Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Письма с Земли

ModernLib.Net / Твен Марк / Письма с Земли - Чтение (стр. 6)
Автор: Твен Марк
Жанр:

 

 


      Словом, я вздохнула и не пошла за ним, потому что мое открытие действительно ни к чему не пригодно, - с его помощью нельзя ни построить шалаш, ни улучшить сорт дынь, ни ускорить созревание плодов; оно совершенно бесполезно, - это просто глупость и пустое тщеславие; и он, конечно, отнесется к нему с презрением и скажет что-нибудь язвительное. Но я не могла отнестись к своему открытию с презрением. Я сказала: "О ты, огонь! Я люблю тебя, изысканное нежно-алое создание! Люблю потому, что ты _прекрасен_, и этого с меня довольно!" И, сказав так, я хотела прижать его к груди. Но я сдержала свой порыв. И тут же придумала новый афоризм - я дошла до него своим умом, но он так похож на мое первое изречение, что, боюсь, не является ли он плагиатом: "Обжегшийся эксперимент огня боится".
      Я снова принялась за работу, и, когда у меня получилась довольно большая кучка огненной пыли, я высыпала ее на пучок сухой травы - мне хотелось унести ее домой, чтобы всегда иметь под рукой и играть с ней когда вздумается, - но ветер дунул на травку, взметнул ее вверх, и она так страшно зашипела на меня, что я выронила ее из рук и бросилась бежать. А когда я оглянулась, голубой дух вился и клубился там, точно облако, и в ту же секунду я его узнала - это был дым! Однако даю вам слово, что до той минуты я никогда и не слыхала про дым.
      И почти тут же ослепительно-желтые и красные языки пробились сквозь дым, и я мгновенно назвала их пламя, - и конечно не ошиблась, хотя это было первое пламя на земле. Пламя стало прыгать на деревья, величественно сверкая и то прорываясь сквозь огромную и все растущую завесу клубящегося дыма, то исчезая за ней, и я невольно захлопала в ладоши, рассмеялась и принялась танцевать от восторга, - все это было так ново и так чудесно, так удивительно и прекрасно!
      Он прибежал со всех ног, остановился, уставился на огонь, широко раскрыв глаза, и минут пять - десять не произносил ни слова. Потом спросил: что это такое? Ах, ну зачем понадобилось ему ставить вопрос ребром! Я, разумеется, вынуждена была ответить, и я ответила. Я сказала, что это огонь. Если ему было неприятно, что приходится спрашивать у меня, это не моя вина. Мне совсем не хотелось сердить его.
      Помолчав, он спросил:
      - Откуда он взялся?
      Еще один прямой вопрос, который тоже требовал прямого ответа.
      - Я его сделала.
      Огонь распространялся все дальше и дальше. Он подошел к краю выгоревшей лужайки, остановился, посмотрел на землю и спросил:
      - А это что?
      - Угли.
      Он поднял один уголек, чтобы получше его рассмотреть, но, как видно, передумал и положил обратно. Потом он ушел. _Ничто не интересует его_.
      А меня интересует. На земле лежал пепел - серый, мягкий, нежный и красивый, и я сразу поняла, что это пепел. И еще там была тлеющая зола. Я ее тоже сразу узнала. И я нашла там мои яблоки и выгребла их из золы. Я им очень обрадовалась, потому что я ведь еще молода и у меня хороший аппетит. Но я была разочарована: все яблоки полопались и были совершенно испорчены. Впрочем, оказалось, что они испорчены только с виду, - на самом же деле они стали вкуснее сырых. Огонь прекрасен, и мне кажется когда-нибудь он будет приносить пользу.
