— Я вообще-то начинал резервистом, — сказал он.

И снова изучающе посмотрел на нее своими мальчишескими глазами, потом оторвался от перил и выпрямился. Карен поймала себя на том, что внимание молодого подполковника слегка ей льстит.

— Мы с вами еще, конечно, увидимся. Не забудьте про обещанные адреса. И между прочим, берег уже далеко, вы так все глаза проглядите. — Он вдруг замер и положил руки на перила. — Смотрите, «Ройял Гавайен»! Там у них замечательный коктейль-холл, я второго такого не видел, — грустно сказал он. — Вернули бы мне по десять центов с каждого доллара, который я там просадил. Миллионером я бы, конечно, не стал, но на покер хватило бы надолго.

Карен повернула голову и увидела среди прибрежной зелени знакомое розовое пятно. Именно его в первую очередь показывали ей все на палубе, когда их пароход приближался к Гонолулу. Это было два с половиной года назад. А рядом с «Ройялом» тускло белел отель «Моана». Но его, насколько она помнила, ей тогда не стремился показать никто.

Когда она повернулась, молодой подполковник уже ушел. Она была одна, только чуть поодаль у перил стояла невысокая хрупкая девушка в черном.

Карен Хомс — с любовью в ее жизни было покончено — почувствовала некоторое облегчение. И ей стало еще приятнее оттого, что молодой подполковник был с ней так галантен. По-прежнему глядя вперед, она следила, как из-за носа парохода медленно выступает мыс Дайамонд.

Если цветы понесет к берегу, ты сюда еще вернешься. А если гирлянда поплывет в открытое море — не вернешься никогда. Она бросит в воду все семь гирлянд — лучше так, чем хранить их и смотреть, как они уныло вянут и засыхают. Но потом она передумала. Она оставит себе ту бумажную, от полка, из черно-красных цветов. На память. Наверно, такая гирлянда лежит в солдатском сундучке каждого краткосрочника, который когда-либо служил в их полку и вернулся в Штаты. За последние десять месяцев солдатская душа открылась ей по-новому, она нашла в ней много родного и понятного.

— Как красиво, — сказала стоявшая поодаль девушка в черном.

— Да. — Карен улыбнулась. — Очень красиво.

Держась за перила, девушка вежливо подошла ближе. На ней не было ни одной гирлянды.

— Не хочется отсюда уезжать, — тихо сказала она.

— Да, — снова улыбнулась Карен, смиряясь с тем, что ее одиночество нарушено. На эту девушку она обратила внимание еще раньше. Может быть, кинозвезда, подумала она сейчас, глядя, с какой элегантной непринужденностью та держится: может быть, отдыхала на Гавайях и из-за войны не сумела уехать вовремя. Одета необыкновенно просто, с аскетической строгостью, но это скромное черное платье явно стоит немалых денег. И удивительно похожа на Хеди Ламар[50].

— Никогда не подумаешь, что там война, — сказала девушка.

— Да, отсюда все выглядит так мирно, спокойно. — Карен украдкой скользнула глазами по ее драгоценностям: всего одно кольцо с жемчугом и жемчужное ожерелье ненавязчиво подчеркивали совершенную в своей простоте изысканность туалета. Жемчуг, судя по всему, натуральный, не выращенный. Такая безупречная простота достигается не просто. Когда-то Карен тоже занималась собой, но это было давно. Что бы так выглядеть, нужно либо иметь пару горничных, либо самой тратить массу времени и сил. И, глядя на это совершенство, она чувствовала себя чуть ли не замарашкой. Когда у женщины ребенок, она не может конкурировать с такими девушками.

— Отсюда даже видно, где я работала.

— Да? Где?

— Я могу вам показать, но, если вы этот дом не знаете, вы не разглядите.

— А где вы работали? — Карен располагающе улыбнулась.

— В компании «Америкэн Факторс». Личным секретарем президента компании. — Девушка повернулась к Карен, и улыбка мягко осветила ее нежное детское лицо, очень бледное, почти не тронутое солнцем, в рамке черных как смоль волос, разделенных на прямой пробор и падающих на плечи.

Лицо как у мадонны, восхищенно подумала Карен. Будто сошла с картины.

— Терять такое место, по-моему, обидно, — сказала она. — Это же прекрасная работа.

— Я… — Девушка запнулась, и на лицо мадонны набежала тень. — Да, работа прекрасная, — просто сказала она. — Но я не могла остаться.

— Извините. Это у меня случайно вырвалось, я совсем не хотела быть назойливой.

— Нет-нет, дело не в этом. — Девушка улыбнулась ей. — Понимаете, у меня седьмого декабря погиб жених.

— Ради бога, простите. — Карен была поражена.

