ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. Рассказ о том, как обнаружилось исчезновение Катрана, что решил Газаль-малек и как приближенные Армен-шаха задумали погубить Шогаля и Самака

Тем временем от вращения небосвода серебряная бусина упала в золотой таз, вознеслась вверх опора утра, сияющее солнце высунуло голову из воротника востока, вступило на землю воинство дня, а полки ночи обратились в бегство. Газаль-малек воссел на трон, вельможи государства служить ему явились. Час прошел, Катран-пахлаван не пришел.

– Что это Катран не идет? Поглядите, что с ним случилось? – говорит Газаль-малек.

А у царевича был слуга, управитель его дворца и смотритель гарема, по имени Кафур [23]. Отправился он к шатру Катрана. Видит, слуги возле шатра стоят, а полотнище переднее опущено. Он говорит:

– Почему богатырь мешкает, на службу не идет? Шах мне велел спросить, отчего Катран-пахлаван битву не открывает? Неужто спит еще?

– Да он еще из шатра не выходил, – отвечают ему.

– Так ступайте кто-нибудь, скажите ему, что Лала-Кафур, слуга Газаль-малека, пришел, его зовет.

Слуги говорят:

– О Лала, ты посмелее, куда угодно заходить можешь… Зайди к нему сам, скажи.

Кафур поднял полотнище палатки, внутрь вошел. Видит, постель разобрана, ночная одежда разбросана, боевой конь рядом стоит, а Катрана нигде не видать.

Завопил он, закричал:

– Нету в шатре Катрана!

Слуги прибежали, Катрана найти не могут, переполох начался. Возвратился Кафур к Газаль-малеку, доложил ему, в чем дело. Тут слуги Катрана подоспели, говорят, мол, все золото и серебро, ковры и все, что плохо лежало, унесли. Другие пришли, сказали, что тот паланкин, в котором дочерей Мехран-везира доставили, тоже пропал. Огорчился Газаль-малек, расстроился, а тут еще люди пришли, докладывают:

– Царевич, тридцать рабов исчезли.

А еще кто-то говорит:

– Два мула неизвестно куда скрылись.

Еще больше нахмурился Газаль-малек, помолчал, а потом молвил своим военачальникам:

– Как же это быть могло? Ну, золото, серебро, скотину воры могли украсть, но как унести такого богатыря, как Катран, да тридцать гулямов, да еще люльку? Может, они где-нибудь здесь укрылись?

Тут выступил вперед Катур, брат Катрана, а за ним – его тридцать гулямов. Сказал он:

– О царевич, прошлой ночью брата в мешок запихали и утащили, на его боевого коня взвалили, да конь заупрямился, идти не хотел. Я с караулом проезжал. Когда мы подоспели, они его бросили и убежали. Мы его обратно в лагерь отвезли, а царевичу ничего не сказали, чтобы Катрана не огорчать, не позорить его перед царевичем. Наверно, его опять унесли.

– Да как его с тридцатью гулямами вместе унести могли? – говорит Газаль-малек. – Это каким же богатырем надо быть!

Тут нашлись люди, которые видели, как Атешак вел связанного Самака к Катрану. Они стали рассказывать:

– О царевич, видно, все это проделки Самака. Мы вчера видели, как Атешак его с веревкой на шее да со связанными руками к Катрану вел. Мы было побежали следом, да Атешак нас прогнал. Это Самак все сделал!

Пока они так говорили, соглядатай пришел. Поклонился и сказал:

– О шах, видел я в стане Хоршид-шаха богатыря Катрана. Тридцать рабов с ним, всех их в плен взяли, ночью привели. Самак и Атешак, оказывается, спознались, а хуже всего то, что Атешак царевичу изменил, к Самаку переметнулся. Я там оставался до того времени, когда Катрана заковали и отослали в ущелье Бограи, а гулямов попарно раздарили.

Разозлился Газаль-малек, услыхав эти слова, так что даже руку себе зубами прикусил, думает: «Что об этом на белом свете говорить станут? Такого богатыря, как Катран, с тридцатью гулямами выкрасть ухитрились, а из тридцатитысячного войска никто даже и не шелохнулся!»

Обратился он к своим военачальникам:

– Ну, что скажете? Будем с ними сражаться или нет? А если они первые в бой пойдут, как нам поступить?