      *Пятница*. - В понедельник, поздно вечером, я опять увидела _его_ на минуту, - но только на одну минуту. Я надеялась, что он похвалит меня за усердие, с каким я приводила наши владения в порядок, - ведь я работала не покладая рук и побуждения у меня были самые лучшие, - но он ничем не выразил своего одобрения, повернулся и ушел. Больше того - он был недоволен, и вот по какой причине: я сделала еще одну попытку убедить его не переплывать водопада. Дело в том, что огонь пробудил во мне новое чувство - совершенно новое и абсолютно непохожее ни на любовь, ни на печаль, ни на что-либо другое, что мне уже доводилось испытывать. Это чувство - _страх_. И это ужасное чувство! Зачем только я его узнала! Оно омрачает мою жизнь, мешает мне быть счастливой, заставляет меня дрожать, трепетать и вздрагивать. Но мне не удалось убедить его, потому что он еще не познал страха и, следовательно, не в состоянии меня понять.
      Перевод Т. Озерской
      ИЗ ДНЕВНИКА АДАМА
      _(Фрагмент)_
      Вероятно, я не должен забывать, что она еще очень молода, совсем девочка, в сущности, и требует к себе снисхождения. Она полна любопытства, все интересует ее, жизнь кипит в ней ключом, и в ее глазах мир - это чудо, тайна, радость, блаженство; когда она видит новый цветок, она не может вымолвить ни слова от восторга - она ласкает его, и играет с ним, и беседует, и нюхает его, и осыпает самыми нежными именами. И она помешана на красках: коричневые скалы, желтый песок, серый мох, зеленая листва, синее небо; жемчужно-розовая заря, фиолетовые тени в ущельях, золотые островки облаков в багряном океане заката, бледная луна, плывущая среди рваных туч, алмазная россыпь звезд, мерцающих в безграничном пространстве, - все это, насколько я могу судить, не имеет ни малейшей практической ценности, но раз в этом есть краски и величие - для нее этого достаточно, она совершенно теряет голову. Если бы она могла не суетиться так и хоть изредка, хоть две-три минуты побывать в покое, это было бы необычайно отрадное зрелище! В этом случае, мне кажется, на нее было бы приятно смотреть; я даже уверен, что мне это было бы приятно, так как я начинаю замечать, что она на редкость миловидное создание: гибкая, стройная, изящная, округлая, ловкая, проворная, грациозная... И как-то раз, когда она, мраморно-белая и вся залитая солнцем, стояла на большом камне и, закинув голову, прикрывая глаза рукой, следила за полетом птицы в небе, я понял, что она красива.
      *Понедельник, полдень*. - Если есть на всей планете хотя бы один предмет, который ее не интересует, то я, во всяком случае, не берусь его назвать. Некоторые животные лишены для меня всякого интереса, но для нее таких не существует. Она не делает различий, одинаково обожает их всех, считает сокровищами и каждое новое животное встречает с распростертыми объятиями.
      Когда гигант бронтозавр забрел в наш лагерь, она нашла, что это очень ценное приобретение, в то время как я воспринял это как бедствие. Вот отличный пример полной дисгармонии наших с ней взглядов. Она хотела приручить бронтозавра, а я хотел подарить ему наш участок и пересолиться в другое место. Она верит, что, обращаясь с ним хорошо, его можно выдрессировать и превратить в нечто вроде любимой комнатной собачки; а я сказал, что комнатная собачка в двадцать один фут высотой и в восемьдесят четыре фута длиной не особенно удобна в домашнем обиходе, так как эта громадина может с самыми лучшими намерениями сесть невзначай на наш дом и смять его в лепешку,- ведь легко можно заметить, насколько это чудовище рассеянно, достаточно посмотреть на выражение его глаз.
      Но ей уже во что бы то ни стало хотелось иметь чудовище, и она не пожелала о ним расстаться. Она решила, что мы можем организовать молочную ферму, и просила меня помочь ей подоить его. Но я отказался, так как это было слишком рискованно. Прежде всего, оно было совсем неподходящего пола, и, кроме того, мы еще не обзавелись приставной лестницей. Тогда она задумала ездить на нем верхом и любоваться окрестностями. Футов тридцать - сорок его хвоста лежало на земле, подобно поваленному дереву, и она решила, что сумеет забраться к чудовищу на спину по хвосту, но ей это не удалось. Она вскарабкалась только до того места, где подъем стал слишком крут, и полетела вниз, потому что хвост оказался скользким, и, если бы я вовремя не подхватил ее, она бы сильно расшиблась.
