Только он это сказал, как прибыли из города те пятьдесят воинов, которых отправили с Тираком, чтобы сопровождать Хоршид-шаха и Махпари в крепость. Вошли они в присутствие, увидали Тирака, который возле шаха сидел, и говорят:

– А мы-то его в шахском дворце разыскивали! Уж потом нам невольницы сказали, что Тирак исчез, а вместе с ним – жена шаха, шахская дочь, Хоршид-шах, Махпари и Лала-Эмбар. Вот мы и пришли в лагерь, чтобы шаху о том сообщить.

Армен-шах от злости руки кусал, Газаль-малек от гнева клокотал, богатыри скорбели и горевали, а потом кто-то сказал:

– О шах, Мехран-везира тоже украли.

Армен-шах воскликнул:

– Лучше бы Мехрана этого вовсе на свете не было, не видать бы нам его никогда! Ведь все эти волнения из-за него и его затей! Если бы не он, что за дело нам было бы до Махпари? На этой истории с Махпари мы его раскусили: из-за речей его целый мир разорение постигло!

– Этого уж не воротишь, шах, – сказал Шахран-везир. – Надо нам поразмыслить, в этом деле разобраться. Ведь все это волнение и смятение было и есть из-за Махпари. Теперь же, когда они с Хоршид-шахом соединились, своих желаний достигли, домогаться ее невозможно и недостойно. Пока она была девушкой, пока мы надеялись, что замуж она еще не вышла, наши притязания были допустимы. Ведь с женщиной словно с жемчугом: пока она девушка, жемчужина несверленная, она редкостная драгоценность, пылинки воздушные ее не достигают, рука ныряльщика на нее не посягает, растет она во глубине моря господня, а люди ее домогаются – вдруг да и достанется им жемчужина! Но коли попала она в руки ловца жемчуга, завладел ею мужчина, стала она простой бусиной. И будь Махпари хоть черноокой гурией, вышедшей из рая, есть много других, лучше и знатнее ее, и среди них Газаль-малек может выбрать себе невесту. Потому что, раз Махпари замужем, домогаться ее неблагородно, тем более что она жена падишаха. Разве человек разумный станет покушаться на жену падишаха? Добиваться ее не положено, ни один мудрец этого не одобрит. А кроме того, о падишах, мать и сестра Газаль-малека в руках врагов. Следует нам послать к ним людей с большим выкупом, забрать у них Махане и Махсотун. Если шах прикажет, я поеду, постараюсь прельстить их золотом, разрешить это дело. Когда жена и дочь шаха вернутся, тогда поглядим, что дальше делать.

Шах сказал:

– Ты все рассудил правильно, делай, что нужно.

Шахран-везир приказал приготовить сто арабских коней с полной сбруей и снаряжением, сто красивых невольников в золотых кушаках, сто кошелей золота. Собрал он все это, чтобы ехать в лагерь Хоршид-шаха. Тут пришел к нему Канун, поклонился и стал просить его:

– О везир, возьми меня с собой, чтобы я мог увидеть Самака, поглядеть на него и придумать, как с ним справиться.

– Ладно, – согласился Шахран-везир.

Собрались они выступать, как вдруг в тылу войска Армен-шаха послышался грохот военных барабанов. Армен-шах сказал:

– Посмотрите, кто это там.

Вошел человек и сказал:

– О шах, это Аркалык-пахлаван из пустыни Хурджан. Он с тридцатью тысячами воинов к тебе на службу явился, а еще привел двести шестьдесят живых слонов. Таких слонов, как в пустыне Хурджан, нигде не свете нет!

Обрадовался Армен-шах, когда это услышал, приказал войску навстречу выходить. Аркалык-пахлавана привели к шаху. Едва вошел он, поклон отдал, Армен-шаху хвалу вознес. Тот его уважил и приветил, на тахт против себя усадил, о дорожных тяготах расспросил. После того как обо всем переговорили, Шахран-везир в путь пустился, из глаз скрылся. А Аркалык все еще дивился делам и событиям.

Тем временем Шахран-везир прибыл в лагерь Хоршид-шаха. Хормоз-Гиль и Шерван Халаби в передовом отряде стояли. Увидали они Шахрана, узнали, почета ради с коней соскочили, поклонились ему. Спросили, как шах и Газаль-малек поживают. А Шахран-везир про Хоршид-шаха и Фагфура осведомился. Потом он сказал:

– О богатыри, известите шаха, что Шахран-везир на поклон прибыл с поручением от Армен-шаха. Просит его принять, коли будет на то воля шаха.

