...числу же все подобно [39],
      в других же клясться клятвой, наиболее проникающей в существо вещей, таким образом:
      Тем поклянемся, кто нашей главе передал четверицу,
      Вечно текущей природы имущую корень неточный [40].
      78
      "Передававшим" они называли Пифагора (они его обожествляли). "Четверицей" же - некое число, которое, составляясь из первых четырех чисел, создает совершеннейшее число, именно "десять", потому что один, да два, да три, да четыре составляет десять. И это число есть первая Четверица; источником же вечно текущей природы она названа постольку, поскольку весь космос, по их мнению, устроен согласно гармонии, гармония же есть система трех консонансов - кварты, квинты и октавы. Численные пропорции этих трех консонансов находятся в пределах указанных выше четырех чисел, т.е. в пределах единицы, двух, трех и четырех. А именно, консонанс кварты является в виде отношения 4/3, квинты -3/2 и октавы -2/1. Отсюда число четыре, будучи числом 4/3-й от трех, поскольку оно составляется из трех и его третьей доли, обнимает консонанс кварты. Число три, будучи полуторным от двух, поскольку содержит два и его половину, выражает консонанс квинты. Число же четыре, будучи двойным в отношении двух, и число два, будучи двойным в отношении единицы, определяют консонанс октавы. Следовательно, поскольку Четверица полагает основание для числовых отношений указанных консонансов, а консонансы способны выполнять совершенную гармонию, согласно же этой гармонии устроено все, то из-за этого они и назвали ее "имущей неточный корень вечнотекущей природы".
      И еще иначе [говорилось у них], поскольку согласно отношениям этих четырех чисел мыслится и тело, и бестелесное, а из этих последних - все: если распространится точка, мы получим образ линии, которая есть длина без ширины, а если распространится линия, то мы (этим самым) создали плоскость, которая есть некоторая поверхность, не имеющая глубины, с распространением же поверхности возникает трехмерное тело. Однако во всяком случае для точки существует единица, поскольку она неделима, [как и точка]. А для линии число два. Ведь откуда-то получается линия - [при движении] от одного к другому и от этого опять к иному. Для трехмерного же тела - число четыре, потому что если мы над тремя точками [в одной плоскости] поставили четвертую, то возникает пирамида, которая, как известно, есть первая фигура трехмерного тела. Следовательно, по праву Четверица есть источник универсальной природы.
      79
      Еще иначе. Все постигаемое человеком, говорят они, есть или тело, или оно бестелесно; будет ли оно тело или будет оно бестелесно, оно не постигается без числового рассуждения. Если оно тело, то потому, что оно, существуя с тремя измерениями, указывает на число три.
      Действительно, из тел одни состоят из предметов связанных (как судно, цепи, фаланги), другие - из объединенных в одно целое, когда они держатся при помощи одного [общего] состояния (как растения и животные), третьи - из разъединенных (как хоры, войска, стада). Однако, будет ли состоять оно из связанных, будет ли из объединенных, будет ли из разъединенных предметов, оно все равно содержит числа, раз составилось из многого.
      Кроме того, из тел одни пребывают в области простых качеств, другие - в области комбинированных качеств. Вот, например, яблоко. Последнее имеет разнообразную окраску для зрения, вкус для вкусового ощущения, запах для обоняния и гладкость для осязания. А ото, очевидно, относится к природе числа. То же самое рассуждение и относительно бестелесного, потому что уже и бестелесное время захватывается числом, становясь расчлененным по годам, месяцам, дням и часам. Так же и точка, линия, поверхность и прочее, о чем мы раньше - пусть кратко - беседовали, сведя мысли и об этом к числам.
      Согласуются со сказанным, говорят они, и факты, относящиеся к жизни, равно как факты, относящиеся к искусствам. Именно, повседневная жизнь о каждой вещи судит при помощи критериев, которыми являются усиленные меры. Если, именно, мы устраним числа, устранится и локоть, состоящий из двух полулоктей, из шести ладоней и из двадцати четырех пальцев.