      Вы думаете, она успокоилась после этого? Ничуть не бывало. Она никогда не успокаивается до тех пор, пока все не испробует: не проверенные опытом теории - это не по ее части, они ее не удовлетворяют. Должен признаться, что это отличное качество, оно мне очень по душе; я чувствую, что заражаюсь им от нее и что полностью воспринял бы его, если бы мы больше общались. Кстати, у нее была еще одна идея относительно этого колосса: она думала, что нам удастся приручить его и заставить подружиться с нами, и тогда мы сможем поставить его поперек реки и ходить по нему, как по мосту. Но выяснилось, что он и сейчас уже достаточно приручен, - во всяком случае, с ней он совсем ручной, - и она попыталась претворить свою идею в жизнь, но ничего из этого не вышло: стоило ей установить чудовище в нужном положении поперек реки и сойти на берег, чтобы испробовать свой новый мост, и оно тотчас вылезало из воды и тащилось за ней по пятам, как ручная гора. Совершенно так же, как и все прочие животные. Они все это делают.
      *Пятница*. - Вторник, среда, четверг и сегодня - все эти дни я не видела его. Трудно так долго быть одной, но все же лучше быть одной, чем являться непрошеной.
      Однако я не могу обходиться без общества; мне кажется, общество это моя стихия, и я завожу дружбу с животными. Они очаровательны, у них легкий, приятный нрав и самое вежливое обхождение; они никогда не бывают угрюмы, никогда не дают вам понять, что вы явились не вовремя; они улыбаются вам и машут хвостом, если он у них есть, и всегда готовы порезвиться с вами или совершить маленькую экскурсию, - словом, согласны на все, что бы вы им ни предложили. Я считаю, что они истинные джентльмены. Все эти дни мы так чудесно проводили время, и я ни разу не почувствовала себя одинокой. Одинокой? Нет, о нет! Ведь их целые стаи вокруг, иной раз они занимают пространство в четыре-пять акров - просто не сочтешь; и когда стоишь на скале и оглядываешься кругом, на это море шерсти, такое пестрое, и веселое, и красочное, а все эти пятна и полосы переливаются на солнце, словно рябь, - может показаться, что это и впрямь море, только я-то знаю, что это все же не так. А временами налетает настоящий шквал общительных птиц и проносятся ураганы машущих крыл, и, когда лучи солнца пронизывают этот пернатый хаос, перед глазами у вас реют разноцветные молнии, горят и сверкают все краски мира, и можно проглядеть все глаза, любуясь на это.
      Мы совершали большие экскурсии, и я повидала не малую часть света; мне кажется даже, что я повидала его почти весь. Таким образом, я первый путешественник на земле, и единственный пока. Когда мы в пути, это очень величественное зрелище - ему нет равного. Для удобства передвижения я еду обычно верхом на тигре или на леопарде, потому что у них мягкая, округлая спина, на которой приятно сидеть, и потому что они такие миловидные животные; но для далеких путешествий или для тех случаев, когда мне хочется полюбоваться окрестностями, я пользуюсь слоном. Своим хоботом он сажает меня к себе на спину, но спуститься вниз я могу и без посторонней помощи: когда мы решаем сделать привал, он садится, и я спускаюсь на землю, так сказать, с черного крыльца.
      Все птицы и все животные дружат друг с другом, и между ними никогда не возникает никаких разногласий. Они все умеют говорить и разговаривают со мной, но, должно быть, это какой-то иностранный язык, потому что я не понимаю ни слова. Однако сами они нередко понимают, когда я говорю им что-нибудь; особенно хорошо понимают меня собака и слон, и мне в этих случаях всегда бывает очень стыдно: ведь это показывает, что они умнее меня и я должна признать их превосходство. Это досадно, потому что я хочу быть главным экспериментом и надеюсь все же им быть.