– О шах, – отвечают военачальники, – хоть Катрана и выкрали, но все же это только один человек. Мы, пока живы, сражаться будем!

Катур поклонился и сказал:

– О царевич, теперь это мое дело, ради брата я все силы положу: или голову сложу, иль его освобожу!

Царевич его похвалил, других возблагодарил, но тут Шакар-писец говорит:

– О шах, надобно все хорошенько обдумать. Самое лучшее, если мы здесь за их войском понаблюдаем, вызнаем, как дело повернется, да к обороне приготовимся, чтобы, коли уж придется воевать, твердо стоять. А сами пошлем шаху письмо, расскажем' ему, что приключилось, чтобы он прислал нам помощь, и тогда нам легче будет справиться с неприятелем.

Газаль-малек сказал:

– Ну, пиши письмо, как сумеешь, по собственному разумению, только не упусти ничего.

Шакар тотчас потребовал чернильницу и перо и подготовил письмо. Сначала бога помянул, а дальше так написал: «Письмо от Газаль-малека, слуги шаха мира, к Армен-шаху, владыке всей земли, господину моему царственному отцу. Да будет известно государю, что, когда мы с войском покинули его и отправились, куда было сказано в письме Мехрана, я бросился в пасть дракона, а все ради того, чтобы заполучить дочь Фагфура. Но эта страсть чумой для меня обернулась. Не так все пошло, как я замышлял и желал, и не так, как нам обещано было. Надежды мои не сбылись, потому что Хоршид-шах выбрался на свободу и девушку, которую Фагфур уже послал ко мне, по дороге перехватил и увез. А сам укрылся в ущелье Бограи у Аргуна Сарчупана. Когда же Фагфур узнал об этом, он послал Хоршид-шаху подарки, дал ему войско, избрал его в зятья и послал с нами воевать. Хотя Мах-пари с ними нет, ее отвезли в крепость Шахак, но все равно, когда Хоршид-шах сюда прибыл, мы устроили сражение, и с обеих сторон было перебито много народу, а в конце концов ночью из нашего лагеря выкрали Катран-пахлавна. Есть среди них один человек по имени Самак, разбойник и ловкач, это он освободил Хоршид-шаха и вообще такое творит, чего никто в мире сделать не может. А Мехран-везир очень много усердия приложил и сейчас тоже о нас радеет. В подтверждение своих слов он прислал нам много добра всякого, а также свою жену и дочерей. Но как мы ни старались, толку нет – ни Мехрану, ни нам самим ничего не удается. Пребываем мы на прежнем месте, но только нет у нас настоящего полководца и как войну вести, мы не знаем. Коли хочешь со своим сыном еще свидеться, пришли поскорее войско и опытного военачальника, мудрого, умелого и осмотрительного, ибо у врагов войско несметное и воины доблестные. Один из них, как вышел, так два дня подряд всех побеждал, много народу побил. Говорят, это брат Хоршид-шаха и зовут его Фаррох-руз. Коли соизволит государь-отец, пусть передаст привет матери моей и сестре. Мир вам».

Закончил он письмо, прочел Газаль-малеку, царевич и богатыри похвалили его, он к письму печать приложил, потом крикнул гонца и вручил ему со словами:

– Быстро доставь это письмо Армен-шаху.

Дали гонцу бегового верблюда-дромадера, плотного, с рыжей шерстью, высокого, выносливого, быстроходного, китайской породы, глазастого, знающего дорогу, такого верблюда, что ест мало, а бежит быстро. А проводника того звали Саман. Сел он на верблюда и пустился в путь, полетел, словно ветер осенний.

И вот, значит, сидит Газаль-малек у себя в лагере, на бой не выходит, а Хоршид-шах говорит своим богатырям:

– Что-то они сражаться не идут. Верно, Армен-шаху письмо послали, помощи просят. Надо нам выступить и затеять бой.

Богатыри отвечают:

– О шах, давай лучше сегодня выпьем. Они по Катрану горюют, оттого и не вышли на поле брани.

Согласился Хоршид-шах, сели они вино пить, а там и день пролетел, наступила ночь, и все разошлись отдыхать, а ночной дозор караулить вышел, пока темная ночь не кончилась.

Наутро взошел Хоршид-шах на тахт, богатыри служить ему явились, а из войска Мачина никто сражаться не идет. Приказал Хоршид-шах своему войску на мейдан выступать. Тотчас раздался грохот военных барабанов, знатные и простые воины в броню железную облачились, на лошадей сели и выехали на поле битвы.

