его тело. Я поверил Ичкеру и отправился… за своей частью будущего выкупа.
      – Сколько вас было? – поинтересовался Игорь.
      – Около семисот человек. Пять сотен нас, людей Ичкера, остальные – горцы, бывшие наши союзники. Мы вместе нападали в ущелье на этого багатура,– зыркнул пленник на Микулу.
      – Почему вы хотели захватить одну ладью? Оттого, что она была головной? Собирались перегородить нам путь вперед и, не позволив развернуться и возвратиться в реку, уничтожить до единого человека? Тогда великий князь обязательно оказался бы в ваших руках!
      – На переднюю ладью нападали потому, что в ней находился он,– указал пленник на раненого Сфенкела.– Он плыл первым, командовал всеми, на нем были самые дорогие доспехи и на груди висел золотой знак. Вот Ичкер и решил, что это – главный русский князь, который нам нужен. А другие ладьи и простые воины нас не интересовали. Зачем лить напрасно свою кровь? Да и русам, возвратившимся из неудачного похода, на островах поверили бы рассказу о печальной участи их князя гораздо больше, чем нашему посланцу Пожалуй, пленник честно рассказал все, о чем знал. Засада была устроена разбойниками Ичкера, на головную ладью они постоянно нападали потому, что по дорогой серебристой кольчуге Сфенкела и золотой гривне тысяцкого приняли его за великого князя. Но откуда Ичкеру известно о походе Игоря к дербентской стене? Вот главный вопрос, на который он хотел бы получить ответ, однако не простому разбойнику знать об этом. Впрочем, кое-что, имеющее немаловажное значение при сложившихся обстоятельствах, он может отчасти прояснить.
      – Мы потеряли в бою убитыми и ранеными около шестидесяти воинов,– сказал Игорь,– Ичкер – впятеро больше. Как думаешь, что предпримут разбойники дальше? Не откажутся ли от своих намерений, поняв, какой ценой им придется за них заплатить?
      – Ни за что! – воскликнул пленник.– Они тоже сосчитали ваши потери и знают, что их все равно осталось почти втрое больше. А цена их не волнует – чем меньше останется живых, тем больше окажется доля каждого при дележе выкупа.
      – Ты был у Ичкера три года и должен знать его привычки. Что он может сейчас предпринять? Ждать нас на обратном пути? К примеру, на том же островке. Ведь нам его никак не минуть.
      – Нет, он этого не сделает. Вдруг вы отправитесь обратно к морю не по воде, а по суше? Чтобы сесть на другие ладьи, приплывшие за вами позже. Ичкер не любит рисковать, поэтому постарается устроить новую засаду на вашем пути к дербентской стене. Если вы прорвались вперед, а не повернули от островка назад, значит, не отказались от намерения побывать у стены.
      – Не знаешь, выставил Ичкер дозоры по притоку? – раздался голос Микулы.
      Пленник был крайне удивлен.
      – Зачем? Мы были уверены, что захватим князя или… его тело у островка, да и кто согласился бы отправиться в любой дозор, если Ичкер пообещал подарить пять драгоценных каменьев тому, кто убьет русского князя, и вдвое больше тому, кто захватит его живым. А вот сейчас, я уверен, его разведчики уже спешат по берегам притока вслед за ладьями. Конечно, по горам и лесу путь гораздо труднее и медленнее, чем по воде, но через час-полтора они будут у нашей отмели.
      – Но если Ичкер отправит своих союзников-горцев, враги могут быть здесь и раньше,– произнес Микула.– Великий князь, дозволь сказать тебе нечто наедине.
      – Наедине? Хорошо.
      – Уверен, что Ичкер внимательно наблюдал за ходом боя от начала и до конца,– сказал Микула, когда он и великий князь отошли от дружинников и Сарыча к борту ладьи.– Не сомневаюсь также, что он видел наших проводников, своих бывших союзников. Он умный человек и понимает, что значит остаться без проводников в незнакомой местности под боком у противника. Отчего же он не велел своим лучникам перестрелять проводников, не защищенных ни щитами, ни доспехами?
      – На самом деле – почему? Возможно, подобная мысль не пришла ему в глову? А может, ему было не до проводников, ибо его план нашего разгрома у островка не удался с самого начала? – предположил Игорь.
      – А ежели дело обстоит по-другому? Например, Ичкер не тронул проводников оттого, что, оставшись без них, мы могли отказаться от решения идти к стене. Однако боюсь, что он замыслил сыграть с нами в куда более хитрую игру.
      – Какую?
      – Сам Ичкер вряд ли хорошо знает наших проводников, но отправившиеся с ним горцы-разбойники наверняка признали вчерашних дружков. Значит, Ичкеру тоже стало известно, кто они, откуда родом, на что способны как проводники. Вспомним, великий князь, что мы знаем о проводниках. Один, алан, только бывал несколько раз подле стены, а вот лазг с тремя соплеменниками, пробираясь к морю из родных мест, даже преодолел ее на участке, где она состоит из отдельных укреплений. Посему, по сути, у нас один проводник – лазг, алан взят на всякий случай, про запас. Все это о наших проводниках – а может, и больше! – знает теперь и Ичкер. Как бы ты поступил на его месте, великий князь?
      – Велел бы разыскать и доставить ко мне соплеменников нашего проводника-лазга, с которыми он преодолевал дербентскую стену… или того, кто остался из них в живых и сейчас в отряде Ичкера. Расспросил бы, где и как они миновали стену, каким путем от нее двигались к морю. И узнал бы то, что известно нам: от скалы лазги шли к этому притоку, по нему на плоту спустились в реку, по ней попали к побережью. Ясно, что сейчас проводник-лазг придет прежней дорогой, только в обратном направлении. Зная; наш предстоящий путь, можно смело искать подходящее место для новой засады.
      – Поэтому Ичкер и не тронул проводников. Отправься мы к стене без них, на какой из десятков горных и лесных; троп ему пришлось бы искать нас? А сейчас Ичкеру точно известен наш путь. Возможно, именно один из соплеменников нашего проводника-лазга и привел разбойников к островку. Впрочем, это совсем не обязательно. Эта река и наш приток являются кратчайшей водной дорогой к стене, и мы на ладьях не могли избрать иного пути.
      – Но кто мешает нам отправиться по другой дороге, а не той, которой пользовался наш проводник с бывшими дружками?
      – Зачем это делать, великий князь? Разве плохо, если Ичкер окажется на известной нашему проводнику дороге? Имея выигрыш во времени, мы первыми попадем на нее и сами устроим разбойникам засаду, а не они нам.
      – Но в этом случае надобно опередить не только Ичкера, но и его дозорных. Иначе из нашей затеи не получится ничего.
      – Верно, великий князь, засадному отряду следует отправляться в горы как можно скорее. Кому велишь начальствовать над ним?
      – Тебе. Отбирай три десятка воинов по своему усмотрению и отплывай. Ладьи покинешь в ближайшем месте, где разбойники не смогут обнаружить ваши следы. К появлению дозорных Ичкера все ладьи должны быть у отмели у них на виду.
      – Чтобы ни в чем не ошибиться и действовать наверняка, мне придется взять с собой проводника-лазга. За время плавания он успел многое рассказать и нам с тобой, и пленнику-алану о дороге к стене. Да и мы по пути будем оставлять метки, так что главному отряду, который пойдет за нами, придется легче, нежели нам.
      – Бери лазга,– разрешил Игорь.– И поторопись, поторопись…
      Две ладьи, на которых отряд Микулы поднялся выше по течению, возвратились через полчаса. Старший кормчий сообщил, что дружинники высадились на сушу в устье небольшого, стиснутого высокими берегами ручья, впадавшего в приток, и ушли по нему в горы. Ничего подозрительного за время плавания замечено не было, более безопасного места для стоянки ладей, нежели отмель, на пройденном участке притока не имелось.
      – Поставишь свои ладьи у противоположного берега,– приказал Игорь.– Прикроешь стоянку дозорами, чтобы разбойники не могли выйти к воде и наблюдать за нами с сотни шагов.
      Уже через четверть часа кормчий передал Игорю, что его самострелыцики, взобравшиеся на деревья близ ладей, отогнали стрелами десяток вооруженных людей, кравшихся вдоль притока. А чуть позже стая птиц, поднявшихся в воздух невдалеке от отмели, дала знать, что и на этом берегу появились незваные гости. Что ж, они пожаловали вовремя: отряд Микулы уже углубился в горы, а оставшиеся дружинники были готовы отразить нападение. Однако вряд ли его можно было ждать: разбойники после боя на островке совершили тяжелейший переход по берегу притока и сейчас нуждались в отдыхе больше, чем русичи. К тому же атака не сулила разбойникам ничего хорошего: с одной стороны ладьи были прикрыты полосой воды в сотню шагов ширины, с другой – обширной песчаной отмелью. Прежде чем они смогут добраться до русичей, им придется испытать на себе меткость русских лучников, после чего взять штурмом ладьи, в которых за толстыми бортами и рядами щитов русичи чувствовали себя как в маленьких крепостях. Чтобы отважиться в подобных обстоятельствах на штурм, нужно было лишиться разума, поэтому Игорь, проверив дозоры на обоих берегах, велел отряду отдыхать в ладьях до захода солнца.
      Когда солнце наполовину скрылось за горами, тройка ладей покинула отмель и направилась к ручью, по которому ушел в горы отряд Микулы. Игорь знал, что на сей раз вдоль притока вверх по течению выставлены вражеские дозоры, и постарался использовать их в собственных целях. Дабы не вызвать у Ичкера искушения напасть вначале на остающихся в ладьях русичей, он велел дружиннику, надевшему на себя доспехи и шлем раненого Сфенкела, несколько минут после отплытия покрасоваться в полный рост на корме головной ладьи, после чего смешаться с другими гребцами. Игорь рассчитывал, что Ичкер, узнав от дозорных, что великий князь отправился с отрядом в горы, вряд ли сочтет разумным нападать на ладьи, захват которых стоил бы немалой крови, но не приблизил бы его к желанной цели. А главное, бой у ладей отнял бы у него время, необходимое для ухода в горы и подготовки засады. А ее нужно было устраивать только на пути к стене, ибо обратной дороги у великого князя могло и не быть, столкнись его небольшой отряд в бою с охранявшими стену стражниками гайшаха. Да и не так много осталось у Ичкера людей, чтобы терять их до выполнения основной задачи предпринятого похода.
      Доставив шесть десятков дружинников Игоря к устью ручья, ладьи тут же повернули назад, стараясь быть на виду у дозорных. Высокие берега ручья не позволяли врагам наблюдать за высадкой отряда, поэтому сейчас нужно было предоставить им возможность убедиться, что среди возвращавшихся русичей человека в дорогих доспехах и с гривной на груди нет. Приплыв к отмели, напротив которой посреди притока стояли на якорях ладьи с ранеными, тройка ладей пристроилась к ним. Половина дружинников, не теряя времени, улеглась на скамьях спать, другие с луками и самострелами наготове приготовились коротать время в ожидании возможного нападения противника. В полночь их должны были сменить отдохнувшие товарищи, а с рассветом можно было вновь пристать к отмели…
      Сразу после высадки отряд двигался со всей возможной скоростью, но чем дальше уходил ручей в горы, тем больше замедлялся ход русичей. Сгущавшиеся сумерки и подступавшие к самой воде заросли позволяли противнику незаметно приблизиться к отряду и внезапно напасть на него, и чтобы избежать этого, приходилось принимать все доступные меры предосторожности. Когда же, обнаружив очередной условный знак Микулы, отряду пришлось покинуть ручей и продолжить путь уже по дну глубокого распадка, скорость его движения можно было смело сравнить с черепашьей.
      Для этого у Игоря были причины. Ведя отряд вверх по ручью, он не опасался засады. Густые заросли по берегам, уходившие в глубь гор частые боковые ответвления, по которым к ручью впадали более мелкие потоки, никак не подходили для этого. У разбойников была задача полонить великого князя либо завладеть его мертвым телом, а в этих условиях да еще в наступивших сумерках часть русичей вполне могла бы скрыться в горах или кустарнике. И среди них мог быть и великий князь, которого дружинники постарались бы спасти в первую очередь и любой ценой.
      А вот в распадке дело обстояло иначе. Крутые склоны, стиснувшие узкую тропу, позволяли нападавшим устроить здесь каменную ловушку. Правда, почти отвесные склоны и темнота на дне распадка затрудняли действия нападавших, а ширина тропы не позволяла им ввести в бой одновременно все свои силы. Игорь знал, что для засады можно было выбрать куда лучшие места, и надеялся, что умный Ичкер так и сделает. Однако на всякий случай он вел отряд по распадку в плотном боевом строю, избегая разговоров и лишнего шума, в готовности каждый миг отразить нападение.
      Пройдя распадок, отряд двинулся по горному склону. На одном из камней рядом с условным знаком Микулы великий князь увидел две длинные и одну короткую черты. Сотник впервые сообщал численность находившихся в горах врагов – две с половиной сотни! Против шести десятков дружинников Игоря многовато, но с учетом отряда Микулы, не спускавшего глаз с разбойников и готового нанести им внезапный удар, положение не столь безрадостно. А если Ичкер не нападет в ближайшие два часа и позволит отряду Игоря достичь места, выбранного им и Микулой со слов проводника-лазга для устройства собственной засады, к рассвету можно будет забыть о разбойниках и заняться разведкой дербентской стены.
      Отряд Игоря благополучно проследовал по склону, миновал ущелье с мчавшимся по дну быстрым водным потоком, вновь поднялся на горный склон. И отсюда Игорь увидел внизу место, к которому стремился – высоко взметнувшуюся к небу одиночную скалу почти у подошвы соседней горы. К ней оставалось около получаса ходьбы. Неужели Ичкер не Даст достичь ее?
      Игорь вздохнул с облегчением лишь в сотне шагов от скалы у начала небольшой поляны, к которой вывела русичей звериная тропа, проложенная в зарослях колючего кустарника. Остановившись, он внимательно осмотрел место, где, по всей видимости, его отряду вскоре предстояло сразиться с разбойниками. В длину поляна занимала не больше сотни шагов, в ширину вдвое меньше. С противоположной стороны ее ограничивала одиночная скала, справа и слева от Игоря – начинавшееся у подошвы горы ущелье, и только звериная тропа в кустарнике соединяла ее с горным склоном. По сути, поляна представляла собой глубоко врезавшийся в ущелье горный выступ, завершенный скалой. Приблизившись к гребню ущелья, Игорь глянул вниз. Всего в семи-восьми саженях на дне в лунном свете матово отсвечивала неширокая река, от скалы по пологому склону в нее сбегал тоненький ручеек. Кое-где на поляне росли отдельные группы кустарника, больше всего их было у подножия скалы и гребня оврага.
      Верно говорил проводник-лазг: если расположить на дне ущелья справа и слева от скалы по десятку лучников и затем внезапно ворваться на поляну со стороны тропы в зарослях, находящимся на поляне людям нелегко будет уйти с нее живыми. Как раз на это и рассчитывали Игорь и Микула, решив устроить на поляне ночевку отряда. Трудно было представить, чтобы Ичкер упустил возможность напасть на сонных русичей в месте, где им сама природа с трех сторон отрезала путь к спасению.
      – Остаемся на поляне до рассвета! – приказал Игорь десятскому великокняжеских гридней.– Вели выставить сторожу и разжигать костры. С поляны никому ни ногой!
      Через минуту в разных концах поляны горели небольшие, умело разложенные и почти неприметные со стороны костерки, вокруг них суетились готовившие еду дружинники. Вдоль гребня ущелья справа и слева от скалы расхаживали навстречу друг другу по паре дозорных, у звериной тропы, выбегавшей из кустарника на поляну, застыли два дружинника с копьями в руках. Несколько человек, отыскав подходящие кусты, рубили мечами ветки и укладывали их на земле, готовя место для сна.
      Вскоре Игорь впервые со времени высадки на берег услышал сигнал тревоги – донесшийся откуда-то со склона горы протяжный крик-плач ночной птицы. Он прозвучал дважды, и великий князь почувствовал облегчение: Микула предупреждал, что к месту пребывания отряда не просто приближается противник, а что он пожаловал всеми силами. Значит, Ичкер клюнул на приманку и решил захватить русичей врасплох во время сна! Теперь предстояло не только не вспугнуть его, а утвердить в мысли, что нападение на спящий отряд является беспроигрышным делом.
      – Вели дружинникам отдыхать,– отдал Игорь распоряжение десятскому гридней.– Напомни, чтобы все имели наготове под рукой оружие и щиты. И никому не смыкать глаз, иначе может не открыть их никогда. После этого оставь справа и слева от скалы по одному дозорному и запрети им подходить к зарослям на склоне горы. А вот дозор у тропы усиль еще тремя копьеносцами, и пусть время от времени проходят по тропе в глубь кустарников на десяток шагов. Не таясь, в полный рост, однако с опаской, дабы разбойничий Ичкера не свернули им шеи.
      Убедившись, что его распоряжение выполнено в точности, Игорь прилег у одного из погашенных костров на плащ, устроил поудобнее у левой руки щит, проверил, не цепляется ли за что-нибудь положенное у правого бедра копье. Над поляной царила тишина, нарушаемая мерными шагами дозорных, однако Игорь знал, что никто из русичей не спит. Переходя во время позднего ужина от костра к костру, он еще раз напомнил всем десятским об ожидаемом нападении Ичкера и о том, как им следует вести себя в предстоящем бою. Он был уверен, что десятские передали его слова своим дружинникам и растолковали уже им, что и как нужно делать. Игорь не сомневался, что не только дозорные, а все дружинники сейчас начеку и в любой миг готовы вскочить с оружием в руках.
      Игорь ждал сигнала от Микулы, и все-таки тот прозвучал неожиданно. Три протяжных, тоскливых крика ночной птицы – враг был рядом, и нападения следовало ждать каждую минуту. Игорь протянул левую руку к щиту, положил ладонь правой на древко копья. Чуть приподняв голову, всмотрелся в темную полосу кустарника на склоне горы, откуда должен был появиться противник. Русичи пришли на поляну самой широкой и удобной тропой, протоптанной высоким, крупным зверем, облюбовавшим ручеек у скалы для водопоя либо спускавшимся в ущелье вдоль его русла. Но сколько других троп, малоприметных, узких, словно нора, было проложено более мелким зверьем! Игорь самолично видел две кабаньих тропы, пробитые в кустарнике, а ведь по ним легко мог проползти взрослый человек. Приказав выставить дозор лишь у тропы, по которой пришел отряд, Игорь сознательно предоставил все остальные в полное распоряжение Ичкера. Именно по ним в эти минуты надвигалась на русичей опасность.
      Громкие крики дозорных раздались одновременно с двух сторон: от скалы и с тропы в кустарнике. Молодцы, никто не проворонил появление врага! Все происходило так, как предполагали они с Микулой. Вдоль кустарника, оставив свободным пространство на десяток шагов влево и вправо от дозорных у тропы, стояли изготовившиеся к стрельбе чужие лучники. Вот почему ни Игорь и ни один из дружинников не вскочили на ноги, а, стоя на коленях или присев на корточках, укрылись за щитами.
      У разбойников, пробравшихся звериными тропами-норами на поляну, имелись два способа нападения на русичей. Прячась в высокой, вполовину человеческого роста, траве, возможно плотнее охватить поляну и как можно ближе подползти к спящим врагам, стремясь разделаться с ними без шума на земле. Исключая такое развитие событий, Игорь велел вытоптать на поляне всю траву, не тронув узкую полоску ее лишь у зарослей кустарника и вдоль гребня ущелья. Этим он оставил Ичке-ру единственный способ нападения: разместившись по краю поляны на участках, где разбойников не могли заметить дозорные, попытаться уничтожить русичей непрерывным ливнем стрел либо, начав бой внезапной стрельбой и не дав противнику времени прийти в себя, довершить его окончательный разгром в рукопашном бою. Поскольку перебить в темноте стрелами облаченных в доспехи русичей было трудным делом, тем более что морские разбойники никогда не славились искусством в стрельбе, Ичкер должен был возложить основные надежды на успешный для него рукопашный бой.
      Вражеские лучники спустили тетивы, и великий князь убрал голову вниз, сжался за щитом в комок. Несколько стрел просвистели по сторонам, две или три впились в щит, заставив его вздрогнуть в руке. Истошный, устрашающий крик и топот множества ног, раздавшиеся с разных концов поляны, не оставили сомнений в том, что разбойники ринулись в атаку. Пружинисто вскочив на ноги, великий князь метнулся на голос десятского своих гридней, занял место в их строю.
      Разбойники ожидали увидеть испуганных, мечущихся в беспорядке, застигнутых нападением врасплох людей, но им была уготована совсем другая встреча. Останавливая их бег, на поляне в один миг вырос полукруг красных щитов с выставленными из-за него копьями. Это было настолько неожиданно, что некоторые из разбойников оказались от русичей всего в нескольких шагах и, не успев сдержать набранную скорость, со всего разбега сами напоролись на копья. Другие начали останавливаться, отступать на безопасное для удара копьем расстояние, некоторые принялись обтекать полукруг щитов справа и слева, стремясь зайти русичам в спину.
      И тогда над поляной вновь засвистели стрелы, на сей раз русские. Игорь выставил дозорных на тропе в зарослях не столько для безопасности своего отряда, сколько для того, чтобы сохранить ее свободной для дружинников Микулы. Поскольку каждый из разбойников рассчитывал на вознаграждение за смерть или пленение великого князя, Микула и Игорь были уверены, что и в предстоящем ночном бою никто из них не согласится быть в стороне и стоять в дозоре у входа в заросли со стороны склона. Поэтому отряд Микулы мог, затаившись поблизости на горе, беспрепятственно попасть на поляну сквозь не охраняемые разбойниками участки вслед за ними. Поджидая Микулу, дозорные даже во время нападения не оставили тропу, а только отступили по ней в глубь зарослей. Сейчас они и дружинники Микулы стояли плотным строем с луками в руках позади готовившихся к атаке отряда Игоря разбойников.
      Расстояние до противника было невелико, времени для изготовки к стрельбе вполне достаточно, поэтому редкая из выпущенных русичами стрел не поразила цель. Но не столько убитые товарищи, сколько само неожиданное появление новых дружинников произвело на противника ошеломляющее впечатление.
      Русские стрелы прилетели опять, и прежде чем убитые разбойники упали на землю, полукруг червленых щитов с громким боевым кличем ринулся вперед. Такой же клич донесся сзади – это дружинники Микулы с копьями в руках бросились на противника с другой стороны. Разбойники понесли потери при нападении на отряд Игоря, несколько десятков их было выбито стрелами, однако их все еще оставалось вдвое больше русичей. Но исход начавшегося рукопашного боя был уже предрешен. Легко вооруженным, в большинстве не имеющим доспехов и щитов, плохо повинующимся командам главарей разбойникам трудно было противостоять прекрасно вооруженным, защищенным кольчугами и панцирями, приученным с юных лет к беспрекословному подчинению военачальникам русичам. Укрывшись за крепкими щитами, действуя длинными копьями, что мешало разбойникам использовать свои мечи и кинжалы, удобные только в абордажном бою на близком расстоянии, русичи оказались почти неуязвимыми для врагов.
      Уже через несколько минут они уполовинили число разбойников и начали теснить их к гребню ущелья. Часть врагов бросилась врассыпную через кусты к зарослям, надеясь укрыться в них. Но десятка два русичей, выйдя из рукопашного боя и выстроившись посреди поляны с луками в руках, перебили их до единого.
      Другая группа в сорок-пятьдесят разбойников, окружив главаря в блестящем шлеме и кольчуге, с боем отходила вдоль гребня ущелья, стремясь пробиться к ручейку у скалы, где пологий склон позволял спуститься по звериной тропе на дно ущелья. Бледный свет луны не позволял хорошо рассмотреть лицо главаря в шлеме и кольчуге, однако по тому, что он держал меч в левой руке, Микула предположил, что это Ичкер.
      Уложив тройку самых быстроногих беглецов у начала кабаньей тропы, лучники принялись за последних оказывавших сопротивление разбойников. Взятые в плотное кольцо русских копий, поражаемые стрелами, те предприняли отчаянную попытку прорубиться сквозь строй окруживших их русичей, но она не увенчалась успехом. Приблизиться на десяток шагов к ручью смогла лишь четверка разбойников во главе с вожаком, и здесь они были прижаты вплотную к краю ущелья. Несмотря на полученный дружинниками от Микулы приказ взять главаря живым, этого сделать не удалось. Оставшись вскоре один, раненный копьем и мечом, он, неловко увернувшись от удара боевым топором, сделал слишком большой шаг назад и рухнул в ущелье.
      – Скоро начнет светать,– сказал подошедший к Микуле великий князь.– Заснуть уже не удастся, так что перекусим и продолжим путь к стене. Сколько людей потеряли мы и много ли разбойников сбежало с поляны?
      – У нас двое убитых и с десяток раненых. Трое из них тяжело, придется их нести на носилках. А из разбойников сбежало всего несколько человек. Те, что при появлении моих дружинников поняли, чем закончится бой, и сразу нырнули в ходы, которыми попали на поляну.
      – Даже если их убежало несколько десятков, и это не страшно. Какие они вояки, мы знаем, а после сегодняшнего разгрома они будут удирать даже от русского духа. Поэтому к стене я смело могу идти с тремя десятками воинов. Сражаться теперь не с кем, а с малым числом людей меньше шума и больше возможностей не быть замеченными сражника-ми дербентского гайшаха. А ты с остальными воинами воз-мешь раненых и убитых и отправишься к ладьям. На поляне было примерно две с половиной сотни разбойников, а их у Ичкера после боя у островка должно остаться на сотню-пол-торы больше. Кто знает, чем они сейчас занимаются? Может, собираются напасть на оставшихся в ладьях со Сфенкелом воинов? Вместе с тысяцким дождешься меня и встретишь у ручья, по которому мы оба уходили в горы.
      – Когда ждать тебя, великий князь?
      – Покуда не знаю, однако не раньше чем через двое суток. Давай еще разок прикинем, что надобно обязательно увидеть и где побывать. Тогда и будем знать, когда могу возвратиться.
      Они вели разговор, пока в него не вмешался подошедший десятский великокняжеских гридней.
      – Великий князь, завтрак готов, пожалуй к костру. Воду для омовения рук я принес.
      – Завершим беседу за трапезой,– сказал Игорь.– Что с тобой? – спросил он, увидев, что Микула начал озираться по сторонам.
      – Смотрю, где можно ополоснуть лицо и смыть кровь с доспехов.
      – В ручье у скалы,– подсказал десятский.– Ближе воды нет.
      Возле одного из костров идущего Микулу окликнул Сарыч и, узнав, куда он идет, пристроился рядом.
      – Схожу с тобой. После жирной каши пить тянет.
      По– видимому, в ручье подле скалы после боя мылось немало дружинников, потому что его берега были превращены ногами в сплошное месиво. Не желая пачкать сапоги, Микула и Сарыч спустились по идущей рядом с ручьем звериной тропе ниже по склону. Сотник, прислонив к растущему на берегу кусту щит и копье, принялся смывать с лица пот, Сарыч, зайдя по другую сторону куста в ручей по колени, стал пригоршнями пить воду.
      Вымыв лицо и шею, Микула лег грудью на берег, опустил в воду лицо, замер. Холодная горная вода вбирала в себя жар еще не остывшего после горячки боя тела, вливала силы в уставшие от длительного перехода ноги, ласковое журчание водных струй постепенно гасило в ушах отголоски недавнего боя.
      Всплеск воды и громкий вскрик за спиной заставили Микулу быстро поднять лицо и оглянуться. Рядом с ним лежал разбойничий главарь, рухнувший в ущелье. Приподнявшись на локте правой руки, он левой заносил кинжал над головой русича для нового удара. У Микулы не было времени даже рассмотреть его лицо. Он успел увидеть только огромные, без всякого выражения, словно их уже покинула жизнь, глаза, как кинжал устремился к его горлу. Микуле удалось ухватить разбойника за запястье и остановить конец клинка у самого горла. Хрипя и скаля зубы, все с тем же отрешенным выражением глаз, разбойник стал наползать на Микулу, стремясь перенести тяжесть своего тела на руку с кинжалом. Если ему это удастся, сотнику не удержать клинок у горла – лежа на груди в неудобном для борьбы положении, он не мог использовать против разбойника левую руку.
      Неожиданно нажим ослаб, тело разбойника судорожно вздрогнуло, хрип застрял в горле. А в следующий миг чья-то рука ухватила разбойника за ворот кольчуги, рванула вверх, стащила с русича и бросила на тропу. Тотчас вскочив на ноги, Микула увидел рядом Сарыча с мечом в руке.
      – Вижу, успел вовремя,– облегченно сказал тот, вкладывая меч в ножны.– Еще немного – и душа-оборотень Арука свершила бы свое подлое дело.
      – Душа-оборотень Арука? – удивился Микула.– На меня напал разбойник из тех, с кем мы дрались на поляне. Думаю, это сам Ичкер.
      – Нет, сотник, это лишь тело Ичкера. Смотри. Носком сапога Сарыч поддел лежавшее ничком тело разбойника, перевернул его на спину.
      – Смотри внимательней. Разве это лицо Ичкера? Перекошенные губы, оскаленные зубы, пустые глаза, из которых жизнь ушла еще до моего удара мечом. Ичкер принял смерть в ущелье при падении на камни, и в его тело с еще тлеющими остатками жизни вселилась душа-оборотень Арука. Она заставила мертвое тело, вдохнув в него силы зла и ненависти, доползти до нас и напасть на тебя, ибо я, стоявший по колени в воде, был недосягаем для удара кинжалом.
      – Сарыч, я уже говорил, что не верю в души-оборотни. Это раненый Ичкер, не заметив тебя по другую сторону куста, решил свести со мной счеты за разгром разбойников в ущелье и свое пленение.
      – Нет, Микула, с тобой хотела свести счеты душа-оборотень Арука, использовав для этого тело Ичкера. Она могла занять место только родственной ей души язычника или мусульманина, и Ичкер подходил ей как никто – подобно Ару-ку он родился язычником, а умер мусульманином. Душа-оборотень могла оживить лишь тело, схожее с тем, которого лишилась, и Ичкер подходит для этого. Видишь, у него сломаны обе ноги и обрублены мечом пальцы на правой руке. Точь-в-точь как у Арука, которому я перерубил ноги и отсек пальцы на правой руке. Случилось то, о чем я предупреждал тебя после поединка,– душа-оборотень отыскала нас и принялась мстить.
      – То, о чем ты сказал, простая случайность. Падая с такой высоты на камни, каждый сломал бы ноги. А поскольку Ичкер сражался без щита и защищался обмотанной плащом свободной рукой, он лишился части пальцев. Это лишь совпадение, и не больше.
      – Совпадение? Но как тяжело раненный человек, упав с подобной высоты на камни, мог остаться в живых? И, даже оставшись в живых, зачем он пополз не туда, где мог укрыться среди травы и кустов на дне ущелья и спастись, а к своим врагам? Тем более что к нам нужно было ползти вверх по склону по каменистой тропе, что трудно даже для здорового человека. По собственной воле люди таких вещей не делают. Но если телом человека распоряжается не его разум, а Сарыч отшатнулся от Микулы, прикрыл лицо ладонями.
      – Что с тобой? – спросил Микула.
      – Ты почувствовал, как нас обдало холодом? Это душа-оборотень Арука покинула ставшее ненужным ей тело Ичкера и пролетела мимо.
      – Я тоже ощутил внезапный холод, но это был порыв налетевшего из ущелья ветра.
      – Это не мог быть порыв ветра, ведь на кусте рядом с нами не шевельнулся ни один листок. Да и струя холода возникла не со стороны ущелья, а оттуда, где лежит тело Ичкеpa. Это душа-оборотень, оказавшись бессильной перед покровительствующими тебе богами, умчалась от нас. Но она не оставит нас в покое, и следующий свой удар она направит против меня.
      – Ты сегодня спас мне жизнь. Благодарю тебя.
      – Тебя спас не я, а твои боги. Тело Ичкера, оживленное душой-оборотнем, смогло подобраться к тебе вплотную и нанести удар. Но локоть руки, на которую оно опиралось при ударе, скользнул по мокрой земле, и кинжал не достиг цели. У Вороньего мыса ты принес щедрый дар богам воды, и они не допустили пролития твоей крови в ручье, хозяевами которого являются. Ты уцелел бы и без моей помощи.
      – Дары богам воды мы приносили вместе. И если они отвели от меня удар кинжала, то к тебе даже не позволили приблизиться телу с душой-оборотнем. Не оставят нас боги без защиты и в следующий раз. А теперь пошли на поляну, великий князь ждет меня у костра…
      В обратный путь отряд Микулы выступил с рассветом. Дорога была уже знакома, но, обремененные ранеными и убитыми, дружинники прибыли к ладьям лишь к вечеру. Великий князь возвратился из разведки через трое суток. По изможденным лицам его дружинников, по их изодранной одежде и обуви было видно, что в походе им пришлось не сладко. Игорь выглядел не лучше.
      – Крепка дербентская стена и под надежным присмотром,– сообщил он Микуле и Сфенкелу.– О самой же крепости и цитадели и говорить нечего. Не по зубам она сегодня нам. Но даже если и взять ее, что дальше? Как отстоять Дербент, когда персы явятся отбивать его и окружат нас со всех сторон? У нас на Каспии ни единого союзника, а подмоги с Руси не получить ни по воде через Хазарию, ни по суше через Кавказ. Прежде чем захватывать Дербент, вначале надобно стать крепкой ногой на Кавказе, дабы он служил мостом между Русью и Хвалынским морем. Имеется у меня одна задумка, обговорим ее на обратном пути. Повеление о возвращении на Русь я отправлю воеводам и ярлам сразу после прибытия на острова. Все, для чего мы прибыли на Каспий, полностью исполнено, и нечего теперь попусту переводить время.
      Бродяга был высок, худ, в рваном грязном рубище, бос. Лицо было черно то ли от опалившего его во время скитаний солнца, то ли от въевшейся грязи, длинная борода всклокочена, глаза смотрели скорее с вызовом, нежели просяще. Преградив дорогу Хозрою, он протянул к нему руку:
      – Купец, ты богат. Помоги бедному единоверцу.
      Хозрой, спешивший на свое судно, брезгливо скривил губы и попытался обойти бродягу. Но тот вновь встал на его пути.
      – Хозрой, тебе придется пригласить меня к себе и выслушать.
      – Пригласить к себе?-удивился Хозрой.-Я не знаю тебя, нищий.
      – Я не нищий, и ты уже понял это. Да и какое имеет значение, кто я и какая одежда прикрывает сейчас мое тело? Ведь жизнь и благополучие каждого из нас в руках Бога и… Вениамина.
      – Да будет свято и благословенно произнесенное тобой имя,– тихо сказал Хозрой, бросая внимательный взгляд по сторонам.– Ты хочешь говорить со мной, я слушаю тебя.
      – Я сказал, что ты должен пригласить меня к себе,– улыбнулся бродяга.– И не косись по сторонам, опасность не грозит ниоткуда. Ни от твоих рабов, которые, уверен, верны своему хозяину как собаки, ни от русов, которым до тебя и твоих гостей попросту нет дела. Да и у кого может вызвать подозрение немощный бродяга, которых сейчас вокруг русов и викингов собрались сотни, ибо эти разбойники сегодня самые богатые на земле Хазарии. Разве ты не можешь раз в жизни расщедриться и накормить голодного и нищего единоверца?
      – Будь моим гостем.
      – Подобные мне не бывают гостями, они могут лишь быть обласканы твоим вниманием и добротой. Сделай вид, что не нашел при себе, чем откупиться от моих домогательств, и пригласи к себе.
      Шагая впереди семенившего за ним с клюкой в руке бродяги, Хозрой пытался угадать, что ему от него предстоит услышать. А услышать он должен нечто очень важное. Пожалуй, столь важное, что подобного ему не приходилось слышать никогда прежде. Ибо незнакомец произнес слово, свидетельствующее, что Хозрою придется выполнить поручение, от которого зависит судьба Хазарии. Ведь «Вениамин» было тайным иудейским именем ныне здравствующего кагана, которое знали только особо доверенные лица. Для всего остального населения Хазарии великий каган являлся Царем-Солнцем, проживающим во дворце Солнца на острове посреди Итиль-кела, для чужеземных владык и их послов – Шад-Хазар Наран-Итилем. Простые смертные не могли не только знать имени кагана, но даже лицезреть его, а того, кто мог хоть случайно увидеть его лик, надлежало тут же предать смерти. За все время пребывания Хозроя на тайной службе он впервые слышал из уст присланного к нему человека истинное имя Царя-Солнца, и одно это говорило о важности задания, которое ему предстояло получить.
      А Хозрой знал, что такое задание должно обязательно последовать. Иначе зачем его оставили при русах после того, как они, покинув Хвалынское море, согласно уговору с каганом отправили ему еще из устья Итиль-реки половину захваченной добычи? Другой на месте Хозроя подумал бы, что о нем попросту забыли, но Хозрой знал, что те, кто руководил им, никогда и ничего не забывали и, значит, свое дело он покуда не сделал. А может, даже и не приступал к нему, ибо с обязанностью простого учетчика добычи мог справиться любой опытный чиновник, особенно занимающийся сбором налогов. И вот сегодня его час настал – он узнает истинную цель своего пребывания у русов.
      Бродяга отказался от предложенного ему вина, отодвинул в сторону вазу с фруктами и блюдо с жареной бараниной. Зато сразу уселся в мягкое кресло и с наслаждением вытянул ноги.
      – Оборванец, как я, не может находиться у тебя долго,– заявил он.– Через несколько минут я должен уйти, но прежде мне нужно многое сказать. Вижу, у русов уже не та сила, с которой они двигались на Каспий?
      – В сражениях они потеряли убитыми четверть своих дружинников, а с учетом раненых войско киевского князя сейчас уменьшилось на треть. На Хвалынском море он появился с флотом в пятьсот ладей, а возвращается с тремя с половиной сотнями.
      – Русы потеряли третью часть воинов? Выходит, их сегодня четырнадцать-пятнадцать тысяч? Много!
      У Хозроя вертелся на языке вопрос, для чего их много, однако он не задал его. Зачем? Все, что ему надобно знать, он в нужное время услышит, а излишнее любопытство в их деле не поощрялось. Так и произошло. Глядя на босые пальцы своих вытянутых ног, бродяга тихо и монотонно продолжил:
      – Наемные аланы отогнали далеко в степь печенегов и гузов и жестоко наказали бунтовщиков-асиев. Однако Хазарии грозит новое несчастье: ал-арсии не могут простить ру-сам и викингам разгрома своих единоверцев и просят великого кагана позволить им отомстить язычникам за их кровь. Недовольных мусульман поддержали итильские христиане, ибо русы истребили немало и их братьев по вере, а также, полностью нарушив торговлю по Каспию, разорили многих из них. Против русов настроена также городская чернь, мечтающая захватить их добычу. Великий каган не может противостоять этой ненависти к русам и викингам. Чтобы утихомирить ал-арсиев, необходимо иметь другое войско, которого нет. Ссориться с христианами крайне нежелательно: они живут в Итиль-келе уже шестьдесят лет и весьма преуспели в торговле. Великий каган не смог сдержать праведный гнев мусульман и христиан, и они сообща выступили в поход против русов и викингов киевского князя.
      – Сколько их? – поинтересовался Хозрой.
      – Все двенадцать тысяч ал-арсиев, к которым примкнули еще три тысячи мусульман из десяти тысяч живущих в городе. Столько же воинов-добровольцев выставили и христиане. Мусульманская и христианская общины позаботились, чтобы их воины были хорошо вооружены, имели крепкие доспехи и были на конях. Конечно, тридцать тысяч таких бойцов – грозная сила, но не против русов и викингов. Их слишком мало, чтобы победить киевского князя.
      – Ты прав. На Каспии я собственными глазами видел, как русы сражались против втрое и вчетверо превосходящего их по численности врага и одерживали над ним верх. Прокладывая путь домой и защищая добычу, они будут драться как одержимые. Великий каган был прав, желая удержать мусульман и христиан от их безрассудного поступка.
      – Хотел, но, к сожалению, не смог. Однако он не намерен из-за чьей-то глупости и горячности портить отношения с Русью и велит тебе предупредить киевского князя о грозящей его войску опасности. Ты должен убедить князя, что великий каган его верный друг, а мусульмане и христиане поступили вопреки его воле. Главное подтверждение этому – его предупреждение о выступлении в поход ослушников. Великий каган просит киевского князя строго проучить смутьянов. Месть за убитых единоверцев и желание завладеть законной добычей русов затмили их разум, но великий каган не сомневается, что встреча с храбрыми воинами киевского князя заставит просветлеть их головы.
      – Я все передам киевскому князю и постараюсь, чтобы он понял горе великого кагана, имеющего столь непослушных подданных. Но разве не таких же мусульман и христиан, своевольных и жадных, наказывал киевский князь на Каспии? Поклонники Аллаха и Христа везде одинаковы!
      – Ты хорошо понял мысль великого кагана,– похвалил Хозроя собеседник и встал с кресла.– Вот и все, что мне велено было сообщить тебе. Хотя… великий каган надеется, что ты предпримешь все возможные меры, дабы при любом исходе событий интересы Хазарии не были ущемлены. А еще лучше, если бы от столкновения мусульман и христиан с ру-сами в выигрыше осталась только одна сторона – Хазария. Великий каган очень надеется в этом на тебя.
      Не простившись, мнимый бродяга проследовал к выходу, не забыв прихватить по пути со стола кусок лепешки и горсть сушеных фиников. Откусив кусок лепешки, он обернулся к поднявшемуся Хозрою:
      – Хочешь проводить меня? Напрасно. Ты дал мне поесть и уже забыл о наглом попрошайке. А вот о желании великого кагана не забывай и хорошенько подумай о нем еще раз, прежде чем идти к князю русов…
      Но Хозрой и без него знал, что над заданием нужно хорошенько подумать, ибо оно было не столь просто, как казалось на первый взгляд. Смысл его заключался вовсе не в том, чтобы предупредить киевского князя о скором нападении на его войско итильских мусульман и христиан, а в заключительных словах посланца, что при столкновении противников в выигрыше должна остаться Хазария. В предстоящем сражении победителем должен быть каган. И эту победу поручено обеспечить ему, Хозрою!
      Но если с победителем все ясно, то кто должен оказаться побежденным – русы или итильские мусульмане и христиане? В то, что последние выступили в поход самостоятельно, без ведома, а тем более вопреки воле кагана, Хозрой не верил. Для удержания в повиновении ал-арсиев у кагана всегда в распоряжении его личная охрана – четыре тысячи тургудов. Мало того что тургудом мог стать лишь храбрец из храбрецов, он обязательно должен быть иудеем, как сам великий каган, живой бог всех хазар. Если ал-арсии получали сравнительно небольшое жалование, а жили в основном захватом добычи у пограничных с Хазарией народов и за счет сбора дани с подвластных ей племен, треть которой по закону принадлежала им, то тургуды получали по тысячи золотых динаров(Динар – арабская золотая монета.) в год. Это были огромные деньги, позволявшие тургудам жить в роскоши и довольстве. Командовали тургу-дами лишь двое в Хазарии – великий каган и их начальник чаушиар-каган, а чаушиар-каган подчинялся только Царю-Солнцу. Тургудов и дружин верных великому кагану эльтебе-ров, ханов, беков вполне хватило бы, чтобы удержать ал-арсиев от неповиновения. Не могли позволить себе самоуправства и христиане, поскольку являлись в Хазарии пришельцами и всецело зависели от милостей кагана.
      Значит, выступление ал-арсиев и христиан состоялось с ведома, а то и по воле кагана. Он не мог простить киевскому князю недавних унижений и решил нанести удар по его ослабленному боями на Каспии войску. Предупреждая Игоря о походе против него итильских мусульман и христиан, он имел единственную цель – в случае их разгрома остаться другом киевского князя и не вызвать его немедленного ответного нападения на Итиль-кел. Тем более что это предупреждение не играло никакой роли: внезапно напасть на плывущие по широкой реке ладьи конница не могла, а появление вблизи флотилии тридцатитысячного войска и его намерения тут же стали бы известны русам. Поэтому какая разница, когда они узнали бы о своих новых врагах: сегодня или через сутки-двое? Ведь бой во всех случаях мог произойти лишь там и тогда, где и когда они пожелают высадиться на сушу.
      Но, может, кагану предпочтительнее поражение итильских мусульман и христиан, иноверцев, значение которых в жизни Хазарии возрастало из года в год? Тогда для чего сберег он ал-арсиев в войне с асиями, печенегами и гузами, наняв на их место аланов? Явно не для того, чтобы, истратив огромные деньги, погубить их в сражении уже с русами. Не мог желать каган и поражения христиан, обогащавших своей торговлей Хазарию и помогавших купцам-иудеям успешно противостоять сопернице Византии. А раз так, вывод может быть один – кагану нужно поражение русов. Однако он, зная их воинское умение и отвагу и не надеясь только на двойное численное превосходство мусульман и христиан, решил использовать против киевского князя и Хозроя, который за время своего долгого пребывания у русов мог узнать о них то, что было недоступно для других, и благодаря этому мог добиться того, что было не по силам самому многочисленному войску. Что ж, Хозрой постарается оправдать доверие кагана.
      Но как сообщить об угрозе нападения великому князю? Это прежде Хозрой, как доверенное лицо кагана, был вхож к нему, а ныне, превратившись в обыкновенного купца, он этой возможности лишился. К тому же, покинув Хвалынское море и считая поход завершенным, Игорь начал устраивать на своей ладье многочасовые пиршества, приглашая на них русских воевод и варяжских ярлов. В последнее время эти застолья стали длиться уже сутками, и, будучи радушным хозяином, Игорь не желал даже слышать о каких-либо делах, целиком предоставив право командовать возвращающимся на Русь войском своему главному воеводе. Встретиться с Асмусом? Нет, о предупреждении кагана должен знать сам великий князь, ибо в случае разгрома мусульман и христиан именно он будет принимать решение о дальнейших действиях русского войска. И кто знает, что и как передаст ему Асмус из сообщеня Хозроя? Значит, придется искать способ увидеться с великим князем.
      И Хозрой нашел его. Почему не использовать ярла Эрика, с которым у него давнишние хорошие отношения и который участвует почти во всех пиршествах великого князя? Полупьяный ярл, отсыпавшийся в своем драккаре после или перед очередным застольем, даже не стал слушать Хозроя до конца.
      – Тебе надобно поговорить с великим князем? Верю. Но нужен ли ему ты? Ха-ха-ха! Ты готов оценить мою помощь и подарить мне двадцать динаров? И ты смеешь предлагать мне эту жалкую сумму? Знаешь ли, что у меня этих динаров целый бочонок? Если тебе нужен великий князь и ты желаешь достойно отблагодарить меня, готовь пятьдесят… нет, семьдесят динаров. Слышишь? Семьдесят пять динаров! Отправляйся за деньгами и не мешай мне спать…
      Хозрой был вынужден согласиться с непомерными требованиями ярла и вечером вместе с ним оказался на ладье великого князя. Тот, выслушав сообщение Хозроя, не придал ему значения.
      – Итильские мусульмане и христиане вздумали напасть на нас? Им захотелось отомстить за своих сородичей-единоверцев и захватить нашу добычу? Что ж, пусть попробуют это сделать! Но как бы им не пришлось разделить печальную судьбу их кавказских и прикаспийских братьев по вере! Кагану за предупреждение спасибо, однако не являйся ко мне больше с подобными пустяками. Для сего у меня есть главный воевода, иди к нему.
      Воевода Асмус, в отличие от великого князя, отнесся к известию со всей серьезностью. Расспросил Хозроя о численности, боевом опыте, возможном вооружении новоявленного противника, поинтересовался, что знал или слышал он о возглавивших поход вражеских военачальниках. И когда подвел итог состоявшемуся разговору, Хозрой снова убедился, что он не зря постоянно опасался главного воеводу русов.
      – Ежели твой каган рискнул отправить против нас своих ал-арсиев, значит, решил вцепиться в нас крепко и большого сражения с его воинством не избежать. Нам нападать на ворога первыми не с руки – пешие супротив вдвое превосходящих по числу конников! – а посему надобно готовиться к отражению неприятельского натиска. А случится это на переволоке из Итиль-реки на Саркел-реку, где нам, желаем мы того или нет, придется сойти на сушу. Будем надеяться, что боги не оставят своих внуков и мы сполна воздадим сыновьям Аллаха и Христа за их дерзость. А если ты, купец, получишь какие-либо новые известия о наших ворогах, немедля спеши ко мне в любое время. И не вздумай с нами хитрить, как твой каган,– он далеко, а ты в наших руках…
      Первый отряд неприятеля показался перед русской флотилией на вторые сутки после этого разговора. На высокий берег реки вынеслись две-две с половиной сотни ал-арсиев, спустились к урезу воды. Покуда кони жадно пили воду, некоторые всадники прямо с седел принялись обстреливать ладьи из луков. Стрелы на излете долетели до ладей и впились в борта, однако воевода Асмус велел не отвечать на стрельбу и в дальнейшем не обращать на вражеских конников внимания. Но те не досаждали русичам. По-видимому, их военачальники понимали, что русичам и викингам вполне достаточно прошлых боев на Каспии и совершенно ни к чему новые, поэтому в бой они вступят лишь в случае, когда избежать его будет невозможно. А подобным образом обстоятельства могут сложиться не раньше, чем русичи и викинги достигнут места, где вынуждены будут покинуть ладьи, чтобы перетащить их волоком по суше из Итиль-реки в Саркел-реку. Так и двигались два войска: одно посреди реки на ладьях, приставая по мере надобности к левому берегу, и другое на лошадях по правобережью, не спуская глаз с плывших. Однажды утром русичи не увидели сопровождавших – на береговых откосах маячили лишь несколько немногочисленных дозоров.
      – Ускакали к переволоке,– сообщил воевода Асмус великому князю.– Завтра там будем и мы. Вот хазары и хотят подготовить нам встречу.
      – Пускай готовят,– лениво отозвался Игорь.– Впервой, что ли, схватываться со степняками на переволоках? На переволоке вокруг днепровских порогов печенеги наскакивают на нас чуть ли не ежегодно. Отобьемся!
      Асмус хотел было растолковать великому князю разницу между стычками с печенегами на днепровской переволоке и большими сражениями с хазарами на длительном пути от Итиля до Саркела, но передумал. Зачем переводить попусту время, ежели великому князю не до его слов? Он уже мнит себя великим воителем наравне с князем Олегом и слишком рано принялся праздновать победы своего войска на Хвалынском море. Слава и вино вскружили Игорю голову настолько, что он не может понять, что дорогу к Саркел-реке им преградят отборные воины Хазарии и конные добровольцы, в большинстве своем состоящие из стражников-охранников купеческих караванов, мало в чем уступающие по выучке и боевому опыту ал-арсиям. На переволоке русичей и варягов ждут не наскоки разбойников-степняков, а ожесточенные бои с многочисленным хазарским войском. И они будут напряженнее и кровопролитнее, чем на Каспии, ибо сейчас русичам и варягам необходимо будет любой ценой проложить себе дорогу домой, а их противнику – не допустить этого и уничтожить возвращающихся победителей в степях между Итилем и Саркелом.
      Когда с первыми лучами солнца на следующее утро русичи подплыли к своему постоянному месту переволоки ладей, Асмус убедился, что его самые мрачные предположения оправдались. В полуверсте от берега виднелись длинные плотные ряды хазарской конницы, готовые для встречи неприятеля со стороны реки. Сверкали длинные копья, ветер шевелил конские хвосты на их концах, перед строем застыли бин-беки(Бин-бек – начальник 1000 воинов (тюрк.).), впереди них высились каменными изваяниями трое тумен-тарханов(Тумен-тархан– командир тумена (10 тысяч воинов) (тюрк.).). Опытный глаз Асмуса сразу определил, что перед ним четко организованная, привыкшая к повиновению грозная воинская сила. Головная ладья с сотником Микулой причалила к берегу, дружинники высыпали на песок, с луками в руках растянулись жидкой линией лицом к хазарам. Вслед за первой ладьей к берегу пристали вторая, третья, четвертая, и все больше русских лучников были готовы встретить стрелами возможную атаку неприятеля. Но тот ничего не предпринимал, словно не замечал ни подплывавших ладей, ни высаживавшихся на сушу врагов. Это было плохим признаком – хазары даже сочли излишним направить к великому князю посланцев, чтобы предъявить требования, при соблюдении которых они согласились бы освободить дорогу к Саркел-реке. Из этого напрашивался вывод, что сражение предрешено и нет силы, способной заставить итильских мусульман и христиан отказаться от желания отомстить обидчикам их единоверцев на Кавказе и Хвалынском море.
      – Три тумена,– произнес стоявший в группе воевод и ярлов на носу великокняжеской ладьи ярл Эрик.– Почти половина– ал-арсии. Я дважды сражался с ними при князе Олеге – хорошие воины.
      – Да и ополченцы-добровольцы не хуже,– заметил воевода Бразд.– Все на добрых конях, в полном воинском до-спехе. Сразу видать, что не простые горожане, а купеческие воины-стражники. Непросто будет смести таких со своего пути. Много крови пролить придется, своей и чужой. Однако иного не дано.
      – Лить кровь? Зачем? – удивился ярл Олаф.– Мне не нужна их кровь, им – моя. И почему иного не дано? Нужно узнать, что привело хазар сюда и на каких условиях они могли бы уйти. Наверное, жадный каган оставил их без полученной от нас половины добычи и они хотят силой заставить нас поделиться с ними тем, что у нас осталось. Может, разумнее будет отдать им…
      – Что? – вскипел Эрик, даже не дослушав до конца Ола-фа.– Отдать им часть добычи? Я завладел ею мечом, оплатил кровью своих викингов и не намерен никому раздаривать! А кто хочет стать ее новым хозяином, пусть отнимет ее у меня! Отобьет мечом и прольет свою кровь! Я и мои викинги не отдадим никому ни одной монеты, ни единой вещи! Сыны Аллаха и Христа встали на нашем пути – значит, мы должны устлать этот путь их костями!
      – Врагов не устроит часть нашей добычи,– сказал Асмус.– Она нужна им целиком… вместе с нашими жизнями.
      – Тому, кто хотел бы узнать хазарские условия, могу ответить я,– вступил в разговор полоцкий князь Лют.– Вся наша добыча отправится отсюда либо с хазарами в Итиль-кел, либо продолжит путь с нами в Киев. Зависеть это будет от того, кто выиграет сражение на переволоке – мы или недруг.
      – Мы много говорим, а ведь все ясно,– сказал Бразд.– Хазары явились сюда не для того, чтобы вести с нами какие-либо переговоры. Заняться этим они могли гораздо раньше, еще в устье Итиля. Каган ныне прослыл на Хвалынском море нашим пособником, вступившим в сговор с великим князем из-за половины добычи, и ему надобно доказать соседним народам, торговлей с коими живет Хазария, обратное. Однако он до поры до времени не желает портить отношения с Русью и потому науськал на нас своих якобы вышедших из повиновения ал-арсиев и взбунтовавшихся подданных – христиан. Посему не переговоры, а только меч решит, кому быть хозяином нашей добычи. А им станет тот, кто победит на этом берегу.
      – Верно,– согласился с воеводой князь Лют.– Причем сражение надобно начинать немедля. К ворогам в любой миг может подойти подмога, а нам на нее нельзя рассчитывать ни сегодня, ни через месяц. Кто знает, может, к переволоке уже скачет сам каган с тургудами?
      – Великий князь, дозволь начать высадку с ладей всему войску,– обратился Асмус к не проронившему до сих пор ни единого слова Игорю.
      – Начинай. И не мешкай с началом сражения. Полоцкий князь прав – недруг может рассчитывать на подмогу, а мы нет. Да помогут тебе наши боги, главный воевода!
      Игорь не принимал участия в разговоре своих военачальников потому, что решал другой вопрос – возглавить сегодняшнее сражение самому или поручить это Асмусу. Он понимал, что хазарам бесполезно предлагать часть добычи, нет смысла и начинать с ними какие-либо переговоры: у противника единственная цель – полный разгром русичей и варягов, и достижение этой цели сделает их владельцами всего, что сейчас имеется у неприятеля. Отдавал он вполне отчет и в том, что неизбежное сражение должно состояться именно здесь и желательно быстрей.
      Конечно, ладьи могли хоть сейчас покинуть стоянку и поплыть куда пожелают, но рано или поздно им все равно пришлось бы возвратиться сюда – иного места для переволока в Саркел-реку не имелось. Здесь, где Итиль и Саркел приближались друг к другу на кратчайшее расстояние, брала начало единственная подготовленная для переволоки ладей дорога: с прорубленными в лесах просеками, с насыпями через овраги, с настилами-гатями в топких местах. Проложить путь домой на другом участке берега можно было только без ладей, но пеший поход от Итиля до Руси по степи, принадлежавшей враждебным русичам племенам, с тяжелым грузом и большим числом раненых в начале осени был бы самоубийством.
      Поэтому сколько бы и где русичи и викинги ни плавали, в конце концов они вынуждены были бы возвратиться к нача-лу переволоки, где их по-прежнему поджидали бы хазары.
      А может, и не только они. Князь Лют был совершенно прав, говоря, что к итильским мусульманам и христианам могла подойти из Хазарии подмога, в том числе сюда мог прибыть и сам каган, решивший самолично принять участие в разгроме русичей и викингов. Противник мог получить по-мощь и от других мусульманских народов, обитающих на бе-perax Итиль-реки. Правда, в последнее время хазары посто-янно враждовали с буртасами и итильскими булгарами, но ненависть к русичам могла их на краткий срок объединить. И тогда русичам и викингам пришлось бы иметь дело с куда более многочисленным врагом.
      В том, что сражение следует начинать немедля, у Игоря (сомнений не возникало. Однако над тем, нужно ли возглавить его именно великому князю, стоило поразмыслить. Если предводительствуемое им войско разобьет хазар, прибавит ли это славы его имени, уже связанному с громкими победами на Хвалынском море? Пожалуй, нет. Зато если он потерпит неудачу, она перечеркнет все достигнутые прежде успехи, подведя окончательный итог всему походу.
      Не принесет славы это сражение и Асмусу, если он возглавит войско. Ну разве можно сравнить его, например, с разгромом Игорем флота Дивдада у островов близ Нефатско-го побережья? Наверное, этот бой даже не назовут сражением. Мол, вооруженные итильские горожане и несколько ты-сяч ослушавшихся кагана ал-арсиев встали на пути победо-носного русского войска, и оно очистило от них дорогу. Но если сражение сложится не в пользу русичей, даже это обстоятельство можно будет обратить в пользу великого князя. Он-де еще раньше обратил внимание, что Асмус с возрастом стал уже не тем воеводой, что прежде, отчего и не поручал ему важных дел на Каспии. И оказалось, что Игорь был прав: стоило Асмусу доверить самостоятельно вести бой на пере-|волоке, и он не смог справиться даже с итильскими горожа– нами-добровольцами и ал-арсиями, которые недавно без помощи наемных аланов оказались не в состоянии победить мятежных асиев с их союзниками.
      Без сомнения, он поступил правильно, передав сейчас командование войском главному воеводе.
      Противник не препятствовал высадке русичей и викингов, хотя легко мог сорвать ее. Но зачем? Если напасть в момент высадки, русичи и викинги могут возвратиться под прикрытием своих лучников в ладьи, а сорви хазары высадку несколько раз, они могли отсюда уплыть. И кто знает, может, им удалось бы договориться с буртасами или итильскими булгарами, чтобы те за часть добычи на Каспии пропустили их на Русь через свои земли, заодно выгодно продав им часть своих табунов. А добровольцы и ал-арсии прибыли сюда не для того, чтобы отогаать русичей и викингов от переволоки, а, наоборот, навязать им решительный бой и уничтожить. Поэтому, замерев в боевых порядках, хазары позволили неприятелю произвести высадку на берег и выстроиться к бою.
      Игорь ступил на берег одним из последних и, присмотрев высокий пригорок невдалеке от реки, поднялся на него с Микулой и охраной из великокняжеских гридней. От предшественника Олега он усвоил, что правильная оценка и использование местности, на которой происходит сражение, играли в достижении победы не меньшую роль, чем численность и состояние своих и чужих войск. Поэтому Игорь уделял всегда большое значение выбору места предстоящего сражения, если сам давал его противнику, или до мельчайших подробностей стремился постичь, отчего именно эту местность выбрал для боя враг, если сражение навязывалось Игорю. Сегодня он был вынужден изменить своему правилу: поле боя не выбиралось ни одной из противоборствующих сторон, он должен был произойти в том единственном месте, где для этого имелась возможность.
      Последние пятьдесят-шестьдесят верст до переволоки с правой стороны вздымались высокие, заросшие вековым лесом берега, и только здесь, на участке длиной чуть больше версты, берег резко понижался и к самой воде подступала степь, стиснутая справа и слева лесными дебрями. В одном месте уже человеческими руками берег был еще больше сглажен, в нем была прорыта ложбина-дорога, по которой прямо из воды можно было волочить ладьи наверх, на один уровень с лесом и степью. Но это было только начало переволоки, а чтобы продолжить путь к Саркел-реке, следовало вытащить ладьи в настоящую степь, миновав ее участок, зажатый у реки между двумя лесными урочищами. Вот этот выход на степной простор и стерегли хазары, растянув свою конницу рядами от одного леса до другого и перерезав переволоку в самом ее начале.
      На этом пространстве между рекой и выходом в степь, ограниченном справа и слева непроходимыми дебрями, и должно было состояться сражение. Русичам нужно было проложить себе дорогу от реки в степь, а хазарам не допустить этого. Сбей их русичи и викинги с занятой позиции, и дорога к Саркел-реке оказалась бы для них открыта. И пусть большая часть переволоки проходила по открытой степи, нападения врага им были уже не страшны: дорога пересекала степь не только по кратчайшему пути между Итилем и Сар-келом, но и с учетом возможных нападений степняков. Поэтому при ее прокладке обязательно использовались все защитные свойства местности, могущие служить преградой или существенно затруднять действия конницы: овраги, болотистые места, перелески, степные речушки с топкими берегами. Да и сами движущиеся на деревянных катках ладьи в случае опасности превращались в надежные защитные сооружения, из-за которых можно было успешно поражать стрелами врага.
      Ничего нового нельзя было ожидать и в способах ведения боя: расположение войск, упиравшихся флангами в непроходимые леса, не позволяло ни одному из них совершить обход противника, чтобы нанести ему удар в спину или окружить. Поэтому предстояли лобовые столкновения конницы с пехотой, где нападающей стороной, скорее всего, окажется более многочисленная конница, а обороняющейся – пехота. Полный разгром какой-либо из сторон был маловероятен, та и другая имели возможность при неблагоприятно складывающихся обстоятельствах отступить и стать недоступной для врага: хазары – ускакать в степь, где их не смогут преследовать пешие русичи и викинги, а последние – отплыть на ладьях от берега и стать недосягаемыми для конницы.
      Но это наверняка знали главный воевода Асмус и противостоящий ему хазарский военачальник, и если оба приняли решение вступить в решительное сражение, значит, каждый надеялся на победу.
      Сражение началось, как и предполагал Игорь, нападением хазар. Причем это было не подобие атаки, когда противники стараются оценить силы и возможности противоборствующей стороны и нащупать уязвимые места в его боевых порядках, а стремительный удар многотысячной конной массой с решительными целями. Впрочем, сегодня предварительной пробы сил и не требовалось: хазары и русичи с варягами хорошо знали друг друга, а построения войск были на виду на всю их глубину и не таили неожиданностей. Воевода Асмус поставил в центре своего войска все русские дружины, справа от них выстроились три тысячи викингов под предводительством ярла Эрика, слева – примерно столько же викингов ярла Олафа и воинов из дружин других варяжских военачальников. Во вражеском войске также можно было рассмотреть три части: против викингов Эрика сгруппировались ал-арсии, русичам противостояли добровольцы-мусульмане и половина итильских христиан, остальные христиане-добровольцы были выстроены против отряда варягов ярла Олафа.
      Первая атака, предпринятая против ярла Эрика, была без труда отбита. Три тысячи лучших лучников, выстроившихся в две линии за шеренгами своих копьеносцев, встретили атакующих ливнем метких стрел, заставив их развернуть коней, не доскакав до щетины русских и варяжских копий. Хорошо подготовленный, опытный лучник мог прицельно выпустить в течение минуты двенадцать стрел и посылал их на дальность в триста пятьдесят шагов, поэтому вал атакующих хазар был засыпан стрелами. Когда он откатился назад, земля оказалась густо усеяна конскими трупами и человеческими телами. Но тут же последовала вторая атака, третья, причем опять на русичей и викингов ярла Эрика.
      Такому поведению неприятеля Игорь быстро нашел объяснение. Наверное, ал-арсии атаковали викингов Эрика потому, что именно те отличились особой свирепостью при разгроме и грабеже Мазендарана и других участков Каспийского побережья с мусульманским населением. Христиане же нападали на русичей оттого, что дружина воеводы Асмуса глубже всех проникла в горы, где сражалась с христианами, и даже достигла земель кавказской Албании, бывшей столицы кавказских христиан, в которой и ныне, при владычестве персов, большинство населения составляли христиане. Викинги ярла Олафа покуда не атаковывались потому, что стоявшие против них ополченцы-христиане являлись хазарским резервом, одновременно отвлекающим на себя часть вражеских сил, а может, потому, что итильские христиане не желали сражаться со своими братьями по вере, ибо в отряде Олафа две трети воинов составляли викинги-христиане и над ними реял стяг с ликом Христа.
      Русичи и викинги ярла Эрика отразили стрелами пять конных атак, а на шестой хазарам удалось врубиться в боевые порядки русских дружин. После короткой и яростной рукопашной схватки вклинившиеся враги были частью перебиты, остальные сумели пробиться обратно и ускакать к товарищам. Русичи едва успели заполнить пробитую брешь дружинниками из задних шеренг, как в это же место последовала новая мощная атака, и хазарам снова удалось прорваться сквозь дождь стрел и нанести таранный удар по русским копьеносцам. Вот прорвана первая их шеренга, смята вторая, вот в рукопашный бой вступили третья и четвертая, вот, метнув во всадников копья, встретила хазар мечами и боевыми топорами пятая шеренга. Пробитая в русских боевых рядах брешь углублялась, раздавалась вширь, в нее вливались все новые сотни врагов. Прорыв достиг уже половины глубины русского строя, и, ободренные успехом, хазары услили натиск.
      Игорь с усмешкой наблюдал за происходящим. Неужели атакующие попались на эту нехитрую приманку и позволят завязнуть острию своего ударного клина в глубине русских оборонительных порядков? Неужто они не видят, что по краям пробитой бреши русские дружинники стоят непоколебимо, не отступив назад ни на шаг, а к месту рукопашного боя стягиваются лучники, прикрывавшие прежде викингов ярлов– Эрика и Олафа. Заметив это, ал-арсии усилим натиск на отряд Эрика, а ополченцы-христиане впервые напали на варягов-единоверцев, но, наткнувшись на частокол копий, поражаемые стрелами оставшихся лучников, повернули коней обратно.
      Между тем продвижение хазар, прорвавшихся в глубину русских боевых порядков, начало замедляться, а вскоре и вовсе прекратилось. Противнику оставалось прорубить всего пять или шесть шеренг дружинников, чтобы рассечь надвое русско-варяжское войско и выйти ему в тыл, но это оказалось для него непосильной задачей. Напрасно всадники поднимали на дыбы коней и бросали их грудью на выставленные навстречу копья, стремясь ударами копыт либо тяжестью рухнувших лошадиных тел нарушить монолитность стены русских щитов, чтобы вклиниться в них и завершить свой прорыв до конца. Но ни хазарские копья и мечи, ни удары конских копыт и подминающие под себя дружинников туши валившихся лошадей не могли сдвинуть с места ряды русичей – они прогибались, меняли очертания, но стояли непоколебимо!
      А вот случилось и то, для чего воевода Асмус позволил атакующим вначале врубиться в свои боевые порядки, а затем пробить их чуть ли не насквозь. Над полем боя взлетели в небо три стрелы с дымным следом, и картина событий в центре сражения тут же изменилась. Лучники, которых к этому времени скопилось позади русских дружин не меньше двух тысяч, принялись засыпать стрелами врагов у основания вбитого в русские боевые порядки клина. В течение нескольких минут у начала пробитой бреши не осталось в живых ни одного всадника, а новая атака в этом месте стала невозможной из-за высокого вала человеческих и лошадиных трупов, преградившего путь к русичам.
      И тогда вверх взмыли две стрелы с черными хвостами. Они не успели еще изогнуться дугой, как нападавшие и оборонявшиеся поменялись местами. Дружинники, находившиеся у основания пробитой неприятелем бреши, ринулись с двух сторон навстречу друг другу и, сметя задние ряды хазарского живого клина, соединились, отрезав врагам путь возвращения в степь. Одновременно с этим русичи, стоявшие по бокам хазарского клина и прежде только защищавшиеся, тоже двинулись вперед. Всего несколько мгновений – и атакующие очутились в кольце чужих копий!
      Сразу оценив возникшую угрозу, хазары прекратили напор на непрерванные русские шеренги и сами заняли круговую оборону, надеясь на помощь оставшихся в степи товарищей. Когда три атаки извне были отражены русскими лучниками, окруженные сами предприняли попытку вырваться из ловушки, но она закончилась неудачей. Если до этого хазары имели дело с русскими лучниками и копьеносцами, то теперь им пришлось познакомиться с мастерством метателей сулиц. Летевшие из-за спин копьеносцев сулицы вышибали всадников из седел, поражали лошадей, заставляли хазар не столько сражаться, сколько прятаться за щитами. Да и лучники, отбив очередную атаку со стороны степи, принимались обстреливать окруженных. Их число таяло с каждой минутой, и когда три-четыре сотни уцелевших оказались стиснутыми на крошечном пятачке, нападавшие со всех сторон русичи без труда покончили с ними.
      И опять небо над полем битвы прочертили стрелы с дымным следом: вначале две, затем еще одна. И все русско-варяжское войско двинулось вперед. Пешие наступали на конных. Но это были пешие, только что одержавшие пусть не решающую, но победу, а перед ними были конники, не добившиеся после многочисленных атак никаких результатов. Лучники, не отставая от копьеносцев, ни на миг не прекращали стрельбы. Их стрелы поражали те разрозненные теперь отряды хазар, которые пытались остановить наступавших. Но это были только ал-арсии. Мусульмане-ополченцы после гибели значительного числа своих товарищей в устроенной им Асмусом западне были уже не способны к решительным действиям, а христиане-добровольцы тем более не рвались в бой.
      Не замедляя своего мерного движения, останавливаясь лишь для отражения очередного нападения ал-арсиев, которые метались от одного края леса к другому и наскакивали то на русичей, то на викингов, русско-варяжские шеренги вытеснили хазар в степь.
      Достигнув конца прохода от реки в открытую степь, русско-варяжские шеренги остановились, выровнялись, уплотнились, за ними, как и прежде, растянулись линии лучников. Русичи и викинги были готовы продолжить сражение. Однако хазары не делали попыток отбить утерянные позиции. Выстроившись напротив боевых порядков противника и время от времени засыпая их стрелами, они с закатом солнца снялись с места. По-видимому, считая сегодняшнее сражение завершившимся, они отправились на ночлег. Но долго ли им вновь появиться из степи, тем более что ал-арсии всегда ходили в походы с запасными лошадьми? Поэтому русичи и викинги продолжали стоять в боевом строю, позволив себе лишь поставить щиты на землю и опустить копья. Однако степь перед ними оставалась пустынной, а вскоре на горизонте потянулось в небо множество столбов дыма.
      – Вороги устроились на ночлег,– заметил Микула.– Значит, завтра быть новому сражению.
      – Сражению? – с наигранным удивлением спросил Игорь.– Какое может быть сражение с итильским сбродом, возжелавшим нашей добычи? Воевода Асмус хорошенько проучил его сегодня, и ежели сей урок не пошел впрок, он преподаст его еще раз. Завтра главное не вражьи наскоки, а подготовка ладей к волоку по степи…
      – Купец, твое угощение прошлый раз было щедрым,– прозвучал знакомый голос.– Не проявишь ли свою любовь к убогому и голодному единоверцу и сегодня?
      Хозрой, только что проснувшийся и высунувший голову из шатра посмотреть, какова погода, от неожиданности вздрогнул. В нескольких шагах от него стоял, опираясь на клюку, приходивший к нему недавно мнимый бродяга. На его лице читалось нетерпение, голос звучал требовательно, и Хозрой подумал, что, не встань на его пути круглосуточно охранявший шатер здоровенный раб с увесистой дубиной в руках, бродяга наверняка поднял бы Хозроя с постели задолго до рассвета.
      – Ты назойлив, бродяга,– сказал Хозрой.– Я не люблю таких.
      – Зато твоя щедрость и доброта снова привели меня к тебе,– прогнусавил тот.– Не оттолкни руку голодного и просящего.
      – Найди и принеси ему что-либо поесть,– приказал Хозрой рабу.– А ты,– повернулся он к гостю,– заходи в шатер. Еще холодно, и я не намерен мерзнуть.
      В шатре бродяга встал у неплотно прикрытого входа и, наблюдая за рабом, отправившимся на принадлежавшую Хоз-рою большую речную лодку, спросил:
      – Ты, конечно, видел, что произошло вчера у реки?
      – Да.
      – Что же там произошло?
      – Русам удалось открыть себе дорогу в степь.
      – А теперь слушай, что случилось вчера на самом деле, го не русы и варяги открыли себе дорогу в степь, а мы за-гавили их занять место, где они будут уничтожены. Думаешь, нам неизвестен прием заманивания, который использо-вал воевода Асмус? Но мы его перехитрили. Уверовав, что именно его хитрость и воинское умение обратили нас в паническое бегство и заставили спасаться в степи, неприятель по собственной воле оказался на заранее выбранном нами рубеже, где мы нанесем по нему сокрушительный удар.
      Хозрой слушал собеседника с нарастающей тревогой. Он сразу обратил внимание, что, если при первой встрече ал-ар-сиев и итильских добровольцев бродяга называл ослушниками воли кагана и смутьянами, теперь он открыто олицетворял себя с ними: «мы заставили их занять место», «мы нанесем по нему сокрушительный удар». Но поскольку собеседник был для Хозроя начальником, значит, они оба являлись тайными помощниками ал-арсиев и их союзников. И прибыл бродяга вовсе не для того, чтобы поставить Хозроя об этом в известность, а чтобы отдать ему какой-то приказ. Какой? В чем он будет заключаться? Насколько окажется опасным?
      – Ты не хочешь узнать, как мы собираемся нанести этот удар? – поинтересовался собеседник, когда Хозрой ничем не выразил своего отношения к его сообщению.
      – Я -купец, а не воин,-ответил Хозрой.-Поэтому всегда был далек от воинских дел и полей брани.
      – Ты и сейчас будешь далек от них… по крайней мере от поля брани,– усмехнулся собеседник.– А вот для того, чтобы события на поле брани сложились так, как нужно кагану, тебе придется кое-что сделать. Вначале выслушай, как был задуман наш план сражения с русами и викингами у переволоки и почему возникла потребность в твоей помощи.
      Хозроя, поеживавшегося от проникавшей в шатер через наполовину прикрытый вход утренней прохлады, бросило в жар. Так и есть, бродяга явился к нему с недобрыми вестями. Замысленный хазарскими военачальниками план нападения на русов в чем-то не удался, и Хозрою предстоит исправлять допущенные ими просчеты в плане или совершенные уже в ходе сражения ошибки.
      – Разбить русов нужно здесь, у реки, ибо дать им дорогу в открытую степь – значит упустить их,– звучал голос собеседника.– Стоит им поставить вытащенные из воды ладьи на катки и поволочь их к Саркел-реке, ладьи превратятся в передвижные крепости, которые еще никому не удавалось взять приступом. Но разбить русов у реки нельзя, поскольку при неудачном для них исходе сражения они могут отступить к ладьям и попросту уплыть. Выходит, для полного разгрома русов необходимо не допустить их отхода к ладьям, создать преграду между ними и рекой. Но прорвать нашими силами их железный строй невозможно, зайти им в спину через лес – тоже. Ты ведь знаешь, какой здесь лес…
      – Знаю,– подтвердил Хозрой.– Именно начала волоков на берегах Итиля и Саркела самые удобные и потому излюбленные места для устройства разбойничьих засад, отчего купцы приложили много сил, чтобы сделать подходы туда через лес недоступными для человека. Помню, как мои рабы строили запруды на лесных ручьях, чтобы превратить поляны в болота, и валили деревья для устройства засек. Зато теперь лес из нашего врага стал союзником, став преградой между караванами и разбойниками.
      – Мы тоже сделали лес своим союзником,– сообщил собеседник.– Прибыв сюда раньше русов, мы проложили в лесу сквозь болота и засеки неприметную тайную тропу, которая выводит к реке у волока. Начало тропы в версте отсюда, на границе леса и степи, конец – недалеко от выхода волока в открытую степь. Вот почему нам пришлось клюнуть на уловку воеводы Асмуса и, заплатив жизнями нескольких тысяч своих воинов, заставить русов оказаться в том месте, где наша тайная тропа будет у них за спиной. Однако случилось то, чего мы не могли предугадать. Сразу после нашего отступления в степь воевода Бразд начал выставлять в лесу свои дозоры и обнаружил нашу тропу. У него прямо-таки звериный нюх! Тропа прорублена в засеке у самой земли, по ней можно передвигаться только ползком, к тому же мы завалили ее снаружи хворостом, однако древлянский воевода не только приметил ее, но и выставил напротив дозор. Поэтому мы не смогли воспользоваться тропой этой ночью и выйти в спину русам, устроившимся на ночлег у выхода волока в степь. Но то, что не удалось минувшей ночью, должно свершиться сегодняшней. Тебе надлежит сделать тропу доступной для наших воинов.
      – Мне? Но как? – разыграл удивление Хозрой, хотя уже догадывался, какой услышит ответ.
      Собеседник поморщился:
      – Не надо играть со мной в детские игры! Ты не настолько наивен и глуп, чтобы не понимать, о чем идет речь. Тебе предстоит уничтожить русский дозор, стерегущий выход тропы к волоку.
      – Мне? Человеку, никогда не державшему в руках оружия? И тогда в голосе собеседника появились металлические нотки:
      – Хозрой, у меня нет времени заниматься пустыми разговорами. Поэтому еще раз говорю – не играй со мной в детские игры. Если ты не знаешь меня, это вовсе не значит, что я не знаю тебя. При тебе сейчас больше десятка рабов. Большинство из них обыкновенные гребцы на лодке, некоторые помогают тебе в торговых делах. Но ни один из них не является случайно взятым в плавание человеком, каждый при случае может выполнить любое твое поручение, в том числе метко.пустить из засады стрелу или всадить кому-то в спину нож. Эти рабы й уничтожат дозор русов.