      Я уже узнала довольно много различных вещей и стала теперь образованная, чего раньше никак нельзя было про меня сказать. Вначале я была совершенно невежественна. Первое время я, сколько ни билась, никак не могла уследить, когда водопад взбегает обратно на гору, - у меня не хватало на это соображения, и мне было очень досадно, но теперь я успокоилась. Я следила и сопоставляла, и теперь я знаю, что вода никогда не бежит в гору при свете - только когда темно. Я поняла, что она проделывает это в темноте, потому что озеро не высыхает, а ведь если бы вода не возвращалась ночью обратно на свое место, то оно непременно бы высохло. Самое лучшее - все проверять экспериментальным путем: тогда действительно можно приобрести _знания_, в то время как строя догадки и делая умозаключения, никогда не станешь по-настоящему образованным человеком.
      Некоторые вещи понять _невозможно_, но вы до тех пор не поймете, что они непознаваемы, пока будете пытаться их разгадать и строить различные предположения; нет, вы должны набраться терпения и производить опыты, пока не откроете, что ничего открыть нельзя. А ведь именно это и восхитительно - мир тогда становится необычайно интересен. А если бы нечего было открывать, жизнь стала бы скучной. И в конце концов, стараться открыть и ничего не открывать - так же интересно, как стараться открыть и открывать, а быть может, даже еще интереснее. Тайна водопада была подлинным сокровищем, пока я ее не раскрыла, после чего весь интерес пропал, и я познала чувство утраты.
      С помощью экспериментов я установила, что дерево плавает, а также и сухие листья, и перья, и еще великое множество различных предметов; отсюда, делая обобщение, можно прийти к выводу, что скала тоже должна плавать, но приходится просто признать, что это так, потому что доказать это на опыте нет никакой возможности... пока что. Я, конечно, найду и для этого способ, но тогда весь интерес пропадет. Мне становится грустно, когда я думаю об этом: ведь мало-помалу я открою все, и тогда не из-за чего будет волноваться, а я это так люблю! Прошлую ночь я никак не могла уснуть - все размышляла над этим.
      Прежде я не могла понять, для чего я была создана на свет, но теперь, мне кажется, поняла: для того, чтобы раскрывать тайны этого мира, полного чудес, и быть счастливой и благодарить Творца за то, что он этот мир создал. Я думаю, что есть еще очень много тайн, которые мне предстоит узнать, - я надеюсь, что это так; и если действовать осторожно и не слишком спешить, их, по-моему, должно хватить не на одну неделю, я надеюсь, что это так. Если подбросить перо, оно реет в воздухе и скрывается из виду. А если бросить комок глины, он этого не делает. Он всякий раз падает на землю. Я пробовала снова и снова, и всегда получается одно и то же. Интересно, почему это? Конечно, я понимаю, что на самом деле он не падает, но почему должно непременно так казаться? Вероятно, это оптический обман. То есть я хочу сказать, что одно из этих двух явлений - оптический обман. А какое именно, я не знаю. Быть может, в случае с пером, быть может - с комком глины; я не могу доказать ни того, ни другого, я могу только продемонстрировать оба, и станет ясно, что одно из двух - обман, а какое именно - каждый может решать по своему усмотрению.
      Из наблюдений я знаю, что звезды не вечны. Я видела, как иные, самые красивые, вдруг начинали плавиться и скатывались вниз по небу. Но раз одна может расплавиться, значит, могут расплавиться и все, а раз все могут расплавиться, значит, они могут расплавиться все в одну ночь. И это несчастье когда-нибудь произойдет, я знаю это. И я решила каждую ночь сидеть и глядеть на звезды до тех пор, пока смогу бороться со сном; я постараюсь запечатлеть в памяти весь этот сверкающий простор, так чтобы, когда звезды исчезнут, я могла бы с помощью воображения вернуть эти мириады мерцающих огней на черный купол неба и заставить их сиять там снова, двоясь в хрустальной призме моих слез.