      Устранится и медимн, талант [41] и прочие критерии, так как все это, раз оно состоит из множества, по этому самому есть уже вид числа. Отсюда им же держится и прочее - займы, удостоверения, бюллетени, контракты, сроки, очереди. И вообще чрезвычайно трудно найти в жизни что-нибудь непричастное числу. Во всяком случае никакое искусство [паука] не существует вне соразмерности, а соразмерность покоится в числе.
      80
      Значит, всякое искусство возникает при помощи числа. Родосцы, например, как говорят, выспросили архитектора Харита [42], сколько истратил он средств на построение Колосса. Когда он что-то исчислил, они снова его спросили, сколько же было бы это, если бы они захотели построить статую двойную по величине. И после того как он выставил двойную сумму, они ему дали ее, а он, истративши ее только на одно основание и на проекты, наложил на себя руки. После его смерти мастера увидели, что нужно было требовать не двойную, но восьмерную сумму, так как сооружение надо было увеличить не только в длину, но и во всех направлениях. Значит, в пластике существует определенная соразмерность, равно как и в живописи, где произведения искусства получают правильный вид, когда ни один их момент не существует без согласования.
      И, говоря вообще, всякое искусство есть система, состоящая из постижений [43], а эта система есть число. Следовательно, здраво суждение, что
      числу же все подобно,
      т.е. все подобно судящему разуму, однородному с числами, которые устроили все.
      [8. Парменид]
      Это [утверждают] пифагорейцы. Ксенофан же, согласно тем, кто истолковывает его в ином смысле, своими словами:
      Ясного муж ни один не узнал; и никто не возможет
      Знающим стать о богах и о том, что о всем возвещаю.
      Даже когда и случится кому совершенное молвить,
      Сам но ведает он, и всем лишь мненье доступно [44],
      как оказывается, устраняет не всякое постижение, но только научное и непогрешимое, мнительное (###) же сохраняет. Это он выражает словами: "У всех мнящая мысль пребывает". Согласно этому, критерием становится мнительный разум, т.е. разум в пределах возможного, а не тот, который держится за твердое.
      81
      Его же приятель Парменид, с одной стороны, осудил мнительный разум (я бы сказал, разум, обладающий бессильными постижениями) и положил в основание, с другой стороны, научный, т.е. непогрешимый, критерий, отойдя от доверия чувственным восприятиям. По крайней мере в начале своего сочинения "О природе" [45] он пишет следующим образом:
      Я влеком кобылицами; сколько на сердце приходит,
      Мчатся они, вступивши со мной на путь многославный
      Той богини, что мужа к знанью влечет повсеградно.
      Им увлечен: по нему многоумные мчат кобылицы,
      Тащат они колесницу. И девы путь указуют.
      В ступицах ось издает звучанье свистящей свирели,
      Накалена (двумя точеными путь ускоряя
      Обоюдно кругами), когда торопились отправить
      Девы те, Гелиады, чертоги Ночи покинув,
      К свету, сбросивши прочь руками голов покрывала.
      Ночи здесь ворота и Дня существует дорога,
      Их окружают верхний косяк и порог из каменьев,
      Сами они из эфира большими створками полны.
      К ним многокарная Правда - владетель ключей обоюдных.
      Вот преклонивши ее нежнейшими девы словами,
      Уговорили прилежно, чтоб им с стержнями задвижку
      Сбросила прочь окрыленно она от ворот и от створов.
      Зев огромный они сотворили, вися, многомедных
      Оси в ступицах взаимно вослед заставляя вращаться,
      Скрепами и острием закрепленные. Здесь через них-то
      Прямо девы вели ко мне лошадей с колесницей.
      Был я богинею принят охотно. Рукою за руку
      Правую взявши мою, ко мне она речью воззвала:
      Юноша, ты возницам своим бессмертным товарищ,
      В наши чертоги приходишь на мчащих тебя кобылицах,
      Здравствуй! Не злой тебе Рок указал, конечно, держаться
      Этой дороги (она вдали от стези человеков).
      Но - Закон и Правда. Тебе надлежит все изведать,
      Как незыблемо, как легко убеждает Истины сердце,
      Мненья людей каковы, достоверной лишенные правды.
      Но от такого пути разысканья удерживай мысль ты,
      Пусть многоопытный нрав тебя на принудит на путь сей,
      Темное око использовать и шумящие уши
      И язык. Обсуди многоспорный разумом довод
      В сказанных мною словах. На пути этом только отвага
      Остается одна...