      Воистину этот человек знал о Хозрое многое, поэтому не стоило с ним спорить и пытаться обмануть.
      – Мои рабы уберут дозор у тропы,– сказал Хозрой.– Но я должен знать о нем как можно больше. Прежде всего – где он находится и сколько в нем воинов.
      – Ты помнишь широкий болотистый ручей, который течет почти по кромке леса, по левую сторону волока у реки?
      – Хорошо помню. Ручей стекает в Итиль, его правый берег по всей длине покрыт сплошными непролазными зарослями. Зато на левом берегу лес лишь слегка заболочен и уже через двести-триста шагов переходит в тот узкий клин степи, по которому проложен от реки волок.
      – Правильно, это тот ручей. Тайная тропа проходит насквозь через засеку на правом берегу и заканчивается примерно в пятистах шагах от места выхода волока в степь. На левом берегу ручья напротив тропы лежат три крупных камня-валуна, окруженные зарослями орешника. Созревшими орехами время от времени лакомятся скрывающиеся в зарослях дозорные, и мы установили, что их трое. Мы могли бы уничтожить их стрелами, но… дело в том, что воевода Бразд оставил у тропы не трех, а пятерых дружинников: подошел с восемнадцатью, а покинул с тринадцатью. Где находятся остальные двое, мы до сей поры не можем определить, хотя несколько самых зорких наших воинов взобрались на правом берегу ручья на деревья и неотрывно наблюдают за орешником и близлежащим участком леса. А ведь эта пара дозорных и представляет для нас наибольшую угрозу, ведь в случае опасности именно она сообщит о ней русам. Понимаешь меня?
      – Да. Эта пара русов может расположиться, к примеру, на вершинах деревьев близ орешника и наблюдать одновременно за своими товарищами и подозрительным лазом в засеке. Порази вы… мы стрелами тройку дозорных или обнаружь себя на тайной тропе в засеке, эта пара тут же подаст сигнал тревоги. Поэтому первым делом нужно обезвредить как раз необнаруженную парочку.
      – Этим ты и займешься. Пусть рабы днем отыщут место, где затаилась сия парочка, и на рассвете завтрашнего дня уничтожат ее. После этого им надлежит отрезать отход дозорным из орешника, и мы с двух сторон сообща легко разделаемся с ними.
      – Обязательно на рассвете? А если им удастся сделать это раньше?
      – Я сказал – на рассвете. Воевода Бразд выставил дозорных вчера вечером и сменил их сегодня утром на заре. Думаю, что этих он заменит вечером, а следующая пересмена будет завтра снова на заре. Вот их-то нам и нужно убрать, чтобы иметь время до вечера.
      – Я сделаю все, как ты велел,– сказал Хозрой.– Но у меня к тебе два вопроса. Первый…
      – Я отвечу на них,– оборвал Хозроя собеседник.– Но не придумывай новых – твой раб уже вылез из лодки и направился к шатру. Ты хотел узнать, каким образом мне известно то, что присходит в нашем лагере и на тайной тропе, как я поддерживаю связь со своими? И если ко мне с вестями сможет пробраться один человек, то почему тем же путем не могут пройти десять, сто, тысяча воинов, чтобы на-асть на русов сзади? Другими словами, зачем возиться с до-эрными у тайной тропы, если все можно сделать гораздо проще. Так?
      – Да.
      – Вести из нашего лагеря я получаю через ученых голубей, прилетающих ко мне дважды в сутки. А дорога по воздуху еще не доступна ни одному из смертных… Еще ты хотел спросить, когда тебе будет позволено расстаться с русами. У тайной тропы твоих рабов наверняка приметят русы и после смерти дозорных заподозрят тебя в тайных кознях против них. Так вот, ты должен сделать все так, чтобы русы не могли тебя ни в чем заподозрить, поскольку тебе и впредь придется часто бывать на Руси и слыть другом киевского князя… останется им Игорь или его место займет кто-либо другой. Уверен, что тебе нетрудно будет остаться в этой истории с дозором чистым. Как я догадываюсь, ты неспроста таскаешь с собой повсюду жадного и недалекого Исаака?
      Собеседник распахнул полог шатра, шагнул навстречу риближавшемуся рабу, замахнулся на него клюкой:
      – Мерзавец! Думаешь, эта горсть крошек и кость, которую ты обглодал по пути, могут насытить голодного человека?
      Вижу, ты такой же скупердяй, как твой хозяин! Да настигнет вас за это небесная кара!
      Выхватив из рук ошеломленного раба большую лепешку и солидный кусок жареной баранины, бродяга с проклятиями заковылял от шатра.
      – Если еще раз допустишь ко мне этого негодяя, я прикажу выпороть тебя,– бросил Хозрой рабу.– Не спускай глаз с палатки Исаака и, когда он оттуда выйдет, сразу сообщи мне.
      Исаак появился из палатки, когда план предстоящих действий полностью созрел в голове Хозроя. Выждав время, за которое Исаак должен был успеть позавтракать, Хозрой отправился к нему.
      – А я собрался идти к тебе,– обрадовался Исаак.– Знаешь, что из всех сопровождавших русов купцов мы остались сегодня двое? Остальные побоялись, что русы будут мстить, если ал-арсии их разгромят, и уплыли в Итиль.
      – Прекрасно! Значит, нам двоим достанется все, что русы и викинги не возьмут с собой в дальнейший путь. А расстаться им придется со многим. За победу над ал-арсиями и ополченцами они заплатят большой кровью, и волочь всю добычу на себе к Саркел-реке им будет не под силу. А раз так, часть ее достанется тому, кто заплатит за нее хоть что-то. Нам повезло, Исаак, мы будем покупать все предложенное нам за треть цены!
      – А если русы будут разбиты? К их противнику в любой миг может подойти подкрепление. Тогда русы и викинги могут отомстить за своих убитых нам.
      – Разве ты не видел, как бежали вчера от русов ал-ар-сии? А итильские ополченцы вообще ни на что не способны! Одних угораздило попасть в ловушку воеводы Асмуса, другие все сражение простояли напротив викингов ярла Олафа. Нет, Исаак, победа будет за русами! А часть добычи, оказавшейся для них обременительной, попадет тому, кто будет рядом с ними и сможет купить ее. Если бы дело обстояло иначе, разве я находился бы сейчас здесь? Скажу тебе как старому, верному другу больше.– Хозрой наклонился к Исааку: – Я уже договорился с русами, что только мы с тобой будем покупателями добычи, которую они из-за потерь не смогут взять с собой к Саркелу. Сегодня я хочу поговорить об этом и с викингами. И хорошо, что мы остались вдвоем – у нас не будет соперников.
      – Ты смог договориться с русами? – оживился Исаак.– В таком случае с викингами у тебя не будет затруднений – с ярлом Эриком ты давно нашел общий язык, а все другие ярлы следуют его примеру.
      – Тоже надеюсь на это, хотя кое-какие трудности у меня могут возникнуть. Мы условились с ярлом Эриком встретиться сегодня вечером у меня в палатке, а это значит, что его прежде всего нужно допьяна напоить и до отвала накормить. С вином у меня все в порядке, а вот с едой…– Хозрой обреченно махнул рукой.– Мой лучший повар после Каспийского похода заболел, а тот, что сейчас при мне, вряд ли сможет приготовить любимую грибную похлебку ярла Эрика. Может, выручишь меня и велишь своему повару заняться грибной похлебкой? Уверен, что он справится с этим делом куда удачнее, чем мой неумеха. Как-никак разговор с ярлом важен для нас обоих, а если у ярла из-за неудачной похлебки испортится настроение, в убытке окажусь не только я.
      – О чем ты говоришь? – замахал руками Исаак.– Мой повар в твоем распоряжении до вечера. Да и разве может быть иначе? Ведь мы, сыны истинной веры, всегда и во всем должны помогать друг другу. Если мы не протянем один другому в трудную минуту руку, то кто это сделает вместо нас? Все народы мира враждебны нам, и только наше единство помогает нам выстоять в борьбе с ними.
      – Спасибо, Исаак,– растроганно сказал Хозрой.– Жду твоего повара у себя в палатке.
      Повар прибыл примерно через полчаса после возвращения Хозроя. В палатке его поджидали два раба Хозроя в длинных серых плащах и опущенных на лица капюшонах. У каждого из них в руках была большая берестяная корзина.
      – Исаак сказал, зачем ты мне понадобился? – спросил Хозрой у повара.
      – Да. Я должен приготовить грибную похлебку, которую любит ярл Эрик. Но я не знаю…
      – Приготовить? – прервал его Хозрой и расхохотался.– Вначале ты соберешь грибы, из которых станешь варить похлебку, и только потом займешься самой похлебкой.
      – Собирать грибы? – удивился повар.– Разве это мое дело?
      – А чье? Неужели ты думаешь, что эти две образины, родившиеся и выросшие в хорезмийских песках,– указал Хозрой на своих рабов,– что-либо смыслят в грибах? Да они нарвут таких, что отправят меня и ярла на тот свет. Так что бери тоже корзину и отправляйся с рабами за грибами.
      – Я впервые в этих краях и не знаю…
      – Ты явился сюда болтать или выполнять мои распоряжения? – с раздражением спросил Хозрой.– Мои рабы видели, где вчера вечером собирали грибы русы и викинги, и отведут тебя туда. Ступай.
      Отправив повара и рабов, Хозрой довольно потер ладони. Рабы знали, куда отвести повара и что на самом деле искать в том месте. И неспроста они теплым утром обрядились в длинные плащи с капюшонами – в своей обычной для рабов одежде и с наполовину прикрытыми лицами они будут неприметны рядом с ярко одетым, длинным как жердь поваром Исаака, которого к тому же знали многие русские воеводы и варяжские ярлы, знакомые с его хозяином. Бродящая по лесу троица грибников наверняка привлечет внимание встретившихся на их пути русов и викингов, и самый запомнившийся грибник – а это конечно же будет повар Исаака! – в случае неприятностей направит след к своему хозяину, но никак не к Хозрою. А уж Хозрой предусмотрел, чтобы этот след не оборвался и вывел туда, куда ему нужно.
      В ожидании рабов Хозрой покинул палатку, взобрался на высокий береговой откос, с которого вчера наблюдал за полем боя. Но если вчера сражение вызывало в нем живейший интерес, сегодня его не было. Поскольку ал-арсии намерены нанести по русам решающий удар завтра, сегодня они будут сражаться вполсилы, добиваясь лишь, чтобы русы и викинги остались на прежней позиции у выхода волока в открытую степь. Да и русам с викингами ни к чему проявлять сегодня излишнее боевое рвение. Разбить превосходящего в силах конного врага они были не в состоянии, а наступать на него и отгонять в степь имело смысл только в случае, если за ними будут неотрывно следовать поставленные на катки суда. Однако для этого их нужно было вначале вытащить из реки, что было далеко не простым и быстрым делом. И если Хозрой сейчас наблюдал за начавшимся сражением, то не из любопытства, а чтобы скоротать время до прибытия из леса рабов.
      Все происходило так, как он и предполагал. Русы и викинги, заняв отбитую вчера у противника позицию между краями леса, защищались от нападавших на них из степи ал-арсиев и итильских ополченцев. Русские и варяжские шеренги, как и вчера, перегораживали ведущий к реке участок степи по всей ширине, но в глубину их строй сегодня был значительно короче. Примерно половина русов и викингов не участвовала в сражении, а вытаскивала из воды ладьи и драккары и устанавливала их на катки. Ал-арсии и ополченцы тоже атаковали противника не всеми силами, а по тому, что их лавы ни разу не достигли вражеских шеренг, Хозрой догадался, что русы и викинги не теряли ночью времени даром и постарались затруднить доступ к себе коннице. Для этого они нарубили в лесу тонких колышков и, заострив с обеих сторон, вбили их в превеликом множестве перед своей первой шеренгой. Торчавшие из земли на полторы-две ладони, невидимые в траве, колышки, словно ножи, глубоко ранили конские ноги, вынуждая скакунов десятками покидать атакующие лавы.
      Лениво позевывая, Хозрой равнодушно наблюдал за следующими одна за другой конными атаками и все увеличивающимся на берегу числом ладей и драккаров. Время приближалось к полудню, а русы с викингами смогли вытащить на сушу не больше трети своих судов и продвинуть головное на половину расстояния от реки до входа волока в открытую степь. Даже если к вечеру им удастся сделать столько же и доволочь вереницу судов до своих боевых порядков, они вряд ли осмелятся на ночь глядя продолжить движение дальше. Значит, решающий бой грянет завтра: то ли ал-арсии зайдут ночью врагам в спину, то ли русы и викинги выволокут ладьи в открытую степь и неудержимо устремятся к Саркел-реке. И кто из них завтра одержит верх, зависит только от него, Хозроя, от его изворотливости и хитрости.
      Рабы и повар Исаака возвратились в полдень, у каждого корзина была полна грибов.
      – Я не знаю, какую похлебку любит ярл,– заявил повар.– Прежде чем за нее браться, я должен понять, что от меня требуется.
      – Готовь, что умеешь,– ответил Хозрой.– А еще лучше – что можно сварить быстрей. Ни русы с викингами, ни ал-арсии с ополченцами сегодня сражаться по-настоящему не собираются, а поэтому ярл Эрик может заявиться в гости каждую минуту.
      Отправив повара и одного из рабов с корзинами к костру, Хозрой скрылся со вторым рабом в палатке.
      – Рассказывай,– приказал он.
      – Мы обнаружили и тройку русов в орешнике напротив тайной тропы в засеке, и двух их товарищей на деревьях позади орешника. Помимо этого, мы наметили путь, которым ночью можно незаметно подобраться к русам на деревьях, чтобы бесшумно снять их стрелами.
      – Видел ли вас кто-нибудь в лесу либо на пути к нему?
      – Конечно. Поначалу нас встретили русы, сушившие на солнце днища ладей, чтобы затем смазать их жиром для лучшего скольжения по каткам. Они почти не обратили на нас внимания, лишь посоветовали не приближаться к месту сражения, чтобы не угодить под случайную стрелу. Зато в лесу мы наткнулись на викингов, рубивших деревья для катков, и это была куда более опасная встреча. Командовавший викингами-дровосеками гирдман знал повара Исаака и от безделья вступил с ним в разговор. Однако дальше беседы, какую грибную похлебку больше всего любят викинги, он не зашел, и гирдман остался в полной уверенности, что повар с нашей помощью собирает грибы для Исаака. На обратном пути мы дважды встречались с русами и викингами, выносившими из боя раненых товарищей, но им было не до нас. При всех встречах я и мой напарник не проронили ни единого слова и прятали лица под капюшонами. Мы все сделали так, как ты велел, хозяин.
      – Молодцы. Можете отдохнуть до вечера, ночью вам вряд ли придется сомкнуть глаза.
      – Хозяин, позволь сказать то, что, возможно, будет тебе интересно. Это касается дозора русов в лесу.
      – Другими словами, ты хочешь дать мне какой-то совет? – насторожился Хозрой, хорошо усвоивший иносказательную манеру разговора рабов.– Говори.
      – Два руса сидят на деревьях потому, что следят оттуда одновременно за подозрительным лазом в засеке и своими дозорными в орешнике. Но это возможно только днем, а ночью, пока луна не взойдет, лаз с их деревьев не виден. Кто знает, не спускаются ли русы из-за этого с наступлением темноты с деревьев и не таятся ли в другом месте, уже на земле, откуда вновь могут наблюдать сразу за лазом в засеке и своими товарищами-дозорными в орешнике?
      – Ты сказал умную вещь,– произнес Хозрой.– Но понимаешь ли, что теперь тебе и твоему бывшему напарнику придется днем не отдыхать, а заняться кое-чем иным, менее приятным?
      – Понимаю и готов выполнить то, что ты собираешься мне поручить, хозяин,– прозвучал ответ.
      – Похвально. Теперь скажи, что я намерен тебе поручить.
      – Чтобы я к закату солнца снова, уже незаметно, пробрался в лес и стал следить за русами на деревьях. Если они с наступлением ночи переберутся для наблюдения в другое место, я последую за ними и не спущу с них глаз. В условленное время я встречу своих товарищей, и дальше все произойдет так, как ты замыслил.
      – Ты верно догадался,– одобрительно сказал Хозрой.– Но как ты намерен назаметно пробраться засветло в лес?
      – Хозяин, ты, конечно, не забыл, что я, хотя родился и вырос в пустыне, много плавал. И к тебе я попал как пленник, захваченный на Хвалынском море.
      – Помню, помню, – усмехнулся Хозрой.– Я купил тебя на невольничьем рынке в ряду, где обычно торгуют взятыми в плен разбойниками, избежавшими топора палача.
      – На море я научился хорошо плавать и нырять,– продолжал раб, проигнорировав слова Хозроя.– Почему сегодня мне не вспомнить былое умение? Смотри, сколько плывет по реке деревьев, сучьев и прочего лесного и степного хлама. Я донырну до него с нашей лодки и незаметно доплыву до места, где я не буду виден с ладей русов и от переволоки. Там я вылезу на сушу и краем леса возвращусь вдоль реки туда, откуда доберусь к дозору русов.
      – Если тебе удастся все это сделать, ты получишь вдвое больше того, что я обещал вначале,– сказал Хозрой.
      Бывший разбойник уплыл в сторону дозора русов незадолго до захода солнца, в полночь туда же отправилась по суше четверка других рабов с луками и длинными ножами. Возвратилась вся пятерка с первыми признаками рассвета, и Хозрой до этого времени не знал ни минуты покоя.
      – Ты выглядишь неважно, хозяин,– сказал подошедший к Хозрою бывший разбойник.– Может, приятные известия улучшат твое самочувствие?
      – Ты хочешь сказать, что дозор уничтожен и выход тайной тропы в спину русам свободен?
      – Да, господин. Все пятеро русов-дозорных мертвы, а в лесу, когды мы уходили, было уже пять сотен ал-арсиев и каждую минуту прибывали новые. Ни в лесу, ни на обратном пути нас никто не видел. Кстати, ты оказался прав, отправив меня к тайной тропе заблаговременно,– русы на ночь покинули деревья и расположились на вершине одного из валунов среди орешника напротив тропы.
      – И ты считаешь, что подобное известие может улучшить мое настроение? Как бы не так! Вы сделали пока самую легкую часть дела, а наиболее сложная еще впереди. В уничтоженном дозоре были не просто русы, а единоплеменники древлянского воеводы Бразда, самого умного из русов. Он дорожит каждым своим воином и при возможности обязательно лично займется поиском сгинувших дозорных. Бразд без труда поймет, откуда и как на них могли напасть, узнает, что возле них днем бродили три грибника, и пожелает их видеть. Как думаешь, что ответят на его вопросы Исаак и повар?
      – Думаю, что ничего,– ухмыльнулся раб.– Ибо тебе, хозяин, не нужна их встреча с воеводой Браздом, а поэтому чем они лучше русов-дозорных?
      – Не только они…– многозначительно сказал Хозрой.– Как хорошо было бы, если бы Исаак уплыл в Итиль-кел со всеми своими людьми, как это сделали вчера другие купцы! Но чтобы некого было о нем спросить, на берегу и на реке не должно остаться ни одного его человека и никаких вещей.
      – Я понял тебя, хозяин. Исаак всегда был трусоват и конечно же последовал за удравшими вчера торговцами. Между прочим, я вчера вечером случайно слышал разговор его рабов о том, что рано утром им придется сниматься с якоря и их счастье, что лодка загружена лишь на треть.
      – Рад, что ты это слышал. Однако буду рад намного больше, если этот разговор окажется правдой. Этому будешь рад и ты, поскольку обещанное тебе двойное вознаграждение увеличится еще наполовину. Но ты слышал, что Исаак собирался уплыть рано утром, а светать начнет с минуты на минуту.
      – Весь берег и река еще в ночном тумане, но ты, как всегда, прав, хозяин – задержки нам ни к чему. Сейчас же покидаю тебя, а ты будь готов к большому разочарованию. Исаак, которого ты считал своим другом, бросил тебя одного в стане язычников и тайком отплыл в Итиль-кел.
      – Я поверю в это лишь тогда, когда не увижу его палатку, на реке его лодку и снующих по берегу его пронырливых, жуликоватых рабов.
      – Обещаю, что так и будет,– проговорил бывший разбойник и покинул палатку.
      Хозрой вышел вслед за ним. Хотя в плотном тумане ничего нельзя было рассмотреть уже в двух-трех шагах, он стал вглядываться туда, где в полусотне шагов стояла палатка Исаака и покачивалась на волнах у берега его огромная, напоминающая по величине морской корабль грузовая лодка с парусом. Как ты говорил утром, Исаак? «…Мы, сыны истинной веры, должны помогать друг другу. Все народы мира враждебны нам, и только наше единство поможет нам выстоять в борьбе с ними». Мудрые, справедливые слова, но только в одном – сыны истинной веры должны быть едины и помогать друг другу в борьбе с иноверцами и другими народами. В таких случаях они воистину должны быть едины и стать нерушимым монолитом, ибо все народы и племена мира враждебны им. Но когда дело касается отношений внутри себя, сведения счетов между собой, здесь иное дело – тут каждый за себя, и в этой борьбе нет братьев по вере или союзников. Ведь людские законы ничем не отличаются от законов звериной стаи: в одном строю плечом к плечу защищаться от чужих и вцепиться сородичу в горло хоть на секунду раньше, чем он дотянется до твоего. Разве ты сам, Исаак, руководствовался в жизни другими правилами? И разве сейчас поступил бы по-иному, окажись на месте Хозроя? Так что воспринимай судьбу как должное, ибо не Хозрой распорядился твоей жизнью, а тот Единственный и Непогрешимый, в чьих руках жизнь и судьба каждого сына истинной веры…
      Хозрой, погруженный в размышления, даже вздрогнул от неожиданности, когда из тумана возник бывший разбойник.
      – Хозяин, твой друг Исаак бросил тебя и уплыл в Итиль-кел,– сообщил он.– Мы не обнаружили ни его палатки или лодки, ни единой вещи на берегу. Если бы не следы костра, никто не догадался бы, что еще вчера он был нашим соседом.
      – Ты возвратился слишком быстро,– озабоченно сказал Хозрой.– А сделать дело быстро не всегда значит сделать его хорошо.
      – Ты напрасно волнуешься, хозяин. Исаак и все его люди спали как сурки, когда мы напали на них. Свернуть палатку и зашвырнуть в лодку вещи с берега тоже не заняло у нас много времени. Потом мы отогнали лодку на середину реки, пустили ее по течению и возвратились на берег на прихваченном с собой рыбацком челне. Парус мы свернули, мачту убрали, так что в тумане лодка еще долго не будет заметна с суши. Течение посреди реки быстрое, и лодка скоро станет недосягаемой для глаз русов и викингов у переволоки.
      – Где плащи, в которых вы ходили за грибами?
      – Конечно, в лодке Исаака,– ответил бывший разбойник.– Вначале я хотел спрятать их в кустах, близ которых стояла палатка Исаака, но затем передумал. Ты говорил, что древлянский воевода умный человек, и подобная небрежность могла бы его насторожить.
      – Ты поступил правильно. Теперь оставь меня и напомни своим товарищам, что их плата за события минувшей ночи может превратиться в ничто, если они не будут держать язык за зубами. Вели разбудить меня сразу, как только русы и воины кагана начнут сражение…
      Спать ему пришлось недолго – слуга разбудил его еще до восхода солнца:
      – Хозяин, вставай. Русы и хазары вступили в бой.
      Плеснув в лицо водой из кувшина и схватив кусок лепешки, Хозрой взобрался на облюбованный им для наблюдения береговой откос. Сегодня он не следил за сражением, сегодня он был, по существу, его участником и поэтому сразу забыл обо всем на свете, кроме открывшейся его глазам картины. В ней еще не было ничего необычного или тревожного, но Хозрой знал, что это обманчиво, ибо судьба сражения, длившегося на берегу Итиля третьи сутки, будет решена уже в ближайшие минуты. Если русы и викинги сейчас только готовились к бою, то их противник был готов к нему полностью! Хазарам нужно было нанести решающий удар прежде, чем воевода Бразд станет менять ночных дозорных и обнаружит оказавшихся в своем тылу ал-арсиев. А смену дозорных он производил с первыми лучами солнца, которое уже начало подкрашивать в розовый цвет край неба на востоке.
      Вчера русам и викингам удалось продвинуть вереницу ладей и драккаров почти до выхода волока в открытую степь, и сейчас их боевые порядки находились всего в сотне шагов перед головной ладьей. Русы и викинги были подняты раньше обычного времени по тревоге выставляемых ночью в степь дозорных, были вынуждены наспех одеваться и облачаться в доспехи, не успели ни умыться, ни поесть, поэтому их движения сегодня были медлительны, в них отсутствовала всегдашняя четкость. Как и оба предшествующих дня, левый край их боевого строя занимали викинги-христиане ярла Олафа, посредине расположились русы, справа стояли викинги ярла Эрика. Как и вчера, примерно половина русов и викингов не находилась в боевых порядках, а хлопотала у ладей. Они уже не принимали хазар всерьез, для них главной задачей была подготовка ладей к волоку на Саркел-реку. Что ж, самонадеянность и недооценка противника обычно до добра не доводили, и подтверждение сей житейской мудрости русам вскоре предстояло испытать на себе.
      В боевых порядках хазар сегодня были изменения. Если против викингов ярла Олафа по-прежнему выстроились ополченцы-христиане и часть ал-арсиев, а против воинов ярла Эрика – итильские добровольцы-мусульмане, то против русов сегодня намерены были действовать только ал-арсии. На расстоянии полета стрелы от русских шеренг застыл их передовой отряд тысячи в три всадников, за ним виднелись еще два отряда примерно такой же численности.
      Первый удар был нанесен по русам. Головной отряд ал-арсиев медленно тронулся с места, убыстряя шаг, помчался на русские шеренги. Столкнувшись с летевшими навстречу стрелами, ал-арсии не замедлили хода, а доскакали до начала утыканного заостренными колышками участка перед русскими боевыми порядками. Здесь часть ал-арсиев соскочили со скакунов и, прикрываясь щитами, с мечами в руках двинулись к русским шеренгам, вырубая перед собой столь опасные для лошадиных ног препятствия. Оставшиеся в седлах ал-арсии растеклись по всей длине строя русов и принялись засыпать их стрелами. Закованным в доспехи и укрытым за длинными щитами русским копьеносцам стрелы причиняли мало вреда, чего нельзя было сказать о пеших ал-арсиях, расчищавших путь для атаки своей конницы. Русские лучники, стоявшие за спинами копьеносцев, сосредоточили всю стрельбу на них, не обращая внимания на их конных товарищей. Русские стрелы впивались в щиты пеших ал-арсиев, пробивали шлемы, пронзали все, что не было прикрыто доспехами, заставив их вскоре больше заниматься собственной защитой, чем уничтожением колышков.
      Чем ближе подходили пешие ал-арсии к русским шеренгам, тем меньше их становилось, хотя к ним все время спешили на помощь все новые группы покидавших седла товарищей. Так продолжалось до тех пор, пока к головному отряду не подскакали два других отряда ал-арсиев, тоже располагавшихся против боевых порядков русов. Они также растянулись вдоль всего русского строя и открыли стрельбу из луков, но не по копьеносцам, а по находившимся за ними лучникам. Поскольку в сражении участвовала лишь половина русов и викингов, причем три четверти из них стояли в боевых порядках копьеносцев, а немногочисленные лучники были равномерно растянуты позади них, численный перевес ал-арсиев, которые почти все взялись за луки, сказался сразу. Теперь уже не спешенные ал-арсии искали спасения от русских стрел, а русские лучники не знали, куда деться от хазарских. Вскоре половина из них была вынуждена оставить луки и вооружиться двумя щитами, чтобы прикрыть от стрел себя и одного из продолжавших стрелять товарищей.
      Прошло всего несколько минут, как Хозрой впервые увидел поле сегодняшнего сражения, а обстановка на нем разительно изменилась. Против центра русско-варяжского войска, занятого русами, вместо трех отрядов ал-арсиев застыла лавина стрелявших из луков всадников, перед которыми несколько сот их спешенных товарищей заканчивали уничтожать заостренные колышки. Если прежде русско-варяжские лучники были растянуты в две цепочки позади своих копьеносцев, то теперь за спинами противостоящих ал-арсиям русов виднелись уже четыре линии лучников, а викингов ярлов Эрика и Олафа поддерживала стрельбой лишь единственная жиденькая цепочка. Но центр русско-варяжского войска был усилен не только лучниками – не меньше тринадцати-пятнадцати сотен русов, до этого возившихся у ладей, спешно строились в три новые шеренги за спинами своих копьеносцев, наращивая глубину их боевого порядка. Русы всерьез восприняли демонстративные действия рубщиков колышков и скопление ал-арсиев в центре их войска – именно тут они ждали главного удара противника.
      А разве сам Хозрой на их месте ждал бы удара с другой стороны? Тем более что все развитие событий в центре русско-варяжского войска говорило об этом. Вот спешенные ал-арсии дорубили последние ряды колышков, забросив щиты за спину и присев пониже, быстро возвратились к своим скакунам, и путь к боевым порядкам русов оказался свободным. Тотчас откуда-то из глубины строя ал-арсиев донесся громкий, отрывистый звук рога, и всадники, прекратив стрельбу, тронулись в атаку. Вытянулись навстречу им копья русов, гуще понеслись стрелы, от реки на помощь своим заторопился еще один отряд сотни в три дружинников. И только великий князь Игорь, облюбовавший с полутора-двумя десятками воинов-телохранителей высокий пригорок на берегу Итиля, продолжал невозмутимо наблюдать за мчавшимися на русских копьеносцев лавами ал-арсиев.
      Впрочем, почему Хозрой решил, что они мчатся? Нет, ал-арсии сближались с русскими шеренгами на легкой рыси, причем некоторые из скакавших в задних рядах даже не обнажили мечей, а продолжали обстреливать русов на скаку из луков. Правда, конница постепенно набирала разбег, но он был явно недостаточен для того, чтобы прорвать противостоящую стену русских дружинников не только силой оружия, но и таранным ударом несущейся на большой скорости конной массы. Ал-арсии сейчас не превышали скорости, на которой можно легко управлять лошадью, заставив ее в доли секунды резко изменить направление движения. А это предстояло сделать очень скоро, ибо головные всадники находились уже в трех-четырех десятках шагов от выставленных им навстречу копий.
      Засмотревшийся на атакующих ал-арсиев Хозрой только теперь обратил внимание, что перед боевыми порядками викингов ярла Олафа тоже орудуют мечами с сотню ополченцев-христиан. Причем они вырубали колышки не по всей длине строя викингов, а лишь на узком его участке, позволяющем скакать по нему в один ряд не больше десятку лошадей. Стоявшие за спинами викингов лучники вели стрельбу по приближавшимся к русам ал-арсиям, поэтому христиане-ополченцы, не испытывая помех, работали со всей возможной скоростью и находились уже в двух десятках шагов от передней варяжской шеренги. Позади спешенных христиан-ополченцев, у начала освобожденного ими участка, строились в слитную длинную колонну ал-арсии, часть которых с самого начала сражения находилась с христианами-ополченцами против викингов ярла Олафа. И Хозрой понял, что через несколько мгновений именно здесь произойдут самые ответственные и решающие события, которым суждено определить судьбу всех трех дней противостояния русско-варяжского и хазарского войск на берегах Итиля. А еще он знал, что эта судьба будет определена вовсе не конной атакой на русов или варягов, а совершенно другими действиями и в ином месте, расположенном по другую сторону варяжских шеренг. Поэтому он станет первым, кто увидит начало разгрома русов и викингов!
      Повернув голову, Хозрой уставился на опушку леса позади боевого порядка викингов, бросая временами взгляд на колонну ал-арсиев у подхода к их позиции. Возглавлявший отряд всадник трижды протрубил в рог, затем вздыбил коня и направил его к варяжским шеренгам. Почти в тот же миг кусты у опушки леса зашевелились, и вдоль его кромки выросли две длинные линии хазарских воинов. Ближе всех к викингам находились пять-шесть сотен ал-арсиев со щитами и копьями, готовые принять на себя возможный удар викингов. За ними в сторону реки растянулись мусульманские добровольцы с луками в руках. Стрелы уже были положены на тетивы их луков, и в следующее мгновение в сторону варяжских шеренг понесся поток стрел. Они еще не достигли цели, а вслед им сорвался с тетив второй поток, третий. Когда же в рядах викингов густо повалились убитые и раненые, а последние две шеренги оказались полностью выкошены стрелами, в глазах Хозроя рябило от сплошного ливня стрел.
      Нанесенный удар был страшен не только своей внезапностью, но и меткостью почти трех тысяч стрелков, хладнокровно расстреливавших в спину беззащитных перед ними викингов. Военачальники хазар поступили очень разумно, отправив в тыл противнику мусульманских добровольцев, состоявших в основном из охранников купеческих караванов: в открытом бою с русами и викингами они намного уступали ал-арсиям, а вот стрелять им в спину они могли ничуть не хуже. Неудивительно, что, прежде чем викинги ярла Олафа осмыслили изменившуюся обстановку и начали действовать согласно ей, больше половины из них оказались выведенными из строя. Засыпаемые стрелами, они тем не менее сумели не поддаться панике и перестроить уцелевших в задних шеренгах воинов лицом к новому врагу и даже попытались атаковать его двумя-тремя сотнями воинов, но ал-арсии, поддержанные стрельбой лучников, без труда отразили это нападение. Хорошо понимая угрозу с тыла, викинги собирались повторить атаку на них уже гораздо большими силами, но этому намерению не дано было свершиться.
      Колонна ал-арсиев, прежде двигавшаяся на воинов ярла Олафа медленным галопом, с появлением своих лучников увеличила скорость и с разбега врезалась в строй викингов.
      Рухнули наземь пронзенные копьями лошади и всадники, прогнулись назад под неудержимым напором конной массы передние три-четыре шеренги викингов, а ал-арсии, словно живой таран, не замедляя движения, продолжали напирать на викингов. Хозрою было видно, что вал убитых людей и лошадей перед строем викингов стал вровень с высотой атакующей конной колонны. Еще немного, и этот вал станет непреодолимым для конницы, а по обе стороны от него лежали участки степи с невырубленными острыми колышками. Неужели атаке ал-арсиев на варягов ярла Олафа суждено захлебнуться?
      Встревоженный Хозрой бросил взгляд по сторонам и облегченно вздохнул: на какое-то время он совершенно забыл о хазарских лучниках за спиной русско-варяжского войска и ал-арсиях, атаковавших боевые порядки русов. Большинство лучников, оставив в покое задние шеренги викингов, перенесли стрельбу на тех, кто сдерживал напор колонны ал-арсиев, и выбивали их настолько быстро, что на место убитых не успевали вставать викинги из соседних рядов. И это было еще не все. Ал-арсии, доскакавшие до русских шеренг, не атаковали их, а сдержали лошадей в шаге от выставленных им навстречу копий. А часть всадников, оказавшаяся в месте соприкосновения русов и варягов ярла Олафа, вновь взялась за луки и засыпала стрелами викингов, сражавшихся с колонной ал-арсиев.
      Участок степи шагов сорок-пятьдесят в ширину и раза в два-два с половиной больше в длину, на котором размещались сдерживавшие таранный удар ал-арсиев викинги ярла Олафа, превратился в место смерти. Засыпаемые с двух сторон стрелами, подвергающиеся непрерывным атакам ал-арсиев, викинги таяли на глазах, и наступил миг, когда атакующим могли противостоять лишь две жиденькие шеренги обороняющихся. Напрасно торопились к ним на помощь викинги из соседних и задних шеренг – они гибли под стрелами на полпути, в то время как соскочившие на землю ал-арсии спешно растаскивали в стороны завалы из трупов, освобождая путь для атакующих. Когда колонна ал-арсиев в очередной раз устремилась на викингов, ее уже некому было остановить. Несколько десятков уцелевших викингов, став плечом друг к другу, пытались преградить путь колонне, но были опрокинуты ею и растоптаны. И вот он, долгожданный миг – колонна ал-арсиев насквозь пронизала боевой порядок викингов ярла Олафа и вынеслась в тыл русско-варяжскому войску!
      Здесь колонна раздвоилась: большая часть ал-арсиев стала заходить в спину викингам, соседствующим со стоящими в центре русско-варяжского войска русскими дружинами, меньшая напала на викингов, чьи боевые порядки примыкали к лесу, из которого появились хазарские лучники. Когда поток ал-арсиев иссяк, в пробитую ими брешь в строю викингов хлынули ополченцы-христиане, доселе не принимавшие участия в битве. Одни из них соединились с прорвавшимися в тыл русско-варяжскому войску ал-арсиями, другие по всей длине плотно закупорили собой брешь, не позволяя разобщенным на две части викингам ярла Олафа вновь сомкнуться в единый боевой порядок.
      В самом сложном положении оказались викинги ярла Олафа, находившиеся у леса на крайней левой оконечности русско-варяжского боевого порядка. Отрезанные от главной части своего войска, атакуемые с двух сторон конницей, а с третьей засыпаемые стрелами, они сейчас не имели врага только с одного направления, которое всего несколько минут было самым опасным, – со стороны степи. Однако отступление в открытую степь преграждал утыканный острыми колышками участок, который для людей, не имеющих возможности постоянно смотреть себе под ноги, был опасен не меньше, чем для лошадей. Да и что ожидало викингов в случае, если бы им даже удалось пробиться в открытую степь, где они могли быть окружены со всех сторон? Только гибель.
      Викинги это понимали, поэтому предприняли тот единственный шаг, который мог сулить им спасение. Отступив всеми оставшимися силами вплотную к лесу и выстроившись в плотный прямоугольник, они стали пробиваться вдоль кромки леса обратно к реке. Лес надежно предохранял их с одной стороны от нападения, к тому же по мере движения по его опушке викинги заставляли отходить назад вражеских лучников, значительно затрудняя им стрельбу, которую теперь приходилось вести из-за спин ал-арсиев. Однако с трех других сторон викинги подвергались непрерывным конным атакам, отчего позади их ощетинившегося копьями и мечами прямоугольника оставались густо лежать трупы.
      Но главные события происходили не здесь, а в центре русско-варяжского войска. Викинги ярла Олафа, соседствовавшие с боевыми порядками русов и не отступившие к лесу, подверглись сильному нажиму сзади и со стороны пробитой в их строю ал-арсиями бреши. Понесшие большие потери от хазарских лучников и во время таранной атаки колонны ал-арсиев, они вынуждены были сомкнуть изрядно поредевшие ряды, отчего те стали намного короче. К тому же викингам пришлось сделать свой строй гораздо глубже, чтобы разместить внутри него лучников, могущих сосредоточенной стрельбой помочь отражению вражеской атаки в самом опасном месте. Казалось, еще немного, и русско-варяжское войско, лишившееся половины викингов ярла Олафа, вынужденных действовать самостоятельно в отрыве от основных сил, окончательно приведет себя в порядок и вновь обретет былую устойчивость и управляемость.
      Однако хазары этого времени им не дали. Ал-арсии, действовавшие против викингов ярла Олафа со стороны некогда пробитой бреши, навалились на их передние две-три шеренги, стоявшие у колышков. Одновременно другой отряд ал-ар-сиев в двух местах атаковал русов. Один удар был направлен в середину их строя, второй был нанесен в то место, где русские дружинники соседствовали с викингами ярла Олафа. Строй викингов сейчас занимал в длину не больше пятидесяти-шестидесяти шагов, и таранные удары по нему с двух сторон, направленные навстречу друг другу, заставили подвергшиеся нападению русские и варяжские шеренги податься назад. Они отступили всего на полтора-два десятка шагов, уйдя из-под удара ал-арсиев и позволив им соединиться на пустом месте, но это отступление по своим последствиям было непоправимо.
      Едва передние шеренги русов и викингов отступили, атаковавшие викингов со стороны бывшей бреши ал-арсии отхлынули назад. А по возникшему проходу между новым расположением вражеских передних шеренг и утыканным колышками участком степи, вплотную к которому они до этого стояли, сплошным потоком помчались ал-арсии, наносившие удар по русам. Они скакали сотня за сотней, тысяча за тысячей, и поток иссяк лишь после того, как на захваченном у викингов ярла Олафа участке степи оказалось не меньше четырех тысяч ал-арсиев. Они не нападали на викингов, а проносились мимо и устремлялись туда, где между задними шеренгами викингов ярла Олафа и цепочкой поставленных на катки ладей имелся узкий проход, позволяющий проникнуть вначале в тыл дружинам русов, а затем викингам ярла Эрика. Прежде, располагая незначительными силами, ал-арсии опасались врываться в этот проход, ибо, перекрой его викинги, они оказались бы в ловушке. Сейчас же, больше чем втрое увеличив свою численность, они смело ринулись в него.
      Это была серьезная угроза. Нанеси четыре тысячи ал-арсиев удар в спину русам, которых в это время атаковывали в лоб примерно столько же оставшихся их товарищей, неизвестно, смогли бы те устоять или разделили бы участь викингов ярла Олафа. Хозрой видел, как великий князь Игорь быстро спустился с пригорка и в сопровождении телохранителей чуть ли не бегом направился к боевым порядкам русов, как к проходу у цепочки ладей устремился из середины варяжского строя ярл Олаф, приметный по блестящему шлему с высоким султаном из страусиных перьев. Повинуясь его командам, викинги из соседствующих с русами рядов спешно отступили назад и преградили дорогу к проходу. Их было всего три-четыре сотни, выстроившихся наскоро в две шеренги, и сдержать удар ал-арсиев им оказалось не под силу – они смогли лишь удержать их на несколько минут.
      Но и этого оказалось достаточно, чтобы смявшие их ал-арсии увидели перед собой нового врага – русов. Было их не две шеренги, как викингов, а пять или шесть, и стояли они не впереди прохода у цепочки ладей, а в нем самом, перегородив его по всей длине, а пара десятков дружинников даже забралась в головную ладью и приготовилась метать из-за борта сулицы. Позади шеренг копьеносцев виднелись подоспевшие к опасному участку лучники, к ним от стоявших в бездействии викингов ярла Эрика торопились еще несколько групп стрелков из самострелов. Встреченные ливнем стрел и сулиц, наткнувшись на густой частокол копий, ал-арсии повернули назад. Повторная атака не имела успеха, захлебнулась и третья. Когда же ал-арсии ринулись в четвертую, они увидели две новые шеренги русов, нарастивших глубину своего боевого порядка.
      Поднявшееся облако пыли перед строем викингов ярла Эрика заставило Хозроя перевести взгляд туда. Часть добровольцев-мусульман, ничем не проявивших себя с начала сражения, сейчас быстро перемещалась вдоль русско-варяжских боевых порядков в направлении кипевшего возле ладей боя. Обогнула стороной место, где ал-арсии в лоб атаковали центр русско-варяжского войска, пронеслась мимо перекрытого русами прохода у ладей и сдержала лошадей, лишь достигнув середины цепочки ладей. Ладьи стояли на катках почти вплотную друг к другу, и все же между некоторыми из них мог проехать всадник. Этим и воспользовались добровольцы-мусульмане, просачиваясь сквозь строй ладей и драк-каров, где только это было возможно. Находившиеся возле суденышек немногочисленные русы и викинги пытались оказать им сопротивление и не пропустить в тыл своих войск, но гибли в неравных схватках. Все больше мусульман виднелось по другую сторону ладей, и все меньше русов и викингов с оружием в руках вставало на их пути.
      Мусульмане уже почти беспрепятственно проникали сквозь промежутки между ладьями, вот на противоположной стороне цепочки суденышек их скопилось не меньше семи-восьми сотен. Еще четверть часа – и за спиной у русов и викингов, отрезая им путь отступления к реке, окажутся не меньше двух с половиной тысяч добровольцев-мусульман. Тогда положение русско-варяжского войска станет не просто трудным, а критическим, тем более что для усиления мусульман-добровольцев направился отряд ал-арсиев примерно в тысячу копий. Ал-арсии непрерывно атаковали русов и остатки викингов ярла Олафа с двух сторон, и великий князь Игорь, подоспевший к месту сражения, не мог снять оттуда сколь-нибудь значительное число дружинников, чтобы отправить их против добровольцев-мусульман. Не мог этого сделать и ярл Эрик, так как оставшиеся против его боевых порядков вражеские конники принялись вырубать перед собой колышки, расчищая дорогу для возможной атаки. Хозрой довольно прищурился – русы и викинги попали в надежную ловушку, и с минуты на минуту она наглухо захлопнется! Но что это? Сразу в нескольких местах среди цепочки ла|дей и драккаров взметнулись в небо языки пламени, ветер понес в сторону реки косматые клубы дыма. Русы и викинги подожгли собственные суда, чтобы преградить неприятелю дорогу в тыл своему войску стеной огня! Ладьи и драккары, просушенные на солнце и смазанные салом, вспыхивали друг за дружкой словно березовые чурки. Вскоре от уреза воды почти до выхода волока в открытую степь, куда была дотащена головная в цепочке суденышек ладья, бушевала лавина огня. Она была не только непроходима ни для пешего воина, ни для всадника, но нестерпимый жар и далеко разлетавшиеся в стороны искры заставили мусульман-добровольцев держаться от нее в полусотне шагов. Русы и викинги смогли не только избежать уготованной им ловушки, но и однозначнo решили судьбу примерно тысячи вражеских всадников, проникших им в тыл!
      Но ведь не вечно гореть ладьям и драккарам. Час, полтора, и они превратятся в груды головешек, которые можно засыпать землей и без помех оказаться за спиной русско-варяжского войска, выручив заодно своих попавших в беду товарищей по другую сторону лавины огня. Однако это должны понимать и вражеские военачальники, а поэтому наверняка будут стремиться с наибольшей отдачей использовать эти час-полтора для своего спасения. Так и есть! Русские и варяжские шеренги зашевелились, пришли в движение, начали медленно отходить назад, заполняя собой пространство между лесом, к которому примыкали викинги ярла Эрика, и стеной огня. Неужели хазарские военачальники позволят им перестроиться? Ведь, заняв оборону на этом рубеже, прикрытые от нападения с одной стороны лесом, с другой горящими ладьями, не опасаясь ударов с тыла, ибо тысяча оказавшихся за спиной мусульман-добровольцев не представляла для них серьезной угрозы, русы и викинги отобьют любые лобовые атаки и в полном порядке отступят к реке, по пути разгромив прорвавшихся им в тыл мусульман-добровольцев. Неужто русам и викингам будет позволено принять новый боевой порядок и избежать неминуемого поражения? Хозрой разволновался так, что на лице обильно выступил пот и его пришлось смахнуть рукой.
      Тревога и волнение Хозроя словно передались военачальникам хазар. Атаки ал-арсиев на русов и остатки викингов ярла Олафа не прекращались ни на минуту, особенно когда им на помощь прискакали не успевшие прорваться в тыл русско-варяжскому войску мусульмане-добровольцы. Не лучше обстояло дело и у викингов ярла Эрика. Мусульмане-добровольцы, расчистившие среди заостренных колышков широкий проход к их шеренгам, хлынули по нему плотной колонной и нанесли сильный удар в середину боевого порядка викингов. Атаку пришлось отбивать лишь копьями и мечами, поскольку почти все лучники находились с русами, помогая им сдерживать напор ал-арсиев. Тем не менее викинги выдержали первый удар противника, но тут же последовали второй, третий. Действуя колонной, как ал-арсии при прорыве строя викингов ярла Олафа, мусульмане-добровольцы раз за разом атаковали викингов, стремясь вклиниться в их боевые порядки и затем протаранить их насквозь. Хотя это им не удавалось, атаки затрудняли организованное отступление викингов и крайне замедляли его.
      Однако судьба сражения решалась не здесь, а, как и прежде, на участке обороны русов и остатков викингов ярла Олафа. Раньше цепочка вытащенных на сушу ладей, едва не утыкаясь в спину русско-варяжскому войску, делила его на две примерно равные части. После разгрома викингов ярла Олафа и значительного сокращения длины боевых порядков русско-варяжского войска цепочка ладей стала делить его уже по-иному. Одна часть, которую составляли викинги ярла Эрика и половина русских дружинников, осталась без изменений, зато другая, образованная второй половиной русских дружинников и остатками викингов ярла Олафа, имела теперь в лучшем случае треть былой численности. Если бы русы и викинги, не меняя своих боевых порядков, вздумали отступить к реке, горящие ладьи стали бы разделительной чертой между этими далеко не равными частями их войска. Тогда сильнейшая из них, защищенная с боков лесом и стеной огня, оказалась бы в куда более выгодном положении, нежели слабейшая, прикрытая от нападений только со стороны горящих ладей.
      Выход из этого положения был один – перестроить боевые порядки и, сократив их длину, отступить всеми силами по коридору между лесом, к которому примыкал строй викингов ярла Эрика, и горящими ладьями. Для этого требовалось время и хотя бы незначительная передышка в боевых действиях. Но как раз этого времени противник русам и не давал. Атаки ал-арсиев, мусульман-добровольцев и христиан-ополченцев следовали без остановки одна за другой. Русам и викингам в первую очередь требовалось впустить в коридор между лесом и горящими ладьями ту малочисленную часть своего войска, которая при отступлении к реке должна была остаться по другую сторону стены огня, и лишь после этого вместе с ними начать отход. Но постоянные атаки с двух сторон именно по остаткам викингов ярла Олафа и соседних с ним русов не только не позволяли им втянуться в спасительный коридор за спины товарищей, но даже сдвинуться с места.
      Ладьи уже сгорели наполовину, и нужно было принимать срочное решение. Можно было немедленно начать отступление в теперешних боевых порядках, смирившись с тем, что горящие ладьи разделят войско русичей на две разновеликие части, более слабая из которых может быть уничтожена. Или, выбрав момент, все-таки переместить войска и, уплотнив боевые порядки, сжавшись, словно пружина, всеми силами прорываться к реке.
      Но ведь хазары всеми способами стремились не допустить этого прорыва! Поскольку теперь на их пути не имелось бы преграды в виде горящих ладей, они могли атаковать противника с трех сторон, дробя его войско и уничтожая по частям. Тем же русам и викингам, кому все же удалось бы достичь реки, пришлось бы садиться в ладьи, отбивая конные атаки и находясь под ливнем стрел. А может, вообще не удалось бы погрузиться на суда, потому что хазары имели бы возможность отогнать ладьи подальше от берега горящими стрелами. Нелегкий выбор предстоял великому князю Игорю и его воеводам и ярлам, нелегкий! Интересно, какое решение они примут?
      В нескольких местах русско-варяжского войска взвыли роги, и его боевой порядок пришел в движение. Ряды русов, за спинами которых горели ладьи, быстро подались назад и у пылающей головной ладьи разорвали свой строй, приняв влево и вправо от стены огня. В результате часть отступивших слилась с русами, соседствующими с викингами ярла Эрика, другие оказались с остатками викингов ярла Олафа. Итак, русско-варяжское войско разделилось! Русские воеводы и варяжские ярлы решили сохранить основную часть войска, предоставив меньшей его части возможность спасаться на свой страх и риск. Что ж, они поступили правильно, подчиняясь суровому закону войны – лучше пожертвовать малым, нежели потерять все. Но неужели хазарские военачальники смирятся с тем, что ядро русско-варяжского войска может уцелеть?
      А как они могли помешать этому? Уплотнив боевые порядки за счет части сил бывшего центра своего войска, не опасаясь обходов слева и справа, русы и викинги ярла Эрика все глубже втягивались в спасительный коридор. Ал-арсии и мусульмане-добровольцы предприняли уже несколько атак на них, однако ничего не добились. Если прежде хазары имели за собой раздольную степь, где после очередного наступления могли привести себя в порядок, вновь собрать силы в кулак и помчаться в атаку на врага, сейчас положение изменилось. Вынужденные действовать на ограниченном пространстве, хазары не могли в полную меру использовать свое численное превосходство, скачущие в атаку и выходившие из нее отряды смешивались между собой, создавали неразбериху и путаницу, что сказывалось на силе и частоте их ударов. Немалую роль в бесплодности атак играло и то, что их отбивали только пять-шесть передних шеренг русов и викингов, а воины следующих, сменив копья на луки, вели частую стрельбу по противнику.
      Недовольно сопя, Хозрой наблюдал, как шеренги русов и викингов приближались к берегу, все больше и больше скрываясь в клубах дыма. Едва ощущаемый утром ветерок постепенно усилился и сейчас резкими порывами налетал на реку, заволакивал окрестности дымом. Вот русов и викингов не видно совсем, и лишь по чередованию отрядов ал-арсиев, то бросающихся в дымную пелену, то возвращающихся оттуда, можно было судить, что их атаки по-прежнему не приносят успеха. А вот и другое подтверждение этого. Прорвавшиеся сквозь вереницу ладей в тыл русско-варяжскому войску мусульмане-добровольцы, прежде бестолково носившиеся по всему участку степи между лесом, горящими суденышками и рекой, сейчас сгрудились у кромки леса и, соскакивая с лошадей, спешно исчезали среди деревьев. Это значило, что русы и викинги были уже недалеко от берега, и мусульмане-добровольцы сочли за лучшее скрыться в лесу, чем оказаться между вражескими шеренгами и рекой. Выходит, викингам ярла Эрика и большинству дружинников-русов улыбнулось счастье и они сегодня спасли свои жизни. Но так ли повезло их соплеменникам, оказавшимся под предводительством ярла Олафа по другую сторону огня?
      Нет, ни им, ни первому отряду викингов, отрезанному от общего строя русско-варяжского войска, не повезло вовсе. От первого отряда, засыпанного стрелами и подвергнувшегося нападениям конницы с трех сторон, к этому времени уцелело едва четыре-пять сотен воинов. Оставив надежду пробиться к реке, но желая взять полную цену за свои жизни, викинги выстроились в три шеренги спиной к лесу и ожесточенно отбивались от окруживших их врагов. Увидев, что русско-варяжское войско разделилось и по их следам отступает новый крупный отряд русов и викингов, горсточка прижатых к лесу варягов воспрянула духом и стала сжиматься в кулак, дабы иметь возможность в случае необходимости самим нанести ответный удар по противнику.
      Отряд ярла Олафа, хотя насчитывал не менее двух с половиной тысяч русов и викингов, тоже находился в незавидном положении. Не имея врага только со стороны огня, он непрерывно подвергался атакам со всех других направлений, к тому же лучники-мусульмане, оставив в покое горстку викингов у леса, принялись обстреливать нового, более опасного противника. Наиболее сильные удары наносились по отряду ярла Олафа со стороны реки, чтобы замедлить его движение к ней, и со стороны леса в надежде загнать викингов в пламя. Отряд пока отражал все атаки, но тройной перевес врага в силе давал себя знать. Он не прошел еще и половины расстояния до реки, а потерял уже треть воинов. Не удалось отряду усилиться и за счет оборонявшихся у кромки леса товарищей. По мере того как расстояние между обоими отрядами сокращалось, атаки ал-арсиев и христиан-ополченцев на горстку викингов усиливались, а в промежутке между отрядами появились значительные массы конницы, задачей которой было не допустить соединения викингов.
      Когда отряд ярла Олафа поравнялся с горсткой викингов, в ней оставалось не больше ста человек. Воины ярла Олафа сомкнули ряды, из них в сторону леса выдался узкий клин копьеносцев, начавших прокладывать дорогу к уцелевшим товарищам. Но ливень стрел лучников-мусульман и атаки ал-арсиев вначале замедлили их движение, затем вынудили вовсе остановиться. Понимая, что это их последняя возможность примкнуть к товарищам, горстка викингов у леса предприняла отчаянную попытку самой пробиться к остановленному клину, но разделявшие их полторы-две сотни шагов оказались непреодолимыми. Стоило викингам отойти от прикрывавшего их со спины леса, как там тотчас появились христиане-ополченцы, и викинги оказались полностью окруженными. Образующие клин копьеносцы, видя их бедственное положение, рванулись им навстречу, но столкнулись со столь плотной конной массой, что попросту увязли в ней. А через несколько минут после этого группа викингов, с которой они хотели соединиться, была смята и вырублена до последнего человека.
      Вобрав в себя копьеносцев из ударного клина, отряд ярла Олафа продолжил движение к реке. На этот раз противник не особенно им препятствовал. Основная часть христиан-ополченцев и лучников-мусульман выдвинулась к берегу и стала засыпать горящими стрелами ладьи и драккары, приготовившиеся принять на борт товарищей. На многих судах вспыхнули пожары, и находившиеся в них русы и викинги были вынуждены их тушить, превратившись в хорошие мишени для вражеских лучников. Одновременно гасить пламя и отстреливаться русы и викинги не могли, поскольку на суденышках их были считанные единицы. Ведь их задачей было только стеречь находившееся в суденышках добро и подогнать их к месту, где ладью или драккар надлежало вытащить из воды и поставить на катки. Поэтому, спасаясь от стрел, мешавших тушить разгоравшиеся пожары, суденышки одно за другим отходили от берега на безопасное расстояние. Три или четыре, не желавшие бросать в беде приближавшихся к реке товарищей, вскоре запылали яркими кострами. Когда отряд ярла Олафа оказался у широкой песчаной косы, протянувшейся между урезом воды и степью, ближайшие от него ладьи виднелись в сотне шагов от берега.
      У начала косы отряд остановился. Да и куда было двигаться, если с трех сторон находился противник, а с четвертой лежала река, к которой они напрасно стремились в поисках спасения? Ал-арсии попытались было зайти от реки в спину викингам, но рыхлый песок затруднял передвижение, тем более лошадей с облаченными в тяжелые доспехи всадниками, и они от этой затеи вынуждены были отказаться. К тому же разыгравшийся ветер гнал на берег высокие волны, которые докатывались до середины косы. И ал-арсии решили проделать то, что однажды уже принесло им успех: выстроились в длинную колонну и нанесли удар по середине боевого порядка русов и викингов. Первый натиск был отбит, и тогда в дело вступили лучники-мусульмане. Пока ал-арсии готовились для повторного удара, они засыпали стрелами середину строя противника. Когда же ал-арсии нанесли новый удар, лучники прекратили обстрел передних шеренг и сосредоточили стрельбу на стоявших за ними. Чтобы атакованный центр не получил поддержки также от соседей справа и слева, христиане-ополченцы завязали бой по всей длине вражеского строя. Сосредоточенная стрельба лучников, таранный удар колонны ал-арсиев, повсеместные атаки христиан-ополченцев, не позволившие обороняющимся наращивать силы в месте главного удара, дали возможность ал-арсиям достичь успеха – они прорубили середину русско-варяжского отряда насквозь и остановились, лишь уткнувшись в косу.
      Викинги и русы в свою очередь попытались с двух сторон нанести удары по разрезавшей их строй колонне, но их опередили христиане-ополченцы. Выстроившись в собственную колонну, они атаковали примыкавшую к горящим ладьям часть вражеского отряда, желая повторить успех ал-арсиев. Это им удалось лишь после того, как лучники-мусульмане сосредоточили стрельбу на атакованном христианами-ополченцами участке вражеского строя, не позволяя викингам и русам восстанавливать потери в этом Mecтe. Достигнув косы, христиане-ополченцы повернули в сторону колонны ал-арсиев, разрезавшей русско-варяжский строй надвое, и соединились с ней. В результате центральная часть раздробленного на три участка варяжско-русского боевого порядка оказалась окруженной со всех сторон. Сильный удар ал-арсиев в лоб при одновременном нажиме ударных колонн христиан-ополченцев и ал-арсиев с боков и от реки – и с центральной частью варяжско-русского строя было покончено. Теперь викинги и I русы не смели даже мечтать о соединении своих двух разобщенных отрядиков, что позволяло уничтожить их поодиночке. Это поняли и викинги с русами на берегу, и их товарищи на ладьях и драккарах. Десятка два суденышек, не обращая внимания на встретившие их стрелы, решительно устремились к суше. Сильный ветер, несший поднятую с косы песчаную пыль, слепил глаза лучникам-мусульманам, сносил в сторону их стрелы, отчего их стрельба не имела того результата, что прежде. Высокие волны, бившие в борта суденышек, и густая водяная пелена вокруг них почти сводили на нет действие горящих стрел, позволяя бороться с редкими очагами возгорания двум-трем воинам, а остальным вести стрельбу по врагам, прорвавшимся к косе с целью замкнуть кольцо окружения вокруг уцелевших викингов и русов со стороны реки. Через несколько минут все плывшие на помощь отряду ярла Олафа ладьи и драккары были у песчаной косы.
      До предела загруженные добычей, суденышки низко сидели в воде, отчего не могли подойти к берегу вплотную и были вынуждены бросить якоря в тридцати-сорока шагах от него. Находившиеся в них дружинники, не обращая внимания на горящие стрелы, вооружились луками и самострелами, чтобы оказать посильную помощь товарищам на суше. Увидев за спиной ладьи и драккары, оба отряда викингов и русов, сдерживая напор противника, начали отступать к реке. Но хазары не собирались выпускать добычу из своих рук.; Хотя ноги лошадей глубоко вязли в песке и атаковать на них стало невозможно, ал-арсии и христиане-ополченцы неотступно преследовали врага шагом, ведя стрельбу с седел и бросая копья. Но особенно убийственной была стрельба лучников-мусульман, выстроившихся на границе косы со степью и обрушивших на отступавших ливень стрел с расстояния в сотню шагов.
      Однако основная причина, отчего хазары не ввязывались в рукопашный бой, а предпочитали провожать отступавших (стрелами, заключалась вовсе не в песке под ногами, на котором невозможно было использовать конницу. Хазары отлично понимали, что врагам мало пробиться к берегу, главное – попасть на борт ладей и драккаров. Сделать же это на не приспособленном для погрузки людей на суда участке берега при высокой волне и сильном ветре было крайне сложно даже в обычных условиях, а в обстановке боя и под непрерывным обстрелом подобная задача становилась почти невозможной. Так зачем нести потери, если можно добиться своей цели, взяв в союзники непогоду и загнав врага стрелами в бушующие волны?
      Когда накатывающие на косу волны стали лизать сапоги викингов и русов, они остановились. Ладьи и драккары были рядом, но, чтобы попасть к ним, нужно было преодолеть не такую уж широкую полоску воды. Опытные мореходы, викинги и русы понимали, что, если суденышки не смогли подойти вплотную к берегу, значит, здесь неглубоко. Но как справиться с высоченными волнами в тяжелом воинском облачении да еще под ожесточенным обстрелом противника? Однако другого способа спастись, как попытаться, несмотря на все трудности, достичь суденышек, не имелось. Вступая в поединок со стихией, отступавшие могли питать хоть какую-то надежду на спасение, оставаясь же на берегу под стрелами – не имели никакой.
      Вот, забросив за спину щит и втянув в плечи голову, в волны шагнул первый викинг. Он успел сделать всего пару шагов, как сразу несколько стрел воткнулись в его щит, а две или три вошли в незащищенный левый бок. Викинг рухнул в воду, но вслед за ним в реку вошли уже несколько его товарищей. Глубина у берега действительно была невелика – по грудь среднего роста воину, но волны накрывали идущих с головой, сбивали с ног и волокли обратно к суше. Одновременно они защищали от вражеских стрел, и это позволило двум викингам добраться до места, где вода была им уже по шею. Но зато ближайшая к ним ладья находилась всего в полутора десятках шагов! Воздев над головой руки, викинги принялись призывно махать находившимся в суденышке товарищам, и те не замедлили прийти им на помощь.
      На каждой ладье и драккаре обязательно имелся небольшой челнок, на котором обычно производилась разведка подходов к чужим берегам или обследование устьев неизвестных рек. Трое дружинников спрыгнули из ладьи в привязанный к корме челн, освободили его и быстро заработали веслами, направляя его к викингам. Один из гребцов, получив в горло стрелу, повалился на дно челнока, но двое уцелевших доплыли до викингов и стали помогать им взобраться в челн. Тотчас вода вокруг челна вспенилась от стрел, а добрый их десяток впился в гребцов и наполовину показавшиеся из воды тела викингов. Один из гребцов упал в воду, другой рухнул грудью на скамью, оба викинга, разжав вцепившиеся в борт челнока пальцы, пошли на дно. Предоставленный волнам и ветру челнок понесло к берегу, и к нему, обгоняя друг друга, бросилась толпа викингов. Половина была перебита стрелами на косе и в воде, но оставшиеся смогли добраться до челнока и полезли в него через оба борта.
      Однако их было слишком много для легкого, хрупкого челнока, к тому же каждый заботился только о себе и стремился любой ценой очутиться в челноке раньше других, не думая о его устойчивости. Немудрено, что переполненный челнок потерял равновесие, резко наклонился на один борт и, накрытый волной, стал тонуть.
      Но от других ладей и драккаров плыли к берегу новые челны, а навстречу им бросались в воду целые шеренги викингов и русов. Отряд, сражавшийся подле догоравших ладей, распался полностью, схожее положение было и в отряде, предводительствуемом ярлом Олафом. Сам ярл с сотней-полутора викингов, образовав небольшой квадрат вокруг стяга с ликом Христа, стояли на прежнем месте и отбивались от противника. Видимо, это были те, кто понимал тщетность надежды на спасение в утлых челнах и предпочел погибнуть в бою лицом к лицу с врагом, чем получить стрелу в спину или захлебнуться в волнах возле перевернувшегося челнока.
      Приблизившиеся к берегу полтора десятка челнов были облеплены со всех сторон викингами и русами. Сбиваемые с ног волнами, мешающие один другому щитами на спинах, они лезли в танцующие на волнах челны с не меньшей одержимостью, чем прежде сражались с хазарами. Набитые людьми до отказа челны переворачивались, однако десятки сильных рук вновь ставили их в нужное положение, и все начиналось сначала. Попытки сотников придать хоть какой-то порядок посадке в челны успеха не имели. Когда два челна, осевшие под тяжестью набившихся в них людей до края бортов, все-таки направились к ладьям, один из них разломился пополам на гребне высокой волны, второй был засыпан стрелами от носа до кормы. Когда он пристал к борту ближайшей ладьи, оказалось, что в нем осталось в живых всего трое викингов. Однако они не надолго пережили погибших – едва они поднялись в полный рост, чтобы взобраться на борт ладьи, стрелы пронзили и их.
      Подобная участь ждала и другие отправившиеся к ладьям и драккарам челны: часть погибла в волнах, часть приплыла к судам с грузом мертвецов, а редкие уцелевшие счастливчики гибли под стрелами при попытке перебраться из челна в ладью или драккар. Не надеясь на челны, многие дружинники решили добираться к суденышкам вплавь, однако и их настигали стрелы.
      Это был уже не бой, а истребление остатков недавно грозного, а теперь беспомощного противника. Кроме нескольких сотен христиан-ополченцев, сражавшихся с не покинувшими суши викингами ярла Олафа, все остальные хазары превратились в стрелков из лука. На косе уже не было ни одного живого беглеца, вокруг двух-трех еще находившихся на плаву челноков сгрудились около полусотни викингов и русов, примерно столько же по грудь в воде брели к ладьям и драккарам, с десяток подплывали к суденышкам. Это было все, что осталось от нескольких тысяч викингов и русов, отсеченных в начале сражения от своего войска таранным ударом колонны ал-арсиев и оказавшихся позже в отряде ярла Олафа во время общего отступления русов и викингов к реке. С той частью, что находилась в воде и около суденышек, было покончено в течение нескольких ближайших минут, и только два-три вертящихся на волнах челнока да неровный ряд мертвых тел, выброшенных рекой на песок, напоминали о разыгравшихся здесь только что событиях.
      Завершался разгром и возглавляемой ярлом Олафом группы викингов, оставшихся на берегу. Хозрой иронически скривил губы, увидев, что на викингов, стоящих под стягом с ликом Христа, остервенело нападали христиане-ополченцы, за спинами которых трепетало на ветру полотнище с таким же изображением. Глупые викинги-христиане! Наверное, вы думали, что два дня христиане-ополченцы не нападали на вас потому, что они и вы братья по вере? Увы! Разрушив на корню торговлю на Хвалынском море и лишив купцов-христиан огромных барышей, вы стали для них так же ненавистны, как ваши соплеменники-язычники и русы. И если до сегодняшнего дня христиане-ополченцы не атаковали вас, христиан, то лишь оттого, что приучали вас к своему бездействию и внушали мысль о питаемом якобы миролюбии к братьям по вере, чтобы в нужный момент нанести внезапный удар. Так и произошло, и сейчас вы рассчитываетесь за свою беспечность. Нет, уже расплатились! Стяг, вокруг которого оставался с десяток викингов во главе с ярлом Олафом, рухнул на землю вместе с его последним защитником. Хозрой довольно засмеялся – часть русов и викингов сполна заплатила за причиненное несколько месяцев назад Хазарии унижение!
      Однако русы и викинги, которыми предводительствовали великий князь Игорь и главный воевода Асмус, успели достигнуть берега прежде, чем догорели суда, прикрывавшие их тыл от нападения хазар. И еще раньше там оказались дружинники из нескольких задних шеренг, которые быстро, но без суеты и неразберихи были переправлены в челнах на подошедшие к суше ладьи и драккары. Став на якоря, суденышки растянулись в линию вдоль участка берега, к которому отступали русы и викинги, и над их бортами виднелись теперь ряды изготовившихся к стрельбе лучников, поджидавших преследующих русско-варяжский отряд хазар. Лучники, располагавшиеся до этого позади копьеносцев, отошли к лесу и расположились между деревьями и кустами в том месте, где лес встречался с песчаной косой и заканчивался.
      Достигнув косы, русы и викинги не остановились, а продолжали отступать дальше до тех пор, покуда задние шеренги не оказались по грудь в воде. Как догадался Хозрой, это было сделано для того, чтобы между отступавшими и преследователями появилось пространство, на котором были невозможны активные действия конницы. Действительно, когда довольно многочисленная группа мусульман-добровольцев, возбужденная видом вплотную прижатых к реке врагов, вздумала атаковать их на косе, лошади тут же стали проваливаться ногами в песок и вязнуть в нем, превратив седоков в неподвижные цели для вражеских лучников. Больше попыток напасть на русов и викингов не последовало, и хазары занялись единственно возможным в их положении делом – принялись обстреливать противника из луков.
      Между тем русы и викинги, имея между собой и противником спасительную полосу песка, прикрываемые стрельбой своих лучников, продолжали отступление. Но теперь не назад, в реку, а вдоль нее, перемещаясь с поляны, где брал начало волок к Саркел-реке, на участок берега между лесом и рекой. Покинув прежнее место стоянки близ начала волока и подплыв как можно ближе к суше, там стояли на якорях ладьи и драккары, а у самого уреза воды поджидали отступавших челноки. Смещаясь к лесу, русы и викинги уступали освобождавшееся пространство между собой и догоравшей цепочкой суденышек противнику, позволяя ему сейчас нападать на себя уже с двух сторон. Но хазары не могли атаковать с нового направления – им мешали песчаная коса, на которой не смогла бы действовать конница, и стрельба лучников с ладей и драккаров, вдоль строя которых хазарам пришлось бы двигаться. Поэтому им не оставалось ничего другого, как только продолжать обстреливать удалявшиеся от них по косе к лесу шеренги врагов.
      Не желая искушать судьбу, русы и викинги втягивались в проход между лесом и рекой со всей возможной скоростью. Между косой и судами без устали сновали челноки. По мере того как русы и викинги покидали косу, снимались с якорей ладьи и драккары с лучниками. Вначале они уплотняли строй собратьев, занимая место в промежутках между ними, затем, когда в проход вошли последние ряды отступавших, они образовали напротив прохода вторую линию суденышек. Когда же прилегающий к поляне с волоком участок косы оказался полностью пустым, из леса к ладьям и драккарам на посадку стали отходить лучники. Понимая, что русы и викинги для них теперь недосягаемы, хазары повернули коней и поскакали обратно на поле недавнего боя. Они выиграли трехдневное жестокое сражение, и сейчас можно было приступить к сбору и дележу добычи. Однако два ряда ладей и драккаров с застывшими вдоль бортов лучниками продолжали стеречь проход, ведший к кончавшим погрузку остаткам русско-варяжского войска.
      Хозрой взглянул на выкатившееся из-за горизонта солнце, начал торопливо спускаться с берегового откоса. Все, что было необходимо, он увидел, теперь следовало подготовиться к встрече незваных гостей, которые вскоре к нему наверняка пожалуют.
      – К русам,– бросил он, поднимаясь на борт своей лодки.
      Палатка и все находившиеся на берегу вещи были заблаговременно перенесены в лодку, и она, ныряя среди волн, направилась к скоплению ладей и драккаров у леса. Хозрой велел пристать к берегу в стороне от русско-варяжской флотилии и встал на якорь. Однако долго пребывать в одиночестве лодке не пришлось – вскоре к ней подплыла ладья, и в лодку спрыгнул воевода Бразд с двумя воинами. Все трое были в копоти, доспехи хранили следы недавнего боя, голова одного из спутников воеводы была перевязана окровавленной тряпицей.
      – О достославный воевода, я рад поздравить тебя и твоих воинов с блистательнй победой,– заискивающе улыбаясь, начал Хозрой, подбегая к Бразду.– Вам удалось отбить все атаки вероломных…
      – Хватит пустых слов,– остановил его Бразд.– Ты говоришь не то, что думаешь, а потому лучше приготовься отвечать на мои вопросы. Готов?
      – Да, воевода. Я расскажу все, что видел, слышал и знаю.
      – Где твой друг купец Исаак? Еще вчера вечером его палатка стояла рядом с твоей, а сейчас я вижу тебя одного. Неужто с ним или его лодкой приключилась беда? Уж не утонул ли он?
      – Нет, доблестный воевода. Исаак жив-здоров, и его лодка цела. Просто он рано утром отправился в Итиль-кел вдогонку за купцами, отплывшими туда раньше.
      – Почему он решил это сделать? Вначале остался с тобой, затем бросил одного. Разве так поступают истинные друзья?
      – Не знаю, сам удивляюсь его поступку. Тем более что это он уговорил меня здесь остаться до конца сражения.
      – Зачем?
      – Как это сказать…– замялся Хозрой, пряча глаза.– Он считал, что вы после своей победы… а мы оба верили в нее, что и случилось… будете вынуждены расстаться с частью обременяющей вас добычи. Тогда мы смогли бы…
      – Не продолжай, мне все понятно,– оборвал Хозроя Бразд.– Купец всегда остается купцом, даже когда рядом льется кровь и владычествует смерть – Морана. Но если |Исаак собирался выгодно приобрести товар, что заставило 1его отказаться от этого? Подобные поступки не красят настоящего купца.
      – Он не объяснил мне ничего. Больше того, уплыл, не предупредив меня, не передав ничего сторожившему мою панатку рабу. Может, у него были какие-то срочные серьезные причины?
      – Я тоже думаю, что у него имелись эти причины,– недобро усмехнулся Бразд.– Кстати, я слышал, что Исаак ждал вчера вечером в гости ярла Эрика и собирался угостить его грибами. Ты ничего не знаешь об этом?
      – Тоже слышал. Даже видел повара Исаака и двух его рабов, отправившихся в лес за грибами.
      – Твои рабы с ними не ходили?
      – Зачем? У меня их слишком мало, чтобы я мог позволить им гулять по лесу. К тому же я не люблю грибов.
      – Я хотел бы взглянуть на всех твоих людей. Вели им всем немедля явиться сюда.
      – Хорошо, достославный воевода. Меня ты уже видишь, а рабы будут перед тобой через минуту.
      Когда все рабы выстроились в ряд у борта лодки и мимо их шеренги медленно двинулся дружинник с перевязанной головой, Хозрой затаил дыхание. Он сразу догадался, зачем; Бразду потребовались его люди и почему прибывший с ним дружинник так внимательно всматривается в лицо каждого из них. По-видимому, это был один из тех русов, что встречали мнимых грибников, и с его помощью Бразд хотел удостовериться, действительно ли то были рабы Исаака, а не Хозроя. Но Хозрой такую проверку предвидел, и сейчас все рабы стояли в цветных шальварах и режущих глаза своей пестротой халатах, с широкими улыбками на лицах, являя собой полную противоположность тем хмурым личностям в одинаковом сером одеянии, которые вчера бродили по лесу. Вполне естественно, что дружинник, завершив осмотр, отрицательно качнул головой и молча возвратился к воеводе.
      – Мы слишком много говорили об Исааке, хотя я приплыл совсем по другому делу,– сказал Бразд.– Нам удалось вынести с поля сражения всех своих раненых и часть убитых, однако много погибших осталось в руках хазар. Прежде всего я имею в виду воинов, отступавших с ярлом Олафом и сложивших головы с ним. Зато у нас несколько десятков пленных, среди коих три сотника и даже один тысяцкий ал-арсиев. Великий князь Игорь велит тебе отправиться к соплеменникам и передать, что мы готовы обменять их пленников на своих убитых. Ежели они не согласятся и души наших павших воинов не вознесутся на Небо в пламени погребального огня, нам придется смыть сей позор кровью пленников.
      В награду за ведение переговоров ты получишь щедрый дар, который будет удвоен, если ты уговоришь хазар на предложенный великим князем обмен.
      – Воля великого князя Игоря для меня закон,– торжественно, с дрожью в голосе произнес Хозрой.– Я отправляюсь к хазарам сейчас же и приложу все силы, чтобы оправдать доверие великого князя.
      – Чем быстрее справишься с делом, тем скорее получишь награду и поплывешь домой. Сразу после погребального костра мы продолжим путь, но теперь уже без попутчиков.
      – Великая княгиня, как и все твои подданные, я искренне скорблю о постигшей воинство твоего мужа неудаче,– соболезнующим тоном сказал Григорий, едва Ольга обменялась с ним приветствием.– Но, судя по твоему виду и голосу, ты не нуждаешься в чьей бы то ни было скорби, в том числе и моей. Не так ли?
      – Так,– отрезала Ольга.– Если я позволю себе скорбеть сегодня о судьбе мужа и его войска, как знать, не прибавится ли завтра к этой скорби и скорбь обо мне? Хотя, может быть, обо мне и скорбеть будет некому,– криво усмехнулась она.– Дабы сего не случилось, я должна не предаваться скорби, а действовать, а для этого мне нужен твой совет. Совет друга и единомышленника, коих у меня ничтожно мало.
      – О чем хочешь советоваться со мной?
      – Сегодня о поражении русского войска на Итиль-реке узнал Киев, завтра-послезавтра это станет известно Свенель-ду. Что мне лучше предпринять: ждать его нападения или нанести удар первой, покуда он не успел собрать вокруг себя других врагов и недоброжелателей?