      ПОСЛЕ ГРЕХОПАДЕНИЯ
      Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что наш сад привиделся мне во сне. Он был прекрасен, несравненно прекрасен, упоительно прекрасен, а теперь он потерян для нас, и я никогда больше его не увижу.
      Сад утрачен навеки, но я нашла его, и я довольна. Он любит меня, как умеет; я люблю его со всем пылом моей страстной натуры, как и подобает, мне кажется, моему возрасту и полу. Когда я спрашиваю себя, почему я люблю его, мне ясно, что я этого не понимаю, да, по правде говоря, я не особенно стремлюсь понять; такая любовь, думается мне, не имеет ничего общего ни с рассуждениями, ни со статистикой, как любовь к другим пресмыкающимся или животным. Да, вероятно, все дело в этом. Я люблю некоторых птиц за их пение, но Адама я люблю вовсе не за то, как он поет, - нет, не за это. Чем больше он поет, тем меньше мне это нравится. И все же я прошу его петь, потому что хочу приучиться любить все, что нравится ему, и уверена, что приучусь, - ведь сначала я совершенно не могла выносить его пение, а теперь уже могу. От его пения киснет молоко, но и это не имеет значения, - к кислому молоку тоже можно привыкнуть.
      Я люблю его не за его сообразительность, - нет, не за это. Каков бы он ни был - это не его вина, ведь он не сам себя создал. Он таков, каким его создал господь, и этого для меня вполне достаточно. Тут была проявлена особая мудрость, я совершенно в этом уверена. Со временем его умственные способности разовьются, хотя, я думаю, что это произойдет не сразу. Да и куда спешить? Он достаточно хорош и так.
      Я люблю его не потому, что он деликатен, заботлив и чуток, - нет; у него есть недостатки в этом отношении, но он достаточно хорош, несмотря на них, и притом уже начал понемногу исправляться.
      Я люблю его не потому, что он трудолюбив, - нет, не потому. Мне кажется, он обладает этим свойством, и я не понимаю, зачем ему нужно его от меня скрывать. Вот единственное, что меня печалит. Во всем остальном он теперь вполне откровенен со мной. Я уверена, что, помимо этого, он ничего от меня не утаивает. Меня печалит, что он находит нужным держать от меня что-то в тайне, и порой я долго не могу уснуть - все думаю об этом. Но я заставлю себя выкинуть эти мысли из головы, - ведь, кроме них, ничто не омрачает моего счастья.
      Я люблю его не потому, что он очень образован, - нет, не потому. Он - самоучка и действительно знает уйму всяких вещей, да только все это не так.
      Я люблю его не потому, что он рыцарственно благороден, - нет, не потому. Он выдал меня, но я его не виню - это свойство его пола, мне кажется, а ведь не он создал свой пол. Конечно, я бы никогда не выдала его, я бы скорее погибла, но это тоже особенность моего пола, и я не ставлю себе этого в заслугу, так как не я создала свой пол.
      Так почему же я люблю его? Вероятно, _просто потому, что он мужчина_.
      В глубине души он добр, и я люблю его за это, - но будь иначе, я бы все равно любила его. Если бы он стал бранить меня и бить, я бы все равно продолжала любить его. Я знаю это. Мне кажется, все дело в том, что таков мой пол.
      Он сильный и красивый, и я люблю его за это, и восхищаюсь, и горжусь им, - но я все равно любила бы его, даже если бы он не был таким. Будь он нехорош с виду, я бы все равно любила его; будь он калекой - я любила бы его, и я бы работала на него, и была бы его рабой, и молилась бы за него, и бодрствовала у его ложа, пока жива.
      Да, я думаю, что люблю его просто потому, что он _мой_, и потому, что он _мужчина_. Другой причины не существует, мне кажется. И поэтому, вероятно, я правильно решила с самого начала: такая любовь не имеет ничего общего ни с рассуждениями, ни со статистикой. Она просто _приходит_ совершенно неизвестно откуда и объяснить ее нельзя. Да и не нужно.