Газаль-малека тут же известили. Тот велел одному человеку:

– Ступай скажи им, что мы не совсем здоровы, пока о битве не помышляем.

Тот человек пошел, против передового отряда войска стал и закричал:

– Газаль-малек изволит говорить, что занедужил, день-другой не сможет сражаться, надо подождать, пока выздоровеет.

Когда он это прокричал, войско вернулось на стоянку.

И таким манером два дня подряд войска Хорщид-шаха на мейдан выходили, на бой вызывали, а им отвечали, что царе-вич-де болен, и тем отделывались. А тем временем Саман добрался до города Мачин.

Сообщили шаху, что, дескать, привезли письмо от царевича, Армен-шах обрадовался и приказал привести посланца Самана к своему трону. Когда тот вошел, Армен-шах прежде всего спросил, как поживает сын. Саман сказал:

– О шах, он жив и здоров.

Потом он вынул письмо, поцеловал его и положил перед Армен-шахом.

Взял Армен-шах письмо, передал Шахран-везиру. Тот распечатал, прочел и рассказал Армен-шаху, о чем там говорится: о том, как два дня битва была и как Фаррох-руз отвагу явил, все рассказал, и расположение духа у шаха изменилось, заплакал он. А в то время многие о делах Самака поминали – еще Мехран-везир в своем письме к Газаль-малеку его назвал, говоря, что все дело им Самак испортил, и Газаль-малек в письме к отцу тоже описал то, что слыхал и что сам видал.

Армен-шах спросил:

– Что за человек этот Самак, как ему удается такие дела вершить? Как он сумел такого храбреца, как Катран-пахлаван, захватить, да еще с тридцатью гулямами?

Сведущие люди ответили:

– О шах, он ведь айяр. Хоть человек он совсем молодой, есть у него учитель по имени Шогаль-силач, воин и разбойник, он его обучил, да так, что тот превзошел своего учителя. Это он убил няньку-колдунью, и сына Мехран-везира, и богатыря Шир-афкана. А Шогаль-силач с айярами и Хоршид-шах с братом Фаррох-рузом попали в заточение, так он их всех оттуда вывел, и вообще он великие дела совершает.

Армен-шах спросил Самана:

– А ты сам Хоршид-шаха видел?

– Видел, – ответил Саман. – Он юноша чистый и прекрасный и отмечен падишахским фарром. Вот только в бою мне его видеть не довелось, но Фаррох-руза, брата его, видал, уж очень тот смел!

Армен-шах тотчас приказал:

– Пусть мой царский двор собирается и все мое войско, и знать и простолюдины, и пусть из города выступают.

Созвал Армен-шах приближенных, собрал их вокруг себя, и сам к войску обратился и такие речи повел:

– Дружина моя и все мои подданные! Знайте и ведайте, я всегда вами добром управлял, всегда жалел вас, всякому вашему горю соболезновал. А теперь время пришло сыну моему сочувствие явить, тем более что дело такое получилось. Ведь мой сынок по малолетству и недомыслию своему в беду попал, ввязался в бой с войском Чина. Он-то на другое рассчитывал, воображал, что жениться едет, а вместо этого на войну угодил. Мой Газаль-малек мальчик еще, как войну вести не знает, как поступить не понимает. А тут еще такого богатыря, как Катран, выкрали! Кто из вас на это дело пойдет, моему сыну помощь окажет, врага отразит, а Катран-пахлавана освободит?!

Поднялся тут Сейлем, сказал:

– Долгих лет государю, за это дело надлежит мне взяться, чтобы брата Катрана вызволить.

– А сколько у тебя войска? – спросил Армен-шах.

– Пять тысяч всадников.

Шах приказал, чтобы выдали им снаряжение и вооружение, жалованье им положил, а Сейлему подарил почетное платье.

Другой богатырь встал, звали его Сэмран. Поклонился и сказал:

– О шах, я готов тебе послужить, а со мной пять тысяч воинов. Я за царевича жизнь положу!

Шах его похвалил, почетной одеждой одарил, дал ему припасы и вооружение.