      – Тебе не следует делать ни того, ни другого,– прозвучал ответ.– Начав борьбу со Свенельдом первой, ты станешь в глазах русичей зачинщицей междоусобицы, чем оттолкнешь от себя возможных союзников и вызовешь сочувствие к Свенельду. А от сочувствия до любви один шаг. Нет, пусть зачинщиком внутренней свары станет Свенельд, тогда сочувствие народа будет на твоей стороне, а поведение Свенельда вызовет праведный гнев: когда твой муж и его воины льют кровь и умирают на чужбине, воевода-предатель, к тому же пришлый варяг, покусился на стол великих князей киевских. Тогда тот, кто недолюбливал тебя как великую княгиню или завидовал как женщине, станет твоим союзником. Согласна со мной?
      – Пожалуй, ты прав,– после некоторого раздумья сказала Ольга.– Но очень часто одерживает верх тот, кто наносит первый удар. И терпит поражение тот, кто, заботясь о сочувствии народа, не использует в полной мере своих преимуществ, в том числе право силой пресечь возможный мятеж. Сказанному мной есть много примеров в твоих священных книгах.
      – Поэтому я и не советую тебе ни самой нападать на Свенельда, ни ждать его удара. Ты должна победить воеводу без боя, внушив ему мысль, что его выступление против тебя обречено на неуспех и ему ради собственного блага лучше не затевать борьбы за великокняжескую власть. Ты должна победить врага умом, а не силой. Разве нет тому примеров в прочитанных тобой книгах?
      – Есть,– согласилась Ольга.– Но то, о чем я читала в книгах и слышала от тебя, происходило в других странах, с чужими народами и племенами, в иных, нежели мои, условиях. Что может сделать любой, даже самый изощренный ум, когда через два-три дня Свенельд двинет на Киев тысячи своих воинов, а в самом граде затаились мои враги?
      – Подобный ум может сделать так, что Свенельду попросту некого будет вести на Киев. О власти великого князя Руси мечтает он, а не его воины. Да, у воеводы есть друзья, побратимы, верные гирдманы, которые тоже многое приобретут, стань Свенельд великим князем. Но что изменится в жизни и положении простых дружинников, зовись их великий князь вместо Игоря Свенельдом? А ведь именно им лить кровь в борьбе с тобой. Поэтому каждый из них, прежде чем преступить клятву, принесенную на верность Руси и ее великому князю Игорю, крепко призадумается, во имя чего Свенельд зовет его в поход на Киев. И не все, далеко не все пожелают стать клятвопреступниками и обнажить меч супротив приютившей их Руси и своих вчерашних братьев по оружию, вставших на защиту законной великой княгини. Ведь в дружине Свенельда сегодня совсем не те викинги, что некогда явились с князем Олегом, для теперешних киевских викингов Русь уже не чужая страна, а вторая родина.
      – Знаю и понимаю все это. Даже не раз думала, как можно было бы лишить Свенельда части его воинов, оставив с ним лишь ближайших приспешников. Следовало бы расколоть его дружину на полурусов-полуварягов, чьи отцы взяли в жены славянок, на викингов, прижившихся на Руси и не помышляющих об уходе из нее, и тех пришлых любителей громкой славы и богатой добычи, коим все равно, с кем и за что сражаться. И если последние легко польстились бы на Щедрые посулы Свенельда, то первые не преминули бы задать себе вопросы. Зачем нужна Руси междоусобица и для чего идти с оружием брат на брата, ежели после поражения князя Игоря на Итиль-реке на ослабевшую Русь в любой миг могут нагрянуть недруги? Но, чтобы расколоть дружину Свенельда, внести сумятицу в головы его воинов, надобно оказаться среди них, говорить по душам с гирдманами, а они слушать будут не каждого. Где взять мне верных людей, которые могли бы заставить воинов Свенельда слушать себя и верить их словам, чей ум и влияние на викингов смогли бы удержать часть ладейной дружины от поддержки мятежного воеводы? У меня нет таких людей, а если бы и были, Све-нельд никогда не допустил бы их к своим воинам. Разве позволил бы он пребывать рядом с собой и вести беседы с гирдманами, например, воеводе Ярополку или сотнику Рогдаю, в верности коих себе я нисколько не сомневаюсь?
      – Ни Ярополку с Рогдаем, ни другим твоим доверенным людям Свенельд не позволит появиться в ладейной дружине, поскольку их присутствие опасно для его планов. Но почувствует ли он угрозу, если к его викингам приплывем я и верховный жрец Перуна? Среди викингов немало христиан, еще больше внуков Перуна, и даже почитатели старых свионских богов признают над собой власть верховного жреца Перуна. Я – твой единомышленник, верховный жрец в последнее время благоволит к тебе и вряд ли желает видеть владыкой Руси викинга, сына чужих богов. Свенельд не может запретить мне беседовать с паствой, тем паче он не посмеет препятствовать встречам верховного жреца с язычниками. И тогда посмотрим, сколько воинов послушают его, раздувающего на Руси пожар вражды и братоубийственной смуты, и сколько нас, зовущих к сплочению и защите родной земли в тяжкую годину. Даже если нам удастся оторвать от Свенельда половину викингов, он перестанет быть для тебя опасным.
      – Ошибаешься. Потеряв одних воинов, он может приобрести других. Тех же викингов, приплывших из Варяжского моря, или древлян, давних недругов Киева. Зато я буду вынуждена уже в ближайшие дни лишиться конницы воеводы Ярополка, своей главной опоры. Отбитый от волока на Сар-кел-реку, князь Игорь изберет для возвращения на Русь иную дорогу, однако вряд ли степняки не припомнят ему былых обид и не пожелают отомстить за них. Чтобы облегчить его положение, надобно срочно отправить конницу Ярополка к Саркел-реке, откуда она сможет без промедления отправиться на соединение с великим князем, едва узнает, где пролегает путь его войска. Как бы ни складывались мои отношения со Свенельдом, я вышлю конницу Ярополка навстречу Игорю, исполнив свой долг великой княгини перед Русью и долг жены перед мужем. Поэтому я вынуждена окончательно покончить со Свенельдом до того, как лишусь конницы Ярополка. Я не могу позволить держать себя в постоянном страхе. У меня нет времени заниматься обороной Киева от мятежного воеводы, когда через слабо защищенные рубежи на Русь могут хлынуть орды хазар, печенегов и прочих недругов!
      – В таком случае со Свенельдом действительно нужно покончить в кратчайший срок,– задумчиво проговорил Григорий и оживился.– Кажется, я знаю, как это сделать. Я и верховный жрец отплывем к Свенельду завтра же, а сутками позже пусть к нему отправится твоим гонцом сотник Рогдай. Извести через него Свенельда, что конница с воеводой Ярополком выступает для соединения с великокняжеским войском, а потому Свенельду, как главному воеводе, следует немедля прибыть с половиной своей дружины для защиты Киева. Если он откажется выполнять сей приказ, сотник Рогдай от твоего имени объявит его изменником, а мы с верховным жрецом позаботимся, чтобы твоих сторонников среди викингов оказалось не меньше, чем Свенельдовых. Покуда викинги будут грызться между собой, ты сможешь нанести удар по их не готовой к отпору дружине. Если же Свенельд согласится возвратиться с половиной дружины в Киев, он будет в твоих руках, ибо городское ополчение сегодня намного превосходит викингов по силам. В том и другом случае ты непременно избавишь себя в самое короткое время от угрозы междоусобицы.
      – Пожалуй, так и придется поступить,– согласилась Ольга.– Только мое повеление плыть с половиной дружины в Киев Свенельду передаст не Рогдай, а один из тысяцких воеводы Ярополка. Рогдай тоже отправится с вами, но не к Свенельду, а дальше, в стольный град древлян Искоростень. Скажи, отчего мы вздумали зачислить древлян в союзники Свенельда? Лишь оттого, что они не желают признавать главенства над ними полян? Но ежели полян древляне не любят, то викингов люто ненавидят, поскольку именно те из года в год ходят к ним на полюдье за данью, мечом и огнем подавляют их восстания. Думаю, что князь Олег поступал весьма благоразумно, верша все неблаговидные дела в древлянской земле руками викингов, жадностью и жестокостью коих можно было при случае оправдать и невинно пролитую кровь, и повальные грабежи. Такой случай наступил. Пусть Рогдай посильнее разбередит в душе древлянского князя Мала старые обиды на викингов, припомнит все причиненные Свенельдом несправедливости. А заодно призовет князя к братству и единению всех славян, будь они полянами или древлянами, тем паче что сейчас киевские и древлянские дружинники в общем строю сражаются и умирают на чужбине. Не знаю, удастся ли Рогдаю привлечь древлян на мою сторону, но уж от поддержки Свенельда он их наверняка удержит.
      – Неплохая мысль,– поддержал Ольгу Григорий.– Что делать – мы знаем, теперь надобно обсудить, как добиться своего быстрей и лучше…
      Возвратившись от великой княгини к заходу солнца, Григорий преобразился. Не скромный христианский священник мерил сейчас шагами свою тесную келью, а бывший центурион гвардейской схолы(Схола -отряд отборных солдат (чаще всего гвардии) (визант.).) императоров Нового Рима. Тот, кто по приказу самого патриарха сменил меч на крест, золоченые доспехи – на грубую сутану и явился через Болгарию сюда, в далекий край язычников, откуда уже не раз надвигалась на империю страшная угроза. Именно отсюда впервые приплыли под стены града святого Константина непобедимые дружины князей Аскольда и Дира, и лишь чудо и золото спасли тогда столицу. С этих берегов пришли могучие полки князя Олега, вырвавшего силой у империи для языческой Руси то, о чем не смели даже мечтать христианские монархи. Ради того, чтобы подобные нашествия с севера никогда больше не повторялись, живет ныне в Киеве бывший центурион. Не гордый и сильный сосед нужен империи на севере, а слабый и покорный вассал, всецело послушный ее воле. То, чего прежде не добились императоры и мечи, теперь должны сделать Христос и крест. Главное – отнять у русичей душу, после чего с ними легко можно делать все, что хочешь.
      Императоры и патриархи Восточно-Римской империи пользовались услугами тысяч секретных осведомителей и агентов как в самой империи, так и за ее пределами в Европе, Азии, Африке – везде, куда только могли дотянуться их длинные корыстолюбивые руки. Уже при императоре Константине Первом лишь в столице насчитывалось десять тысяч тайных соглядатаев. Агенты, действовавшие за пределами империи, в большинстве своем были умны и решительны, преданы порученному им делу. Отдаленность и медлительность связи с начальством выработали в них широкий кругозор, инициативу, смелость принятия собственных важных решений. Всеми этими качествами в полной мере обладал бывший византийский центурион, а ныне близкий друг и единомышленник великой княгини русичей.
      Правильно ли он поступил, предложив услуги Ольге в ее борьбе за сохранение власти своего мужа? Может, для Нового Рима было бы выгодней, чтобы великим князем Руси стал воевода Свенельд? Григорий много думал об этом и после длительных и обстоятельных бесед с Ольгой окончательно пришел к заключению, что именно она может в наибольшей мере устроить Византию в роли правительницы Руси. Не важно, будет ли при этом она править сама или прикрываться именем мужа, великого князя Игоря. Умная, властная, честолюбивая, она вряд ли станет довольствоваться положением хозяйки богатой, сильной, но находящейся на задворках европейской жизни державы. Это великим князьям, проводившим жизнь в бесконечных боевых походах, бесчисленных сражениях, вполне достаточно для счастья славы непобедимых полководцев, грубой лести полудиких подданных, уважения сподвижников-воевод, хвалебных речей и песен гусляров на великокняжеских застольях и пирах.
      Однако все это чуждо и неприемлемо для просвещенной, много читающей, знакомой с греческой и римской культурой Ольги, имеющей представление о пышной, увлекательной для знатных женщин жизни императорских и королевских дворов Византии и Западной Европы. Разве может устоять молодая, красивая Ольга перед соблазном видеть подобную жизнь подле себя, быть ее центральной фигурой? А ближайшая дверь в эту жизнь – Византия. Придворная жизнь в ней не только намного заманчивей и романтичней, чем в окружении франкских королей или германских императоров, таких же полуварваров, как и муж Ольги, но сама Византия ближе к Руси по расстоянию, путь к ней по воде легче и безопасней, нежели по болотным хлябям или лесным чащобам к западным соседям Руси. Но чтобы тесно дружить с христианской Византией, соприкасаться с ее дворцовой жизнью, иметь доступ к ее науке и культуре, нужно самой быть христианской державой! Желая быть на равных с Византией и походить на ее царствующее семейство, русская великая княгиня будет вынуждена сама стать христианкой, а со временем обратить в новую веру и своих подданных-язычников! Вот почему Византии выгодна на Руси женщина-правительница.
      Но совсем другое дело, если великим князем станет викинг Свенельд. Воитель до мозга костей, могущий в жизни только воевать и грабить, способный удержаться у власти лишь на мечах дружины, он будет вынужден постоянно исполнять желания своих воевод и ярлов, а они предельно просты – новые боевые походы за богатой добычей. А самое близкое и лакомое место для удовлетворения подобных вожделений – Византия, тем более что дорога туда хорошо известна, а наличие богатств не вызывает сомнений. Неразрывно связанный с языческой дружиной, чуждый культуре и искусству, видящий в христианской Византии злейшего врага, Свенельд станет такой же угрозой Новому Риму, как прежде князья Аскольд и Дир, Олег, сегодняшний Игорь, который с таким же успехом мог двинуться в поход на Византию, как на Хвалынское море.
      Поэтому он поступил правильно, став союзником Ольги,– ни при одном великом князе-мужчине Византия не видела добра от Руси. Так отчего не проверить, что сможет привнести во взаимоотношения двух соседних держав власть великой княгини-женщины, правь она единолично согласно праву наследования либо управляй вместо недалекого, безвольного мужа? И кто знает, не станет ли со временем великая княгиня Руси в руках другого человека такой же игрушкой, как в ее руках муж Игорь?
      – Какой же ответ буртасов? – спросил Игорь у поднявшихся на борт его ладьи Асмуса и Бразда.
      – Тот, который мы ожидали,– нет! – ответил Асмус.– Поскольку мы пролили кровь их братьев по вере на Хвалынском море и на берегу Итиль-реки, они считают нас врагами и не позволят ступить на свою землю. Если же мы попытаемся сделать это вопреки их запрету, они нападут на нас и уничтожат.
      – Уверен, что буртасскую орду привело сюда не стремление отомстить за единоверцев, а желание отбить нашу добычу. Может, стоило бы предложить им не треть ее, как мы решили, а половину?
      – Предлагали,– сказал Бразд.– Но всякий разговор о плате за наш проход к Саркел-реке буртасы переводили на пролитую их единоверцами кровь на Каспии и Итиле. И заявляли, что их бог Аллах не позволяет им вступать в какой-либо сговор с врагами его веры. Я понимаю буртасов и их Бога – зачем довольствоваться третью или половиной нашей добычи, коли есть возможность завладеть ею целиком? Ежели подобное стремление связывается с именем верховного Бога всех мусульман, дальнейшие переговоры бессмысленны.
      – Я тоже уверен, что решить наше дело с буртасами миром не удастся,– поддержал Бразда Асмус.– Не для того они собрали супротив нас почти двадцать тысяч всадников. А помимо самих буртасов в их войске еще не меньше пяти тысяч булгар.
      – Булгар? – удивился Игорь.– А им что надобно здесь?
      – То же, что прежде хазарам, а теперь буртасам,– ответил Асмус.– Тем более что булгарский каган тоже признал своими богами Мухаммеда и Аллаха и заставил многих своих соплеменников поклоняться им.
      – Я не удивлюсь, ежели вскоре против нас выступит вся Дикая степь,– произнес Бразд.– Многие степняки при набегах на Русь испробовали русского меча и мечтают об отмщении за это. А слухи о якобы несметных богатствах, имеющихся при нас, привлекут в ряды наших недругов даже самых трусливых из них. Выходить на берег и пробиваться к Саркел-реке следует как можно скорее, ибо каждый упущенный день множит число ворогов и приближает нас к осеннему серопогодью.
      – Понимаю и сам, что надобно покидать ладьи,– сказал Игорь.– Ведь не до скончания веку хорониться в них от степняков? Наступит зима, реку скует льдом, и нам, желаем того или нет, все равно придется сойтись с недругом в бою. Но сколько к тому часу будет его и сколько останется нас? Однако где выходить на берег, какой дорогой следовать к Саркел-реке? У нас восемь тысяч мечей, у ворога втрое больше. К тому же он на конях, а мы пешие, и на наших руках больше тысячи раненых и больных, не считая поклажи. Высадиться на берег в том месте, где к нему подступает степь? Тут же бой с буртасами, исход коего вряд ли будет в нашу пользу. Покинуть ладьи там, где лесные чащобы не дают доступа коннице к воде? Придется вначале продираться сквозь непролазный лес, а при выходе из него в степь все равно не миновать встречи с недругом. Получается, что куда ни кинь – всюду клин.
      – Надобно приставать к берегу там, где нас во время высадки не сможет атаковать конница,– заявил Асмус.– Высадиться одновременно всему войску невозможно, а потому степняки будут бить нас по частям. Даже отрази мы их натиск и обоснуйся на суше, как выносить из ладей раненых и разгружать поклажу под вражьими стрелами на том крохотном пятачке, который нам по силам удержать? Следует также помнить, что бой при высадке и оборона при разгрузке ладей уменьшит число боеспособных воинов и увеличит количество раненых. По силам ли будет нам после этого проделать путь до Саркел-реки при постоянных нападениях степняков? А ежели мы спокойно высадимся там, где конница не сможет нам помешать, то перед выходом из леса в степь позволим дружинникам отдохнуть и встретимся с ворогом всеми своими силами, свежими и в боевом порядке.
      – А что дальше? – спросил у Асмуса Бразд.– Допустим, высадились мы без помех из ладей, миновали лес и отбили натиск степняков при выходе из него. Но впереди у нас длиннейшая и труднейшая дорога к Саркел-реке. Как пройти ее с ранеными и оставшейся поклажей, отражая нападения буртасов, не зная от них покоя ни днем ни ночью? А как переправиться на другой берег Саркел-реки, не имея ладей и челноков и будучи скованными сотнями раненых? Конечно, можно сколотить плоты, но для сего надобен участок берега, где мы будем в безопасности от степняков. Но позволят ли они нам выйти к реке там, где мы захотим? Не думаю. Скорее всего, на подходе к Саркел-реке они преградят нам путь, окружат и навяжут решительное сражение. Ежели мы прорвем окружение, они станут нас преследовать до реки по пятам и там, прижав к воде, постараются уничтожить. Однако предположим, что нам удалось отбиться и переправиться на противоположный берег. Сколько нас останется? И что ждет? То же, что и прежде: бои уже с печенегами и черными клобуками, которым тоже есть что нам припомнить и за что рассчитаться. Сомневаюсь, чтобы кто-либо из нас возвратился на Русь, последуй мы совету главного воеводы,– закончил Бразд.
      – Что предлагаешь ты? – поинтересовался Игорь, зная, что Бразд никогда не отвергал чужих планов, не имея взамен собственных.
      – Выслушать сотника Микулу и казака Сарыча. Они поделились со мной своим планом, однако он таков, что принять его либо нет, могут решить только великий князь и главный воевода.
      – Где они?
      – В моей ладье. Я брал обоих на переговоры с буртасами и покуда не отпустил. Кликнуть их?
      – Да.
      Ладья Бразда, на которой он плавал на встречу с буртасами, стояла рядом, и воевода быстро возвратился с Мику-лой и Сарычем.
      – Не терпится сойти на сушу? – обратился к сотнику Игорь.– Мне тоже. Но не для того следуют за нами неотступно по берегу буртасы и булгары, чтобы позволить нам покинуть ладьи. Да и что толку, ежели нам удастся это сделать? Разве можно пробиться к Саркел-реке, имея против себя втрое сильнейшего врага? А если можно, то как? Ты об этом хотел говорить со мной? Если да, слушаю.
      – Великий князь, ты говоришь, что пробиться к Саркел-реке будет трудно. Это так. Но разве на Саркел-реке конец нашего пути? Нам нужно будет переправиться через него и снова мечом прокладывать дорогу домой, сражаясь уже не с буртасами и булгарами, а с иными степняками-ворогами. Не многим из нас будет суждено ступить ногой на родную землю, а может, и никому. И все-таки есть способ, как можно Возвратиться на Русь с наименьшими потерями.
      – Какой?
      – Во-первых, отправив весточку на Русь, запросить подмоги и указать, где она должна поджидать нас у Саркел-реки. Тогда нам придется пробиваться самим лишь к этому месту, а переправляться через реку и следовать дальше на Русь нам поможет конница воеводы Ярополка. Во-вторых, в борьбе с буртасами и булгарами надобно не только обороняться, но и нападать на них, поставив степняков в равные с нами условия. Во всем этом нам помогут он и его братья-казаки,– указал Микула на Сарыча.
      – Ты предлагаешь воспользоваться помощью степных разбойников? – спросил Игорь.– А почему бы и нет, ежели им хорошо заплатить? Они прекрасно знают окрестные места, дороги до Саркел-реки и за ней, поэтому им вполне по силам доставить весточку о нас русским порубежникам. Но чем они могут помочь нам в борьбе с буртасами и булгарами? Своими двумя-тремя сотнями мечей они мало чем облегчат наше положение.
      – Великий князь, дозволь на твой последний вопрос ответить мне,– вступил в разговор Сарыч.– Ты не веришь, что две-три сотни казачьих мечей могут быть тебе существенной подмогой? Напрасно, ибо все зависит от того, как их использовать. Ежели влить их в свое войско и заставить сражаться со степняками в чистом поле – да, цена им невелика. Но если казаки станут делать ночные набеги на вражий стан, будоражить его, не давая степнякам всю ночь ни сна, ни отдыха, я хотел бы посмотреть, какими они будут воинами днем. А если совершать ночью наскоки и на их табуны, распугивая и разгоняя их далеко по степи, то грош цена всаднику на голодном, сонном, едва волочащем от усталости ноги коне. А уж устраивать ночные набеги на вражьи становища, а тем паче на отпущенные в ночное табуны, мы, каза-ченьки, можем, как никто другой. Теперь подумай, великий князь, стоит ли тебе отказываться от нашей помощи?
      – Сарыч сказал тебе не все,– заговорил Бразд, едва умолк казак.– Да, две-три сотни казаков могут устраивать ночные переполохи в неприятельском стане и не давать заодно отдыха их лошадям. Но ежели усилить казаков тремя-четырьмя сотнями наших дружинников, тоже посаженными на лошадей, буртасам можно принести гораздо больше вреда. Шесть-семь сотен чужих воинов, затаившихся за твоей спиной и могущих каждый миг в любом месте нанести неожиданный удар – это страшная угроза, особливо ночью. Поэтому я не отказался бы от казачьей помощи, а постарался бы употребить ее с наибольшей пользой для себя.
      – Да разве я отказываюсь от нее?! – воскликнул Игорь.– Я просто не пойму одного – как они помогут нам отправить гонца на Русь, как умудрятся получить в подмогу себе наших дружинников, дабы сообща нападать ночью на степняков, ежели мы в ладьях посреди Итиль-реки, они невесть где в степных оврагах и подземных лазах, а между ними и нами неусыпные буртасские дозоры? Ведь они неотступно следуют за нами по обоим берегам, наблюдают за ладьями днем и ночью. Разве не пытались мы трижды высадиться ночью на берег, чтобы отправить гонца на Русь? И хотя каждый раз выбирали для этого самые глухие места, где лесная чаща вплотную подходит к реке, все три раза мы обнаруживали поджидавшие нас засады и после боя возвращались ни с чем. Прежде чем тешить себя сладостной мыслью о казачьей помощи, надобно придумать, как связаться с ними.
      – Уже придумали,– ответил Бразд.– И как связаться с казаками в долине Злых духов, и как отправить к ним нашего гонца на русское порубежье и несколько сотен дружинников.
      – Как?
      – Каждый день у нас умирает несколько раненых и больных. Что делаем мы с их телами? Пристаем к берегу, где нет вражьего войска и с которого следят за нами лишь его дозоры, и предаем тела священному огню погребального костра. Причем огню предаются вместе тела русичей и викингов, поскольку души тех и других возносятся на Небо одинаково – с дымом священного костра. Разница лишь в том, что души русичей провожает к Перуну жрец-славянин, а души викингов – варяжский дротт. А ведь у викингов есть стародавний обычай проводов погибших воинов, который до сей поры не забыт ими. Почему бы ярлу Эрику не вспомнить о нем? Тем паче что и мы, русичи, используем этот способ прощания с мертвыми во время морских походов, когда поблизости нет места для погребального костра.
      – Ты говоришь о сжигании мертвых воинов в ладьях прямо на воде? – спросил Игорь.– Я хорошо знаю этот обычай и сам сталкивался с ним в морском походе князя Олега на Царьград. Но зачем пользоваться этим способом сейчас, когда можно разложить костер на берегу и завершить уход погибших воинов на Небо тризной, которую невозможно свершить на воде в ладьях?
      – Затем, что горящие ладьи сослужат последнюю службу не только покоящимся на них мертвым воинам, но и живым. Тем, что, находясь в воде, смогут с их помощью проплыть мимо вражеских дозоров и ступить на берег там, где их не ждут степняки.
      – А ведь подобным способом на самом деле можно перехитрить степняков! – оживился Игорь.– Пускать ночью по течению горящие ладьи-костры, которые будут держать на плаву наших воинов. А чтобы их нельзя было увидеть в отблесках пламени и при свете луны, воинам следует находиться с головой в воде и дышать через полую камышинку, как поступаем мы при устройстве подводных засад на реках и болотах. Чтобы не вызвать у степняков подозрений, надобно приучить их к виду ладей-костров, еженощно плывущих по реке. Начнем это сегодня же! Сейчас же начинайте готовить ладьи.
      – Великий князь, хотел бы перед уходом сказать тебе еще кое-что,– проговорил Микула.
      – Говори.
      – Посмотри на реку. Видишь, как высоки волны и как остервенело бьются они о борта ладей? При такой погоде дружинникам нельзя плыть с ладьями, волны будут заливать водой камышинки, не позволяя дышать, и вышвыривать их на поверхность реки, открывая взорам дозорных. Такая погода уже третий день, а до этого было спокойно и безветренно. А разбушевалась река после того, как я поведал воеводе Бразду свой план с горящими ладьями и тот одобрил его.
      – Не пойму, как связать обычную бурю на реке и твой план спасения войска,– пожал плечами Игорь.
      – Я вначале тоже не искал между ними никакой связи. А ночью увидел сон, вернувший меня в последний день сражения с хазарами у волока на Саркел-реку. Но теперь я сражался не в своей дружине, а среди викингов ярла Олафа и погибал вместе с ними в Итиль-реке под стрелами ал-арсиев. И мне врезалось в память, что, когда утром я занимал свое место в боевом строю сотни, на реке была лишь мелкая рябь, а ветер почти не ощущался. Зато когда я плыл под стрелами к драк-кару, меня швыряли огромные волны, а в ушах ревел ветер. Небо было заодно с врагами, боги воды отказались от русичей и заодно с хазарами губили нас! Это был вещий сон! Боги предупреждали, что им неугодно наше спасение, которое сулит мой план, и они вновь напускают на нас непогоду, дабы не позволить осуществиться нашему замыслу. Не знаю, чем мы прогневали богов воды, но понимаю, что следует снова принести им щедрые дары, как свершил это ты после захвата первой добычи на Хвалынском море. Но тогда ты выполнил клятву, данную волхву священного Перунова источника на Лысой горе, а сейчас надобно сделать это по собственной воле. И не медлить, ведь завтра мы достигнем места, откуда лежит кратчайший путь к долине Злых духов, и каждый лишний день плавания будет удлинять нашу дорогу к казакам.
      Игорь почувствовал, как, несмотря на пронизывающий ветер, его спина покрылась потом, а внутри все похолодело. Небо, так вот в чем разгадка свалившихся на его голову в последнее время бед! Он забыл о богах воды и духах подводного и подземного мира, которых обещал волхву на Лысой горе умилостивить богатыми дарами во время похода на Каспий! Занятый повседневными многотрудными делами, поглощенный ежечасной борьбой то с идущими на него с оружием врагами, то с затаившимися рядом недоброжелателями, он совершенно забыл о данной у священного источника клятве и о том, что боги, как и люди, падки на дары и негодуют, долго не получая от людей щедрых подношений! Это они напоминали Игорю о причитающейся им доле, когда, опуская руку в доставленные Микулой и Сарычем сокровища, он ощущал холод в пальцах и покалывание ладони. Однако он не вспомнил о принесенной богам клятве и не поделился с ними бывшей пиратской добычей. Боги воды простили ему забывчивость, надеясь, видимо, что он вспомнит о клятве и принесет им обещанные дары после окончания похода. Увы, этого не случилось, потому что, завершив поход, Игорь тут же перенесся мыслями на Русь, к предстоящим делам. Покидая пределы Хвалынского моря, прежде чем начать подниматься вверх по Итиль-реке, волхв обратился к богам и Небу с благодарственной речью по случаю дарованных внукам Перуна побед и принес обычные при этом дары. Только не упомянул при этом ни разу богов воды и не указал, что из даров им предназначено.
      И боги воды сполна отплатили Игорю за его пренебрежение к ним, показав ему, что походы заканчиваются не тогда, когда об этом примет решение тот или иной смертный, а по воле богов. Явно не без их участия хазарские лучники проникли в тыл русско-варяжского войска именно у ручья, текущего между опушкой леса у волока и непролазной лесной засекой. Это подвластные им воды Итиль-реки, не желая спасти бросавшихся в нее русичей и викингов, обрушивали на них громадные волны и пускали на дно челноки. И вот сейчас, подслушав разговор Микулы и Бразда, боги воды вознамерились помешать осуществлению замыслов русичей. Но Игорь уже раскаялся в допущенной ошибке и намерен исправить ее! Он принесет богам воды дары, о которых они не мечтали! Он не только искупит вину, но и заслужит благорасположение богов воды и духов подводного и подземного мира! И сделает это сегодня!
      Игорь сдержал свое обещание. Едва начали сгущаться сумерки, ладья с великим князем, русскими князьями и воеводами взяла направление к середине реки. За ней следовал драккар с ярлом Эриком, другими ярлами и наиболее известными гирдманами. Игорь рассказал Эрику о вещем сне Микулы и растолковал его содержание, умолчав, конечно, о своей неисполненной клятве, и ярл решил тоже принести дар богам воды, коих викинги почитали наравне с богами Неба. Рядом с Игорем находился сопровождавший русское войско жрец, на корме драккара виднелась фигура варяжского дротта.
      На середине реки ладья стала на якорь, к ней вплотную подплыл драккар, и жрец с дроттом вместе обратились к богам воды и духам подводного и подземного мира. Они просили их быть благосклонными и милостивыми к русичам и викингам, своим земным детям, которые в знак своей любви и уважения к богам воды приносят им сегодня щедрые дары, а после благополучного возвращения домой обязуются отблагодарить богов воды и их верных помощников – духов столь же богатыми подношениями. После окончания речи жреца двое дружинников принесли и поставили у его ног сундучок с драгоценными каменьями, захваченными у разбойников Нефата. Половину содержимого Игорь должен был принести в дар богам воды еще на Хвалынском море, вторую половину он отдавал им в знак своего раскаяния за допущенную забывчивость и как благодарность за будущие покровительство и заботу богов воды о своих земных детях-русичах.
      В свете факелов, ярко освещавших ладью и драккар, Игорь увидел, как жадно блеснули глаза ярла Эрика, когда жрец бросил в воду первую горсть цветных каменьев. А Игорь подивился всегдашней жадности ярла. Его дары тоже были щедры, но их составляла та ставшая обременительной часть добычи, которую предстояло уничтожить из-за невозможности взять с собой в степной поход к Саркел-реке. После сражения с хазарами ее оставили при себе с расчетом, что ею можно будет рассчитаться со степняками за право беспрепятственного прохода через их владения на Русь, однако после отказа буртасов и булгар сделать это всякий груз, исключая боевое снаряжение, еду и питье, становился излишним. Даже в общении с богами ярл Эрик не упускал своей выгоды!
      После принесения даров богам воды великокняжеская ладья и драккар Эрика поплыли к месту, где надлежало проводить в последний путь умерших за минувшие сутки раненых и больных. Четыре ладьи и три драккара, которым была уготована участь стать плавучими погребальными кострами, стояли цепочкой на якорях, а в тесном строю, касаясь друг друга боками, качались на волнах ладьи и драккары с живыми товарищами, которые отдавали мертвым последний воинский долг. Прощание с уходившими на Небо было обычным. Когда жрец и дротт закончили обращение-просьбу к Перуну и Тору принять к себе души завершивших свой земной путь воинов, вдоль ладей и драккаров с мертвыми заскользил по воде челнок, и стоявший в нем с обнаженным мечом главный воевода Асмус обрезал канаты, удерживавшие суденышки на якорях. Влекомые течением, они поплыли мимо строя ладей и драккаров, и в них оттуда полетели горящие факелы, в борта впились стрелы с огненными хвостами. Когда суденышки минули строй прощавшихся с ними русичей и викингов и оказались на речном просторе, они представляли собой огромные костры. С непокрытыми головами, храня молчание, дружинники стоя провожали их глазами до тех пор, покуда семь ярких пятен не исчезли за далеким речным изгибом…
      Уже к утру начал стихать ветер, а к полудню волны исчезли, река успокоилась, сквозь низкие тучи пробилось солнце. Боги воды простили Игорю его забывчивость, приняли дары русичей и теперь не будут на стороне их врагов! Этим вечером русичи и викинги отправили вниз по течению еще восемь ладей и драккаров. А следующими вместе с десятком горящих суденышек поплыли четыре сотни дружинников, полностью погруженных в воду. Они держались за толстые канаты, прикрепленные к днищам ладей и драккаров, которые влекли их по воде.
      Командовавший этим отрядом сотник Микула лично отбирал каждого воина, в мельчайших деталях обсудил с ними все возможные положения, в которых они могли оказаться в реке и при встрече с противником на берегу. Хотя протянутые с обеих сторон вдоль днища суденышек канаты были крепки и надежны, а дружинники приучены долго пребывать в холодной воде и плавать в кольчугах почти так же, как и без них, Микула велел им густо смазать тело медвежьим жиром, а кольчуги, шлем, оружие и верхнюю одежду сложить в кожаный мешок и привязать себе на грудь. Жир предохранял тело от холода, а от тяжелого мешка в случае непредвиденной случайности либо опасности можно было избавиться с помощью прикрепленного к ноге засапожного ножа. Поэтому за плывших с ним дружинников Микула не волновался, а вот державшаяся рядом с ним за канат Роксана вызывала у него беспокойство, поскольку впервые принимала участие в подобного рода подводном путешествии.
      Однако все обошлось благополучно. Предназначенные для плавучих кострищ ладьи и драккары были предусмотрительно наполнены на два-три локтя водой, поэтому бушевавшее вверху пламя не причинило вреда ни дружинникам, ни находившимся на поверхности концам их дыхательных трубок. Тихая погода, установившаяся после принятия даров богами воды, также способствовала спокойному плаванию. Правда, врагом была яркая луна, но ширина Итиль-реки позволяла не опасаться, что торчавшую на ширину ладони тонкую камышинку будет заметно с берега.
      Дружинники плыли всю ночь. Около полуночи надводная часть суденышек догорела полностью, и Микула смог время от времени осторожно приподнимать над водой голову. Когда небо на востоке стало светлеть, дружинники расстались с дыхательными трубками и показались из воды. Держась одной рукой за канаты, а второй гребя, как веслом, они стали постепенно подгонять днища суденышек к нужному им берегу. У густых зарослей кустарника, подступившего к самой реке и даже опустившего в нее нижние ветви, останки ладьи, с которыми плыл Микула, резко вильнули в сторону суши и врезались в кустарник. В десятке шагов от них в ветви воткнулся нос плывшего рядом полусгоревшего драккара, остальные бывшие суда-кострища медленно продолжили путь вдоль самого берега.
      Вокруг стояла тишина, не было слышно ни топота копыт, ни лошадиного храпа либо ржанья, ни человеческих голосов – ничего, что говорило бы о близком присутствии вражеского дозора. Может, заросли кустарника настолько обширны, что, объезжая их, дозорные далеко приняли в сторону и появятся уже там, где к берегу должны пристать останки других суденышек? В таком случае боя не миновать, и находившимся с Микулой дружинникам надлежало поскорее очутиться на суше и, будучи позади места возможной схватки, отрезать врагам путь к отступлению, чтобы ни один из них не мог спастись и сообщить своим военачальникам об отряде Микулы. По грудь в воде, прокладывая мечами дорогу сквозь нависшие над рекой ветви, дружинники Микулы направились вдоль берега вслед за уплывшими дальше останками суденышек. Там, где заросли кустарника заканчивались, на речном песке виднелись остовы сразу двух ладей, недалеко от них чернело днище драккара. Людей возле них заметно не было – видно, все они успели схорониться в начинавшемся у песчаной отмели лесу. Микула подозвал к себе десятского Всеслава.
      – Бери тридцать дружинников и затаись в кустарнике. Появятся буртасы – не трогай их. Но ежели нам паче чаяния придется вступить с ними в бой, прегради им дорогу назад и не позволь уйти отсюда живым ни одному.
      С оставшимися при нем дружинниками Микула стал огибать опушкой леса освещенную луной песчаную отмель и вскоре наткнулся на высадившихся дружинников. Они были уже одеты и полностью готовы к бою. Находившийся с ними сотник, которому на время отсутствия Микулы предстояло командовать отрядом, поспешил ему навстречу, доложил:
      – Все воины на берегу, не утонул ни один. Где и когда нам ждать тебя?
      – Ты знаешь это место? – спросил Микула у Сарыча.
      – Конечно. В полдень мы будем у начала долины Злых духов, а ближе к вечеру – на Зеленом острове. Значит, обратно нас нужно ждать через сутки. Но встретимся мы не здесь, а в более удобном месте. Дальше по течению, примерно в полутора верстах отсюда, в реку впадает крупный ручей, его ты узнаешь по старому, расколотому надвое небесной стрелой богов дубу, растущему у его устья. Отправляйся вверх по течению ручья и там, где лес встречается со степью, мы и встретимся.
      – Теперь скажи, что будешь делать, ежели нас не будет двое суток,– обратился Микула к сотнику.
      – По берегу реки я достигну караванной тропы, что идет мимо долины Злых духов. По ней я выйду к холму с дубом-великаном, и через десять поприщ от него будет Сухой колодец. Слева от колодца находится скопище валунов. К самому большому из них мне следует подойти, встать к нему лицом и трижды взвыть волком. Тому или тем, кто явится на зов, я должен показать полученную от тебя золотую пластинку и сказать, что мне надобно увидеться с атаманом Казаком. К валуну мне нужно подходить одному или с единственным спутником.
      – Все верно. Жди нас двое суток, а на третьи отправляйся к казакам сам. Постараюсь, чтобы тебе этого не пришлось делать. До встречи.
      – Жду тебя, Микула. Да помогут тебе наши боги… Места, в которых они очутились, были не раз исхожены Сарычем и хорошо ему известны. Лес они без помех минули по звериным тропам, а вот в степи проявили непростительную беспечность. Будучи одним из ближайших подручных атамана Казака, Сарыч знал все ходы-выходы в свое пристанище и вел Микулу к ближайшему из них. Торопясь, они шли днем по степи, лишь слегка пригнувшись, самым кратчайшим путем, иногда слишком близко приближаясь к караванной тропе. Соблюдать все необходимые в таких случаях меры предосторожности, в том числе приближаться к тайному лазу лишь в темноте, у них не было времени.
      Эта спешка их и подвела. Выбравшись из неглубокого овражка, по дну которого они шли последние полчаса, Микула увидел шагах в четырехстах впереди себя крошечную рощицу. Слева от нее виднелся высокий курган, невдалеке от которого брал начало другой овраг. Остановившись, Сарыч долго всматривался в рощицу, бросил несколько внимательных взглядов на вершину кургана. Вздохнув, задумчиво потер подбородок.
      – В чем дело? – поинтересовался Микула.
      – Мы почти у цели,– сообщил Сарыч.– Ход под землю в овраге, что перед нами, примерно в полуверсте от кургана. Сам ход нельзя увидеть с кургана, подобраться к нему по дну оврага среди кустов и травы тоже можно незаметно. Да беда в том, что все подходы к оврагу далеко просматриваются с вершины кургана. Если на ней сейчас расположился чей-то дозор, он прежде всего наблюдает именно за оврагом, поскольку оттуда может днем незаметно подкрасться опасность. Обычно мы пользуемся этим лазом ночью, а если вынуждены делать это днем, то спускаемся в овраг на расстоянии, с которого нас нельзя увидеть с кургана. Вот и приходится выбирать, как поступить сейчас: потратить два часа на обход кургана или рискнуть проскочить в овраг по степи напрямик, понадеявшись, что на вершине кургана никого нет.
      – А почему на ней должен быть чей-то дозор? – спросил Микула.– Караванная тропа в стороне от нас, подобных курганов и рощиц мы встречали в степи уже немало, и все обошлось благополучно. Или сей курган чем-то особенный?
      – Сам по себе он ничем не примечательный, такой же, как все в округе, а вот рощица подле него… В ней ручей с пресной водой, а следующий – почти в дневном переходе отсюда. Поэтому многие караванщики останавливаются в рощице на отдых, заскакивают сюда за водой хазарские и буртасские стражники, а также всякий бродячий люд. И все выставляют на вершине кургана дозорных, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох нашим братом казаком или разбойниками. Кто знает, может, и сейчас на кургане не спускают глаз с оврага и подходов к нему. Хотя…-Сарыч бросил очередной взгляд на рощицу.– Нигде не видно ни людей, ни лошадей, не слышно ни голосов, ни ржанья, не заметно дыма костров. Похоже, что рощица пуста и, значит, на кургане нет дозорных. Микула понимал, что Сарыч не прав. Разве обязательно отдыхающим караванщикам разводить костры как раз в то время, когда у рощицы появились Микула с Сарычем? Или почему на опушке рощицы или в степи близ нее должны разгуливать люди или пастись животные, если в предполуден-ную жару все живое стремилось поглубже в тень и поближе к воде? А охотившиеся за разбойниками стражники вообще предпочитали передвигаться по степи тайно, чтобы иметь возможность в нужный момент возникнуть там, где их не ждали. Но Микуле так же, как Сарычу, не хотелось лишние два часа тащиться в тяжелой, нагревшейся под солнцем кольчуге по степи в обход кургана, и он решил тоже положиться на волю случая. Ведь овраг так близко, а вокруг действительно ни единой живой души!
      – Наверное, так оно и есть,– сказал он.– К тому же до оврага рукой подать, проскочим в него мигом. А делать огромный крюк вокруг кургана нет ни сил, ни времени.
      – В этом и дело. Пригнемся пониже к земле и прошмыгнем в овраг на едином дыхании. По его дну идти не след, а вот ближайший к кургану склон, особенно где он крутой, виден не полностью. Держись к нему поближе.
      Сняв свой высокий остроконечный шлем, согнувшись пополам, Микула чуть ли не бегом направился за Сарычем к оврагу. Расстояние до него они покрыли за считанные мгновения, но когда спустились на дно, до их слуха со стороны кургана донесся конский топот.
      – Неужели…– начал было Сарыч и, не договорив, торопливо полез по склону вверх.
      За ним последовал Микула, и увиденное заставило его заскрежетать от злости зубами. От кургана к оврагу скакали трое всадников, а из рощицы выезжал отряд в полтора-два десятка человек. По одежде и вооружению в них легко было признать буртасских стражников. Отряд тоже направлялся к оврагу.
      – Быстрей на дно и бегом к подземному лазу! – крикнул Сарыч.– Мы должны успеть к нему раньше, чем стражники нас догонят! Надевай шлем и прикрывай щитом не грудь, а ноги! Стражники будут стараться захватить нас в плен, а потому станут метить в ноги!
      Микула не послушался его совета. Скатившись на дно оврага, он забросил щит за спину и достал лук. Когда вблизи них на гребне оврага появилась тройка всадников с арканами в руках, Микула первой же стрелой свалил одного из них. Уцелевшие отпрянули в степь, и лишь стук копыт над головами говорил, что стражники ехали вдоль оврага. Однако главная угроза для Микулы и Сарыча заключалась не в них, а в отряде, прискакавшем от рощицы. Спешившись, они спустились в овраг и начали преследовать беглецов. Часть из них стреляла из луков, норовя попасть преследуемым в ноги, двое-трое, вырвавшись вперед и прикрываясь кустами, стремились сблизиться с Микулой и Сарычем на расстояние броска аркана. Метко пущенной стрелой Микуле удалось навсегда оставить ближайшего из них под кустом терновника, и опасность быть заарканенными покуда миновала.
      Микуле и Сарычу повезло, что их преследователи были опытными воинами и не сделали того, что в таких случаях обыкновенно приходило в голову новичкам: опередив беглецов, спуститься в овраг и преградить им путь. Бывалые стражники понимали, что беглецов в овраге могли поджидать их товарищи, поэтому, оказавшись в незнакомом месте, можно было легко угодить в ловушку. Зачем подвергать себя риску, если беглецы были обречены и рано или поздно все равно оказались бы в их руках? Не могли же они весь день увертываться и защищаться щитами от пущенных им в ноги стрел? А приди им на помощь товарищи или изменись по каким-либо причинам обстоятельства в их пользу, преследуемых можно было в мгновение ока засыпать стрелами, метя им уже не в ноги. Да и меткость Микулы, чьи стрелы редко не попадали в цель, не способствовала желанию стражников переходить к решительным действиям.
      – Микула, задержи их на месте хоть немного! – крикнул Сарыч, скрываясь за густым кустом, растущим рядом с отвесно уходившим вверх каменистым склоном оврага.
      Присев на колено за соседним кустом, сотник со всей возможной быстротой принялся стрелять в приближающихся стражников, заставив их больше прятаться за кустами и камнями, чем заниматься преследованием.
      – Ко мне! Скорей! – донесся до Микулы голос Сарыча. Повернувшись, Микула увидел, что Сарыча за кустом нет, зато в склоне зияла квадратная черная дыра, из которой и раздался голос казака. Рядом с дырой лежал большой плоский камень, который прежде закрывал вход в подземелье. Двумя огромными прыжками Микула достиг лаза, быстро юркнул в него и остановился, попав из яркого солнечного дня в непроглядную черноту ночи. Но Сарыч откуда-то из темноты схватил его за руку, увлек за собой.
      – Бежим! – крикнул он.– Сейчас у входа будут стражники, и нам может не поздоровиться от их стрел! Теперь они будут стрелять уже по-настоящему!
      Не видя ничего перед собой, спотыкаясь на неровном полу, втянув голову в плечи, чтобы не удариться о потолок, Микула бежал за Сарычем. Они успели отбежать от входа в подземелье всего на полусотню шагов, как сбоку просвистела первая стрела.
      – Ложись! – скомандовал Сарыч, бросаясь на пол подземного хода. – И прикройся щитом! Вытяни руку влево и нащупай стену! Ползи вдоль нее за мной! Скоро поворот, и стрелы не будут нам страшны!
      Они только достигли поворота, как у входа вспыхнули несколько факелов и донесся топот множества ног. Стражники были предусмотрительными воинами: имея дело с разбойниками и казаками, которые чаще всего действовали по ночам, они постоянно имели при себе запас факелов и сейчас воспользовались ими. Освещая дорогу и не переставая стрелять перед собой, стражники дружно бежали за беглецами. Микула потянулся было за своим луком, но Сарыч остановил его:
      – Не трать время! Для подобных гостей у нас припасено кое-что получше!
      Ход, по которому они бежали, был высохшим руслом подземной реки, и частые изгибы и повороты не позволяли преследователям вести прицельную стрельбу. К сожалению, ход не имел боковых ответвлений, и это не давало возможности запутать стражников и оторваться от них. Вот лаз расширился, и беглецы оказались в довольно большой пещере. Свет горевших позади факелов почти не освещал ее, хотя выход из нее бросался в глаза сразу. Когда Микула направился к нему, Сарыч схватил его за локоть и затащил в глубокую щель в стене. Здесь он сунул в руки сотнику конец толстой веревки, за вторую веревку взялся сам.
      – Когда скажу – тяни что есть сил,– прошептал он на ухо Микуле.
      Пламя приближающихся факелов постепенно освещало пещеру, и Микула смог получше рассмотреть ее. Пещера как пещера, ничего необычного, если не считать низко провисшего потолка над входом. Но если учесть, что Микула и Сарыч затаились в десятке шагов от входа и к потолку над ним уходили сжатые в их руках веревки, нетрудно было догадаться, что поджидало стражников в пещере.
      А они уже были в ней. Не задерживаясь у входа, пустив в разные углы пещеры несколько стрел, стражники устремились к выходу из нее. Они держались тесной группой, и, когда все оказались под провисшим потолком, Сарыч выдохнул:
      – Тяни веревку!
      Микула изо всех сил рванул веревку на себя и услышал, как под потолком раздался треск дерева. В следующий миг его заглушил грохот обрушившихся на пол пещеры камней, и все вокруг затянуло плотное облако пыли. Когда все улеглось, в свете единственного уцелевшего в пещере факела Микула увидел, что провисшая прежде часть потолка исчезла, а пещера у входа загромождена большим каменным завалом. Творцы подземной ловушки хорошо продумали ее устройство: рухнувшая искусственно поддерживаемая часть потолка засыпала треть пещеры и надежно погребла под собой всех преследователей. Хотя среди камней не было видно ни одного тела и оттуда не доносилось ни единого звука, Микула и Сарыч быстро прошмыгнули мимо завала к выходу из пещеры. В лазе Сарыч пошарил руками в трещине у потолка, достал пару факелов.
      – Теперь и нам можно идти как людям,– сказал он.
      Примерно через час ходьбы лаз вывел их в глубокий овраг, по дну которого неслась взвихренная масса раскаленного песка, и Микула понял, что они уже в долине Злых духов. На выходе из-под земли их встретил конный казачий дозор с запасными лошадьми, на две из которых уселись Микула с Сарычем. Дорога к Зеленому острову была Сарычу хорошо знакома, и к вечеру они находились там. Атаман оказался у себя, и их без проволочек провели к нему в шатер.
      – Ждал вас, правда, раньше,– сказал Казак, выслушав рассказ Сарыча.– Сразу после неудачного сражения с хазарами. Неужто великий князь мог всерьез полагать, что итиль-ские булгары или буртасы пожелают пропустить его войско невредимым на Русь? Да не собачься они постоянно с хазарами, напали бы вместе с ними на великого князя еще при волоке на Саркел-реку.
      – Что теперь ворошить минувшее,– сказал Микула.– Давай говорить о сегодняшнем дне. У великого князя к тебе две просьбы, атаман. Сможешь помочь нам отправить на Русь весточку о нашем положении и дороге, по которой, по твоему совету, мы станем возвращаться домой?
      – Помочь – помогу, но… И хазары, и буртасы с булгарами перекрыли все степные дороги и тропки к Саркел-реке, чтобы не пропустить ваших гонцов на Русь и помешать великому князю получить оттуда подмогу. Уж на что мы, казаки, прекрасно знаем степь, но даже нам не по силам пробраться к Саркел-реке кратчайшими путями. А использовать обходные – значит потерять много времени и доставить весть на Русь, когда потребность в ней минет. Правда, есть один способ, как переслать весточку побыстрей, но, сдается, он нам не подходит.
      – Что за способ? И почему не подходит? – спросил Микула.
      – Среди купцов есть у нас добрые друзья, и они могли бы взять в караван вашего гонца. Но в караванах всегда имелись и имеются соглядатаи стражников, а сейчас их будет намного больше, чем обычно. Появись в караване новый человек, это сразу вызовет подозрение, и вряд ли ему удастся добраться до Руси. Вот если бы найти такого гонца, который не привлечет внимания караванных соглядатаев! Но где взять такого?
      – Действительно, где взять такого? – повторил вслед за Казаком Микула и вдруг оживился.– Послушай, атаман, а почему такого, а не такую? Ведь именно девушка или женщина, появись она в караване, вызовет наименьшее подозрение? Не так ли?
      – Так. Где только раздобыть нам девушку или женщину? Уж не моего ли бородатого казака или твоего усатого дружинника обрядить в женский наряд? – хохотнул Казак.
      – Никого обряжать не нужно. У меня есть сестра-витязи-ня, которая была с войском в походе и высадилась с моим отрядом на берег. Почему бы ей не стать гонцом, которого ты пристроишь в караван к своему другу-купцу?
      – Сестра? Это хорошо,– сказал Казак и нахмурился.– Но что может делать девушка в купеческом караване в столь опасное время? Да и как она туда попала?
      – Допустим, она тоже держит путь на Русь или к Сар-кел-реке по каким-то своим делам и пристала для безопасности к попутному каравану. У нас на Руси многие знатные боярыни с дочерьми путешествуют и к ляхам, и к уграм, а то и к германцам.
      – Это у вас, на Руси. А у хазар, тем более у буртасов и булгар, иные порядки. Ни боги иудеев, ни мусульманские Мухаммед и Аллах не благосклонны к женщинам, отправившимся в дальнюю дорогу без мужа или отца. А пристань твоя сестра к каравану с мнимым отцом либо мужем, сразу возникнут расспросы, кто он и откуда. Дочь или жена пастуха либо простого человека в путешествие не отправится, а знатные и богатые люди все знают друг друга. Нет, с твоей сестрой нужно придумать нечто другое. Кто еще может быть в караване из женщин, кроме пустившихся в путешествие? Только полонянки, которых гонят на продажу, либо наложницы купца. Так почему бы твоей сестре не стать, к примеру, наложницей моего друга-купца… не настоящей, конечно, а в глазах его спутников?
      – Стать мнимой наложницей и даже полонянкой она согласится, но как ей попасть в караван? Не было, не было у твоего купца наложницы и вдруг откуда-то в далекой степи появилась. Точно такое же положение и с полонянкой, хотя с ней дело проще.
      – Проще? Почему?
      – Встречаются в степи на караванной стоянке два купца, у одного имеются на продажу полонянки. Почему бы другому не купить у него приглянувшуюся молодую и красивую рабыню? И тут же, решив использовать ее для собственных утех, скрыть от окружающих в своем шатре, где она будет надежно защищена от ненужных расспросов.
      – Мысль дельная, но в этом случае потребуются уже два верных купца, причем движущихся с караванами навстречу друг другу. Впрочем, почему полонянку должен продавать именно купец? Разве славянок не захватывают в полон кочевники, нападающие на русское порубежье? Раз так, то они могут предложить караванщикам купить у них добычу, в том числе и красивую полонянку. А степняков среди моих казаков сколь угодно и на любой вкус: хазары и буртасы, берендеи и булгары, черные клобуки и печенеги. Отберу из них десяток, они встретят моего друга купца близ одной из караванных стоянок и предложат среди разного товара и твою сестру. Хотели, мол, сбыть захваченную на Руси добычу в Итиль-келе, но ежели что из товара пришлось караванщикам по вкусу, то готовы продать приглянувшееся им… Вот и выход из нашего положения с гонцом.
      – Выход-то выход, только мы не подумали вот о чем. Караваны движутся медленно, а весть на Русь надобно передать как можно быстрее.
      – Я подумал об этом,– возразил Казак.– Степь перекрыта вражьими дозорами от Итиль-реки до Саркела, а от Саркела путь на Русь свободен. Твоей сеете с караваном следует добраться лишь до берегов Саркела, а оттуда она помчится на Русь на лучшем скакуне. Скажем, ей удастся сбежать от купца с помощью влюбившегося в нее караванного стражника. В этом случае и успех побега будет выглядеть правдоподобно, и стражник станет ей надежным спутником и защитником в дороге. А верные стражники, как и прочая челядь, имеются при каждом купце.
      – По-моему, ничего лучшего, чем выдать мою сестру за полонянку и отправить ее с купеческим караваном к Саркел-реке, нам не придумать,– сказал Микула.– Однако делать это нужно спешно, не теряя ни минуты.
      – Само собой,– согласился Казак.– Я сегодня же велю разузнать, кто из моих друзей-купцов следует в сторону Саркел-реки, и этой же ночью отправлю полусотню всадников за твоей сестрой. Так что уже через день-два она может быть в пути на Русь.
      – Атаман, я рассказывал, что за мной с сотником была погоня, которую мы навсегда оставили в пещере под каменным завалом,– проговорил Сарыч.– Но все ли стражники залезли под землю – неизвестно, ведь кто-то из них должен был остаться стеречь лошадей. Посему не исключено, что уцелевшие могли привести к лазу подмогу и устроить в нем засаду. Было бы нелишним проверить и сам лаз, и вход в него со стороны оврага. Тем более что через лаз пролегает кратчайший путь с Зеленого острова к месту, где нас будут ждать дружинники Микулы, и мы с ним воспользуемся лазом еще раз при возвращении к Итиль-реке.
      – Но лаз пригоден только для пешего, а мы будем возвращаться конными,– заметил Микула.
      – Ну и что? Доедем к лазу на лошадях, оставим их у входа, а в овраге вновь пересядем на коней, с которыми нас будут поджидать отправленные для проверки лаза казаки. Выбрав этот путь, а не объездную дорогу по долине Злых духов, мы сбережем два-три часа для отдыха. Ведь после ночи в реке и дня под степным солнцем и среди песчаных смерчей в долине Злых духов он нам не помешает?
      – Конечно. Но, прежде чем соваться в лаз, надобно быть уверенным, что не сложим зазря головы.
      – Хорошо, я вышлю казаков для проверки лаза, и ежели в нем либо поблизости будут стражники, им крепко не поздоровится,– сказал Казак.– Десяток казаков останется в овраге охранять лаз от новых незваных пришельцев, с ними будут лошади для вас. О гонце на Русь обговорено все?
      – Пожалуй, да,– ответил Микула.– А вторая просьба великого князя к тебе, атаман, такая: не согласишься ли ты помочь нам пробиться через степь к Саркел-реке? Казаки у тебя рубаки лихие, в степи им ведома каждая стежка, и они могли бы нам крепко пособить, нападая ночами на буртасов и не давая покоя ни им, ни их лошадям. А великий князь не остался бы в долгу и рассчитался с тобой и казаками по вашему усмотрению со всей щедростью души.
      Казак вздохнул, невесело усмехнулся:
      – Сотник, великого киевского князя я не знаю и не видел, а потому его мнение о нас, казаках, мне не особенно важно. А вот что ты, знакомый с нами и разговаривавший со мной, не понял нас, мне уже обидно. Я говорил тебе при первой встрече, что мы не разбойники и льем свою и чужую кровь не ради добычи и обогащения, а дабы иметь возможность вольно жить по собственным законам и под властью нами избранных атаманов. А великому князю Руси мы поможем не только потому, что сами немало претерпели бед от хазар и буртасов, но и оттого, что вероломство, которое проявил к вам хазарский каган, должно быть наказано. Помогая вам сейчас возвратиться на Русь, мы даем вам возможность со временем отомстить хазарам за их предательство и подлость. Хитрые и лживые иудейские боги приветствуют и освящают все самые низкие людские пороки, лишь бы они служили благу иудейского племени и были направлены против других народов, а потому небесная кара кагану не страшна. Так пусть падет она на его землю по приговору ваших суровых русских богов и будет осуществлена вашими руками! И потом,– Казак рассмеялся,– как мы с Сарычем получим свою часть пиратского клада, который он помог вам отыскать, если степняки разгромят войско великого князя и захватят его добычу?
      – Значит, атаман, готов помочь нам? – посветлел лицом Микула.
      – Готов,– твердо ответил Казак.– Скажу больше – я могу оказать помощь великому князю уже сегодня. Зная, что ты либо Сарыч надоумите великого князя обратиться ко мне за подмогой, я еще три дня назад отправил в степь разведчиков, чтобы разузнать как можно больше о буртасах и булгарах. Сейчас их войско разделено на две части. Примерно треть движется по лесным дорогам и тропам вдоль Итиль-реки за вашими ладьями и готова принять первый бой в случае вашей высадки на сушу. Основная же часть вражеского войска кочует по хорошим пастбищам вблизи реки, не изнуряя лошадей ненужными переходами и не выматывая людей тревожной службой в дозорах либо бессонными ночами в ожидании какого-либо неожиданного действия неприятеля. Получив сигнал дозорных от реки, главная часть войска готова на свежих лошадях в кратчайший срок прийти на помощь своим вступившим с вами в бой товарищам либо заблаговременно подготовиться к сражению на выгодном рубеже, когда вы минуете прибрежный лес и захотите выйти в открытую степь.
      – Буртасским военачальникам не откажешь в сообразительности,– заметил Микула.– Однако благодаря тебе, атаман, мы проникли в их планы, а это позволяет противопоставить их сообразительности нашу. То, что большая часть вражеского войска полна сил и готова на свежих конях обрушиться на нас в любом месте – это плохо. А вот неприятельская разобщенность и то, что между частями его войска на значительном пространстве растет непроходимый для конницы прибрежный лес – хорошо, ибо позволяет нам разбить слабейший вражеский отряд прежде, чем к нему подоспеет на подмогу другой.
      – Позволяет, только чужие военачальники тоже понимают это и предпринимают меры, чтобы не допустить этого. Их главное войско всегда выбирает стоянки и пути передвижения там, где имеются хорошие дороги к Итиль-реке, чтобы постоянно иметь надежную связь с другой частью войска и в случае необходимости срочно прийти к нему на помощь. Так что разбить их порознь нельзя, а вот крепко потрепать можно. Но для этого нам с тобой надобно сделать так, чтобы наши семь конных сотен действовали по единому плану с войском великого князя. Поэтому, когда возвратишься к своему отряду, тебе надлежит спешно установить связь с великим князем и согласовать с ним все наши будущие совместные действия.
      – Установить связь с великим князем? – поразился Ми-кула.– Но как? Каким образом?
      – Так, как ты уже раз проделал. Кратчайшим путем по лесным тропам на лучших скакунах, каждый одвуконь, наши люди опередят княжьи ладьи, спустят выше их по течению ночью в Итиль-реку древесный ствол, и течение принесет на нем к флотилии наших гонцов. Они сообщат великому князю наши с тобой задумки, как сподручнее бить буртасов. Таким же способом, снова используя древесный ствол, гонцы возвратятся к нам, и мы узнаем решение великого князя о наших с ним общих действиях.
      – Атаман, ты упомянул о наших с тобой семи сотнях воинов. Но у меня покуда лишь четыре сотни пеших дружинников и ни одного скакуна. Ты уже раздобыл нам коней или только собираешься заняться этим?
      – Считай, что кони уже у тебя. Сотня казаков минувшей ночью должна была отбить табун у одного из соседствующих с долиной Злых духов племен черных клобуков, с которыми мы в постоянной вражде. Уверен, что казаки успешно справились с поручением и табун сейчас в указанном мной месте. А коли так, он будет в твоем распоряжении через три-четыре часа после прибытия к твоим дружинникам. Будем считать, что мы покончили и со второй просьбой великого князя?
      – Еще нет. Давай хорошенько обсудим план высадки на берег и перехода к Саркел-реке, который от нашего с тобой имени доставят гонцы великому князю. Ошибиться нам никак нельзя…
      Обсуждение плана затянулось надолго, и Микуле с Сары-чем удалось поспать не больше двух часов. Наверное, поэтому Сарыч выглядел чем-то встревоженным и был совершенно не похож на себя: все валилось у него из рук, на вопросы отвечал невпопад, половину сказанного ему попросту не слышал.
      – Послушай, что с тобой? – спросил Микула, когда лошадь казака споткнулась на каменистой дороге и тот едва не вылетел из седла.– Не выспался, что ли? Или съел что-то плохое и теперь маешься животом и головой?
      – Сам не знаю, что со мной,– грустно ответил Сарыч.– Тяжко почему-то на душе, и словно покинула меня жизнь: ничего не хочется, ничто не волнует, а в ушах постоянно звучит чей-то знакомый, зловещий смех: то ли сраженного тобой в поединке Арука, то ли добитого мной Ичкера, в которого вселилась душа-оборотень Арука. Не к добру это, тем более что и сон мне дурной приснился, и конь уже трижды споткнулся. Знай, что перед выступлением в путь я был у Казака и завещал в случае своей смерти тебе мою часть отрытого нами пиратского клада.
      – Что за нелепицу вбил ты себе в голову? – разозлился Микула.– Плохое настроение и шум в ушах у тебя от долгого пребывания в холодной воде либо от недосыпа за последние двое суток. Не обращай на это внимания, и все скоро пройдет.
      Сарыч будто и не слышал слов сотника.
      – Микула, я тебе сказал то, что хотел. Когда меня не станет, вспомни, что моя часть пиратского клада теперь твоя. И распорядись ею, как велят ваши боги и твоя совесть. А последним местом моего пребывания на земле пусть будет священный погребальный костер, откуда души павших воинов улетают на Небо…
      Но Микула его уже не слушал. Ревевший со всех сторон ветер внезапно стих, серая пелена обволакивающего всадников взвихренного песка стала словно прозрачной, и сотник среди кромешной ночной мглы ясно, будто в солнечный полдень, увидел узкую тропу под ногами, бездонную пропасть слева от нее, каменное русло высохшего подземного ручья, где заканчивалась тропа. В полнейшей тишине, при невесть откуда взявшемся ослепительном свете конь Микулы ступил на дно бывшего ручья, и сотник словно пробудился ото сна: вокруг снова ревел на все голоса ветер, а их небольшой конный отряд обволокли ночь и пелена пыли. Только слабый свет факелов отражался от каменных глыб, нависших над их головами. Вскоре русло высохшего ручья раздвоилось, и ехавший впереди Микулы казак остановил лошадь, повернулся к сотнику. Поднял руку с ременной плетью, вытянул ее вперед.
      – Русский брат,– донесся сквозь рев песчаной бури его голос,– здесь наши дороги расходятся. Я отправляюсь к казакам, отбившим у черных клобуков табун, а ты езжай к своим дружинникам. Встретимся близ Итиль-реки…
      «Русский брат… русский брат… русский брат…»-начало тяжело бухать, словно удары молота, в голове у Микулы, едва он расстался с казаком, и он никак не мог отделаться от этих слов. «Русский брат… русский брат…»– назойливо звучало в голове, как ни пытался он прогнать из мыслей это словосочетание. «Русский брат… русский брат…»– эти два слова вытеснили из головы Микулы все остальное, словно они являлись сейчас самыми важными в его жизни. От этих неотступно повторяющихся слов пухла голова, стучало в висках, бросало то в жар, то в холод. Почему эти слова привязались к нему, отчего не хотят уходить из головы, заполонили все мысли? Не могли же они взяться сами по себе, возникнуть ниоткуда?
      И вдруг слова исчезли из головы, будто их там никогда и не было, а мозг Микулы пронзило воспоминание. Лысая гора близ Киева, священный источник Перуна, старый волхв, его хранитель, и они с великим князем возле клокочущей у ног вспененной воды. Да перед ним только что было одно из тех видений, что явили ему боги! Последнее из трех! Два уже воплотились в действительность, оставив свой след в жизни Микулы, а с третьим судьба свела его только сейчас! Так вот отчего боги так настойчиво заставляли его вспомнить о ниспосланном ими когда-то видении, вот почему два слова «русский брат» не давали ему покоя, будя воспоминания. События, связанные с видениями, будь то поединок в степи у Итиль-кела или бой у речного островка, были сопряжены для Микулы со смертельным риском, и, напоминая о них, Небо хотело предостеречь Микулу. Поэтому так встревожен сейчас его неразлучный спутник Сарыч, поэтому гнетет его душу мысль о смерти. Значит, судьба предостерегает и его, а посему обоим надобно быть настороже, дабы с ясной головой и во всеоружии встретить ждущие их новые испытания и с честью преодолеть их, как в предыдущих двух случаях.
      Микула подъехал поближе к Сарычу, удобнее устроил поперек седла копье, до рези в глазах стал всматриваться в обступившую их ночь. Чувство опасности не покинуло его и в знакомом по бегству от стражников подземном ходе, куда он с Сарычем в сопровождении десятка казаков спустился, оставив лошадей расположенному близ него дозору. Хотя незадолго до них ход по всей длине был тщательно проверен специально отправленным для этого атаманом отрядом, Микула пустил вперед головной дозор из трех казаков с факелами, за которыми последовали он и Сарыч. Остальные спутники с обнаженными мечами или готовыми к немедленной стрельбе луками прикрывали их сзади. Маленький отряд благополучно миновал большую часть пути и вступил под своды пещеры, где Микула с Сарычем не столь давно покончили с преследовавшими их стражниками.
      Сейчас она выглядела по-иному. Отсутствие некогда провисшей части потолка делало ее выше, зато упавшие сверху камни значительно уменьшили размеры. Побывавшие в пещере до отряда Микулы казаки разобрали часть завала, расчистив засыпанный выход в продолжение русла бывшей подземной реки, и, чтобы попасть в него, нужно было пройти сквозь узкий коридор в нагромождении камней. Первыми в него вступила тройка дозорных с факелами, за ними Микула и Сарыч, остальные казаки задержались у завала, вглядываясь в темные углы пещеры, готовые встретить появившегося оттуда врага.
      Пол пещеры был неровный, к тому же разбиравшие завал казаки убрали из-под ног не все камни, и примерно в середине коридора Микула споткнулся. Стремясь устоять на ногах, он сильно качнулся в сторону, уткнулся грудью в стенку завала и, прежде чем успел возвратить тело в нормальное положение, услышал резкий звук спущенной тетивы и свист летевшей стрелы. Она пронеслась у самого уха Микулы, и тотчас раздался вскрик Сарыча, шедшего впереди сотника. Отшвырнув щит и копье, Микула бросился вперед, подхватил на руки падавшего навзничь казака, осторожно опустил его на пол. Из шеи Сарыча, пробив ее насквозь, торчала стрела. К ним подошли казаки с факелами, осветили Сарыча. Он лежал с закрытыми глазами, дыхания не было слышно. Неужто мертв?
      – Вот и пришла смерть, о которой я говорил,– прошептал Сарыч, когда Микула приник ухом к его груди.– Недаром меня почти весь день преследовал торжествующий смех Арука. Его душа-оборотень смогла нанести мне смертельный удар.
      – Сарыч, ты просто ранен… как это случалось с тобой уже не раз до этого,– начал успокаивать казака Микула.– До выхода в овраг уже недалеко, там на свету мы займемся твоей раной всерьез, а через несколько часов будем у моих дружинников, многие из которых лечат не хуже знахарей. Потерпи немного…
      – Микула, я сказал, что душа-оборотень Арука нанесла мне смертельный удар,– перебил его Сарыч.– Тебя от ее мести у горного ручья уберегли духи воды, а меня боги спасти не смогли или не пожелали. Я чувствую, что умираю, и перед смертью хочу увидеть своего убийцу. Отнеси меня к нему.
      – Мы тебя сейчас вынесем из-под земли, перевяжем рану, и ты будешь жить,– продолжал успокаивать раненого Микула.
      – С каждым мигом из меня уходит жизнь, а я должен увидеть своего убийцу,– настаивал Сарыч.– Я обязан знать, кто он – просто стражник или душа-оборотень Арука. Исполни последнюю волю умирающего, она священна для всех воинов, каким бы богам они ни поклонялись. Покажи мне моего убийцу.
      Подняв Сарыча на руки, Микула направился с ним к казакам, остававшимся у начала коридора в завале.
      – Кто стрелял? – спросил Микула.– Где он?
      – Сотник, мы ничего не понимаем,– ответил старший из казаков.– Услышав щелчок спущенной тетивы, мы сразу бросились на этот звук. Там среди камней лежал с луком в руках стражник, однако он не мог стрелять. Больше ни в завале, ни в пещере нам обнаружить никого не удалось. Но кто-то ведь пустил стрелу?
      – Почему считаешь, что найденный вами человек с луком не мог стрелять?
      – Его тело было изуродовано камнями, правая рука повреждена, но.главное, что он был мертв… да-да, мертв. А мертвые не стреляют.
      – В теле погибшего стражника была душа-оборотень Арука,-сказал слышавший ответ казака Сарыч.-Это она вдохнула в мертвое тело на краткий миг жизнь и заставила его выпустить в меня стрелу. Я должен быть рядом со своим убийцей. Может, душа-оборотень Арука еще не успела покинуть мертвое тело стражника, и тогда моя душа, вырвавшись из моего лишенного жизни тела, сойдется в поединке с душой-оборотнем. Микула, ты победил живого Арука в бою под Итиль-келом, твои боги оказались сильнее души-оборотня у горного ручья, поэтому она оставила тебя в покое. Но я едва не погиб от меча Арука в поединке, и теперь душа-оборотень нанесла мне смертельный удар чужими руками. Арук и его душа-оборотень взяли надо мной верх на земле! Но у меня осталась душа, и отныне ее черед вступить в борьбу с душой-оборотнем! Покуда я жив, отнеси меня к убийце!
      С Сарычем на руках Микула направился туда, где сбоку большого скального обломка, заваленный по колени камнями, лежал стражник. Его левая рука сжимала лук со спущенной тетивой, на правой три пальца были расплющены в лепешку, однако он смог натянуть лук и пустить стрелу лишь уцелевшими большим и указательным пальцами. В том, что стражник мертв, сомневаться не приходилось – прорвав кольчугу, из его груди торчал конец вонзившегося в нее острого камня, а левая половина черепа была на треть снесена, по всей видимости, обрушившимся на него потолком пещеры. Но Микулу поразило лицо мертвеца – на нем была улыбка. Самая настоящая широкая, довольная улыбка, словно погибший в последний миг перед смертью радовался. Может, она действительно наступила мгновенно и на лице мертвеца запечатлелось выражение, бывшее на нем до смерти? Однако, по словам казаков, этот стражник всего минуту назад выстрелил из лука, значит, он умер не от обвала. В таком случае его раны и напряжение, связанное с натягиванием тетивы изуродованной рукой, оставили бы иной след на его лице. Но возможно, это была радость по поводу успешного выстрела?
      – Микула, душа-оборотень еще в теле стражника,– возбужденно проговорил Сарыч.– Смотри, она смеется надо мной! Тело полуязычника-полумусульманина Ичкера не смогло победить тебя, зато тело мусульманина-буртаса покончило со мной. Душа-оборотень знала, что я пожелаю увидеть своего убийцу, и дождалась меня, чтобы насладиться моим поражением. Но она сделала ошибку – желание продлить торжество победы обойдется ей дорого: моя душа неотступно станет преследовать ее и не позволит больше творить черные дела, в том числе свести счеты с тобой…
      Сарыч смолк, вздрогнул всем телом, его приподнятая голова резко опустилась. Всмотревшись в его лицо, Микула понял, что казак мертв. И тотчас нечто невидимое, словно внезапный порыв холодного ветра, пронеслось мимо Микулы, заставив затрепетать пламя факела в руке стоявшего рядом казака. Пламя не успело выпрямиться, как сотника снова обдало холодом, и огонь факела опять отклонился в сторону.
      – Что это? – недоуменно спросил казак с факелом у стоящего рядом товарища.– Неужто летучие мыши? Но они здесь никогда не водились. Да и летят они не на огонь, а от него.
      – Даже если это они, почему от них несет таким холодом? – вопросом на вопрос ответил тот.– Меня до сих пор бьет озноб.
      Микула молчал: он вспомнил, как точно так же его обдало холодом на берегу горного ручья, когда Сарыч прикончил пытавшегося убить Микулу Ичкера. Неужели сейчас мимо них пронеслась вначале душа-оборотень Арука, а вслед за ней душа Сарыча? Впрочем, это дело богов, а Микуле надлежит выполнить предсмертную просьбу своего бывшего боевого товарища.
      – Тело Сарыча возьмем с собой,– приказал Микула старшему из казаков.– Оно возляжет на первый священный погребальный костер вместе с павшими в бою русичами.
      На эту небольшую поляну в глубине леса Свенельд приходил, когда ощущал необходимость побыть одному. Сюда не долетал шум расположенного на берегу Днепра лагеря его дружины, здесь он был избавлен от созерцания порядком надоевших лиц ближайших сподвижников, в этом укромном уголке русского леса он мог остаться наедине со своими мыслями. А ему было о чем подумать, особенно после сегодняшнего утра, когда в лагерь нежданно-негаданно пожаловали из Киева верховный жрец Перуна, христианский священник Григорий и по пути к древлянам остановился на несколько часов отдохнуть один из вернейших сотников князя Игоря, а теперь его жены – Рогдай.
      Присев на сваленное ветром дерево и обхватив голову руками, Свенельд погрузился в тягостные размышления. Не сделал ли он роковой ошибки, не начав действовать сразу, как только сутки назад получил тайную весть из Киева, что войско великого князя потерпело серьезное поражение в сражении с хазарами у переволоки на Саркел-реку? Может, f тот же день или на следующий надлежало выступить похо дом на стольный град, объявив дружине, что в столь опасное для Руси время во главе державы не может находиться женщина, мало что смыслящая в военном деле и потому не способная предотвратить нависшую над державой угрозу? А еще лучше, во избежание возможных столкновений с русскими дружинниками и киевскими горожанами, нужно было заявить, что правительницей Руси остается великая княгиня Ольга, а он, ее главный воевода Свенельд, берет в свои руки лишь верховную военную власть, дабы вороги, вздумавшие воспользоваться ослаблением Руси, не могли причинить ей вреда. Став же единоличным и полноправным вершителем судеб дружины, Свенельд вначале убрал бы из нее неугодных ему воевод и тысяцких, а затем, лишив Ольгу какой-либо существенной опоры в дружине, низвел бы ее до положения, которое при покойном князе Олеге занимал Игорь, лишь на словах числившийся законным властителем Руси.
      Отчего же он не повел свою дружину на Киев ни в тот день, когда получил весть о поражении войска Игоря в хазарской земле, ни вчера вечером? Оказался слаб духом или не был готов к подобному развитию событий? Ни то, ни другое – с самого начала похода он предусматривал любой его исход и был намерен действовать решительно и без промедлений при всяком благоприятном для себя стечении обстоятельств. Но оказалось, что желанный для него ход событий на далеком Каспии или Итиль-реке вовсе не связан с успешным осуществлением его сокровенных замыслов на Руси.
      Во– первых, из пришедших на Русь вестей следовало, что великий князь, главный воевода похода Асмус, ярл Эрик остались в сражении живыми и с уцелевшими воинами продолжили плавание вверх по Итиль-реке. Это значило, что, двинься Свенельд на Киев, это будет мятеж против великого князя Игоря, временно отсутствующего на Руси, а не против его жены. А поскольку все викинги наравне с русскими дружинниками давали клятву на верность великому князю Игорю и измена ей каралась не только княжеским, но и небесным судом, многие из подчиненных Свенельду воинов не захотели бы стать клятвопреступниками и нести ответ перед Одином, а поэтому отказались бы от похода на Киев при живом Игоре, где бы он ни был.