      Так думаю я. Но ведь я только женщина, почти ребенок, и притом первая женщина, которая пытается разобраться в этом вопросе, - и очень может статься, что по своей неопытности и невежеству я сделала неправильный вывод.
      СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ
      Единственное мое желание и самая страстная моя мольба - чтобы мы могли покинуть этот мир вместе; и эта мольба никогда не перестанет звучать на земле, она будет жить в сердце каждой любящей жены во все времена, и ее нарекут молитвой Евы.
      Но если один из нас должен уйти первым, пусть это буду я, и об этом тоже моя мольба, - ибо он силен, а я слаба, и я не так необходима ему, как он мне; жизнь без него - для меня не жизнь, как же я буду ее влачить? И эта мольба тоже будет вечной и будет возноситься к небу, пока живет на земле род человеческий. Я - первая жена на земле, и в последней жене я повторюсь.
      У МОГИЛЫ ЕВЫ
      *Адам*. Там, где была она, был Рай.
      Перевод И. Гуровой
      ОТРЫВОК ИЗ АВТОБИОГРАФИИ ЕВЫ {3_3}
      ...Любовь, покой, мир, бесконечная тихая радость - такой мы знали жизнь в райском саду. Жить было наслаждением. Пролетающее время не оставляло никаких следов - ни страданий, ни дряхлости; болезням, печалям, заботам не было места в Эдеме. Они таились за его оградой, но в него проникнуть не могли. Все дни там походили один на другой, и каждый был безграничным восторгом.
      А сколько там было интересного! Ведь мы были детьми, и детьми невежественными. Сейчас даже невозможно представить, до чего невежественны мы были. Мы _ничего_ не знали, совсем ничего. Нам пришлось начинать с самого-самого начала. Мы должны были изучить букварь всего сущего. Теперь четырехлетний ребенок прекрасно разбирается в том, о чем мы не имели представления даже в тридцать лет. Ведь мы были детьми без нянек и учителей. Никто нам ничего не объяснял. У нас не было словаря, и мы не знали, правильно мы употребляем слова или нет; мы предпочитали длинные слова, но, как я знаю теперь, нам нравилась их звучность и солидность, а на самом деле мы часто не имели ни малейшего представления о том, что они, собственно, означают. А наше правописание - это было нечто невообразимое! Но такие пустяки нас нисколько не смущали. Нам хотелось накопить побольше пышных слов, а каким способом - это было неважно.
      Но больше всего нам нравилось учиться, узнавать, исследовать причины, природу и назначение всех вещей и явлений, какие нам встречались, - это была подлинная страсть. Адам и по склонностям, и по характеру был настоящим ученым; без ложной скромности я могу то же сказать и о себе, и мы любили называть себя этим величественным словом. Каждый из нас жаждал превзойти другого в научных открытиях, и это дружеское соперничество подстегивало нас и не давало нам впасть в безделье и предаться поискам пустых удовольствий.
      Первым памятным научным открытием, которое мы сделали, был закон, устанавливавший, что вода и подобные ей жидкости текут вниз, а не вверх. Открыл это Адам. Много дней он втайне ставил свои опыты и ничего мне о них не говорил, так как хотел прежде увериться окончательно. Я знала, что его замечательный ум занят решением какой-то важной проблемы, потому что сон его был тревожен и по ночам он беспокойно ворочался на своем ложе. Но в конце концов его последние сомнения рассеялись, и он рассказал обо всем мне. Я просто не могла ему поверить - таким странным, таким невероятным это казалось. Мое изумление было его наградой, его триумфом. Он водил меня от ручейка к ручейку - мы осмотрели их десятки, - без конца повторяя: "Вот видишь, он бежит с холма. Каждый раз они бегут вниз, и ни один из них не бежит вверх, на холм. Моя гипотеза справедлива. Все факты подтверждают ее. Она доказана. Ничто не может ее опровергнуть". Как приятно было видеть радость, которую доставило ему его великое открытие!