      В этих стихах под несущими его кобылицами Парменид понимает неразумные стремления и влечения своей души, под ездой по многославному пути богини теорию, основанную на философском разуме, каковой разум, наподобие водящей богини, указывает путь к познанию всех вещей. Под девами, идущими впереди него, он понимает чувственные восприятия, из которых
      82
      он прикровенно имеет в виду слуховые восприятия в своих словах: "Двумя точеными путь ускоряя кругами", т.е. кругами ушей, при помощи которых они воспринимают звук. Ощущения зрения он назвал девами Гелиадами; чертоги же ночи они покинули, бросившись к свету, потому что без света не бывает использования зрительных ощущений. А то, что они пришли к многокарающей Правде, которая обладает обоюдными ключами, - это означает размышление (###), обладающее непоколебимыми постижениями вещей.
      Та, которая его приняла, обещает преподать ему два предмета: "легко убеждающее Истины сердца незыблемое", что является алтарем неизменного знания, и другой предмет - "мнения смертных, достоверной лишенные правды", т.е. все, что находится в области мнения, поскольку оно неустойчиво. И для разъяснения он в конце прибавляет, что нужно придерживаться не чувственных восприятий, но разума (###). "И тебя многоопытный нрав, - говорит он, - да не принудит на путь сей, - темное око использовать и шумящие уши и язык. Обсуди многоспорный разумом довод в сказанных мною словах".
      Впрочем, как ясно из сказанного, Парменид и сам далек от внимания к чувственным восприятиям, если объявил научный разум мерилом истины в сущем.
      [9. Эмпедокл]
      Эмпедокл же Акрагантинский, согласно мнению тех, кто, по-видимому, более просто его толкует, допускает шесть критериев истины. Именно, он предполагал, что деятельных начал целого два, Дружба и Вражда, и одновременно, упоминая о четырех как о материальных (земля и вода, воздух, огонь), он утверждал, что они являются критериями для всего. Как я сказал раньше [46], у физиков исстари циркулирует некое древнее мнение о том, что подобное познаваемо для подобного. Как известно, и Демокрит приводит для него доказательства и Платон, как известно, мимоходом касается его в "Тимее". Но Демокрит основывает свое доказательство как на одушевленном, так и на неодушевленном, потому что "животные, - говорит он [47], - собираются в стада с однородными животными (например, голуби с голубями и журавли с жу
      83
      равлями и так все прочие неразумные). Точно так же [происходит дело] и в неодушевленном, как, например, можно видеть на семенах, когда их сеют сквозь сито, и на камешках в водовороте. Здесь именно, с одной стороны, при трясении сита раздельно располагается чечевица с чечевицей, ячмень с ячменем и пшеница с пшеницей; с другой же, в соответствии с движением волны продолговатые камешки стремятся в одно место с продолговатыми, а закругленные - с закругленными, как будто бы заключенное в них сходство содержит нечто такое, что объединяет эти вещи".
      Но таким образом рассуждал Демокрит. Платон же для вывода о бестелесности души воспользовался в "Тимее" тем же самым родом доказательства. А именно, если зрение, говорит он [48], коль скоро оно воспринимает свет, тотчас же оказывается световидным, слух же, когда различает воздушные удары, т.е. звук, тотчас же мыслится воздухообразным, обоняние, познающее испарения, всецело парообразно и вкус в отношении влаги влагообразен, то и душа, если она воспринимает бестелесные идеи (каковы идеи в числах и в телесных границах), по необходимости становится в некотором роде бестелесной.
      Но если таково было учение у старших философов, то, похоже, к нему приноровился и Эмпедокл, утверждающий, что если существует шесть составляющих Вселенную начал, то имеется и равное с этим число критериев, ввиду чего он и написал:
      Зрим мы, воистину, землю землей и воду водою,
      Дивный эфиром эфир, огнем огонь вредоносный,
      Зрим любовью любовь, вражду же скорбной враждою [49],
      указывая, что мы воспринимаем землю благодаря нашей причастности земле, воду - в силу участия в воде, воздух - через причастность воздуху и аналогично в отношении огня. Были и другие, утверждавшие, что, по Эмпедоклу, критериями истины являются не чувственные восприятия, но правый разум (###), а из области правого разума один в некотором роде божественный, другой человеческий, причем божественный невыразим, а человеческий выразим. О том, что суждение об истинном находится и в области чувственных восприятий, он говорит так:
      84
      Узкие средства [у нас к Познанью] по членам разлиты,
      Мимо несчетных ударов, и многое мысль притупляет.