Хормоз-Гиль с ними остался, а Шерван Халаби пошел в шахский шатер, шаху поклонился и сказал:

– О царевич, Шахран-везир на поклон прибыл, от Армен-шаха поручение у него. Что прикажешь? Привести его?

Хаман-везир сказал:

– О царевич, когда Шахраи придет, окажи ему почет, он человек знатного рода, ученый и знающий.

Хоршид-шах приказал украсить шатер парчой, поставить шахский трон, золотые и серебряные табуреты, устроить места для богатырей. Гулямы в несколько рядов выстроились, сар-ханги и слуги заняли свои места. Тогда Хоршид-шах повелел своим вельможам выйти навстречу Шахран-везиру и с почетом и лаской ввести его в шатер.

Увидел тот царское убранство богатое, стал поклоны шаху бить, а перед троном в землю поклонился. Пока до трона шел, все время кланялся и славил шаха. Хаман-везир встал, взял Шахрзн-везира за руки, возвел на тахт и усадил. Тотчас приказал подавать шербет, испили они, а там и столы накрыли, за еду принялись, откушали, как у падишахов принято.

Когда с этим покончили, пиршественное собрание устроили. Музыканты начали песни играть, кравчие вино подавали, а Хоршид-шах Хаман-везиру знак сделал: дескать, спроси, с чем он приехал. Хаман-везир сказал:

– Шахраи, коли хочешь сказать что – милости просим!

Шахран-везир встал, поклонился и сказал:

– О царевич, Армен-шах шлет тебе привет и говорит: ни между нами, ни между предками нашими никогда не было вражды и войны – до того времени, пока не началась борьба за Махпари. Надо прекратить эту рознь, ведь погибло много людей! А еще Самак-айяр доставил к вам мать и сестру Газаль-малека. Дурно это – умыкать жену и дочь падишаха, держать их средь чужих людей! Ну, что было, то было. Шах прислал тут кое-какую мелочишку – слугам на шербет. Шах прощения просит – он потом еще добавит.

Царевич все это выслушал и сказал:

– Шахран-везир, да разве достойны такие речи столь мудрого человека?! Разве достойны падишаха подобные поручения?! Неужели его советники и наперсники такое ему посоветовали, такое придумали? Ну, коли они ничего не смыслят, то ты-то ведь человек знающий и сведущий. Тебе известно, что ничего хорошего вы не совершили, а вот плохое – все, что могли, то сделали. Вы Махпари из крепости Шахак выкрали, увезли ее в крепость Фалаки – да господь мне ее опять пожаловал вместе со всем, что в крепости было. А еще вы моих богатырей, которых к вам послами отправили, в темницу бросили. А кроме того, послали людей, чтобы они сделали подкоп и похитили меня и Махпари, а потом хотели в крепость Деваз-дах-даре меня сослать. Опять господь меня уберег – Самак был в городе, вывел нас из заточения, а не то не было бы от ваших злых дел никакого спасения! А ты еще говоришь, не подобает чужим на жену и дочь падишаха глядеть. Махпари-то вам тоже не сестра и не жена, вы ей чужие. За своим добром вы не смотрите, а на наше заритесь! А ведь мудрым это не подобает. А главное – богатством нас с толку не собьешь. Забирай дары и верни все Армен-шаху. Да скажи ему, коль он желает, чтобы отдали ему жену и дочь, коли хочет, чтобы мы домой вернулись и ни он нас, ни мы его больше не видели, пусть пришлет пятерых наших, которые у него, тогда и мы женщин отошлем. А не хочет – пусть прикажет своим мастерам по подкопам подземный ход выкопать, их отсюда вытащить, я ведь на них колодки да оковы не надевал, в крепость не отсылал, поместил их вместе с Махпари.

Тем временем в лагере шум поднялся, военные барабаны загремели. Шах велел посмотреть, кто там. Вошел Сам-пахлаван, поклонился и сказал:

– Это Эрмен-пахлаван, родич Фагфура, прибыл на службу шаха, а с ним войско большое, и пришли они из Чина.