Девушка снова ей улыбнулась:

— Потому я и уезжаю. Мы собирались через месяц пожениться. — Она повернулась и снова стала смотреть на удаляющийся берег, лицо ее было печально и задумчиво. — Я очень люблю Гавайи, но оставаться здесь я не могла, вы понимаете.

— Да, конечно. — Карен не знала, что сказать. Иногда поговоришь, и становится легче. Особенно если делишься горем с женщиной. Лучше всего дать ей выговориться.

— Его сюда перевели год назад. Я приехала позже и устроилась на работу — мне хотелось быть поближе к нему. Мы с ним откладывали почти все деньги. Хотели купить над Каймуки небольшой дом. Думали, сначала купим дом, а потом поженимся. Он рассчитывал прослужить здесь еще один срок или даже больше. Вы, конечно, понимаете, почему я не могла остаться.

— Боже мой, бедная девочка, — беспомощно пробормотала Карен.

— Вы меня извините. — Девушка бодро улыбнулась. — Получается, что я вам плачусь.

— Если вам хочется, вы говорите, — сказала Карен. Это им, молодым людям вроде этой пары, это их не воспетому в песнях, никем не прославленному, скромному героизму и присутствию духа обязана Америка своим величием, благодаря им с самого начала предрешена победа в этой войне. Потрясенная мужеством этой девушки, Карен чувствовала себя рядом с ней никчемной, пустой бездельницей. — Рассказывайте, не стесняйтесь, — повторила она.

Девушка благодарно улыбнулась и снова перевела взгляд на берег. Они уже прошли мыс Дайамонд, и вдали начали проступать размытые очертания мыса Коко.

— Он был летчиком. Летал на бомбардировщике. У них была база в Хикеме. Он разворачивался на площадке, хотел вырулить к укрытию. Его самолет накрыло прямым попаданием. Об этом было в газетах, вы, может быть, читали.

— Нет, — виновато покачала головой Карен. — Не читала.

— Его посмертно наградили «Серебряной звездой». — Девушка по-прежнему смотрела на берег. — Орден переслали его матери. Я потом получила от нее письмо: она хочет, чтобы я взяла его себе.

— Очень благородно с ее стороны, — сказала Карен.

— Они вообще прекрасные люди. — Улыбка ее задрожала. — Он ведь из очень хорошей семьи. Старая виргинская аристократия, Пруиты. Они жили в Виргинии еще до революции. Прадед у него был генерал, в Гражданскую войну сражался вместе с генералом Ли. Поэтому его так и назвали: Роберт Эдвард Ли Пруит.

— Как? — Карен не поверила своим ушам.

— Роберт Эдвард Ли Пруит. — В голосе девушки зазвенели слезы. — Такое нелепое старомодное имя.

— Почему же? Очень хорошее имя.

— Боб… — всхлипнула девушка, не отрывая взгляда от берега. — Ах, Боб, милый…

— Не надо, успокойтесь, — сказала Карен. Только что переполнявшая ее скорбь сменилась безумным желанием рассмеяться во весь голос. Она обняла девушку за плечи: — Будьте умницей.

— Уже все. — Девушка судорожно вздохнула. — Уже прошло, честное слово. — Она прижала к глазам платой.

— Хотите, я вас провожу до каюты? — предложила Карен.

— Нет-нет. Спасибо. Все уже в порядке. Мне перед вами ужасно неловко. И я вам очень благодарна. Пожалуйста, извините меня.

Девушка ушла. Безукоризненные манеры, изысканная, непринужденная элегантность, изысканно простой и дорогой черный туалет, вполне натуральный на вид жемчуг — все как из журнала «Вог».

Так, значит, это и есть Лорен из «Нью-Конгресса», подумала Карен, глядя ей вслед. И еще подумала, что впервые в жизни познакомилась с настоящей проституткой, вернее, с женщиной, про которую точно знает, что это ее профессия.

— Кто эта ваша приятельница? — спросил сбоку молодой подполковник ВВС. Он только что вновь появился на палубе. — Потрясающе красивая женщина.

— Она чудо, правда? — Карен все еще боролась с желанием громко расхохотаться. — Не знаю, как ее зовут, но, думаю, могла бы вас представить.

— Нет, спасибо, не надо, — отказался подполковник, провожая глазами Лорен. — Она такая красивая, что я просто теряюсь. А кто она? Кинозвезда?

— Нет, но, кажется, имеет отношение к театру. Честно говоря, я думаю, из вашего знакомства все равно бы ничего не вышло. У нее седьмого декабря погиб жених. Он был летчик. В Хикеме.

— Вот оно что, — скорбно понизив голос, отозвался подполковник. — Бедняжка.

— Она очень страдает.

— Я ведь седьмого тоже был в Хикеме, — тем же похоронным тоном сказал подполковник. — Как его звали? Может быть, я его знал.

— Пруит. Роберт Эдвард Ли Пруит. Из старой виргинской аристократии, как она говорит.