      Малую часть своей незначительной жизни узнавши,
      Кратковременно мы отлетели, как дым разносяся.
      В том одном убедившись, на что натолкнулся лишь каждый,
      Будучи всюду влеком, а мнит, что целое встретил.
      Так незримо это мужам, недоступно их слуху
      И не охватно уму.
      Относительно же того, что истина существует не в смысле совершенной непонятности, но что она понятна в меру достижимости для человеческого разума, Эмпедокл дает разъяснение, прибавляя к вышесказанному:
      А ты, сюда удалившись,
      Будешь не большее знать, что смертная мысль увидала [50].
      И, сделавши упрек в последующих стихах тем, кто объявляет, что он знает больше, Эмпедокл доказывает, что воспринимаемое каждым чувственным восприятием достоверно, если им руководит разум, хотя раньше он и уклонялся от признания их достоверности. Действительно, он говорит:
      Боги, от языка безумие их отвратите,
      Чистый источник из уст своих священных явите.
      Муза, белораменная дева, желанная многим
      Ты, молю, - что можно слышать [мужам] краткодневным,
      От благочестья пошли, на послушной сидя колеснице,
      Пусть тебя не принудят цветы прославленной чести
      Превозноситься людьми за слова выше меры священной,
      Дерзостно восседать на высотах мудрости гордо.
      Но всевозможными средствами ты исследуй предметы
      И не питай к глазам доверия больше, чем к слуху,
      Как и шумному слуху превыше ясности слова.
      Голосу членов иных (что путем бывают познанья)
      Тоже не верь и все познавай лишь в ясности меру [51].
      [10. Гераклит]
      Это именно и говорит Эмпедокл. Гераклит же, поскольку он в свою очередь учит, что человек вооружен двумя средствами для познания истины: чувственным восприятием и разумом, полагал - близко к вышеупомянутым физикам, - что из указанных средств познания чувственное восприятие недостоверно, а разум он полагал в основание в качестве критерия. Но чувственное восприятие он порицает в таких [буквально] словах:
      85
      "Глаза и уши - плохие свидетели у людей, имеющих варварские души" [52], что равносильно суждению: питать доверие к неразумным чувственным восприятиям свойственно варварским душам. Разум (###) же он утверждает в качестве судьи об истине, однако не какой бы то ни было, но общий и божественный. Нужно вкратце показать, что это за разум. Ведь излюбленное положение этого физика в том, что охватывающее нас разумно и мысляще.
      Еще значительно раньше того Гомер подобное выразил в словах:
      Именно, ум такой у людей, населяющих землю,
      Что ежедневно дает отец богов, человеков [53].
      И Архилох утверждает, что люди мыслят все то, что
      ...в душу в этот день вселит им Зевс [54].
      То же самое сказано Еврипидом:
      Кто б ни был ты, непостижимый - Зевс,
      Необходимость или смертных ум,
      Тебя молю... [55]
      Втягивая в себя этот вот божественный разум при помощи дыхания, мы становимся, по Гераклиту, разумными (###); и если мы забываемся во сне, то снова приходим в сознание после пробуждения. Именно, вследствие закрытия чувствительных отверстий [во время сна] пребывающий у нас ум (###) отделяется от связи с окружающим, когда у нас остается соединение с этим последним только через дыхание, как бы в виде какого-то корня. А если ум отделился, то он лишается и этой способности памяти, которую имел раньше. С пробуждением же он снова облекается способностью разума, высовываясь через чувствительные отверстия, как бы через некоторые дверцы, и совпадая с окружающим [умом]. Поэтому, как угли, приближаясь к огню, становятся после [соответствующего] изменения горящими, а удаляясь от огня, тухнут, так же и усвоенная нашими телами от окружающего доля, с одной стороны, отделяясь, становится почти неразумной, с другой же, вливаясь через множество отверстий, оказывается однородной целому.