Шах приказал встретить войско как положено. А прибыли они вот каким образом. Когда было получено письмо Хаман-везира о том, что они разбили неприятельское войско, но Махпари похитили и что они собираются идти освобождать ее, Фагфур снарядил войско, чтобы послать к Хоршид-шаху. Выступили они и по дороге встретились с Суре Халаби. От него они узнали, что Хоршид-шаха тоже похитили. Двинулись они дальше опечаленные, как вдруг пришла весть, что шах благополучно назад вернулся. Ну, они обрадовались и отправились в лагерь. Послав войско навстречу Эрмен-пахлавану, Хоршид-шах приказал наградить Шахран-везира халатом и отдать ему назад привезенное добро. А все то время, пока он сидел в шахском шатре, Канун у входа в шатер простоял, у стремянных да у слуг разных выспрашивал, как Хоршид-шаха и Махпари выкрали да как назад вернули. Ну, ему всяк свое толковал. Одни говорили, господь так сотворил, привел их сюда вместе с женой и дочерью Армен-шаха. Другие говорили: Лала-Эмбар с Самаком сдружился, вот они и совершили это вдвоем. Канун спрашивает: а который, мол, из вас Самак? Ему говорят: он, мол, человек бедный, безродный, никогда на таких собраниях не присутствует. А кто-то возьми да скажи: Самак в город пошел на дело. И Канун понял, что Самак в городе. Тут Шахран-везир из шатра вышел, халат дареный на нем, на коня сел и со всем тем добром, которое привозил, назад отправился.

А тем временем Эрмен-пахлаван с Азерджушем вошли в шахский шатер с радостью и ликованием: ведь они узнали, что царевич благополучно и в добрый час возвратился к своему местопребыванию. Оба юноши к трону направились, поздоровались, в землю поклонились. Хоршид-шах их обласкал, о Фагфур-шахе расспросил, они рассказали, что Хаман-везир писал к Фагфур-шаху, сообщил, какие вести у царевича. И занялись все в шатре винопитием.

А Шахран-везир, опечаленный, прибыл назад к Армен-шаху. Тот спросил:

– О Шахран, что же ты все добро назад привез?

Шахран передал ему речи Хоршид-шаха, а Армен-шах молвил:

– Правильно они говорят. Мы сами грех совершили, а вину на них перекладываем.

Шахран-везир сказал:

– О шах, теперь дело уж сделано, и ничем его не исправишь, а втихомолку сидеть тоже нечего: к ним новое войско из Чина прибыло, да и к нам помощь пришла. Правильно будет так решить: начнем битву, выйдем на единоборство, а там – кому судьба поможет!

Тут и Газаль-малек говорит:

– Отец, ничего не поделаешь: надо сражаться, за мечи браться, чтобы положение прояснилось.

Шах приказал:

– Соберите войсковых старшин!

Когда те явились, он им объявил:

– Скажите войску, что завтра сражение будет.

По воле божьей войско к бою стало готовиться, а Канун шаху поклонился и сказал:

– О шах, я пойду в город, может, сумею вызнать, где Самак обретается. Ведь в лагере его нет, в городе он. – С этими словами он отправился в путь.

Но вот день подошел к концу, и лучи сияющего солнца, бросив без присмотра дела своего царства, ускользнули. Власть над светлым миром захватила темная ночь, она взошла на царский трон, и светлоликий мир омрачился. Оба войска выставили ночные караулы, и те бдительно несли охрану, пока задержавшаяся ночь не была низложена. Утро величаво ступило на землю, мир избавился от надоевшей ночи, небесное убранство переменилось, и мир земной пришел в благоденствие. Роза с краю неба распустилась, лилия за розой притаилась, там где раньше розовело, алым цветом заблестело, засверкало, засияло, все вокруг прекрасным стало, как сказал о том поэт:

И вот в такой день со стороны Армен-шаха вдруг послышался гром военных барабанов, войско выступило на мейдан. Барабаны войны дошли до слуха Хоршид-шаха, он приказал, чтобы войско направилось на поле боя. Над войском Хоршид-шаха взлетел голос карнаев и труб, грохот литавр и барабанов, храбрые воины оделись в железные доспехи, слабодушные стали придумывать, как бы сбежать. Лица у воинов раскраснелись, словно гранатовый цвет. Старшины выстроили оба войска, обозначили правое и левое крыло, середину и головной отряд, как вдруг из войска Хоршид-шаха выскочил всадник, погнал лошадь по мейдану, гарцуя и красуясь.

– Кто это? – спросил Хоршид-шах.

– Эрмен-пахлаван, – говорят ему.