      Во– вторых, на стороне Ольги были вооруженные сторонники, которых Свенельду приходилось учитывать в своих планах. Прежде всего это относилось к коннице воеводы Ярополка, полностью состоящей из русичей и имевшей огромный боевой опыт. Правда, для ладейной дружины Свенельда она была не страшна, да и в случае штурма Киева, расположенного на лесистом, изрезанном глубокими оврагами и руслами мелких речушек берегу Днепра, он смог бы защититься от конных набегов весьма незначительными силами. Поэтому Свенельд, принимая, конечно, конницу Ярополка во внимание, не придавал ей решающего значения. Зато в последнее время его стало тревожить другое: по сообщениям лазутчиков, постоянно прибывавших к нему из Киева, его городское ополчение было полностью вооружено и приведено в боевую готовность. Это была более серьезная угроза, нежели конница Ярополка -пять тысяч ополченцев, в своем большинстве бывшие воины или полная сил молодежь, из-за недостатка боевого опыта не взятая в дальний поход, могли превратить его стремление стать хозяином Киева в несбыточную мечту. Посему было необходимо предпринять определенные меры дабы исключить столкновение с киевским городским ополчением, и ни в коем случае не штурмовать крепостных стен. Помимо того, что у его теперешней дружины попросту не хватило бы сил взять город приступом, он, варяг по происхождению, штурмующий стольный град Руси с находящейся в нем великой княгиней, неминуемо стал бы врагом всех русичей.
      В– третьих, прежде чем отправляться в поход на Киев, нужно было навести порядок в собственной дружине. Ею до прибытия Свенельда командовал воевода Ратибор, а его опорой были пять сотен дружинников-русичей, друзей, а то и побратимов викингов, составлявших большинство дружины. Свенельд не сомневался, что Ратибор с дружинниками-русичами ни при каких обстоятельствах не поддержал бы мятежа против великого князя или правящей от его имени Ольги, а влияние Ратибора в дружине было столь велико, что от его мнения зависело очень многое. Уничтожить Ратибора и его сторонников силой оружия значило не только ослабить дружину и внести в нее раскол, но и нажить смертельных врагов среди друзей и боевых побратимов убитых, которые могли оказаться более опасными, чем Ратибор и дружинники-русичи. Воеводу нужно было не уничтожать, а привлечь на свою сторону, сделав его верным союзником.
      Все эти препятствия могли казаться непреодолимыми для кого угодно, только не для Свенельда – он знал, как смести их все со своего пути одним-единственным ловким ходом. Воевода Ратибор с русичами-дружинниками и частью викингов не примкнут к Свенельду потому, что связаны данной великому князю Игорю клятвой на верность? Киевские ополченцы встанут на защиту города также потому, что вхождению в стольный град Свенельда воспротивится Ольга, оставленная Игорем вместо себя и олецетворяющая его великокняжескую власть? Значит, необходимо одно – освободить всех русичей и варяжских дружинников от принесенной Игорю клятвы и лишить Ольгу права повелевать от его имени, превратив ее из вершительницы судеб Руси в обычную вдовую княгиню.
      Свенельд был в состоянии сделать это, независимо от того, жив на самом деле Игорь или нет,– через несколько суток на киевском торжище должны были появиться в обличье хазарских купцов его верные люди с якобы последними вестями о великом князе и его войске. Они распустили бы слух, что великий князь сложил голову в схватке со степняками, а остатки русско-варяжского войска во главе с воеводой Асмусом и ярлом Эриком движутся пешим порядком на Русь и весьма надеются на скорую помощь с родной земли. Этим Свенельд избавлял дружинников от клятвы Игорю и заставлял конницу Ярополка отправиться навстречу движущемуся через Дикое поле русскому войску, ибо воины-русичи никогда не оставляли соплеменников в беде, и ни Ольга, ни тем более Ярополк не осмелились бы нарушить этот священный закон многих поколений их предшественников.
      Но это могло произойти лишь через несколько суток. Прежде чем распустить нужные ему слухи, Свенельду было необходимо преградить путь на Русь истинным вестям о положении дел в войске великого князя и его местопребывании. С этой целью вчера ночью из лагеря тайно отплыли вниз по течению Днепра пять драккаров с преданными Свенельду викингами, которым затем надлежало пересесть на коней и ускакать на порубежье с Дикой степью. Там, разбившись на несколько отрядов, викингам нужно было перехватить все ведущие на Русь караванные тропы и досконально расспрашивать купцов обо всем, что им известно о великом князе и его войске. Если у караванщиков оказались бы не устраивающие Свенельда вести, их не следовало пускать на Русь. Конечно, рано или поздно, тем или другим путем, русичи узнали бы о действительном состоянии дел в великокняжеском войске и судьбе самого Игоря, но к тому времени Свенельд с верной ему дружиной уже находился бы в Киеве, а конница воеводы Ярополка была бы где-то в Диком поле.
      Но, прежде чем Свенельд мог начать осуществлять свой план, дружинники должны были знать, что великого князя нет в живых, конница воеводы Ярополка направилась спасать остатки великокняжеского войска, а ладейной дружине надлежит срочно прибыть в Киев, чтобы защитить его от ожидаемого нападения степняков. Да-да, нападения степняков, ибо Свенельд не собирался ограничиться лишь ложными вестями о великом князе и его войске, он замыслил распустить слух, что степняки, воспользовавшись ослаблением военной мощи Руси, намерены совершить набег на ее стольный град. И тогда никто не посмеет сказать ни слова против Свенельда, спешащего со своей дружиной на помощь великой княгине и жителям Киева, над которыми нависла угроза вражеского нападения. Но этот тщательно продуманный, всесторонне выверенный план мог начать действовать лишь через несколько суток, а жизнь заставила Свенельда принимать важнейшее для себя решение уже сегодня, в самом начале осуществления его замыслов.
      Причиной этого послужило прибытие сегодня утром в его лагерь трех ладей из Киева. В двух находились дружинники, сопровождавшие сотника Рогдая к древлянам, в третьей – гонец великой княгини, повелевший от ее имени Свенельду срочно отправить в стольный град две тысячи воинов на смену коннице Ярополка, которая готовилась к походу в Дикую степь на подмогу остаткам великокняжеского войска. Вначале Свенельд счел самым опасным из прибывших людей Рогдая. Его посещение древлян могло преследовать одну цель – Ольга хотела заручиться поддержкой древлянского князя Мала в случае выступления против нее Свенельда. При успехе переговоров Рогдая Свенельду пришлось бы, прикрывая себя от удара древлян в спину, ослабить свою и без того немногочисленную дружину. Он уже подумывал, не послать ли тайно вдогонку за ладьями Рогдая четыре-пять своих драккаров с преданными викингами, чтобы посланник Ольги вместо стольного града древлян Искоростеня очутился на дне Днепра, но оказалось, что настоящая беда подкрадывалась к Свенельду совсем с другой стороны.
      Он поначалу не придал особого значения приезду с гонцом Ольги верховного жреца Перуна и христианского священника Григория. Помимо русов-язычников воеводы Рати-бора в дружине Свенельда имелось несколько сот викингов-христиан, прежде служивших императорам Нового Рима и принявших в Византии веру Христа, поэтому появление жреца Перуна и пастыря киевских христиан Свенельда не удивило и не насторожило. Но когда часа через два обычно спокойный лагерь загудел словно растревоженный пчелиный рой, Свенельд пожелал узнать, в чем дело. Оказалось, что жрец Перуна и священник Григорий, собрав вокруг себя русов-язычников и викингов-христиан, рассказали им о поражении войск князя Игоря на Итиль-реке, о принятом Ольгой решении послать на помощь остаткам великокняжеского войска конницу Ярополка, о ее приказе Свенельду срочно отправить две тысячи викингов на защиту Киева.
      Но если бы это было все! И языческий жрец, и христианский священник проклинали хазарского кагана, старого недруга славян и викингов, нанесшего предательский удар великокняжескому войску, призывая храбрых русичей и их верных боевых друзей-викингов отомстить за погибших братьев, предлагали дружинникам Свенельда поторопиться с отплытием в Киев, чтобы конница Ярополка как можно скорее отправилась на выручку остаткам русско-варяжского войска. Через время к жрецу Перуна примкнул дротт Одина, также распаливший викингов-язычников воспоминаниями о многочисленных кознях хазар, когда-либо учиненных ими против викингов, взывал к мести за почти полностью погибшую дружину ярла Олафа, требовал уже следующим утром отправить лучших гирдманов в Киев, чтобы конница Ярополка поскорее выступила навстречу уцелевшим викингам ярла Эрика. Дело завершилось тем, что викинги-христиане срубили деревянный крест и, став вокруг него на колени, принялись распевать за священником Григорием грустные, тягучие песнопения, а жрец Перуна договорился с дроттом Одина совместно обратиться в полночь к богам за советом, каким образом русичам и викингам отомстить за кровь соплеменников и единоверцев.
      Отказываясь верить собственным глазам и ушам, Све-нельд переходил от одной группы викингов к другой и везде слышал те же разговоры: о жгучем стремлении отомстить хазарам, о желании быстрее очутиться в Киеве. Свенельд с ужасом убеждался, что в ближайшее время никакие его приказы или увещевания не заставят викингов выступить против киевской княгини, ибо с сегодняшнего утра злейшие враги викингов – хазары, самое сильное их чувство – жажда мести за погибших боевых друзей, а княгиня Ольга стала единственным человеком, могущим спасти остатки варяжских дружин, отправившихся с великим князем Игорем на Каспий. К этой мысли пришли и все посвященные в план Свенельда единомышленники, с которыми он встретился в полдень. Нежданное прибытие в лагерь верховного жреца Перуна и христианского священника Григория спутало все их расчеты, сделало неосуществимым выступление против княгини Ольги под любым предлогом!
      Но Свенельд не намерен так быстро и просто сдаться. Великая княгиня требует прибытия двух тысяч викингов в Киев? Они прибудут! Он сам приплывет с ними, оставив на по-рубежье с древлянской землей дружинников воеводы Рати-бора и викингов-христиан. Он самолично оценит, какую силу представляет сегодняшнее киевское ополчение и устоит ли против его воинов, напади они внезапно на ополченцев в самом городе. Он встретится с давнишними недругами князя Игоря и его жены и узнает, сколько у него сторонников. Разве не может случиться так, что Игорь сложит голову в Диком поле и для защиты Киева и всей Руси потребуется опытный военачальник, а не вдовая великая княгиня? Поэтому он покуда не возвратит в дружину викингов, которые стерегут ведущие из Хазарии караванные тропы, и в случае надобности в Киев без промедления могут поступить нужные Све-нельду вести о гибели Игоря и его войска. Он еще поборется с тобой, великая княгиня Ольга!
      – Великий князь, против нас собралось все Дикое поле,– проговорил Асмус.– Степняков сейчас намного больше, чем было поначалу буртасов и булгар на Итиль-реке. Даже черные клобуки с печенегами и те пожаловали.
      – Иначе и быть не могло,– отозвался Игорь.– Одних привела сюда давняя вражда с Русью, другие мечтают поживиться захваченной нами на Хвалынском море добычей. И всем им нужно одно – наша погибель. Как жаждут они ее!
      – Ты о них слишком хорошего мнения, русский князь,– произнес стоявший рядом с Асмусом невысокий худощавый человек с дочерна загоревшим лицом, светлыми волосами и аккуратно подстриженной бородой.
      Левый рукав его полосатого халата был пуст и засунут за пояс, узкие носки сафьяновых сапог были высоко задраны кверху, голову прикрывала лохматая меховая шапка. Человек был без кольчуги или другого защитного доспеха, из вооружения на нем висел короткий широкий меч да за голенищем правого сапога торчала рукоять боевого ножа.
      – Неужто ты думаешь, что степняки сейчас помнят о какой-то старой вражде с Русью либо о новых обидах, причиненных твоим воинством их единоверцам на Каспии, если их разум сегодня ослеплен блеском имеющегося при тебе золота? Ты плавал за этим богатством на Хвалынское море, а к ним оно явилось само. Да какой разбойник устоит перед желанием завладеть сокровищами, принадлежи они хоть лучшему другу или злейшему врагу? – продолжал однорукий.– Помышляй они о вашей гибели, что мешало им уничтожить вас вчера или позавчера, пять или десять дней назад? Навалились бы всем скопом, заплатили бы за каждый ваш труп тремя или четырьмя своими – вот и отомстили бы сполна за своих погибших от ваших мечей единоверцев. Нет, не нападали, ибо пуще всего страшились испробовать на собственной шкуре остроту русского или варяжского меча. Что за радость от победы, если сам навсегда в землю лег, что за корысть от захваченного богатства, ежели оно досталось не тебе? Поэтому, русский князь, сколько бы ни собралось против тебя степняков-разбойников, успех будет на твоей стороне – твои дружинники сражаются за право возвратиться на родную землю, а это разноплеменное воронье слетелось сюда с желанием поживиться чужим добром. Это разные вещи, и сражаются за них тоже по-разному.
      – Степняки прежде не навязывали нам решительного сражения оттого, что к ним постоянно подходила подмога, в то время как мы ежедневно несли потери,– сказал Асмус.– К тому же они надеялись, что рано или поздно мы совершим на незнакомой местности роковую ошибку, позволив себя окружить либо загнать в место, где будем поставлены перед выбором: погибнуть или сдаться в полон. Но сейчас, когда до Саркел-реки рукой подать и, не останови они нас сегодня, завтра мы будем в спасительном прибрежном лесу, они вцепятся в нас мертвой хваткой, как свора охотничьих собак в раненого зверя.
      – Вцепятся и отпустят, когда увидят, что вы им не по зубам или ваше поражение будет слишком дорого стоить им, победителям,– спокойно ответил однорукий.– А когда в сражение вступит конница воеводы Ярополка, о точном местопребывании которой степнякам пока неведомо, они это увидят и поймут сразу. И тогда их военачальники зададут себе вопрос – стоит ли им лить море собственной крови, чтобы разгромить вас? И не будет ли ослабление буртасской державы, которое неминуемо последует в результате подобного кровопролития, прежде всего на руку Хазарии, более близкому, а потому и более опасному врагу, нежели Русь? Так что, воевода, главное не в том, победите вы или нет, а в той цене, которую заплатите за свою победу.
      Краем уха прислушиваясь к разговору Асмуса с одноруким, великий князь рассматривал выстроившуюся между русско-варяжским войском и лесом, за которым лежала Саркел-река, вражескую конницу. Ее было много, очень много, но Игорь не сомневался в благоприятном для себя исходе грядущего сражения. Свою роль в этой уверенности играла не только конница Ярополка, удар которой из леса в спину вражескому войску окажется для него полной неожиданностью, но и упомянутая одноруким причина – буртасы и их союзники хорошо понимали, что начатая ими война с Русью выгодна их общему врагу – Хазарии. А то, что неприятельские военачальники в первую очередь заботились о сохранении своего воинства, а не об уничтожении любой ценой русичей и викингов, подтверждали все предыдущие события, начиная с первого дня высадки Игорева войска на сушу.
      Они причалили к берегу и начали покидать суденышки в месте, указанном приплывшими ночью на дереве посланцами сотника Микулы и атамана Казака. Ими были десятский из отряда Микулы и тщедушный однорукий человек, для помощи которому в трудной дороге через лесные дебри и в опасном путешествии по ночной реке на плохо управляемом дереве и понадобился крепкий, саженного роста дружинник. Посланец атамана не приглянулся Игорю с первого взгляда: мало того что был невзрачен на вид, однорук и от долгого пребывания в холодной воде его непрерывно била дрожь,– на его груди висел медный крестик.
      – Ты поклоняешься Христу, богу женщин и слабых духом мужчин? – спросил Игорь у однорукого, когда тот на сносном русском языке пожелал ему от имени Микулы и атамана доброго здравия, долгих лет жизни и побед над врагами.
      – Да. Он тот небесный Владыка, в руки которого я вложил свою судьбу,– ответил однорукий.
      – Но разве может смертный избирать себе небесного Владыку? Разве не наши боги даруют нам жизнь и мы за сей дар обязаны почитать их и служить им?
      – Ты прав, великий князь, жизнь каждому из нас действительно дарована Богом, и мы ежечасно служим ему за это. Но дело в том, что Бог один, а народов и племен на земле множество, и всяк человек волен называть Бога по-своему. У небесного Владыки лишь главных имен десять: Адонай, Иах, Саваоф, Садаи, Тетраграмметон, Эседерхи, Эль, Элион, Эльхи, Элоим, а сколько иных? Если вы, русы, именуете своего бога Перуном, а я, фракиец, Христом, что в этом удивительного, ежели, к примеру, мы хлеб и воду, землю и небо тоже называем по-разному? Главное, чтобы мы почитали своего Бога и следовали его заповедям, а он за вашу веру не оставлял нас без своих милостей.
      – Милостей? – презрительно скривил губы Игорь.– Наши боги не даруют русичам милостей, а помогают нам в делах и защищают от недругов. Мы сообща храним Русь: боги не Небе, а мы их волею – на земле. А ежели ты, христианин, рассчитываешь на милости своего Иисуса, отчего он не спас тебя хотя бы от увечья? – указал Игорь на пустой рукав мокрого халата собеседника.
      – Ошибаешься, великий князь,– возразил однорукий.– Не храни меня Господь, в той сече, где я лишился руки, я мог легко потерять голову. В неудачном сражении с сарацинами из всей моей центурии в живых остались лишь я и трое легионеров.
      – Ты был воином? И даже, как я понимаю, не простым дружинником?
      – Да, я был центурионом Нового Рима. Несмотря на мой рост, я неплохо владел оружием, а еще лучше умом. Но, лишившись руки, я расстался с легионом и стал вначале ремесленником в Константинополе, затем вести дела богатого купца-рахдонита, которому приглянулся своей грамотностью и сообразительностью. И здесь Господь тоже хранил меня от напастей: ремесленником – от разорения, на караванных тропах – от мечей разбойников. А в конце концов он оказал мне настоящую милость: надоумил, что мой истинный удел – быть казаком.
      – Быть казаком – это Божья милость? – поразился Игорь.– В чем же она?
      – Я всю свою жизнь стремился к свободе. Вступил в легион, так как хотел быть послушным лишь воле императора, стал ремесленником, чтобы подчиняться только законам Нового Рима, пошел в услужение купцу-рахдониту, надеясь, что он оценит мой ум и я буду не его слугой, а уважаемым помощником. Но я не был свободным нигде: в легионе надо мной был целый десяток самодуров-начальников, ремесленником я зависел от произвола взяточников-чиновников, а не от закона, а купец хотел видеть во мне не равного ему по уму человека, а во всем ему послушного слугу. И лишь став по милости Бога казаком, я наконец-то обрел настоящую свободу.
      – В чем же она? В том, что по воле атамана ты продирался сквозь лесные чащи, затем несколько часов пребывал в ледяной воде? Посмотри, ведь у тебя от холода до сих пор зуб на зуб не попадает. Разве захотел бы ты проделать подобное путешествие ко мне по собственной воле?
      – Великий князь, атамана над собой я избрал сам и обязан подчиняться его воле. И она еще ни разу не расходилась с моей. Сейчас я с тобой потому, что. точно так, как и атаман, на стороне твоих русов, а не хазар или буртасов. А каким богам мы с тобой верим и поклоняемся, сегодня не столь важно – мы вершим сообща земные дела и не намерены вторгаться в небесные споры между Перуном и Христом. Может, перейдем от разговоров обо мне к более важным? Или ты до сих пор не можешь смириться с тем, что вместо полюбившегося тебе Сарыча атаман прислал меня?
      Однорукий сказал то, в чем так не хотел признаться себе Игорь – он действительно чувствовал себя уязвленным, увидев посланцем Казака не Сарыча, с которым свыкся за время похода, а незнакомого человека. Если Сарыч был умнее и расторопнее однорукого, почему Казак выказал столь явное неуважение к великому князю, направив к нему какого-то калеку, к тому же христианина и бывшего ромейского центуриона? Если же, наоборот, однорукий умнее и сообразительнее Сарыча, почему Казак вначале дал ему в проводники самого обыкновенного разбойника, а не одного из лучших своих людей? Пытаясь понять, что за человек предстал перед ним, и сравнить его с Сарычем, Игорь и затеял длинный разговор с одноруким.
      – Ты прав, я надеялся, что Казак вновь пришлет ко мне Сарыча,– ответил Игорь.– Ведь мы уже познакомились и научились хорошо понимать друг друга.
      – Сарыча нет в живых,– сказал однорукий и перекрестился.– Он умер от буртасской стрелы на руках твоего сотника Микулы. Не случись этого, сейчас на моем месте стоял бы он…
      Выслушав рассказ о гибели Сарыча и не чувствуя больше обиды на Казака, Игорь изменил отношение и к его посланцу.
      – Как тебя кличут?
      – Глеб.
      – Так с чем явился ко мне, Глеб?
      – Перво-наперво посоветовать тебе, великий князь, повернуть ладьи назад, ибо место, где твоему войску надлежит высаживаться на берег, за нашей спиной. Так зачем напрасно утруждать воинов, заставляя их вначале грести против течения, а затем возвращаться обратно?
      Этот однорукий казак разговаривал в Игорем так, как могли позволить себе лишь особо заслуженные воеводы и самые верные соратники. Но ведь точно так с ним разгова\ривал и покойный ныне Сарыч. Так что дело вовсе не в гордыне того и другого или их неуважении к особе великого князя, а в проявлении того равенства и простоты общения, что были присущи казачьей вольнице. Поначалу подобное поведение и Сарыча вызывало в нем раздражение, однако потом он свыкся с ним. Точно так следует поступить и сейчас.
      – Повернуть ладьи назад? – переспросил Игорь.– Но уверен ли ты, что место предстоящей высадки за нашей спиной? Я что-то не припоминаю такого, иначе уже был бы на суше. А я внимательно слежу за берегом, да и мои воеводы понимают в таких делах толк.
      – Ты наверняка видел это место, великий князь. Вы должны были проплывать его вчера примерно в полдень. Это большая песчаная коса, к которой слева подходит пологий береговой склон, а справа примыкает участок сгоревшего леса.
      – Я помню эту косу. Она действительно могла бы стать удобным местом для высадки, если бы не пологий склон слева и свободный от леса участок справа. В случае нашей высадки на косу противник имеет возможность нанести нам сильный одновременный удар с двух сторон, уничтожив находящихся на берегу и засыпав горящими стрелами ладьи с подкреплением. Поэтому мы и проплыли мимо сей косы.
      – Но предпринял бы ты высадку, зная, что недруг может нанести по твоим воинам на косе удар только с одного направления? Например, по береговому склону?
      – Конечно. Ширина склона у косы позволяет скакать в один ряд не больше десятку всадников, и такой удар могут сдержать в течение нескольких минут три-четыре сотни дружинников, первыми высадившихся на берег у соприкосновения косы со склоном. А покуда им удастся защитить косу от вторжения степняков, за их спиной к косе пристанут другие ладьи, и на берегу окажутся уже тысячи русичей и викингов.
      – Великий князь, к восходу солнца у косы будут семьсот воинов сотника Микулы и моего атамана. Они не позволят степнякам нанести удар по твоим оказавшимся на косе воинам со стороны лесного пожарища. Более удобного для высадки места, чем это, еще долго не будет, поэтому атаман и просит тебя послушаться его совета и повернуть назад к косе.
      Игорь хорошо помнил косу, о которой шел разговор, живо представил ход сражения, если неприятель сможет атаковать его высадившихся с ладей дружинников только по береговому откосу. В этом случае результат сражения вполне мог быть удачным для русичей и викингов, но насколько можно положиться на обещания степных разбойников? Но разве Сарыч, с которым Игорь столько времени пробыл бок о бок в походе, хоть раз подвел его или нарушил данное кому-либо слово? Так почему Игорь должен сомневаться в слове атамана Казака, которому так верит знающий его сотник Микула?
      – Глеб, сейчас ладьи и драккары повернут обратно. Но как мы узнаем, что дружинники Микулы и казаки не опоздали к косе?
      – У самого высокого дерева близ берегового откоса и у его соседей слева и справа будут срублены верхушки. Так что смело плыви назад, великий князь, и Перун с Христом помогут нам одержать верх над врагами…
      К уже знакомой косе ладьи и драккары подплывали во второй половине дня. Игорь издалека увидел у берегового откоса, плавно переходившего в длинную песчаную косу, приметное высокое дерево со сломанной верхушкой и по сторонам от него еще два таких же. Значит, Микула и Казак были на условленном месте и готовы к сражению!
      Но оказалось, что к сражению были готовы не только они. Едва флотилия взяла направление с середины реки к коce, а восьмерка головных ладей со всей возможной скоростью устремилась к береговому откосу, из леса вырвались [несколько многочисленных групп всадников и во всю прыть (помчались туда же. Врагов было не меньше двенадцати– пятнадцати сотен, а из-за деревьев показывались все новые. Конечно, конница могла передвигаться быстрее, нежели до отказа наполненные людьми ладьи, но узкая кромка берега, по которой скакали всадники, была неровной, переплетенной корнями деревьев, заросшей кустарником, что значительно снижало скорость лошадей. Поэтому ничего удивительного не было в том, что у откоса противники очутились почти одновременно – степняки на его вершине, русичи у подножия.
      Дружинники едва успели, выбравшись из воды, подняться по откосу немного вверх и выстроиться в три-четыре ломаные шеренги, как на них обрушилась опередившая свой отряд группа всадников. Их головные два-три ряда оказались поднятыми на копья, но скорость всадников и напор сзади были таковы, что кони с мертвыми седоками, не имея возможности повернуть назад или свернуть в сторону, ударили в русские шеренги словно живая лавина и смяли их. Но двумя десятками шагов ниже уже стояли две-три новые шеренги русичей, принявшие в копья и мечи уцелевших всадников. И эти шеренги оказались прорванными, сдержать напор первой конной группы удалось лишь у начала косы, когда лошади без седоков смогли замедлить бег перед очередной щетиной выставленных им навстречу копий.
      В результате этой короткой стычки головной отряд конницы был полностью разгромлен, но и треть высадившихся на берег русичей погибла. Уцелевшие, отступив к подножию откоса, теперь не перегораживали его по всей ширине, а вытянулись двумя длинными шеренгами по каждой стороне спуска, готовые поражать копьями и мечами несущихся мимо них сверху всадников. Два-три десятка самострелыциков, выстроившись за спинами товарищей, были готовы встретить стрелами первые ряды нападавших, дабы завалить спуск горой лошадиных трупов, сорвав эту атаку. Понимая, что теперь им придется столкнуться с куда более серьезной обороной, чем прежде разрозненно вступавшие в бой группы русичей, степняки не спешили с нападением, предпочитая накопить вначале достаточные для этого силы. Часть конницы, не задерживаясь у откоса, проносилась к выгоревшему участку примыкавшего к косе леса. Враги торопились: к берегу подплывал новый отряд ладей и драккаров.
      И вот с гребня откоса ринулся вниз сплошной поток конницы. Казалось, она снесет на своем пути все живое и на едином дыхании вынесется к урезу воды, у которого появились вырвавшиеся вперед русские ладьи. Вдруг несколько головных рядов всадников полностью исчезли, а следовавшие за ними стали падать в наполовину уже заваленный трупами людей и лошадей глубокий ров, выкопанный поперек спуска. Какие молодцы Микула с Казаком, сумевшие не просто устроить врагам западню, но и накрыть волчью яму таким слоем жердей и земли, что они обрушились только под главными силами атакующей конницы в решающий миг боя!
      Между тем в песчаную косу уткнулись носом несколько ладей, и через их борта прямо в реку стали прыгать дружинники. Подняв над головами оружие, по грудь в воде, они спешили на берег и выстраивались в боевой порядок. Но и вражеская конница к этому времени достигла выгоревшего участка леса и начала разворачиваться там для атаки. Минута-две – и вал конницы хлынет справа на косу, сбросив в реку три-четыре сотни только что высадившихся дружинников, и окажется в тылу у русичей, державших оборону у подножия пологого склона.
      Конница начала брать разбег, теснее смыкать ряды, на ходу вытягиваться в ударную колонну, нацеленную в середину боевого порядка русичей. Когда голова атакующей колонны поравнялась с углом леса, где начиналась коса, ближайший к всадникам ряд вековых деревьев зашатался и рухнул на них. Толстые стволы давили седоков вместе с лошадьми, многочисленные ветви могучих, раскидистых крон десятками вышибали всадников из седел. А на смешавшуюся, утратившую даже подобие боевого строя колонну обрушился новый ряд предварительно подпиленных и подрубленных деревьев.
      Однако образовавшийся древесный завал, рассеявший и частью уничтоживший голову колонны, перекрыл собой лишь половину прохода, по которому можно было попасть на косу. И заметно укоротившаяся конная колонна, огибая завал, устремилась в свободную от упавших деревьев часть прохода. Но не тут-то было! Там, преградив путь к косе, стояли несколько невесть откуда взявшихся шеренг русских дружинников, за которыми виднелась длинная линия всадников, судя по одежде и вооружению, степных разбойников. Всадники были с луками в руках, и если в рукопашном бою с хорошо вооруженной и надежно защищенной доспехами буртасской конницей степные разбойники не представляли серьезной силы, то как конные стрелки они могли причинить много вреда. И конная колонна, не доскакав до шеренг русских копьеносцев, вначале сбавила скорость, затем остановилась и, развернувшись, умчалась на место бывшего лесного пожара, откуда начинала атаку.
      Стоя на носу ладьи, Игорь наблюдал, как на полном ходу на косу наползли днищами сразу десятка три ладей и драк-каров и с них густо посыпались на песок и в воду русичи и викинги. На берегу они быстро выстраивались в плотные боевые порядки и шеренга за шеренгой спешили к подножию берегового откоса, откуда высаживающимся грозила наибольшая опасность. Однако почему вражеская конница бездействует и на гребне откоса, и на участке выгоревшего леса? Ведь, покуда на берег высадилась лишь половина русичей и викингов, у степняков есть возможность навязать им превосходящими силами бой на косе и попытаться если не уничтожить, то заставить их отступить на суда. Но ни отхлынувшие назад от заполненного телами рва всадники, ни снова выстроившаяся на месте сгоревшего леса конная колонна ничего не предпринимали. А когда к косе подплыла очередная группа ладей и драккаров, оба неприятельских отряда одновременно поскакали прочь от косы тем же путем, которым совсем недавно мчались к ней из леса. Вслед за ними с гиканьем и свистом, стреляя на скаку из луков, помчались казаки.
      И великий князь понял, что вовсе не уничтожение его войска любой ценой является для вражеских военачальников основной целью. По-видимому, они хотели в меру сил отомстить русичам и викингам за пролитую ими на Каспии кровь их единоверцев-мусульман и, главное, отбить захваченную там добычу. Иначе почему умчалась сейчас, едва начав бой, буртасская конница, хотя могла решительной атакой с двух сторон если не разгромить высадившегося врага, то сковать его затяжным боем до прибытия своих основных сил? Однако вражеский военачальник, видя, что при любом исходе сражения ему не завладеть находившимися в ладьях сокровищами, не захотел лить напрасно ни своей, ни чужой крови. Тем более что если откуда-то из леса появились семь сотен русичей и казаков, то почему оттуда же не могут взяться еще несколько отрядов и нанести удар по его коннице? И если догадки великого князя верны и степняки не собираются заплатить за полный разгром русичей и викингов гибелью и своего войска, положение высадившихся не столь безнадежно…
      В своем предположении Игорь не ошибся. Он опасался, что степняки навяжут решительное сражение при выходе русско-варяжского войска из прибрежных итильских лесов в открытую степь, но этого не случилось. Правда, это можно было объяснить тем, что русичи и викинги появились в степи именно там, где советовал атаман Казак: при вхождении из степи в лес широкого притока Итиль-реки, чьи болотистые, кочковатые берега крайне затрудняли действия конницы. Но сколько раз у вражеских военачальников имелась возможность вступить с русичами и викингами в большое сражение позже, когда те двигались по степи! Следуя советам Глеба, отменного знатока здешних мест, русско-варяжское войско постоянно выбирало для движения пути, где сама местность помогала обороняющейся от конницы пехоте. Чтобы этого достичь, приходилось делать крюки, иногда возвращаться назад, забираться далеко в сторону, зато Игорь всегда был спокоен – справа или слева от его воинства находилось непреодолимое для конницы препятствие, не позволяющее окружить его войско либо нанести по нему одновременный удар с нескольких сторон.
      А ночами далеко по окрестным степям разносился конский топот, слышались свист стрел и звон оружия: это не давали покоя расположившимся на ночлег степнякам казаки и дружинники Микулы. Чтобы напоить и накормить травой лошадей, многочисленная вражеская конница была вынуждена разбиваться на отдельные отряды, размещавшиеся на значительном удалении друг от друга, и какой-либо из них обязательно подвергался ночному нападению казаков и дружинников Микулы. Зато куда больше распугивалось по степи вражеских табунов, которые с трудом можно было собрать лишь к полудню! Буртасско-булгарское войско являлось атакующей стороной лишь днем, а ночью само защищалось от внезапных нападений. И все-таки русичи и викинги отбивали ежедневно по три-четыре яростных наскока степняков, каждый из которых уносил жизни боевых товарищей и умножал число раненых. Но, несмотря на все трудности, русичи и варяги неуклонно приближались к Саркел-реке!
      Однако чем ближе они к ней подходили, тем тревожнее становилось на душе у Игоря – получит ли он помощь из Руси, когда степняки, не желая упускать остатки русско-варяжского войска и вожделенную добычу, навалятся на него у Саркел-реки всеми силами? Это сомнение возникло потому, что русичи дважды встречали на своем пути шесты с нанизанными на них отрубленными человеческими головами, в которых Глеб признавал головы знакомых ему казаков, а Игорь – головы уплывших с Микулой дружинников. По словам Глеба, они принадлежали казакам и дружинникам, которые двумя группами были отправлены атаманом Казаком на Русь с вестями от великого князя. Оставалось надеяться, что подобная участь не постигла и Роксану, и только вчера Игорь узнал, что отважная витязиня выполнила порученное задание. Из крохотного степного болотца с полой камышовой трубкой в зубах вылез дружинник из отряда Микулы, который сообщил о Роксане и коннице воеводы Ярополка, поджидавшей остатки великокняжеского войска на этом берегу Саркел-реки, и назвал Глебу место, где русичам и викингам надлежало прорываться к Ярополку…
      И вот сейчас Игорь рассматривал выстроившуюся напротив него степную конницу, готовую к нанесению сокрушительного удара по русичам и викингам. Плотные ряды неприятельских всадников уходили от гребня глубокого оврага, вдоль которого двигалось Игорево воинство, далеко в степь, растянувшись в трехстах-четырехстах шагах от опушки леса, где скрывалась конница Ярополка и куда должны были пробиться русичи с викингами. От Игоря до леса было не больше версты, но каждый шаг этого пути нужно будет оплатить кровью. И чем быстрее русичи и викинги пробьются к своей коннице, тем меньше их крови будет пролито. Поэтому они решили сами напасть на неприятеля, чтобы насколько возможно сократить путь, который предстояло преодолевать с боем. Выстроившись квадратом, внутри которого расположились лучники и раненые, перевозимые на захваченных в боях со степняками лошадях, русичи и викинги быстро двинулись вдоль оврага к лесу.
      Они успели сделать не больше двухсот шагов, как навстречу им сорвался с места первый отряд степняков тысячи в две копий, а из степи донесся слитный гул множества копыт – это в спину русско-варяжскому квадрату заходила самая дальняя от оврага часть вражеского строя. Головной атакующий отряд проскакал примерно половину расстояния до русичей и викингов, когда за ним тронулся второй отряд такой же численности, но тут же был вынужден остановиться. Из леса за спиной неприятеля вырвался длинный вал русской конницы и помчался на оторопевших от неожиданности степняков. Они не успели даже перестроить свои задние ряды лицом к новому врагу, как русичи врубились в их боевой порядок, и закипела яростная сеча. А из степи к противоположной стороне оврага вынеслись казаки и дружинники Микулы и принялись засыпать стрелами неприятельские ряды, стоящие на пути русско-варяжского квадрата.
      Игорево воинство смогло пройти без боя еще две с половиной сотни шагов, как ему ударил в лоб скакавший навстречу вражеский отряд, а чуть позже с тыла налетели степняки, прискакавшие с дальней оконечности неприятельского строя. Но сколько подобных нападений русичи и викинги отразили в течение своего длинного пути по степным просторам между Итиль-рекой и Саркелом! Имея в передних шеренгах отборных дружинников, расчищая дорогу перед собой стрелами своих лучников и помогавших им с другой стороны оврага казаков и дружинников Микулы, русско-варяжский живой квадрат медленно, но неудержимо двигался вперед.
      Игорь с воеводой Асмусом и десятком гридней-телохра-нителей ехал внутри квадрата сбоку лучников. Он не упустил момента, когда пыльное облако над кипевшим впереди конным боем вдруг сдвинулось с места и стало перемещаться к русско-варяжскому квадрату. Конница Ярополка насквозь прорубила вражеский боевой порядок и спешила на подмогу своим пешим боевым товарищам! Если воинство Игоря соединится с ней, степняки им не страшны! Но это понял и неприятель: и отброшенные всадниками Ярополка от оврага степняки, и нападавшие сзади на русско-варяжский квадрат враги дружно ринулись в промежуток между русской конницей и пробивавшейся к ней пехотой и заполнили его. И великий князь понял: стоит им замедлить свое движение, хоть на миг остановиться, и они навсегда завязнут в плотной массе преградивших им дорогу врагов, не смогут снова сдвинуться с места и не пробьются ни к коннице Ярополка, ни тем более к лесу. Приблизился решающий миг сражения!
      – Вперед! – крикнул Игорь, направляя коня в место самой ожесточенной схватки.– Не останавливаться! Только вперед!
      С Асмусом и гриднями-телохранителями он врезался в строй буртасов, преграждавших им путь, завертелся в их гуще. Трещал под градом чужих ударов щит великого князя, сверкал его разящий меч, но все меньше оставалось вокруг него верных гридней. Уклоняясь от брошенного в него копья, Игорь слишком далеко подал щит влево, и тотчас две стрелы вонзились ему в правую половину груди. Сползая с коня, великий князь увидел рванувшихся к нему воеводу Асмуса с тремя оставшимися в живых гриднями-телохранителями, и свет померк в его глазах…
      Первый раз он очнулся на переправе у широкой, окруженной густым лесом реки. Со всех сторон раздавался стук топоров и визг пил, над Игорем склонились усталые, встревоженные лица воевод Асмуса, Бразда, сотника Микулы.
      – Саркел-река? – еле слышно спросил Игорь.– Все-таки пробились к ней?
      – Да, великий князь,– ответил Асмус.– Соединились с конницей Ярополка и пробились, а к вечеру будем уже на том берегу…
      Второй раз он пришел в себя ночью в степи. Над головой светил месяц, сверкали звезды, спереди и сзади слышался лошадиный топот. И по царившей вокруг тишине великий князь догадался, что самая опасная часть пути осталась за спиной и остатки его войска приближаются к родной земле. С этой ночи он больше не впадал в забытье, а лежал, набираясь сил, на охапке душистой степной травы в высокой двухколесной арбе кочевников-печенегов, которую где-то раздобыли для него вездесущие конники Ярополка.
      И вот наступил день, когда остатки войска ступили на русскую землю. Великий князь узнал об этом по радостному лицу подошедшего к арбе Асмуса и смолкнувшему стуку копыт сопровождавшей Игоря сотни дружинников.
      – Порубежье, великий князь,– торжественным тоном сообщил Асмус.– Жрец Чура ждет нас. Дозволь помочь тебе одеться.
      Несмотря на слабость, Игорю пришлось облачиться в кольчугу, надеть шлем и вооружиться мечом. Иначе поступить он не мог: последним, кто провожал его и русское воинство в поход, был бог рубежей Руси Чур; он являлся первым, кто встречал возвращающихся из похода оставшихся в живых дружинников и их предводителя. Таков был закон воинов-русичей, и ни один великий князь или полководец, предводительствующий войсками, никогда не осмеливался нарушить его.
      Жрец Чура был невысок, худ, с длинными волосами и седой клокастой бородой. От старости глаза его выцвели, лицо было морщинистое, словно потрескавшаяся в жару земля, и серое, как припорошенная пылью придорожная трава. Бог Чур, именем которого жрец встречал русских воинов, был хранителем и блюстителем порядка на границах вначале между восточнославянскими племенами и родами, затем всей Русской земли. Это он следил за сохранностью межевых камней и столбов, не позволял чужакам хозяйничать на священной земле русичей, с детства зажигал в их душах неугасимую любовь к земле предков. И горе тому, кто нарушал установленные Чуром законы – того он проклинал, и душа проклятого после смерти тела носилась по полям блуждающим огоньком либо постоянно перетаскивала с места на место тяжелые межевые камни.
      Опираясь на локоть Микулы, Игорь занял место рядом с жрецом Чура лицом к выстроившимся в ряды остаткам своего войска, снял шлем, приложил все силы к тому, чтобы стоять прямо и не шататься. Он не первый раз покидал родную землю и возвращался к ней из бранных походов, а потому знал, что придется ему увидеть и услышать. Сейчас самые заслуженные воеводы и тысяцкие поставят у ног жреца Чура горшки с пеплом из всех погребальных костров, с которых улетели на Небо души погибших русичей. Затем эти горшки будут зарыты в родную землю, над ними насыпан погребальный курган, на вершине которого будет воздвигнута небольшая деревянная избушка-домовина на четырех столбах. Где бы воины-русичи ни сложили свои головы, в каких краях их души ни покинули тело, их прах обязательно должен найти покой в родной земле, дабы отдать ей свою любовь, мощь, силу. После этого жрец обратится с речью к живым…
      И хотя у Игоря часто темнело в глазах, от слабости подкашивались колени, а сердце колотилось так, что готово было разорвать грудь, он стойко дождался окончания погребального обряда. Вот жрец обратился к оставшимся в живых:
      – Боги, вы возвратили на родную землю ее отважных воинов! Перун, твои внуки-русичи снова с тобой! Они видели новые страны, встречались с неведомыми народами, были под чужим солнцем, но вернулись к тебе! Прими их и дай покой их уставшим телам…
      Солнце немилосердно пекло непокрытую голову, и великий князь уже не опирался, а лежал грудью на руке Микулы.
      – …Вся Дикая степь, вся нерусы поднялась на внуков Перуна, но не смогла сломить их! Русичи не забудут сего и отомстят за это! Они вернутся к своим погребальным кострам, где прощались с погибшими братьями, и горе тем, кто отнял их жизни или пролил русскую кровь! Они сполна отомстят за причиненные им зло и кривду!
      – Месть хазарам! – раздалось из плотных шеренг стоящих перед жрецом Чура дружинников.
      – Враги заплатят нам кровью за кровь, оком за око, зубом за зуб! – продолжал жрец.
      – Заплатят за все! – откликнулись шеренги.
      – Смерть хазарам! – громко закончил жрец.
      – Смерть! – подхватили тысячи голосов.
      И великий князь почувствовал, что солнце больше не жжет голову, пропала дрожь в коленях, стало тише стучать сердце. Неужели встреча с родной землей оказалась для него лучшим лекарством? А может, это боги возвращают ему утраченные силы, чтобы он мог отомстить за своих погибших воинов и выполнить данную жрецом Чура от имени внуков Перуна клятву своим бывшим боевым друзьям? Что ж, он готов к этому!
      Н е р у с ь – слово того же происхождения, что «нелюдь» или «нехристь».

Часть вторая РУССКОЕ МОРЕ

      Шагавший головным в цепочке тысяцкий Микула прекрасно знал дорогу, идущие впереди и позади дружинники с факелами хорошо освещали узкую тропу, и великий князь мог всецело отдаться своим тревожным мыслям.
      То, чего он столько времени ждал и стремился всеми способами и силами предотвратить, свершилось – Новый Рим бросил вызов ему и Руси! Что это должно было неминуемо случиться, Игорь знал с первого дня, когда возвратился в Киев после похода на Хвалынское море: ромеи были не тем соседом, который не воспользуется ослаблением Руси и не постарается извлечь выгод из ее теперешнего тяжелого положения. А положение державы и ее великого князя было воистину тяжелейшим! Надеясь, что после понесенного на Итиль-реке поражения киевскому князю не совладать с ними, восстали давно тяготившиеся подчинением власти Киева древляне, за ними – примученные князем Олегом уличи и тиверцы. На счастье Игоря, во главе мятежных древлян оказался не воевода Бразд, раненный в бою с буртасами и булгарами у Саркел-реки, а старший сын древлянского князя Мала, и воеводе Свенельду с ладейной дружиной викингов удалось быстро усмирить восставших. Так же быстро и решительно действовали против уличей и тиверцев воеводы Ратибор и Яро-полк, понимая, что чем быстрее будет погашен на Руси пожар внутренней смуты, тем меньше возможностей будет у иноземцев вмешаться в нее.
      А давние недруги Руси, присмиревшие после успешных походов на них князей Аскольда и Дира и предшественника Игоря – Олега, вновь стали тревожить русское порубежье. Дабы отбить у них охоту к большим набегам внутрь славянских земель, Игорь самочинно водил войска на половцев и громил хазарские владения близ Тавриды. Поскольку весть о поражении русского войска разнеслась и на восток от Хазарии, на Русь двинулись даже те, кто прежде никогда этого не делал. С берегов далекого озера Яман-Сор(Озеро Яман-Сор находится на территории нынешней Западно-Казахстанской области.) появились многочисленные печенежские орды, и тысяцкому Микуле, каковым он стал по завершении Каспийского похода, пришлось дважды(Первая война произошла в 915 г., вторая – в 920 г.) вести с ними войну на порубежье Руси с Дикой степью.
      Но Игорь всегда понимал, что главную опасность для Руси представляют не мятежи древлян либо тиверцев, не набеги хазар или печенегов, а Византия. И ежели у Руси с ней покуда мир, то лишь потому, что либо Византия сама вынуждена защищаться от сарацин, либо императорам приходилось подавлять очередное восстание своих разноплеменных данников. Но стоит только представиться удобному случаю – Новый Рим обязательно постарается лишить Русь тех выгодных положений договоров, что заставили его силой подписать князья Аскольд, Дир, Олег. Поэтому Игорь любыми способами стремился оттянуть войну с южным соседом, ибо каждый выигранный Русью мирный год укреплял ее, позволял набирать былую мощь.
      Не желая давать Византии повода к войне, Игорь неукоснительно соблюдал заключенные с ней предшественниками договоры, и русские войска несколько раз оказывали помощь империи в войнах с сарацинами в Малой Азии и пиратами в Средиземном море. Однако Игорь применял против вероломного соседа и его оружие: если Новый Рим не упускал случая натравить на Русь хазар или печенегов, то и Игорь стал поддерживать врагов империи, не позволяя ей выпутаться из череды войн. Так, русские войска неоднократно оказывали поддержку Болгарии в ее противостоянии Византии, а болгарский каган – василевс(В 913 г. Византия признала за Симеоном право на титул василевса Болгарии.) Симеон – стал близким другом Игоря.
      Однако всему наступает конец, наступил он и миру с Византией – империя нарушила заключенные с Русью договоры о торговле и дружбе. Именно так объявляла она войны тем, на чьи земли не могла двинуть легионы либо к чьим берегам направить свой флот. Так поступила она во времена Асколь-да и Дира: уничтожив в Царьграде русских купцов и захватив их товары, показала этим пренебрежение к Руси и увидела однажды в отместку за это у стен своего стольного града 200 русских ладей с воинами. Тем же способом действовала она и в отношении Болгарии, отменив в 894 году дарованные прежде ее купцам льготы и обязав их вести торг лишь в Фессалонике с уплатой пошлины, что послужило причиной первой войны кагана Симеона с Византией. И вот теперь Новый Рим снова, как в княжение Аскольда и Дира, бросил вызов Руси, не желая признавать ее равной себе державой и разрывая оплаченные русской кровью договоры. Но империя просчиталась – Русь, которую она мнит после поражения на Итиль-реке выбитой из седла, явит ей свою истинную силу и докажет, что внуки Перуна так же храбры и отважны, как их деды и отцы, а ее великий князь под стать своим грозным воителям-предшественникам – князьям Аскольду, Диру, Олегу…
      – Здрав будь, княже,– вывел Игоря из задумчивости тихий хрипловатый голос.
      Перед Игорем виднелся уже знакомый вход в пещеру со священным источником Перуна, у которого с клюкой в руках стоял волхв, хранитель подземного источника.
      – Долгих лет жизни и тебе, мудрый старче,– ответил Игорь.
      – Что привело тебя ко мне, княже? Жажда открыть богам свою переполненную тревогой душу? Желание услышать волю Неба перед тем, как принять собственное, важное для судеб Руси решение?
      – Мне нужен совет богов, старче. Трудные кровавые события грядут на Русь, и кто, как не Перун, бог воинов-русичей, подскажет, как поступить мне, великому князю, в столь ответственное для державы и ее народа время?
      – Перун никогда не оставляет своих внуков, тем паче в преддверии беды. Ступай за мной, княже.
      Как и в прошлый раз, Микула с великим князем прошли вслед за волхвом к священному источнику, выслушали обращение волхва к богам. Теперь Микула не удивлялся ни наползавшему в пещеру из стены туману, ни тому, как он переставал чувствовать собственное тело, а из головы постепенно уходило понимание происходящего. И вот он уже не в пещере, а перед глазами вовсе не туман.
      Перед ним во всю ширь расстилалось безбрежное, сливавшееся вдали с горизонтом море. По его синей глади скользили боевые русские ладьи с раздутыми ветром парусами, увешанные червлеными щитами. В одной из них сидел Микула, с потрескавшимися от жажды губами, почерневшим от солнца и ветра лицом, ввалившимися от голода и усталости глазами…
      Но разве это море? Перед ним высились остроконечные горные пики, их склоны поросли изумрудными лесами, вверху, где пики соприкасались с облаками, под лучами солнца ярко сверкали кудрявые шапки отрогов, в ущельях виднелись бурные, стремительные реки, в живописных долинах раскинулись селения с красивыми домиками. Слабый прохладный ветерок приятно гладил кожу, ноздри щекотал сладковатый запах цветущих деревьев, в уши вливалось мелодичное журчание лесного ручья, нарушаемое оживленным птичьим гомоном…
      Но что это, куда делись горы? Прямо на Микулу, прикрываясь щитами и выставив жала копий, неумолимо надвигались сплошной стеной ромейские центурии. Раздирали уши отрывистые звуки чужой военной музыки, першило в горле от поднятой ногами легионеров пыли, яростью и злобой сверкали глаза приближавшихся к нему врагов. Против византийцев, выставив навстречу их копьям щит, сжимая в руке обнаженный меч, стоял среди дружинников он, тысяцкий Микула. Две железные стены столкнулись, звон и лязг оружия повисли в воздухе, страшно закричали раненые, зашлись в предсмертном хрипе умирающие. Рубился с обступившими его недругами Микула, перехватывал и отбивал мечом чужие удары, щедро рассыпал свои. И вдруг мелькнула перед самыми глазами полоса вражьей стали…
      Микула вздрогнул так, что едва не уронил факел. Широко открыв глаза, несколько мгновений неподвижно стоял на месте, не в состоянии осмыслить, где находится и что с ним происходит. Пещеру заволакивал мрак, лишь в небольшом пространстве, которое мог осветить слабо горевший факел, клубились волны седого тумана. Тысяцкий ощутил резкий, неприятный запах пещеры, плечи непроизвольно передернулись от промозглой сырости подземелья.
      Громкий, полный ужаса крик великого князя снова заставил Микулу вздрогнуть. Подняв выше факел, положив ладонь на крыж меча, он шагнул на звук голоса в клубы тумана. Откинув назад голову, прикрыв лицо руками, Игорь медленно пятился от священного источника. Его лицо было мертвенно-бледным, глаза закрыты, губы перекошены. Чувствуя, как в душу вползает безотчетный страх, Микула схватил великого князя за плечи и тряс до тех пор, покуда тот не открыл глаза. Они были пусты и безжизненны, взор Игоря упирался куда-то в каменный потолок и ничего не выражал, тело бессильно обвисло в руках тысяцкого. Постепенно взгляд великого князя стал осмысленным, щеки порозовели, глаза скользнули по пещере и клубам тумана, остановились на лице Микулы.
      – Тысяцкий, где я? Что со мной? – еле слышно спросил он.
      – Ты у священного источника, княже. И только сейчас говорил с богами.
      Игорь встрепенулся, провел рукой по лицу. Его губы плотно сжались, в глазах появился блеск.
      – Где кудесник, тысяцкий?
      – У священного источника, княже.
      Волхв стоял на коленях у расщелины в той же позе, что вначале: лицо поднято, руки вытянуты к потолку. Вода, ранее заполнявшая расщелину едва до половины, теперь бурлила у самого верха, перехлестывая временами через край и заливая пол пещеры. Лицо волхва было неподвижно, глаза прикрыты, он будто одеревенел и казался неживым. Однако стоило Микуле положить ему на плечо руку, как волхв зашевелился, открыл глаза.
      – Боги вняли нашей просьбе, пришли к своим внукам,– размеренно зазвучал в тишине подземелья его голос.– И мы за это не поскупимся на щедрые дары, исполним их волю. О Боги, будьте всегда с внуками-русичами!
      Закончив разговор с небожителями, волхв поднялся с колен, оперся на клюку. Зорко и пытливо взглянул в лицо Игоря.
      – Княже, что поведали тебе боги? Что приоткрыли они из грядущего?
      Брови Игоря сошлись на переносице, взгляд ушел в себя. Было видно, что он пытался до мельчайших подробностей воскресить в памяти только что пережитое.
      – Я видел море, старче,– начал он рассказывать,– необъятное, синее. Оно из края в край было покрыто русскими ладьями, полными воинов. Вдруг море куда-то исчезло, а вместо воды ладьи окружило пламя, которое стало жадно пожирать ладьи и воинов. Это было страшно, старче. Я до сих пор чувствую, как горит у меня от жара лицо и пересохло в горле.
      – Был ли в пламени и ты, княже?
      – Нет, я видел происходившее как бы со стороны. Однако прежде чем боги вернули мои глаза и разум снова в пещеру, я взглянул вниз, на собственные ноги. И узрел, что стою по колено в крови.
      Великий князь непроизвольно глянул под ноги и отшатнулся в сторону. Вода, выплеснувшаяся миг назад через край расщелины на пол пещеры, сейчас стекала обратно в источник, оставляя после себя небольшие лужицы с быстро лопавшимися пузырьками. В одной из таких лужиц находились ноги Игоря. Свет факела, падая на ее поверхность, придавал воде красноватый оттенок, отчего казалось, что великий князь стоит в луже пузырящейся под ногами крови. С искаженным лицом Игорь переступил на сухое место, перевел дыхание, посмотрел на волхва.
      – Старче, что хотели сказать мне этим видением боги? Волхв опустил голову, несколько раз задумчиво провел рукой по длинной седой бороде.
      – Княже, ты видел море огня и стоял по колено в крови. Ты замыслил вести свои дружины на Царьград? Так знай, что море огня и ручьи крови ждут русских воинов. Смерть не коснется тебя, княже, но тысячи русичей уйдут на Небо.
      Великий князь в нетерпении передернул плечами.
      – Старче, я воин! Кровь не страшит меня. Ответствуй, что ждет меня в конце похода: слава или позор?
      Волхв снова разгладил пышную бороду, его взор скользнул мимо лица Игоря в дальний угол пещеры.
      – Ты стоял по колено в крови, княже, пламя заживо пожирало твоих воинов. Разве подобное когда-либо приносило славу?
      Великий князь гордо вскинул голову:
      – Без крови не бывает славы, старче. Разве не знаешь этого ты сам, бывший сотник князя Олега, неистового воителя? Сегодня на брань собираюсь я, продолжатель дела Олега, и мне нужна победа. Скажи, сулят ли ее мне боги?
      – Ты встречался с ними и собственными очами лицезрел ниспосланное богами видение. Ответствуй себе сам.
      – Передо мной были лишь пламя и кровь. И ничего более. Однако огонь и кровь сопровождают любую брань.
      – Ты видел то, что сочли нужным явить боги,– ответил волхв.– Они предостерегли тебя от необдуманных, опрометчивых поступков. Теперь лишь от твоей воли зависит, внять их гласу или нет. Ты уже советовался с богами перед походом на Хвалынское море и должен знать, что значит поступить вопреки их предостережениям. Решай, княже, но помни, что каждый из нас рано или поздно будет держать на Небе ответ за содеянное.
      Великий князь распрямил плечи, раздул крылья тонкого носа, сверкнул глазами. Для него, зачастую пропускавшего мимо ушей советы и доводы вернейших другов-соратников и ближайших воевод, уклончивые рассуждения волхва не значили ничего.
      – Я уже решил – брань. И никакие божественные видения и моря крови не остановят меня.
      Великий князь внимательно, одного за другим, осмотрел стоявших против него воевод. Их было около десятка, Игорь хорошо знал каждого из них. Некоторые ходили в походы еще с князем Олегом, другие приобрели громкую бранную славу уже при нем. Все они были опытны, храбры, умудрены жизнью. Лишь двое из присутствовавших не являлись воеводами: любимейший тысяцкий Микула и верховный жрец бога воинов-русичей Перуна.
      – Други-братья, верные воеводы, – начал Игорь, – я хочу говорить с вами, совет держать. Вы знаете, что со времен князей Аскольда и Дира у Руси союз с Византией, сохранен он и при князе Олеге, и мы, русичи, всегда свято блюли сей договор. Однако не такова империя. После нашей неудачи в хазарской земле она отступила от договора, не выполняет его. Ромеи грабят наших купцов, отбирают товары у плывущих на Русь заморских гостей, захватывают и продают в рабство русских людей. Империя признает только силу, а не условия договоров. И я, великий киевский князь, замыслил отомстить Византии за причиненные ею кривды, намерен заставить ее уважать Русь. Потому, воеводы, желаю слышать о том ваше слово.
      Игорь замолчал, прищурившись, повел глазами по плотной группе воевод. Опустив головы, те молчали.
      – Неужто снесем бесчестье, склоним головы перед империей? – повысив голос, спросил Игорь. – Отчего безмолвствуете, други? Разве вы с князем Олегом не водили на Новый Рим дружины русичей, заставляя дрожать от страха ромейских кесарей? Что случилось сейчас, почему не узнаю вас?
      Из группы военачальников вперед выступил главный воевода великокняжеской дружины Ратибор. Его загорелое, мужественное лицо было спокойно, длинные вислые усы почти скрывали губы, от крепко сбитой фигуры исходило ощущение силы.
      – Дозволь слово, княже, – проговорил он. – Да, империя творит обиды Руси, и негоже нам сносить их. Да, империя уважает только силу, и лишь мечом можно заставить ее и впредь почитать Русь. Да, это мы твои сегодняшние воеводы, уже не раз прежде водили наши дружины под стены Вечного града и заставляли трепетать ромеев. Мы готовы снова выступить против Византии, но… Не пришло для этого время, княже, рано еще.
      Левая бровь великого князя раздраженно поползла вверх, рука судорожно сжала перекрестие меча. Вот они, слова, которых он так страшился и которые не осмелились высказать ему другие воеводы, предпочитая отмалчиваться. Хватило духу произнести их вслух лишь одному Ратибору, о котором справедливо говорили, что он не боится никого и ничего на свете. Именно поэтому возвысил его Игорь из обычного тысяцкого, каковым он был при князе Олеге, до главного воеводы своей дружины.
      – Рано, главный воевода? – тихо, с придыханием переспросил Игорь. – Отчего так?
      – Отвечу, княже. Дабы схватиться с империей, одержать верх над ней, нужны немалые силы, а их у нас сейчас нет. Лучшие наши воины остались на берегах Хвалынского моря, в могильных курганах по Итилю и Саркелу, в ковылях и песках Дикой степи. А сколько отважных русичей мы потеряли уже после возвращения из Каспийского похода! В наших дружинах сегодня нет и трети былой силы, поэтому империя не по плечу нам. Чтобы одолеть Новый Рим, следует собрать воедино всю русскую силу, все наши дружины от Киева до Новгорода. Но для такого дела нужно немалое время, княже.
      – У меня нет времени, главный воевода! – не сдержавшись, выкрикнул Игорь.– С объединенным русским войском я могу выступить против империи лишь следующей весной. Только я не намерен ждать! В моих дружинах уже сейчас десять тысяч воинов, еще тысяча с воеводой Браздом спешит ко мне из древлянской земли, столько же – из полоцкой. Вниз по Славутичу плывут к Киеву тридцать сотен викингов во главе с ярлом Эриком, которого мы все хорошо знаем. Они собирались наняться на службу к ромеям, однако я перекуплю их и оставлю у себя. Это будет уже пятнадцать тысяч воинов… опытных, закаленных, прошедших десятки битв. Разве этого мало, Ратибор?
      В лице главного воеводы ничего не изменилось, он смело смотрел на великого князя.
      – Мало, княже,– уверенно ответил Ратибор.– Их вполне достаточно для простого набега, но чтобы заставить империю снова подписать наши старые договоры – мало. Таково мое слово, княже.
      Отводя глаза от главного воеводы, Игорь постарался унять неприятную нервную дрожь в пальцах и, когда это удалось, взглянул на Асмуса. Понимал, что тот, как опытный, осторожный военачальник, должен быть на стороне Ратибо-ра, но, может, сейчас Асмус поступит как человек, уязвленный в свое время тем, что главным воеводой стал Ратибор, намного уступавший ему в боевом опыте, менее заслуженный, годившийся ему в сыновья? Если в душе Асмуса возьмет верх желание поквитаться с Ратибором за старые обиды, он будет хорошим союзником Игоря в предстоящем споре с воеводами – сторонниками Ратибора.
      – Что молвишь ты, Асмус? Ты, которого так страшились ромеи? Или и ты стал бояться их?
      Лицо старого воеводы было словно высечено из камня, взгляд единственного ока холоден и строг, концы длинных седых усов опускались почти до плеч.
      – Я страшусь лишь одного, княже,– бесчестия,– произнес он, поправляя пересекавшую лоб черную повязку, закрывавшую пустую глазницу.– Бесчестия для себя и Руси. Коли ты задумал отомстить империи за ее глум над Русью – я говорю тебе: слава! Однако сегодня ты торопишься, княже. Собираешься идти на Царьград только морем, а воевать империю надобно с воды и суши, как делал это князь Олег. Но для сего у Руси ныне мало сил, а дабы собрать их, необходимо время. Поэтому я, как и твой главный воевода, говорю – не спеши.
      Игорь чувствовал, как заливается краской лицо и снова начинают дрожать кончики пальцев, как в глубине души накапливается и вот-вот примется бушевать злость. Разумом он понимал правоту Ратибора и Асмуса, однако сердце кричало о другом.
      Русь еще не успела оправиться после неудачи в Хазарии, а Византия уже отказалась выполнять заключенные с северной соседкой договоры и стала препятствовать русской торговле на Черном море. Все, что было создано до него потом и кровью многих тысяч русичей, чего с таким трудом добился князь Олег – признание и уважение Руси со стороны даже самых могущественных соседей,– повисло на волоске. Любое воспоминание о постигших неудачах заставляло клокотать в душе ненависть, безудержная ярость затмевала сознание, направляя мысли и желания только к одному: как можно скорее отомстить и смыть позор. Поэтому каждая задержка, могущая отсрочить час желанной мести, была Игорю ненавистна. Неужели этого не могут понять присутствующие на раде воеводы, наравне с великим князем виновные в неудачах Руси? Что ж, в таком случае он будет искать надежных союзников своим планам в другом месте.
      Усилием воли взяв себя в руки и стараясь внешне не показывать волнения, Игорь перевел взгляд на стоявшего среди воевод верховного жреца Перуна.
      – Что молвишь, мудрый старче? Ты, беседующий с богами и знающий их волю? Будут ли они вместе с внуками, когда поведу русичей против империи лукавого Христа?
      Не так давно верховный жрец был воеводой, славился отвагой и презрением к смерти, он и Асмус являлись ближайшими боевыми соратниками князя Олега. Это Асмус во время знаменитого похода Олега на Царьград вогнал в обитые железом крепостные стены свой меч, а нынешний верховный жрец подал князю свой щит. И этот славянский червленый щит, повешенный Олегом на рукояти Асмусова меча, стал для ро-меев напоминанием и грозным предостережением о могуществе Руси. Нынешний верховный жрец был непременным участником всех походов знаменитого князя-ратоборца, два его сына сложили головы в боях с империей, поэтому Византия не имела врага непримиримей и страшней, нежели бывший Олегов воевода. Однако годы, многочисленные раны, перенесенные невзгоды и лишения походов не прошли для русича бесследно, и последние годы он стал служить Руси не мечом, а посредничеством между ее сынами-воинами и их богами.
      – Защита родной земли – святое дело, княже. Коли ты обнажаешь меч во имя Руси, наши боги будут с тобой. Они укрепят дух и силу внуков, не оставят их в беде. Победы и славы тебе, княже!
      – Мудрый старче, я был ночью на Лысой горе у хранителя священного источника, пробитого в камне огненной стрелой Перуна. Боги открыли мне, что поход на Византию Русь оплатит большой кровью. Сними с моей души сию тяжесть, мудрый старче.
      Губы верховного жреца презрительно дрогнули, в глазах блеснул злой огонек. Как мало походил он сейчас на смиренного служителя Неба, все выдавало в нем старого воина. Не белой домотканой рубахе было место на его широких плечах, а железной боевой кольчуге, на свой посох жрец опирался так, словно это была тяжелая, все сокрушающая секира. Даже признаков кротости и послушания кому или чему бы то ни было нельзя было заметить на лице бывшего воеводы, наоборот, смелостью и решительностью дышали его черты.
      – Не на дружеское застолье, а на кровавую брань идешь ты, княже. За русские обиды поднимаешь Русь против империи, никакая кровь не будет дорогой ценой за это. Бог воинов-русичей Перун, все наши справедливые боги будут с тобой и твоими воинами!
      Игорь отвел в сторону радостно блеснувшие глаза, в пояс поклонился верховному жрецу.
      – Мудрый старче, за помощь богов русичи не поскупятся на щедрые дары.– Великий князь выпрямился, посмотрел на безмолвно застывших воевод.– Вы слышали напутствие верховного жреца, значит, ведаете волю богов. Повторяю еще раз: как только древляне с полочанами и викинги ярла Эрика присоединятся к киевской дружине, я тотчас поведу их на империю. А сейчас хочу знать, кто из вас тоже пойдет со мной.
      И опять вперед выступил главный воевода Ратибор.
      – Княже, ты собрал нас на раду, дабы услышать наше слово – мы молвили его. Однако ты не просто русич и наш брат по крови и вере, а великий князь, и потому наш долг повиноваться тебе. Ты приговорил – брань, твое слово – закон для нас. Так пусть трепещет империя, и да помогут нам боги!
      Ратибор выхватил из ножен меч, поднял над головой. В тот же миг заблестели клинки в руках остальных воевод. Швырнув меч в ножны, Ратибор склонил голову в сторона-великого князя.
      – Как твой главный воевода, внемлю тебе, княже.
      – Вначале о неотложном. Утром вели перекрыть ладей ными дозорами Днепр и конными все дороги и тропы на Ду най-реку. никто не должен предупредить империю о предстоя щем походе. Мы обрушимся на Царьград как снег на голову. Точно так, как свершили это до нас князья Аскольд и Дир.
      Согнувшаяся, едва различимая в ночном мраке человеческая фигура скользнула из-за дерева к урезу воды, остановилась подле наполовину вытащенного на берег Днепра челна. Прислонившись спиной к борту, одинокий рыбак не спеша чистил рыбу, у его ног пылал небольшой костерок с подвешенным над ним казанком. Подошедший неслышно ступил из темноты в освещенный огнем круг, и яркое пламя костра позволило его рассмотреть.
      Это был высокий, средних лет человек в длинном монашеском одеянии с наброшенным на голову капюшоном, из-под которого виднелись лишь аккуратно подстриженная борода и острые, внимательные глаза.
      – Ты один? – отрывисто спросил он у рыбака, даже не поприветствовав его.
      – Да, святой отец. Присаживайся к огню, уха скоро поспеет.
      – Не до нее сейчас,– раздраженно бросил человек в капюшоне.– Думаю, что тебе тоже не придется вкусить ее. С делом явился к тебе, сын мой, с важным и неотложным, которое не терпит отлагательств и промедления.
      Рыбак, молодой и крепкий юноша с маленьким медным крестиком на шее, выжидающе уставился на пришедшего. Тот уселся рядом с рыбаком на корягу, наклонился к его уху.
      – Проклятые язычники собираются в поход на град святого Константина. Их уже десять тысяч, к ним на днях должны примкнуть еще две тысячи полочан и древлян. Вдобавок к воинам-русам киевский князь нанял тридцать сотен викингов варяжского ярла Эрика, своего соратника по походу на Хвалынское море. Как только эти силы соберутся воедино, князь Игорь поведет их морем на Византию. Наш святой долг предупредить императора и патриарха о надвигающейся угрозе. Потому сию же минуту ты отправишься вслед за купеческим караваном, что уплыл в полдень из Киева. Догонишь его и вместе с ним попадешь в Константинополь, а что делать там – знаешь и без меня. Торопись, сын мой, сейчас нам дорога каждая минута.
      – Я поплыву сразу после ужина, святой отец.
      – Ты отправишься немедленно,– по-прежнему тихо, однако уже с повелительными нотками в голосе произнес человек в капюшоне.– Варвары хотят как можно дольше сохранить поход в тайне, поэтому намерены утром выставить речную стражу на Днепре и перекрыть конными дозорами все дороги по сухопутью в направлении Дуная. Что, если они сделают это не утром, а раньше? Потому спеши, сын мой, мы должны опередить осторожных русов.
      – Я уже в пути, святой отец. Благослови меня…
      Григорий проводил глазами быстро удалявшийся вниз по Днепру челн, облегченно вздохнул. Сегодня он совершил самое важное за время пребывания у язычников дело. До прихода на реку к служке-рыбаку он отправил из Киева еще одного тайного гонца, приказав ему во всю мочь скакать на Дунай к верному империи человеку. Уже от него по не раз проверенной цепочке тревожная весть должна понестись вдоль морского побережья прямо в стены императорского дворца. Однако попадет она не к императору или патриарху, а к истинному руководителю Григория – главе тайного братства легионеров-фашистов.
      Еще во времена языческого Первого Рима те, кто мечом раздвигал его пределы и собственной кровью оплачивал нерушимость границ, создали свое тайное братство, членом которого мог стать лишь полноправный римский гражданин-воин, а не скороспелые солдаты из легионов, укомплектованных наемниками или сформированных из жителей покоренных Римом и присоединенных к нему местностей. Имя себе – фашисты – они дали от названия крепко связанного пучка древесных прутьев. Каждый из прутьев, взятый отдельно, был слаб и мог быть легко переломлен, но, связанные воедино, они могли успешно противостоять действующей против них силе. Такой связкой-фаши, но не прутьев, а бывалых, заслуженных легионеров-ветеранов были и они, участники тайного воинского братства. Рим мог быть республикой либо империей, поклоняться сонмищу языческих богов или одному Христу, но это нисколько не должно было сказываться на его роли сильнейшей державы Европы и Северной Африки, отражаться на его мощи и политике, направленной к завоеванию еще не принадлежащей ему части мира. Истинными вершителями судьбы державы должны быть те, кто создавал ее и посвятил свою жизнь ее сохранению и приумножению славы и могущества! Этими людьми были легионеры-фашисты, ставящие свое братство выше земной и небесной власти.
      Но Первый Рим рухнул под напором варваров и из-за внутренних междоусобиц, на исконных италийских землях, прародине легионеров-фашистов, поселились пришлые народы и племена, в большинстве выходцы из Северной Африки и Малой Азии. Они не имели ничего общего с теми, кто создал великую Римскую империю, и стали называться уже не римлянами, а италийцами, ибо не было у них той воинственности, отваги, тяги к неведомому, без которых Рим из обычного города никогда не стал бы столицей могучей империи. Но на Востоке появился Второй Рим – Византия, и, дабы он не повторил судьбу своего предшественника, в нем сразу возникло братство легионеров-фашистов. Пусть меняются на троне и борются со своими соперниками императоры, пусть обвиняют друг друга в ереси и свергают один другого патриархи, братство легионеров-фашистов, спаянных общностью интересов и железной дисциплиной, всегда будет стоять на страже державы независимо от того, кто вершит сегодня земную и небесную власть во Втором Риме!
      Вот почему первого гонца Григорий отправил не к императору или патриарху, а к главе братства легионеров-фашистов. Да, сегодня он был глазами и ушами Константинопольского патриарха, но он стал ими потому, что на это дал согласие глава их братства. Уж он, знакомый с русами по нашествию на Новый Рим дружин князя Аскольда и Дира и воинства князя Олега, как никто другой, понимал, какую угрозу представлял для Византии ее северный сосед. И чем бы ни был занят сейчас император, какими бы ни были планы патриарха, глава братства добьется, чтобы князь Игорь получил такой удар, который надолго отбил бы у русов охоту к набегам на Новый Рим!
      Григорий перекрестил почти полностью растворившийся в темноте челн, отвел взгляд от лунной дорожки на воде. Бог милостив, кто-нибудь из гонцов, спешивших сейчас в Константинополь по суше и воде, да исполнит поручение…
      Под надутыми ветром парусами, без устали работая веслами, русские ладьи приближались к цели похода. Путь к имперской столице русичам был хорошо знаком. В ней не единожды бывали киевские купцы, да и многие дружинники, участвуя в выполнении заключенного князем Олегом договора с Византией о взаимной помощи, высаживались в Константинопольской гавани для защиты южной соседки.
      Вначале плавание проходило спокойно, затем по мере приближения к неприятельским берегам от кормчих сторожевых ладей, высылаемых впереди русской флотилии, стали поступать странные донесения. Кормчие неоднократно замечали на горизонте неизвестные суда, которые немедленно исчезали, едва русские ладьи пытались с ними сблизиться. Великий князь не придавал этим сообщениям особого значения, поскольку суда скорее всего принадлежали местным рыбакам. Даже если это были патрульные византийские корабли, они могли опередить русичей всего на двое-трое суток, которые уже мало что значили для организации обороны Константинополя.
      Дело в том, что накануне похода из Царьграда в Киев возвратились великокняжеские лазутчики, засланные туда осенью под видом русских купцов. Они сообщили Игорю, что на имперских кораблях идет спешная подготовка к отплытию в Италию, поэтому к моменту появления русичей у стен Константинополя византийского флота там не будет. Именно это известие явилось одной из причин, отчего великий князь вначале настаивал на задуманном им походе, а теперь без должного внимания отнесся к настораживающим донесениям кормчих со сторожевых ладей…
      Византийский флот внезапно появился перед русичами на рассвете. Появился одновременно со всех сторон, готовый к немедленному бою, занявший наивыгоднейшую по отношению к славянам позицию. Это были не собранные воедино в спешке дозорные суда, а весь византийский флот, не имевший себе равных в мире ни по количеству кораблей, ни по их оснащенности и выучке экипажей.
      Прижавшись спиной к мачте, вцепившись пальцами в широкий кожаный пояс, великий князь расширенными от изумления глазами смотрел на возникшего перед ним врага. Игорь отчетливо различал огромные, со сложной системой парусов и длинными рядами весел дромоны(Дромон – крупный корабль, вмещавший до 200 гребцов и 70 воинов.) и триремы(Трирем – большой корабль с тремя рядами весел.), множество сновавших вокруг них либо вырвавшихся вперед легких, подвижных памфил(Памфила – быстроходное судно для несения патрульной службы.) и хеландий(Хеландия – корабль средних размеров (позднее шаланда).). Флот империи надвигался на противника медленно, неотвратимо, уверенный в собственной мощи и несокрушимости, постепенно уплотняя боевой порядок и загоняя славянские и варяжские ладьи в центр замкнутого им со всех сторон пространства.
      Игорь уловил на себе тревожно-вопрошающий взгляд стоявшего рядом Ратибора, напряжением воли сбросил овладевшее было им оцепенение. Лицо главного воеводы было бесстрастным, на нем не было заметно каких-либо признаков волнения, лишь немного белее обычного стали широкие скулы да совсем скривились под длинными, густыми усами крепко стиснутые губы.
      – Ромеи, княже,– тихо произнес он.– Мыслили скрестить меч с империей на суше, а придется мериться с ней силой на море.
      – Но откуда они здесь? – выкрикнул Игорь.– Ведь имперский флот еще месяц назад должен был уйти к берегам теплых морей! Уйти полностью и надолго!
      Ратибор пожал плечами:
      – Разве теперь это важно? Что б там ни случилось, ромеи перед нами и надобно готовиться к скорой брани. Тяжкой и кровавой будет она для нас.
      – Ромеев столько, что нам не одолеть их. Так пусть сполна заплатят за нашу смерть,– со злостью проговорил Игорь, хватаясь за меч.
      – Умереть легче всего, княже,– невозмутимо сказал Ратибор, не отрывая взгляда от приближавшихся византийских кораблей.– Пусть боги не дарят нам победу сегодня, мы одержим верх завтра. А для этого надобно жить…– Он повернулся к Игорю, в упор посмотрел ему в лицо.– Следует прорываться, княже. Как можно скорее и обязательно в разные стороны.
      – Согласен, главный воевода,– не раздумывая, ответил Игорь.– Спасибо за твои слова,– дрогнувшим голосом добавил он.– Ты прав: коли боги отвернулись от нас сейчас, мы заслужим у них право на победу в следующий раз…
      Ключ(Ключ – подразделение древнерусского флота.), в котором плыла ладья Микулы, по команде вое-воды Асмуса резко повернул вправо и, сбавляя скорость, на-чал принимать боевой порядок. Византийские корабли были уже рядом, всего в нескольких стрелищах от русичей. Ближе всех к ладье Микулы находился дромон с высокими, ярко раскрашенными бортами, вдоль которых часто блестели кас– ки и копья легионеров. Несколько маневренных быстроход-ных памфил вырвались было перед ним, но, увидев устре-мившийся на них плотный строй русских ладей, тотчас по-спешно отпрянули назад, под защиту бортов дромона. Три следовавших за ним тяжелых, неповоротливых грузовых кум-вирий почти вплотную приткнулись к его корме. Под дружными, сильными ударами гребцов борт враже– ского корабля приближался с каждой секундой, угрожающе вырастал в размерах. Ладья Микулы вырвалась из общего строя ключа на несколько корпусов вперед, за ней смело шли на сближение с неприятелем остальные русские корабли: (стремительные ладьи и более внушительные, с нашивными бортами насады. И вот дромон всего в полете стрелы от ладьи тысяцкого.