Еще один богатырь был по прозванию Гиль-Савар. Поднялся он, поклон отдал, шах ему кивнул милостиво, а он сказал:

– О великий государь, тебе известно, что я с Катраном всегда ссорился, спорили мы, кто из нас смелее да сильнее. А на праздник Ноуруз всегда богатыри друг с другом на мейдане состязаются, мы с Катраном всегда боролись, но ни один не мог другого одолеть, так что оба мы недовольны оставались. Катран всякий раз говорил, что он меня сильнее, а я себя нахваливал. А теперь он в заточение попал! Я поеду туда и своей доблестью его освобожу, чтобы взять над ним верх. Я-то с первого дня хотел царевичу служить, но раз Катран с ним отправился, я подумал: «Не годится на поле битвы пререкания да препирательства затевать, ведь коли я скажу, что собираюсь в бой идти, он скажет: нет, я пойду! Вот и получится ссора, а перед неприятелем такое не подобает показывать».

Армен-шах знал, что Гиль-Савар – доблестный воин, он спросил его:

– А сколько у тебя войска?

– Четыре тысячи всадников купленных да еще шесть тысяч наемных.

Армен-шах пожаловал ему платье почетное и дал припас и довольствие.

И вот все собрались – три богатыря и двадцать тысяч всадников, и в самый разгар сборов Шахран-везир сказал:

– О горе, сколько воинов отправляется, да нет среди них того, кто бы мог противостоять Самаку и Шогалю.

По воле господней случилось так, что был в Мачине один человек, исфахсалар города, вроде как Шогаль в Чине. Служил он у Армен-шаха, и звали его Канун. Весь город его власти подчинялся, много людей у него на службе было, а он, между прочим, как Шогаль, занимался и разбоем и удальством. Был у исфахсалара слуга по имени Кафур, то есть «камфара», а прозвали его так не потому, что он был евнухом, а по той причине, что очень уж белокожий 1. Когда Шахран-везир так отозвался о Шогале и Самаке, что, мол, некому им отпор дать. Канун со своими людьми там присутствовал. А Кафур был очень ловкий и хитрый, смелый и коварный. Он обратился к Кануну:

– О исфахсалар и богатырь, видишь, как распространилась по миру молва о Шогале и Самаке? Да кто они есть, чтоб о них перед падишахами поминать? Из-за того что им два-три дела удались, стали их имена всему миру известны. Что за мудрость они постигли, другим неведомую? Какими такими доблестями нас превосходят?

– Так оно и есть, как ты говоришь, – согласился Канун, – да только дела у нас разные. Они присвоили себе имя удальцов, живут как вольные молодцы и прославились своим разбоем и мошенничеством – потому имена их и известны по всему миру. А мы на шахской службе состоим, такими делами не занимаемся. Ясное дело, никто о нас и не слыхивал, будь мы хоть в сто раз способнее и храбрее. Но все же надо тебе поехать туда, изловить этих Шогаля и Самака!

Кафур сказал:

– О богатырь, все дела Самака оттого происходят, что доблестный Шогаль им руководит. Вот если исфахсалар изволит поехать со мной, то увидит, как я их головы добуду!

– Молчи, никто об этом знать не должен, пока не решим, что делать, – остановил его Канун, и они стали ждать, когда войско выступит в путь, а шах вернется в город вместе с теми из знатных и простых людей, кто не ушел на войну.

Когда наступила ночь и вокруг стало темно, Канун вместе с Кафуром отправился к шахскому дворцу и постучал в дверь. Стражник спросил:

– Кто это среди ночи в шахский дворец стучится?

– Доложите шаху, что пришел Канун.

Стражник доложил привратнику, привратник сказал слугам. Был среди них один, смотритель шахских покоев по имени Эмбар, он вошел в шахскую горницу. Армен-шах еще не ложился. Слуга поклонился и говорит:

– Великий государь, исфахсалар Канун стоит у дверей, просит разрешения войти. Видно, сказать что-то хочет.

– Впустите его, – говорит шах. – Что это за дело такое в полночный час?

Дверь отперли, вошел Канун в шахскую горницу, поздоровался, земным поклоном поклонился и сказал:

– Великий государь, знаешь, зачем я к тебе в полночь явился? Потому как слышал: молва о Шогале-силаче и Самаке-ловкаче по всему миру пошла. Коли им два-три дела удались, так уж и надо шуметь, будто никого лучше их в мире нет?! Вот нынче Шахран-везир говорил, что нет у нас человека, чтобы мог им отпор дать. Не хотел я, чтобы кто-нибудь об этом узнал, но пусть шах распорядится, дабы я под счастливой его звездой поехал и привез головы Шогаля-силача, Самака и Хоршид-шаха, их владыки: ведь они, пока живы, тебе угроза.

