НЕЗРЕЛАЯ ХУРМА

Летние дожди сменились томительной жарой, от которой земляные крабы выползали на дорогу. Объявления, призывавшие Мусаси на бой, покрылись густым слоем пыли, а некоторые столбы употребили на топку очагов.

«Она должна здесь быть в конце концов!» — подумал Кодзиро. Он искал харчевню. В отличие от Киото в Эдо редко встречались дешевые закусочные, которыми изобиловала старая столица. Наконец Кодзиро увидел ленивую струйку дыма, поднимавшуюся над камышовой загородкой, на которой было написано «Дондзики». Слово напомнило ему о «тондзики», рисовых колобках, которые в давние времена были повседневной едой воинов.

Подойдя к харчевне, Кодзиро услышал мужской голос, заказывавший чай. За плетеной загородкой сидели два самурая и жадно уплетали рис: один из обычной чашки, другой из чашки для сакэ.

Кодзиро сел напротив и спросил хозяина, какие у него сегодня кушанья.

— Рис, сакэ.

— На вывеске написано «дондзики». Что это?

— По правде, я и сам не знаю.

— А разве не вы это писали?

— Нет, проезжий купец.

— Отличная каллиграфия.

— Этот купец совершал паломничество по святым местам, посетил храмы Хиракава Тэндзин, Хикава, Канда Мёдзин и везде делал крупные пожертвования. Очень благочестивый человек.

— Не знаешь, случаем, его имени?

— Он назвался Дайдзо из Нараи.

— Я слышал это имя.

— Хоть и я не знаю, что такое «дондзики», но полагаю, что эта надпись отгоняет бога бедности, — засмеялся хозяин.

Кодзиро заказал рис и рыбу, полил рис чаем, отогнал муху, взял палочки и принялся за еду.

Один из самураев подошел к загородке и стал смотреть сквозь щель на улицу.

— Взгляни, Хамада, — обратился он к своему приятелю, — уж не тот ли торговец дынями?

Второй самурай заглянул в прореху в камышовой занавеси.

— Он самый.

Человек тащил на коромысле две корзины дынь мимо «Дондзики». Самураи, выскочив из харчевни, бросились к нему. Выхватив мечи, они обрезали веревки, корзины упали, а человек зашатался, потеряв равновесие. Хамада схватил торговца за шиворот.

— Куда ты ее дел? — грозно заорал он. — И не вздумай врать! Ты где-то прячешь ее!

Второй самурай поднес острие меча под нос торговца.

— Сознавайся немедленно! Как можно с твоей рожей надеяться на то, чтобы увести от нас женщину?

Торговец дынями беспомощно тряс головой, но вдруг, улучив момент, оттолкнул одного из нападавших и замахнулся коромыслом на другого.

— Ах, ты драться? Осторожно, Хамада, это не обычный торговец, он сопротивляется.

— Да что может сделать этот болван? — усмехнулся Хамада, вырывая коромысло из рук торговца и сшибая его с ног. Оседлав несчастного, самураи стали его связывать.

Внезапно раздался дикий вопль. Хамада порывисто оглянулся. Его разрубленный товарищ падал, истекая кровью.

— Кто ты…

Хамада не закончил фразы. На него надвигался сверкающий клинок. Улыбающийся Кодзиро сделал шаг вперед. Хамада отступил, но Кодзиро словно приклеился к нему. Хамада отскочил в сторону, Сушильный Шест последовал за ним.

Удивленный продавец дынь воскликнул:

— Кодзиро! Это я, спаси меня!

Услышав имя своего противника, Хамада побледнел. Он резко повернулся и попытался убежать.

— Хочешь уйти? — рыкнул Кодзиро.

Сверкнул Сушильный Шест, глубоко вонзаясь в плечо самурая. Хамада испустил дух в тот же миг.

Кодзиро разрезал веревки, которыми скрутили продавца дынь. Тот пал ниц и застыл в поклоне.

Кодзиро вытер меч и бросил его в ножны.

— Что с тобой, Матахати? — насмешливо проговорил он. — Ты ведь живой. Вставай!

— Да, господин.

— Оставь этот подобострастный тон. Сколько мы с тобой не виделись?

— Рад видеть вас в добром здравии.

— С каких это пор ты в торговцах?

— Не будем об этом.

— Хорошо, собери дыни. Почему бы не оставить их в «Дондзики»?