Он похвалил Эрмена и сказал:

– Он еще с дороги не отдохнул, а уж вышел на бой за меня!

А Эрмен клич боевой испустил, соперника на битву вызвал, и выехал из войска Армен-шаха Аркалык-пахлаван, погарцевал и направился к нему. Едет шах из пустыни Хурджан по полю, броня на нем точеная, сверху золоченая, шлем каменьями горит, в опояске шелк блестит, все оружие при нем, лук хорезмский за плечом, на пегом коне сидит, копье следом волочит, а конь тот – тоже словно гора! Съехались они, друг друга спросили, кто какого роду-племени будет. Эрмен говорит:

– Это хорошо, что мы оба из новоприбывших, на поле еще не бывали. Теперь показывай свою удаль!

– Правильно говоришь, – согласился Аркалык-пахлаван. И тут схватились они за копья и устремились друг на друга и так рьяно бились, что копья в руках у них расщепились, сам доспех поддаваться стал, но победы никто не одержал. Отбросили они копья, выхватили из ножен мечи. А мечи эти сверкающие, вороненые, огненные и ясноликие, смертоносные, карающие, такие, о которых сказал поэт:

Так они бились, так рубились мечами этими, щиты вверх подымали, друг друга ударами осыпали, что мечи ломались, а щиты на куски разлетались, но победить ни одному не удалось. Отпустили они поводья, разъехались подальше, взялись за свои изукрашенные слоновой костью крылатые луки, достали из колчанов тополевые стрелы, а потом натянули поводья, подняли булавы тяжелые, поднатужились, поднапружились, друг на друга бросились. И такие мощные были те булавь^ с такою силою они сшиблись, что лошади на ногах не устояли, наземь повалились.

Оба богатыря тотчас вскочили, отряхнулись, выхватили кинжалы острые, что у них за поясом были, и подступили друг к другу, схватились свирепо и жестоко, так что вдруг оба разом друг друга клинком поразили, насквозь пронзили, наземь упали, бездыханны стали.

Когда войска такое увидели, пронесся над ними стон. Со стороны Хоршид-шаха выступил на поле Абре-Сиях – на вороном коне, четырнадцатью видами оружия снаряжен. Подъехал к середине Арменшахова войска и стал на бой вызывать. Тут выехал из войска Аркалык-пахлавана всадник по имени Хур, он Аркалыку племянником приходился. Подскакал к Аб-ре-Сияху и закричал:

– О зловредные негодяи, вы сгубили такого богатыря, как Аркалык, а ведь во всем мире ему равного не было! Да он во сто раз лучше вашего шаха! Слава богу, хоть убийца его в живых не остался. Да я за каждый волосок с головы его по богатырю убью!

С этими словами подступил он к Абре-Сияху. А тот ему в ответ:

– Ах ты подлец безродный, да не тебе имя нашего шаха поминать! У шаха нашего таких, как Аркалык, тысячи в псарях ходят.

Тут он набросился на Хура, шевельнуться ему не дал – так ударил копьем в грудь, что оно наружу из спины вышло. Тот сразу упал и умер. Тогда Абре-Сиях испустил боевой клич, вызывая противника. Другой воин выехал на поле – Абре-Сиях убил и его. Еще один прискакал – сражен был. Так одного за другим поразил он семнадцать человек. Поднялся над войском Армен-шаха вопль.

Газаль-малек раскипятился, подошел к отцу, поклон отдал и сказал:

– Отец, ведь это мое дело! Все эти раздоры и волнения начались из-за меня, из-за меня столько людей в землю полегло, да и сейчас еще погибать продолжает. А все из-за того, что Махпари я домогаюсь! Я хочу выйти на мейдан и вызвать Хор-шид-шаха. Коли будет мне удача, убью его и разгромлю его войско, а коли нет, он меня сразит, зато я избавлюсь от упреков тех, кто не страдает любовью к Махпари. Кроме этих двух, пути нет: либо с жизнью расстаться, либо Хоршид-шаха убить, а не то я на себя руки наложу, потому что не могу больше терпеть сердечную муку и все эти страдания.

Армен-шах удержал его за руку и воскликнул:

– Ох, сынок, да ты незнамо что говоришь! Не навлекай на себя погибель, не совершай поступков, в которых потом раскаешься, да поздно будет! Подожди, пусть войско идет на мейдан и жертвует за тебя жизнью – по мне, пусть лучше все они смерть примут, чем с твоей головы хоть волосок упадет. Для того войско и держат, чтоб оно за падишаха пострадать могло. Им жалованье платят, а они за падишаха жизнь отдать должны.