Армен-шах сказал:

– О Канун, если ты это сделаешь, я тебя до небес вознесу, всю страну твоей власти подчиню, своим наместником объявлю тебя.

С этими словами он вручил ему свой перстень и добавил:

– Но постарайся, Канун, Хоршид-шаха доставить живым. Он ведь царевич, а царских детей убивать не положено. А уж

тот, у кого свой сын есть, и вовсе чужих сыновей жизни лишать не станет. Мне ведомо, каково теперь его отцу, – мой-то сын, самое большее, три месяца как отбыл, уехал недалеко, я знаю, где он, вести от него ежедневно приходят. Но бог видит, как у меня сердце за него болит! А ведь Марзбан-шаху еще тяжелее: дорога дальняя, сын, наверное, года два-три как с ним расстался, отец небось и не знает ничего о том, что сын в заточение попал – упаси боже ему такое горе принести! Да, понятно мне, каково ему в разлуке с сыном. Страдания любящего отца только другой отец поймет. Ведь сказано же: «Скорбь чужую разделит лишь тот, кто скорбел». Смотри же, не тронь Хоршид-шаха и доставь его ко мне живым.

Кончил он речь, а Канун поклонился, сказал: «Повинуюсь», вышел из покоев Армен-шаха и вдвоем с Кафуром отправился вслед за войском. Но они не стали присоединяться к полкам, чтобы никто о них ничего не знал.

Войско Мачина вперед идет, они за ним поспешают. А мы вновь вернемся к рассказу о тех войсках, что на битву сошлись и лагерем стояли. Как передают рассказчики, Газаль-малек отослал письмо отцу, а сам сражение прекратил. Хоршид-шах на бой вызывает, а они уклоняются, время протянуть хотят. И вот однажды Хоршид-шах на мейдан выступил, а Газаль-малек своим говорит:

– Как дальше решим? Мы уже все пределы превзошли, дальше уклоняться невозможно.

Шакар-писец сказал:

– О царевич, я знаю, как поступить. Нам надо послать к Хоршид-шаху человека и сказать, что у нас, мол, повода для сражения нет. Мы отправили Армен-шаху письмо, теперь указаний ждем. Ведь Армен-шах Катран-пахлавана на это дело назначил, а теперь, когда Катрана с нами нет, у нас нет намерения воевать. Вот дождемся от шаха ответа: коли он прикажет – в бой пойдем, коли нет – назад повернем.

Газаль-малек сказал:

– Это ты хорошо придумал, а там и. войско подоспеет, можно будет битву начинать. Только кого бы нам послать поречистее?

– Отправим Катура, он горазд разговоры вести, – ответил Шакар.

Призвали Катура, объяснили ему суть дела, он сказал: «Повинуюсь» – и отправился в лагерь Хоршид-шаха.

Хоршид-шаху доложили, что прибыл Катур, брат Катрана. Велел царевич всех на торжественный прием собрать и воссел на трон. На голову шахский венец возложил, князьями и знатью себя окружил – по обе стороны полководцы и богатыри на золотых и серебряных табуретах сидят, за спиной царевича Фаррох-руз стоит при мече и при палице, по правую руку – Аргун-пахлаван и Шогаль-силач, а по левую – Самур-пахлаван, родич Фагфура, Шируйе, Сиях-Гиль, Сам и Санджар, а дальше в два ряда гулямы выстроились – от трона до входа в шатер.

Приказал царевич привести Катура. Хаджибы и сарханги подошли, коня Катура под уздцы взяли, спешиться ему помогли. Увидел он все это величие и убранство царское, очень ему понравилось. Вошел Катур в шатер, устремил взоры на Хоршид-шаха, узрел над ним фарр падишахский, приметил вид внушительный и повадки. Изумился он, поклонился, слова привета сказал, земной поклон отдал и хвалу вознес.

Хоршид-шах дал знак, чтобы его на золотой табурет усадили. Тотчас слуги особые вошли, розовой воды поднесли, потом столы накрыли, подали еду всяческую, а когда поели, пир устроили, музыкантов песни петь заставили, а кравчие вино разносить стали.