Зычным голосом Кодзиро позвал хозяина харчевни.

Кодзиро, достав кисть и тушь, написал на сёдзи: «Подтверждаю, что это я убил двоих, которые лежат на пустыре. Сасаки Кодзиро, ронин, проживающий в Цукиномисаки».

— Дабы тебя напрасно не беспокоили, — пояснил он.

— Спасибо, господин.

— Если явятся родственники или друзья убитых, пошли мне весточку. Я не намерен прятаться. Я встречу их где угодно и в любое время.

Матахати шел рядом с Кодзиро, не поднимая глаз от земли. С тех пор как он оказался в Эдо, он долго не работал. Желание работать совсем пропало, когда от него ускользнула Оцу. Он превратился в бродягу, торгующего дынями.

Матахати был безразличен Кодзиро, но он мог пригодиться на случай расследования убийства самураев.

— Почему они напали на тебя?

— Если по правде, то виной тому женщина…

Кодзиро улыбнулся. У Матахати постоянно возникали неприятности из-за женщин. Вероятно, такова его карма.

— Великий любовник, — пробормотал Кодзиро, а затем громко добавил: — Кто она и что произошло?

Матахати неохотно начал рассказывать. В одной из чайных вблизи крепостного рва, где обедают поденщики со стройки, работала смазливая служанка, на которую все заглядывались. Мужчины шли в чайную, даже когда не хотели есть. Хамада и Матахати тоже были завсегдатаями заведения. Однажды служанка обратилась к Матахати за помощью. «Мне не нравится этот ронин, — сказала она про Хамаду, — но хозяин каждый вечер посылает меня к нему. Можно я на время спрячусь в твоем доме? Я буду стирать и готовить для тебя».

Матахати согласился. Судя по его словам, дело этим и ограничилось.

— Ты что-то не договариваешь, — заметил Кодзиро.

Он не мог понять, таится ли Матахати или хвастает любовными победами.

— На улице слишком жарко, — продолжал Кодзиро. — Пойдем к тебе домой, посидим, и ты мне расскажешь обо всем подробнее.

Матахати застыл на месте.

— Что с тобой?

— Видишь ли, я живу в таком месте, куда нельзя приглашать гостей.

— Не беспокойся, — улыбнулся Кодзиро. — Зайди ты ко мне как-нибудь. Я живу на холме Исараго.

— С удовольствием.

— Кстати, видел столбы с объявлениями, адресованными Мусаси?

— Конечно!

— Они сообщают, что твоя мать хочет встретиться с Мусаси. Почему бы тебе не пойти к ней?

— Я не могу явиться к ней в теперешнем виде.

— Дурак! Перед матерью не надо притворяться. Ты обязан быть рядом с ней на случай появления Мусаси.

— Хорошо, я подумаю.

Они расстались. Матахати свернул в тихий, поросший травой переулок, а Кодзиро зашагал дальше по улице, но через некоторое время он быстро вернулся и последовал за Матахати.

Матахати обитал в одном из «длинных домов» — в одноэтажном бараке, где обитали по нескольку семей. Эдо рос быстро, но жилья на всех не хватало, так что люди особо не привередничали. На пустырях возникали поселки из сколоченных на скорую руку лачуг, где ютились те, кто пришел в город на заработки.

У дома с Матахати поздоровался сосед по имени Умпэй. Он мылся в ушате. Для приличия баня была загорожена дождевым ставнем. Умпэй был старшим в артели, копающей колодцы.

— Я уже вымылся, не хочешь искупаться? — великодушно предложил сосед.

— Спасибо. Акэми должна согреть воду.

— Вы так любите друг друга! Прямо как брат и сестра.

Матахати глуповато хихикнул. Появление Акэми избавило его от необходимости отвечать Умпэю.

Акэми поставила ушат под хурмой и натаскала горячей воды.

— Попробуй, Матахати, не горячо? — спросила она.

— Рука не терпит, — ответил тот.

Матахати, раздевшийся до набедренной повязки, притащил холодной воды из колодца и полез в ушату Умпэй, закончив купание, уселся рядом на бамбуковый табурет.

— Дынь много продал? — поинтересовался он.

— Я никогда много не продаю, — ответил Матахати, поспешно смывая с руки запекшуюся кровь.

— Ты заживешь куда лучше, если будешь копать колодцы.