      Микула поднялся со скамьи, плотнее надвинул на лоб шлем. Поправил бармицу, снял с борта висевший на нем свой щит, рванул из ножен меч.
      – К бою, други! – далеко над морем разнесся его голос.– Смерть ромеям!
      – Смерть! – оглушающе раздалось вокруг.
      На скамьях вдоль бортов судна осталось всего несколько самых опытных и сильных гребцов, которые должны были не позволить ладье столкнуться с дромоном, заняв, однако, удобное для абордажа положение. Остальные дружинники проверяли оружие, натягивали на луках тетивы, поудобнее пристраивали на бедрах колчаны со стрелами. Один из воинов, пристроившийся до этого на дне ладьи на коленях, выпрямился, открывая взорам большую жаровню с ярко тлеющими угольями. С разных сторон десятки рук протянули к ней стрелы с привязанными к древкам пучками просмоленной пакли.
      Микула оглянулся. Две ладьи, догнав его суденышко, плыли рядом, следом за ними широким полукругом надвигались на дромон другие ладьи и насады их ключа. Пора! Микула резко опустил меч, и десятки горящих стрел метнулись к византийскому кораблю, впиваясь в деревянные борта, застревая в такелаже, влетая внутрь его чрева через отверстия для весел. Еще взмах меча – и новая стая горящих стрел обрушилась на неприятельское судно.
      Ладья тысяцкого почти вплотную приблизилась к дромону. Гребцы сумели быстро и умело развернуть ее вдоль чужого борта, и врагов теперь разделяла лишь узкая полоска воды. Дружинники откладывали в сторону ненужные луки, обнажали мечи, выстраивались у ближайшего к дромону борта ладьи. Несколько воинов, прикрытых сверху щитами товарищей, лихорадочно готовили к броску на византийский корабль длинные лестницы с острыми крючьями на концах. Две другие вырвавшиеся вперед русские ладьи плыли чуть в стороне от суденышка Микулы, готовясь идти на абордаж дро-мона с кормы.
      На палубе византийского корабля раздалась громкая, властная команда, и через его борта полыхнуло пламя. Длинные, ярко-красные, с дымными хвостами струи огня протянулись к русским ладьям, следовавшим сбоку Микулы, уткнулись в них. И вместо красавиц-ладей с десятками готовых к бою воинов на волнах выросли большие чадные костры, все еще продолжавшие по инерции свой бег к корме дромона. Леденящий душу, полный ужаса и боли крик пронесся над гигантскими кострами, из бушевавшего огня метнулись в море три-четыре объятые пламенем человеческие фигуры. А над бортом дромона снова взлетело пламя, и еще несколько языков огня, словно живые, потянулись к другим русским суденышкам.
      «Греческий огонь»! Микула и раньше много слышал об этой таинственной горючей смеси, которую метали византийцы во врагов на суше и на море, заживо испепеляя их. В зависимости от обстоятельств ромеи швыряли в неприятеля глиняные сосуды, которые при ударе о твердый предмет разбивались и разбрызгивали во все стороны самовозгоравшийся на воздухе горючий состав, либо выплескивали огненные струи через специально изготовленные метательные трубы-сифоны. Секрет огня был известен только византийцам, и сколько побед они выиграли лишь благодаря его применению! Если им сейчас не помешать, ромеи уничтожат все живое и неживое, что находится в окруженном их флотом пространстве.
      – На копье! – что было сил крикнул Микула, нарушив нависшую над ладьей мертвую тишину.
      Он оттолкнул плечом в сторону замешкавшегося дружинника, вырвал из его рук конец абордажной лестницы, изловчившись, ловко швырнул ее крючьями на борт дромона. Прежде чем византийцы успели их обрубить или оттолкнуть лестницу обратно, тысяцкий первым бросился по перекладинам на вражескую палубу. Двое легионеров у борта выставили ему навстречу копья, но в горло одного тут же впилась русская стрела, в грудь второго с силой вонзились несколько коротких метательных копий-сулиц.
      Слыша за спиной яростные крики ринувшихся за ним по лестнице дружинников, Микула спрыгнул на палубу дромона. Увернулся от блеснувшего рядом с ним лезвия секиры, принял на щит укол широкого ромейского копья, отбил клинком удар чужого меча. Тотчас по его бокам выросли двое дружинников, за ними еще трое. Краем глаза Микула успел заметить, как и над другим бортом дромона появились остроконечные русские шлемы, как затем стена червленых щитов хлынула на палубу.
      – Смерть ромеям! – прокричал Микула, бросаясь с мечом вперед, в гущу византийцев.
      Жестокий и беспощадный бой на уничтожение, не знающий раненых и пленных, разгорелся на палубе и корме дромона, в его чреве…
      Весла в руках отборных гребцов-силачей гнулись и скрипели, их покрасневшие от напряжения лица лоснились от пота, из шумно вздымавшихся грудей рвалось тяжелое, прерывистое дыхание. Великий князь, словно обыкновенный лучник, стоял за щитом у борта ладьи и посылал в мелькавшие мимо него чужие корабли стрелу за стрелой. В середине своего ключа, прикрытая спереди и с боков другими русскими суденышками, ладья великого князя шла на прорыв.
      Безоблачное с утра небо сейчас было затянуто дымной пеленой, и даже лучи солнца не могли пробиться сквозь нее. Тут и там на воде виднелись ярко пылавшие русские ладьи и насады. Косматые языки пламени быстро пожирали просмоленное сухое дерево, густой смрадный дым медленно поднимался вверх, растекался по сторонам. Впереди великокняжеской ладьи смутно вырисовывались неясные очертания византийских кораблей, палубы и борта которых периодически озарялись вспышками метаемого в русичей огня. Его струи попа-Дали в ладьи и насады, хлестали в дымную пелену, из которой те вырывались, византийцы будто хотели залить огнем все, что находилось внутри замкнутого их флотом круга. Все большее число русских кораблей заволакивалось пламенем и дымом, все больше огромных костров из дерева и заживо сгоравших людей колыхалось на пунцовых от крови и огня волнах.
      Охваченные пламенем русичи прыгали за борт, однако тяжелое вооружение тянуло их на дно. Да и сама вода не сулила спасения: на ее поверхности тоже плясал огонь – горела не угодившая в суда зажигательная смесь. На русичей, которым все-таки удавалось отплыть на чистую воду, начинали густо сыпаться стрелы и камни расположившихся на палубах византийских кораблей лучников и пращников. Рев и гул десятков кострищ-пожарищ, крики и стоны сотен горевших живыми, тонувших в воде людей неслись со всех сторон.
      Опустив лук, великий князь прижался лбом к борту, закрыл глаза, тихо застонал. Залитое огнем, пылающее море, жарко дышавшее в лицо пламя – разве не эту картину видел он в пещере старого волхва, хранителя священного Перунова источника? Кто знает, сколько уже сейчас пролилось по его, князя Игоря, вине русской крови? Может, намного выше, чем по колени? Боги, зачем вы затмили его рассудок, отчего не внял он вашему предостережению на Лысой горе? Боги, будьте хоть в эту суровую годину вместе с внуками-русичами!
      Игорь открыл глаза, достал из колчана и положил на тетиву очередную стрелу. Великокняжеская ладья вырвалась из дыма и пламени, оставила сбоку полыхнувшую в нее с палубы ближайшей триремы струю огня, расчетливо скользнула между ней и бортом соседнего дромона. Тотчас из-за кормы триремы на ладью бросились две быстрые, хищные хеландии, битком набитые легионерами. Наперерез им, заслоняя собой великокняжеское суденышко, метнулись две русские ладьи, ощетинившиеся копьями и мечами готовых к рукопашному бою дружинников. Мгновение – и противники с треском и шумом столкнулись бортами, в воздух взметнулись абордажные десницы и крючья, две людские стены, сверкая оружием, бросились друг на друга.
      Гнулись и скрипели весла в руках не знающих усталости дюжих гребцов, из-за спины слабо доносился гул страшного морского сражения. Великокняжеская ладья, будто пущенная из тугого лука стрела, стремительно неслась уже в открытом, распахнутом для нее во всю ширь море…
      Микула вложил в ножны меч, вытер со лба обильно выступивший пот, огляделся по сторонам. Палуба дромона была густо завалена трупами, в нескольких местах на корабле бушевали пожары, дружинники спускали в ладьи раненых товарищей. Из чрева дромона доносились частые удары секир – это русичи, не надеясь на огонь, который могли потушить высадившиеся с других кораблей ромеи, прорубали в днище и бортах дыры.
      Участок моря, откуда совсем недавно шла на прорыв |ладья тысяцкого, был густо затянут дымом, в котором пыла-или, уже догорая, чадили десятки русских ладей и наса-|дов. Серую дымную пелену во всех направлениях прорезали убагровые сполохи от выпускаемого из метательных труб-сифонов струй «греческого огня». Горели и медленно погружались в воду несколько захваченных русичами в бою византийских трирем и дромонов с прорубленными днищами. Немало носилось по волнам пустых памфил и хеландий, экипажи которых были полностью уничтожены в рукопашных схватках. А через бреши, пробитые в некогда сплошном строю окружившего славян ромейского флота, вырывались на морской простор группами и в одиночку русские ладьи, уходя из уготованной им византийцами смертельной ловушки. Нельзя было медлить и тысяцкому с его воинами.
      Микула стер непроизвольно вспыхнувшую на лице радостную улыбку, взглянул на стоявшего рядом сотника.
      – Всем в ладьи! И скорей от этого проклятого богами места!
      Любовно разглаживая бороду, протовестиарий(Протовестиарий – высший придворный чин в Византии.) Феофан, под командованием которого находились все отправленные против князя Игоря византийские силы, рассеянно слушал приглашенных в его каюту полководцев и сановников. Он уже изрядно устал от произносимых ими льстивых и хвалебных речей, его клонило в дремоту от вкрадчивых, ласковых голосов. Как хотелось ему остаться одному, насладиться тишиной и покоем! Что мог услышать он от присутствовавших нового или полезного? Все было известно и предельно ясно без лишних слов и объяснений.
      Флот язычников вчера утром был окружен, часть его сожжена и потоплена, остаткам варваров удалось прорваться и рассеяться по морю. Византийские корабли до самой ночи преследовали их, однако быстроходные ладьи было не так просто настичь. Сейчас Феофан должен был решить, как ему обезопасить границы и подданных империи от все еще существовавшей угрозы нападения со стороны уцелевших после вчерашнего разгрома варваров.
      – Патрикий(Патрикий – высший придворный чин в Византии.) Варда, что донесли капитаны посланных вдогонку за язычниками кораблей? – не поднимая от пола глаз, спросил Феофан у одного из присутствовавших.
      – Русы ушли в трех направлениях. Основная масса скрылась в малоазиатском мелководье, незначительное число повернуло обратно к русским берегам, остальные направились в сторону болгарского побережья. Суда варваров легки и быстры, как чайки, желание оторваться от погони удесятеряет силы гребцов, поэтому мы смогли догнать и захватить лишь несколько вражеских кораблей.
      Рука Феофана замерла на бороде, он посмотрел на собеседника.
      – Патрикий, вчера мы не смогли полностью уничтожить варваров, хотя это было вполне в наших силах. Правда, нам удалось главное – спасти от их вторжения столицу, однако побережью империи все еще грозит опасность. Русы храбры и отважны, они обозлены неудачей и гибелью товарищей, а посему страшны вдвойне. Вот почему мы обязаны догнать и разбить варваров окончательно, истребить их до последнего. Самые многочисленные и опасные из них те, что уплыли к берегам Малой Азии. Поэтому ты и доместик(Доместик – высокое воинское звание в византийской армии.) Иоанн отправитесь против них.
      Варда низко склонил голову, приложил к груди руку.
      – Твоя воля будет исполнена, протовестиарий.
      – Даю вам половину флота. Берите лучшие корабли и как можно скорее настигните варваров. Выступайте немедленно. Император и я ждем от вас известий о победе.
      К удивлению Феофана, ни один из названных им полководцев не тронулся с места. Переступив с ноги на ногу, патрикий Варда нерешительно посмотрел на протовестиария.
      – Прости, мы не можем выступить в погоню так быстро. Своими стрелами русы перебили вчера половину гребцов, оставшиеся изранены, устали, не в состоянии даже шевелиться. Им нужен хотя бы кратковременный отдых.
      Лицо Феофана нахмурилось.
      – Мне докладывали об этом, и я велел вместо убитых гребцов приковать к веслам пленных варваров. Выполнен ли мой приказ?
      – Да, протовестиарий. Но пленные русы не желают грести. Феофан рассмеялся:
      – Не желают? Так заставьте их! Или считаете, что кто-то добровольно сядет на скамью гребца-невольника? Прикажите распять на глазах у всех парочку самых строптивых, и пленные будут грести лучше, чем на собственных лодках.
      – Мы распяли дюжину, однако русы и не помышляют брать весла в руки.
      Протовестиарий не терпел возражений и пререканий, но патрикий Варда был его любимцем и лучшим из переданных под командование Феофана полководцев. Только поэтому он сдержал готовую вырваться наружу ярость. Подавшись в | кресле, он строго посмотрел на другого сановника.
      – Спафарий(Спафарий – высокое воинское звание в византийской армии.) Василий, я велел заняться пленными тебе. Объясни, что происходит.
      Лицо спафария побледнело, он поспешно отвел глаза от наклонившегося в его сторону Феофана.
      – Протовестиарий, разреши мне узнать все самому.
      – Ступай,– отрывисто бросил Феофан.– Помни, что бешеных животных уничтожают, а их смерть, служа назидательным уроком для остальных, способствует усмирению и улучшению нравов стада. Это правило вполне применимо и к варварам. Жду тебя, спафарий…
      Огромный обезьяноподобный чернокожий раб-надсмотрщик, плененный десяток лет назад в Африке, низко поклонился Василию, придал грубому, отталкивающему лицу заискивающее выражение.
      – Рад снова видеть тебя, господин.
      – Отчего новые рабы не гребут? – прошипел спафарий, хватая его за грудь.
      Надсмотрщик шумно засопел, его мясистые, вывороченные наружу губы перекосились.
      – Они решили умереть, господин, и уже полностью отрешились от всех земных дел. Я хорошо знаю русов, их упрямство не имеет предела. Никакая сила в мире не может заставить их пойти наперекор собственной воле.
      Василий зловеще усмехнулся, хищно раздул ноздри.
      – Решили умереть? Что ж, я помогу им в этом.
      Он вырвал из руки надсмотрщика тяжелую ременную плеть, повел глазами по сторонам. Пленных русов на дромо-не протовестиария насчитывалось около трех десятков. Скованные по рукам и ногам цепями, они были рассажены вперемежку со старыми рабами-гребцами. Большинство русов были изранены и покрыты кровью. Под страхом смертной казни им было запрещено перевязывать друг другу раны или оказывать иную помощь, поэтому многие раны еще кровоточили. Впрочем, причина была не в запрете: русы предусмотрительно были разобщены, находясь один от другого не ближе чем через несколько скамей. Некоторые из пленных не шевелились: прикованные вчера вечером к скамьям едва живыми, они к утру умерли от ран и потери крови.
      Взгляд спафария остановился на русе, сидевшем на третьей от него скамье. Этот пленник был старше других по возрасту, богаче одет, гордо посаженная голова и осанистая фигура выдавали в нем не простого воина. Лицо заинтересовавшего Василия пленника было залито кровью из глубокой раны на голове, плечо разрублено до кости, и с него на скамью капала кровь. Подбородок руса был вскинут, глаза прищурены, немигающий взгляд прикован к какой-то далекой точке на горизонте.
      – Греби, собака,– скомандовал спафарий, шагая к русу и опуская на его спину плеть.
      Пленник не шелохнулся. Казалось, он не слышал ни голоса Василия, ни удара плети.
      – Что, пес, оглох? – надобро ощерил зубы спафарий.– Ничего, сейчас будешь слышать все.
      Сбросив с плеч на руки чернокожего надсмотрщика плащ, Василий обрушил на спину и голову руса град ударов. Из открытых ран пленника тотчас брызнула кровь. Опускаемая сильной и умелой рукой плеть рвала и шматовала тело, сдирая с него вместе с кожей мелкие кусочки мяса. Спина и плечи истязуемого покрылись багровыми, быстро вспухавшими рубцами. И опять рус ни разу не пошевелился. Его руки, лежавшие на коленях, остались неподвижны, направленные к горизонту глаза даже не мигали. Остервенев и не чувствуя усталости, спафарий наносил удар за ударом.
      Неожиданно пленник всем телом вздрогнул, стал медленно подниматься со скамьи, выпрямился во весь рост. Его лицо просветлело, глаза радостно блеснули. Удивленный Василий опустил плеть, проследил за взглядом пленника. Глаза руса были направлены на красный диск солнца, появившийся среди покрывавших небо с утра грозовых туч. Раздавшийся с разных сторон звон цепей заставил спафария быстро завертеть головой. Все русские пленники как один встали со скамей, их взоры были обращены на встающее из волн небесное светило. Пожилой рус, насколько ему позволяли висевшие на запястьях цепи, протянул руки к солнцу.
      – О светлый Дажбог, ты явился взглянуть на своих внуков,– раздался в тишине зычный голос пленника.– Прости нас, что не смогли умереть вчера с оружием в руках, однако не наша в том вина. Мы примем смерть сейчас, дозволь нам прийти в твои сады вместе с ушедшими раньше нас друга-ми-братьями. Дажбог, прими на Небо наши души, сделай их путь в вырий(Вырий – рай, небесные сады (слав. миф.).) легким и быстрым. О дарующий свет и жизнь Дажбог, прими нас…
      – Прими, Дажбог,– словно эхо раздалось со всех скамей. Это было столь неожиданно, что спафарий непроизвольно сделал шаг назад, схватился за рукоять меча. Надсмотрщик наклонился к его уху.
      – Солнце – главный бог русов,– зашептал он.– Они молятся ему и обещают, что сегодня умрут. Поэтому ни один из них не притронется к веслам. Мы бессильны заставить их работать, господин.
      За время пребывания в неволе надсмотрщик научился неплохо понимать языки и наречия всех племен и народов, у чьих сынов ненасытная империя отняла свободу и превратила в пленников.
      Однако спафарий и без слов чернокожего раба понял смысл только что случившегося. Он и сам прежде неоднократно встречался с русами, немало слышал о них от других, так что многое из жизни и обычаев могучего северного соседа было ему известно. Он знал, что у русов-воинов сдача в плен почиталась тягчайшим позором и они предпочитали в безвыходном положении лучше умереть от собственной руки, нежели попасть во власть врагов. Превыше всего ценившие свободу, русы считали унизительным и недостойным настоящего мужчины повиноваться кому-либо, кроме своих богов, князя и командиров дружины.
      Из сидевших в цепях перед спафарием русов никто не сдался в плен добровольно. Одних, израненных и обессилевших, взяли в бою с оружием в руках, других, полузахлебнувшихся в воде либо потерявших сознание, вытащили из моря. Сейчас, дождавшись появления своего верховного божества и вознеся ему молитву, пленные русы решили умереть, только бы не стать рабами. Так могла ли найтись во вселенной сила, которая оказалась бы могущественнее их воли? Нет!
      Спафарий ощутил, как в душу вползает липкий, холодный страх перед непонятным ему мужеством и презрением к смерти. Ему захотелось очутиться как можно дальше от гордых даже сейчас, с цепями на ногах и руках, неподвластных чужой воле людей. Выхватив из рук надсмотрщика свой плащ, Василий сунул ему дымившуюся от свежей крови плеть.
      – Бей! – крикнул он, указывая на пожилого руса.– Они хотят умереть? Пусть этот подохнет первым!
      С шумом набрав в легкие воздуха, надсмотрщик высоко занес над головой плеть, со свистом опустил ее на спину пленника. Сила его ударов была такова, что под ними не устоял бы и вол, и после нескольких взмахов плети рус рухнул. Преодолевая брезгливость, спафарий наклонился над куском кровоточившего мяса, которое недавно было спиной пленника, поднял за волосы его голову. Рус не дышал, умерев еще до того, как упал. Он принял смерть стоя, как и подобает настоящему воину.
      Спафарий выпрямился, взглянул на почтительно замершего подле него надсмотрщика.
      – Этот был первым, а последним будет тот,– указал Василий на первого попавшегося ему на глаза пленника.– Тела их потом вышвырнешь на корм рыбам. Все понял, раб?
      – Да, господин,– низко склонил голову надсмотрщик. Василий уже собирался уйти, но тут с соседней скамьи в его сторону с криком метнулась фигура:
      – Ромей, постой! Выслушай меня!
      Спафарий остановился, с любопытством посмотрел на кричавшего. Высокий рост, широкие плечи, всклокоченные волосы, растрепанная русая борода. Белесые от страха глаза, с мольбой протянутые к нему руки.
      – Кто ты, раб? – с презрением спросил Василий.
      – Варяг… Не рус, а викинг…– быстро, словно боясь, что ему не позволят договорить, забормотал человек.– Вчера я сам бросил меч, не принеся зла ни одному ромею.
      Действительно, в отличие от израненных и окровавленных русов, на пленном викинге не виднелось ни единой царапины, его одежда была цела и опрятна.
      – Ну и что? – пожал плечами спафарий.– Ты находился вместе с русами и, значит, враг империи. Такой же, как они.
      – Нет, ромей, у варягов нет врагов. Их враг тот, кто враг их хозяина. А хозяином викинга может стать каждый, кто ему хорошо заплатит. Но тебе, ромей, я готов служить даже не за деньги.
      Спафарий рассмеялся:
      – Жалкий червь, какой мне от тебя прок? Чем ты можешь быть полезен?
      – Не торопись, ромей, выслушай меня до конца. Вчера вы лишь разбили русов, но вовсе не уничтожили. Вы разожгли в их душах злобу и жажду мести, и русы постараются как можно быстрее сполна расквитаться с вами. Вместе со славянами вышли в море тридцать сотен викингов, которые вчера сражались с вами за имперское золото, а теперь станут мстить за мертвых соплеменников. Я знаю многих русов и варягов, почти всех русских воевод и ярла Эрика. Ромей, если твой император и ты пообещаете мне свободу, я помогу империи уничтожить сотни и сотни оставшихся в живых ее злейших врагов. Взамен одной собственной жизни я обещаю отдать вам жизни многих тысяч русов и викингов. Подумай над этим хорошенько.
      Однако Василию не нужно было и думать – он сразу по достоинству оценил сделанное варягом предложение.
      – Освободи его,– приказал он надсмотрщику, указывая на бывшего викинга.– Он пойдет со мной…
      Протовестиарии внимательно выслушал Василия, пожевал губами.
      – Русы непокорны и на редкость упрямы, а поэтому неважные рабы. Ты правильно сделал, что избавил нас от них, поскольку они стали бы плохим примером для остальных рабов. Раз новых гребцов-русов не приобрели, а старые устали и нуждаются в отдыхе, вы,– повернулся Феофан к патрикию Варде и доместику Иоанну,– выступите против варваров не сейчас, а вечером. Пусть гребцы день отдохнут, ибо каждому из них придется трудиться за двоих.
      Замолчав, протовестиарий некоторое время пристально рассматривал стоявшего рядом со спафарием викинга.
      – Варвар, еще вчера ты был с нашими врагами, сегодня хочешь стать нашим другом. Как могу я верить тебе?
      – Вчера меня вела в бой жажда обладать чужим золотом, сегодня – стремление снова обрести свободу. Это разные вещи, ромей.
      – Предавший раз – предаст снова. Ты можешь изменить и нам, сбежав к соплеменникам.
      – У меня их здесь нет, ромей. Среди викингов сыны многих северных народов, в жилах большинства варягов течет славянская либо смешанная кровь. Я родился под Упсалой(Упсала – древняя столица Швеции.) и, как чистокровный свион, презираю этот сброд, отчего и не захотел вчера умирать вместе с ним. Однако варяги, кем бы они ни являлись по крови, имеют общие законы и не прощают ни трусости, ни измены. Если викинги узнают, что я сам бросил в бою оружие, они обязательно разыщут меня и предадут смерти. Я лишь тогда смогу спокойно жить, когда все, кто находился со мной в последнем бою в одной ладье, будут мертвы. Поэтому, ромей, у нас с тобой сейчас общие враги.
      Феофан задумался, его рука замедлила движение вдоль любовно ухоженной бороды.
      – Патрикий, сколько варваров уплыло к берегам Болгарии? – поинтересовался он у Варды.
      – Судя по числу судов, около тридцати сотен. Протовестиарий выпрямился в кресле, откинулся на спинку.
      – Болгары ненавидят империю, считают русов своими братьями. Сегодня славянских варваров три тысячи, завтра вместе с болгарами станет десять или больше. Поэтому мы должны уничтожить русов прежде, чем они успеют высадиться на побережье Болгарии. Это сделаешь ты, спафарий Василий, поможет тебе пленный викинг. Даю под твое начало комеса(К о м е с – командир легиона.) Петра, в его когортах пять тысяч мечей.
      Спафарий хорошо знал Феофана и догадывался, что у того после вчерашней победы хорошее настроение. Поэтому он решил поторговаться.
      – Протовестиарий, ты сказал, что к русам могут примкнуть болгары. Думаю, что так и случится, поскольку русы опередили нас и будут у берегов Болгарии раньше нас. А раз так, объединенные силы русов и болгар окажутся для империи не меньшей угрозой, чем уплывшие к малоазиатскому мелководью остатки русского флота. Сомневаюсь, что с одним легионом возможно уничтожить высадившихся в Болгарии русов и пришедших им на помощь болгар.
      Василий не ошибся – у Феофана действительно было отличное настроение. Он понимающе усмехнулся, с ленцой прикрыл глаза.
      – Хорошо, спафарий, возьми себе в подчинение еще две тысячи всадников стратега(Стратиг (букв, «полководец») – правитель и военачальник фемы, то есть военно-административной области в Византии.) Иоанна, несущих службу на болгарском побережье. Но помни – ни один варвар не должен уйти из Болгарии живым. Мы должны навсегда отучить их от походов на Новый Рим.
      Солнце нещадно палило голову, в ушах шумело, губы распухли от жажды.
      Вот уже несколько суток русские ладьи, повернувшие после неудачного морского боя к болгарскому побережью, плыли вдоль него, не смея пристать к земле. Когда русичи, впервые увидев долгожданный берег, приблизились к нему, то увидели у воды длинные шеренги стоящих в полной боевой готовности византийских легионеров, замершие на флангах своей пехоты две колонны тяжелой панцирной конницы. Русичей ждали, причем с силами, намного превосходившими их собственные.
      И они вынуждены были снова повернуть ладьи в море, надеясь исчезнуть из поля зрения противника и произвести высадку на землю в другом месте. Но сколько раз после этого они ни подплывали к берегу, ромеи всегда были готовы к их встрече. Это было неудивительно: недаром последнее время за ладьями круглые сутки следовали неотступно в отдалении три быстроходные хеландии, спасавшиеся бегством при каждой попытке русичей приблизиться к ним. К тому же, без сомнения, византийские наблюдательные посты располагались и на вершинах подступавших к морю гор, поэтому скрытная высадка на побережье была невозможной.
      Имевшиеся на ладьях запасы пресной воды и продовольствия кончились два дня назад, с тех пор люди питались лишь пойманной рыбой и подстреленными на лету чайками. Голод, а еще пуще жажда начинали мучить людей, обещая вскоре обернуться настоящей катастрофой.
      Солнце жгло немилосердно, высыхавшие на лице соленые брызги морской воды стягивали кожу, потрескавшиеся на жаре и ветру губы кровоточили. Опустив голову, наполовину прикрыв от солнца глаза, Микула греб наравне с дружинниками.
      – Тысяцкий, очнись,– вывел его из задумчивости прозвучавший над ухом голос.– Главный воевода Асмус кличет к себе…
      Воеводская рада, созванная Асмусом, была немногочисленной: он сам, древлянский воевода Бразд, киевские тысяцкие Микула и Ярополк, двое сотников – полоцкий Брячеслав и варяжский Индульф. Еще раньше, в начале совместного пути, с общего согласия присутствовавших Асмус стал главным воеводой той части русского флота, которая после поражения отошла к болгарскому побережью. Под его началом оказались три сотни викингов, двести древлян, полтораста полочан, две с половиной тысячи киевлян. Это были опытные, закаленные во множестве походов и битв воины, умевшие безропотно подчиняться и бесстрашно сражаться.
      – Други,– начал Асмус, когда все приглашенные собрались в его ладье,– вот уже семь суток мечемся мы вдоль берега. Кончилась вода, нет пищи, наши ладьи под неусыпным оком ромеев с моря и суши. Замысел недруга прост – не позволив высадиться на землю, заставить нас погибнуть от голода и жажды. Перед нами стоит простой выбор: плыть к берегу и попытаться с мечом в руках пробиться в леса и горы либо…– Асмус на мгновенье смолк, усмехнулся.– Либо вспомнить, что глупый воюет только силой, а умный еще и головой. Вот и давайте решим, как нам поступить дальше. Слушаю вас, братья.
      Опустив головы, присутствовавшие молчали. И Асмус был вынужден обратиться к полоцкому сотнику Брячеславу, младшему среди них по возрасту и положению в дружине:
      – Твое слово, друже.
      Высокий, статный Брячеслав поднялся со скамьи, разгладил усы. Он знал законы воеводской рады, поэтому его ответ был готов заранее.
      – Брань, главный воевода. Отыщем зыбкую мель, где ро-меи не смогут ввести в бой конницу, и ударим на них. Пусть недруги поболе нас числом – все русичи позабудут дорогу к морю и станут пробиваться только к горам. Ромеям не сдержать нас.
      За быстрейшую атаку византийцев с моря высказались варяжский сотник Индульф и киевский тысяцкий Ярополк. Пришел черед говорить Микуле.
      – Да, мы пробьемся в горы, но какой ценой? – повернулся он к Ярополку.– Разве мало нашей крови уже пролито в море? Души ушедших на Небо братьев взывают о мести, так пусть на этих берегах ныне гибнут ромеи, а не русичи. Главный воевода Асмус верно сказал, что умный воюет прежде всего головой. Неужто мы глупее ромеев? Согласен, что сейчас мы постоянно на виду, ворогу известен каждый наш поступок, но разве нельзя сделать по-иному?… И еще одно. Даже пробившись в горы, однако лишившись ладей, как будем возвращаться на Русь? Вот о чем в первую очередь надлежит нам думать. А брань не уйдет от нас никуда.
      Микулу поддержал древлянский воевода Бразд. Был он невысок ростом, несмотря на преклонный возраст, строен и подвижен. На худощавом неулыбчивом лице прежде всего обращали на себя внимание глаза: всегда внимательные, настороженные, в глубине которых словно раз и навсегда поселилось недоверие ко всему окружавшему.
      – Тысяцкий Микула прав,– сказал Бразд.– Мы пролили немало собственной крови, поэтому должны сейчас дорожить жизнью каждого своего воина. Главный наш ворог не ромеи, а жажда и голод. Рядом, на берегу, имеются в достатке вода и пища, там братья болгары. Уверен, они с радостью нам помогут, надобно лишь связаться с ними. Тогда мы получим еду и воду, болгары станут оповещать нас о каждом шаге ромеев. Я знаю, как небольшим отрядом скрытно высадиться на сушу и дать знать о себе болгарам.
      И воевода открыл замысленный им план. Был он дерзок и рискован, однако ничего лучшего в их теперешнем положении придумать было нельзя. Все ждали, что скажет Асмус, ибо лишь он мог окончательно отвергнуть или принять план Бразда. Именно за ним, главным воеводой, было на раде последнее, решающее слово. Асмус не торопясь поднялся со скамьи.
      – Только меч проложит нам дорогу домой, однако час брани еще не приспел. Недругов куда больше нас, к тому же они в лучшем, нежели мы, положении. Но не для того прибыли мы в эти места, дабы стать добычей империи. Там, на берегу, наши братья болгары, недалече в горах мой верный побратим кмет(Кмет – правитель области в Болгарии.) Младан. Воевода Бразд, я принимаю твой план. Отбери с тысяцким Микулой нужное число воинов, и готовьтесь вместе с ним отправиться вечером к ромеям.
      Спафарий Василий встретил посланца русов в полном парадном облачении, при всех воинских регалиях. Помимо него, в шатре находились комес Петр со стратигом Иоанном и несколько заслуженных центурионов. Увидев Бразда, Василий широко открыл глаза, на его лице отразилось неподдельное изумление.
      – Воевода, ты? Какая встреча!
      Хотя для Бразда, не ожидавшего увидеть командующим неприятельскими войсками старого знакомого, встреча также была неожиданной, он остался невозмутимым.
      – Будь здрав, спафарий. Признаюсь, что Небо не в лучшее время свело нас.
      – Рад видеть тебя, Бразд. Как жаль, что не могу беседовать с тобой, как со старым боевым другом. Вот оно, вероломство судьбы: она сокращает число друзей и умножает ряды врагов,– притворно вздохнул Василий.
      – Потому, спафарий, давай вначале говорить не как бывшие соратники по совместным походам, а как теперешние враги. Как ромей и русич, между которыми пролилась кровь и встала смерть.
      Византиец холодно взглянул на Бразда:
      – Слушаю тебя, русский посланец. Что привело ко мне?
      – Мой главный воевода Асмус предлагает: не трогай нас. Мы только пополним на берегу запасы воды, пищи и снова уйдем в море. Мы не желаем зла империи, наш путь лежит домой, на Русь. Будь благоразумен, спафарий, и ты сбережешь тысячи жизней.
      – Мой ответ твоему главному воеводе таков: нет и еще раз нет. Вы – враги империи, и я нахожусь здесь, чтобы уничтожить вас. Мой император может сохранить вам жизнь лишь при одном условии: вы признаете себя рабами империи и станете ее легионерами. Императору Нового Рима сегодня как никогда нужны смелые и храбрые воины, каждый из вас займет в его армии надлежащее место. Император обещает никогда не посылать вас на войну против единоплеменников-славян, а сразу отправит в Африку либо на Крит. Вот ответ моего императора, русский посланец.
      На скулах Бразда вспухли желваки.
      – Русич не может быть рабом, спафарий, равно как не продает свой меч за золото. Русич рождается и умирает свободным, только он и наши боги могут распоряжаться его волей. Твой император, как я вижу, жаждет нашей смерти, что ж, он заплатит за это тысячами жизней своих легионеров. Вот наше слово, спафарий.
      Воевода круто развернулся на каблуках, быстро направился к выходу из шатра. У полога, затягивавшего легкую дверь, так же резко повернулся:
      – Спафарий, я передал слова моего главного воеводы и получил твой ответ. Поэтому моя совесть русича и воина чиста. Теперь хочу говорить с тобой не как русский посланец, а как твой старый боевой товарищ.
      Рука Василия, лежавшая на крышке маленького резного столика из орехового дерева, дрогнула, в глазах мелькнуло любопытство.
      – Слушаю тебя.
      – Василий, на наших ладьях нет воды и пищи, среди приплывших изрядное число раненых и обожженных, на берегу нас стерегут твои когорты*. Ты хочешь, чтобы мы без всяких для тебя хлопот попросту передохли в море, однако сему не бывать. Мы умрем, только не от жажды и голода, а в бою. Он будет последним для нас, как и для многих твоих легионеров. Не ведаю, когда главный воевода Асмус бросит нас на берег, поэтому хочу заранее справить по себе тризну. Здесь, у тебя. Сейчас…
      – Но я христианин,– нерешительно произнес спафарий.
      – Знаю. Однако все боги не возбраняют исполнить последнюю волю идущего на смерть. Кто знает, Василий, может, тот бой окажется последним и для тебя. Возможно, сегодня мы оба сядем за пиршественный стол вместе с поджидающей нас вскоре смертью.
      Спафарий, большой любитель выпить, несколько мгновений смотрел в бесстрастное лицо русского воеводы, затем с грохотом опустил кулак на стол.
      – Ты мой гость, Бразд! Пей за что хочешь, а я осушу кубок за нашу встречу. Садись за стол! Эй, слуги, несите вино!
      Василий собственноручно разлил принесенное вино по серебряным кубкам, протянул один воеводе.
      – За тебя, Бразд! Не спаси меня твои русы на Крите от пиратов, не поднимал бы я сейчас эту чашу.
      – За тебя, Василий,– не остался в долгу русич.– Не приди твои когорты(Когорта – подразделение легиона {360-400 воинов).) мне на помощь в Африке – сгинул бы я под сарацинскими саблями.
      Спафарий и воевода одновременно выпили, и Василий тут же наполнил кубки снова. Теперь первым поднял кубок Бразд.
      – Я русич, Василий, но в эту тяжкую для себя минуту хочу быть с тобой, ромеем. Там, в море, мои соплеменники, однако не лежит к ним моя душа. Еще недавно мы, древляне, были свободными и сами правили собственной землей. Но киевские Полянские князья силой примучили нас, заставили платить дань, следовать их воле. Мы вставали с мечом в руках против Киева при князе Олеге и при теперешнем Игоре, однако до сих пор ходим под его пятой. Может, оттого, что не желал подчиняться чужим Полянским князьям на родной земле, я добровольно вызывался ходить в походы на подмогу твоему императору. За нашу дружбу, Василий!
      Воевода залпом осушил кубок, протянул его спафарию.
      – Сейчас я твой гость, Василий. Но ты сам обмолвился, что судьба вероломна и переменчива. Кто знает, может, она отплатит тебе сторицей за сегодняшнее гостеприимство. Выпьем еще, старый друг…
      У спафария от выпитого вчера шумело в голове, подташнивало, противно было в желудке. Меньше всего ему хотелось сейчас что-либо делать и даже говорить. Когда подле него резко осадил коня бывший викинг Фулнер, Василий с неприкрытым раздражением посмотрел в его сторону.
      – Я приказал тебе следить за ладьями русов. Почему оставил берег? – с неприязнью спросил он.
      – Спафарий, я узнал, что вчера тебя посетил посланец русов. Мне сказали, им был воевода Бразд. Скажи, чего хотел он?
      – Русам нужны вода и пища, они просили пустить их на землю. Запасшись припасами, они обещали отправиться к себе на Русь.
      – Почему ты отказал им? Можно было обещать все, что угодно, а в удобный момент напасть на них и уничтожить.
      – Будь вместо воеводы Бразда кто-нибудь другой, я так и поступил бы. Однако мы слишком хорошо знаем друг друга, поэтому он ни за что не поверил бы в мое великодушие.
      – Чего еще хотел русский воевода?
      – Только этого.
      Прищурившись, Фулнер насмешливо посмотрел на Василия:
      – Спафарий, ты сказал, что хорошо знаешь посланца русов. Это действительно так?
      – Я прошел с ним всю Италию и Крит, мы сражались рядом в Африке и Малой Азии. Я изучил его, как самого себя,– высокомерно заявил Василий.
      Фулнер громко рассмеялся:
      – Нет, спафарий, ты не знаешь его вовсе. Воевода Бразд гер, как ваш библейский дьявол. Таких, как он, не присылают лишь затем, чтобы получить заведомый отказ. Он прибыл, дабы перехитрить тебя, и добился этого. Мне жаль, ро-мей, однако воевода Бразд обвел тебя вокруг пальца, как малое дитя.
      У Василия от негодования перехватило дыхание, по лицу пошли пятна.
      – Жалкий раб, забыл, с кем говоришь? Или соскучился по цепям и плетям?
      Вспышка его гнева не произвела на Фулнера никакого впечатления. Он знал, что Василий нуждается в нем, поэтому держался с известной долей независимости и даже фамильярности.
      – Спафарий, мы оба здесь для того, чтобы уничтожить русов и варягов. Вчера ты допустил грубую ошибку, сегодня мы должны ее сообща исправить. И чем быстрее, тем лучше.
      – Ошибку? О чем говоришь, раб?
      – Уже молчу, спафарий. Но прошу тебя возвратиться со мной на место, где беседовал вчера с русским посланцем.
      – Возвратиться? Зачем? – недовольно спросил Василий.
      Причина недовольства заключалась в том, что Фулнер догнал его во время марша, когда византийцы, получив свежие донесения своих наблюдателей о передвижении русских ладей, двигались вдоль кромки берега наперерез им. Спафарий, проведя несколько часов в седле под палящим солнцем, очень не хотел возвращаться обратно, чтобы затем вновь догонять легион.
      – Там все увидишь и поймешь,– неопределенно ответил бывший викинг.– И возьми с собой для охраны три конные центурии. Потому что мы уже не хозяева побережья…
      Фулнер остановил коня на пригорке, где совсем недавно располагался шатер Василия, тревожно огляделся по сторонам. Прямо перед ним плескалось море, волны лениво накатывались на длинную песчаную отмель. В сотне шагов за пригорком начинались невысокие лесистые горы. Невдалеке из узкой горной расщелины между двумя скалами вырывался быстрый пенный ручей, впадавший в море.
      Вокруг не было ни души, царили покой и безмолвие, о существовании человека напоминали только следы бывшего ночного византийского лагеря. Тем не менее Фулнер не снимал ладони с рукояти меча.
      – Что собираешься показать мне, раб? – спросил Василий, пристраивая своего жеребца рядом со скакуном бывшего викинга и вытирая с лица капли пота.
      – Сейчас увидишь, спафарий. Прежде ответь, когда прибыл к тебе русский воевода?
      – Вечером, сразу после захода солнца.
      – А когда покинул?
      – Около полуночи.
      – Сколько ладей сопровождало воеводу?
      – Не меньше двух десятков.
      – Они все время стояли возле берега?
      – Конечно. Со мной разговаривал один воевода Бразд, все его люди оставались в море.
      – В твой лагерь явился лишь воевода Бразд, а его ждали столько ладей,– медленно процедил сквозь зубы Фулнер.– Тебе это не кажется странным, спафарий?
      Василий был удивлен.
      – Странным? Почему? Русы попросту опасались с нашей стороны какого-либо подвоха и берегли посланца. Их главный воевода Асмус не первый раз имеет с нами дело и хорошо изучил наши повадки. Варвары проявили обычную разумную предосторожность.
      Фулнер в раздумье потер подбородок.
      – Нет, спафарий, русы в ладьях прибыли совсем не для охраны воеводы. Подумай, разве могли бы они хоть чем-нибудь помочь своему посланцу, сошедшему на берег и скрывшемуся в твоем шатре? Нет, не могли, поэтому они приплыли совершенно с другой целью. Точно так, как сам воевода Бразд. Русы явились обмануть тебя, спафарий, и сделали это без труда.
      Василию недоело слушать рассуждения бывшего викинга, тем более не совсем для него приятные, и он грубо оборвал Фулнера:
      – Раб, я прискакал сюда не разговаривать. Показывай, что хотел, и поживей. И не завидую тебе, если я потерял столько времени из-за каких-то пустяков.
      Фулнер соскочил с коня, положил на землю копье и щит.
      – Спафарий, ты запомнил место, где ночью стояли русские ладьи? – поинтересовался он.
      – Да.
      – Когда я окажусь там, пусть мне крикнут.
      Не оглядываясь, Фулнер быстрым шагом спустился с пригорка, вошел в море, стал удаляться от берега. Вот вода ему по колени, по пояс, по грудь. Он отошел от берега уже на добрые две сотни шагов, а вода доходила ему всего до шеи. И тут до его слуха донесся громкий крик с пригорка:
      – Варяг, стой! Ты на том месте!
      Остановившись, Фулнер развернулся к берегу боком и двинулся теперь не в глубину моря, а вдоль песчаной отмели, как стояли минувшей ночью русские ладьи. Пройдя изрядное расстояние, он вышел из воды и возвратился к пригорку.
      – Что это значит? – спросил Василий.
      – Пока ничего,– невозмутимо ответил Фулнер, поднимая копье и щит.– Но сейчас ты увидишь и поймешь все.
      Он вскочил в седло, направил коня по кромке берега к недалекому остроконечному мысу, глубоко вдавшемуся в море. Сразу за мысом Фулнер спрыгнул на землю, протянул руку Василию:
      – Оставь коня, спафарий. Полсотни шагов, и у тебя не будет ко мне ни единого вопроса.
      Вдвоем с Василием Фулнер обогнул подножие мыса, двинулся по его береговой черте. В одном месте мыс разрезала надвое широкая, глубиной в полтора человеческих роста промоина, уходившая одним концом в море, другим в горы. Дно промоины густо поросло сочной ярко-зеленой травой, под ногами чавкала грязь. Видимо, здесь во время таяния снегов и больших дождей сбегал с гор в море водный поток, однако сейчас, в жару, от него почти ничего не осталось. Фулнер остановил спутника в десятке шагов от места, где промоина соприкасалась с морем.
      – Смотри, спафарий.
      Василий увидел, что дно промоины по всей ширине вытоптано будто стадом коров, а грязь и трава перемешаны в единое бесформенное месиво. Через несколько шагов месиво исчезало, трава зеленела вновь, зато по берегам ручья на мелкой гальке виднелись частые следы, оставленные измазанными в грязи ручья подошвами сапог. Эти следы вились по склонам промоины и пропадали за ближайшим изгибом, ведущим в направлении гор.
      Василий первым нарушил тишину.
      – Какие-то люди вышли из моря на берег,– шепотом, словно боясь разговаривать в полный голос, сказал он.– Их было много, и все они направились в горы.
      Лицо Фулнера расплылось в довольной ухмылке.
      – Ты недаром любишь охоту, спафарий, это научило тебя хорошо читать следы. Однако ты не сказал главного: кем были люди, пришедшие из моря и исчезнувшие в горах.
      – Этого не знаю. Может, ими были болгары-рыбаки? – предположил Василий.
      – Нет. Местные рыбаки не ходят в море в сапогах и толпами в несколько сот человек. Да и зачем им ломать ноги в этой промоине, если рядом на берегу отличная дорога в горы? Это были вовсе не рыбаки и вообще не болгары.
      – Тогда кто же? – с заметной тревогой спросил Василий.
      – Русы! – уверенно заявил Фулнер.– Те, что вместе с воеводой Браздом обманули тебя ночью.
      – Врешь, раб! Русские ладьи вчера не подходили к берегу ни вечером, ни ночью. Подплывала лишь одна, но с нее сошел на землю только воевода Бразд. Весь русский флот постоянно у меня на виду, я знаю каждый его маневр, поэтому ни один рус не может незаметно оказаться на берегу. Я знаю о врагах все,– хвастливо произнес спафарий.
      – Знал,– поправил его Фулнер.– Знал вплоть до прошедшей ночи, пока не прибыл к тебе русский посланец.
      Он сунул руку за пазуху, достал оттуда две длинные желтоватые камышинки, протянул их Василию:
      – Тебе знакомы подобные вещи?
      Василий взял камышинки, осмотрел каждую со всех сторон. Продул, взглянул через них на солнце.
      – Это обыкновенный тростник,– проговорил он разочарованно.– Правда, хорошо высушенный и неизвестно для чего выдолбленный изнутри по всей длине.
      – Да, это камыш,– согласился бывший викинг.– Отыскал я его в горах возле того ручья,– он кивнул в сторону узкой расщелины между скалами, из которой вырывался водный поток.– Нашел в месте, где камыш не растет сегодня и никогда не рос прежде. Зато там оказалось полно точно таких же следов, что сейчас у нас под ногами. Я заметил камышинки случайно, когда поил коня. Они валялись далеко от моря рядом с пресной водой, однако на них блестел налет соли, выпаренной солнцем. До этого я уже слышал, что к тебе, спафарий, приплывали посланцы русов, знал, кто посетил тебя в шатре, поэтому сразу почувствовал неладное. Вначале я пошел по обнаруженным у ручья следам в горы, но вскоре потерял их на камнях. Когда же двинулся в противоположную сторону, к морю, они вывели меня на эту промоину. И здесь мне стало ясно все. И для чего к тебе на самом деле приплывал воевода Бразд, и почему он так долго находился в шатре, а также с какой целью его сопровождало столько ладей. Хитрейший из русов воевода Бразд оказался верен себе и на этот раз, ему удалось одним ловким ходом изменить развитие событий на побережье в свою пользу.
      Фулнер замолчал, облизал губы. Словно потеряв всякий интерес к разговору, он переломил обе камышинки, швырнул обломки, втоптал их в грязь.
      – Ну! – топнув ногой, крикнул Василий. Забыв о жаре и усталости, он нетерпеливо смотрел бывшему викингу прямо в рот.
      – Ты еще не все понял, спафарий? – разыгрывая удивление, спросил Фулнер.– Хорошо, тогда слушай дальше. Я не первый раз иду с русами в поход, прежде я сражался с ними против печенегов и хазар, ходил на великую Итиль-ре-ку и Хвалынское море. Поэтому знаком со многими их воинскими уловками и хитростями… Сейчас я расскажу о событиях минувшей ночи так, словно сам находился рядом с воеводой Браздом и дурачил тебя. Слушай внимательно, спафарий.
      Фулнер снял шлем, вытер вспотевшее лицо, шею. Встал так, чтобы солнце не светило ему в глаза. Отмахиваясь от жужжавших вокруг него комаров, продолжил:
      – Приплывшим русам и варягам необходимы вода и пища, им нужно оказать помощь раненым и больным, для чего надобно связаться со здешними болгарами. Именно с этой целью пожаловал к тебе вчера вечером на ладьях воевода Бразд с несколькими сотнями отборных воинов-русов. Ладьи с воинами остались на виду у твоего лагеря на прибрежном мелководье, а русский посланец отправился к тебе. Покуда вы беседовали и пили в шатре вино, русы, дождавшись полной темноты, незаметно и бесшумно покинули ладьи. Кто из твоих людей считал, сколько русов прибыло на ладьях, а сколько уплыло обратно? Уверен, что никто. Впрочем, всякий счет был бы излишним: кто мешал русам спрятать по два-три десятка воинов на дне каждой ладьи, а ни одному из смертных еще не дано видеть сквозь дерево.– Фулнер перевел дыхание, согнал со щеки комара.– Море в том месте человеку по горло, волны не страшны – во рту у каждого руса длинная полая камышинка, через которую можно дышать, даже находясь с головой под водой. Невидимые в ночи с берега, несколько сот полностью снаряженных для боя русов по дну моря обогнули твой лагерь, вышли за мысом на сушу. Они сгорали от жажды, поэтому первая их остановка была у встреченного на пути горного ручья в скальной расщелине.
      Ты, спафарий, видишь их следы у начала промоины, где они выходили из моря, я встретил продолжение следов у ручья, из которого русы пили и где обронили две полые камышинки. Вот что произошло минувшей ночью, поэтому вы, ромеи, уже не полные хозяева побережья. Твое положение значительно ухудшилось, спафарий.
      Василий высокомерно глянул на Фулнера.
      – Раб, напрасно принимаешь меня за малое дитя – я не поверил твоей сказке. Однако в твоих словах имеется разумное зерно, только поэтому я не велю тебя наказать за самовольное прибытие ко мне.
      Фулнер опустил глаза, понимающе усмехнулся:
      – Спафарий, верить мне или нет – дело твое. Но позволь дать тебе один совет – вели своим центурионам утроить осторожность, а легионерам в любую минуту быть готовыми к бою.
      Весь день Василий старательно отгонял воспоминания о состоявшемся разговоре, тревожные мысли не покидали его и вечером. И уже следующее утро преподнесло ему неприятный сюрприз.
      Едва он вышел из шатра, чтобы умыться, как увидел поджидавшего его стратига Петра. Рядом с ним стоял покрытый пылью легионер без оружия и каски, со спутанными волосами, перекошенным от страха лицом. Его доспех на плече был пробит ударом копья, по тунике расплылось кровавое пятно. Заметив появившегося Василия, легионер повалился перед ним на землю, стал хватать за ноги.
      – Выслушай меня, о великий спафарий! Выслушай! – взахлеб повторял он.
      – Говори,– с недобрым предчувствием разрешил Василий.
      – Ночью наша центурия несла охрану побережья. Мы должны были следить, чтобы болгары с берега не могли оказать помощь приплывшим варварам. Мы ехали вдоль моря по тропе, когда русы внезапно посыпались на нас со скал, бросились из-за кустов. Это случилось неожиданно, врагов было так много, что мы не успели даже схватиться за оружие и оказать сопротивление. Все легионеры вместе с центурионом погибли, лишь мне одному Господь даровал спасение…
      – Ты сбежал, подлый трус! – перебивая рассказчика, крикнул стратиг, пиная легионера ногой в спину.– Ты думал лишь о своей жалкой шкуре, а не о долге перед империей! Василий остановил Петра:
      – Не тронь его, пусть продолжает.
      Спафария нисколько не интересовал легионер и его дальнейшая судьба. Точно так ему было наплевать и на чувства стратига, несущего по его приказу ответственность за охрану побережья. Василий сейчас хотел узнать одно: кто и зачем напал на центурию? Если это сделали русы, о которых говорил вчера бывший викинг Фулнер, зачем после удачной скрытной высадки им понадобилось так быстро себя обнаружить и, само собой разумеется, привлечь внимание противника?
      Нагнувшись, Василий схватил легионера за бороду, с силой рванул к себе. Заглянул в расширенные от страха глаза:
      – Почему ты решил, что напали русы? Может, это были болгары или горные разбойники – скамары?
      – О нет, великий спафарий. Я узнал русов по щитам и доспехам, к тому же мне удалось расслышать отдельные слова нападавших, а я немного понимаю язык русов.
      – Что произошло дальше? – нетерпеливо спросил Василий.
      – На берегу среди скал была небольшая бухточка. Русы разожгли в ней костер, и на этот огонь стали приплывать с моря ладьи. На суше их уже поджидали болгары. Вместе с русами они грузили на ладьи бочонки и мешки, живность и бараньи туши, перенесли на берег много раненых русов. Я насчитал около двадцати ладей, последняя покинула бухточку перед рассветом. Встречавшие их русы остались на берегу и ушли вместе с болгарами в горы.
      – Сколько было русов?
      – Много, великий спафарий. В темноте трудно точно считать, но не меньше трех-четырех центурий. И больше сотни болгар, среди которых, помимо рыбаков с побережья, были горцы.
      – Ты много видел и остался жив. Один из всей центурии,– подозрительно заметил Василий.– Как это могло случиться?
      Лицо легионера стало мертвенно-бледным, в глазах заметались тревожные огоньки.
      – Меня выбили копьем из седла в самом начале схватки. Я покатился по склону горы и чудом зацепился за куст над самым краем пропасти. Русы не осмелились в темноте спуститься вниз, чтобы найти меня и проверить, убит ли я.
      – Ты родился под счастливой звездой,– ледяным тоном произнес Василий.– Но если у тебя окажется длинный язык, она закатится в тот же день, когда он сболтнет что-либо липшее.
      Спафарий выпустил бороду легионера из рук, оттолкнул его ногой от себя. Повернулся к Петру:
      – Стратиг, вели немедленно разыскать и доставить ко мне пленного викинга Фулнера. И готовь к скорому выступлению десять лучших центурий своих конников.
      – Я только что видел викинга у одного из лагерных костров. Сейчас он будет у тебя, спафарий. А центурии будут готовы к походу сразу после завтрака…
      Фулнер остановился напротив Василия, не спеша снял с головы шлем, низко поклонился полководцу.
      – Варяг,– впервые не называя Фулнера рабом, сказал спафарий,– вчера я не поверил тебе, однако ты оказался прав. Русы действительно высадились на берег и уже минувшей ночью начали действовать против нас.– Он со всеми подробностями рассказал Фулнеру о событиях на прибрежной тропе и в укромной бухточке среди скал.– Варвары причинили нам немалый вред, а могут принести неизмеримо больший, особенно в случае, если успеют поднять против нас окрестных болгар. Чтобы этого не случилось, их требуется как можно скорее уничтожить.
      Василий пристально посмотрел на внимательно слушавшего Фулнера, заговорил медленно, отчетливо выговаривая каждое слово:
      – Это сделаешь ты, варяг. С сегодняшнего дня ты уже не раб, а равноправный с другими легионерами воин империи. Империи, а не варяжской дружины,– многозначительно подчеркнул он.– А вольным викингом сможешь стать лишь после того, как я увижу мертвыми всех русов, что вчера высадились на берег. Сразу после нашего разговора получишь у стратига Петра десять центурий моих лучших всадников – и да поможет тебе Христос.
      – Мне помогут моя ненависть и бог викингов Один,– мрачно усмехнулся Фулнер.– Обещаю, спафарий, что появившиеся вчера из моря русы пришли на берег за собственной смертью.
      Вошедший в горницу слуга почтительно замер у порога, опустив голову под тяжелым взглядом Младана.
      – Прости, кмет, что тревожу столь поздно. Делаю это по твоему же повелению.
      Все в замке знали, что кмет Младан строжайше запретил тревожить себя после ужина. В эти вечерние часы он любил остаться в горнице один, сесть у распахнутого настежь окна, забыть о хлопотах и суете. Прикрыв глаза, любуясь из-под полуопущенных век красотой обступивших замок родных гор, он уходил мыслями в прошлое, будил воспоминания об ушедших бранных днях и бывших товарищах.
      Три года назад в бою с византийцами он потерял руку, копье врага повредило коленную чашечку, и нога с тех пор больше не сгибалась. Теперь старый седой воин был вынужден сидеть в замке, живя лишь воспоминаниями о боевом прошлом. Когда по вечерам он оставался в горнице наедине с мыслями, его не смел тревожить никто, даже молодая красавица жена и единственная дочь.
      – Говори,– разрешил Младан слуге.
      – У ворот замка отряд воинов-русичей. Их старший хочет видеть тебя, кмет.
      – Русичи? – Полузакрытые прежде глаза Младана открылись, пальцы руки сжались в кулак.– Кто они и откуда?
      – Старший говорит, что они явились с побережья. Им удалось высадиться с тех ладей, что плыли на Царьград и часть которых сейчас стерегут на берегу ромеи. Лишь зная, что ты велел немедля извещать тебя о каждой вести о русичах, я осмелился нарушить твой покой.
      – Что нужно им?
      – Старший хочет видеть тебя. Я предложил подождать до утра, однако русич настаивает на немедленной встрече. Он просил передать тебе вот это, кмет.
      Слуга сунул руку за пазуху, достал и протянул Младану длинный, завернутый в холстину предмет. Кмет осторожно развернул сверток и увидел широкий кривой кинжал с густо усыпанной самоцветными каменьями рукоятью. Пальцы Младана, державшие оружие, заметно дрогнули, на виске быстро запульсировала синяя жилка. Это был его некогда любимый клинок, который много лет назад он подарил русскому побратиму Асмусу, получив от него взамен тот кинжал, что торчал сейчас у него за поясом. Несколько мгновений, справляясь с охватившим его волнением, кмет смотрел на клинок, затем перевел взгляд на слугу.
      – Вернись и приведи ко мне русича, от которого получил сверток. Заодно вели от моего имени сыскать воевод Любена и Бориса и передать, что утром жду их…
      Воеводы явились в горницу кмета после завтрака. Борис был примерно одинакового с Младаном возраста, высок, дороден, с большой, растущей почти от глаз, пышной бородой. Его одежда была из дорогой византийской ткани, пальцы унизаны перстнями, и лишь богато украшенный меч на боку свидетельствовал о принадлежности его хозяина к воинскому сословию. Бориса и кмета связывала многолетняя дружба, они ходили вместе во многие походы и теперь коротали рядом оставшиеся дни. Воевода был вхож к Младану в любое время суток, его власть и влияние в округе мало чем отличались от положения членов семьи самого кмета.
      Любену было около сорока лет, воеводой он стал недавно, пройдя до этого все воинские ступеньки, начиная от простого дружинника. Именно он последние три года водил в походы дружину кмета, став в ней первым, не считая Мла-дана и Бориса, человеком. У него не было семьи, жил он вместе с дружиной в замке кмета, воеводские хлопоты поглощали его время от рассвета до темноты. Был он поджар, горбонос, с лица ни зимой ни летом не сходил смуглый загар, кончики черных усов заканчивались у самых скул. Уже с утра на нем была кольчуга, на ногах грубые сапоги, на поясе тяжелый меч.
      Младан встретил их, сидя в кресле. Рядом с ним стоял тысяцкий Микула. Оба воеводы, уже слышавшие о прибытии в замок отряда русичей на лошадях под византийскими седлами, вначале с заметным интересом скользнули взглядами по незнакомому гостю, затем отвесили по низкому поклону кмету.
      – Я – воин и не люблю лишних слов,– неторопливо начал Младан, глядя перед собой.– Посему поступим так. Пусть первым говорит гость, после чего он услышит наше слово. Говори, русский брат,– повернулся кмет к Микуле.
      Речь русского тысяцкого была немногословной. Он рассказал болгарам о морском бое с флотом империи и постигшем русичей поражении, о том, что часть уцелевших от разгрома ладей отошла к берегам Болгарии. Как поджидали на берегу опередившие их преследователи-ромеи, не позволяя высадиться на сушу, как кончились на судах вода и съестные припасы, стали умирать от жажды и голода раненые. Поведал, что воеводская рада приняла решение установить связь с болгарами, как благодаря смекалке древлянского воеводы Бразда Микуле с тремя сотнями отборных воинов удалось очутиться на берегу. Что уже прошлой ночью они смогли отправить оставшимся в море товарищам воду и провизию, которой поделились с ними живущие на побережье и в близлежащих горах болгары.
      – Нам нужен отдых, следует запастись водой и припасами на обратный до Руси путь. Но, покуда на побережье хозяйничают недруги, это невозможно, поэтому брани между нами и ромеями не миновать. Кто одержит в ней верх – Русь или Новый Рим,– будет во многом зависеть от вас, болгар: встанете ли рядом с нами либо останетесь в стороне. Вспомните, что империя враг не только Руси, но и Болгарии, всех славян. Сколько раз проходила она по вашей земле с огнем и мечом, сколько принесла ей слез и горя! Разве и сейчас она явилась к вам с миром и добром? Ромеи ведут себя как в завоеванной стране: разоряют ваши жилища, притесняют и грабят жителей. Мы, русичи, предлагаем болгарам: протянем друг другу руки, станем единым строем против империи. Я сказал все и теперь жду ответа,– закончил речь тысяцкий.
      Смолкнув, Микула повернул голову к окну. Его взгляд замер на далеких вершинах гор, видневшихся из окна горницы. Молчал, опустив голову, Младан, не нарушали тишины стоявшие у двери болгарские воеводы. Так протекло несколько томительных минут.
      – Любен, твое слово,– наконец произнес кмет. Воевода распрямил плечи, смело глянул в лицо Младана.
      – Кмет, русичи и болгары – братья, поэтому должны помогать один другому всегда и во всем, особенно в беде. Сегодня она нависла над головами русичей, и наш долг – разделить ее с ними. Вели – и я без промедления поведу дру; жину им на подмогу.
      – Что молвишь ты, Борис? – повернулся Младан ко второму воеводе.– Слушаем тебя.
      Тот не спеша разгладил пышную бороду, переступил с но-ги на ногу. Его глаза были пусты, в них не читалось и по-добия мысли. Таким же равнодушным был и голос.
      – Кмет Младан, я – твой главный воевода и выполню все, что ты велишь. Сегодня Болгария не воюет ни с кем, и ежели тебе надоело жить в мире, выбирай врага сам. Кого бы ты мне ни назвал – я готов безропотно повиноваться.
      По лицу Младана пробежала тень недовольства, он забарабанил пальцами единственной руки по ножнам кинжала.
      – Что ж, воевода, вы правы оба,– заговорил он.– Ты, Любен, в том, что русичи наши братья и наш долг помочь им. Ты, Борис,– что Болгария сейчас живет со всеми соседями в мире, потому выбирать себе недруга мы должны сами. Я, ваш кмет, сделал это.– Младан замолчал, попеременно взглянул на воевод, потом на Микулу.– Мы, болгары, принимаем сторону наших братьев русичей и объявляем ро-меев врагами,– торжественно заключил кмет и снова глянул на Любена: – Воевода, сколько воинов сможешь собрать в замке к вечеру?
      – Три сотни,– тотчас ответил Любен.
      – Поставишь старшим над ними сотника Мирко и отдашь всех под начало нашего русского гостя,– приказал кмет.– Этим же вечером поскачешь с вестью о сборе моей дружины по крепостям и селам. Сколько тебе потребуется времени, чтобы собрать двадцать сотен воинов?
      – Трое суток, кмет.
      – Хорошо, собирай их в ущелье у Острой скалы. А через трое суток я или воевода Борис будем у тебя. Тогда, зная от тысяцкого Микулы о планах русичей, мы сообща с ними ударим по ромеям. Тебя это устраивает, брат? – посмотрел Младан на Микулу.
      Тот приложил руку к груди, склонил голову в полупоклоне:
      – Вполне, кмет. Ты поступил как истинный брат.
      – Я всего лишь выполняю долг славянина и побратима воеводы Асмуса. Если у тебя, тысяцкий, дел ко мне больше нет, отдыхай до вечера. Ступай с ним и ты, Любен, с темнотой я провожу вас обоих. Тебя же, Борис, прошу остаться, ибо с отъездом Любена ведение дел в замке целиком ложится на твои плечи…
      Оставшись вдвоем с главным воеводой, кмет долго молчал. Опустив голову на грудь и полузакрыв глаза, он, казалось, погрузился в сон, и лишь время от времени вздрагивавшие на подлокотнике кресла пальцы говорили, что это не так. Глубоко вздохнув, Младан поднял голову, окинул Бориса, словно видел его впервые, долгим изучающим взглядом:
      – Воевода, мы без лишних ушей, поэтому давай говорить начистоту и без утайки.
      В глазах Бориса моментально появился живейший интерес.
      – Внемлю тебе, кмет.
      – Я стар, моя жизнь уже пронеслась мимо. Как хочется в оставшиеся до кончины дни спокойствия позволить наконец желанный отдых душе и телу. Однако кругом властвуют суета и порок, кипит игра низких и никчемных страстишек. Я хочу уйти от них, отрешиться от всяческих соблазнов, но Господь являет мне одно испытание за другим. Вот и сейчас он послал на нашу землю русов и ромеев. Тем и другим нужен я, каждый из непрошеных пришельцев жаждет видеть под своим знаменем моих воинов. Те и другие присылают ко мне гонцов со всевозможными предложениями, посулами, обещаниями, только никто из них не спросит: а чего желаю я? Скажу тебе честно, воевода, я не знаю, что мне делать.
      – Только что ты сказал, что принимаешь сторону русов,– осторожно заметил Борис.
      Отбросив голову на спинку кресла, Младан отрывисто рассмеялся:
      – Воевода, разве не для того дан человеку язык, чтобы скрывать истинные мысли? Киевский тысяцкий и Любен услышали то, чего желали, своими словами я попросту отделался от них. А с тобой хочу решить, как поступить на самом деле.
      – Ты обещал дать русам сегодня вечером три сотни дружинников, значит, уже начал действовать,– внимательно глядя на кмета, сказал Борис.– Твои воины вдвое увеличат силы высадившихся на берег русов; не думаю, что подобный поступок понравится ромеям.
      Младан пренебрежительно махнул рукой:
      – Этими воинами я купил у русов трое суток спокойствия и столь нужное для принятия серьезного решения время. Однако что делать мне дальше, когда Любен соберет у Острой скалы всю мою дружину? Тогда русы и ромеи потребуют от меня уже не словесных обещаний или сотню-другую воинов, а настоящего дела. Для обдумывания ответа на сей вопрос мне и нужно выигранное у русов время.
      Борис сделал шаг вперед, в упор посмотрел на Младана:
      – Кмет, два дня назад в этой горнице ты принимал гонца спафария Василия и сулил помощь империи. Сегодня здесь же ты обещал свою дружину русам. Я страшусь давать советы, ибо не знаю, что ты замыслил на самом деле.
      Лицо Младана приняло страдальческое выражение, уголки губ скорбно опустились.
      – Воевода, я стремлюсь к одному – дожить остаток жизни в покое, мне не нужны ни русы, ни ромеи. Однако мне никак не удастся остаться вне их вражды, поэтому обязательно придется принять чью-то сторону. Не желая рисковать, я хочу с самого начала быть в союзе с будущим победителем. Разве это трудно понять? Особенно тебе, далеко не столь наивному, как Любен.
      Борис понимающе усмехнулся:
      – У империи на берегу полнокровный легион пехоты и две таксиархии(Таксиархия – подразделение в 1000 воинов (визант.).) отборной панцирной конницы, с моря их поддерживает флот,– произнес он.– Русов вдвое или втрое меньше, они ослаблены жаждой и голодом, часть из них ранена либо обожжена. Неужто исход предстоящей борьбы может вызвать у тебя сомнения, кмет?
      – Да, ибо я хорошо знаю русов. Пусть они действительно намного уступают в численности византийцам, каждый их дружинник стоит в бою нескольких наемников-ромеев. Они будут сражаться до последнего, а воинское счастье любит смелых.
      – Оно также любит и решительных, кмет,– многозначительно заметил Борис.– Ты колеблешься, мечешься между двух огней – русами и ромеями, а ведь мог бы сделать сегодня отличный ход. Сейчас в замке всего сотня русов, которые считают себя нашими гостями и потому беспечны, словно малые дети. Одно твое слово – и мои воины изрубят их, а плененный тысяцкий на дыбе откроет, где хоронятся остальные его воины. Уничтожив и тех, мы предрешим участь всех приплывших к болгарскому побережью русов и варягов. Уверен, что империя не забудет такой услуги и сполна вознаградит тебя. А поскольку после гибели отряда тысяцкого ромеи смогут обойтись без посторонней помощи, ты сразу обретешь желанное спокойствие. Решайся, кмет, ибо другой подобной возможности может больше не представиться.
      Младан рывком вскочил с кресла, быстро проковылял к окну, встал к Борису спиной. Некоторое время молчал, затем до воеводы донесся его глуховатый голос:
      – Я – воин и не способен на столь низкое предательство. Оно запятнает не только мою честь, но и честь всего нашего рода. От меня отвернутся близкие и друзья, мое имя проклянут потомки!
      – Русов в замке перебьют мои верные люди, которые скорее умрут, нежели предадут содеянное огласке. О становище русов, оставшихся за стенами замка, мы сообщим ро-меям, и пускай уже они охотятся за ними. Если ты, кмет, так тревожишься за свою честь, я готов выполнить предложенный план один, без твоего участия. Скажи мне сейчас одно слово «да» – и больше от тебя ничего не требуется.
      – Ты уверен, воевода, что на помощь русам не приплывут другие их ладьи, также спасшиеся от имперского флота? И что русы, превысившие ромеев в силах, не разобьют спа-фария или не заставят его очистить побережье без боя? Что тогда?… Молчишь? Повторяю: я не хочу рисковать, а потому задумал поступить по-иному. И русам, и ромеям я обещал помощь через три дня. Пусть наступит указанный мной срок, и сам ход событий безошибочно подскажет, чью сторону мне принять. А я этого буду ждать и только ждать.
      Борис обиженно поджал губы.
      – Кмет, ты уже все обдумал и принял решение без меня. Раз так, наш разговор бесполезен, ведь мои советы тебе не нужны.
      – Советы – да, но мне необходим ты сам. С тех пор как твоя дочь вышла замуж за знатного ромея, а ее сын стал воспитываться в Константинополе, я заметил, что ты начал тяготеть к империи и некогда ненавистные нам обоим ромеи превратились в твоих лучших друзей. Именно такой человек мне сейчас нужен. Я дал русам триста воинов и тем заслужил их доверие, воевода Любен будет поддерживать связь между мной и ними. Однако мне также необходим человек, который стал бы связующим звеном между мной и империей, будучи одновременно предан мне и верен ей. Этим человеком станешь ты, Борис, поскольку только тебе я могу открыть все тайники своей души. Ответь, согласен ли ты быть таким человеком?
      – Согласен,– не раздумывая, твердо ответил воевода. Младан отошел от окна, остановился против собеседника.
      – В своей игре с русами я дал Любену козырь – триста воинов. Не хочу остаться в долгу и перед тобой, поскольку доверие ромеев для меня важно не меньше, чем их врагов. Поэтому, Борис, ты сейчас же отправишь к спафарию Василию гонца с грамотой. В ней известишь его о прибытии ко мне тысяцкого Микулы, о том, что я был вынужден уступить ему триста дружинников, которые вместе с русами сегодня вечером покинут мой замок. Напишешь, что твои верные люди скрытно последуют за этим отрядом и будут сообщать о нем одновременно тебе и спафарию.– Кмет опустил глаза.– Как видишь, я не оставил без моих щедрот никого: киевлянам подарил три сотни воинов, ромеям дал право распорядиться жизнью и смертью четырехсот русов и болгар, а также предоставил возможность обнаружить и уничтожить основной отряд тысяцкого Микулы, находящийся вне замка. И как мало я хочу за все это – всего трое суток спокойной жизни.
      Борис почтительно склонил голову.
      – От имени спафария обещаю тебе их, кмет. Теперь дозволь покинуть тебя: мне надобно срочно написать грамоту ромеям, отправить с ней гонца и заняться лазутчиками, которые отправятся по следу отряда тысяцкого Микулы и сотника Мирко.
      Прочитав полученную от воеводы Бориса грамоту, спафа-рий Василий надолго задумался.
      В Болгарии он находился не первый раз: приходил на эту землю с яростью в груди и оружием в руках как враг, бывал при дворце болгарских царей в качестве почетного гостя, щедро расточавшего лесть и дорогие подарки. Поэтому он неплохо знал и блестящих придворных вельмож, и лучших болгарских военачальников. Среди последних ему был известен кмет Младан, с которым судьба заставляла Василия встречаться и на поле брани с обнаженным мечом в руках, и за праздничным столом с поднятым заздравным кубком. Однако он всегда знал болгарского кмета как непримиримого противника Византии и последовательного сторонника Руси, с которой у того были связаны все надежды на лучшее будущее своего народа. Не происходило ни одной битвы с Византией, в которой не участвовал бы Младан с дружиной, в боях с империей сложили головы его отец и два брата, меч легионера Нового Рима три года назад лишил кмета руки, превратив его в калеку. Сообщение воеводы Бориса, что Младан не только не поддержал русов и не выступил с ними против империи, но даже сознательно подставил под удар и возможную гибель значительный их отряд, заставило Василия серьезно призадуматься над полученным посланием.
      В надежности и достоверности сообщения Бориса спафарий не сомневался нисколько: он имел на это веские причины. Дело в том, что византиец, муж дочери Бориса, являлся племянником Василия. За те несколько лет, как он приобрел новых родственников из Болгарии, далеко не глупый спафа-рий приложил немало сил, чтобы как можно лучше постичь истинную сущность болгарского воеводы. Вначале он отметил бросавшиеся в глаза жадность и тщеславие Бориса, а в конце концов смог обнаружить в его характере главное для себя: непомерно раздутый эгоизм и тщательно скрываемую зависть ко всем, кто стоит выше его по знатности рода или достигнутому служебному положению, в первую очередь к кмету Младану.
      На этих слабостях воеводы стал осторожно и умело играть спафарий, стремясь в будущем сделать из Бориса послушную в своих руках куклу. При каждом удобном случае он возносил до небес ум, храбрость и всякого рода действительные и мнимые заслуги Бориса. Сокрушался, отчего они до сих пор по достоинству не оценены ни кметом, ни при царском дворе, возмущался, почему другие воеводы, сделавшие для Болгарии гораздо меньше Бориса, занимают в иерархической лестнице куда более высокое положение, чем он. А с появлением у воеводы внука Василий смог влиять и на его дедовские чувства: постоянно восхищался малышом, засыпал его дорогими подарками, сулил тому при византийском дворе блестящую карьеру, обещая в этом собственную помощь. Неудивительно, что уже через несколько лет Борис стал горячим поклонником империи и служил Василию не за страх, а за совесть.
      Но если личность воеводы Бориса была ясна спафарию до конца, то мотивы последних поступков Младана являлись для него полнейшей загадкой. Почему кмет не примкнул к русам и не выступил с ними против империи? Что заставило его вступить в сговор с известным своей приверженностью к Новому Риму воеводой Борисом и стремиться всеми силами сохранить нейтралитет в предстоящих с русами и византийцами боях? Чем руководствовался Младан, посылая к спафарию через воеводу Бориса грамоту и обрекая этим на верную смерть явившихся к нему русов и воинов собственной дружины? Было над чем поразмыслить Василию…
      Возможно, все гораздо проще, чем он предполагает? С тех пор как Болгария приняла христианство, а ее цари, женясь на гречанках, стали родниться с императорами Нового Рима, среди болгарской знати произошли весьма заметные изменения. Часть ее также поспешила связать себя родственными связями со знатнейшими и богатейшими византийскими фамилиями, стала перенимать греческий быт и привычки, ее былые настороженность и подозрительность к хищному и опасному соседу сменились лояльностью и терпимостью. Почему подобной метаморфозе не произойти на старости лет и с кметом Младаном? А может, покой в его душу внесла молодая красавица жена и единственная дочь-наследница? Не исключено, что так поздно пришедшее к Младану семейное счастье как раз и заставило его сейчас отрешиться от бранных дел и искать спокойствия. Кто знает.
      Если дело обстоит именно так, тяга старого кмета к тихой, размеренной жизни только на руку Василию. Ему даже не нужна помощь дружины кмета; главное, чтобы спафарий был спокоен за собственный тыл и не опасался удара болгар в спину. Нейтралитет кмета позволит ему снять с горных перевалов три когорты пехоты, которыми осторожный Василий предусмотрительно прикрыл занятый византийцами участок побережья со стороны владений Младана. Лишь бы знать, что за пассивностью кмета не кроется никакая ловушка, только бы поверить, что болгары не примут участия в предстоящих сражениях и спафарию будет позволено схватиться с русами один на один. Но разве дано смертному проникнуть в чужую голову, разве суждено ему читать находящиеся в ней мысли? Поэтому следует запастись терпением и ждать прибытия первого из тех лазутчиков, что послал за русско-болгарским отрядом тысяцкого Микулы воевода Борис…
      Ожидаемый гонец прискакал под утро. Предупрежденная спафарием стража сразу доставила его к полководцу в шатер.
      – Ну? – коротко спросил Василий, набрасывая на плечи плащ и усаживаясь в кресло.
      Гонец вначале шагнул к серебряному кувшину с водой, жадно и шумно напился. Снял шлем, вылил остатки воды на слипшиеся от пота волосы.