Встал Катран-пахлаван, поклон отвесил и сказал:

– Долгих лет государю! Я с вестями прибыл, надо их изложить до того, как язык отяжелеет, а голова разгорячится, ведь вино запирает дверь разума, а коли дверь разума закрыта, разговор вести невозможно. А царевич Газаль-малек приказал мне передать вот что: мы сюда не по своему желанию прибыли. Так уж получилось. А взялся за это дело Катран-пахлаван, он и сражение вел. Теперь, когда Катран попал в руки царевича, мы не можем сражаться, у нас на то приказа нет. Мы шаха своего известили, что его распоряжений дожидаемся. Ежели велит сражаться – жизнь свою отдадим, ежели нет – назад воротиться готовы. Так что, дабы шах не прогневался, мы, пока известий от него не получим, сражения не начнем.

– Ладно, – сказал Хоршид-шах, – помощи, значит, дожидаетесь. Ну, будем сражаться в тот день, который вы назначите.

Приказал он, чтобы Катур-пахлавана одарили и отпустили назад. Когда Катур ушел, Самак поклонился и сказал:

– О шах, ты не забывай об их коварстве, они ведь хитрость какую-то замышляют, пока подмоги дожидаются. На бой не выходят, чтобы нас провести, вокруг пальца обвести, они ведь не раз уже так поступали. Ради жизни своей и ради сохранения войска перестань вино пить – до того дня, пока не выяснится, в чем дело. А мне тоже занятие найдется: я отправлюсь в крепость Шахак, погляжу, как там Махпари, что с ней.

Хоршид-шах сказал:

– Так и сделаем.

Велел он объявить войску, чтоб никто вина не пил, пока шах не разрешит, на том и постановили и больше вина не пили.

А тем временем Катур вернулся к Газаль-малеку, рассказал ему все, и те успокоились.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Рассказ о Махпари и крепости Шахак, о том, как Самак всех перехитрил, один всю дружину перебил, а крепость Лала-Салеху оставил

Как передают собиратели историй, после того как Самак заказал Хоршид-шаху пить вино, он обратился к Аргуну и молвил:

– О богатырь, а ты яви осторожность и осмотрительность, помни, что царевич еще молод и неопытен, нельзя козни врагов проглядеть.

А еще он попросил у Аргуна перстень с его печатью и гербом, и тот вручил ему свое кольцо.

Взял Самак Атешака за руку и покинул царский шатер. Говорит ему:

– Атешак, мы сперва пойдем закончим с Махпари дело, чтобы душа спокойна была, а потом отправимся с тобой в страну Мачин, там я тебе добуду твою Дельарам.

Атешак обрадовался: ладно, говорит. Пустились они в путь, пришли в ущелье Бограи к охране Катрана. Говорят им:

– Аргун приказал вам глаз с Катрана не спускать, не зевать, не дремать. Никак нельзя, чтобы он отсюда сбежал, на свободу вырвался.

Потом отправились дальше, пока не оказались близ крепости. Темная ночь была. Самак сказал:

– Придется нам, Атешак, дожидаться, пока день наступит, в такую темень не годится наверх к крепости карабкаться.

Дождались они утра, обошел Самак вокруг, видит гору, которую господь вседержитель от других гор отделил, а на ней – что-то наподобие гнезда птичьего… Головой крепость та касается звезды Аюк [24], а ведет туда узкая тропка, по которой больше одного всадника не проедет. Огорчился Самак, сказал себе: «Тут хоть со всего мира войско собери – этой крепости все равно не взять. Другой такой и на свете нет!»

Стоит Самак, чудо это разглядывает, надивиться не может. Такой оплот перед собой видит, который небесам тайны поверяет, на свод небесный свысока взирает, такую крепость, какую описал поэт:

Как разглядел Самак эту твердыню, сказал:

– Атешак, да это столп небесный! Однако все же придется нам туда проникнуть.

Двинулись они к крепостным стенам, едва приблизились немного, а уж дозорный сверху увидал, что двое идут. Кричит им:

– Кто такие?

– Свои, – отвечает Самак.

К воротам подошли, Самак поглядел: ворота двустворчатые, железные, все вокруг тоже железом оковано, на совесть изготовлено. Если бы железных дел мастера свое умение приложили, десять дней бились бы – все равно такие ворота не сломать.

Подивился Самак, а потом крикнул:

– Скажите богатырю Магугару, что прибыли два гонца от Аргуна Сарчупана, есть у них для кутваля крепости вести.