Много еще в том же духе говорил Армен-шах Газаль-малеку, но тот не соглашался.

– Ах, отец, ты не ведаешь о моих страданиях, а у меня нет больше сил терпеть! – отвечал он и с этими словами повернул коня на мейдан. А конь тот арабских кровей, словно утес могучий, словно ветер и огонь! С боевым кличем погарцевал Газаль-малек по полю, потом подскакал к Абре-Сияху и вскричал:

– О презренный, ты, видно, так возомнил о себе, что решил, будто в мире не осталось больше доблестных мужей! Покажи-ка, какова твоя смелость. Изведай вкус пики настоящего воина!

И тут они схватились за копья и долго ими сражались, а потом отбросили их и взялись за яростные мечи и обрушили их на голову друг другу, так что обоих эта схватка разгорячила. Газаль-малек сгоряча подумал: «Да что мне на этого человека время терять!» Поднялся он в седле во весь рост и рубанул мечом по голове Абре-Сияха. Абре-Сиях щитом заслонился, меч тот щит на две части рассек, шлем достал, расколол его, до темени дошел и до бровей голову пробил. Кровь потекла по лицу Абре-Сияха, мир перед глазами его померк, и от этого удара обратился он в бегство.

Когда Газаль-малек увидел, что Абре-Сиях бежал с поля битвы, он подъехал к середине войска Хоршид-шаха и вскричал:

– О Хоршид-шах, ради чего все эти сражения и волнения?! Мы Махпари добивались, а столько тысяч людей с жизнью расстались! Кабы не Махпари, какое нам с тобой дело друг до друга? Да уж, видно, такая судьба выпала. Уже скоро год, как постигли нас эти невзгоды и заботы, да и мир весь из-за нас в беду попал. Пожалуй на мейдан, чтобы нам друг с другом сразиться, испытать, кому счастье выпадет, а войско от войны избавить.

Хоршид-шах услышал это, соскочил с коня и сказал:

– Принесите мои доспехи, я выйду на мейдан, ответ ему дам, а то он меня еще не знает.

Фаррох-руз поклонился ему и сказал:

– Остерегись, не делай так, не будь таким легкомысленным, как Газаль-малек! Ведь мы, твои слуги, на месте, мы не допустим, чтобы ты вышел на поле. Упаси бог, что-нибудь с тобой случится! Я еще в Халебе дал обет, взялся отвращать всякую беду, которая тебе грозит, жизнь за тебя отдать, если выпадет несчастье какое, принять его на себя. Я пожертвую за тебя жизнью, а ты в награду прославишь мою верность. Шаху известно, что я правду говорю, таково мое предназначение, так меня с младенчества учили, что сто тысяч таких, как я, царевича не стоят.

Хоршид-шах сказал:

– Братец ты мой милый, дозволь мне на мейдан выйти, сразиться с Газаль-малеком! Ведь он меня вызывает, это мне на долю выпало.

– Вот за твою долю мы и отдадим жизнь, – отвечал Фаррох-руз.

– Правильно ты говоришь, – опять сказал Хоршид-шах, – но только в этот раз я сам хочу на поле выйти.

– Клянусь прахом ног твоих и Марзбан-шаха – не допущу! – вскричал Фаррох-руз и направил коня на мейдан. Подъехал к Газаль-малеку и остановился напротив него.

А Газаль-малек, когда увидел его, подумал, что это Хоршид-шах. Он весь задрожал, грозно закричал, копье на него наставил, и стали они биться. В конце концов Газаль-малек изловчился и направил копье в грудь Фаррох-рузу. Фаррох-руз щит поднял, чтобы удар его отразить, а Газаль-малек быстро отвел копье то – ведь он был умелый воин, – и острие вонзилось в ногу Фаррох-руза, да так, что насквозь прошло и лошади в брюхо попало!

Застонал Фаррох-руз от этого удара, в смятение впал, натянул поводья коня и обратился в бегство. Газаль-малек воскликнул:

– Нет, шах, договор не такой был! С такой-то отвагой ты всю эту смуту в мире произвел? Куда же ты? Сегодня убежишь, а завтра как?

– Я не шах, я Фаррох-руз, слуга его, – ответил Фаррох-руз и ускакал.