      86
      Вот этот-то общий и божественный разум, причастием к которому мы становимся разумными (###), Гераклит и называет критерием истины. Отсюда то, что является всем вообще, это достоверно (оно воспринимается общим и божественным разумом); а то, что попадается кому-нибудь одному, это недостоверно по противоположной причине. Следовательно, начавши с рассуждения о природе и указавши некоторым образом на объемлющее нас, вышеупомянутый муж утверждает: "Хотя этот разум и существует вечно, люди бывают непонимающими и раньше слышания, и после того, как впервые услышат. Именно, хотя [все] совершается согласно этому разуму, они имеют вид неопытных, приступая к тем словам и делам, которые я взвешиваю, различая каждое по его природе и изъясняя, в каком оно находится состоянии. От прочих людей скрыто, что они делают во время бодрствования, как забывают они и то, что [делали] во сне" [56]. Ясно показывая этими словами, что мы все делаем и мыслим по причастию к божественному разуму, Гераклит несколько далее прибавляет: "Поэтому необходимо следовать совокупному", а совокупное - это и есть "общее". "Хотя этот логос [для всех] общий, толпа живет так, как будто имеет свое собственное разумение" [57]. А это разумение есть не что иное, как истолкование образа устроения всего. Отсюда, поскольку мы вступили в общение с памятью о нем, мы находимся в истине; а коль скоро мы возымели свои особенности, мы находимся во лжи.
      При таком положении дела Гераклит действительно яснейшим образом выражает в приведенных словах, что общий разум есть критерий: и явное всем вообще, говорит он, вполне достоверно, будучи как бы предметом суждения для общего разума; а то, что является каждому особенно, - ложно.
      [11. Демокрит]
      Таков Гераклит. Демокрит же, отвергая [возможность] явного для внешних чувств, утверждает, что даже ничто из этого не явствует в истинном смысле, но только в смысле мнения, а истинным оказывается бытие атомов и пустого. Именно, он говорит [58]: "По установленному обычаю (###) сладкое п по обычаю горькое, по обычаю теплое, по обычаю холодное, по обычаю цветное, в действительности же - атомы и пустота". Т.е. чувственные предметы просто устанавливаются по смыслу и мнятся, в истинном же смысле не существуют, но су
      87
      ществуют только атомы и пустота. В "Подтверждениях" же он хотя и пообещал предоставить ощущениям силу достоверности, тем не менее, оказывается, все же их осуждает. Именно, он говорит [59]: "В действительности мы ничего достоверно не постигаем, но [лишь] меняющееся в зависимости от установки нашего тела и от того, что в него входит или ему сопротивляется". И опять говорит он: "Было во многих местах показано, что мы не постигаем, какова есть в действительности
      (###) каждая вещь или какова она не есть". В сочинении же "Об идеях" он говорит [60]: "Человек должен познавать на основании того правила, что он далек от действительности". И опять: "Также это рассуждение, очевидно, показывает, что в действительности мы ничего ни о чем не знаем, но у каждого мнение есть результат притекания [атомных образов"]. И еще: "Все-таки должно быть ясно, что трудно узнать в действительности, какова каждая вещь". Ясно из этих слов, что Демокрит колеблет почти всякое постижение, даже если он имеет дело по преимуществу с чувственными восприятиями.
      В "Правилах" [61] он говорит о двух видах знания, об одном при помощи чувственных восприятий и о другом при помощи рассуждения (###). Из них знание при помощи рассуждения он называет подлинным (###), приписывая ему достоверность для суждения об истине, а знание при помощи чувственных восприятий он именует "темным" (###), лишая его постоянства в отношении распознавания истинного. Он говорит
      дословно: "Существуют две формы познания, подлинная и темная. К темной относится следующее целиком: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание. Подлинная же отлична от нее". Затем, оказывая предпочтение подлинной форме перед темной, он прибавляет слова: "Всякий раз, как темное познание не имеет возможности ни видеть более малое, ни слышать, ни обонять, ни воспринимать через вкус, ни ощущать в области осязания, надо обращаться к более тонкому..." Следовательно, и по Демокриту, разум есть критерий, который он называет "подлинным познанием".