      – Говори, я жду! – нетерпеливо прикрикнул спафарий. Болгарин спокойно, не торопясь стряхнул капельки воды с усов и коротко стриженной бороды, лишь после этого взглянул на Василия:
      – Не торопись, спафарий, успеешь узнать все. Для того и прискакал к тебе.– Гонец перевел дыхание, провел рукой по слезившимся от быстрой скачки глазам.– Слушай, ромей…
      Рассказ гонца был краток. Лазутчики воеводы Бориса скакали за смешанным русско-болгарским отрядом до наступления темноты, надеясь, что тысяцкий Микула ведет его на соединение с остальными двумястами своих дружинников. Этого не случилось. Отряд завершил дневной путь в одном из глухих лесных урочищ, стал располагаться в нем на ночь. Никаких других русов в этом месте не оказалось. После короткого отдыха полусотня прибывших русов во главе с тысяцким поскакала дальше, в сторону побережья. Трое лазутчиков остались следить за основной частью отряда, двое, в том числе и гонец, отправились за группой тысяцкого. Им повезло: именно эта полусотня привела их к русам, которых они ожидали увидеть вечером в лесном урочище. Сейчас эти две с половиной сотни под командованием тысяцкого Мику-лы находятся недалеко от моря, в ущелье у одной из малоприметных бухточек среди прибрежных скал.
      – Я оставил напарника следить за русами, а сам прискакал к тебе,– закончил гонец.– Теперь, ромей, ты знаешь все и волен поступать, как считаешь нужным. А мне вели дать свежую лошадь, я должен как можно скорее вернуться обратно к напарнику.
      – Ты получишь свежую лошадь,– пообещал Василий.– Но прежде отдохни, умойся и поешь. Я сам решу, когда тебе возвращаться. Ступай.
      Оставшись один, спафарий запустил пальцы правой руки в бороду, прикрыл в задумчивости глаза. Рассказ гонца многое для него прояснил, однако поставил и ряд неотложных вопросов. Почему русский тысяцкий не собрал свой отряд воедино? Что надобно полусотне русов на побережье возле бухточки? И как поступить ему самому, спафарию Василию, за спиной которого притаились в двух местах шесть центурий славян, отважных и умелых воинов, предводительствуемые одним из лучших русских военачальников?
      Возможно, необходимо сейчас же перекрыть им конницей все возможные пути отхода, затем навалиться пехотой и уничтожить до единого человека? А может, стоит подождать и, не спуская со славян глаз, поиграть с ними как кот с мышью? Ведь русский тысяцкий явно что-то затевает, и кто знает, возможно, срыв его замысла будет намного полезнее, чем немедленное уничтожение славянского отряда? Но чтобы принять окончательное решение, желательно самому побывать у той бухточки, где затаился киевский тысяцкий, и попытаться понять, чем она так его привлекла.
      Спафарий дернул шнур колокольчика, приказал появившемуся у входа в шатер дежурному центуриону:
      – Немедленно поднять по тревоге пять конных центурий. Через час я поведу их в горы.
      – Спафарий, это та самая бухта,– уверенно произнес легионер.– Там, левее, русы уничтожили на тропе нашу центурию, а в бухте встречали свои ладьи и вместе с болгарами нагружали их водой и продовольствием.
      Василий, болгарин-гонец воеводы Бориса, легионер, спасшийся несколько дней назад от ночного нападения вышедших из моря русов, и десяток солдат охраны стояли на вершине покрытого кустарником утеса, одиноко возвышавшегося над окружающей местностью. Сюда по приказу спафария привел их болгарский лазутчик, прекрасно знающий здешние горы и побережье.
      – Покажи место, где скрываются русы тысяцкого Мику-лы,– повернулся к нему Василий.
      Болгарин шагнул ближе к спафарию, вытянул в направлении бухты палец:
      – Они в ущелье за той седловидной горой. По дну ущелья к морю бежит ручей, по нему русы могут легко попасть прямо в бухту. Если ты, ромей, собираешься окружить их, знай, что из ущелья есть два выхода: по козьей тропе и руслу некогда протекавшей здесь реки.
      – Далеко ли отсюда отряд, приведенный тысяцким из замка кмета Младана?
      – В двух часах хорошей скачки. Твои когорты на перевалах уже за их спиной, так что никто не в состоянии задержать их, пожелай конные русы и болгары тоже очутиться у бухты.
      Не ответив, Василий привстал на цыпочки, осторожно поднял голову над кустарником, еще раз внимательно осмотрел лежавшую ниже утеса седловидную гору. Задержал взгляд на расположенном у ее подножия ущелье, долго рассматривал хорошо видимую с высоты бухту, водная поверхность которой ярко искрилась под солнцем. Бухта вдавалась в сушу длинным, не менее трех стадий(Стадия – византийская мера длины (от 57 до 89 метров).), языком, постепенно сужавшимся к морю, и соединялась с ним узким извилистым проливчиком, в котором едва ли смог бы проплыть дромон.
      Берега бухты на всем протяжении были усеяны большими мшистыми камнями. Лишь в одном месте, где из ущелья вырывался на простор горный ручей, на треть стадии тянулся прекрасный песчаный пляж. Небольшой проливчик, соединявший бухту с морем, был стиснут с обеих сторон высокими остроконечными скалами, угрюмо нависшими над проливчиком всей тяжестью и почти полностью скрывавшими его в собственной тени.
      Василий довольно усмехнулся. Отсюда, с высоты птичьего полета, замысел русов открылся перед ним так зримо, словно он сам вместе с ними задумал его. Русы решили еще раз воспользоваться знакомой бухтой, однако теперь они приплывут не на считанные часы за водой или продовольствием, а чтобы надолго сойти на сушу, начав боевые действия против византийцев. Прикрывать их высадку будет уже находящийся на берегу русско-болгарский отряд. Сам тысяцкий с пешими воинами перекроет пути к приплывшим ладьям со стороны гор и организует прием товарищей с моря, а подоспевшая ему в помощь славянская конница перережет с обеих сторон идущую мимо бухты дорогу. Что ж, задумано неплохо, в расчетливости и хитрости варварам не откажешь. Только, на свою беду, они имеют дело с ним, спафарием Василием, который способен разгадывать самые хитроумные и каверзные замыслы своих врагов.
      Давая отдых уставшим от напряжения глазам, Василий на какое-то время прикрыл веки, потом глянул на Борисова лазутчика:
      – Куда можно уйти из бухты?
      – Куда угодно, ромей. Можно направиться в любую сторону вдоль берега моря, можно выйти на дорогу и воспользоваться ею, можно попасть по дну ручья в ущелье. Уже из него ничего не стоит исчезнуть по козьей тропе или высохшему речному руслу в горы.
      – Ты уже говорил об этих путях,– поморщился Василий.– Я хочу знать, нет ли еще дорог или звериных троп, которые ты мог забыть? Возможно, ты не слишком знаком с этими местами и мне следует расспросить о бухте и ее окрестностях кого-нибудь другого?
      – Я родился и вырос здесь, ромей, поэтому знаю округу не хуже собственной ладони. Говорю еще раз: из бухты нет иных путей, кроме тех, о которых я сказал.
      – Ущелье упирается в седловидную гору, затем идет вдоль ее подножия. Неужели на горе нет никаких дорог или троп? – с сомнением спросил Василий.
      – Отсюда виден лишь один склон горы, спускающийся в ущелье. Он самый пологий, зато остальные обрываются вниз бездонными пропастями. Я не раз охотился в здешних местах и знаю, что даже дикие козы, загнанные на эту гору, не могут спуститься вниз и срываются в бездну. Седловидная гора – это ловушка: попавший на нее вынужден либо снова спуститься в ущелье, либо ринуться в пропасть.
      По лицу Василия скользнула улыбка, он дружески хлопнул лазутчика по плечу:
      – Верю тебе, болгарин, и не хочу больше утруждать. Поэтому оставляю следить за русами десяток лучших акритов(А к р и т – солдат византийской пограничной стражи.), а тебя с напарником забираю с собой. Мои солдаты справятся днем с наблюдением не хуже вас, однако вечером вы мне понадобитесь снова…
      Вернувшись в лагерь, Василий велел позвать к себе в шатер комеса Петра и стратига Иоанна. Длительное пребывание при императорском дворе и среди высших чинов византийской армии приучило спафария в первую очередь думать и заботиться о собственном авторитете, стремясь при любой возможности приумножить его, для чего никогда не выставлять ни перед кем напоказ даже малейших своих ошибок или просчетов. Сейчас, страхуя себя от возможной неудачи и неизбежных в таких случаях пересудов, Василий не стал посвящать в детали своего плана даже ближайших помощников, ограничившись лишь отдачей каждому непосредственно относившихся к нему распоряжений.
      – Комес,– обратился он к Петру,– я отменяю сегодняшний переход на новое место. Прикажи легионерам как можно лучше укрепить лагерь и не особенно утруждай их караулами и работой. Сделай так, чтобы они больше отдыхали днем, однако постоянно были готовы выступить в поход ночью. И срочно вели отобрать пять-шесть центурий из бывших горцев, они могут понадобиться мне уже сегодня.
      – Все сказанное будет исполнено, спафарий,– пробасил в густую бороду комес.– Лично займусь отбором нужных тебе легионеров-горцев и обещаю, что к вечеру они будут готовы к маршу.
      – Ты же, стратиг,– повернулся Василий к Иоанну,– усиль днем охрану побережья. А с наступлением темноты собери конников в единый кулак, оставив на ночь вдоль берега лишь тщательно замаскированные секреты. Постарайся не гонять людей и лошадей без нужды, ибо с сегодняшней ночи конница должна быть готова к бою в любую минуту. Причем против сильного и многочисленного врага.
      Отпустив Иоанна и Петра, Василий приказал позвать дежурного центуриона.
      – Срочно передать на корабли мой приказ: следить за русскими ладьями так, как никогда до этого. Я должен тут же знать все о каждом маневре язычников, о любом, даже малейшем, изменении в их маршруте или построении судов. А главное – пусть ночью будут бдительны втройне.
      Многолетний опыт военачальника не подвел Василия и на этот раз: он не опоздал днем с отдачей ни одного из распоряжений. Едва солнце начало опускаться за вершины гор и с моря подул прохладный, освежающий тело ветерок, к нему в шатер ввели первого из поджидаемых гонцов.
      – Спафарий,– начал тот, часто моргая глазами, еще не успевшими привыкнуть к успокаивающей зрение полутьме шатра,– я к тебе с вестью от друнгария(Друнгарий – командующий всем византийским флотом или его отдельной, действующей самостоятельно частью.). Ты приказал ему…
      – Знаю и без тебя, что приказывал друнгарию,– резко оборвал его Василий. -Говори сразу, с чем прибыл.
      – В полдень флот русов разделился на три части. Отрад в пятнадцать ладей атаковал наши плывшие за варварами хе-ландии и отогнал их под защиту дромонов. Пользуясь этим, остальные русские суда оторвались от нас и ушли из-под наблюдения. Друнгарий пока не знает, куда направились скрывшиеся от наших глаз русские ладьи, однако он уверяет тебя, спафарий, что…
      – Мне не нужны его обещания,– бросил Василий, соскакивая с кресла и подходя к гонцу вплотную.– Лучше скажи, по скольку ладей в ушедших от вас русских отрадах?
      – В каждом примерно по полтора десятка. Они почти одинаковы по числу судов.
      – Немедленно отправляйся обратно к друнгарию и передай, чтобы он в кратчайший срок отыскал оба ушедшие от него отрада русов. И горе ему, если в ближайшие же часы не исправит свою ошибку,– сказал Василий, поворачиваясь к гонцу спиной и снова направляясь к креслу.
      Не успел гонец от друнгария покинуть шатер, а Василий опуститься на сиденье кресла, как дежурный центурион ввел к нему нового посланца. Это был один из тех трех болгарских лазутчиков воеводы Бориса, что остались следить за русско-болгарским отрядом, ускакавшим вчера вечером из замка кмета Младана и проведшим ночь в лесном урочище. Оставляя огромными сапогами грязные следы на пушистом сарацинском ковре, которым был покрыт пол шатра, гонец приблизился к креслу его хозяина. Жадно, с присвистом втянул в грудь воздух, выдохнул его вместе со словами чуть ли не в лицо подавшегося назад Василия:
      – Спафарий, русы и болгары покинули в полдень место ночлега и направились к побережью. Сейчас они затаились радом с морем и даже не расседлывают коней. Видимо, чего-то ждут…
      Жестом Василий остановил лазутчика:
      – Говоришь, укрылись недалеко от берега? Нет ли радом с ними длинной узкой бухточки, почти неприметной с моря? Той, в которую впадает ручей, берущий начало у седловидной горы?
      Гонец с удивлением посмотрел на Василия:
      – Да, спафарий, эта бухточка прямо под ними, стоит им лишь спуститься к побережью. Откуда тебе известно это? Неужто кто-то из твоих людей смог опередить меня?
      Василий довольно усмехнулся.
      – Я знаю не только это,– многозначительно произнес он.– Ответь, могут ли русы и твои соплеменники спуститься в бухту так, чтобы охватить ее одновременно с обеих сторон, отрезав от остального побережья? Если да, то каким образом они могут совершить подобный маневр?
      – Для них это не составит труда. Нужно разбиться на два отряда и начать движение к морю вдоль противоположных склонов седловидной горы. Затем путь проляжет по имеющимся в ущелье с ручьем пастушьим тропам, которые выведут их к любому концу бухты. Именно так спускаются на побережье здешние горцы.
      – Сколько для этого требуется времени?
      – Конному – полчаса, пешему – вдвое больше.
      – Последний вопрос. Сколько спусков с седловидной горы тебе известно? – поинтересовался Василий.
      Лазутчик пожал плечами:
      – Об этом не могу сказать ничего, спафарий. Я родился по ту сторону перевалов и плохо знаю побережье. Тем более что у этой горы располагаются охотничьи угодья самого кмета, и даже из местных жителей редко кто на ней бывает.
      – Хорошо, болгарин, иди. Но далеко от моего шатра не отлучайся, ибо можешь скоро мне понадобиться.
      Расставшись с гонцом, Василий удовлетворенно потер ладони. Выходит, в полдень славяне начали действовать одновременно на суше и море. Их конница уже в условленном месте у бухты, а ладьи, естественно, войдут в нее только ночью. Значит, события развиваются именно так, как он рассчитывал. Прекрасно и то, что даже не всем болгарам известна естественная природная ловушка на вершине седловидной горы – так легче будет загнать на нее в темноте пришлых русов и дружинников Младана. Последние хоть и болгары, но провели большую часть жизни в далеких походах, жили при замке кмета и вряд ли знали как следует родные горы и побережье.
      Следующий гонец прибыл в наступивших сумерках. Им оказался уже известный Василию посыльный от друнгария.
      – Спафарий, один отряд ускользнувших русских ладей обнаружен. Хотя второй словно провалился на дно, мы вскоре отыщем и его.
      Василий презрительно посмотрел на гонца:
      – Нечего сказать, хороших помощничков получил я на море…– Он выпрямился в кресле, строго посмотрел на гон-ца.– Сейчас же отправляйся к своей хеландии и, не жалея парусов и весел, спеши к друнгарию. Скажи, что если не знает он, где скрывшиеся от него язычники, то это известно мне. Пусть оставит для наблюдения за обнаруженными русскими ладьями один дромон и пару хеландий, а сам со всеми остальными кораблями плывет к месту, которое ему укажет посланный мною с тобой человек. Он моим именем будет приказывать друнгарию, что и когда ему делать. Теперь не теряй ни минуты.
      Полный нетерпения, Василий не мог сидеть на одном месте и принялся быстро шагать по шатру из угла в угол. Так продолжалось до тех пор, пока он не дождался прибытия болгарского лазутчика, первым явившегося к нему от воеводы Бориса. От него спафарий услышал весть, ожидание которой не давало ему покоя весь день.
      – Ромей, русы зажгли сигнальный огонь.
      – Где? – спросил Василий, замирая на месте как вкопанный.– На скалах у входа в бухту?
      – Нет, совсем не там, где мы ожидали. Они разложили его в пещере на склоне одной из гор. Огонь виден только с моря и утеса, на котором мы были с тобой утром и откуда я только что прискакал. Торопись, спафарий, ибо ладьи ру-сов должны быть уже на полпути к бухте.
      Но Василия не нужно было торопить. Не дожидаясь слуги, он набросил на себя плащ, схватил в руки каску, рванул со стены перевязь с мечом. Выскочив из шатра, он подошел к дежурному центуриону:
      – Тревога! Комеса и стратига ко мне!
      Надев каску и перебросив через плечо перевязь с мечом, он минуту наблюдал за пришедшим в движение лагерем, после чего снова обратился к последовавшему за ним лазутчику:
      – Ты уверен, что проход из моря в бухту не занят русами?
      – Вполне, поскольку он им совершенно не нужен. Скалы ночью постоянно в тумане, с них ничего, кроме пролива, не видно. Да и кроме обнаруженной нами в скалах расщелины на них больше негде укрыться.
      – В таком случае немедленно скачи к бухте и жди меня у пролива. Я хочу сам захлопнуть подготовленную язычникам западню.
      Расщелина змеилась у вершины одной из скал, ограждавших с боков проход со стороны моря в бухту. Брызги от разбивавшихся о подошву скалы волн почти не долетали до расщелины, но постоянно висевшая над скалами и проливчиком водяная пыль обволакивала ее. Водяная пыль сразу сделала влажными одежду и тело, однако Василий не замечал этого. Втиснувшись в расщелину и прижавшись к скале спиной, он как можно дальше высунул наружу голову, чутко прислушиваясь к звукам обступившей его ночи и впиваясь глазами в темноту.
      Вокруг не было ничего подозрительного. До слуха спафа-рия доносились лишь слабый плеск воды да мерный рокот бивших в основание скалы волн. Глаза упирались в ночную темень, выделяя из нее слабо мерцавшую в лунном свете желтую дорожку-проливчик между морем и бухточкой. Давно притихли лежавшие рядом с Василием трое спутников, не было слышно и видно примостившегося на вершине скалы легионера с потайным фонарем. Только спафарий, чуткий, настороженный, превратившийся в комок нервов, без устали вертел по сторонам головой. У него не было сомнений – русы обязательно должны приплыть в бухту, и первым увидеть их надлежит ему.
      И наконец… В мертвенном свете луны по краю светившейся глади проливчика, прижимаясь к скалам почти вплотную, скользнула длинная черная тень. Может, почудилось? Намертво вцепившись пальцами в острые края расщелины, Василий высунулся из нее по пояс, повис над бездной с напряженными до последнего предела глазами. Нет, не ошибся, его предчувствие оправдалось!
      Вдоль противоположного берега проливчика, стараясь держаться в тени и не появляться на освещенной луной середине прохода, медленно двигалась русская ладья. Иногда тени скал не хватало, чтобы скрыть ее целиком, и тогда Василий отчетливо видел высокие борта, висевшие на них продолговатые русские щиты, уставленные вверх блестевшие в лунном свете жала копий. Он мог различить даже длинные, одновременно выбрасываемые вперед весла, видел ритмично раскачивавшиеся в такт рывкам веслами спины гребцов, однако не слышал ни одного всплеска воды, ни одного звука или шороха, доносившегося с ладьи. Что ж, это немудрено: русы всегда слыли не только отличными воинами, но и прекрасными мореходами. Недаром это море издавна звалось жившими по его берегам народами Русским морем.
      За первой ладьей показались вторая, третья. За ними мелькнули слабо различимые контуры четвертой и пятой. Василий неслышно взобрался к легионеру на вершину скалы. Отсюда он мог видеть не только пролив, но и подход к нему со стороны моря. Русские ладьи беззвучными призраками возникали из непроницаемой черноты моря, мелькали на миг желтым пятном в начале проливчика и тут же исчезали в его окруженной скалами пасти.
      «Десять… пятнадцать… двадцать,– считал Василий скользившие по воде тени.– Двадцать две… двадцать четыре. Неужели все?» Сколько ни вглядывался спафарий в горловину пролива, там было пусто, однако он не спешил отводить оттуда глаз. И вскоре у одной из скал различил два продолговатых черных силуэта, вплотную приткнувшихся к ней. Вот один, покачиваясь на волнах, направился вперед, к проходу между скалами. Остановился у его начала, на некоторое время замер на месте, затем так же медленно и бесшумно возвратился назад, к собрату. Так и есть, осторожные русы стерегли горловину проливчика, в котором исчезли их товарищи. Дозорные ладьи были готовы первыми принять на себя возможный вражеский удар с моря. По лицу Василия пробежала ухмылка: жалкие, глупые варвары, они ждут неприятеля откуда угодно, только не там, где он существует на самом деле и давно поджидает их.
      Приподнявшись на корточки, спафарий перевел взгляд на бухту, залитую по всей водной поверхности ярким лунным светом. Ее хорошо просматривавшаяся из конца в конец ширь была испещрена линиями русских ладей. Одна из них находилась рядом с песчаной отмелью у впадения горного ручья в бухту, две или три успели уткнуться в берег носами. Василию показалось, что он даже различил спрыгивавших с бортов ладей русов и бегущих им навстречу от горного ручья товарищей.
      Может, пора захлопнуть ловушку? Нет, рано. Приплывшие в бухту русы уже не в счет, поскольку доживают сейчас последние отпущенные им Богом часы. Какая разница, когда они умрут: сию минуту, через два-три часа или к утру? Не имеет значения и то, где это случится: на берегах бухты, в ущелье с ручьем либо на склонах седловидной горы. Сейчас важно другое: еще оставшиеся в открытом море язычники не должны узнать об их судьбе. Тогда, возможно, они также решат воспользоваться этой дважды проверенной в деле бухтой и тоже угодят позже в западню. Однако для этого сегодняшней ночью не должна спастись ни одна из стоявших у входа в пролив сторожевых ладей, ни единый человек с них. Поэтому, хитроумный спафарий, терпение и еще раз терпение. Ведь именно этого прекрасного качества так не хватает простым смертным, а ты всегда считал себя намного выше их.
      Василий поудобней устроился на вершине скалы, вытянул голову в сторону моря, неподвижно замер. Ждать ему пришлось недолго. Вскоре, словно по команде, обе сторожевые ладьи качнулись, рывком двинулись вперед. Быстро юркнули к горловине прохода из моря в бухту, исчезли в нем одна за другой. Вслед за этими с противоположной стороны пролива, из-под скалы, на которой прятались византийцы, появились два узких стремительных силуэта. Сделав плавный разворот у начала горловины, они черными молниями скользнули в нее и пропали из глаз спафария.
      – Пора! – еле слышно прошептал Василий, протягивая к легионеру ладонь.
      Почувствовав в ней тяжесть потайного фонаря, он поднялся на четвереньки, стал всматриваться в место, где пролив соединялся с бухтой. Когда из темной горловины на сиявшую отраженным лунным светом гладь бухты вырвались четыре сторожевые русские ладьи, спафарий поднялся на вершине во весь рост, вскинул на уровень груди фонарь. Раз, два – мигнул он в левую сторону от бухты и столько же вспышек послал от нее вправо. Развернувшись в направлении гор, Василий трижды просигналил в сторону высокого утеса, расположенного за идущей вдоль моря дорогой. Тотчас на далекой вершине утеса вспыхнули три ярких костра, вписавшись огнями в звездную россыпь неба.
      Василий облегченно перекрестился. Вспышки фонаря, посланные им вправо и влево, служили сигналом стратигу Иоанну начать атаку на бухту с обеих сторон огибавшей ее дороги. Это должно было не позволить высадившимся в бухте русам уйти из нее по берегу моря, оставив им единственный путь к спасению – вверх по горному ручью к седловидной горе. Зажженные на вершине утеса костры являлись приказом комесу Петру перекрыть отступавшим по ущелью русам все выходы из него, кроме одного – на пологий склон седловидной горы. Эти же огни костров служили сигналом и друнгарию флота: со всей возможной скоростью спешить к входу в бухту и намертво запереть его. Оставив дромон и пару хеландий наблюдать за вновь обнаруженной им в море частью русского флота, друнгарий располагал теперь лишь тремя дромонами и восемью хеландиями, однако и этих сил было вполне достаточно, чтобы не выпустить обратно из бухты ни одной ладьи.
      Василий дождался, когда из морской тьмы показались контуры тяжелых, неповоротливых дромонов и силуэты легких, подвижных хеландий. Внимательно пронаблюдал, как два дромона заняли позиции по разным сторонам пролива, третий, закупоривая горловину, бросил якорь строго напротив нее; как растянулись между ними в линию хеландий. Лишь когда на палубах дромонов у сифонов с «греческим огнем» замерла в боевой готовности их прислуга, а экипажи хеландий изготовились поражать из луков и пращей русов, которые будут пытаться спастись вплавь с пылающих ладей, он тронул легионера за плечо:
      – Я спокоен за пролив – ни одному русу не удастся уйти через него живым. Теперь мое место на суше, где суждено произойти главным событиям ночи. Вставай и помоги мне спуститься к подножию скалы…
      Побережье бухты встретило Василия шумом боя, лязгом оружия и грохотом сталкивающихся щитов, криками людей и лошадиным ржаньем. Стратига он нашел за большим камнем сбоку от дороги, вдоль которой наступали в сторону бухты и ущелья с горным ручьем когорты пеших легионеров, поддержанные несколькими центуриями конницы.
      – Ну? – с нетерпением поинтересовался Василий, спрыгивая с коня и уклоняясь от просвистевшей возле плеча стрелы.
      – Нам не удалось захватить русов врасплох,– виновато отвечал Иоанн.– Они словно заранее ждали нас в этом месте, заблаговременно перекопав дорогу рвом, завалив ее камнями и срубленными деревьями. Сейчас пехота штурмует эти препятствия, а конница поддерживает ее стрельбой из луков.
      – Сколько ты собираешься топтаться на месте? – спросил Василий.– Или решил дать русам время уйти в горы?
      – Я послал за «греческим огнем», его доставят с минуты на минуту. Смотри, он уже здесь,– обрадованно указал Иоанн на появившиеся из-за поворота дороги две повозки с установленными на них трубами-сифонами для метания горючей смеси.
      Повозки мгновенно были освобождены от лошадей, развернуты жерлами труб-сифонов вперед, в сторону неприятельских укрепленией. Вместо животных в оглобли впряглись по десятку здоровенных легионеров. Прикрываемые от славянских стрел щитами шедших впереди товарищей, расчищая дорогу среди трупов погибших легионеров, они подтащили повозки к завалу на расстояние полета смеси. И вот две ослепительно яркие в темноте ночи струи огня вырвались из жерл труб, ударили в высокий завал из камней и деревьев. Там сразу взвихрилось и зашумело пламя, в воздухе запахло горелым деревом и жженым металлом. Завал и дорогу стал заволакивать густой дым.
      Трижды сифоны заливали жидким огнем славянский завал, и только после этого лучшие центурионы повели в атаку отборные когорты. Однако укрепление и отрезок дороги от него до бухты оказались оставлены противником. Славянские стрелы и дротики-сулицы встретили византийцев лишь у входа в ущелье, которое по всей длине также оказалось перегорожено каменным завалом.
      Снова сифоны залили преграду огнем, лучники и пращники засыпали ее тучей стрел и камней, после чего двинулась в атаку пехота. Укрепление опять было пусто, лишь обстреливали плотные ряды когорт славянские лучники, не допуская преследования себя византийцами в более подвижных расчлененных порядках. Здесь, в ущелье, на полпути между бухтой и подножием седловидной горы, встретили Василия комес Петр и неотлучно находившийся с ним болгарский лазутчик воеводы Бориса. Еще в лагере он был приставлен спафарием к начальнику конницы в качестве проводника.
      – Спафарий, мы не пустили русов в горы ни по козьим тропам, ни по руслу высохшей реки,– возбужденно доложил Василию Петр.– У них остался единственный путь – на седловидную гору.
      Спафарий недовольно поморщился: он не разделял оптимизма комеса. Ему уже приходилось видеть в бою русов, не раз сражался он против болгар, и весь предшествующий опыт свидетельствовал о воинском умении и боевом упорстве противостоявшего ему сегодня врага. Поэтому столь поспешное отступление обычно неустрашимых, презирающих смерть славян настораживало и даже немного пугало опытного спафария. Неужели военачальники русов, надеясь на ночь и знание болгарами-союзниками гор, надеются так просто оторваться от преследования византийцев? Пожалуй, в подобных рассуждениях имеется определенная логика, но если дело вовсе не в этом? Тогда в чем?
      – Сколько варваров направляется к горе? – спросил Василий.
      – Много, спафарий, очень много,– продолжая оживленно размахивать руками, ответил комес.– Я сам видел среди отступавших и русов, и болгар. Их легко различить по оружию и доспехам даже в темноте. А я подобрался к бегущим варварам почти вплотную, при желании я мог дотянуться до них копьем.
      – Это не ответ. Много, мало – пустые слова и значат то же, что слово «ничто»,– холодно заметил Василий.– Меня интересует точное число варваров. Ты должен знать это, если утверждаешь, что отступавшие прошли мимо тебя.
      Комес удивленно посмотрел на Василия:
      – Я не считал их, спафарий, мне это даже не пришло в голову. Тем более что варвары, защищаясь от преследователей-легионеров, засыпали все вокруг себя стрелами.
      – Зато я сосчитал их, спафарий,– прозвучал голос болгарского лазутчика.– Их было чуть больше таксиархии. Правда, я считал русов и болгар вместе.
      Василий, не считая нужным даже повернуть голову в сторону лазутчика, ответил:
      – Ты плохо считал, болгарин. Славян должно быть вдвое больше.
      – Их было около одиннадцати центурий, ромей,– так же спокойно, как прежде, сказал лазутчик.
      – Ошибаешься, болгарин,– раздраженно повторил Василий.– В бухту вошли двадцать восемь русских ладей, на каждой из них обычно пять-шесть десятков воинов. Это уже полторы таксиархии. Добавь к ним. дружинников тысяцкого Микулы и болгарского сотника Мирко, и ты получишь вдвое больше двадцати центурий.
      – Их было чуть больше десяти сотен,– упрямо заявил лазутчик.
      Считая бесполезным вести с ним разговор дальше, спафа-рий снова повернулся к комесу:
      – Продолжай преследование. Когда славяне очутятся на горе, отрежь им все пути назад. Перекрой завалами и рвами дороги и тропы, тревожь их всю ночь ложными атаками, не позволяя им ни на миг сомкнуть глаз. К утру я сообщу, как с ними поступить дальше: уничтожить в бою либо оставить передохнуть на горе от голода и жажды. А ты, Иоанн,– обратился Василий к сопровождавшему его стратигу,– немедленно окружи конными разъездами гору… всю и со всех сторон,– подчеркнул он.– Я не допущу, чтобы спасся хоть один рус или болгарин, гора должна стать для них общей могилой.
      Отдохнуть этой ночью Василию не удалось. Едва он наскоро перекусил и погрузился в сон, возле его шатра раздались громкие голоса его слуги и дежурного центуриона, не пускавшего кого-то к нему. Прислушавшись, спафарий различил голос стратига Иоанна.
      – Впустите его! – крикнул Василий, поднимаясь с ложа и набрасывая на себя плащ.
      Стратиг, вбежавший в шатер, был крайне возбужден. Глаза блуждали по сторонам, дрожавшие пальцы то трогали рукоять меча, то теребили застежку плаща.
      – Спафарий, по твоему приказу я выслал вокруг седловидной горы конные разъезды,– на одном дыхании выговорил Иоанн.– Один из них вскоре обнаружил славян.
      – Ну и что? – недоуменно вскинул брови Василий.– Разве я сказал, что нуждаюсь в пленных? Нет. Поэтому их следовало просто уничтожить. Надеюсь, именно так легионеры и поступили?
      Глаза Иоанна забегали по углам шатра.
      – Не совсем так, спафарий. Славян оказалось слишком много, поэтому разъезд не принял боя, а прискакал ко мне.
      – Много? Сколько же? Десяток, два?
      – Намного больше. Я сам прибыл на место, где мои всадники обнаружили славян, и с высокого дуба я видел их на склоне горы, соседней с седловидной. Варваров никак не меньше таксиархии.
      – Не ошибаешься, стратиг? У Иоанна обиженно дрогнули уголки губ.
      – Нет, спафарий, ошибка исключена. Услышав о числе варваров, я вначале не поверил словам легионеров, потом усомнился в остроте собственного зрения, но, к сожалению, дело обстоит именно так, как я сказал. Я сам видел и сосчитал русов и болгар, их оказалось не меньше десяти центурий.
      – Откуда они могли там взяться? – вскричал Василий.– Все варвары загнаны на седловидную гору, а оттуда нет выхода. Они в надежной ловушке! Неужели им удалось обхитрить комеса Петра или пробиться вниз с помощью оружия?
      – Этого не знаю, спафарий. Я всего лишь сообщил то, что обнаружил мой разъезд и видел я сам.
      Василий вскочил с кресла, отшвырнул в сторону плащ. Шагнул к стене, на которой висели его оружие и доспехи.
      – Подожди меня у шатра. И прикажи заодно подать моего коня. Я хочу все видеть лично…
      Осадив взмыленного скакуна у толстого граба, под которым на низком складном стульчике дремал комес Петр, Василий что было силы ударил плетью по краю щита одного из прискакавших с ним легионеров. Разбуженный громким звоном металла, комес поднял голову, взглянул на спафария осоловелыми, ничего не выражавшими глазами.
      – Где русы? – крикнул Василий, наклоняясь с седла. Петр торопливо протер глаза, вскочил со стульчика. Часто затряс головой, прогоняя из нее сонную одурь.
      – Где русы? – переспросил он.– На горе, спафарий.
      – Ты уверен? – прищурился Василий.
      – Им негде больше быть,– уверенно заявил Петр.– Мои легионеры перекрыли все лазейки, по которым с горы может ускользнуть человек. Если прикажешь, спафарий, мы сейчас же атакуем варваров крупными силами и уничтожим до единого.
      – Именно это я приказываю сделать. Причем немедленно, при мне.
      – Повинуюсь, спафарий,– вытянулся комес… Начинало светать. Василий, оставаясь в седле, мог без труда наблюдать, как у подножия седловидной горы строились в прямоугольники три когорты легионеров. Как рассыпались на их флангах между камнями и по кустам прикрывавшие их лучники и пращники, как медленно двинулись впереди центурий повозки с «греческим огнем». Когда когорты под звуки флейт и мерное уханье барабанов тронулись с места, Василий и комес поехали за последней.
      Вскоре за очередным поворотом горной дороги показался пересекавший ее по всей ширине глубокий ров, за которым высился завал из камней и деревьев. Стрелки, опередившие атакующие когорты, которые растянулись длинной змеей по узкой дороге, стали засыпать укрепление ливнем стрел и градом камней. Возле остановившихся повозок с «греческим огнем» захлопотала прислуга. Василий с Петром пробрались в первые ряды легионеров, спафарий пристально всмотрелся в завал.
      – Прикажи не тратить напрасно огонь,-тронул он Петра за плечо.– Завал пуст.
      Комес недоверчиво посмотрел на Василия.
      – Пуст? Сомневаюсь. Час назад варвары отбили здесь подряд три мои атаки.
      Василий не мог упустить удобного случая задеть самолюбие подчиненного.
      – Возможно… однако это было час назад. А сейчас славян нет, оказать сопротивление некому, и ты наконец-то сможешь отбить у них укрепление. Торопись, не упускай возможности одержать победу.
      Никогда не отличавшийся живостью ума, комес не смог понять вложенной в слова Василия издевки.
      – Верю в твою проницательность, спафарий,– напыщенно произнес он.– Разреши мне самому вести солдат на штурм.
      Василий с жалостью посмотрел на Петра, с безразличным видом махнул рукой:
      – Веди.
      Спафарий наблюдал, как комес лихо осадил коня перед головной центурией, крикнул нечто воинственное легионерам, с мечом в руке во весь опор помчался на завал. Вздыбил скакуна перед краем рва, а изломанная линия стрелков, продолжая на бегу обстреливать вражеское укрепление, перемахнула через ров и в следующий миг, не встречая сопротивления, с торжествующими криками взлетела на верх завала. Василий не стал смотреть, как спешившийся комес повел когорты по пешеходной тропе к вершине.
      Съехав с дороги на обочину, он плотнее закутался в плащ, прикрыл глаза и так, отрешившись от происходившего, замер в седле. Он предчувствовал, что начавшийся день обещает быть насыщен событиями, и не хотел упустить ни одной минуты, которую можно было использовать для отдыха. В этом положении застал его вернувшийся с вершины горы комес Петр. Он вновь был верхом.
      – Спафарий, гора пуста. Мы не обнаружили на ней ни одного варвара.
      Вид у него был такой, словно его только что вытащили из проруби. Глаза виновато метались по сторонам, левая рука мяла зажатые между пальцами поводья. Василий с нескрываемым презрением посмотрел на Петра:
      – Я давно уже догадался об этом. Признаю собственную вину, почему-то решил, что ты и стратиг Иоанн научились в конце концов думать и поступать как подобает истинным полководцам. Но вы еще не доросли до этого, вас нельзя оставлять одних ни на минуту, каждого надобно держать возле себя на привязи.
      На сей раз его оскорбление достигло цели. Щеки комеса заалели, он со злостью дернул повод так, что жеребец взвился свечой.
      – Спафарий, не мы загнали варваров на эту гору, они по собственной воле пришли на нее. Потому что задолго до появления в бухте ладей облюбовали ее для предстоящего отступления, для чего заранее построили в нужных местах укрепления, сплели и сбросили в пропасть лестницы из сыромятных ремней. Пока один из нас обдумывал, уничтожить их в бою либо уморить голодом, а другой развлекал варваров ложными атаками, они спокойно спустились на дно ущелья, чего мы никак не ожидали, и ушли без помех в горы. Так что не мы устроили им ловушку, а они нам, – с явной ехидцей закончил он.
      Хотя в словах комеса была изрядная доля правды, Василий привык признавать собственные ошибки лишь перед начальством, но никак не перед подчиненными.
      – Тебе было приказано непрерывно атаковать варваров. Если бы ты так поступил, они не смогли бы оторваться от наседающих легионеров, поэтому у части из них не оказалось бы времени спуститься в пропасть. А если бы стратиг выслал конников вокруг горы сразу после моего приказа, его разъезды обнаружили бы славян-беглецов на дне ущелья еще до того, как им удалось укрыться в горах. Однако вам обоим не только не дано мыслить самостоятельно, вы не можете даже с толком исполнять уже полученные приказы.
      Василий увидел, что собеседник снова открыл рот, чтобы возразить, и решил прекратить разговор. Как бы ни был ко-мес глуп, но не стоило раньше времени наживать в нем врага. Кто знает, как еще могут обернуться события в дальнейшем, а языком в императорском дворце Петр научился владеть намного лучше, чем умом или оружием на поле битвы.
      – Хватит об этом,– примирительным тоном сказал Василий и первый улыбнулся комесу.– Просто славяне оказались немного умнее, нежели мы предполагали, и на этот раз сумели уйти от смерти. Мы же должны сделать из допущенных ошибок правильные выводы и не повторять их в дальнейшем. Теперь вели центурионам собрать легионеров и отвести в лагерь. Дай им до обеда отдых, а вечером со стратигом приходите в мой шатер. Мы должны сообща решить, как скорее уничтожить варваров на суше и море…
      Всю обратную дорогу к лагерю Василия мучил вопрос: почему и болгарский лазутчик, и стратиг Петр говорили ему о десяти-одиннадцати центуриях славян, принимавших участие в событиях у бухты и на седловидной горе? Откуда именно это число, если по подсчетам самого спафария варваров должно быть вдвое больше? Правда, на берегу и в ущелье он не видел ни одной убитой или раненой вражеской лошади, не слышал, чтобы кто-либо из легионеров видел хоть одного всадника противника. Выходит, варвары еще до боя, зная его исход и желая сберечь коней, которых пришлось бы оставить на седловидной горе перед собственным спуском на ременных лестницах в ущелье, отправили их обратно в горы. Хорошо, пусть с лошадьми ускакало полсотни коноводов, табун для верности охраняет еще столько же воинов, однако и в этом случае только одних встречавших должно быть не менее пяти центурий! Только встречавших!
      Теперь о приплывших. Он собственными глазами насчитал двадцать восемь русских ладей, а это еще полторы таксиар-хии высадившихся на берег воинов. Так почему болгарин и стратиг настаивают на числе в десять центурий? Неужели часть славян смогла уйти в горы другим маршрутом? Но каким и когда? Почему их никто не обнаружил? Как важно ему знать истинное число оказавшихся на берегу воинов! Ведь в зависимости от этого надлежит строить планы борьбы с ними.
      Сколько ни ломал Василий голову, он так и не смог найти приемлемый ответ. Решение пришло совсем с другой стороны. У ворот лагеря его поджидала группа конных, среди которых спафарий издали заметил друнгария. По его виду и тону, которым он приветствовал Василия, тот сразу догадался, что ничего хорошего он сейчас не услышит.
      – Спафарий,– начал друнгарий, когда Василий на его длинное и пышное приветствие едва заметно кивнул головой,– по твоему приказу мои корабли не выпустили из бухты ни одной русской ладьи. Если здесь твой мудрый замысел блестяще удался, то в другом месте славяне смогли добиться своего. Этой же ночью часть их судов пристала к берегу и высадила на него пятнадцать центурий воинов. Наш флот, о светлый спафарий, из-за малочисленности ничем не смог помешать им…
      – Когда и где это случилось? – спросил Василий, не дослушав друнгария до конца.
      – Они начали высадку сразу после полуночи в сотне стадий от места, где мы сейчас находимся.
      – Почему ты говоришь о полутора высадившихся такси-архиях? Считал их?
      – Их сосчитали дозорные стратига Иоанна, что затаились в секретах по всему побережью. Варвары высадились так быстро, что успели уйти в горы прежде, чем к дозорным подоспела подмога.
      – Где эти ладьи теперь?
      – Не знаю, спафарий,– виновато опустил голову друнгарий.– Русы отошли от места высадки на двадцати ладьях. Однако сейчас они без раненых и больных, сыты и полны сил, поэтому легко ускользнули в темноте от моего дромона и двух хеландий, которые, опасаясь русов, не посмели подплыть к ним близко.
      Несколько мгновений, закусив губу и едва сдерживая кипевшую в груди ярость, Василий смотрел на друнгария, затем отвел глаза в сторону. Чем виноват этот человек, всегда точно и безоговорочно выполнявший его приказания? Абсолютно ничем, поэтому не следует проявлением беспричинного гнева терять в глазах окружаюпщх собственное достоинство и превращать недалекого, но исполнительного подчиненного в тайного недоброжелателя.
      – Что ж, друнгарий,– как можно спокойнее произнес Василий,– варвары раздробили свои силы. Нам это только на руку, поскольку теперь мы сможем бить их поодиночке. Теми, что оказались на суше, займемся мы с комесом и стра-тигом, на воде это поручается тебе. Корабли, бывшие ночью у бухты, и те, что наблюдали за высадкой пятнадцати центурий русов, уже соединились? Прекрасно, сейчас, надеюсь, у тебя достаточно сил, чтобы полностью господствовать на море. Обнаружь оставшиеся русские ладьи и уничтожь их.
      – Я сделаю это, спафарий,– заверил друнгарий, склоняя голову в поклоне…
      Едва очутившись в шатре и даже не сняв оружия и доспехов, Василий вызвал дежурного центуриона. Если он и сопровождавшая его манипула(Манипула – подразделение, состоящее из двух центурий.
      ) всадников уже находились под надежной защитой лагерного рва и частокола, то остальные легионеры еще тащились где-то по дороге. Не желая допустить возможного разгрома своих уставших после ночного боя и полусонных солдат, спафарий был вынужден принять все доступные ему меры к их спасению.
      – Немедленно отправь гонцов к комесу и стратигу. Прикажи им как можно скорее спешить в лагерь. Передай, что помимо таксиархии славян, упущенной ночью с седловидной горы, на побережье находятся еще пятнадцать центурий варваров, высадившихся на сушу в полночь в другом месте. Так что если им дорога жизнь, пускай торопятся сами и подгоняют своих подчиненных. И еще: сейчас же вели разыскать и доставить ко мне варяга Фулнера…
      В ожидании Фулнера Василий опустился в кресло, вытянул гудевшие от усталости ноги. Вот он и получил ответ на загадки сегодняшней ночи. Настоящая высадка русов на берег произошла не там, где он их поджидал, а совершенно в другом месте. К бухте у седловидной горы варвары лишь привлекали внимание византийцев, заставив их бросить туда основную часть сухопутных войск и почти весь флот. Поэтому вошедшие в бухту русские ладьи несли на себе не полный экипаж, а всего по полтора-два десятка человек, то есть тот минимум гребцов, который им необходим для плавания. Как раз отсюда получаются те десять-одиннадцать центурий, которые насчитали в объединившемся славянском отряде болгарский лазутчик и стратиг Иоанн. И покуда лучшие когорты византийцев тщетно пытались уничтожить славян в бухте и на седловидной горе, другие русы, нисколько не опасаясь неприятеля, высадились на берег в стороне от разыгравшихся ранее событий и исчезли в горах.
      Как он, умудренный годами и жизненным опытом полководец, позволил себя так одурачить? С какого момента перестал управлять событиями и навязывать врагу свою волю, превратившись в послушную в чужих руках игрушку? Может, с того, как русско-болгарский отряд под командованием тысяцкого Микулы смог обнаружить за собой слежку лазутчиков воеводы Бориса и решил сыграть на легко объяснимом желании неприятеля вначале разгадать, а затем сорвать их замысел? Если так, это полбеды. Гораздо опаснее, если игра со спафарием началась гораздо раньше, еще в стенах замка кмета Младана, когда сначала был обманут воевода Борис, чья приверженность империи для многих не являлась тайной, а через него позже введен в заблуждение и сам Василий.
      В таком случае прощай столь желанный для византийцев нейтралитет кмета Младана с его многочисленной дружиной, и спафарию в любое время следует быть готовым к борьбе с новым опасным врагом. Тем более что, убедив византийцев в собственной лояльности и даже пообещав стать в будущем их возможным союзником, кмет получил возможность спокойно и без помех собирать воедино разбросанную сейчас по всей округе дружину. Сбив после этого с одного из перевалов оседлавшую его византийскую когорту, воины Младана в нужное врагу время могли появиться на побережье и действовать заодно с уже сражавшимися против Василия славянами. Тогда соотношение сил сразу изменится в пользу противника: почти вдвое увеличится число боеспособных славян, а также значительно улучшится общее положение и группировка их войск. Дружина Младана отрежет византийцев от гор, оставив им для передвижения и маневра лишь сравнительно узкую и полностью открытую для наблюдения полосу побережья. Помимо этого, византийские провиантские команды будут лишены связи с болгарскими горными селениями, откуда в лагерь ежедневно поступали еда для легионеров и корм для лошадей.
      Кмет и его дружина – вот кто решит исход битвы между империей и русами. Но как узнать, что у Младана в голове, что носит он в сердце? Ведь только несмышленые, наивные дети могут верить человеческим словам и улыбкам, истинное отношение человека к чему-либо познается лишь в его действиях. Поэтому необходимо заставить кмета как можно скорее совершить поступок, который бесповоротно и навсегда оттолкнет его от русов, самым тесным образом и до конца свяжет с византийцами. Но что потребовать от Младана, дабы по согласию либо отказу можно было точно судить о его истинных намерениях в отношении русов и воинов Нового Рима?
      Прежде чем дежурный центурион ввел в шатер Фулнера, Василий уже знал, что ему надлежит делать.
      – Добрый день, ромей,– приветствовал спафария Фул-нер, снимая с головы шлем и держа его на согнутой в локте руке.– Знаю, что ты не спал всю ночь и до сих пор не прилег. Сейчас твой сотник чуть ли не силой оторвал меня от еды, поэтому мне кажется, наш разговор будет не из простых и приятных. Я не ошибся, спафарий?
      Что ж, в проницательности и сообразительности варягу не откажешь, но ведь именно эти качества и заставляли Василия иметь с ним дело. Раз так, нечего терять драгоценное время.
      – Варяг, сейчас в горах находятся два отряда русов и враждебных империи болгар общим числом в двадцать пять центурий. В ладьях на море еще не меньше таксиархии варваров. Русам удалось передать своих раненых и больных болгарам, так что теперь нам противостоят только их боеспособные воины, а цену им знаем мы оба. Моих легионеров вдвое больше, силы варваров к тому же разобщены, поэтому я не сомневаюсь в нашей победе. Но в горах недалеко от моря правит болгарский кмет Младан, давний друг русов и закоренелый враг империи. Через полтора-два дня под его знаменем может оказаться не меньше двадцати центурий дружинников, и только от кмета зависит, против кого они выступят: против нас или русов. От решения Младана будет зависеть очень и очень многое. Поэтому я должен знать о кмете и о его планах все, что только можно. Я хочу получить возможность в случае необходимости не только ответить болгарам ударом на удар, но и нанести его первым, чтобы уничтожить их прежде, чем они начнут действовать вместе с русами.
      Даю тебе, варяг, две центурии отборных всадников, подчиняю десяток лучших акритов, проведших по нескольку лет на имперских границах в горах Македонии и Фракии. Ты обложишь замок кмета со всех сторон и будешь следить за каждым шагом кмета Младана. Ты станешь перехватывать всех следующих к нему гонцов, на огне и дыбе узнавать, кто и зачем их к нему послал. Мне нужно, чтобы болгары еще двое суток не тронулись с места… всего двое суток, за которые я постараюсь разделаться с русами на побережье и в море.– Дважды повторив самые важные для него слова, Василий пристально взглянул на викинга.– Как видишь, варяг, я верю тебе, как самому себе, и потому не скрываю ничего. Если выполнишь то, что я тебе сказал, получишь тысячу золотых монет и звание центуриона.
      Предложение спафария, по крайней мере внешне, не удивило Фулнера, создавалось впечатление, что он ожидал услышать нечто подобное.
      – Ромей, ты действительно откровенен со мной. Это потому, что лишь мы с тобой по-настоящему желаем полной победы над русами. Тебе она нужна, чтобы вознестись выше, нежели ты сейчас есть. В противном случае твое место займут комес Петр или стратиг Иоанн, которые давно о нем мечтают, отчего твое поражение их устроит гораздо больше, чем победа. А я должен уничтожить русов и спасшихся с ними варягов потому, что только после этого смогу безбоязненно вернуться на родину… Вот почему, ромей, мы связаны с тобой одной веревочкой и у нас не может быть тайн друг от друга. А звание центуриона мне не нужно, поскольку я хочу навсегда остаться свободным викингом, а не превратиться в подневольного солдата чужой мне империи. Если ты желаешь щедро наградить меня, удвой число обещанных монет.
      – Хорошо, ты получишь две тысячи монет,– согласился Василий, еще раз отметив про себя практичность Фулнера.– Конные центурии уже ждут тебя, их командирам приказано беспрекословно тебе подчиняться. С тобой поскачет и один болгарин, который должен передать кмету Младану мою грамоту. Защитишь его в дороге от русов, а на обратном пути из замка проводишь до наших передовых постов на перевалах. Ступай, и да помогут тебе боги викингов.
      Лицо воеводы Бориса было спокойно и невозмутимо, хотя самого Бориса распирало от любопытства. Утром в замке его разыскал один из отправленных за отрядом тысяцкого Микулы лазутчиков и сообщил, что привез от спафария Василия грамоту кмету. Ее содержания гонец не знал, а сломать печать, чтобы первому прочитать пергамент, воевода не решился. Подробно расспросив лазутчика о событиях, свидетелем которых тому довелось стать в византийском лагере, Борис велел передать грамоту кмету. Весь день воевода ходил как на иголках, не сводя ждущих глаз с окон горницы Младана, но только сейчас, уже под вечер, получил приглашение кмета явиться к нему для важного разговора.
      – Воевода,– тихо начал Младан, сидя в кресле у горевшего треножника со свечами,– сегодня утром гонец доставил мне грамоту от ромейского спафария, командующего войсками империи на болгарском побережье. Прочти ее.
      Трясущимися от нетерпения пальцами Борис взял пергамент, развернул, быстро пробежал глазами. Грамота, как все подобные византийские послания, была написана длинно и витиевато, однако воевода давно научился отделять в них зерна от плевел, а потому сразу проник в ее истинный смысл.
      – Что молвишь, воевода? – поинтересовался Младан, не спускавший с Бориса во время чтения глаз.– Кажется, спа-фарий не особенно нам с тобой доверяет?
      Борис изобразил на лице глубокое раздумье, неопределенно пожал плечами.
      – Спафарий пишет, что, как настоящий брат по вере, заботится о благополучии твоей семьи. Может, он на самом деле хочет добра, кмет? Ведь в горах столько русов, а в замке всего сотня дружинников. Действительно, может случиться всякое.
      Младан грустно улыбнулся:
      – Знаю я подобных братьев по вере. Спафарий просто не верит мне и хочет иметь мою семью в качестве заложников. Не дай Бог тогда чем-либо не угодить ему! Он живо явит мне свою братскую христианскую заботу и доброту.
      – Но ты можешь не посылать к нему близких,– возразил Борис.– Спафарий ведь не приказывает тебе делать это, а только предлагает защиту от высадившихся на сушу русов,– осторожно добавил он.
      – Если я не воспользуюсь его так называемым приглашением, он заподозрит во мне самые черные замыслы. Не знаю, насколько далеки от моего замка русы, но ромейские когорты стоят на перевалах меньше чем в одном переходе от нашей горницы. Этой грамотой спафарий предъявил мне ультиматум: либо я отдаю в его руки свою семью и оказываюсь всецело в его власти, либо, в случае отказа, он объявляет меня врагом империи и постарается уничтожить раньше, чем воевода Любен соберет полностью дружину и сможет прийти мне на помощь, Вот что, Борис, кроется за этим предложением ромейского брата, христианина Василия.
      Борис склонил голову набок, хитро прищурился.
      – Может, он и прав, кмет? Все знают тебя как сторонника Руси и недруга империи. Неудивительно, что спафарий решил получить веские доказательства твоего расположения к нему.
      Кмет тяжело вздохнул, встал с кресла, подошел к окну.
      – Ты прав, воевода. Как бывший воин, я хорошо понимаю спафария: кому хочется иметь у себя за спиной ненадежного союзника? И потому я принял нелегкое для себя решение. Подойди сюда.
      Борис приблизился к окну и увидел во дворе замка пять повозок, в которые дружинники грузили сундуки, всевозможный домашний скарб, бочонки и корчаги с питьем, мешки и корзины с едой. Возле передней повозки Борис в полутьме смог рассмотреть одетую в черное платье жену кмета, рядом с которой молодая, крепкая нянька держала на руках маленькую дочь Младана.
      – Я отправляю семью к спафарию,– дрогнувшим голосом сказал кмет.– Может, под его защитой она на самом деле будет в большей безопасности, чем в этих горах. Хочу, воевода, чтобы ее проводил к ромеям лично ты. Гонец, доставивший послание, сказал, что его ждут две ромейские конные сотни, которые должны сопровождать его обратно к перевалам. Возьми половину оставшихся в замке воинов и передай мою семью этим ромеям. С ней я отправляю также самое ценное имущество, которое может пригодиться жене и дочери в случае какого-либо несчастья со мной… Спафарий Василий желает иметь доказательства моей любви к империи, пусть получит их,– с непонятной Борису мрачной усмешкой закончил Младан.
      Акрит легко соскочил с дерева на землю, пружинисто выпрямился. Поправил сползшую на глаза каску, подскочил к Фулнеру:
      – Русы, господин!
      Викинг, безмятежно дремавший в тени орешника, встрепенулся, вскочил на ноги.
      – Сколько?
      – Десять русов и проводник-болгарин.
      – Куда скачут?
      – В сторону замка кмета.
      – Я сам хочу взглянуть на них. Помоги мне.
      Акрит помог Фулнеру взобраться на нижнюю ветвь дерева, с которого только что спрыгнул, после чего викинг без особых затруднений добрался до вершины. На дереве он пробыл недолго, и когда снова очутился на земле, вид у него был явно озадаченный.
      – Что прикажешь делать, господин? – спросил старший из акритов. – Где встретим русов и сколько будем брать живыми?
      – Помолчи, ромей! – зло оборвал его Фулнер.– Лучше назови самых метких у тебя стрелков.
      – Я и Гавриил.
      – Оба будете стрелять в руса, которого я укажу. Один пусть попадет ему в ногу, другой – в плечо. Только в эти места и никуда больше. Хорошо понял меня?
      – Да, господин. Что делать с остальными русами и болгарином?
      – Они мне не нужны, а потому пусть сгинут под стрелами. Но учти, что ни один из них не должен уйти отсюда живым.
      – Может, двух-трех взять в плен? – предложил старший из акритов.– Вдруг кто-нибудь из русов да развяжет язык?
      Не будь с ними варяга, акрит так и поступил бы. Однако старшим над всем византийским отрядом был назначен именно этот викинг, вчерашний раб, заслуживший чем-то благосклонность самого спафария Василия. Ему были подчинены даже двое опытных, заслуженных центурионов, а потому ему, простому начальнику десятка акритов, сам Бог велел повиноваться варягу и не навлекать на себя его гнев. Поскольку бывший раб не имел ни военного, ни придворного звания, так почитаемых в византийской армии, старший из акритов и обращался к нему со всей возможной в таких случаях почтительностью – «господин».
      В ответ Фулнер указал византийцу на сухое, с искривленным стволом дерево, на ветвях которого головами вниз висели несколько обнаженных по пояс болгар. Их спины были исполосованы плетьми, на груди и шеях еще дымились раны от каленого железа, с щиколоток бахромой свисали лоскуты содранной кожи.
      – Взгляни на этих болгар, скакавших по каким-то делам в замок. Разве услышали мы от них хоть одно слово? – спросил у старшего из акритов Фулнер.– Я хорошо изучил русов и уверен, что они будут молчать так же, как эти пленные болгары. Но с русами нам может повезти: я знаю их командира, поэтому у меня появилась забавная мысль. Слушай…
      Фулнер наклонился к уху собеседника, начал быстро излагать пришедший ему в голову план. Когда он замолчал, старший из акритов восхищенно щелкнул языком:
      – Господин, ты хитер, как сто самых старых константинопольских иудеев.
      Фулнер довольно осклабился, дружески хлопнул византийца по плечу:
      – Распредели солдат по местам и растолкуй, что каждому надлежит делать и в кого стрелять. Помни: что бы ни случилось, указанный мной рус в плаще должен получить только две стрелы – одну в плечо, другую в ногу…
      Маленький конный отряд русичей вырвался из-за поворота горной дороги. Взбираясь на крутой подъем, замедлил ход. Тотчас из-за кустов и камней, обступивших обочину дороги, брызнули стрелы. Четверо всадников сразу упали на землю. Скакавший впереди отрада рядом с болгарином-проводником русич в алом плаще пошатнулся в седле: из его плеча и ноги торчали две глубоко вонзившиеся в тело стрелы. В следующее мгновение луки появились и в руках скакавших, но из-за кустов выпорхнула следующая стая стрел, и все уцелевшие русичи повалились из седел. Лишь всадник в алом плаще, соскочив с коня, успел скрыться среди деревьев. Фулнер, прятавшийся за большим валуном с луком в руках, проводил глазами припадавшего на одну ногу русича, весело подмигнул стоявшему рядом старшему акриту:
      – Начало неплохое. Теперь главное – не упустить подстреленного руса-беглеца.
      За раненым русичем в алом плаще пошли четверо: Фулнер со старшим акритом и двумя его подчиненными. Викинг за долгую бродячую жизнь научился чувствовать себя одинаково хорошо в любой обстановке: на суше и в воде, в лесу и в болоте, в горах и в пустыне. Акриты, проведшие значительную часть жизни в горах, научились передвигаться по ним не хуже диких коз, поэтому четверка преследователей бесшумно и незаметно двигалась за жертвой. Тем более что для этого не требовалось особого умения или наблюдательности: текущая из ран русича кровь оставляла на земле довольно-таки заметный след. Фулнер знал свое дело: рана в ноге не давала беглецу возможности быстро идти, стрела в плече пока затрудняла ему использование при ходьбе поднятой с горного склона толстой палки, а в критической ситуации могла помешать действовать в бою оружием.
      Движение русича постепенно замедлялось, остановки для отдыха оказывались чаще и продолжительней. Громкое, прерывистое дыхание раненого разносилось далеко по сторонам Вскоре на одном из валунов Фулнер увидел брошенный русичем его алый плащ, затем старший акрит обнаружил под кустом остроконечный русский шлем с защитной бармицей. Около полудня беглец расстался с луком и колчаном со стрелами. И вот настал миг, которого так ждал Фулнер: напившийся из родника воды раненый не смог подняться на ноги.
      Спрятавшись за стволом дерева, викинг с удовлетворением наблюдал, как русич, поджимая под себя раненую ногу, пытался встать на здоровую. Как старался с этой целью ухватиться рукой за ветви кустарника, но раз за разом со стоном опускался на землю. Упав на раненое плечо после очередной попытки подняться, беглец громко вскрикнул и некоторое время лежал лицом вниз. Затем медленно подполз к большому камню, прислонился к нему спиной. Положив на колени обнаженный меч, русич закрыл глаза, в изнеможении замер. Фулнер несколько минут не сводил с него глаз, после чего поманил пальцем скрывавшегося за соседним деревом старшего акрита:
      – Мне пора к русу. Ты с легионерами на всякий случай будешь сопровождать меня сзади.
      Фулнер передал византийцу щит и копье, вытащил из ножен меч, шагнул из-за дерева к роднику. Стремясь производить как можно больше шума, он двинулся прямо к русичу, делая вид, что не замечает его. При первых звуках шагов викинга раненый открыл глаза, встрепенулся, поднял с коленей меч. Увидев приближавшегося чужака и желая избежать с ним встречи, он тихонько отполз под склонившиеся низко к земле ветви растущего рядом куста орешника, притаился в их тени. Все это не ускользнуло от внимания Фулнера, однако он по-прежнему продолжал делать вид, что никого и ничего не замечает.
      Приблизившись к роднику, викинг осмотрелся по сторонам, склонился к источнику. Но прежде чем коснуться губами воды, он еще раз бросил внимательный взгляд вокруг себя. Только сейчас его глаза скользнули по стоявшему на коленях русичу, по его напружинившейся, готовой к возможному бою фигуре, по лезвию длинного прямого меча, направленного в сторону пришельца. Отпрянув назад, Фулнер тоже схватил меч, который перед этим положил на землю у родника, снова взглянул на раненого. Их глаза встретились, несколько мгновений они в упор смотрели друг другу в лицо. Вдруг в глазах русича что-то дрогнуло, в них вместо тревожного ожидания и отчаянной решимости мелькнули недоумение и растерянность. И Фулнер понял, что пришла пора начинать задуманную игру.
      – Сотник, ты? – неуверенно спросил он, опуская меч.– Сотник Владимир из дружины воеводы Асмуса?
      Русич провел дрожащей рукой по лицу, вытирая с него пот, вогнал меч лезвием в землю.
      – Это я, викинг,– ответил раненый, окидывая Фулнера взглядом с ног до головы.– А ты, ежели не ошибаюсь, гирдман из дружины ярла Эрика?
      – Ты не ошибся, сотник, это действительно я,– обрадованно произнес викинг.– Как я счастлив, что встретил тебя. Но как очутился ты здесь? Вдали от моря? Один, раненый?
      По лицу русича пробежало облачко, он скрипнул зубами, отвел глаза в сторону.
      – Долго рассказывать, гирдман. Лучше скажи, как занесла сюда судьба тебя. Что делаешь здесь?
      – Это печальная история,– с грустью в голосе проговорил Фулнер.– Наша шнека(Шнека – скандинавское судно.) чудом вырвалась из моря огня, которым нас залили ромеи. Половина отважных викингов погибла в бою, остальные были ранены или обожжены. Вдобавок на третий день нашего плавания грянул шторм, отнявший последние силы у тех, кто еще был в состоянии грести и управлять парусом. Наступившие вскоре жажда и голод довершили то, перед чем оказались бессильны ромеи и стихия. Словом, когда мы увидели болгарский берег и высадились на него, из всего экипажа шнеки оставались лишь полтора десятка викингов.
      Трое суток мы прятались недалеко от побережья в пещере, покидая ее только для охоты и чтобы запастись водой из ближайшего ручья. Придя в себя от перенесенных невзгод и набравшись сил, мы решили поискать других подобных нам беглецов. От болгарских рыбаков мы узнали, что у побережья находятся несколько десятков русских и варяжских судов, спасшихся от разгрома и преследования. Хотя на берегу имелось много ромеев, посланных уничтожить их, части русичей, опять-таки по рассказам болгар, удалось назаметно высадиться на сушу и уйти в горы. На поиски этих русичей отправились я и еще два викинга, оставив раненых товарищей до возвращения в пещере. К сожалению, никого мы не нашли, а сегодня утром в окрестностях замка кмета Младана наткнулись на засаду ромеев. Оба моих товарища пали мертвыми под стрелами, мне посчастливилось скрыться в этом ущелье.
      – Вот и весь мой рассказ, сотник,– скорбно опустил голову Фулнер.– Как видишь, на мою долю выпали только несчастья. Но, возможно, ты как раз из высадившегося на берег отряда русичей? Тогда я благодарю Небо и Одина за то, что они заставили нас встретиться.
      Внимательно выслушавший викинга сотник Владимир отрицательно качнул головой:
      – Увы, гирдман, ты лицезреешь такого же одинокого скитальца, как и сам, а моя история столь же печальна, как твоя.
      На лице Фулнера появилось разочарование.
      – Жаль, сотник. Ничего, теперь нас двое, и мы обязательно найдем своих товарищей. Немного отдохнем и приступим к поискам.
      Раненый осмотрелся по сторонам, наклонился к викингу.
      – Гирдман, у меня есть другое предложение. Недалеко от нашего ущелья должен быть родовой замок кмета Младана, властелина здешнего края. Я слышал, что он давний побратим воеводы Асмуса и всегда ненавидел империю. Уж он наверняка знает, где находятся те, кого мы ищем. Предлагаю вначале наведаться в замок кмета, потому что болгары – братья русичей и обязательно нам помогут.
      Фулнер притворился, что раздумывает над словами сотника, затем махнул рукой:
      – Будь по-твоему. Скажи, как себя чувствуешь?
      Русич в ответ попытался встать, но, закусив губу, снова опустился на землю.
      – Гирдман, я тоже наткнулся на ромеев, ранен ими стрелами в ногу и плечо. Раны не позволяют мне быстро идти, но с твоей помощью мы будем в замке уже через несколько часов. Только прошу, давай отправимся в дорогу сейчас же, покуда я не потерял еще больше крови и не ослабел окончательно.
      – Хорошо, сотник. Держись за меня и поднимайся. Фулнер помог русичу встать на здоровую ногу, подставил ему свое плечо. Обхватив раненого за туловище, сделал первый шаг в направлении ведущей к замку кмета Младана дороги. Служа сотнику опорой, помогая ему передвигаться, а порой попросту волоча его на плече, викинг оценивал в уме сложившуюся ситуацию.
      В том, что сотник спешит в замок кмета с важным известием, у Фулнера не было и тени сомнений. Прав он оказался и в том, что решил оставить сотника в живых и на свободе: у предыдущих гонцов-болгар, перехваченных на дорогах в замок Младана до появления русов, было обнаружено две грамоты, однако их содержание так и осталось для Фулнера и византийцев тайной за семью печатями. Дело в том, что еще известный римский император и полководец Юлий Цезарь пользовался в переписке тайнописью, и за те десять веков, что минули со времени его кончины, она настолько широко распространилась и стала доступной, что ее легко и с успехом применяли византийские сановники и болгарские кметы, русские воеводы и варяжские ярлы, не говоря уж об императорах, королях, князьях.
      Перехваченные у болгарских гонцов грамоты также были написаны непонятной для посторонних тайнописью, сами гонцы молчали даже под пытками, поэтому их поимка не дала Фулнеру ничего. Точно с таким секретом могла оказаться грамота и у русского сотника. А в том, что из него не удалось бы вытащить ни слова, викинг не сомневался. Поэтому оставался лишь один верный способ выведать у русича доверенную ему тайну – заставить рассказать о ней его самого, для достижения чего Фулнер видел единственную возможность…
      Ведущая к замку кмета дорога была сравнительно недалеко – в десяти-двенадцати стадиях. Чтобы попасть на нее, следовало свернуть на одну из натоптанных пешеходных тропинок, что уже неоднократно встречались на пути. Но Фулнер, словно не замечая их, вел сотника по наиболее труднодоступным местам: крутым горным склонам и бездорожью, уходившим из-под ног каменным осыпям и густому кустарнику. Если у самого викинга от подобной ходьбы изрядно взмокла спина и мелко дрожали в коленях ноги, то как должен был чувствовать себя дважды раненный, истекавший кровью русич?
      Когда Фулнер, будто нечаянно или от усталости, два раза подряд споткнулся и затем со всего маху упал плашмя вместе с сотником на камни, он наконец добился своего. Разбросав в сторону руки, подогнув под себя раненую ногу, русич остался неподвижно лежать, не делая попыток подняться. Испуганный викинг быстро перевернул его на спину, заглянул в бледное, осунувшееся лицо, приложил ухо к груди. Сердце раненого еле слышно билось, и Фулнер, облегченно вздохнув, осторожно принялся трясти его за плечо:
      – Сотник, что с тобой? Очнись, слышишь…
      Русич слабо застонал, открыл глаза. Ничего не понимая, повел взглядом вокруг себя. Вскоре в его глазах появилось осмысленное выражение, они остановились на викинге. Опершись на локоть здоровой руки, сотник попытался поднять голову, однако тотчас уронил ее на грудь.
      – Гирдман, помоги,– тихо, почти шепотом произнес он.– Прислони меня к тому камню и присядь рядом. Мне надобно сказать тебе нечто важное.
      С радостно забившимся сердцем Фулнер выполнил просьбу раненого, опустился подле него на колени.
      – Что с тобой, сотник? – как можно ласковее спросил он.– Устал, плохо себя чувствуешь? Полежи, отдохни – и пойдем дальше.
      По бескровным губам русича пробежало подобие горькой усмешки.
      – Поздно, гирдман. Я отходил на земле все, что было отпущено мне богами. Они уже ждут меня на Небе, души предков зовут меня к себе. Но прежде чем встретиться с ними, я должен исполнить до конца долг воина-русича. Гирдман, поклянись, что выполнишь последнюю волю умирающего.
      – Клянусь! – торжественно произнес Фулнер.– Клянусь именем Одина и честью викинга.
      – Вначале прости, что сказал тебе у родника неправду,– с трудом выталкивая изо рта слова, начал русич.– Я не одинокий беглец, как ты, а из второго отряда русичей, что высадился на берег после тех трех сотен, которые ты пытался отыскать. Сам главный воевода Асмус послал меня в замок кмета, дабы я…
      Раненый смолк, зашелся в кашле, некоторое время лежал молча. Потом заговорил снова, однако настолько тихо, что Фулнеру пришлось наклониться вплотную к его лицу, чтобы рассышать обращенные к нему слова:
      – Гирдман, души предков вокруг нас, они явились за мной, их голоса постоянно звучат в моих ушах. Я не увижу кмета, не смогу передать ему послание воеводы Асмуса. Это свершишь ты, мой товарищ по оружию. Мы оба воины, ты должен хорошо понимать, что такое воинский долг и клятва, данная умирающему.
      – Клянусь, что выполню твою волю, сотник.
      – Оставишь меня здесь, а сам пойдешь в замок кмета. Расскажешь Младану обо всем, что случилось со мной, и передашь ему… передашь только одно слово – «пора». Слышишь? Молвишь, что главный воевода Асмус велел передать ему «пора». Повтори, гирдман.
      – Скажу кмету: воевода Асмус передал ему – «пора».
      – Теперь забудь про меня и спеши в замок,– с облегчением сказал сотник.– Прощай, гирдман, и пускай Один воздаст тебе сполна за свершенные добрые дела.
      Русич закрыл глаза, вновь склонил голову на грудь, бессильно вытянув руки вдоль туловища. Казалось, он мертв, лишь слабое дыхание да легкая дрожь пальцев раненой руки говорили о том, что в нем еще теплилась жизнь. Не спуская с Владимира глаз, Фулнер разочарованно вздохнул. Итак, он добился своего, но что значит единственное слово «пора», которое должен был передать русский сотник болгарскому кмету от главного воеводы Асмуса?
      Однако предусмотрительный викинг предвидел и такой поворот событий. Пусть ему не дано понять смысл сообщения воеводы Асмуса Младану, возможно, он сможет разгадать то, что уже кмет захочет передать воеводе в ответ. Но для этого необходимо сделать так, чтобы гонцом от Младана к русам стал только он, викинг Фулнер. Самым же веским доводом в пользу такого решения кмета может быть его появление в замке с настоящим гонцом воеводы Асмуса.
      Фулнер поднялся с коленей, быстрыми шагами направился в сторону густых кустов позади себя. Старший из акритов вышел ему навстречу, почтительно склонил голову:
      – Слушаю тебя, господин.
      – Быстро готовьте носилки из ветвей. Покуда рус жив, его необходимо как можно скорее доставить в замок кмета.
      – Кто ты, варяг?
      Голос Младана, сидевшего в кресле у окна горницы, прозвучал ровно и спокойно. Но в глазах, которые кмет ни на мгновенье не отводил от Фулнера, читалось не столько любопытство, сколько плохо скрываемая настороженность.
      Сотника Владимира и викинга только что доставил в замок повстречавший их на горной дороге болгарский разъезд. Русича, который находился в забытьи и едва дышал, поместили в одной из комнат дома, передав его на попечение домашнего лекаря Младана. Фулнера, позволив ему только перекусить, выпить стакан вина и наскоро смыть с лица грязь и пот, сразу доставили к хозяину замка. Сейчас Младан с непонятной ему смутной тревогой всматривался в высокую крепкую фигуру викинга, в его грубое, заросшее густой светлой бородой лицо. До этого он уже успел обратить внимание на его изодранную одежду и покрытые пылью сапоги, на исцарапанные в кровь руки.
      Фулнеру на самом деле пришлось не сладко: боясь оказаться обнаруженным вместе с акритами, он расстался с ними за три стадии до выхода на дорогу и до встречи с болгарским разъездом один тащил русича на спине. Теперь тяжелый, опасный путь был позади, и следовало думать, как убедить сидевшего напротив кмета в том, что он действительно тот, за кого себя выдает.
      – Варяг, я не слышу тебя. Кто ты и почему оказался вместе с русичем? – снова раздался голос Младана.
      Фулнер усилием воли сбросил обволакивавшую тело усталость, попытался унять противную дрожь в коленях. Погасил желание на что-либо присесть, к чему-то прислониться и хоть на короткое время дать отдых гудевшим от длительной ходьбы ногам, с трудом разгибавшейся от многочасового напряжения спине. Никак нельзя поддаваться усталости! Наоборот, он должен быть до предела собранным и целиком себя контролировать, помня одно: в его теперешнем положении лучше о чем-то умолчать, чем сказать лишнее. И Фулнер смело глянул в лицо Младана.
      – Я – викинг Фулнер из дружины ярла Эрика. Я и тридцать сотен моих товарищей под знаменем великого киевского князя Игоря шли морем на Царьград, но ромеи разбили нас. Поэтому я сейчас на этой земле и в твоем замке, болгарский кмет.
      Младан поморщился.
      – Я знаю о походе русичей и постигшей их участи и спрашиваю тебя не об этом. Я хочу слышать, как очутился ты вместе с сотником. Почему тот ранен и что заставило тебя искать у меня убежище, как сказал ты на дороге моим воинам?
      Фулнер распрямил тотчас занывшую от усталости спину, сверху вниз посмотрел на сидевшего боком к окну кмета:
      – Болгарин, я и мои товарищи-викинги храбро сражались вместе с русичами против Нового Рима на море. Так же отважно мы будем биться с ромеями теперь на суше. У вас и у русичей один общий враг – Византия, она всегда была и недругом Болгарии. Вот почему главный воевода Асмус послал к тебе сотника Владимира, а мне и десятку других воинов приказал сопровождать его. Не моя вина в том, что твой проводник и мои товарищи сейчас мертвы, а сотник ранен, их судьба могла стать и моей.
      Фулнер увидел, как напряглось в кресле тело Младана, а его взгляд стал тяжелым и пронизывающим.
      – Значит, тебя послал ко мне воевода Асмус? Отчего ты у него в такой чести?
      Викинг интуитивно почувствовал, что вопрос кмета не так прост, как мог показаться на первый взгляд. Поэтому в ответе необходимо быть предельно осторожным, постаравшись уклониться от дальнейшего разговора о главном воеводе Асмусе, о его теперешнем местопребывании либо планах. Ведь в эти минуты Фулнер играет не словами, а собственной жизнью.
      – Ты меня не так понял, болгарин,– невозмутимо ответил он.– Главный воевода послал к тебе только сотника, а поскольку я побратим Владимира, он взял меня с собой. Но зачем главный воевода отправил к тебе гонца, я не знал до тех пор, покуда сотник не сказал мне об этом.
      – Он поведал тебе о поручении воеводы Асмуса? – недоверчиво спросил Младан.– Зачем и когда?
      – Сотник был ранен в плечо и ногу, потерял много крови. К тому же ромеи шли по нашему следу, и я не имел времени даже перевязать его. Перед тем как потерять сознание и начать разговаривать с душами предков, уже окружившими его, сотник сообщил мне, с чем послал его главный воевода.
      – Что же он сказал тебе? – впился Младан глазами в лицо викинга.
      – Твой побратим Асмус передает тебе только одно слово – «пора».
      – И больше ничего?
      – Не знаю, болгарин. Сотник велел передать мне лишь это. Надеюсь, он скоро придет в себя, и тогда ты узнаешь у него все, что пожелаешь или сочтешь нужным. А сейчас позволь мне отдохнуть. Я очень устал и еле держусь на ногах.
      – Ты отдохнешь, викинг, но вначале расскажи, что все-таки случилось с вами в пути. Как погиб мой проводник и вся охрана сотника? Отчего ранен он сам и почему цел и невредим только ты, единственный среди русичей варяг?
      – Я отвечу на все вопросы, болгарин. Мы скакали в замок вслед за проводником, когда на нас внезапно напали ромеи. Вначале они обстреляли нас из луков, затем набросились из засады на уцелевших. Стрелами были ранены почти все наши воины, кроме сотника и меня. Мы скакали с ним рядом, поэтому ромеи, которым гонец нужен был живым, не выпустили по нас ни единой стрелы. Завязался рукопашный бой, мы с сотником стали пробиваться в придорожный лес, остальные русичи прикрывали наш отход. Когда они погибли, ромеи двинулись по нашему следу. Но стоило нам на узкой горной тропе в одном из ущелий свалить троих из них стрелами, как желание охотиться на нас у них пропало. На прощанье они засыпали нас стрелами, две из них угодили в сотника…
      – И ни одна в тебя? – насмешливо спросил Младан, перебивая викинга на полуслове.