— Ты давно это говоришь. Если я стану работать на территории замка, меня перестанут пускать на ночь домой, поэтому Акэми не хочет чтобы я шел в твою артель. Ей без меня одиноко.

— Счастливая парочка!

— Ой! — воскликнул Матахати, когда брошенная кем-то незрелая хурма угодила ему в затылок.

— Ха-ха! Это чтобы ты не хвастал, как тебя любит жена, — засмеялся Умпэй.

Умпэй, седой шестидесятилетний старик, пользовался уважением в поселке. Каждое утро соседи слышали, как он читает молитву секты Нитирэн. Он происходил из Ито в провинции Идзу, а на дверях его дома было выведено: «Мастер по рытью колодцев в замке сёгуна». Работа в замке требовала высокого мастерства, обыкновенные землекопы не годились. Умпэй долгое время работал на золотых копях на полуострове Идзу, поэтому ему поручили возглавить артель. По вечерам он любил сидеть у деревянной решетки, густо увитой стеблями тыквы, и потягивать сётю, сакэ бедняков.

Матахати вылез из ушата, и Акэми, загородив его со всех сторон дождевыми ставнями, тоже искупалась.

На ужин Матахати получил соевый творог-тофу, приправленный листьями базилика.

— Я не хочу копать колодцы и быть пленником в замке за несколько лишних грошей, — сказал Матахати. — Но я не намерен всю жизнь продавать дыни. Потерпи еще немного, Акэми!

— Я мечтала, чтобы ты занялся настоящим делом, таким, чтобы о тебе с уважением говорили люди, — ответила Акэми с набитым ртом.

Они жили как муж и жена, но Акэми не собиралась навеки связывать судьбу с бездельником Матахати. Она убежала с ним из веселого квартала в Сакаимати, но лишь для того, чтобы выждать время и упорхнуть еще куда-нибудь. В ее планы не входило отправлять Матахати на работу в замок. Оставаться одной опасно. Больше всего Акэми боялась домогательств Хамады.

— Да, совсем забыл, — сказал Матахати и рассказал о сегодняшнем происшествии, выставляя себя в выгодном свете.

— Кодзиро? Ты ему сказал, что я здесь? — спросила она, изменившись в лице.

Матахати взял ее за руку.

— Конечно нет. Неужели ты могла подумать, что я способен выдать тебя этому негодяю? Он тогда постарается…

Матахати вскрикнул, замолчав на полуслове. Твердая хурма угодила ему в щеку, заляпав беловатой мякотью лицо.

Мимо бамбуковой рощи, залитой луной, в сторону города неторопливо шел человек, очень похожий на Кодзиро.

ГЛАЗА

— Сэнсэй! — позвал Иори.

Высокая трава скрыла от него ушедшего вперед Мусаси. Они шли по равнине Мусасино, которая, как говорят, раскинулась на десять уездов.

— Я здесь! Не отставай!

— Я сбился с тропинки. Далеко еще?

— Пока не найдем места для жилья.

— А мы здесь поселимся?

— Почему бы нет?

Иори посмотрел на небо, на пустынную равнину.

— Странно, — проговорил он.

— Представь, как чудесно здесь осенью. Чистое небо, роса на траве. От одной мысли об этом чувствуешь очищение.

— Я не прочь пожить в городе.

— Конечно, среди людей интереснее, но даже я, привыкший ко всему, не могу смириться со столбами, расставленными на каждом шагу в Эдо. Ты читал объявления?

— Я готов лопнуть от злости.

— Зачем злиться?

— Не выношу, когда кто-нибудь говорит о вас плохо.

— Ничего не поделаешь.

— Вы ведь можете изрубить всех, кто распускает сплетни.

— Бессмысленно начинать войну, которую нельзя выиграть.

— Неужели вы можете проиграть этому отребью?

— Не исключено.

— Почему?

— Их слишком много. Убью я десятерых, а им на смену явится сотня, убью сотню, придет тысяча. Проигрышное положение.

— Предпочитаете насмешки до конца жизни?

— Конечно нет. Я должен заботиться о чести, это моя обязанность перед предками. Я намерен стать таким человеком, над которым никто не посмеет издеваться. Поэтому мы здесь.

— Сколько ни бреди, а никаких признаков жилья. Может, переночуем в храме?