— Нет. — Молодой подполковник задумался и грустно покачал головой. — По-моему, я такого не знал. В Хикеме ведь было очень много летчиков, — словно извиняясь, пояснил он. — И погибло их тоже много.

— Его наградили «Серебряной звездой», — добавила Карен. Затаившаяся в душе странная горькая досада была так сильна, что устоять перед искушением было невозможно.

— Тогда я должен его знать, — скорбно сказал подполковник. — Хотя — только это между нами — в Хикеме раздали такую прорву «Серебряных звезд», и живым, и посмертно, что, к сожалению, это мне тоже мало о чем говорит.

— Да, наверно, вы правы.

— Я и сам получил «Серебряную звезду», — сказал он.

Карен взглянула на его китель: ленточка «Серебряной звезды» поблескивала на орденской планке рядом с ленточкой «Пурпурного сердца».

— Да нет, я никакого подвига не совершил, — торопливо сказал он. — Просто меня контузило. Укрыться от взрывной волны при всем желании было невозможно. Но орден я тем не менее принял, — добавил он. — Хотя, вероятно, не следовало. — Он пытливо, по-мальчишески посмотрел на нее.

— Не понимаю почему.

— Потому что многие действительно его заслужили, но их никто не наградил.

— Если бы вы отказались, им бы это все равно ничего не дало.

— Да, конечно, — с облегчением согласился он. — Я говорил себе то же самое. — Облокотившись о поручни, подполковник скрестил ноги. — Так, значит, вы из Балтимора, — продолжал он. — Невероятно. Как все же тесен мир.

— Да, очень. — Карен улыбнулась. — Настолько тесен, что вы себе и не представляете. — Вот сейчас, подумала она, сейчас он спросит, нельзя ли будет заехать ко мне в гости, если его в Вашингтоне одолеет тоска.

Но он не спросил. Он спросил другое.

— Вас в ресторане посадили за какой столик?

— За одиннадцатый. А вы за каким?

— Тоже за одиннадцатым. — Подполковник усмехнулся. — Видите, какое совпадение? — Он оторвался от перил. — В таком случае увидимся за ужином. Мне сейчас надо еще уладить кое-какие дела.

— Хорошо, — улыбнулась Карен. — Мне и самой надо пойти разобрать вещи.

Она смотрела ему вслед. Но, сделав несколько шагов, он вдруг остановился и вернулся к ней.

— Если честно, то я не за одиннадцатым, — сказал он. — Меня посадили за девятый. Я вам соврал. Но к ужину непременно буду за одиннадцатым. Это, кстати, одно из тех дел, которые мне надо уладить.

— Только не тратьте слишком много усилий, — улыбнулась Карен. — А то еще устанете.

— Ни в коем случае. — Он обаятельно улыбнулся. — Надеюсь, вы не против?

— Почему я должна быть против? Ценю вашу честность.

— Я решил, что обязан сказать вам правду. — Он пристально, но вполне вежливо взглянул на нее, потом улыбнулся: — Значит, до ужина?

— Мы с сыном будем вовремя.

Ответив на его улыбку, она повернула голову посмотреть, чем занимается Дейне-младший. Мальчики все еще играли на площадке для «шафлборда», и их там было уже пятеро.

Молодой подполковник тоже посмотрел на детей, потом приветливо кивнул Карен, и она повернулась к перилам.

Мыс Дайамонд давно остался позади. И они уже почти прошли мыс Коко. Восточное его массивного горба, всегда напоминавшего ей голову кита, Карен разглядела плоскую вершину скалы над заливом Ханаума, где была та самая автостоянка. С такого расстояния ее можно было различить, только если ты и раньше знал, что она — там.

За спиной у нее мальчишеская компания тем временем разрослась, вместо пяти их стало семь; они бросили прежнюю игру и теперь прятались по углам за деревянными столбами опор, а потом выскакивали, целились друг в друга из воображаемых пистолетов и оглушительно орали: «Бах! Ба-бах! Бах!»

Она сняла с себя шесть гирлянд из живых цветов и бросила через перила. Какая разница, где? Мыс Дайамонд, мыс Коко, мыс Макапуу — не все ли равно? Может быть, у мыса Коко даже лучше. Все шесть гирлянд полетели вниз вместе, но ветром их прибило к борту, и она не увидела, как они коснулись воды.

— Мама, я есть хочу, — сказал сзади ее сын. — Когда на этом корыте будут кормить?

— Скоро, — ответила она.

— Мам, а как ты думаешь, война будет долго? Я успею кончить училище и пойти воевать? Джерри Уилкокс говорит, не успею.

— Да, — сказала она, — вряд ли.

— Но это же нечестно! Я тоже хочу воевать.

— Не горюй, — сказала Карен. — Война от тебя никуда не уйдет. Эту ты, может быть, пропустишь, зато подрастешь к следующей.

— Правда? — спросил сын с надеждой.