      – И ни одна в меня,– нисколько не смущаясь от язвительного замечания, ответил Фулнер.– Нас преследовали ак-риты, умелые и опытные воины. Им ли не отличить простого викинга от знатного русского сотника, который только один мог быть столь нужным для них гонцом? Убедившись, что им не удастся захватить гонца живым, они стреляли в первую очередь в него.
      – Что произошло дальше? – спросил Младан, которому ответ Фулнера показался вполне правдоподобным.
      – Вначале мы шли по ущелью, в котором отвадили от себя ромеев. Но когда возле родника сотнику стало совсем худо, я понес его на себе и начал пробираться вновь к дороге. Уже на ней, рядом с замком, нас повстречали твои дружинники. Вот и все, что я могу рассказать. Тебе этого достаточно, кмет?
      – Можешь отдыхать, варяг,– ответил Младан.– Найди во дворе замка воеводу Бориса, он укажет место, где тебе надлежит находиться. Ступай.
      Фулнер не сдвинулся с места.
      – Кмет, я и сотник – побратимы. Ты знаешь, что это такое. Разреши мне остаться с раненым. Я хочу неотлучно быть подле него и делать для русского брата все, что в моих силах.
      – Ты прав, варяг. Полностью одобряю твое решение,– дрогнувшим голосом сказал Младан.– Будь с сотником, а когда ему станет лучше и он сможет говорить, немедленно сообщи мне.
      Владимир лежал в небольшой, опрятно убранной комнате на низкой широкой лавке. В его лице не было ни кровинки, руки безжизненно свисали до пола, в углу рта запеклась струйка крови. Фулнер осторожно присел на краешек лавки, поправил наброшенный на сотника свой плащ, перевел взгляд на хлопотавшего возле русича невысокого, подвижного старика болгарина.
      – Я слышал, что ты лучший лекарь кмета. Скажи, будет ли жить мой товарищ?
      Болгарин перестал перемешивать в деревянной чашке мутное снадобье, бросил в него щепотку коричневатого порошка.
      – Варяг, не я даю людям жизнь, не мне отнимать либо распоряжаться ею. Мне неведом конец жизненной черты твоего товарища, однако постараюсь сделать ее как можно длиннее. Все остальное в руках Божьих.
      Фулнер хрипло рассмеялся:
      – Старик, ты веришь в Христа, а хочешь исцелить язычника. Знаешь ли, что только сегодня утром он шел против твоих единоверцев с мечом в руках? Неужто твой Бог может помочь в подобном деле? – насмешливо спросил он.
      С лица болгарина исчезло добродушие, с губ сбежала улыбка. Он пристально посмотрел на викинга:
      – Раненый – русич, значит, мой брат по крови. Каждому из нас дано выбирать веру и кумиров, мы можем отрекаться от них и находить новых. Однако голос и зов крови не позволено изменить никому. Я стану бороться за жизнь русича до конца, даже если наперекор сему пойдут все обитатели Небес. Я должен спасти своего брата и твоего боевого товарища.
      – Помоги тебе в этом Один. Но в твоих ли это силах, старик? – усомнился Фулнер.– Ведь раненый почти не дышит.
      – Русич молод и крепко сложен, его раны не опасны и не загрязнены. Он просто очень устал и потерял много крови. Ему прежде всего нужны сон и покой, а мой уход и снадобья ускорят его выздоровление. Если твой товарищ увидит завтра солнце, можешь считать его спасенным,– уверенно закончил болгарин.
      Фулнер собирался продолжить разговор, но громкое ржание и звон оружия во дворе замка привлекли его внимание. Подойдя к окну, он в наступивших сумерках сумел разглядеть, что в крепостных воротах появился большой отряд болгарских всадников. Викинг обратил внимание на ехавшего впереди отряда высокого смуглого воина, который в сопровождении нескольких спутников сразу поскакал к дому кме-та. Спешившись, воин бросил поводья коня в руки выскочившего навстречу ему слуги, направился внутрь дома. Прибывшие с ним всадники тоже соскочили с лошадей, двинулись за воином.
      Вот тяжелые шаги вошедших в дом загремели рядом с дверью комнаты, в которой находился Фулнер, переместились к деревянной лестнице, ведущей на второй этаж, где располагалась горница кмета. Нахмурив брови, болгарин-лекарь подошел к двери, распахнул ее, высунул голову наружу.
      – Воевода, здесь раненый! – крикнул он.– Ему нужны тишина и покой!
      – Прости, старче,– донеслось виновато от лестницы,– я ничего не знал. Эй вы, потише, здесь не лес…– раздался этот голос уже с повелительными интонациями, и шум шагов сразу стих.
      Удивленный Фулнер замер у окна. Лекарь назвал прибывшего воина воеводой, а у кмета Младана было только двое воевод: Борис и Любен. Борис находился в замке, значит, прискакавший не кто иной, как Любен, который сейчас должен находиться в ущелье у Острой скалы и собирать там в единый кулак дружину кмета. Что заставило его оставить указанное Младаном место и прибыть к нему в замок? Наверняка нечто важное. Но что?
      Фулнер подошел к двери, высунул голову из комнаты. У начала лестницы, ведущей наверх, в покои кмета, стояли два воина с копьями в руках. Шаги воеводы и его спутников звучали уже наверху. Вот они оборвались, раздались два глухих удара от упершихся в пол древков копий, и тотчас проскрипели открывавшиеся двери. Фулнер провел рукой по лицу, задумался. Как важно услышать разговор кмета и воеводы, однако наверх ему не попасть: осторожный воевода выставил стражу у лестницы и у двери горницы Младана.
      Неожиданно викинга осенило. Он вновь подошел к окну, по грудь высунулся наружу. Окно выходило в маленький ухоженный садик. Стена, в которой находилось окно, была густо увита диким виноградом. Большие ярко-зеленые листья покрывали стену сплошным пышным ковром до самой крыши, оставляя доступными для солнца и воздуха лишь не заслоненные ими окна. Чтобы лоза могла виться в нужном направлении, в стену дома были вбиты толстые металлические крючья, к которым заботливые руки садовника крепили ви-ноградные плети, придавая им необходимое положение и не позволяя падать вниз под собственной тяжестью.
      Фулнер дотянулся до ближайшего к нему крюка, изо всех сил дернул к себе. Крюк был вбит надежно и в стене даже не пошевелился. Что ж, это как раз то, что ему нужно. Викинг внимательно скользнул глазами по второму этажу дома. В нем виднелось несколько окон, однако свет горел только в одном, самом большом и богаче других украшенном резьбой. Именно оттуда доносились приглушенные и почти не различимые на расстоянии звуки голосов. По всей видимости, это было окно горницы кмета, располагалось оно от викинга по прямой не далее как в трех десятках локтей. Совершеннейший пустяк, если учесть, что Фулнер знал путь, которым мог к нему попасть.
      Викинг отвернулся от окна, со страдальческой миной на лице подошел к лекарю, менявшему на голове раненого русича мокрую повязку и не обращавшему внимания на Фул-нера. Согнувшись и обхватив живот руками, викинг качнулся из стороны в сторону, прислонился к стене рядом с болгарином.
      – Старик,– простонал он,– меня тошнит и выворачивает наружу. Трое последних суток я питался лишь ягодами и грибами, наверное съел нечто плохое. У меня режет живот, от боли темнеет в глазах. Помоги мне.
      Болгарин подержал руку на лбу викинга, заставил его высунуть и показать язык. В глазах лекаря мелькнуло недоумение, он пожал плечами:
      – Я не знаю, что с тобой. Видимо, поел волчьих ягод или нехороших грибов.
      – Старик, меня всего корчит и бросает то в жар, то в холод. Помоги мне,– прохрипел Фулнер, опускаясь возле стены на колени.
      – Хорошо, варяг, постараюсь унять твою боль, хотя не знаю, от чего она. Немного подожди, поскольку мне придется сходить к себе за травами. Мой дом недалеко, я мигом обернусь туда и обратно.
      Закончив менять повязку на голове русича, болгарин засеменил к двери. Едва замерли звуки его шагов, Фулнер вмиг преобразился. Резкими, судорожными от нетерпения движениями он сбросил с себя оружие и кольчугу, рубаху и сапоги. Затолкал вещи под лавку с раненым, прикрыл снятым с Владимира своим плащом. Оставшись в одних штанах, он сунул в зубы обнаженный кинжал, воровато выглянул в окно, предварительно поставив свечку в комнате на пол у двери.
      Сумерки уже сгустились, было темно. Садик располагался Между стеной дома кмета и крепостной башней замка, и викинг не заметил поблизости ни единого человека. Он влез на подоконник, мягко, по-кошачьи, спрыгнул в садик. Не разгибая спины, бесшумно метнулся в сторону освещенного окна горницы кмета, затаился под ним среди виноградных лоз.
      Теперь окно было как раз над ним, всего в десятке локтей. Звучавшие в комнате голоса доносились намного отчетливее, однако различить их все равно было невозможно. Викинг пробрался среди виноградных плетей вплотную к стене дома, прикрытый листьями, встал во весь рост. Напрягая зрение и шаря по стене рукой, он вскоре обнаружил первый подходивший для его замысла крюк. Подпрыгнув, Фулнер поудобнее ухватился за него руками, стал подтягиваться вверх, к следующему крюку.
      От крюка к крюку, опираясь босыми ногами на каждый выступ в камне и пользуясь любой трещиной в кладке, он достиг окна. Сунув большие пальцы ног в обнаруженную в стене выбоину, повиснув на полусогнутых руках, он замер всего в локте от полураспахнутого окна Младана. Загорелое тело викинга полностью сливалось с зеленью виноградной листвы, его привычные к многочасовой работе на веслах руки почти не чувствовали тяжести тела. Поэтому, отбросив всякий страх и не обращая внимания на неудобство своего положения, Фулнер весь превратился в слух.
      – Воевода, я велел тебе находиться у Острой скалы и ждать там меня или Бориса,– услышал он недовольный голос кмета.– Что заставило тебя оставить дружину и явиться ко мне?
      – Я отправлял к тебе гонцов вчера вечером и сегодня утром. Однако ни один из них не возвратился обратно. Тогда я решил узнать, в чем дело, и в случае какой-либо беды помочь тебе,– прозвучал ответ Любена.
      – У меня не было ничьих гонцов ни вчера, ни сегодня. Думаю, все дороги к замку перехвачены ромеями, которые не пропускают ко мне никого.
      – Сегодня ты ждешь гонца от воеводы Асмуса,– с тревогой произнес Любен.– Нужно немедля выслать ему навстречу сильный отряд, который сможет защитить его от любого противника.
      – Русский гонец уже в замке, ему тоже не удалось миновать ромейской засады. Все его спутники погибли, лишь он, раненный двумя стрелами, с побратимом-викингом сумел прорваться ко мне.
      – С викингом? – В голосе Любена прозвучали удивленные нотки.– Насколько мне известно, в отряде тысяцкого Микулы не было ни одного викинга, да и воевода Асмус всегда держался от них подальше.
      – Я тоже знаю, что русичи не особенно доверяют наемным варягам, а посему используют их лишь как воинов, но никак не гонцов. Но ведь и варяги бывают разные, да и обстоятельства иногда вынуждают поступать не как хотелось бы… А если викинг действительно побратим сотника Владимиpa, тот вполне мог захватить его с собой. Но Бог с ним, с варягом, из предосторожности я не выпущу его из замка ни на шаг, а в дороге буду держать рядом с собой. Завтра днем мы со-единимся с русичами и доподлинно узнаем, что он за птица на самом деле. А может, еще раньше лекарь поставит на но-ги сотника Владимира, который поручится за своего побратима. Так что хватит о викинге, у нас есть дела куда важнее.
      – Что передал через сотника воевода Асмус? – с нетерпением спросил Любен.
      – Владимир до сих пор без сознания, однако варяг сообщил все необходимое. Асмус говорит нам – «пора». Поэтому, воевода, ты сейчас же вернешься обратно к Острой скале, а завтра утром двинешь дружину на ромеев.
      – Наконец-то! – радостно воскликнул Любен.– Но скажи, кмет, неужто ты на самом деле отправил в византийский стан семью?
      – Я был вынужден сделать это,– сухо ответил Младан.
      – Почему? Разве не понимаешь, что твои близкие стали заложниками в руках спафария? И он, узнав о твоем выступлении против империи, не остановится ни перед чем.
      – Я был вынужден сделать это,– повторил Младан,– и вот почему. Спафарий Василий хорошо знает меня и отношение большинства болгар к империи, а потому задумал обезопасить себя от возможного нового врага. Он перекрыл горные перевалы в сторону моря своими когортами, в тылу у них расположил еще таксиархию пехоты и пять центурий конницы. Прежде чем мы успели бы собрать наших воинов и выступить на помощь русичам, Василий без труда захватил бы мой замок и разбил по частям дружину. И я замыслил усыпить подозрительность спафария, получить время для сбора своих воинов.
      Когда в замок прибыл тысяцкий Микула, долгожданный посланник моего побратима Асмуса, мы первым делом разработали с ним план, как обмануть ромеев. Я давно знал, что воевода Борис в последнее время начал тянуться к империи, через мужа своей дочери стал родственником спафария Василия и попал под его влияние. Именно на этом и замыслили сыграть мы с Микулой…
      И Фулнер услышал подробный рассказ о том, как вначале был обманут воевода Борис, который затем ввел в заблуждение спафария. О том, как клюнул опытный византийский полководец на ложную высадку русичей в бухте, проморгав в другом месте настоящую.
      – Но хитрый спафарий не поверил мне до конца, потребовав заложниками моих жену и дочь,– продолжал Младан.– Дабы не выдать раньше времени своих истинных намерений, я был вынужден расстаться с семьей. Однако мы с тысяцким предусмотрели и такой ход событий, так что, воевода, не тревожь себя думами о моих близких,– закончил кмет.
      – Почему ты не раскрыл мне свой план раньше? – В голосе Любена прозвучала обида.– Неужто не верил?
      Младан добродушно рассмеялся:
      – Совсем не потому, воевода. Просто знал, что ты никогда не допустишь мысли, что я могу продаться империи. А учитывая твой горячий нрав и опасаясь, что можешь в запальчивости сказать лишнее, решил рассказать тебе о плане в последний момент. Сейчас он наступил, и ты знаешь теперь все. В доказательство своего полного к тебе доверия именно ты двинешь завтра утром дружину на помощь братьям русичам.
      – Кмет, ты сам хотел вести воинов в этот поход. Когда болгары узнали, что будут сражаться заодно с русичами против империи, под твое знамя собралась не только дружина, но и сотни воинов других кметов и боляр. Не двадцать, а тридцать сотен болгар можешь повести ты завтра на спафария! Почему тебе не поскакать к дружине сейчас вместе со мной? – предложил Любен.– При тебе в замке всего полусотня стражи, а кто знает, сколько ромеев шныряет вокруг стен и какие у них помыслы?
      – С радостью поступил бы так, но что-то с утра неважно себя чувствую. Поэтому либо прибуду к тебе завтра утром в ущелье, либо встречу в полдень на перевале. А обо мне не волнуйся: ромеям ни к чему новые враги, они не тронут нас до тех пор, покуда мы сами не ударим по ним.
      – Буду ждать тебя, кмет. Мои разведчики донесли, что хуже всего ромеи охраняют Черный перевал, поэтому я замыслил выйти к морю через него. Согласен с этим?
      – Добро, воевода. Если в моих планах что-либо изменится, пришлю к тебе Бориса с грамотой либо устным известием. Уж его ромеи не тронут ни при каких обстоятельствах,– насмешливым тоном заметил Младан.– Теперь ступай, и до встречи завтра.
      Не дожидаясь, когда Любен покинет Младана, Фулнер стал быстро спускаться по стене. Давно общаясь с русичами, он неплохо знал их язык, поэтому мог легко понимать и речь болгар. Не разбираясь во всех оттенках разговора кмета с воеводой, он тем не менее отлично понял его смысл. Этого было вполне достаточно, чтобы заставить Фулнера немедленно и решительно действовать.
      Очутившись на земле, викинг с кинжалом в руке прошмыгнул к окну своей комнаты, заглянул в нее. Комната была пуста, если не считать неподвижно лежавшего на лавке раненого русича. Стоявшая у двери свеча ярко освещала противоположную окну сторону комнаты, оставляя в полумраке окно, через которое Фулнеру нужно было попасть в комнату. Оглянувшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, викинг одним махом оказался в комнате и начал торопливо облачаться в оставленные под лавкой одежду и доспехи. Полностью одевшись и поставив на прежнее место свечу, Фулнер склонился над Владимиром, всмотрелся в его лицо. Губы русича заметно порозовели, со щек исчез мертвенный оттенок, дыхание стало глубже и ровнее.
      Выходит, старый болгарский лекарь действительно неплохо знал свое дело. Нет, сотник Владимир, тебе не дано жить дальше, ибо ты уже свершил на земле все, что было необходимо Фулнеру, и теперь стал ему опасен. Если ты за ночь победишь смерть и утром заговоришь, наружу выплывет ложь викинга, и это будет его концом. Поэтому, рус, готовься к встрече с душами своих предков – не зря ты видел их у горного источника и постоянно слышал их голоса.
      Фулнер оглянулся на окно, на дверь и с силой сомкнул пальцы на шее сотника…
      Когда в комнату вошел лекарь, окно было плотно прикрыто, плащ викинга заботливо наброшен на русича. Сам Фулнер, примостившись в углу подле лавки, имел вид давно уснувшего человека. Болгарин легонько потряс его за плечо, и викинг открыл глаза.
      – Варяг, я принес обещанный тебе настой. Выпей его, и боль вскоре отступит.
      Фулнер вдохнул в себя резкий, горьковатый запах отвара, брезгливо взглянул на желтоватую, с маслянистым отливом поверхность жидкости.
      – Спасибо, старик, но мне стало намного лучше.
      – Как знаешь,– пожал плечами лекарь.– Если боль повторится, питье будет рядом.
      Поставив чашу рядом с Фулнером, болгарин подошел к сотнику, наклонился к его изголовью. На лице лекаря попеременно мелькнули удивление и растерянность, он тихо вскрикнул и отшатнулся от русича. Повернувшись к висевшей в углу возле окна маленькой деревянной иконе, лекарь осенил себя крестным знамением.
      – Боже, неужто ты так жесток? – еле слышно прошептал он.– Ведь мне казалось, что я уже спас его.
      – Старик, что случилось? Отчего ты дрожишь? – спросил Фулнер, приближаясь к нему.
      – Варяг, недавно в этой комнате я был слишком самонадеян и непочтителен с Богом. И Небо тут же поставило меня на место, напомнив, что я всего лишь простой смертный. Твой товарищ мертв, мне нечего здесь больше делать. Прощай. Сгорбившись и по-старчески шаркая ногами, лекарь покинул комнату. Через несколько минут это сделал и Фулнер. Первый встреченный во дворе замка дружинник указал ему воеводский дом, где после отъезда Любена обитал Борис. Воевода встретил викинга, сидя за ломившимся от еды и питья столом, в руке у него был кубок вина. Не отвечая на вопросительный взгляд Бориса, Фулнер подошел к столу, вырвал из руки воеводы кубок, положил в освободившуюся ладонь обрубок золотого диргема.
      – Воевода, вторая часть этой монеты у тебя. Поскольку моя больше, приказываю я. Но прежде ты выслушаешь то, что я расскажу…
      И Фулнер посвятил Бориса в историю своих последних приключений, начиная от утреннего нападения на русского сотника и кончая последовавшей несколько минут назад его смертью.
      – Я не могу покинуть замок, поэтому к моим легионерам гонца пошлешь ты. Гонец вручит центурионам мою часть диргема и именем спафария Василия прикажет немедленно собрать расположенные вокруг замка дозоры и секреты воедино. С восходом солнца обе центурии должны поджидать кмета Младана на дороге к Острой скале. Если его не будет, им надлежит к полудню перенести засаду на тропу, ведущую от замка к Черному перевалу. Пусть гонец под страхом смертной казни напомнит центурионам, что болгарский кмет нужен спафарию живым и невредимым. Выполняй, воевода…
      Мелькнувшая среди туч луна на миг осветила раскинувшийся невдалеке от берега моря византийский лагерь: длинные прямые ряды палаток, коновязи для лошадей. Из тьмы выступил насыпной земляной вал с полностью окружавшим лагерь наружным рвом, вбитый по верху вала густой частокол из острых кольев. В лунном свете обозначилось трое ворот, одни из которых вели в направлении гор, двое других выходили на противоположные стороны побережья.
      Посреди лагеря на пригорке был разбит большой, богато украшенный шатер спафария Василия. Чуть поодаль от него виднелся другой, меньший по размерам, однако не менее роскошный по убранству, возле которого стояло несколько распряженных возов с поклажей. Набежавшая косматая туча вновь скрыла луну, и все вокруг, как прежде, поглотил мрак.
      Из меньшего шатра выскользнули две неясные тени, легко и бесшумно прошмыгнули к одному из возов. Сбросив на землю плащи, тени превратились в хорошеньких молоденьких болгарок, служанок жены кмета Младана, чей красивый шатер был разбит рядом с шатром спафария. В руке одной из девушек блеснуло лезвие кинжала, быстрыми умелыми движениями она принялась разрезать толстые веревки, которыми была стянута плотная холстина, укутывавшая поклажу на возу. Другая девушка, поминутно озираясь по сторонам, забрасывала освобождавшуюся от веревок холстину на верх соседнего воза. Глазу все больше и больше открывалось хаотичное нагромождение кулей, бочонков, ящиков, корзин, которыми тесно, в несколько рядов, был заставлен воз.
      – Ищи большой деревянный ящик с белым крестиком на боку. Сотник в нем,– проговорила шепотом подруге болгарка с кинжалом, когда воз полностью был освобожден от веревок и холстины. Ящик оказался почти на дне воза, сверху на нем было навалено несколько узлов и коробок. Стараясь не шуметь, девушки освободили ящик с крестом от преграждавших к нему доступ вещей, разрезали стягивавшие его бока широкие кожаные ремни. После этого одна из служанок трижды постучала костяшками пальцев по крышке. Точно такое же число ударов раздалось в ответ из ящика, внутри него едва слышно проскрипел засов, и крышка медленно поднялась. В следующее мгновение рядом со служанками стоял стройный болгарский воин в кольчуге, с мечом и кинжалом на поясе, со шлемом в руках.
      – Спасибо, красавицы, что выручили из неволи,– улыбнулся он.– Теперь можете идти в шатер, остальное я сделаю сам.
      – Только, сотник, не медли – ночь на исходе,– проговорила одна из служанок.– Госпожа уже готова и ждет вас у себя.
      Девушки исчезли, а сотник, с хрустом поведя онемевшими в тесном ящике плечами, выхватил из ножен меч, шагнул к другим возам. Почти из каждого – где из плетеной корзины, где из ящика – он выпускал спрятанного там вооруженного дружинника. Когда их вместе с ним стало пятеро, сотник, велев подождать его, направился в шатер жены кмета Младана. Та, полностью готовая в дорогу, уже поджидала его.
      – Госпожа, я и мои люди к твоим услугам. Повелевай нами,– сказал он, низко кланяясь.
      – Знаю, что ты лучший сотник Младана, поэтому у меня нет от тебя тайн. Сегодня утром кмет оставит замок и пове-Дет дружину против ромеев. Прежде чем спафарий узнает об этом, мы должны покинуть ромейский лагерь. Мои служанки хорошо его изучили и могут незаметно провести нас к валу, однако днем и ночью он охраняется стражей. Наша жизнь и свобода целиком зависят от храбрости и умения твоих воинов, сотник.
      – Будь спокойна, госпожа: восход солнца ты встретишь на воле. Дозволь вернуться к моим людям?…
      Действительно, девушки смогли незаметно вывести беглецов к валу, правильным четырехугольником окружавшему лагерь. Жена кмета с обеими служанками и кормилицей, на руках которой сладко посапывала дочь Младана, остались в тени одной из византийских палаток. Сотник с воинами осторожно подобрались поближе к валу и затаились. Вал, наскоро и небрежно насыпанный легионерами, был невысок и не представлял серьезной преграды. Колья частокола были вбиты в землю тоже кое-как: никому из легионеров не хотелось по-настоящему изнурять себя трудом, поскольку подобными укреплениями византийцы обносили свои лагеря каждый вечер, и эти работы давно надоели. Наибольшую для беглецов опасность представляли часовые виглы(Вигла – стража, караул в византийской армии.), несущие круглосуточный караул снаружи и внутри лагеря, по всей длине его вала.
      Однако беглецы недаром выбрали именно предутренние часы: многие уставшие за бессонную ночь часовые, опершись на копья, сейчас спокойно дремали в ожидании смены. Опытному в подобных делах сотнику было достаточно нескольких слов, чтобы распределить обязанности между своими воинами. Двое из них бесшумно расползлись в противоположные стороны параллельно валу, сотник с оставшимися также ползком направились к видневшейся в десятке шагов от них фигуре византийского часового. Повесив на плечо щит, перенеся тяжесть тела на воткнутое в землю древком копье, тот мирно дремал, время от времени теряя точку опоры и наваливаясь тогда грудью на копье. В этих случаях он открывал глаза, вертел по сторонам головой и через какое-то время снова опирался на древко копья и прикрывал глаза.
      Молниеносный бросок сотника с земли – и его кинжал глубоко вошел в не защищенное броней горло легионера, а левая рука закрыла ему рот. Тотчас один из болгарских дружинников подхватил на руки обмякшее тело византийца, другой поймал на лету его щит и копье, не давая им загреметь от удара на землю. Из темноты появились два других воина, наблюдавшие до этого за соседними часовыми. Допусти сотник какую-либо ошибку, они должны были обезопасить его справа и слева от других часовых, дав заодно возможность жене кмета со спутницами уйти за черту лагеря.
      – К госпоже,– приказал одному из них сотник.– Скажи, что путь свободен, и помоги женщинам преодолеть частокол. А мы пока расчистим дорогу с той стороны вала.
      Таким же образом был снят часовой с наружной стороны лагеря. Через несколько минут маленький отряд уже пробирался среди деревьев по склону расположенной рядом с византийским лагерем горы.
      – Киев, княже,– прозвучал за спиной голос Ратибора.
      – Знаю, воевода,– обронил Игорь, не поднимая головы.
      Ему не нужно было смотреть по сторонам, приближение этого города он всегда чувствовал самим существом: сразу ставшим необычайно легким телом, гулким звоном колокольчиков в висках, стремительным током крови в жилах. Такое состояние бывало с Игорем всякий раз, стоило ему лишь очутиться рядом с градом, в котором он так редко бывал, служению и возвеличиванию коего посвятил полную походов и браней жизнь. Каким образом город извещал его о своей близости, оставалось загадкой даже для него самого. То ли игривым, как нигде больше на Днепре, плеском ласковой воды, то ли особым свистом прохладного свежего ветра, с бешеной скоростью и неуемной радостью вырывавшегося на речную ширь из хмурых, холодных оврагов среди береговых круч. А может, неповторимым ощущением напоенного ароматом воздуха, в котором слились воедино запахи всегда сумрачного лесного правого берега и постоянно залитого ослепительным солнцем ковыльного степного левобережья.
      Сколько раз покидал Игорь сей град и сколько раз возвращался сюда обратно! Возвращался из морских и степных походов, с победами и после поражений, хмельной от обуревавшей его гордости и тяжко страждущий от телесных либо душевных ран. Постоянно видел этот город с ликованием, всегда стремился к нему, словно на крыльях. Всегда, но только не сегодня.
      Триста ладей, целый флот, повел он совсем недавно от этих берегов на брань, а возвращался на одной-единствен-ной. После поражения его флота в морском сражении Игорь с частью уцелевших русских судов приплыл к побережью Малой Азии, высадился на сушу и опустошил одну из византийских провинций. После ряда боев с подоспевшими имперскими войсками он был вынужден вновь уйти в море и отправиться домой. Догадываясь, что византийский флот может поджидать его возле устья Днепра, Игорь решил попасть в Киев кружным путем, однако ромеи оказались и там. В проливе, соединяющем Русское и Сурожское моря(Керченский пролив, соединяющий Черное и Азовское моря.), произошел новый морской бой с преградившими русичам путь византийскими кораблями. Несмотря на неравенство сил, русичам удалось прорваться в Сурожское море, достичь его северного берега и двинуться к Киеву сухим путем. Сутки назад, оторвавшись от главных сил, Игорь с небольшим отрядом прибыл на берег Славутича. Уходивший в поход на ладье, великий князь считал для себя позором завершить его пешим! И вот на борту чужой ладьи он подплывал к стольному граду всей Русской земли.
      Да, поражения он терпел и раньше, враги оказывались многочисленнее, сильней и прежде, однако всегда ответственность за неуспех похода вместе с ним делили согласные с его замыслами воеводы и тысяцкие. Свою часть вины чувствовала и дружина, которая, как бы храбро ни сражалась, могла бы сражаться еще лучше и не упустить победу. Поражений, подобных последнему, Игорь не испытывал еще ни разу, причем позор случившегося лежал только на нем, поведшем дружину в поход вопреки воле богов и наперекор слову большинства участников воеводской рады. Лишь на нем, великом князе, кровь и неслыханный позор страшного похода…
      Нос ладьи с разбега наполз на прибрежный песок. Оба ряда гребцов с поднятыми веслами замерли на местах, не смея встать на ноги раньше великого князя. Глаза приплывших вместе с Игорем воевод выжидающе уставились на него. Великий князь медленно поднялся со скамьи, сделал первый шаг к молчавшей, тревожно застывшей на берегу огромной толпе киевлян.
      Великая княгиня стояла впереди всех. В шаге за ее спиной сгрудилась плотная группа киевских бояр и лучших мужей полянской земли. Чуть в стороне от толпы земельной и торговой знати замерли двое воевод, оставленные с частью дружины для охраны города от возможного набега кочевников. Широко открыв глаза, закусив до боли губу, дабы сдержать невольно рвущийся из груди крик, Ольга смотрела на приближавшегося к ней мужа и не узнавала его.
      Не было на нем, как обычно, ярко-красного великокняжеского корзна с большой золотой пряжкой на плече, не сверкал на голове высокий шлем с золотой насечкой. В серой тяжелой боевой кольчуге, простой белой рубахе и грубых высоких сапогах великий князь ничем не отличался от обыкновенного русского дружинника. Но вовсе не одеяние Игоря, а его лицо поразило Ольгу: осунувшееся и почерневшее, с ввалившимися щеками и глубоко избороздившими лоб морщинами. Глаза словно провалились внутрь черепа и сверкали оттуда злым, настороженным блеском, перекошенные губы едва были заметны из-под густых, спускавшихся до подбородка усов. Суров и неприветлив был облик великого князя, быстрыми и стремительными – шаги, которыми он приближался к жене и боярам. Гнетущая тишина висела вокруг него. Вот Игорь в трех шагах от Ольги, его глаза безразлично скользнули мимо жены так, будто ее вовсе не существовало. Остановившись, Игорь гордо вскинул голову, холодным взглядом окинул безмолвную толпу бояр и лучших киевских мужей. Губы князя раздвинулись, обнажая два ряда белых ровных зубов.
      – Что молчите, бояре и воеводы? – глухо прозвучал над толпой голос Игоря.– Нечего молвить или мыслите, что от вашего молчания станет легче мне либо вам? Нет, други, легче не будет никому, а потому слушайте мое слово…
      Голос великого князя окреп, стал звонче и громче, его фигура напряглась, подобралась. Левая рука намертво вцепилась в перекрестие меча, немигающий взгляд был настолько тяжел, что всякий, на ком он останавливался, тотчас опускал глаза.
      – …Да, империя оказалась сильнее! Да, на сей раз ромеи разбили мою дружину! Однако они победили только меня, великого князя киевского Игоря, но вовсе не Русь! Пускай стонут и рыдают по мертвым женщины – это их удел, нам же, воинам-русичам, следует помнить лишь об одном – о святой мести. Закон наших богов прост и суров: око за око, зуб за зуб, кровь за кровь! Поэтому я, великий киевский князь Игорь, снова поведу вас на империю! Но теперь поведу не дружину, не киевлян или даже полян, а подниму на Новый Рим всю Русь, все ее племена от Варяжского до Русского моря. Я двинусь на Царьград по земле и воде, встану под его стенами с моря и суши. Я снова, как некогда князь Олег, прибью на его вратах русский щит!
      Великий князь замолчал, шагнул от Ольги в сторону, развернулся так, чтобы стоять одновременно лицом к толпе встречавшей его полянской знати и приплывшим с ним из похода сподвижникам.
      – Я не собираюсь откладывать час святой мести ни на день, потому, бояре и воеводы, не ждите отдыха и покоя. Воевода Ратибор,– взглянул Игорь на своего первейшего помощника в воинских делах,– сегодня же разошли по всем Полянским градам и весям глашатаев, дабы скликали лучших воинов в мою дружину. Пускай вещают всем: я, великий киевский князь, зову их под моим стягом боронить славу и честь Руси, а им взамен обещаю кров и пищу, оружие и платье,милость русских богов и княжескую помощь во всех делах… Вы, воевода Свенельд и боярин Судислав, завтра отправитесь гонцами к тиверцам и кривичам. Молвите их князьям, чтобы готовились к походу и ждали о том моего слова… Ты же, воевода Ярополк,– повернулся Игорь к одному из оставленных в Киеве на время похода воевод,– готовься стать моим посланником к печенежскому кагану…
      Ярополк был одним из опытнейших киевских военачальников и командовал великокняжеской конницей. За его плечами было несколько удачных походов на хазар и печенегов, те пугали его именем детей, сулили своим лучшим удальцам за голову ненавистного им русского воеводы казан золота и тюк узорчатой парчи. Более подходящего посланца к степнякам Игорь не смог бы сыскать на всей огромной Руси.
      – Передашь кагану, что кличу его в поход на Византию. А дабы в корне пресечь всякие его помыслы о сговоре с империей, пускай как залог верности мне, союзнику, отправит в Киев старшего сына. Ежели каган станет отказываться от совместного похода, молви, что тогда буду считать его недругом Руси и весной брошу на его вежи и стойбища дружину. Испепелю их дотла,. а всех уцелевших ордынцев прижму к морю и перетоплю, как крыс.
      Взгляд Игоря снова пробежал по приплывшим с ним военачальникам, остановился на стоявшем среди них варяжском ярле Эрике. Несколько спасшихся от разгрома в морском бою с флотом империи шнек викингов примкнули к отряду ладей князя Игоря у малоазиатского побережья и с тех пор следовали вместе с русичами.
      – Что молвишь ты, храбрый ярл? Прощают ли твои боги пролитую кровь своих детей-викингов? Мирится ли твоя честь воина с позором и горечью поражения? Позволишь ли объять душу отважного сына Одина страхом или снова с мечом в руках пойдешь вместе со мной за славой и удачей?
      Глаза ярла мрачно блеснули. Сильная, загорелая рука до половины выхватила из ножен меч, швырнула его обратно.
      – Рус! Мои боги, как и твои, тоже требуют мести и жаждут вражьей крови. Я и моя дружина опять пойдем под русским знаменем на империю, а взамен погибших в этом походе воинов ко мне придут новые сотни викингов. Позови нас – и я с дружиной встану рядом с твоими русами!
      Великий князь еще раз осмотрел застывших против него бояр и воевод. Непроницаемые лица, опущенные головы, руки на мечах.
      – Други-братья! Лучшие мужи полянской земли! Вы слышали мое слово, теперь жду вашего.
      Ничего не изменилось в позах бояр и воевод, ответом Игорю было всеобщее молчание. Но что бы оно ни выражало – согласие с его планами или полное его отрицание,– Игорь не волновался: он принял решение и, как всегда, был готов любой ценой претворить его в жизнь. Он усмехнулся, тронул ладонью кончики усов.
      – Тогда будем считать, что разговоры окончены. Коли так, не мешкая, приступайте к делу.
      Фулнер скакал рядом с кметом, стремясь держаться к нему как можно ближе. Перед выездом из замка он самым тщательным образом начистил доспехи и надраил на щите металлические бляхи, надеясь, что блеск его снаряжения сразу бросится византийцам в глаза и выдаст в нем викинга, а не болгарина. Зная, что отряд Младана подстерегает засада, Фулнер хотел этим обезопасить себя от возможной стрелы или камня пращника. Помня также, что самого кмета необходимо захватить живым, он и старался постоянно быть рядом с ним.
      Небольшой отряд Младана только что оставил за спиной мелкую горную речушку и втянулся в глубокое ущелье, как одновременно с разных сторон засвистели стрелы, а из кустов спереди и сзади на болгар бросилось не меньше центурии конных легионеров. Исход боя был предрешен в первые же секунды схватки. Из полусотни болгарских дружинников больше половины сразу оказались перебитыми стрелами. Остальные, преимущественно раненые либо лишившиеся лошадей, были окружены и ожесточенно сражались посреди дороги и на ее обочинах без всякой надежды на спасение.
      Мимо Фулнера и кмета за все время схватки не просвистело ни единого камня из пращи. Однако Младан столь отважно бросался в самые горячие места боя, что через несколько минут его конь был убит, а сам он получил удар копьем в плечо. Викинг, неотступно находившийся подле него, тотчас тоже соскочил с лошади, прикрывая кмета своим щитом, снова пристроился рядом и, несмотря на то что Младан вскоре оказался в центре заканчивавшейся схватки, не отходил от него ни на шаг.
      Десяток последних уцелевших болгар во главе с кметом были прижаты к отвесной скале у дороги и продолжали рубиться там до последнего. Вот с Младаном лишь двое воинов, вот уже один, но упал и он. У скалы остались двое – кмет и викинг. Когда Младан, уклоняясь от направленного ему в грудь копья, на мгновение отвернулся от Фулнера, он сильным ударом секиры выбил из руки кмета меч и прежде, чем тот успел что-либо понять, обрушил ему на голову удар краем щита. В следующее мгновение на упавшего Младана набросились несколько легионеров, начали заламывать ему за спину единственную руку.
      – Добрый день, кмет! – произнес стратиг Иоанн, подходя к Младану.– Оставьте его,– приказал он легионерам, возившимся с кметом.
      Те, не выпуская из рук оружия, отошли недалеко в сторону. Младан поднялся на ноги, глянул на византийца.
      – Здравствуй, стратиг. Ничего не скажешь, ты удачно начал этот день. Однако воинское счастье обычно переменчиво.
      Иоанн в ответ рассмеялся:
      – Теперь оно будет со мной надолго, кмет. И вот почему. Все твои замыслы мне известны и потому никогда уже не сбудутся, а ты сам в моих руках.
      Насмешливо глядя на Иоанна, рассмеялся и Младан:
      – Не слишком ли много самонадеянности в твоих словах, стратиг? Как понимаю, ты покуда лишь пожинаешь плоды чужого предательства. А вот как будешь удачлив в открытом бою с моей дружиной, покажет время.
      – Никакого боя не будет, кмет. Твоя дружина разделит незавидную участь тех воинов-болгар, которые недавно были твоей стражей в замке и сейчас мертвыми валяются вокруг нас. Ты и воевода Любен задумали ударить по Черному перевалу, твоя дружина уже на полпути к нему, но вскоре воевода получит твой приказ изменить маршрут. Ты направишь Любена с воинами к Грозовому перевалу, откуда лежит кратчайший путь к побережью, и в теснинах перед перевалом Любена встретят в засаде мои центурии. Я уничтожу твою дружину, кмет, а воеводу пленю и посажу на цепь, как дикого зверя. Как нравится мой план, Младан? – довольным голосом спросил византиец.
      Он надеялся увидеть кмета потрясенным, однако на лице собеседника читалось полное равнодушие. Когда Младан заговорил, его голос тоже звучал спокойно. Казалось, кмет еще не осознал до конца услышанное, не смог понять, что сегодня уже произошло и должно случиться в скором времени.
      – Ты рассчитал все, стратиг, и сделал это правильно. Кроме одного: воевода Любен никогда не получит моего приказа изменить прежний маршрут. А усилить охрану Черного перевала или перехватить мою дружину на пути к нему у тебя нет времени.
      В глазах Иоанна появилось лукавое выражение.
      – Ошибаешься, Младан, я рассчитал все гораздо лучше, чем ты представляешь. Мной учтено даже то, что твоя семья находится в наших руках. Не забыл об этом, кмет?
      Лицо Младана потемнело.
      – Что ты хочешь этим сказать, стратиг?
      – То, что тебе придется собственноручно написать воеводе Любену нужную мне грамоту. Иначе за твою строптивость расплатится семья. Неужели тебе не жалко жены и дочери?
      Пытаясь сыграть на родственных чувствах кмета, Иоанн не знал самого главного, что было известно Младану: прошедшей ночью его семья должна была вырваться из заточения в византийском лагере и в эти часы уже пребывать на свободе. Поэтому Иоанн был немало удивлен, услышав твердый и категорический ответ кмета:
      – Гибель или страдания моей семьи не заменят нужной тебе, стратиг, грамоты. А я не напишу ее никогда.
      – Напрасно, кмет. Ты, наверное, не придал должного значения моим словам, что я знаю о твоих планах все. Сейчас ты убедишься в этом еще раз, и многое предстанет перед тобой совершенно в другом свете. Воевода Борис! – крикнул Иоанн в собравшуюся за его спиной группу приближенных.
      Из нее выступил и приблизился к стратигу воевода Борис, которого кмет оставил в замке вместо себя. На презрительный взгляд Младана он не обратил никакого внимания.
      – Воевода, расскажи кмету все, что мы знаем о его планах,– обратился Иоанн к изменнику.
      И Младан из уст Бориса услышал содержание последнего своего разговора с воеводой Любеном. Это было настолько неожиданно и неправдоподобно, что кмет вначале не поверил ушам, однако к концу рассказа сумел полностью взять себя в руки.
      – Теперь хорошенько поразмысли об услышанном, Младан,– произнес Иоанн, когда Борис замолчал.– Отказом написать грамоту ты подписываешь смертный приговор себе, навлекаешь несчастья на голову близких, но никак не спасаешь дружину. Согласись, что я могу послать к воеводе Лю-бену Бориса и без грамоты. В таком случае он попросту заявит, что якобы имеет твой устный приказ об изменении первоначального маршрута. Однако… Мне известно, что воеводы недолюбливают друг друга, отчего Любен может усомниться в словах Бориса и попытаться перепроверить полученное сообщение. Писанная же собственноручно тобой грамота не вызовет у Любена никаких подозрений, заставит его действовать именно так, как необходимо мне. Думай и решай, кмет. Собственная жизнь и судьба самых дорогих тебе людей в твоих руках.
      Младан опустил глаза, быстро оценил обстановку, в которой оказался. Стратиг был прав, он легко мог обойтись и без его послания. Написанная рукой кмета грамота должна была лишь обезопасить Бориса от возможных непредвиденных случайностей, от каких-либо ошибок в его поведении либо в предстоящем разговоре с воеводой Любеном, который действительно давно уже не питал симпатий к Борису. Поскольку от того, к какому перевалу выйдет болгарская дружина, для стратига зависело слишком многое, он и хотел действовать наверняка. Раз так, из сложившегося положения у Младана оставался единственный выход.
      – Стратиг, я напишу грамоту лишь при одном условии,– проговорил кмет после некоторого молчания.– Ты возвращаешь свободу мне, а спафарий Василий отпускает на волю мою смью. Поклянись, что империя выполнит мое условие, и ты немедленно получишь нужную грамоту. Я жду.
      – Клянусь,– едва сдерживая радость, произнес Иоанн. Он достал из-под доспехов висевший на шее золотой крестик, поцеловал его.– Ты получишь свободу сразу после того, как твоя дружина изменит маршрут и выступит к Грозовому перевалу. Что же касается семьи, за ней тебе придется отправиться к спафарию… одному или вместе со мной, когда я после победы над воеводой Любеном двинусь к побережью. Думаю, что с твоей помощью это случится скоро.
      – Вели подать мне пергамент и говори, что писать,– сказал Младан с тяжелым вздохом.
      – Свиток и принадлежности для письма,– приказал Иоанн слуге.
      Пока тот выполнял распоряжение стратига, кмет внимательно осмотрелся по сторонам. Вытер с лица пот, неторопливо проковылял к обочине дороги, которую захватывала тень от близрастущих деревьев. На краю обочины, в паре шагов от глубокого обрыва, отвесно уходившего к глухо шумевшему внизу горному ручью, он присел на большой камень, принял из рук подошедшего слуги Иоанна свиток пергамента и принадлежности для письма.
      – Я готов, стратиг,– проговорил Младан, разворачивая и поудобнее устраивая свиток на коленях.– Слушаю и записываю каждое твое слово. Начинай.
      Иоанн отрицательно качнул головой:
      – Нет, Младан, писать будешь ты сам. Воевода Любен слишком хорошо знает твой слог и манеру излагать мысли, поэтому безошибочно отличит, когда ты пишешь по собственному усмотрению, а когда с чужого голоса. Начни с того, что приказываешь ему взять с собой как можно больше съестных припасов, а закончи тем, что ввиду полученных тобой от разведчиков новых сведений дружине нужно пробиваться к морю не через Черный, а через Грозовой перевал. На подходе к нему ты станешь поджидать дружину вместе с воеводой Борисом и своей охраной. Поторопись, кмет, у нас мало времени.
      Рука Младана быстро заскользила по пергаменту. Закончив писать, он с трудом поднялся с камня, сделал шаг к находившемуся по другую сторону дороги Иоанну. Скривившись от боли в раненом плече, остановился, отыскал глазами среди обступивших стратига византийцев Бориса.
      – Воевода, передай свиток стратигу. Пусть прочитает написанное и скажет, не нужно ли что исправить либо добавить.
      С кислой миной на лице Борис подошел к кмету, пряча глаза, взял из его рук грамоту. Повернувшись к Младану вполоборота, он собрался направиться обратно к Иоанну, и в этот миг кмет бросился на него. Обхватив оторопевшего от неожиданности воеводу рукой поперек туловища, крепко прижал к себе, рванулся к обрыву. Они находились от его края всего в трех-четырех шагах, Младан вложил в рывок всю силу, и прежде чем Борис или кто-нибудь из легионеров смог помешать кмету, оба болгарина рухнули в пропасть.
      Подбежавший к месту падения вместе с другими византийцами Иоанн глянул вниз и невольно отшатнулся назад: из мрачной бездны несло холодом и плесенью, на дне ее клу-бился туман и оттуда доносился плеск воды. Ничто не напоминало об исчезнувших в пропасти двух телах, лишь где-то далеко внизу еще шумели, скатываясь по склону, потревоженные падением камни.
      Стратиг перекрестился, стряхнул со лба выступивший холодный пот. Потрясение от только что случившегося прошло, обстановка требовала от Иоанна немедленных действий, прямо противоположных тем, которые минуту назад он считал наилучшими. Поэтому стратиг не стал терять ни секунды.
      – Через полчаса выступаем к морю,– бросил он тревожно смотревшим на него центурионам.– Когорта на Черном перевале не сможет долго сдерживать дружину Любена, поэтому мы должны принять все меры, чтобы очутиться на побережье раньше болгар.
      Нахмурив брови и потупив глаза, не перебивая и не задавая вопросов, Асмус выслушал до конца рассказ Любена о гибели Младана.
      – Воевода, ты не мог ошибиться? – с надеждой спросил он, когда болгарин смолк.
      – Нет,– твердо ответил Любен.– Мы ждали кмета у Черного перевала до полудня, а его все не было. Я не знал, что думать, но тут мои воины перехватили ромейский разъезд, скакавший от стратига Иоанна к начальнику обороняющей соседний перевал когорты. При взятом в плен легионере-гонце имелся приказ легату(Легат – командир когорты (подразделение легиона из 4 центурий).) оставить перевал и спешно отступать к морю. От гонца мы узнали и о ловушке, в которую угодил Младан, и о его смерти, и об измене воеводы Бориса. Младан был для меня не только кметом, но и крестным отцом, поэтому мне тяжело вдвойне.
      Горестно вздохнув, Асмус поднял голову. На его лице уже не было следов печали, единственное око взирало, как обычно, холодно и внимательно.
      – Младан молился Христу, я чту Перуна, но все-таки верю, что душа кмета сейчас рядом с нами и молит о святой мести. Я, его побратим, клянусь, что ромеи не смогут счесть той крови, которой заплатят за смерть моего названого брата.
      – Клянусь в этом и я,– взволнованно произнес Любен.
      – Забудем о смерти Младана, станем помнить лишь об отмщении. Скажи, что знаешь о коннице стратига и тех пеших когортах, которые до сегодняшнего дня стерегли от нас перевалы?
      – Находившихся на Черном перевале центурий уже нет – мы вырубили их целиком. Ромеи с других перевалов успели присоединиться к коннице Иоанна. Он посадил пехоту на отобранных силой в селениях лошадей и сейчас спешно гонит весь отряд к побережью. Однако ромеи чужие в здешних горах, поэтому я смог обогнать их на этом пути.
      – Сколько ромеев и сможешь ли ты разбить Иоанна собственными силами, не пропустив его на соединение со спа-фарием?
      – Ромеев не меньше двадцати пяти сотен, они все на конях, сила их в скорости. У меня же всего восемьсот всадников, остальная часть дружины – пехота. Она еще далеко за спиной ромеев, я могу бросить против Иоанна лишь конницу, что вырвалась со мной вперед и успела соединиться с твоим отрядом. Хотя мои воины не новички в ратном деле и рвутся в бой, мне не удастся ни разбить стратига, ни остановить его.
      Асмус задумчиво провел рукой по усам, поправил закрывавшую пустую глазницу повязку.
      – У тебя восемь сотен, у меня одиннадцать,– медленно проговорил он.– Даже вместе это меньше, нежели число недругов. Скажи, Любен, смог бы ты нашими общими силами не пустить Иоанна к морю и навсегда покончить с его конницей?
      Лицо болгарина оживилось.
      – Смогу, главный воевода!
      – Быть по сему. Бразд! – позвал Асмус стоявшего невдалеке от него древлянина. Когда тот подошел, заговорил снова: – Ромеи сейчас разобщены, и бить их надобно по частям, не мешкая. Тысяцкий Микула с основными нашими силами уже выступил против спафария, вдогон за ним сегодня поскачу и я. Ты же,– обратился Асмус к Любену,– немедля отправь гонца к своей пехоте, вели ей не преследовать стратига, тащась у него в хвосте, а кратчайшим путем идти на соединение с Микулой у лагеря спафария Василия… А конницу Иоанна я оставляю вам, други,– взглянул Асмус попеременно на Бразда и Любена.– Тебе, хитрейший из русичей, и тебе, храбрейший из болгар. Не выпустите ее на простор, уничтожьте в горах, не позвольте ей ударить мне и Микуле в спину. Ежели свершите это – честь и хвала вам, а коли успеете покончить со стратигом и сможете помочь мне в битве с Василием – слава вдвойне. Желаю удачи, други…
      – Спафарий, гонец от стратега Иоанна.
      Произнеся эти слова, дежурный центурион почтительно замер у входа в шатер, на его лице явно читалось ожидание ответа. Будучи неотлучно при Василии, центурион отлично знал, с каким нетерпением тот ждет известий от начальника конницы и как много они для него сейчас значат. Конница стратига была брошена к перевалам сразу после того, как Младан прислал в лагерь спафария семью. Нисколько уже не сомневаясь в благонадежности болгарского кмета, считая, что теперь тот всецело в его власти, Василий поспешил причислить его дружину к собственным войскам и лишь ждал момента, когда ее можно будет использовать с наибольшей для себя пользой. Не забывая, однако, о давней дружбе болгар с русами и не обольщаясь, что только приказ кмета сможет заставить его дружинников воевать с русами, Василий собирался использовать болгар совместно с византийской конницей, подчинив их стратигу Иоанну и предоставив тому полное право железной рукой подавлять малейшее недовольство в рядах новых союзников.
      Но семья кмета из лагеря вдруг исчезла, отправленная за ней погоня возвратилась ни с чем. И все планы уничтожения русов, построенные Василием в расчете на помощь дружины послушного болгарского кмета, мгновенно превратились в ничто. А вместо сладостного предвкушения скорой победы перед глазами спафария замаячила перспектива длительной и упорной борьбы с вдвое возросшим в численности сильным и опытным врагом, результат которой теперь был совершенно непредсказуем.
      – Пускай войдет,– приказал Василий центуриону. Когда гонец, не успевший даже сбросить с плеч пыльный плащ, появился в шатре, стратиг указал ему на.место против кресла:
      – Говори. Начни с главного – о болгарах.
      – Мисяне(Мисия – Болгария (визант.).) изменили нам, спафарий,– проговорил гонец, потупив глаза.– Они прорвались через Черный перевал и сейчас движутся к морю на соединение с высадившимися на берег русами. Их не меньше трех таксиархий, около трети – конница. Правда, нам удалось заманить в ловушку кмета Младана и покончить с ним, самым страшным и опасным твоим врагом, спафарий,– подсластил в конце неприятные вести гонец.
      – Плевать мне на этого однорукого и хромого калеку! – со злостью выкрикнул Василий.– Мне страшен не старик кмет, а тысячи его воинов. Болгары против нас – вот основная опасность! Но что со стратигом, каковы его теперешние планы?
      – Он соединился с двумя уцелевшими на перевалах когортами, посадил пехоту на лошадей и отступает к морю. Стратиг просит тебя, славный спафарий, помочь ему. Соблаговоли послать навстречу отряду Иоанна несколько когорт, которые отвлекут на себя часть врагов и не позволят им окружить его. Судьба многих сотен твоих легионеров висит на волоске, только твоя своевременная помощь, мудрый спафарий, может спасти их.
      Василий мельком посмотрел на изможденное, осунувшееся лицо гонца, на черные полукружья под его глазами.
      – Ты устал. Отдохни до утра, а с рассветом снова поскачешь к стратигу. Передашь ему, что вместо нескольких когорт я выступлю к нему навстречу во всем легионом. Пусть только вырвется из гор, пробьется к морю, и все опасности останутся позади. Иди и постарайся хорошенько отдохнуть перед новой дорогой…
      Оставшись один, Василий, против обыкновения, не стал бегать из угла в угол, как зачастую с ним случалось в минуты душевного волнения или при получении. неприятных известий. Уставившись отсутствующим взглядом на огонек свечи, он замер в кресле, задумался. Сообщение гонца нисколько его не удивило. Именно такой поворот событий он предвидел с той минуты, как только узнал о бегстве из византийского лагеря семьи кмета. За время, предшествовавшее прибытию гонца, он успел продумать множество вариантов действий оставшейся с ним части войск, отобрав из них два-три наиболее надежных и результативных.
      Василий отвел глаза от свечи, дернул шнур колокольчика.
      – Комеса Петра,– приказал он появившемуся на пороге дежурному центуриону.– Немедленно. Где бы он ни был, чем бы ни занимался. И вели чаще проверять стражу вокруг лагеря…
      Комес был высоким грузным мужчиной с крупным, мясистым лицом. В его маленьких, словно навсегда погруженных в сон глазках чаще всего читалось равнодушие и безразличие. Он был старым солдатом, начинал службу простым легионером и на долгом пути к высокому званию комеса усвоил много истин. Главной из них была следующая: он служит вначале полководцу, под чьим началом состоит в данную минуту, и лишь затем империи. Именно от непосредственного начальника зависит получение чинов и наград, продвижение по службе, причитающаяся тебе часть захваченной у противника добычи.
      Двадцать лет понадобилось ему, чтобы стать центурионом и понять, что в воинской карьере мало отваги и храбрости, сообразительности и инициативы, что здесь гораздо больше значат слепое послушание и безропотное выполнение полученных приказов, какими нелепыми они ни казались бы. Потому что твои быстрота и расторопность могут лишь подчеркнуть медлительность и вялость действий начальства, а твои смелость и бескорыстие обратят внимание на его трусость и стяжательство.
      А это рано или поздно неизбежно навлечет на тебя начальственные гнев и недоброжелательность, которые намного страшнее копий и стрел врага, подстерегающих на поле битвы. Ибо неприятельское оружие зримо глазу и чаще всего направлено тебе в грудь, в то время как гнев собственного начальства невидим и окружает тебя постоянно, готовый обрушиться на голову ежечасно, неведомо с какой стороны и по какому поводу.
      Усвоив эту заповедь, Петр стал выполнять лишь то, что ему велели, не отступая от приказа ни на шаг и не ускоряя его исполнения ни на минуту. Он постарался забыть, что у него имеются собственная голова и мысли, он теперь большей частью молчал, только внимая начальству и без раздумий выполняя все ему порученное.
      Такое поведение не осталось незамеченным, и его дальнейшее продвижение по служебной лестнице пошло куда быстрей и успешней. Через семь лет он стал командовать когортой, еще через пять под его началом была таксиархия, сейчас он являлся хозяином полнокровного легиона, одного из лучших и боеспособных во всей византийской армии. Настоящего легиона Нового Рима, состоявшего из истинных граждан великой империи, а не из разношерстного сброда, захваченного в плен и поставленного перед выбором стать бесправным, презираемым рабом или имевшим право самому убивать и грабить легионером империи.
      Протиснувшись в шатер, комес замер у входа, уставившись на спафария ничего не выражавшим взглядом. Василий, неплохо изучивший Петра за время совместного похода, решил начать разговор первым.
      – Комес, болгары изменили нам. Они прорвались через перевалы и преследуют отходящую к морю на соединение с нами конницу стратега Иоанна. Болгар около трех таксиар-хий, каждый третий из них – всадник. В горах также два отряда высадившихся русов общим числом в двадцать-двадцать пять центурий, в море на ладьях еще не менее таксиархии их пехоты. Силы врагов почти сравнялись с нашими, противник уже не скрывается, как прежде, а, наоборот, наступает, решив схватиться с нами насмерть и либо победить, либо погибнуть. Я решил посоветоваться с тобой, что и как делать дальше, ибо настоящая война наступает лишь сейчас.
      В сонных глазках Петра не шевельнулось ничего даже отдаленно похожего на мысль. Он лишь переступил с ноги на ногу.
      – Жду твоего приказа, спафарий,– бесцветным голосом ответил комес.
      Василий недовольно поморщился. Конечно, он уже давно составил о Петре собственное мнение, тем более что раньше встречался и имел дело с подобными ему военачальниками. На первых порах в молодости честные и инициативные, они в зрелые годы становились предельно осторожными, были всецело поглощены карьерой, а к старости превращались в бездумных, послушных чужой воле безропотных исполнителей, заботившихся лишь о личном благополучии и достигнутом положении. Именно таким был стоявший против него комес.
      Однако как хотелось Василию в эти ответственнейшие минуты услышать дельный совет опытного воина, каковым, без сомнения, должен являться заслуженный ветеран-комес. Ведь от решения, которое предстояло принять спафарию, будет зависеть не только его дальнейшая карьера, но и жизнь! Еще раз взглянув на Петра и наткнувшись на его пустой безжизненный взгляд, Василий со всей отчетливостью понял, что его надеждам не суждено сбыться. Перед ним находился безотказный исполнитель, но никак не советчик, тем более надежный товарищ по общему делу.
      Что ж, если Василию не дано иметь умного напарника, никто не помешает ему сейчас проверить на Петре ход собственных рассуждений, что поможет ему сделать оценку правильности сделанного им выбора дальнейших действий.
      – Комес, теперь тебе известно все о нас и врагах. Скажи, что предпринял бы ты на месте славян?
      – Постарался бы разбить нас поодиночке: вначале конницу Иоанна, затем мой легион. Для этого окружил бы стратига в горах, бросил на него все силы, затем принялся бы за нас с тобой, спафарий. Думаю, наш противник так и поступит.
      – Я тоже. Что в таком случае делать нам с тобой?
      – Это решать тебе, спафарий,– прозвучал равнодушный ответ.– Я и мои легионеры готовы исполнить любой твой приказ.
      Эти слова явились последней каплей, переполнившей чашу терпения Василия. Вскочив с кресла, он очутился возле Петра, впился в него испепеляющим взглядом, выкрикнул в лицо:
      – Для выполнения приказов у меня имеются тысячи легионеров и десятки центурионов! Ты же, комес, прежде всего должен думать! Понимаешь, думать! Я хочу знать, не разучился ли ты это делать! Отвечай, что собираешься предпринять для спасения своего легиона и выручки стратига? Отвечай, я жду.
      Вспышка гнева спафария не произвела на Петра никакого впечатления. В выражении его лица ничто не изменилось, глаза смотрели сквозь Василия куда-то в глубь шатра.
      – Спафарий, не будь тебя и подчиняйся легион только мне, я приказал бы немедленно оставить лагерь и поспешить на помощь стратигу. Постарался бы как можно скорее соединиться с ним, ибо с разгромом конницы легион окажется всецело во власти неприятеля. Моим пехотинцам придется только защищаться, помышляя лишь о спасении и оставив всякую надежду на победу.
      Василий посмотрел на Петра с оттенком той снисходительной жалости, с которой взрослый внимает неразумным словам ребенка.
      – Поспешил на помощь? И чего бы добился? Славян уже сейчас вдвое больше, чем конников Иоанна и легионеров примкнувших к нему двух твоих пеших когорт. Болгары знают в горах каждую тропу и лазейку, они и русы ни за что не выпустят стратига на побережье. А чтобы задержать наш легион, вполне достаточно той таксиархии русов, что осталась на ладьях в море. Высадившись на берег, они в любой удобный для них момент могут перекрыть дорогу к отходу Иоанну, и пока легион станет прогрызаться сквозь их завалы и рвы, со стратигом будет покончено… Однако допустим, что твоим когортам все-таки удастся соединиться с конницей. Что дальше?
      Комес гордо выпятил грудь.
      – Врагов столько же, сколько воинов у меня с Иоанном, С этим легионом я сражался в Азии и Африке, прошел с ним Италию и Грецию, моим солдатам не страшны русы и болгары. Мы со стратигом бесстрашно вступим с противником в бой и разгромим его. Разве не для этого мы пришли сюда, спафарий?
      Василий скривил губы в насмешливой улыбке.
      – Я пришел за победой, комес, а ты, как видно, за смертью. Говоришь, славян столько же, сколько и нас? Да, это так, но лишь сейчас. А завтра врагов будет больше, чем сегодня, послезавтра – еще больше, и число их станет расти каждый последующий день. Забудь слово «русы» и «болгары», помни только одно – «славяне». Ибо те и другие – два побега одного и того же славянского древа и издавна считают себя братьями.
      Думаешь, русы случайно пристали к здешним берегам? Нет, они твердо знали, что получат здесь все необходимое, будут чувствовать себя на этой земле как дома. Не существуй кмета Младана, побратима киевского воеводы Асмуса, русы обратились бы за помощью к любому болгарину, и, окажись он прибрежным рыбаком или пастухом с гор, они не получили бы ни в чем отказа. Знай, воины Младана лишь первые из пришедших на помощь русам болгар, к ним ежечасно станут присоединяться новые. Это будет продолжаться до тех пор, пока последний легионер не падет мертвым на окружающие нас песок и камни. Битва со славянами уже проиграна, комес, нам сейчас нужно думать и заботиться не о мифической победе, а о том, как сберечь для империи ее доблестных солдат.
      Василий замолчал, пытливо заглянул в глаза Петра. И опять наткнулся на пустоту, словно его речь была обращена не к живому человеку, а к каменному изваянию. Однако спафарий уже не искал советчиков. Приняв окончательное решение, он теперь нуждался как раз в надежных исполнителях задуманного им плана.
      – Поэтому, комес, мы поступим так. С рассветом я отправлю к Иоанну гонца с обещанием помощи и приказом во что бы то ни стало пробиваться к морю. Пусть стратиг соберет вокруг себя как можно больше славян, насколько возможно дольше отвлечет их от нас. Истинная цель отряда стратига, известная только мне и тебе,– отнимать перед собственной гибелью у врага силы и время, поскольку для империи ни он, ни его легионеры уже не существуют… Лишь ускачет гонец, мы двинемся не навстречу Иоанну, а в противоположную сторону… Прикажи легионерам выбросить все лишнее, ненужное для боя, оставь в обозе только продовольствие и воду, удвой число ночной виглы, пошли во всех направлениях усиленную разведку. Тебе ясна цель моих действий, комес?
      – Да, спафарий,– прозвучал лениво-спокойный ответ.– Если ты сказал все, разреши больше не отнимать твоего времени…
      Комес на самом деле оказался незаменимым исполнителем. Едва над морем зарозовело небо и в сером утреннем полумраке начали просматриваться очертания ближайших гор, когорты легиона были построены для марша. Солдаты, уже зная о выступлении болгар на стороне русов и сознавая нависшую над ними опасность, были собраны и внимательны, быстро и четко выполняли приказы. Бывалые воины, они прекрасно понимали, что от послушания и дисциплинированности будет во многом зависеть вопрос их жизни или смерти.
      Дорога, вьющаяся то по склонам гор, то почти рядом с кромкой берега, была ровной и ухоженной. Ее спуски и повороты были хорошо изучены предварительно высланной разведкой, поэтому легион двигался со всей возможной в таких случаях скоростью. Первый большой привал Василий разрешил сделать только в полдень, дав легионерам два часа на обед и отдых. Сытно поев и выпив кувшин любимого красного родосского вина, спафарий собрался прилечь вздремнуть, когда невдалеке от него соскочили с коней трое акритов-разведчиков, бегом направились к нему.
      – Ну? – предчувствуя недоброе, спросил Василий.
      – Спафарий, впереди русы,– взволнованно ответил начальник дозора.
      – Не может быть,– усомнился Василий.– Возможно, болгары?
      – Нет, русы, мне приходилось встречаться с ними и прежде. Они перегородили дорогу завалом и спешно роют перед ним ров. Их не больше десяти центурий, им помогают мисяне…
      Василий, уже не слушая, искал глазами дежурного центуриона, подошедшего вместе с акритами и стоявшего сейчас за их спинами в ожидании распоряжений.
      – Коня! – бросил ему Василий и строго посмотрел на начальника дозора: – Поскачешь со мной. Я сам проверю истинность твоих слов.
      Разведчик не ошибся – это действительно оказались русы. Хотя по прямой до них было не менее восьми стадий, спафарий сразу узнал их по остроконечным шлемам, длинным прямым мечам, суживающимся книзу вытянутым щитам. Дорога, по которой предстояло после обеда продолжать путь легиону, была преграждена широким, высоким завалом. Перед ним, копая ров, вгрызались в каменистую землю сотни русских дружинников и пришедшие им на помощь болгары из видневшейся невдалеке на склоне горы деревушки. Только вовсе не ров и завал интересовали Василия – его взгляд был прикован к морю. Там, покачиваясь на мелкой волне, одна подле другой стояли у берега русские ладьи.
      Сомнений не оставалось: перед спафарием находились пребывавшие до сего дня в море русы. Те, что, по расчетам Василия, сейчас должны были принимать участие в борьбе с отрядом стратига Иоанна с целью не позволить пехоте комеса Петра прийти ему на помощь. Если на пути легиона лишь эта таксиархия, случайно обнаружившая византийцев и, не зная точного их числа, безрассудно решившая вступить с ними в бой, «греческий огонь» и натиск когорт опрокинут ру-сов и проложат путь дальше. Гораздо опасней, если славяне смогли заранее предугадать его отступление и в соответствии с этим приняли ответные меры. Но нечего напрасно гадать – необходимо немедленно действовать.
      Василий повернулся в седле, обратился к прискакавшему вместе с ним Петру:
      – Повозки с сифонами вперед, в голову колонны. Приготовь пять лучших когорт к атаке завала. Пока славяне не закончили ров, мы должны сбросить их обратно в море либо рассеять по горам. Скачи к легиону, я буду ждать здесь.
      Несмотря на полученный приказ, комес не шелохнулся. Не проронив ни слова, он вытянул руку, указал пальцем в сторону заросших лесом гор справа от дороги. Взглянув в указанном направлении, Василий едва смог сдержать крик. Примерно в десятке стадий от византийских военачальников в лесу виднелась еще одна дорога, идущая вначале к болгарскому селению, а уже от него сбегавшая к морю. Эта дорога, минуту назад пустынная, сейчас была заполнена воинами. Четкими, плотно сбитыми колоннами они выходили из леса, быстро растекались вправо и влево от дороги, выстраивались лицом к раскинувшемуся внизу, у моря, византийскому привалу.
      По одежде и снаряжению Василий безошибочно узнал в них болгар. Когда дорога вновь опустела и путь легиону в горы был прегражден несколькими длинными шеренгами болгарских дружинников, спафарий смог прикинуть на глаз их число – никак не меньше двух таксиархий. Появление нового врага намного усложняло положение византийцев, однако Василий бывал и не в таких переделках.
      – Комес,– ничем не выдавая волнения, сказал он Пет-, ру,– оставь половину повозок с сифонами против болгар. Пока я буду пробиваться с пятью когортами через завал, прикрой меня с остатками легиона со стороны гор. Славян меньше нас, их силы разрозненны, поэтому они могут лишь замедлить наше движение, но никак не помешать ему.
      И снова Петр остался неподвижен. Только его рука, слегка согнутая в локте, опять указала пальцем куда-то в пространство за спиной Василия. Развернув коня, спафарий проследил за ней взглядом и почувствовал, как по его мокрой от пота спине поползли холодные мурашки. Позади византийского привала, перекрывая дорогу, по которой только что пришел легион, виднелись славяне. Пред ними не было ни рва, ни завала, они стояли несколькими тесными рядами, заполнив не только дорогу, но и пологий спуск от нее к морю, обезопасив этим себя от обхода снизу.
      Лучи полуденного солнца падали почти отвесно, видимость была прекрасной, и Василий без труда определил, что новый славянский отряд на две трети состоял из русов, на треть – из болгар. Всего врагов было чуть больше таксиар-хии. Вот оно, самое страшное: славяне смогли предугадать его ход с отступлением! И не только предугадать, но и своевременно принять собственные решительные контрмеры! Ему не удалось обмануть вражеских военачальников, купив гибелью конницы Иоанна жизнь и спасение остальному византийскому войску!
      Василий еще раз окинул взглядом окружившие имперский лагерь славянские отряды, повернулся к Петру:
      – Врагов не меньше, чем нас. Чтобы пробиться вперед, необходимо бросить на завал втрое больше солдат, чем преградило нам путь. Однако в этом случае два других славянских отряда навалятся на наш ослабленный тыл и сомнут его. Мы не сможем идти вперед, не обезопасив себя от ударов сзади.
      – Прикажешь строить легион к бою? – по-своему понял смысл слов спафария Петр.
      – Не торопись,– поморщился Василий.– Лично выбери удобное для постоянного лагеря место, распорядись хорошо укрепить его. Пусть три когорты будут постоянно готовы к бою. Возможно, им в любую минуту придется оказать помощь коннице стратига.
      – Кому? – В голосе Петра впервые прозвучало удивление.
      – Коннице Иоанна,– спокойно повторил Василий.– Славяне направили основные силы не на него, а против нас. Значит, стратиг имеет прекрасную возможность пробиться к мо-. рю и догнать легион. Когда он ударит в спину расположившимся позади нас русам, мы незамедлительно атакуем их в лоб. Разгромив этот отряд и соединившись с конницей, мы сразимся уже с главными силами славян. Если они, конечно, примут бой, а не уйдут снова в горы и море. Тебе понятен мой план?
      – Да, спафарий. Однако прежде конницы стратига может подойти помощь к врагам.
      – Дружина покойного Младана – единственная в горах близ этого побережья. Другие кметы и боляре могут оказаться здесь не раньше чем через три-четыре дня. А я не собираюсь их ждать.
      – Конница стратига может не пробиться к морю. Разве славянам обязательно вступать с ней в бой именно сейчас? Им достаточно преградить ей в подходящем для этого месте путь и держать малыми силами в горах до тех пор, пока их основные силы не покончат с нами. Лишь после разгрома моего легиона наступит очередь отряда Иоанна.
      – Я даю стратигу на возвращение два дня и ночь. Если завтра к вечеру его не будет, на следующее утро мы начнем сражение одни. Если быть точным, он имеет для соединения с нами почти двое суток. Выжидая, мы не теряем ничего: и сейчас, и через двое суток мы будем сражаться с одним и тем же по численности врагом и на том же месте.
      – Дай Бог, спафарий,– с сомнением произнес Петр…
      Вовсе не для ожидания конницы стратига нужно было Василию время. Прибыв на место привала, уже превращаемое легионерами в укрепленный лагерь, он приказал немедленно пригласить к нему командиров двух хеландий, что неотлучно плыли вдоль берега, осуществляя связь спафария с византийскими кораблями.
      – Где друнгарий? – без всяких предисловий спросил он, едва моряки появились в шатре.
      – Он не смог обнаружить русские ладьи в море и сейчас поджидает их у побережья. Там, где должен пробиться к морю стратиг Иоанн с отрядом. Друнгарий полагает, что находящиеся в море русы постараются не допустить…
      – Пусть оставит свои предположения при себе,– не дал договорить моряку Василий.– Русы, которых он поджидает в море, уже высадились на сушу и сражаются против меня, а не отряда стратига. Отправляйтесь к друнгарию с приказом немедленно прибыть к моему лагерю. Он со всеми своими кораблями должен отыскать укромное место у берега, где его не смогут обнаружить славяне, и бросить там якорь. Эта стоянка должна быть выбрана с расчетом, чтобы после моего сигнала корабли через час были вон у того пригорка у песчаной косы,– указал Василий рукой…
      Совсем недавно спафарий видел спасение в ловком ходе с поспешным отступлением, однако славянам удалось полностью разрушить эти надежды. Что ж, если ему не удалось перехитрить врага на суше, необходимо сделать это на море. Тем более что на недостаток ума и изобретательности он никогда не жаловался.
      План сражения, задуманный воеводами Браздом и Любе-ном, был прост. Вначале в облюбованном ими ущелье надлежало перекрыть путь византийской коннице к морю завалом, предусмотрев, чтобы такими же завалами было преграждено ей движение и по всем другим дорогам, куда бы они ни вели из каменной ловушки. Когда же конница полностью втянется в западню, захлопнуть ей дорогу назад и приступить к ее уничтожению.
      Так и произошло. Передовой византийский разъезд, уткнувшись в завал, сразу сообщил об этом стратигу. Торопясь к побережью, тот приказал немедленно брать завал штурмом, не забыв, однако, отправить разведку по двум другим дорогам. Карабкаясь из ущелья по склонам гор вверх, обе они, по всей видимости, вели к расположенным поблизости селениям. Сведения, доставленные возвратившимися разведчиками, были неутешительными. В двух-трех стадиях от дна ущелья обе дороги также оказались перекрыты.
      Штурм завала на одной из этих дорог, предпринятый двумя спешенными манипулами, был отбит с весьма ощутимыми для византийцев потерями. Славянские лучники, засевшие по склонам гор за камнями и усеявшие вершины деревьев, били наступавших легионеров на выбор, оставаясь сами неуязвимыми для ответного огня. Когда же стратигу сообщили, что славяне отрезали отряду еще остававшийся свободным путь назад, Иоанн впервые с тревогой подумал, что имеет дело не просто с попыткой замедлить движение его конницы к морю. Он понял, что именно здесь его отряд угодил в тщательно подготовленную западню, где славяне обязательно постараются полностью уничтожить отступавших византийцев. Ничего удивительного и неожиданного – на месте противника он поступил бы точно так же.
      Быстро сгущавшиеся сумерки затрудняли управление когортами, способствовали неразберихе и сутолоке. Поскольку Иоанн ни на миг не забывал о преследовавших его дружинниках кмета Младана, ему нельзя было терять ни минуты: время работало на противника. Приказав готовиться к очередной атаке завала на дороге, ведущей кратчайшим маршрутом к морю, стратиг раздумывал, не стоит ли для воодушевления солдат самому возглавить этот штурм. В это время кто-то легонько тронул его за плечо. Обернувшись, Иоанн увидел Фулнера в сопровождении трех неотлучно находившихся при нем акритов-разведчиков.
      – Ромей, ты опять велел наступать на завал, преграждающий ближайший путь к морю,– проговорил викинг.– Ты постоянно повторяешь одну и ту же ошибку. Сколько раз славяне уже отбили там твои штурмы? Трижды? Так и должно быть – они ждут тебя именно в этом месте, собрав в нем своих лучших воинов. Чтобы пробиться из западни, нужно наносить удар туда, где враг чувствует себя в безопасно* сти, а потому менее всего силен. Ты же пока поступаешь наоборот.
      – Может, ты укажешь это слабое место славян? – вложив в голос как можно больше иронии, поинтересовался Иоанн.
      Он с самого начала относился к викингу с неприязнью, имея для этого две веские причины. Во-первых, он не понимал, каким образом вчерашний раб мог заслужить полнейшее доверие подозрительного и вероломного спафария, став его ближайшим советчиком и подручным, а поэтому опасался Фулнера не меньше, чем самого Василия. Во-вторых, за годы службы в византийской армии Иоанн привык к лести и подобострастию со стороны подчиненных, и прямота суждений викинга вызывала в нем ярость.
      – Именно за этим я и явился,– спокойно ответил Фул-нер.– Мы можем вырваться из ловушки только в одном направлении – назад по дороге, которой пришли в ущелье. Там пока нет завала и, что самое главное, славяне вряд ли ждут удара в том месте.
      – Варяг, ты забыл, что следом за нами движется дружина покойного кмета Младана. Вырвавшись из ущелья назад, откуда только что прибыли, мы очутимся под ее мечами, попав из огня в полымя.
      – Я помню об этом, ромей, но считаю, что болгары воеводы Любена изрядно от нас отстали и пока не представляют опасности. Вспомни, что основная часть его воинов – пехота, а лошади из близрасположенных селений, на которых он мог бы их посадить, уже у нас. Повторяю, путь к спасению только один – прорыв из ущелья назад. Причем как можно скорее, покуда противник не успел там хорошо укрепиться.
      Иоанн задумался. В рассуждениях викинга имелись здравые мысли, однако еще больше было неопределенности и риска.
      – Допустим, мы пробились назад. Что дальше? Стоять на дороге и ждать дружину Любена? Самим идти к ней навстречу? Карабкаться невесть куда по кручам подальше от дорога?
      Фулнер горестно вздохнул.
      – Ромей, ты постоянно чем-то занят, пребываешь в раз-' думьях и никогда не смотришь по сторонам. Зато я всегда запоминаю пройденный путь, ибо никто не знает, не заставят ли боги тебя вновь повторить его. Так вот, в десятке стадий за спинами врагов, закрывших дорогу назад, имеется еще одна дорога, уходящая вбок от нашей. Знаю, что славяне перерезали дороги, ведущие из ущелья, но не думаю, что у них хватило сил устроить надежные заслоны и на всех дорогах вокруг ущелья.