      Диотим [62] же говорил, что, по Демокриту, существуют три критерия: критерий для постижения неизвестного - явления, ибо явное есть окно в неявное, как утверждает Анаксагор [63], которого за это хвалил Демокрит; критерий для исследования - понятие ("Ибо, дитя, для всего существует только один принцип, это - знать то, о чем производится исследование" [64]) и критерий для выбора и уклонения - аффекты (именно, что нам сродни, то и нужно выбирать; а чему мы чужды, того надо избегать).
      Таково в некоторых чертах разыскание у древних о критериях истины. Коснемся далее метафизических учений.
      [12. Платон]
      Платон, разделивши в "Тимее" вещи на умопостигаемые и чувственные и сказавши, что умопостигаемые воспринимаются разумом (###), чувственные же относятся к мнению (###), конечно, ясно определил в качестве критерия познания вещей разум, прибавивши в нему еще и чувственную очевидность (###).
      Он говорит так [65]: "Что такое вечно сущее, но не становящееся и что такое становящееся, но никогда не сущее? Первое, ясно, постижимо мышлением при помощи разума, второе же - мнением, при помощи чувственного восприятия". Постигающим называется у него, по сообщению платоников, тот разум, который одинаково относится к очевидности и к истине. Действительно, необходимо, чтобы в суждении об истине разум отправлялся от очевидности, если только бывает суждение об очевидном истинном. Но очевидность так же и недостаточна для познания истинного: если что-нибудь является в соответствии с очевидностью, то это еще не значит, что оно существует и в смысле истины. Наоборот, надо, чтобы было налицо судящее о том, что просто является и что именно вместе с явлением предстоит еще и в смысле истины, т.е. чтобы был разум. Следовательно, должно стать необходимым, чтобы объединилось и то и другое - очевидность в качестве как бы отправной точки для разума в целях суждения об истине и самый этот разум для разумения очевидности. Для устремления к очевидности и для различения истинного в ней разум, конечно, в свою очередь нуждается в чувственном восприятии, как в содействующем. Получая при его помощи представление (###), он создает мышление и науку об истинном, так что он оказывается охватывающим и очевидность, и истину, а это и равносильно тому, что он является постигающим.
      89
      Так именно рассуждает Платон. Спевсипп [66] же, у которого одни из вещей чувственные, а другие умопостигаемые, высказал, что "для умопостигаемых критерием является научный (###) разум, а для чувственных научное восприятие" (###). Он предположил, что научным восприятием является то, которое участвует в истине соответственно разуму. А именно, подобно тому как пальцы флейтиста или арфиста хотя и обладают способностью к технике, но она до игры в них еще несовершенна и достигает зрелости лишь в результате упражнения, отвечающего требованиям рассудка, и подобно тому как восприятие музыканта обладает способностью четко улавливать гармоничное и негармоничное и она достигается не сама собою, но в результате рассуждения, - так и научное восприятие естественным образом участвует на основании разума в научной тренировке в целях твердого распознавания соответствующих предметов.
      [13. Ксенократ]
      Что же касается Ксенократа, то он утверждал существование трех субстанций (###) - чувственной, умопостигаемой и сложной, или мнительной. Из них чувственная есть субстанция того, что внутри Неба, умопостигаемая всего вне Неба, мнительная же и сложная - самого Неба. (Именно, она видима при помощи чувственного восприятия, но умопостигаема через астрономию.) Поскольку, однако, эти субстанции существуют таким способом, он объявил в качестве критерия для того, что вне Неба, и для умопостигаемой субстанции науку; для того, что внутри Неба, и для чувственной субстанции - чувственное восприятие; для смешанной субстанции - мнение. Причем тот из этих критериев вообще, который возникает через научный разум, устойчив и истинен; тот, который возникает через чувственное восприятие, хотя и истинен, но не так, как критерий, возникающий через научный разум; сложный же критерий является общим в отношении истинного и ложного. Поскольку в области мнения одно мнение истинно, другое - ложно, отсюда и существует по традиции три мойры: Атропос, относящаяся к умопостигаемому (она непреложна), Клото - для чувственного и Лахесида - для мнительного [67].