      Теперь не найдется ни одного ребенка, который удивился бы, заметив, что вода бежит вниз с холма, а не вверх. Но тогда это казалось чем-то ошеломляющим и невероятным. Видите ли, я бессознательно наблюдала это простое явление с той самой минуты, как меня сотворили, но я никогда не обращала; на него внимания. Я не сразу привыкла к этой мысли и приспособилась к ней, и еще много времени спустя, стоило мне увидеть текучую воду, как я невольно начинала следить, куда она течет, ожидая, что вот-вот обнаружу исключение из закона Адама; но в конце концов я окончательно убедилась и теперь была бы очень удивлена и сбита с толку, если бы вдруг увидела водопад, который лился бы вверх, а не вниз. Знания приходится добывать тяжким трудом. Ни одна частица его не достается нам даром.
      Этот закон был первым значительным вкладом Адама в науку, и более двух столетий он носил его имя: "Закон Адама об устремлении жидкостей". Адама всегда можно было привести в хорошее настроение, стоило только будто случайно обронить в его присутствии два-три лестных словечка об этом законе. Он чрезвычайно гордился своим открытием - не стану скрывать, - но не заважничал. Чванство всегда было ему чуждо - таким он был хорошим, милым и добросердечным. Он, досадливо махнув рукой, обыкновенно отвечал, что это пустяк, что другой ученый обязательно открыл бы то же самое. И все же, если какой-нибудь приезжий, получив у него аудиенцию, бестактно забывал упомянуть про этот закон, мы всегда, замечали, что второго приглашения он не получал. Столетия через два возникли сомнения, кто, собственно, открыл этот закон; ученые общества спорили более полувека и присудили честь его открытия кому-то из новых. Это был жестокий удар. Адам так и не смог от него оправиться. Шестьсот лет эта печаль терзала его сердце, и я убеждена, что она свела его в могилу; Разумеется, до конца дней своих он стоял выше царей и всех остальных людей, как Первый Человек, и получал все почести, на которые дает право этот титул, но такие отличия не могли возместить ему столь горестную утрату, ибо он был истинным ученым - первым ученым на земле; и он не раз признавался мне, что, если бы за ним сохранили славу первооткрывателя закона об устремлении жидкостей, он согласился бы считаться своим собственным сыном и Вторым Человеком. Я утешала его, как могла. Я говорила, что его слава, слава Первого Человека, вечна, но что наступит время, когда имя лжеоткрывателя закона, согласно которому вода бежит вниз, забудется, сгинет и исчезнет с лика земли. И я в это верю. Я никогда не переставала верить в это. Конечно, такой день наступит.
      Следующим своим великим триумфом наука обязана мне. А именно - я установила, как молоко попадает в корову. Мы оба долгое время ломали голову над этой тайной. Мы целыми годами ходили по пятам за коровами днем, конечно, - но ни разу не видели, чтобы они пили жидкость такого цвета. Поэтому мы, наконец, пришли к выводу, что они раздобывают молоко по ночам. Тогда мы стали по очереди наблюдать за ними ночью. И все с тем же результатом - загадка оставалась неразгаданной. Иных методов от начинающих и нельзя было ожидать, но теперь, конечно, нетрудно заметить, насколько они ненаучны. Однако со временем опыт подсказал нам более надежную методику. Как-то ночью, когда я лежала, задумчиво глядя на звезды, мне в голову пришла великолепная мысль, и я увидела, как это можно сделать! Я уже хотела было разбудить Адама и все ему рассказать, но удержалась и не выдала моей тайны. До утра я не могла сомкнуть глаз. Едва забрезжил первый рассветный луч, я потихоньку ускользнула и, отыскав в глубине леса поросшую травой полянку, обнесла ее плетнем, а потом заперла в этом надежном загоне корову. Я выдоила ее досуха и оставила там - в плену. Пить ей было нечего - либо она сотворит молоко при помощи какого-то тайного процесса, либо так и останется выдоенной.