      Стратиг встрепенулся:
      – Куда ведет дорога? Вдруг в сторону от моря? Фулнер сдержанно рассмеялся:
      – Разве это имеет сейчас значение? Главное, что она су-лиг нам спасение.
      И стратиг принял Соломоново решение:
      – Хорошо, поступим так. Бери три когорты и пробивайся назад. Но одновременно мои солдаты будут штурмовать и завал на выходе из ущелья. Пусть Христос укажет нам путь к спасению…
      Фулнер дважды бросал подчиненные ему когорты на прорыв, и оба раза они отступали ни с чем. Но если у завала в голове византийской колонны легионеры начинали пятиться еще до встречи со славянами, осыпаемые тучей стрел из-за самого укрепления и с обступивших ущелье гор, то когорты Фулнера отбрасывались назад лишь после ожесточенных рукопашных схваток с врагом. После этих штурмов дорогу невозможно было узнать: вся проезжая часть загромождена широким, высотой в человеческий рост валом из трупов, груды их виднелись на обочинах и среди ближайших деревьев. Но, как и до первой атаки, перед византийцами непоколебимо продолжали стоять шеренга не отступивших ни на шаг врагов. – Что скажешь теперь, варяг? – спросил подошедший к Фулнеру стратиг, пропуская мимо себя беспорядочные, потерявшие воинский строй группы отступавших легионеров.– Где же самое уязвимое место, в котором славяне не ждут нашего удара?
      – Оно перед тобой, ромей,– невозмутимо ответил Фулнер, указывая на завал из трупов и блестевший за ним в лунном свете лес вражеских копий.– Хорошо, что ты пришел. Необходимо распорядиться, чтобы весь отряд был готов следовать за моими когортами. Потому что путь назад уже свободен и нам нужно скорее покинуть ущелье.
      – Смеешься, варяг? – вспылил Иоанн.– Противник, дважды отшвырнувший твои когорты назад, стоит на прежнем месте и не помышляет освобождать дорогу. Лучше подумай, как заставишь легионеров снова идти на штурм.
      – Ромей, ты ошибаешься: победили не враги, а я,– с усмешкой проговорил Фулнер.– Дорога для отступления из ущелья-западни станет свободной сразу после того, как ты поклянешься не тронуть никого из наших противников, когда те сами добровольно очистят нам путь.
      – Очистят нам путь? В своем ли ты уме?
      – К нашему общему счастью – да. Перед вторым штур-эм я приказал акритам любой ценой захватить и доставить мне пленного. Они сделали это, незаметно проникнув в тыл врага и захватив там одного из их раненых. Им оказался викинг из бывшей дружины ярла Эрика, вместе с которым совсем недавно я тоже плыл на Константинополь. Пленный рассказал, что в этом месте выход из ущелья защищают полторы сотни русичей-полочан и триста уцелевших от смерти на море викингов, которыми теперь командует сотник Ин-дульф. Я его отлично знаю, поэтому, ромей, дорога к отступлению открыта.
      – Все равно не понимаю тебя,– пробормотал Иоанн.
      – Все очень просто, нужно только не смешивать в одну общую кучу славян и викингов. Русы и болгары сражаются потому, что вы, ромеи, хотите отнять у славян свободу, превратив их в рабов. Поэтому они ненавидят империю, готовы биться с ней везде и до последнего человека. Викинги же обычно сражаются за две вещи в мире: за собственную жизнь и чужое золото. Ярл Эрик дрался на море потому, что перед его глазами сверкало золото киевского конунга Игоря, которое тот обещал ему за победу над империей. Викинги сотника Индульфа сражаются сейчас оттого, что вы, ромеи, преследуете их и намерены уничтожить вместе с русами. Но оставьте викингов в покое, пообещайте жизнь – и им незачем будет защищать ее с оружием в руках. Готов ли ты сделать это, подкрепив обещание клятвой?
      – Да, варяг. Клянусь в этом всем святым, что только есть на земле и Небе. Но поверят ли моим словам викинги?
      – Пусть это не тревожит тебя. Я сам буду говорить с ними.
      Еще вчера утром Фулнер твердо верил в скорое поголовное уничтожение русов и ставших столь ненавистными ему бывших товарищей, поэтому мечтал о возвращении на родину, где никто не будет знать о его предательстве. Однако выступление на стороне русов болгар, гибель кмета Младана, спутавшая карты византийцев, паническое бегство отряда стратига Иоанна с перевалов к морю, ловушка в ущелье, в которую вместе с ним он только что угодил, придали мыслям Фулнера другое направление.
      Византийские войска спафария Василия бесповоротно проиграли битву со славянами. Что же касается непосредственно отряда стратига Иоанна, в котором он находится, то он доживает последние часы независимо от того, удастся ли ему или нет выбраться из ущелья. Выберется из этой западни – угодит в другую, пробьется из гор к морю – будет добит на побережье. Уж Фулнер знает, как умны и расчетливы русские воеводы Асмус и Бразд, а отваге и воинскому умению их дружинников можно только позавидовать. Поэтому личн для него сейчас речь может идти лишь об одном – спасени собственной жизни. Для этого необходимо любой ценой выскользнуть из засады, предоставив стратига и его отрад уготованной им судьбе, а самому вернуться в лагерь спафария и вместе с ним попасть в империю. Что ему делать на родине, где нет ни семьи, ни богатства, а о спокойной и обеспеченной жизни он может только мечтать? Где снова его ждет дружина какого-нибудь ярла, набеги на берега соседей либо служба чужому конунгу и – в конце концов – погребальный костер павших викингов, с дымом которого его душа, подхваченная валькириями(Валькирии – воинственные райские девы-богини, решающие по повелению Одина исход битв и судьбы воинов (сканд. миф.).), отправится на Небо держать ответ перед грозным Одином.
      Нет, он выберет иную судьбу! Спафарий Василий предоставит ему, как обещал, должность византийского центуриона, в Константинополе Фулнер отречется от старой веры и станет поклоняться богу ромеев – Христу. Он навсегда забудет о холодной и нищей родине! Однако для всего этого необходимо прежде всего одно – уцелеть сегодня.
      Фулнер обвязал лезвие меча куском белой ткани, поднял его над головой. В сопровождении акритов, шагавших сбоку и сзади с горящими факелами, двинулся к неприятельской позиции. Взяв протянутый одним из спутников факел, взобрался на вершину вала из трупов, приблизил огонь к лицу.
      – Викинги, узнаете меня? – прокричал он в темноту.– Если нет, смотрите лучше! Не бойтесь, подходите ближе. Сотник Индульф, узнал ли ты меня?
      Какое– то время над чужими шеренгами продолжало царить безмолвие, затем оттуда раздался низкий, грубый голос:
      – Я узнал тебя, Фулнер. Откуда ты здесь и что делаешь у наших врагов?
      – Сотник, мы оба клялись Одину верно служить ярлу Эрику и киевскому конунгу Игорю. Однако здесь, в Болгарии, нет ни того, ни другого, само Небо избавило нас от данной некогда клятвы. Ты решил продолжить поход с русами, я стал служить империи. Это личное дело каждого их нас, однако мы по-прежнему остались варягами и должны щадить родную кровь. Мой теперешний ярл Иоанн предлагает тебе, сотник: опусти оружие, предоставь ромеев и русов их судьбе, а он в награду за это не тронет ни одного из викингов.
      В ответ раздался громоподобный хохот Индульфа:
      – Обещает не тронуть нас? Лучше посоветуй ему сделать обратное! И я воткну ромейского ярла вверх ногами в кучу его дохлых воинов!
      Фулнер терпеливо переждал смех и насмешки других викингов, последовавшие за ответом сотника, заговорил снова:
      – Индульф, я знаю, что вас, русов и викингов, перед началом боя было неполных пять сотен. Посмотри на горы трупов, которыми завалена дорога, каждый третий из них – рус или варяг. Значит, вас осталась в лучшем случае только половина. Теперь взгляни на силу, что движется против вас.
      Фулнер высоко поднял факел над головой, наклонил в сторону, откуда пришел. В мерцающем свете факела, усилившем тусклый блеск луны, сотник увидел несколько готовых к атаке коробок византийских манипул. За ними в темноте шевелилась, строилась в ряды, вытягивалась в колонну плотная человеческая и конная масса.
      – Индульф, мы уничтожим всякого, кто встанет на нашем пути. Согласишься пропустить нас без боя – все твои воины останутся жить. Если хотят, пусть умирают русы, почему вместе с ними должны расстаться с жизнью варяги?
      – Я клялся конунгу Игорю, что всегда буду заодно с его воинами-русами! Я и викинги умрем вместе с ними!
      – Ваши смерти будут напрасными, Индульф. Мы пойдем по вашим трупам дальше, и некому будет даже вознести ваши тела на погребальный костер. Пропустите нас без боя и делайте после этого что хотите. Можете хоть снова воевать с русами против империи. Только не губи напрасно из-за своего упрямства сынов Одина сейчас! Боги никогда не простят этого!
      За спиной Фулнера звякнуло оружие, неподвижные доселе шеренги передней манипулы колыхнулись, медленно двинулись по дороге навстречу рядам русичей и викингов.
      – Смотри, Индульф, мы идем! – прокричал Фулнер.– Если ты и викинги хотите жить – уступите нам путь без боя. Помните: одна пущенная в нас стрела, один удар копьем или секирой – и мы уничтожим вас всех до единого. Я все сказал, сотник, теперь дело за тобой. Будь благоразумен!
      Фулнер соскочил с вала мертвых тел, отшвырнул в сторону факел. Быстро зашагал навстречу приближавшимся легионерам.
      Индульф проводил его взглядом, тронул за локоть находившегося рядом с ним полоцкого сотника Брячеслава:
      – Рус, надобно поговорить. Сойдем с дороги. Брячеслав молча последовал за викингом. Они остановились сбоку от дороги у ствола дерева.
      – Слышал, что сказал Фулнер? – спросил Индульф, опираясь на длинную рукоять огромной забрызганной кровью секиры.
      – Я слышал все.
      – Тогда знай: ни один викинг не поднимет сейчас оружия против ромеев. Мы вновь станем воинами после того, как они пройдут мимо и покинут ущелье.
      Брячеслав с удивлением посмотрел на варяга:
      – Индульф, неужто ты настолько испугался ромеев, что от страха забыл о чести воина? И даже решил нарушить клятву, данную Одину и конунгу Игорю?
      – Я никого и ничего не боюсь, кроме гнева богов,– высокомерно ответил Индульф.– Я готов сразиться один против десятка врагов, однако должен быть уверен, что в этом есть смысл. Сейчас его нет, мы все умрем бесцельно. Ромеи пойдут дальше, а наши смерти не принесут ярлам Бразду и Любену никакой пользы.
      – Польза будет! Мы задержим ромеев в ущелье, и за это время к нам подоспеет подмога. Уверен, воевода Бразд уже послал ее.
      – На нас идут все запертые в ущелье легионеры, никакая помощь ярла Бразда не остановит их. Ромеи хотят вернуться |туда, откуда пришли. Зачем мешать им? Их отряду все равно не пробиться к морю! Не сегодня, так завтра мы обязательно уничтожим их!
      – Индульф, мы поставлены здесь не для того, чтобы беспрепятственно пропустить ворога. Я не изменю долгу воина!
      – Рус, у тебя осталось четыре десятка дружинников, у пеня – около сотни викингов. Мы и наши воины сделали все, что могли. Если в нашей с тобой власти сохранить их «ни от бесцельной смерти – свершим это!
      – Русичи не покупают жизнь ценой бесчестья! Брячеслав, считая разговор оконченным, хотел возвраi титься на дорогу, однако Индульф, перехватив рукоять секиры двумя руками, прижал ею шею сотника к стволу дерева.
      – Нет, рус, ромеи без помех пройдут по дороге, и никто не тронет их даже пальцем. Смотри, что происходит, и, как сказал на прощанье Фулнер, будь тоже благоразумен.
      Индульф слегка ослабил нажим на рукоять секиры. Брячеслав повернул голову к дороге и увидел, что его дружинники окружены плотным кольцом викингов, наставивших на них копья. В руках русичей тоже сверкали мечи, их копья и булавы были изготовлены к бою. Тесно сдвинув щиты, они стояли за ними плечом к плечу, их глаза были обращены к своему сотнику. Сейчас все зависело от Индульфа и Брячеслава: одно их неосторожное слово или движение – и между союзниками разгорится ожесточенная схватка. Выиграют же от нее только надвигавшиеся в боевом строю византийцы.
      Брячеслав отвернулся от дороги, посмотрел в глаза Индульфа:
      – Варяг, я и мои воины уходим отсюда. Оставайся один и делай что желаешь.
      Выслушав рассказ взволнованного Брячеслава и оставшись у костра вдвоем с Браздом, Любен со злостью переломил толстую ветку, швырнул ее в огонь.
      – Обхитрили нас ромеи, воевода. Даже не пропусти их варяги без боя, они все равно вырвались бы из ловушки. Кто мог подумать, что Иоанн ударит всеми силами в сторону, откуда только что прибыл? Все время спешил к морю и вдруг попятился назад.
      Лицо русича осталось невозмутимым.
      – Сами совершили ошибку, сами ее исправим. Скажи, Любен, хорошо ли ты знаешь дорогу, на которую свернули ромеи?
      – Только в этом году я проскакал по ней из конца в конец не один десяток раз. Вначале она ведет в разрушенное камнепадом селение, затем упирается в старую смолокурню на Зеленой горе. Стратигу не суждено уйти далеко от нас.
      – Куда ромеи могут двинуться с Зеленой горы?
      – На ней имеются, помимо дороги, три тропы. Две ведут к морю, одна – к заброшенному зимнему пастбищу. Мы перекроем все четыре спуска с горы, и ромеи снова окажутся в западне. Однако теперь мы не позволим перехитрить себя.
      Бразд поправил концом копья горевшее в костре полено, раздумчиво, с остановками заговорил:
      – Перекрыть дорогу и тропы легче всего, но что делать дальше? Брать гору приступом? Однако ромеев столько же, сколько сейчас нас, а один воин в обороне за рвом и завалом стоит трех наступающих. Укрывшись на горе и надеясь на помощь спафария Василия, недруги учинят нам жесточайшее сопротивление, их уничтожение будет стоить большой крови. Брать ромеев измором? У них сотни лошадей, походные вьюки с мукой и крупой, они могут пребывать в осаде хоть до зимы, а нам еще следует помочь главному воеводе Асмусу в битве против спафария. Нет, Любен, отряд стратига надобно разгромить иначе, причем вовсе не на Зеленой горе.
      – Но где и как?
      Бразд с лукавинкой взглянул на Любена:
      – Ответь, кто сильнее: матерый волкодав или слабый котенок?
      Удивленный болгарин едва не уронил в огонь кинжал, на котором жарил кусок мяса.
      – Конечно, волкодав. Но при чем здесь он и котенок?
      – Правильно, воевода, волкодав в сто крат сильнее котенка,– согласился Бразд.– Поэтому котенок всегда ищет спасения от злого пса в бегстве. Однако когда его загоняют в угол и бежать некуда, он смело бросается в глаза самому свирепому псу и борется за жизнь до конца. Точно так будут сражаться до последнего ромеи, когда мы окружим их на Зеленой горе. А это лишние смерти и потеря драгоценного для нас времени. Необходимо выпустить ромеев с горы, заставить поверить в обретенное ими спасение, а затем внезапно напасть в удобном для нас месте, когда они меньше всего будут этого ожидать. Согласен со мной?
      – Да. Но каким образом свершить сказанное?
      – Это сделают сами ромеи. Нам следует лишь подтолкнуть их к этому, вселить в их головы мысль о возможном спасении. Любен, для осуществления нашего замысла мне нужен человек, хорошо знающий здешние места и готовый умереть в борьбе с империей.
      Пощипывая бороду, стратиг не сводил внимательного взгляда с приведенного к нему старика болгарина. Согбенный, босой, нищенски одетый, слезившиеся глаза выцвели от времени. В руках лукошко, наполовину заполненное грибами.
      – Откуда он? – обратился Иоанн к Фулнеру, доставившему вместе с акритами к нему болгарина.
      – Встретили в лесу возле старой смолокурни.
      – Кто ты, старик? – спросил византиец у болгарина.
      – Никто, господин, просто Божий человек,– последовал тихий ответ.– Остался на всем белом свете один и доживаю рек в брошенной смолокурне. Когда-то и у меня был дом, семья, радость, надежды. Да все в мгновение ока смели камни, что хлынули однажды с горы на селение. А кому нужен больной старик, который не может ни построить себе дом, ни возделать землю кмету? Потому и вынужден жить в старых заброшенных развалинах.
      – Не завидую твоей доле, старик,– сочувственно сказал Иоанн.– Однако Небо вняло твоим молитвам и послало нас. Если проявишь сегодня хоть немного мудрости, то до конца дней твоих забудешь о нищете. Ответь, ты хорошо знаешь эти места?
      – Гора и ее окрестности стали для меня родным домом. Мне было бы стыдно не знать свой дом.
      – Куда можно спуститься с этой горы?
      – На горе четыре ведущие вниз дороги. Куда тебе надобно, господин?
      – Четыре? – повторил Иоанн, переглядываясь с Фулнером.– Мои воины обнаружили всего три. Какую они упустили? Впрочем, назови все доступные для спуска места.
      – Прежде всего дорога, по которой вы поднялись на гору. Затем две тропы, что сбегают в сторону моря. И наконец, старая, чудом сохранившаяся козья тропа, по которой пастухи, когда еще существовало мое селение, гоняли скот на зимние пастбища.
      Иоанн перевел взгляд на Фулнера:
      – В скольких местах славяне громоздят завалы и копают рвы, преграждая нам путь с горы?
      – В трех. На дороге и двух тропах, ведущих к морю. Видимо, они тоже не обнаружили козью тропу, о которой сообщил старик. Но вдруг от старости он что-либо путает? – Викинг метнул на болгарина подозрительный взгляд.
      – Я говорю правду,– сказал старик, внимательно прислушивавшийся к разговору Иоанна с Фулнером.– Просто козья тропа никому давно не нужна и о ней все забыли. За истекший срок она заросла подлеском, скрылась под травой и осыпями камней. Как могут сыскать ее русы, чужие в этих местах, или дружинники покойного кмета Младана, прибывшие сюда с противоположной стороны перевала? Это воины, а не пастухи. Им больше знакомы дороги в далеких заморских краях, нежели тропы в родных горах.
      – Однако среди болгарских воинов могут быть уроженцы здешних мест. Неужели козья тропа не известна даже им, пусть не пастухам, но наверняка заядлым охотникам? – не отставал.от болгарина Фулнер.
      – Откуда им знать о ней? – пожал плечами старик.– С тех пор как исчезло мое селение, на горе редко кто бывает, а окрестные места из-за частых камнепадов слывут проклятыми Богом. Так что о тропе помню я один, постоянно живущий здесь. Да и то страшусь без крайней нужды ходить по ней, настолько это опасно.
      Иоанн поднялся с камня, на котором сидел, вплотную приблизился к болгарину.
      – Старик, вначале по козьей тропе ты скрытно выведешь моих воинов с горы, затем поможешь нам достичь побережья. За это получишь сто золотых монет. Их с лихвой хватит тебе на новый дом и безбедную жизнь. Согласен?
      Болгарин нахмурил брови. Насколько мог, расправил плечи, подал грудь вперед.
      – Что будет, если я скажу – нет? – Голос старика звучал по-прежнему тихо, однако в тоне явно чувствовался вызов.
      – Тогда немедленно умрешь, а мы найдем тропу сами и выберемся отсюда без твоей помощи,– спокойно ответил стратиг.– Как видишь, тебе уже ничем не помешать нам, равно как ты лишен возможности сослужить добрую службу русам и соотечественникам. Поэтому думай о себе. Итак, выбирай: смерть на месте или жизнь и богатство.
      Болгарин опустил голову, его губы беззвучно шевелились, словно он разговаривал сам с собой.
      – В таких случаях не выбирают,– наконец обреченно сказал он.– Я согласен. Однако по тропе не пройти с лошадьми, твоим воинам придется оставить их на горе.
      – Нам все равно пришлось бы расстаться с ними,– проговорил Иоанн.– Толку от них вне дорог мало, а выдать нас на козьей тропе топотом или ржаньем им ничего не стоит. Старик, мы выступаем в путь сейчас же. Ты пойдешь первым, и помни, что твоя жизнь и смерть всецело в наших руках…
      На второй день пути после бегства с Зеленой горы на одном из привалов Фулнер отозвал в сторону старшего из ак-ритов. Указал ему место рядом с собой на брошенном в траву плаще.
      – От спафария слышал, что ты родился в горах,– начал викинг, пристально глядя на собеседника.– Это так?
      – Да. Моя родина – Корсика. Ее горы почти такие же, как эти. Как давно я там не был,– с тоской сказал акрит.
      – Я тоже родился и вырос в горах, только на севере,– торопливо заговорил Фулнер, отвлекая собеседника от ненужных воспоминаний.– Они совсем иные, нежели в Болгарии либо на Корсике. Однако во всех горах, что подступают к морю, есть много общего. Ответь, куда на твоей родине ведут все прибрежные тропы, где бы они ни брали начало и сколь длинны или коротки ни были?
      – Они соединяют между собой селения либо выводят к морю. Для какой другой цели их прокладывать еще?
      – Точно так обстоит дело и здесь, в Болгарии. Стратиг сейчас мечется, как старый лис, по горам и тропам, стремясь сбить со следа погоню, которая, по его мнению, движется за нами. Однако его метания вовсе не от большого ума: сколько и где бы он ни петлял, любая рано или поздно выбранная им тропинка обязательно приведет его к морю. Поэтому славянам не нужно идти за нами следом: сберегая силы, они встретят нас на самом берегу, преградив путь к спафарию. Встретят отдохнувшие и полные сил, укрытые за рвами и завалами, полностью готовые к бою. Нам не прорваться к главным силам, горы либо побережье станут нашей могилой,– закончил Фулнер.
      – Зато мы отвлечем на себя часть славянского войска, чем поможем спафарию Василию и комесу Петру одержать решающую победу над варварами. Этим мы выполним свой долг перед империей,– осторожно ответил акрит, пытливо всматриваясь в лицо викинга.
      – Плевать на империю!… – прошипел Фулнер.– Какое дело до нее нам, свиону и корсиканцу? Пусть за нее подыхают византийцы, а мы не должны Новому Риму ничего! Вырваться из этих гор живыми – вот наш истинный долг!
      В глазах акрита мелькнул испуг, он быстро завертел головой по сторонам.
      – Господин, ты знаешь, как поступают в имперской армии с дезертирами? Их распинают на крестах.
      – Я предлагаю не дезертировать, а пробиваться к спафа-рию отдельно от этого стада ослов,– кивнул головой Фул-нер на расположившихся невдалеке от них на отдых легионеров.– Знай, что именем императора Нового Рима спафа-рий Василий пожаловал мне чин византийского центуриона и велел подчиняться только ему. Отправившись со мной, ты и твои люди лишь выполните мой приказ, как и положено дисциплинированным солдатам. Итак, готов ли ты следовать со мной, дабы сообщить спафарию о событиях на перевалах?
      После этих слов Фулнера акрит уже не раздумывал. Если раньше он удивлялся самостоятельности и независимости, с которыми викинг держался даже в присутствии стратига, то теперь все встало на свои места. Но главное, предложение Фулнера сулило возможность вырваться из ловушки, в которой, по мнению опытного солдата, сейчас оказался отряд Иоанна.
      – Я и мои акриты идем с тобой, центурион. Однако никто из нас не знает окрестных гор, а нам отныне придется скрываться не только от славян, но и от легионеров стратига. К тому же до лагеря спафария путь далек и небезопасен.
      – Не известны горы нам – знакомы старику болгарину. Стратиг приказал нам не спускать с него глаз и не отходить ни на шаг.– В глазах викинга сверкнули насмешливые искорки.– Что ж, выполним его приказ и прихватим проводника с собой…
      Отдохнувший после привала Иоанн вначале встревожился, не обнаружив подле себя Фулнера и болгарина-проводника.
      – Варяг со стариком и акритами ушли по тропе вперед,– сообщил стратигу ведавший охраной привала легат.– Сказали, что будут разведывать дорогу и в случае опасности сразу известят тебя об этом. Море уже недалеко, и старик боится всречи с русами.
      Успокоенный Иоанн приказал двигаться в направлении, куда направились Фулнер с проводником, и вскоре византийский отряд растянулся по склону горы. Солнце палило немилосердно, раскаленный воздух не тревожило даже малейшее дуновение ветерка. Легионеры, несущие на себе седла брошенных на Зеленой горе лошадей, изнывали от духоты и жажды. Многие посбрасывали каски и доспехи, предпочитая нести их вместе с седлами на спине и плечах. Неожиданно далеко впереди блеснуло море, и остановившийся стратиг широко перекрестился.
      – Слава Богу, болгарин нас не обманул.– Он внимательно осмотрелся по сторонам, ткнул пальцем влево от тропы.– В этом ущелье сделаем привал. Вода и тень спасут нас от жары, кусты и деревья рассеют дым от костров. Сейчас, на подходе к морю, можно встретить поджидающих нас славян, поэтому легионерам необходимо хорошо отдохнуть и подготовиться к возможному бою.
      Иоанн первым спустился с тропы в ущелье. Жадно напился воды из ручья, с наслаждением вытянулся в тени на густой, мягкой траве. Блаженно прикрыл глаза, стал наблюдать, как в ущелье втягивались группами и в одиночку его усталые солдаты. Как они разбредались по склонам и, подыскав подходящее место, разжигали костры, рассаживались вокруг них. Некоторые, сбросив доспехи и одежду, прежде чем заняться приготовлением горячей пищи, бросались сначала мыться к ручью.
      Стратиг уже начал погружаться в сон, как вдруг страшный грохот заставил его вскочить на ноги. По склонам ущелья, ломая деревья и сметая с пути кустарник, на византийский лагерь неслись каменные лавины. Когда объятые ужасом легионеры в поисках спасения бросились к выходам из ущелья, там, преграждая им дорогу, начали падать вековые деревья, за образовавшимися древесными завалами тотчас стали появляться один за другим ряды готовых к бою славянских лучников. Навстречу византийцам засвистели первые стрелы…
      Спафарий правильно рассчитал время возможного подхо-, да отряда стратига к своему лагерю. На следующий день к вечеру в направлении, откуда Василий поджидал Иоанна, заклубилась на дороге пыль. В лучах заходившего солнца засверкали оружие и доспехи всадников, лавиной мчавшихся сзади на один из славянских завалов. Василий покосился на свои находящиеся в боевой готовности когорты: не пора ли давать им сигнал для выступления на помощь стратигу?
      Но что это? Вместо того чтобы готовиться к бою либо отступать в горы, вражеские воины бросились всадникам навстречу, обступили передних. До слуха Василия донеслись громкие, радостные крики смешавшихся в одну толпу прибывших конников и стерегущих византийский лагерь врагов. Внимательно присмотревшись, спафарий различил на всадниках славянские шлемы и доспехи, увидел на их плечах длинные, столь характерные русские щиты. Его наметанный глаз задержался на широких варяжских секирах, прикрепленных к седлам некоторых всадников.
      Увиденное не требовало объяснений, и Василий скрылся в шатре. Его обнадеживала мысль, что отряд стратига погиб не целиком, что какой-то его спасшейся части позже удастся соединиться с основным византийским войском.
      Действительно, перед рассветом в лагерь пробрался с ак-ритами и болгарином-проводником варяг Фулнер, которого дежурный центурион немедленно доставил к Василию. От него спафарии услышал о всех злоключениях отряда стратига, о его бесславной гибели в устроенной славянами засаде, свидетелем чего викинг стал, находясь на вершине соседней горы. Собственное спасение Фулнер объяснил тем, что раньше, чем на отряд напали славяне, он с проводником и акритами был направлен стратегом на разведку предстоявшего после привала пути.
      Отпустив викинга, Василий долго сидел, сжав голову руками. Вызвав затем дежурного центуриона, он распорядился доставить в шатер капитанов хеландий, успевших снова вернуться к нему.
      – Останься и ты,– приказал он центуриону, когда тот, приведя моряков, собрался покинуть шатер.
      Хмуро оглядев замерших перед ним капитанов, Василий не спеша заговорил:
      – Сейчас отправитесь к друнгарию и передадите, что отряд стратига Иоанна полностью погиб, я окружен и завтра буду вынужден принять бой со славянами. Приказ друнгарию: с рассвета быть наготове и ждать моего сигнала – два раза подряд три пущенные в небо дымные стрелы. Заметив сигнал, пусть тут же плывет к лагерю, чтобы принять на борт людей. Вы оба останетесь с друнгарием и вместе с ним ответите головой за исполнение приказа.
      Отправив моряков, Василий подошел к центуриону, положил ему руки на грудь, где на выпуклой поверхности доспе-ха было выгравировано изображение креста-распятия.
      – Илья, мы не первый год знаем друг друга. Видит Бог, я давно тебе хотел дать под твое командование когорту. Однако мне всегда было жаль расстаться с тобой, потому что в первую очередь я воспринимал тебя не как солдата, а верного друга, которого желаешь иметь рядом с собой. Сейчас, в тяжелейшую минуту, когда мы оба смотрим смерти в глаза, я открываю тайники своей души только тебе. Выслушай и пойми меня правильно… Завтрашнюю битву мы проиграли, даже не выстроив еще своих солдат: славян больше, они сражаются на родной земле, окрылены победой над стратигом Иоанном. Мне нисколько не жаль вонючего охлоса, что именуется солдатами великой империи, удел которого в том и состоит, чтобы по моему приказу умирать во славу Византии. Пусть весь легион ляжет под славянскими мечами, но мы с тобой обязаны, несмотря ни на что, уцелеть. Ибо только мы и нам подобные – цвет и гордость Нового Рима, его основа и созидатели.
      Я не могу покинуть войско без сражения, иначе меня обвинят во всех ошибках этого с самого начала обреченного на неудачу похода и отрубят на ипподроме(Ипподром – в описываемый период место не только зрелищ, но и свершения казней.) голову. Зато я имею полное право уцелеть после проигранного сражения и спастись вместе с остатками своих солдат. Так я и намерен завтра поступить. Илья, ты лучше меня знаешь легион, отбери из его солдат и командиров две когорты самых опытных и отважных. Во время битвы я оставлю их в личном резерве, и, когда к берегу подойдут корабли друнгария, мы пробьемся с этими когортами на их палубы. Только так можно спастись, не замарав при этом свое имя трусостью.– Василий убрал руки с груди собеседника, усмехнулся.– У империи много легионов, однако жизнь у нас с тобой лишь одна.
      С понимающей ответной улыбкой Илья склонил голову.
      – Спафарий, считай, что две сводные когорты лучших солдат империи уже под твоим личным командованием. А мой дядя, патриарх всех христиан империи, при необходимости замолвит за нас перед императором слово, и наши подвиги на этих берегах не останутся без щедрой награды. Но для этого, как ты правильно сказал, мы должны возвратиться домой живыми.
      Поднявшееся над горизонтом солнце ударило косыми лучами в стену русских червленых щитов, заиграло на их поверхности и украшениях всеми оттенками красного цвета, от нежно-розового до ярко-багряного. Казалось, что между берегом моря и горами разложен огромный вытянутый в длину костер, буйно пламенеющий на фоне свежей зелени леса и пепельно-серых скал. Лучи солнца засверкали на лезвиях копий, заискрились в складках кольчуг, слились с ослепительной белизной надетых перед боем свежих рубах.
      Перед славянскими дружинами, спиной к солнцу, замерли три прямоугольные коробки византийских таксиархий. За ними на невысоком пригорке виднелись две расположенные уступом резервные когорты, над которыми развевалось знамя легиона с ликом Спасителя и вышитой под ним надписью: «Ника!».
      Стоявший рядом с Асмусом и Браздом воевода Любен повернулся к славянским шеренгам, рванул из ножен меч, указал им на византийцев.
      Побеждай!
      – Болгары! Братья русичи! – раздался его зычный голос.– Вот она – империя, мечтающая отнять у славян родину и свободу! Сегодня она явилась с огнем и мечом в Болгарию, завтра шагнет через Дунай на Русь! Так пусть за все кривды и горе, что принесла славянам, империя получит смерть!
      – Смерть ромеям! – могуче пронеслось над славянскими рядами.
      Крик этот, отразившийся от гор и усиленный эхом, снова вернулся к дружинам, прошумел над ними, исчез над просторами моря.
      Тотчас щиты, стоявшие прежде у ног дружинников, взлетели на их плечи, копья, смотревшие до этого вверх, склонились и замерли, выставленные жалами в сторону врага. Тысяцкие и сотники, обнажив мечи, шагнули вперед, застыли перед рядами воинов. Взмах меча Любена – и славянские дружины двинулись в бой.
      Трижды сходились противники в ожесточенной сече, и столько же раз славяне возвращались на свое прежнее место. Силы сторон, введенные в бой, были примерно равны, одинаково умелы и опытны. И насколько яростно атаковали славяне, настолько упорно было сопротивление византийцев, понимавших, что на сей раз они сражаются не за интересы империи или во славу императора, а прежде всего защищают собственные жизни. Когда славяне, столкнувшись с ромеями в четвертый раз и не прорвав их железные ряды, собирались вновь отступить, воевода Асмус подозвал к себе Микулу, назначенного командовать славянским резервом.
      – Тысяцкий, оставь при мне варягов и две сотни русичей. Всех других воинов бери под свое начало, пробей среди ромеев брешь и ударь на спафария. Он находится под знаменем среди еще не вступивших в битву когорт.
      Удар отряда Микулы был сокрушающим. Выстроив дружинников по пять десятков в ряд, тысяцкий направил свежие шеренги русичей одну за другой в центр оборонительной позиции византийцев. Сопровождаемые меткой стрельбой сотни отборных лучников, прикрывающих фланги ударного клина, воины Микулы после кровопролитной схватки прорвали фронт ромеев. Уничтожая либо заставляя врагов спасаться бегством, поддерживаемый одновременным натиском русичей и болгар с других направлений, отряд Микулы достиг подножия пригорка, над которым реяло знамя легиона и расположились коробки резервных когорт. Здесь русичи были остановлены тучей дротиков, стрел, камней пращников.
      Прекратив наступление и укрывшись щитами, воины Микулы стали размыкаться в стороны, охватывая пригорок полукругом. Русские лучники, оттянувшись за спины своих копьеносцев, со всей возможной скоростью посылали в противника ответные стрелы. Прежде чем дружинники снова двинулись в бой, над византийскими шеренгами взметнулось вверх несколько длинных шестов с прикрепленными поперек них деревянными перекладинами. На шестах и перекладинах были часто развешаны золотые и серебряные цепи, браслеты, ожерелья, вязанки колец и перстней, пухлые от монет сафьяновые кошельки. Украшения ярко вспыхивали и блестели на солнце, искрились и переливались.
      Это был старый, испытанный прием византийских полководцев: в критические минуты боя они «дарили» солдатам часть войсковой казны или захваченной добычи, а иногда и личные драгоценности. Легионерам же, дабы стать обладателями этих богатств, оставалось лишь защитить их от противника, который стремился захватить добычу с не меньшим упорством, чем византийцы – отстоять ее для последующего дележа. Под шесты, моментально ставшие самой притягательной силой для легионеров, со всех сторон потянулись разбежавшиеся от удара отряда Микулы византийцы. Вымуштрованные годами суровой учебы, закрепившие до автоматизма полученные навыки в сражениях, они стали сбиваться в десятки, вытягиваться в линии центурий, заслоняя собой висевшие над головами сокровища и готовые скорее умереть, нежели уступить их кому-либо другому…
      Расталкивая локтями и плечами товарищей, из толпы викингов выбрался сотник Индульф, торопливо направился к Асмусу. Остатки варягов, вернувшихся с воеводами Браздом и Любеном после разгрома отряда стратига Иоанна, были включены в тысячу Микулы, который после Асмуса пользовался у викингов самым большим авторитетом. Даже введя в сражение основную часть воинов Микулы, воевода, хорошо знавший варягов, оставил их опять-таки в резерве. Киевские князья и их воеводы, стремясь иметь викингов под своим знаменем, поступали так не из-за любви к ним или признания особых боевых качеств, а оттого, что, не сделав варягов сегодня собственными союзниками, возможно, завтра имели бы их врагами.
      – Главный воевода,– проговорил Индульф, останавливаясь против Асмуса и опираясь на секиру,– мои воины изнывают от скуки. Разреши им тоже вступить в бой. Клянусь, что я швырну ромейское знамя, как тряпку, к твоим ногам.
      Опустив единственное око в землю, Асмус едва заметно усмехнулся. С появлением на поле боя шестов с драгоценностями он ждал этого разговора. Ответ на предложение Ин-дульфа тоже был готов, ибо славян было слишком мало, чтобы пренебречь воинским умением и отвагой почти сотни викингов. Сейчас был тот редкий случай, когда эти наемные солдаты, в любой ситуации прежде всего пекущиеся о личном обогащении, станут сражаться с полным напряжением сил.
      – Добро, сотник, веди своих воинов в бой. Передай, что вся добыча, захваченная сегодня ими у ромеев, будет принадлежать только им. Киевский князь отказывается от части, принадлежащей ему по праву конунга, и уступает ее храбрым союзникам – викингам.
      Глаза Индульфа жадно блеснули. Приложив руку к груди, он низко поклонился Асмусу.
      – Ты щедр, русский воевода. Если бы у меня не было ярла Эрика, я желал бы служить только тебе.
      – Поспеши, сотник, ибо викинги могут оказаться без добычи. А сегодня есть чем поживиться.
      Призывно махнув рукой наблюдавшим за ним и Асмусом викингам, Индульф направился к пригорку, остановился против шестов с драгоценностями, выстроил своих воинов клином среди охвативших пригорок полукругом дружинников Микулы. Когда рядом с тысяцким прозвучал сигнал рожка, зовущий в атаку, Индульф, медленно и тяжело ступая, двинулся вперед. Несколько дротиков впились в его большой, словно амбарная дверь, щит, две или три стрелы насквозь пронзили леопардовую шкуру, наброшенную на левое плечо варяга, полудюжина камней пращников вдребезги разлетелась от удара о его крепкие доспехи. Индульф находился уже всего в паре шагов от ощетинившихся копьями рядов легионеров, не меньше десятка их жал нацелились ему в голову и грудь. Викинг, словно не замечая этого, сделал еще шаг. Проревев, будто взбесившийся зверь, он со страшной силой швырнул утыканный дротиками и стрелами щит в стоявших против него легионеров, обеими руками занес над головой огромную сверкающую секиру.
      Индульф ни в кого не метил, не направлял удар в какую-то заранее намеченную точку. Он обрушил тяжелое лезвие от правого плеча к левой ноге, словно косарь по лугу, круша перед собой все встреченное. Зазвенели слетающие наземь вместе с хозяйскими головами каски, затрещали разрубаемые пополам щиты. В грудь варяга брызнули струи крови, в уши ворвались хрипы умирающих и громкие стоны раненых. В ответ из глотки Индульфа вырвался нечленораздельный торжествующий вопль, и он, шагнув в образовавшуюся в византийской шеренге брешь, опять занес над головой страшную секиру.
      В затылок за Индульфом, прикрывая его с боков щитами и выставленными вправо и влево копьями, двинулись два викинга-гирдмана. За ними, таким же образом защищая впереди идущих товарищей, устремились уже четверо. Словно железный таран, имеющий вместо острия крушившего все на своем пути Индульфа, варяжский клин медленно, но неуклонно пробивался к увешанным драгоценностями шестам.
      Викинги находились от византийского знамени всего в полутора-двух десятках шагов, наступавшие слева и справа от них русичи и болгары отставали от Индульфа на две-три длины копья. И тут с вершины пригорка взлетели в зенит три стрелы. Оставляя за собой хорошо заметные в безоблачном небе шлейфы черного дыма, они еще не успели набрать максимальной высоты, как вслед за ними метнулись три новых дымных стрелы. Тотчас коробки не принимавших участия в битве резервных когорт шевельнулись, ощетинились копьями и, прикрывшись со всех сторон щитами, двинулись с пригорка в направлении моря. Как незадолго до этого отряд Мику-лы, они своей монолитной массой рассекли надвое стену сражавшихся и, расшвыривая перед собой без разбора всех оказавшихся на пути, стали спускаться к берегу.
      Главный воевода Асмус видел, как тысяцкий Микула направил наперерез отступавшим когортам оставленную им в своем резерве единственную сотню. Растянув ее на пути византийцев двумя шеренгами, он вместе с сотником Брячесла-вом занял место впереди дружинников. В это время на горизонте, где встречались и смешивались синей и голубой красками границы моря и неба, выросли паруса – это плыл к побережью ромейский флот. Неприятельские когорты сразу ускорили шаг, над головами легионеров гуще взвилась желтая песчаная пыль.
      – Главный воевода, ромеи хотят пробиться к берегу и уйти на кораблях,– встревоженно проговорил находившийся рядом с Асмусом Любен.– Дозволь мне остановить их и не допустить к морю.
      – Им не уйти от нас никуда ни по воде, ни по суше,– ответил Асмус.– Ты знаешь это не хуже меня.
      Однако в глазах Любена было столько невысказанной мольбы, что Асмус смягчился.
      – Добро, быть по-твоему. Коли ты начал битву, тебе и завершать ее. Бери оставшихся воинов и помоги Микуле с Брячеславом…
      Прижав к плечу изрубленный щит и сжав в руке древко копья, тысяцкий ждал византийцев. Вот лезвия их сарисс(Сарисса – копье с длинным кинжаловидным лезвием.), рядом с его щитом, ноздри щекочет поднятая с земли ногами пыль и едкий запах чужого, вспотевшего под тяжестью доспехов тела. Резко вскинув щит, Микула отвел от себя вверх несколько вражеских копий и, стремительно метнувшись вперед, нанес удар своим. Отпрянув назад, он успел достать копьем еще одного византийца и, оставив его во вражеской груди, выхватил меч. Сжавшись в комок, укрывшись за щитом так, что между его верхним краем и шлемом виднелись только лишь глаза, Микула вступил в схватку сразу с несколькими легионерами.
      Меч тысяцкого сверкал без устали, щит звенел и трещал под вражескими ударами, за непродолжительный срок схватки Микула успел нагромоздить перед собой груду неприятельских трупов. Однако двум легионерам удалось подойти к нему сзади. Миг – и сарисса ударила Микулу в спину. Тысяцкий пошатнулся, его рука с мечом дрогнула, и в это мгновение ему на голову обрушился удар мечом. Падая и теряя сознание, тысяцкий уже не почувствовал еще одного удара, нанесенного секирой в плечо. Лишь краем глаза успел заметить спешившие на помощь его воинам свежие славянские сотни во главе с воеводой Любеном и паруса приближавшихся к берегу ромейских кораблей…
      Не обращая внимания на летевшие в лицо соленые брызги, друнгарий всматривался в наплывавший на нос дромона берег. Там, в широкой долине среди подступивших к морю гор, кипела битва и висели два огромных облака пыли: одно над пригорком посреди долины, другое невдалеке от берега. С обеих сторон в сражении участвовала только пехота, и друнгарий с удовлетворением подумал, что спафарию удалось правильно выбрать место для боя, лишив славян возможности использовать на зыбкой песчаной почве свою более многочисленную конницу.
      – Друнгарий, впереди по курсу мель,– сообщил капитан дромона.– Еще немного – и мы сядем днищем на песок. Такая же мель справа и слева от нас.
      – Отправь хеландию проверить дно вдоль берега,– приказал друнгарий.– Всякая мель где-нибудь да кончается.
      – Хеландия только что вернулась с разведки,– ответил капитан.– Слева мель заканчивается в десятке стадий от места, где ведет бой спафарий, справа ей нет конца. К берегу могут подойти лишь легкие хеландии, для дромонов пути дальше нет. Жду твоего решения, друнгарий,– почтительно закончил капитан.
      Друнгарий задумался. Пристать к берегу всеми кораблями в десятке стадий от нужного места не имело смысла, точно так же бессмысленно было посылать для спасения остатков легиона одни хеландии. Помимо малой вместимости, они были беззащитны перед ливнем стрел и дротиков, которыми их, без всякого сомнения, встретят с берега славяне. Не говоря уже о том, что, лишенные поддержки могучих дромонов с их «греческим огнем», хеландии легко могли стать добычей стремительных русских ладей, готовых появиться в любой миг из какой-нибудь укромной, неизвестной византийцам бухточки. Тогда в гибели имперских войск обвинят не спафа-рия, потерявшего вначале в горах конницу и терпевшего теперь поражение на побережье, а его, друнгария, который якобы не смог спасти на кораблях остатки войск и способствовал этим их полному уничтожению.
      Нет, он не позволит сделать из себя козла отпущения! У него есть приказ протовестиария Феофана лишь наблюдать за русскими ладьями, сообщая об их передвижениях спафа-рию, и в случае необходимости осуществлять связь по морю между отдельными частями подчиненных Василию войск. Однако никто не приказывал ему рисковать кораблями, следуя сомнительным распоряжениям ничего не понимающего в морском деле спафария.
      Впрочем, вряд ли Василий понимает что-либо толком и в войне на суше! Ведь это не он умело выбрал место для кипевшего сейчас на побережье боя! Сражение именно в этой долине наверняка навязали ему славяне, знавшие об имевшихся в море больших отмелях и решившие лучше лишиться в битве козыря – превосходства в коннице, зато надежно отрезать византийцам путь к бегству морем, заодно полностью обезопасив себя от действий вражеского флота. И он, друн-гарий, не собирается исправлять ошибки спафария, рискуя навлечь вместо Василия на себя гнев императора за столь плачевно закончившийся поход и гибель всех сухопутных войск.
      Друнгарий отвернулся от берега, взглянул на капитана.
      – Мы бессильны чем-либо помочь спафарию, зато легко можем погубить корабли, сев в спешке на мель и подвергнувшись затем нападению ладей русов. Прикажи ставить паруса и уходить в открытое море…
      Увидев удалявшиеся от берега корабли, многие легионеры стали бросать оружие и сдаваться. Признавая над собой полную власть победителей, они с отрешенным видом садились на песок, закладывали руки за голову. Положение византийцев давно было критическим: их войска на пригорке потерпели полное поражение, а на пути пробивавшихся к морю когорт встал надежный заслон из резервных сотен воеводы Любена. Только надежда на видневшиеся в море паруса своих кораблей еще вселяла в сердца уцелевших легионеров веру в спасение и заставляла бешено рваться к воде. Сейчас исчезла эта последняя надежда, и солдаты не видели смысла в дальнейшем сопротивлении, результатом которого могла быть лишь их неминуемая гибель.
      Только небольшая группа византийцев, сгрудившись вокруг спафария, продолжала сражаться с окружившими их славянами. С залитым кровью лицом, с изрубленным в щепы щитом сотник Брячеслав врезался в гущу последних защитников Василия. Разметав прикрывавших спафария легионеров, русич остался с ним лицом к лицу.
      – Держись, ромей! – прохрипел сотник, обрушивая на щит византийца столь сильный удар, что тот едва удержался на ногах.
      Когда– то спафарий был прекрасным воином и смело мог помериться силой и умением владеть мечом с любым противником. Однако возраст и достигнутое высокое положение все реже заставляли его брать в руки оружие, поэтому Василию было явно не по силам выдержать поединок с опытным, гораздо лучше подготовленным физически русичем. Еще несколько точных, сильных ударов славянского меча, и клинок спафария, описав дугу, отлетел далеко в сторону, а Василий, упав на колени, с мольбой протянул к Брячеславу руки:
      – Рус, пощади! Я уплачу любой выкуп!
      – Пощадить? – вскричал сотник.– Нет, ромей! Ты умрешь на этом месте! – И полочанин занес над Василием меч.
      Опустить клинок Брячеслав не успел – подскочивший сбоку воевода Бразд перехватил его руку.
      – Сотник, ромей твой пленник. Согласно нашим обычаям, ты волен сделать с ним все, что пожелаешь,– сказал он оторопевшему от неожиданности полочанину.– Но исполни, если можешь, мою просьбу – продай ромея мне.
      Оправившийся от удивления Брячеслав вложил меч в ножны, вскинул голову.
      – Воевода, я – русич и не торгую людьми. За кровь тысяцкого Микулы я собирался отдать Перуну жизнь главного из ромеев. Но ежели он тебе нужен, прими его от меня в подарок. Держи.
      С этими словами Брячеслав толкнул Василия сапогом в спину, и тот распластался перед воеводой на песке. Перешагнув через спафария, сотник направился к морю, в котором славяне смывали с себя кровавые следы закончившегося сражения.
      – Вставай, спафарий,– приказал Бразд Василию. Когда византиец, шатаясь, поднялся на ноги, воевода холодно продолжил:– Василий, недавно я говорил, что судьба воина на редкость переменчива. Думаю, сегодня ты убедился в этом. Знай, я не забыл твоего гостеприимства, проявленного несколько дней назад, и намерен сполна уплатить за него. Ты свободен, спафарий Нового Рима. Но чаще моли своего Христа, чтобы он спас тебя от новой встречи со славянским мечом. Прощай…
      Лучи заходившего солнца освещали стоявшие на берегу моря два десятка варягов. Обвязанные окровавленными тряпками, опираясь на секиры и копья, они являли собой все, что осталось от трехсот викингов Индульфа, совсем недавно высадившихся на этом берегу. Сам сотник в измятом ударами шлеме и разрубленных в нескольких местах доспехах, с рукой на перевязи виднелся впереди своих воинов. У его ног со связанными за спиной руками валялся Фулнер.
      Неудавшийся ромейский центурион шел на прорыв с когортами спафария Василия и сражался возле него до конца. Взятый в плен, он пытался выдать себя за обыкновенного византийца-легионера, однако был разоблачен и оказался в руках соотечественников-победителей. Сейчас его бывшие товарищи, против которых он только что сражался, пришли на берег моря, дабы свершить над изменником божий и людской праведный суд.
      – Фулнер, становясь викингом, ты клялся Одину и своему ярлу свято следовать воле Неба и чтить законы воинов-варягов,– заглушая рокот волн, громко звучал голос Индульфа.– Ты нарушил священную клятву и, спасая свою жалкую жизнь, предал товарищей и пошел на них с мечом. Ты запятнал позором честное имя викинга, храброго и отважного воина, перед которым трепещут враги. Мы, твои бывшие братья по крови и оружию, говорим – смерть предателю!
      Индульф бросил презрительный взгляд на Фулнера, поднял глаза к небу.
      – Фулнер, ты клялся не только людям, но и Одину! Наше слово ты уже слышал, узнай теперь волю Неба. Один, если наш приговор суров, возьми этого человека на крыльях ветров к себе и спаси его жизнь! Но если ты заодно с нами, оставь его у наших ног, и пусть свершится правый суд! Могучий Один, яви нам свою волю!
      – Один, яви волю! – хором вскричали викинги, впиваясь глазами в небо.
      Однако небо оставалось таким же, как и до обращения Индульфа к богам. Ничего необычного не произошло также вокруг варягов ни на земле, ни на воде. Было ясно, что Один явно не желал спасения Фулнера и не собирался брать его под свою защиту. Выждав еще некоторое время, сотник торжествующе взглянул на предателя.
      – Один согласен с нашим приговором. Тебе суждено умереть по воле Неба и законам людей. По старым обычаям викингов тебя ждет позорная смерть всех клятвопреступников – смерть под решеткой! Это случится сейчас.
      Из варяжской шеренги выступили восемь человек, нагнувшись, подняли с песка лежавшую рядом с Фулнером решетку. Она представляла собой шесть толстых, длиной примерно в полторы сажени древесных стволов, два из которых были закреплены поперек четырех других, образуя вместе нечто подобное решетке. Поставив сооружение торчком, викинги крепко привязали к ней Фулнера за горло и грудь, растянули его руки в стороны, пригвоздили их к бревнам заранее прихваченными с поля отгремевшей битвы остриями сломанных копий. Подняв орудие казни вместе с приговоренным, восьмерка варягов вошла по пояс в море, по команде Индульфа швырнула решетку в воду.
      Фулнер, оказавшийся под решеткой, напрасно пытался поднять голову и глотнуть воздуха. Одно из бревен заканчивалось посреди его затылка, надежно удерживая лицо предателя в море. Чувствуя, что начинает задыхаться, Фулнер бешено заработал свободными от пут ногами, держа путь к берегу. Захлебываясь и громко отфыркиваясь, поднимая вокруг себя тучи брызг, с трудом волоча на спине непомерную тяжесть бревен, он медленно приближался к суше. Вот его грудь коснулась дна, и Фулнер, подогнув ноги, сумел страшным напряжением сил приподнять решетку над водой и встать на колени.
      Он успел лишь наполовину наполнить легкие воздухом, как колени, не выдержав тяжести бревен, разъехались в стороны. Решетка, рухнув вниз, вдавила Фулнера вначале в песок, затем, всплыв, снова подняла к поверхности моря. Набежавшая волна взметнула решетку на гребень, швырнула на берег, заставив варяга с размаху проехаться по песку лицом и грудью. А волна, торопясь обратно, подхватила решетку и понесла снова в море. Поднимая Фулнера на верх гребня, она швыряла его затем в провалы между волнами с такой силой, что бревна решетки, обрушиваясь сверху, ломали ему кости.
      Волна замедлила бег, потеряла скорость, застыла на месте. Однако это продолжалось лишь миг. Прихваченная набежавшими с моря подругами, волна снова помчалась к берегу, заставив Фулнера повторно проехаться телом по песку. С залитым кровью лицом, на котором не осталось ни лоскутка кожи, с забитыми песком глазами и ртом, варяг напрасно пытался опять встать на колени и приподнять над собой решетку. Превратившееся в сплошную рану тело уже не слушалось его, острая боль от поломанных ребер и смятой грудной клетки пронзала все существо, и силы уходили с каждым мгновением.
      Фулнер теперь успевал схватывать глоток воздуха лишь в тот миг, когда решетка взлетала на гребень водяного вала и его голова показывалась из пены. Однако для крупного, боровшегося за жизнь тела этого количества воздуха было ничтожно мало, и Фулнер все чаще впадал в беспамятство. После очередного сильного броска решетки на берег тело неестественно искривилось, судорожно дернулось, вытянулось во всю длину. Голова, которую Фулнер постоянно стремился поднять, бессильно опустилась в море, ноги, которыми он не переставая колотил по воде, стараясь хоть как-то управлять решеткой, перестали взбивать пену.
      Индульф обратил взор к небу.
      – Боги, вы избавили землю от клятвопреступника! Море, ты взяло себе тело предателя! Пусть душа его будет навечно проклята и нигде не обретет покоя!
      После этих слов сотник повернулся спиной к морю, опираясь на рукоять секиры, устало заковылял от берега. За ним цепочкой потянулись остальные викинги.
      Мертвое тело Фулнера вместе с решеткой продолжало оставаться игрушкой волн, то швыряемое ими на прибрежный песок, то снова увлекаемое в воду. Так будет происходить до тех пор, покуда отлив не унесет останки бывшего викинга в открытое море, где они станут лакомой добычей прожорливых рыб и хищных птиц. Тогда освободившаяся от телесной оболочки душа Фулнера, вырвавшись из леденящей ее воды, радостно взовьется к голубым облакам и теплому солнцу.
      Но разве можно попасть на Небо, минуя пламя священного погребального костра? Поэтому вовсе не в прекрасных палатах Валгалла, желанном заоблачном жилище павших в бою викингов, уготовано ей место, а над суровыми, пустынными морскими просторами, где она, лишенная мира живых и не принятая в мир мертвых, палимая солнцем и омываемая дождями, станет тоскливо метаться между водой и небом. Никому не будет до нее дела: богам и людям, рыбам и птицам, и даже бездомный бродяга-ветер станет облетать ее стороной. Не ведая отдыха и покоя, с жалобным стоном и рыданием она будет скользить мрачной тенью над ночным морем, обреченная лежащим на ней проклятием на вечное презрение и одиночество.
      Русские ладьи одна за другой отходили от берега, занимали свои места в строю ключей. Густые толпы болгарских дружинников и жителей окрестных селений, собравшихся на проводы, махали русичам на прощанье руками, напутствовали счастливыми пожеланиями.
      Ладья Асмуса покидала берег последней. Крепко обнявшись и трижды расцеловавшись с Любеном, воевода шагнул в ладью, остановился подле лежавшего на скамье раненого Микулы. Снял шлем, обратился лицом к вставшему над далеким горизонтом солнцу. Туда, к начинавшему свой ежедневный бег по небу светилу, лежал путь русичей. Путь домой, на Русь.
      С непокрытой головой, в простой белой рубахе, туго перетянутый в талии широким кожаным поясом с висевшим на нем мечом, великий князь неторопливо шел по берегу Днепра. Уже несколько дней все время от восхода до заката солнца он проводил здесь, за городскими стенами, совершенно забыв об уюте, великокняжеского терема, о красавице жене, о столь любимой им соколиной и медвежьей охоте. Потому что сюда, к подножью днепровских круч, начали прибывать первые Полянские воины, откликнувшиеся на зов Игоревых гонцов и явившиеся в стольный град Руси для службы в великокняжеской дружине.
      Они прибывали поодиночке и группами, конные и пешие, по воде и сухопутью. Среди них были полностью снаряженные к бою воины, уже не раз побывавшие в сражениях, и впервые повесившие на пояс старый дедовский меч смерды, еще ни разу в жизни не видевшие врага. Всем им находилось место в раскинутых на прибрежных полянах шатрах, никто не оставался без миски и ложки за длинными деревянными столами. На всех хватало суровых, немногословных десятских и сотников, не ведавших к новобранцам жалости и снисхождения.
      С первыми лучами солнца, после легкого завтрака, начиналось обучение новых дружинников воинскому делу и продолжалось до ужина без скидок на непогоду либо усталость. Когда-то византийцы, впервые встретившись со славянами на поле брани, сразу отметили их физическую выносливость и прекрасную подготовку одиночного бойца, стойкость и самоотверженность. И если славянам, несмотря на это, не всегда удавалось выходить из битв победителями, это объяснялось лучшим вооружением и организованностью имперских войск, их железной дисциплиной, умением четко действовать в составе крупных воинских масс. Их способностью противопоставить силе, отваге и мужеству славян отработанные до автоматизма действия повинующихся единой воле центурий, когорт, легионов, закованных в броню и принимавших бой за стеной поднятых щитов и выставленных навстречу врагу сарисс.
      Это положение быстро изменилось: славяне оказались не только смелы и отважны, но умны и находчивы. Вскоре их вооружение и снаряжение не стало уступать византийскому, а дисциплина, лишенная в своей основе жесточайшей муштры и слепого страха подчиненного перед начальником, стала превосходить имперскую. Пролетели годы, и не легионы Нового Рима стали топтать берега Днепра, а могучие дружины русичей и болгар подходить с моря и суши к столице империи, вынуждая ее заключать выгодные для славян договоры и уплачивать им щедрую дань.
      Теперь Византия предпочитала действовать против славян чужими руками, подкупая и натравливая на Русь печенегов и хазар, а на Болгарию – печенегов, угров и других ее соседей. Однако славяне не были слепы и наивны, их державные мужи верно понимали первопричину свалившихся на них бед. Поэтому византийские акриты-пограничники днем и ночью напряженно всматривались в морскую и горную даль: не плывут ли к имперским берегам русские ладьи, не пылят ли к сухопутным кордонам колонны болгарских дружин?…
      Игорь наблюдал, как облаченные в тяжелые доспехи вчерашние смерды, рыбаки, бортники обучались рубиться на мечах и секирах, действовать булавой и засапожным ножом, метать в чучела копья и сулицы, стрелять в цель из тугих боевых луков и дальнобойных самострелов. Их товарищи, сведенные в десятки и сотни, осваивали мастерство слаженно действовать в составе боевого строя. Укрывшись за щитами и огородившись частоколом копий, они сдерживали натиск напиравшей на них такой же стены щитов, обнажив мечи, шли слитными рядами в атаку на мнимого врага. Повинуясь командам десятских и сотников, учились на ходу перестраиваться из одной шеренги в несколько, менять направление движения.
      Учеба шла и на Днепре. Десятки ладей, полные воинов, стремительно мчались наперегонки, сталкиваясь бортами, завязывали друг с другом абордажные схватки. Другие, загородив борта щитами, метались из стороны в сторону немыслимыми зигзагами, стремясь увернуться от якобы направленного в них «греческого огня». На берегу, ближе к воде, также стояли ряды воинов-новичков, зажавшие коленями тяжелые, обшитые кожей камни. Этих дружинников готовили к службе в конных сотнях и подобным упражнением развивали силу ног, дабы приучить управлять лошадью лишь с помощью коленей и пяток, оставляя руки свободными для действий в бою щитом и мечом.
      Великий князь не сомневался, что через год-полтора из этих сильных и старательных, однако пока неуклюжих и нерасторопных землепашцев и охотников получатся умелые дружинники, нисколько не уступающие в ратном мастерстве византийским легионерам, наемным викингам или любому другому недругу Руси на Западе или на Востоке. Однако сколько потребуется времени, чтобы из обычных хороших воинов они превратились в доблестных витязей, непревзойденных мастеров ратного дела, которые всегда составляли костяк великокняжеской дружины, являясь ее красой и славой!
      Чтобы стать настоящим воином-русичем и занять место в дружине великого киевского князя, будущие витязи начинали учиться военному делу с трехлетнего возраста. И через полтора десятка лет они не имели себе равных в бою на суше и воде, в пешей шеренге и конном строю. Им не были ведомы усталость и страх, по первому слову князя они смело шли на любого врага и не знали поражений. Их плечи не чувствовали разницы между полотняной рубахой и пудовой железной кольчугой, одним ударом копья они пробивали чужой щит заодно с хозяином, ударом меча разваливали врага до пояса. С десятка шагов броском секиры или стальной булавы они замертво вышибали всадника из седла, с двухсот шагов на полном конском скаку вгоняли из самострела стрелу недругу в переносицу. Стреляя из лука, они без промаха всаживали в неприятеля пять стрел с такой быстротой, что, когда первая вонзалась в цель, последняя срывалась с тетивы и свистела в воздухе.
      Это они, начиная службу простыми воинами, в двадцать лет становились десятскими, к двадцати пяти – сотниками. Из их числа выдвигались опытнейшие воеводы, как вернейший Асмус, и храбрейшие тысяцкие, как любимейший Мику-ла. Где вы теперь, многолетние надежные соратники, которых ему сегодня так недостает? Живы или мертвы? Кто и когда сможет заменить вас?
      Появившийся сбоку дружинник отвлек Игоря от печальных раздумий.
      – Княже, тебя ищет древлянский князь Крук.
      Лицо великого князя потемнело. На лбу резче обозначились морщины, недобрый прищур сузил глаза.
      – Где он? Чего хочет? – отрывисто спросил Игорь.
      – Его помыслы мне неведомы,– ответил дружинник.– Знаю лишь, что в Киев прибыл он на рассвете и, не отдохнув с дороги, тут же отправился искать тебя. Сказал, имеет к тебе дело.
      – Сыщи его и приведи ко мне,– бросил Игорь, останавливаясь в тени прибрежного дерева…
      Древлян он увидел издалека, хотя внешне они почти не отличались, от его воинов и были облачены в такую же одежду и доспехи. Опытный глаз великого князя безошибочно признал их по меньшим в размерах, нежели у дружинников-полян, щитам, по укороченным мечам и древкам копий, поскольку таким оружием было сподручней действовать в лесных дебрях и покрытых камышом болотах правобережья Днепра и его притоков, где обитало это самое многочисленное и могущественное после полян восточнославянское племя.
      Свободолюбивые и гордые, как и все славяне, они до последней возможности противились установлению главенства на Руси полян, и киевским князьям стоило немалых сил и крови заставить их подчиниться своей власти. На древлян ходили с бранью еще Аскольд и Дир, предшественник Игоря князь Олег также был вынужден примучивать их. Да и сам Игорь после смерти Олега дважды водил в древлянские дремучие леса и гнилые болота Полянские дружины, утверждая огнем и мечом на земле соседей власть великого киевского князя. Поэтому с такой неприязнью отнесся Игорь к внезапному появлению в Киеве нежданных гостей. Тех, кого в эти черные минуты бесславия и позора меньше всего желал бы видеть подле себя.
      Нахмурив брови, вцепившись в рукоять меча, великий князь молча наблюдал за приближавшимися древлянами. Впереди ступал Крук, старший сын древлянского князя Мала. В шаге за ним следовали несколько воевод и тысяцких, замыкала шествие группа старых, заслуженных воинов. Среди древлян Игорь не видел ни одного боярина или купца, на суровых, бесстрастных лицах непрошеных гостей не было заметно ни единой дружеской, располагающей к себе улыбки. Что им надобно? Хотят воспользоваться тяжелым положением стольного града и требовать для древлянской земли уступок и послаблений в дани?
      Крук остановился перед великим князем, слегка склонил в поклоне голову. Выпрямился, скользнул взглядом по стоявшему за спиной Игоря Полянскому воину, державшему в руках боевой стяг киевской дружины. На узком, из темного бархата полотнище был изображен древнейший символ славянского племени бодричей, князем которого был дед Игоря Годослав. Разбросав в стороны крылья, поджав для скорости хвост, сокол-балобан, или, по-бодричски, рорик, смело устремлялся на врага. В полете отважной птицы ощущалась такая стремительность, что многие из непосвященных принимали его изображение за знак трезубца. Выпрямленные вверх под прямым углом крылья, укороченный по сравнению с ними хвост и несколько точек вместо условной головы на самом деле напоминали эту фигуру.
      Невысокий, плотный, с короткой сильной шеей и густыми рыжеватыми усами Крук в упор глянул на Игоря. Его прищуренные на ярком солнце глаза были холодны.
      – Великий князь, до Древлянской земли дошла весть о твоем возвращении из похода на Царьград, и она скорбит вместе с Киевом. Нам известно также, что ты замыслил отомстить империи и собираешь воинов для нового похода, для чего разослал бирючей по всей Русской земле. Знаем, что многие поляне уже явились под твой стяг, слыхали, что поспешают к тебе северяне и вятичи, полочане и дреговичи. Лишь у нас, на Древлянской земле, не видели и не слышали твоих посланцев. Что ж, путь к нам неблизок и нелегок, потому, наверное, они и задержались,– с заметной иронией в голосе произнес Крук.
      Древлянский князь говорил правду. Игорь разослал глашатаев во все концы Руси, даже в далекие Полоцк и Новгород. Лишь в расположенные рядом с Киевом древлянские земли не был направлен ни один. Потому что не друзей видел Игорь в соседях-древлянах, а затаившегося до поры до времени непримиримого врага, чувствовавшего пока собственную слабость, однако готового в первый же подходящий для этого момент снова обнажить меч против Киева. Сейчас наступил как раз такой случай.
      – Не дождавшись бирючей, мы, древляне, сами явились к тебе, великий князь,– звучал голос Крука.– Знаю, не всегда был мир и покой промеж полянами и древлянами, не раз меч и кровь стояли между нами. Но не о том пришел сегодня говорить я с тобой. Все мы – русичи, одна у нас мать – Русская земля, о ней прежде всего должны думать мы, ее сыновья и защитники. Забудем в сию тяжкую годину о былых кривдах и распрях! Будем лишь помнить, что забота о чести и славе Руси требует нашего примирения и единства. Знай, великий князь, что древляне тоже поднялись за горе и обиду Руси, их сердца полны желания отомстить ромеям за гибель воинов-древлян, ходивших вместе с тобой и воеводой Браздом в поход на Царьград. Ведай, что Древлянская земля готова хоть завтра поставить под твой стяг тридцать сотен храбрых воинов! Все наши кузнецы куют сейчас не серпы, а мечи. Однако у них попросту не хватит железа, чтобы вооружить и укрыть воинским доспехом всех, кто рвется в бой против империи. Коли ты поможешь древлянам из великокняжеских скарбниц(Скарбница – казна, сокровищница, хранилище.) оружием или железом, уже следующей весной наша земля пришлет тебе сто ладей по пятьдесят воинов в каждой. Вот с чем явился я к тебе, великий князь,– закончил Крук.
      Не веря собственным ушам, внимал Игорь словам древлянского князя. Когда тот замолчал, он еще не мог прийти в себя от изумления. Крук расценил его затянувшееся молчание по-своему.
      – Не веришь мне, великий князь,– с грустной усмешкой произнес он.– Отец предвидел это, отчего прислал именно меня, старшего сына, опору во всех делах. Чтобы ты не сомневался в чистоте наших помыслов и не отказал древлянам в просьбе, я готов остаться в Киеве заложником. Игорь шагнул к древлянину, крепко его обнял.
      – Верю тебе, князь, и древляне получат от Киева все, в чем испытывают нужду. Тебя же я и великая княгиня ждем вечером в терем на пир…
      Расставшись с древлянами, Игорь собирался продолжить путь по берегу, однако его внимание привлекли два новобранца. Высокие и плечистые, они яростно нападали друг на друга с мечами в руках. Удары, которыми они обменивались, были сильны, но неточны, в движениях отсутствовали столь необходимые в настоящем бою четкость и резкость. Великий князь шагнул к дружинникам, поднял руку, прекратил поединок. Обнажив свой меч, властно приказал:
      – Защищайтесь!
      Дружинники были гораздо сильнее князя, по возрасту годились ему в сыновья, а то и во внуки. Однако они лишь готовились стать воинами, в то время как Игорь провел всю жизнь в походах и бранях, мастерски владел всеми видами оружия. Начавшаяся схватка закончилась уже в следующую минуту. Один из противников Игоря, пытаясь уклониться от меча великого князя, неумело отпрянул в сторону, потерял равновесие и рухнул на песок. Тотчас сильным ударом клинка Игорь выбил оружие у его товарища. Швырнув меч в ножны, великий князь протянул руку упавшему дружиннику, помог ему встать.
      – Откуда и зачем явился ко мне? – спросил он.
      – Из-под Любеча, княже,– последовал ответ.– Мой отец и старший брат ходили с тобой в последний поход на империю, и ни один не вернулся обратно. Мой долг русича отомстить за них.
      – Зачем сменил рало(Рало – плуг.) на меч ты? – повернулся Игорь ко второму новичку, растиравшему онемевшую после княжеского удара руку.
      – Мне было пять лет, когда в бою с печенегами сложил голову отец. Но кто не знает, княже, что вовсе не сабли степняков льют русскую кровь, а ромейское золото? Сейчас пришел мой час расквитаться с империей за смерть отца.
      – Кто ваш сотник? – спросил Игорь.
      – Я, княже,– раздалось сбоку.
      Игорь окинул ответившего быстрым внимательным взглядом. Статный, налитый силой, с загорелым, обветренным лицом, серые глаза смотрят на великого князя смело, без признаков страха. Да и чего ему опасаться? Разве сабельный шрам через левую щеку, глубокий след на скуле от вырванного с мясом наконечника стрелы, еще не зажившее на шее пятно от ожога «греческим огнем» не говорили о верной службе Руси? В том, что Игорь взял верх над двумя дружинниками-новичками, сотник за собой вины не чувствовал. Великий князь – опытный воин и должен понимать, что для превращения вчерашних смердов в настоящих витязей требуется куда больше времени, нежели те несколько дней, которые он занимался их ратным обучением.
      Игорь понимал это не хуже сотника. Но как хотелось ему вселить в души молодых дружинников ту ярость и ненависть, что бушевали в его груди при одном упоминании о Византии! Заставить их жить, как он сам, только одним: ожиданием счастливой минуты, когда он снова скрестит меч с имперскими легионерами. Как хотел бы Игорь, чтобы каждый из новобранцев утроил, удесятерил силы и старание в овладении нелегким воинским мастерством, как можно скорее превратился в настоящего воина-русича, с которым он смело может бросить вызов Новому Риму. Зная, какое значение имеет для человека даже единственное нужное и вовремя сказанное слово, Игорь шагнул к сотнику. Понимая, что сейчас обращается вовсе не к нему, а к десяткам новобранцев, что, затаив дыхание и замерев на месте, прислушивались к каждому его слову, он старался говорить как можно громче и отчетливее.
      – Кого и кому готовишь, сотник? – нахмурив брови, спросил Игорь, чувствуя на себе обращенные со всех сторон взгляды.– Смелых и отважных воинов для Руси или новых рабов для Византии? Забыл, какими всегда были воины-русичи? Наши деды и отцы, не страшившиеся ничего на свете и отстоявшие для нас Русь? Или други-браты, недавно сражавшиеся рядом с нами против империи? Те, что бесстрашно умирали, предпочитая честную смерть в бою полону и ярму раба? Наши братья с мечом в руках бесследно исчезали в пламени страшного ромейского огня, живыми навсегда погружались в морскую пучину, однако никто из них не молил ворога о пощаде и спасении! Разве не их души взывают сейчас к нам, живым, из бездонных глубин, моля о сладостной мести? Разве не слышишь ты их голосов, требующих отмщения? Такие же воины мне потребны и сейчас, сотник! Только тогда Русь сможет смыть с себя вражьей кровью позор поражения! Лишь тогда окажется нам по плечу месть за павших отцов и братьев, за другов-товарищей!
      – Смерть империи!
      От многоголосого крика воздух вокруг Игоря словно всколыхнулся. Десятки копий, мечей, секир, вскинутых над головами дружинников, засверкали под лучами солнца.
      – Я поведу на империю не только вас, полян, а всю Русь! Мы двинемся на Царьград по морю и суше! Мы встанем под его стенами вкупе с братьями болгарами! Мы напомним Новому Риму, что недаром зовемся внуками Аскольда и наследниками дела Олега! Мы снова прибьем русский щит на врата Царьграда и заставим империю уважать Русь! Мы отомстим ромеям за все обиды и кривды! Слава Русской земли, неотмщенная кровь отцов и братьев, воля бога воинов Перуна зовут нас в поход, други!
      – Веди, княже! – снова оглушающе вырвалось из широко открытых ртов.
      Русь верила своему великому князю. Верила, несмотря на его поражение и горе, что он принес ей. Верила, как прежде князьям Аскольду и Диру, как его предшественнику князю Олегу. И он, великий князь Игорь, оправдает это доверие. Прежде он ощущал себя только великим киевским князем, теперь своим великим князем его признала вся Русская земля. С этой великой силой никто и ничто не сможет помешать свершению его сокровенных давних планов. Он мечом раздвинет рубежи Руси! Обязательно раздвинет!…

КОММЕНТАРИИ

      СЕРБА АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ родился в 1940 г. на Кубани в станице Петропавловской. Закончил юридический факультет МГУ. Его перу принадлежит около двадцати историко-приключенческих и военно-приключенческих романов и повестей, опубликованных в журналах «Вокруг света» «Искатель», «Советский воин», в издательствах «Патриот», «Московский рабочий», Воениздат.
      В настоящее время А. И. Серба живет в Москве.
      Стр.11…за воеводами Асмусом, Свенельдом, Ярополком.– Воевода Асмус впоследствии был воспитателем сына Игоря – Святослава.
      …его предшественника князя Олега?…– Олег (умер в 912 г.) с 879 г. княжил в Новгороде. В 882 г., вероломно убив киевских князей Аскольда и Дира, овладел Киевом, сделав его своим стольным городом. Покорил ряд земель и народов. Успешно воевал с хазарами. Прославился удачным походом на Константинополь в 906 г., в результате которого заключил с греками выгодный для Руси договор. По словам Н.М.Карамзина, «присоединив к Державе своей лучшие, богатейшие страны нынешней России, сей Князь был истинным основателем ее величия» (Карамзин Н.М. История Государства Российского: В 12т. М, 1989. Т. 1.С. ПО).
      Стр. 13. Повторить поход князей Аскольда и Дира на Царь-град? – Киевские князья Аскольд и Дир в 866 г., собрав 200 судов с войском, предприняли поход на Константинополь. Разграбив приморские города и селения, они осадили Константинополь с моря. Летописные источники рассказывают, что по чудесному заступничеству Богоматери на море поднялась буря и княжеский флот был разбит. Лишь немногие из этой дружины возвратились в Киев. К этому времени относятся сведения о том, что некоторые из язычников, в частности Аскольд, приняли христианство. В 882 г., придя в Киев, князь Олег, выдав себя за купца, едущего в Грецию, обманом выманил Аскольда и Дира из города и приказал своим подручным убить их.
      – 534 Стр. 19. Гривна – шейное украшение, знак отличия в Киевской Руси.
      Стр.41. Не иначе как сработана лучшими подольскими мастерами!– Мастерские киевских ремесленников были сосредоточены в древней части города – Подоле.
      Стр. 43. Огузы (узы) – кочевники, жившие на территории между Волгой и Доном.
      Стр.44…на границе буртасскйх… земель! – Буртасы – известное с VIII в. племя, обитавшее по берегам Волги от современной Сызрани до Волгограда.
      Стр. 52. Чернобог – в балтийско-славянской мифологии злой бог, приносящий несчастье.
      Стр. 77. Сварог – бог огня в славянской мифологии.
      Стр.91. Наверное, чужая вера уже пустила корни в твоей душе…– Княгиня Ольга приняла христианство в 955 г. в Константинополе и получила в крещении имя Елена. Канонизирована Русской Церковью.
      Стр. 97. Шлем с еловцем.– Еловец – флажок, украшение шлема в Древней Руси.
      Стр. 350. Черные клобуки – собирательное обозначение конников-кочевников.
      Стр.355. Тор – в скандинавской мифологии бог грома, бури и плодородия, божественный богатырь, защищающий богов и людей от великанов и чудовищ.
      Стр. 467. Один – верховный бог. бог ветра и бурь у скандинавов. Позднее стал почитаться как бог войны, покровитель торговли и мореплавания.

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

      879 год
      Смерть Рюрика. Рюрик оставляет сына Игоря на попечение своего родственника Олега.
      903 год
      Женитьба Игоря на Ольге.
      906 год
      Поход Олега на Константинополь (Царьград), закончившийся выгодным для Руси договором.
      911 год
      Олег отправляет в Константинополь послов для заключения письменного договора с Византией.
      912 год
      Смерть Олега. Игорь принимает правление княжеством.
      913 (914) год
      Поход Игоря на побережье Каспийского моря. Поражение русских войск.
      914– 915 годы
      Первое появление печенегов в пределах Руси.
      941 год
      Игорь с дружиной отправляется на Константинополь. Поход окончился поражением войск Игоря.
      – 536 943-944 годы
      Игорь вновь собирает войско против Византии. В результате переговоров достигнут мир. Поход Игоря на Кавказ.
      944 год
      Византийский император через своих послов вручает Игорю хартию мира в Киеве. Игорь дает клятву верности и дружбы с Византийской империей на священном холме Перуна.
      945 год
      По настоянию своей дружины Игорь ведет ее на древлян с целью обогащения. Древляне убивают Игоря.
 

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43