      90
      [14. Аркесилай]
      Сторонники Аркесилая [68] - одни при первом приближении не наметили никакого критерия, те же, кто, по-видимому, определил критерий, сделали это в порядке противопоставления своего учения стоикам. А именно, последние утверждали, что существует три [начала], объединенные одно с другим: наука, мнение и расположенное на границе между ними постижение. Из них наука - это непогрешимое, устойчивое, непреложное постижение при помощи разума; мнение это бессильное и ложное одобрение; постижение же - посреди этого, будучи одобрением со стороны постигающего представления (###) [69].
      Согласно стоикам, постигающим представлением является истинное и такое, которое не могло бы стать ложным. Они говорят, что наука в основном существует только у одних мудрых, мнение - только у глупых, постижение же общее у тех и других, причем последнее является критерием истины.
      Если, как известно, это утверждают стоики, то против них и восстает Аркесилай, доказывающий, что постижение нисколько не является критерием, находящимся посредине между наукой и мнением. Ведь то, что они называют постижением и согласным соответствием постигающему представлению, возникает, [говорит он], или в мудром, или в глупом. Но если оно возникает в мудром, то оно есть наука, а если в глупом, то - мнение. Общего при этом между ними нет ничего, кроме названия. Если только постижение есть одобрение со стороны постигающего представления, то оно, [говорит Аркесилай], в действительности не существует. Во-первых, потому, что одобрение возникает не по отношению к представлению, но по отношению к смыслу (###) (ведь одобрения относятся к постулатам), во-вторых же, потому, что нельзя найти никакого такого представления, которое не могло бы стать ложным, как показывает множество разнообразных примеров.
      91
      Но раз не существует постигающего представления, не может возникнуть и постижения: ведь одобрение существовало благодаря постигающему представлению. Если же нет постижения, то не будет и ничего постигающего. Если же ничто не постигаемо, то и для стоиков последовательно будет воздержание мудрого.
      Рассмотрим так. Поскольку ничто не постигаемо (ввиду несуществования стоического критерия), если мудрый выскажет одобрение, то этот мудрый будет пользоваться мнением. Так как нет ничего постигаемого, то, если кто одобряет что-нибудь, он будет одобрять непостигаемое. А одобрение непостигаемого есть мнение. Поэтому если мудрый относится к одобряющим, то мудрый окажется отнесенным к тем, кто живет мнением. Но мудрый во всяком случае не относится к тем, кто живет мнениями (это, по их учению, принадлежит к неразумию, и это - причина ошибок). Значит, мудрый не относится к одобряющим. А если это так, то ему в отношении всего надо избегать высказывать одобрение. Но не высказывать одобрения - это есть не что иное, как воздержание [от суждений]. Значит, мудрый должен в отношении всего воздерживаться [от всяких суждений].
      Но поскольку все же нужно было после этого производить исследование относительно жизненного устроения, которое по сути дела не формулируется без критерия (а счастье, т.е. цель жизни, получает свою убедительность [только] в зависимости от него), то Аркесилай говорит, что тот, кто в отношении всего воздерживается [от суждений], устанавливает акты выбора и уклонения и вообще поступки на основании благоразумия (###) и что, выступая соответственно этому последнему как критерию, он преуспеет: счастье достигается через разумность (###); разумность же проявляет себя в успешных действиях; успешное же действие то, которое, будучи осуществлено, имеет благоразумное оправдание. Следовательно, тот, кто пользуется благоразумной устроенностью, тот и будет счастлив.
      [15. Карнеад]
      Об этом и учит Аркесилай. Карнеад [70] же в вопросе о критерии вооружился не только против стоиков, но и против всех, кто был до него. А именно, у него есть первое, для всех общее рассуждение, согласно которому он устанавливает, что вообще не существует никакого критерия истины, ни разума, ни чувственного восприятия, ни представления, ни чего бы то ни было другого из сущего, поскольку все это без исключения вводит нас в обман.
      92
      Согласно же второму его рассуждению, он указывает, что если даже этот критерий и существует, то он пребывает не вне той аффекции (###), которая исходит из очевидности. Именно, поскольку живое существо отличается от неодушевленного способностью восприятия, оно должно стать во всех смыслах способным к схватыванию себя самого и внешних предметов через это восприятие.