      Весь день я не находила себе места и на все вопросы отвечала невпопад, потому что думала только о своем опыте. Но Адам был занят изобретением таблицы умножения и ничего не заметил. Незадолго до заката он уже установил, что шестью девять - двадцать семь, и пока, опьяненный этим открытием, он забыл о моем существовании и обо всем на свете, я тайком пробралась к моей корове. У меня от волнения и от страха перед неудачей так дрожали руки, что несколько минут я не могла как следует ухватить сосок. Но наконец мне это удалось - и брызнуло молоко! Два галлона. Два галлона, хотя изготовить его было не из чего! И я тут же нашла объяснение: _молоко не поглощалось ртом, оно конденсировалось из воздуха через волосы на шкуре коровы_.
      Я побежала рассказать обо всем Адаму, и он был счастлив так же, как и я, и невыразимо гордился мной.
      Потом он вдруг сказал: "Знаешь, ты сделала не один важный и многообещающий вклад в науку, а целых два".
      И это было правдой. Поставив серию опытов, мы уже давно убедились в следующем: атмосферный воздух является водой в невидимой суспензии, а вода состоит из водорода и кислорода, причем на две части водорода приходится одна часть кислорода, что выражается формулой H2O. Мое открытие доказало, что существует еще один ингредиент - молоко; и мы уточнили формулу - H2OM.
      Перевод И. Гуровой
      ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКОВ ЕВЫ, ВКЛЮЧЕННЫЕ В ЕЕ АВТОБИОГРАФИЮ
      Еще одно открытие. Как-то я заметила, что Уильям Мак-Кинли {12} выглядит совсем больным. Это - самый первый лев, и я с самого начала очень к нему привязалась. Я осмотрела беднягу, ища причину его недомогания, и обнаружила, что у него в глотке застрял непрожеванный кочан капусты. Вытащить его мне не удалось, так что я взяла палку от метлы и протолкнула его вовнутрь. Уильяму Мак-Кинли сразу стало легче. Возясь с ним, я заставляла его пошире открывать пасть, чтобы мне было удобнее туда заглядывать, и обратила внимание, что зубы у него какие-то странные. И вот теперь я подвергла их внимательному научному осмотру и к своему величайшему изумлению открыла следующее: лев - не вегетарианец, он плотоядный хищник! Во всяком случае, его готовили в плотоядные хищники.
      Я побежала к Адаму и сообщила ему об этом, но он, конечно, только насмешливо рассмеялся и сказал:
      - А откуда он возьмет плоть?
      Мне пришлось сознаться, что я этого не знаю.
      - Отлично. Значит, ты сама видишь, что это чистая фантазия. Плоть не предназначена для того, чтобы ее ели, иначе она была бы ниспослана. Раз ниспосланной плоти не существует, отсюда неопровержимо следует, что в план мироздания плотоядные твари включены не были. Ведь это логично, не так ли?
      - Логично.
      - Есть в этом рассуждении какие-нибудь натяжки?
      - Нет.
      - Хорошо. Так что же ты можешь на это возразить?
      - А то, что существует нечто превыше логики.
      - Неужели? Что же это?
      - Факты.
      Я подозвала первого попавшегося льва и велела ему открыть пасть.
      - Взгляни-ка на подветренную верхнюю челюсть, - сказала я. - Разве этот длинный передний зуб - не клык?
      Он был удивлен и сказал решительно и веско:
      - Клянусь моим нимбом, это клык.
      - А эти четыре позади него?
      - Малые коренные, если мне не изменяет рассудок!
      - А эти два сзади?
      - Коренные зубы, или я не способен отличить на глаз коренной зуб от причастия прошедшего времени Мне нечего больше возразить. Статистика не может ошибаться: этот зверь - не травоядное.
      Вот он всегда такой: ни мелочности, ни зависти - только справедливость и великодушие. Докажите ему что-нибудь, и он тут же, и без всякой обиды, признает, что был неправ. Не знаю, достойна ли я этого чудесного юноши, такого прекрасного и благородного?

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23