А Газаль-малек на месте остался в растерянности, говоря себе: «О горе, я-то думал, мне добыча досталась, в силок мой попалась, да не так получилось, как мне примстилось!»

Так он на поле раздумывал, а Хоршид-шах тем временем увидал, что Фаррох-руза настиг удар и тот обратился в бегство, и потребовал свое оружие. Стал он на колено, продел голову в доспех, принял его на рамена. Двенадцать слоев китайского шелка вниз подложил, чтобы телу прохладнее было. А поверх надел частую кольчугу, не пропускающую ударов, горящую, словно золото, да повесил на себя четырнадцать родов оружия. Тут подошел стремянный, коня подвел ему – такого коня, что, если мы его описывать примемся, на это пятнадцать книг потребуется, вот какого коня во всей красе привели Хоршид-шаху! Вставил он левую ногу в стремя, вскочил в седло и направился на поле. С боевым кличем по всему полю проскакал, к Газаль-малеку подъехал и как вкопанный стал.

Поглядел Газаль-малек на его стан и вид, на стать и осанку, на коня и посадку, на все снаряжение и спрашивает:

– О воин, коли ты благородный человек, отвечай по чести, как твое имя?

А Хоршид-шах в ответ ему:

– Невежа, да кто же у солнца приметы спрашивает? Разве солнечный лик глиной прикроешь? Но тот не рыцарь, кто из-за имени препираться станет. Хоршид-шах я, сын Марзбан-шаха, Тіадишаха Халеба и Сирии, Ирака и Хорасана, Фарс? и Багдада и Мазандарана. Благородные мужи имя свое не таят! А теперь, коли ты мужчина, покажи свою доблесть, чего ради ты так сражения искал, меня на бой вызывал – вот он я перед тобою.

Увидел Газаль-малек Хоршид-шаха, столь грозного и сурового, и молвил ему.

– О шах, дозволь мне коня сменить – ослабел мой конь

– Ладно, – согласился Хоршид-шах.

И Газаль-малек повернул, чтобы поменять лошадь.

А рассказчик повествует так. Махпари как-то говорил; Лала-Селаху, что, мол, если шах когда-нибудь выйдет сражаться, выступит на мейдан, известите меня – я поглядеть желаю. Вот Лала-Селах и пришел к Махпари, сказал ей:

– О царевна, шах на мейдане!

– Пойди к Хаман-везиру, – велела Махпари, – скажи ему, что Махпари хочет на шаха полюбоваться. Разрешает он?

Лала-Селах пришел к Хаман-везиру, поклонился и сказал:

– О везир, царица мира желает поглядеть, как шах сражается.

– Да разве разумный человек такое разрешит? – ответил Хаман-везир. – Когда два войска друг против друга выстроились, разве пристойно ей в паланкин садиться и выезжать в самую толкучку? Да там на нее все пальцами показывать будут – что же в этом хорошего? Нет на то моего позволения, потому что неохота мне потом упреки царевича сносить.

Лала-Селах вернулся к Махпари и передал ей ответ Хаман-везира. Махпари огорчилась. Тогда Лала-Селах сказал ей:

– О царевна, коли хочешь, я отведу тебя посмотреть на поединок. Поднимайся, давай наденем воинские доспехи, сядем на лошадей и выедем на окраину лагеря – оттуда и полюбуемся на шаха.

Махпари эти слова понравились, она вскочила, нацепила на себя воинское снаряжение, села на коня и вместе с Селахом выехала на край мейдана.

А всевышний и всемогущий господь судил так, что жена Армен-шаха Махсотун и его дочь Махане жили в шатре Махпари. Пребывали они без оков и без охраны – ведь Махпари все время была с ними. Когда Махпари с Лала-Селахом ушли и все, кто там был, отправились смотреть на битву, Махсотун и Махане вскочили, надели на себя оружие и, так же как Махпари с Лала-Селахом, выбрались из шатра, чтобы бежать в свой лагерь. За шумом и гамом войска никто не обратил на них внимания, и никто их не хватился, пока обе они не добрались до лагеря Армен-шаха.

Слуги увидали жену и дочь своего шаха, обрадовались, бросились его известить. Как услышал это Армен-шах, возликовал, сердце его радостью преисполнилось. В это время как раз Газаль-малек воротился, чтобы коня поменять. Армен-шах сказал:

– Голубчик ты мой, почему возвратился?