Стражник сказал урядникам, те доложили Магугару, что дожидаются его двое, говорят, от Аргуна прибыли, известия привезли.

– Поглядите, кто они и по какому делу, – говорит Магугар, – да какое у них есть подтверждение, что они и правда посланцы.

Вышел из крепости хаджиб, сказал:

– Кутваль Магугар изволит спрашивать, зачем вы прибыли и какой у вас знак есть в подтверждение ваших слов?

– У нас есть перстень Аргуна, – ответил Самак, – а дело наше важное. Скажи, что Самак и Атешак прибыли.

Тот вернулся и сообщил все Магугару.

Услыхал Магугар имена Самака и Атешака, сразу помрачнел, приуныл, голову повесил. А огорчился он из-за того, что Махпари была в крепости. Как мы уже говорили, Магугар был сыном Шерванэ, кормилицы Махпари, он в детстве видал Махпари, влюбился в нее и открылся матери. Шерванэ ему сказала:

– Махпари – царская дочь, а ты – безотцовщина. Не отдадут ее за тебя – ведь твоего отца сыскать невозможно.

Она потому так говорила, что очень много развратничала, кого попало в дружки себе брала, сама не знала, от кого те дети, которых она рожала. И про Магугара не помнила, чей он сын, кто его отец. Но потом она все-таки сказала:

– Ну, ничей сын, наберись терпения, я кое-что придумала. Соберу я царевичей свататься к девушке, задам им загадку про говорящий кипарис и брошу в темницу. А когда выяснится, что больше никто не приезжает ее сватать, скажу тебе разгадку, ты посватаешься к девушке, и шаху придется отдать тебе дочь, не удастся ему отказать.

Так она успокаивала своего сынка, пока его не назначили кутвалем крепости Шахак. Отправился он туда, продолжая надеяться, а кормилица всякий раз, как приезжала к нему повидаться, ободряла его и приговаривала: «Теперь уж скоро». А что ее убили, Магугар до сих пор не знал.

Когда Махпари привезли в крепость, Магугар поглядел на девичью красу, длинную косу, на стан да на стать ее. Прежняя любовь в нем всколыхнулась, и пришел он в смятение, а ведь у девушки было еще больше прелестей, чем он разглядеть мог.

В той крепости были шахские покои – их и назначили для жилья царской дочери с Лала-Салехом и двумя невольницами. Шахская дочь объявила:

– Желаю, чтобы никто, кроме Лала-Салеха, ко мне не приходил. Пусть он каждую неделю приносит все, что нужно.

Пока комнаты для нее готовили, шахская дочь ожидала. Сообщили в город Чин, что девушку привезли в крепость, чтобы прислали Рухафзай-музыкантшу и невольницу по имени Аргаван, домоуправительницу царевны, и еще одну, Альгу-казначейшу. Те через неделю прибыли.

Махпари очень обрадовалась их приезду, хоть она и тосковала по Хоршид-шаху. А эти шахские покои были так построены, что, если подняться на башню, больше чем на сто фарсангов вокруг видно было. К примеру, всех, кто мимо проезжал, видать. Побывала там Махпари и приказала Альгу:

– Ты мне давно служишь, девушка исполнительная, ты должна теперь целый день сидеть здесь в башне и наблюдать. Как кто-нибудь близко покажется, ты мне доложишь. Другой службы тебе не будет.

– Повинуюсь, – ответила Альгу и осталась в башне. А Махпари и Рухафзай день и ночь вино пили, а за всем, что им нужно было, Лала-Салех шел к Магугару, и тот приказывал выдать желаемое.

Однажды Магугар спросил Лала-Салеха:

– А почему моя мать не приехала с царевной?

Лала-Салех не сообразил, что язык-то придержать надо, и говорит:

– Долгих лет тебе, богатырь, ведь мать твою убили!

Магугар так и ахнул, с места вскочил.

– Кто ее убил, – говорит, – и за что?

– Самак-айяр, – сказал Лала.

– А по какой причине?

Лала описал Магугару все, что произошло, от первого появления Хоршид-шаха до того времени, когда они в крепость приехали. Когда Магугар узнал о том, как мать была убита, услышал обо всех событиях, он зарыдал, заплакал о матери, а потом велел отпустить Лала-Салеху все, что требовалось, и тот вернулся к себе.