– Этот всадник – Хоршид-шах, – ответил Газаль-малек. – Я знаю, что они никогда боевых слонов не видали, не умеют со слонами сражаться. Вели мне слона подать, на слоне на мейдан выйду, с Хоршид-шахом поборюсь.

Армен-шах сказал ему про мать и сестру и приказал выбрать средь слонов одного по кличке Бадпаи – Быстроногий, значит. А это был боевой слон, в битвах закаленный, тигр, одетый броней, с грозной палицей, привязанной к хоботу, а на спине у слона тахт стоял. Сел туда Газаль-малек, с ним двадцать человек погонщиков, воинов в полном вооружении, нефть и огонь наготове держат. А Хоршид-шах тем временем по полю гарцует.

С обеих сторон воины поглазеть собрались, тут и Махпари с Лала-Селахом в сторонке пристроились. И вот Газаль-малек направился на мейдан. Хоршид-шах увидел Газаль-ма-лека, восседающего на слоне, и сказал себе: «Вон какое вероломство задумал этот выродок!» Пока он их разглядывал, слон уж к нему приблизился. Тут конь шаха к слону рванулся, набросился на него и стал отважно со слоном сражаться. Хоршид-шах смелость проявил, так что Армен-шах, который наблюдал за битвой, приговаривать стал:

– Видно, Хоршид-шах к слонам привык – уж очень смело он против слона выступает. Великой храбрости богатырь!

Тирак-пахлаван сказал:

– О шах, Хоршид-шах не из тех богатырей, которых можно слонами затоптать. Он доблестный воин и герой.

Двух других слонов на мейдан выпустили, разукрашенных и снаряженных, на спинах у них по двадцать человек с луками и стрелами, с дротиками, нефтью и огнем горящим. Три слона и шестьдесят человек Хоршид-шаха окружили. Лошадь его испугалась, пятиться начала. Хоршид-шах увидел, что лошадь боится, платочком глаза ей завязал и пустил прямо на слонов. Слон Бадпаи на Хоршид-шаха нацелился. Хобот поднял, чтобы палицей по нему ударить. Хоршид-шах меч занес, хотел хобот отсечь, да попал по палице, меч и сломался. Хлопнул Хоршид-шах в ладони, за другой, подстремянный меч взялся. Пока он тот меч вытаскивал, другой слон на него напал. Царевич взмахнул мечом и отрубил хобот слона вместе с палицей в десять гамов!

Когда слона этот удар поразил, он с ног свалился, заревел. Другие слоны испугались и обратились в бегство. Как ни старались погонщики их удержать, не смогли, потому что у слонов обычай такой: они нападают в лоб, напролом идут, когда получается, а когда не получается, поворачивают обратно, заходят с другой стороны и снова бой начинают. Но будь тут хоть тысяча слонов, если одного удар настигнет и он заревет, все слоны обращаются в бегство, ни один не остановится.

Значит, поразил Хоршид-шах того слона, а прочие в бегство обратились, к собственному лагерю понеслись. Шахран-везир сказал:

– Дайте им дорогу, а не то они все войско сомнут!

Войско расступилось, чтобы слоны пройти могли, но все равно много народу погибло. Погонщики очень старались слонов в повиновение привести.

Тем временем Хоршид-шах своему войску приказал:

– Наступайте все разом, чтобы их начисто истребить!

Но Хаман-везир возразил:

– О шах, поостерегись! Четыреста тысяч человек с обеих сторон друг на друга обрушатся, друга от врага отличить нельзя будет. Весь мир прахом пойдет! Сто тысяч человек жизни лишатся. Не допускай такого, это недостойно.

С этими словами он приказал, чтобы барабаны отбой били, и повернули оба войска назад, спешились каждое в своем лагере. Военачальники в царском шатре собрались, караулы ночные выставили, а прочие отдыхать пошли.

[На этом повествование о Самаке и его друзьях не заканчивается, их ждет еще много приключений: умирает во время родов царевна Махпари, Самак, скрываясь от погони у друзей-горцев, находит заточенную в пещере красавицу-горянку, которую и отдает замуж за Хоршид-шаха, и еще много другого. Но чем кончается вся эта история, остается неизвестным, так как в древней рукописи, положенной в основу персидского издания, с которого сделан перевод, утрачен конец. Это позволило нам опубликовать только часть дошедшего до нас текста – примерно 1/5 всего сохранившегося объема.]