— Хорошая мысль, но я ищу подходящую рощу, где мы построим собственный дом.

— Как в Хотэнгахаре?

— Нет. Теперь мы не будем возделывать землю. Я займусь практикой Дзэн, а ты будешь читать книги. Буду учить тебя фехтованию.

У деревни Касиваги, которую считают воротами в Эдо из провинции Косю, они спустились по длинному откосу от Дзюнисё Гонгэна и проследовали по узкой тропе, затерянной среди высоких летних трав. Мусаси присмотрел сосновую рощу неподалеку. Домом ему служило любое место, ведь повсюду он ощущал себя частицей природы.

В ближайшем крестьянском доме Мусаси позаимствовал инструменты и нанял помощника. Мусаси учился строительному искусству у птиц. Через несколько дней в роще выросло странное сооружение, нечто среднее между горной хижиной отшельника и шалашом. На стропила пошли неотесанные бревна, на стены — бамбук, тростник, кора.

— В таких жилищах, верно, обитали древние люди в эпоху богов, — задумчиво проговорил Мусаси, разглядывая свое творение. Единственным отступлением от первозданной простоты были сёдзи, аккуратно оклеенные бумагой.

Потянулись дни, оглашаемые монотонным чтением Иори, которому вторил стрекот цикад. Занятия были строгими.

Раньше Мусаси считал, что дети должны развиваться естественно, без постороннего влияния, но на примере Дзётаро он убедился, что в юном возрасте быстрее развиваются дурные наклонности, а хорошие подавляются. Сорняки опережают в росте полезные растения.

После смуты Онин народ пребывал в смятении, походя на заросли дикой конопли. Нобунага срезал коноплю, Хидэёси огреб ее. Иэясу расчистил и разровнял поле для новой жизни. Воинское сословие, единственной выдающейся чертой которого была безграничная гордыня, потеряло прежнее могущество в стране. Битва при Сэкигахаре положила конец его главенству.

Мусаси знал, что независимо от того, останется ли власть у Токугавы или она перейдет к Тоётоми, народ уже не свернет с нового пути, ведшего от хаоса к порядку, от разрушения к созиданию.

Мусаси в воспитании Иори уделял большое внимание дисциплине. Он создавал самурая нового типа для грядущих времен, свободного от пережитков прошлого.

— Иори!

— Да, учитель!

— Солнце садится, пора тренироваться. Готовь мечи.

Мальчик принес мечи и, став в официальную позу на коленях, попросил наставника дать урок.

Учитель и ученик замерли, держа деревянные мечи на уровне глаз. Солнце коснулось горизонта, роща потемнела, громче запели цикады.

— Глаза! — скомандовал Мусаси. Иори шире раскрыл глаза.

— Смотри мне прямо в глаза!

Иори напрягался, но его взгляд буквально отскакивал от зрачков Мусаси. Глаза учителя поражали без оружия. Иори пытался сосредоточиться, но у него кружилась голова, руки и ноги слабели.

Иори едва сдержался, чтобы не отступить, за что ему много раз попадало, но шагнуть навстречу Мусаси он не мог. Будто кто-то прибил ему ноги гвоздями к полу. Иори почувствовал, как его опаляет внутренний жар. «Что это со мной?» — думал Иори. Негодование из-за собственной слабости росло в нем с неудержимой силой. Охваченный порывом духовной энергии, Мусаси воскликнул:

— В атаку!

В тот же миг Мусаси расслабил плечи и быстро отскочил назад. Иори бросился вперед, развернулся и увидел учителя на том самом месте, где был сам мгновением раньше.

Они повторяли упражнение, не проронив ни слова.

Высокие травы покрылись росой, и луна выглядывала из-за верхушек криптомерии. Налетал порыв ветра, и цикады мгновенно смолкали. Настала осень, и полевые цветы, неприметные в летнюю пору, ласкали глаз непритязательной красотой.

— Достаточно, — сказал Мусаси, опуская меч. Только сейчас они услышали чей-то негромкий голос.

— Кто это? — удивился Мусаси.

— Верно, путник просится на ночлег.

— Посмотри.

Через секунду Иори вернулся.

— Путник? — спросил Мусаси.

— Гость.

— Гость? К нам?

— Ходзё Синдзо. Он привязал коня за домом и ждет.

— Наш дом одинаков, что спереди, что сзади, — усмехнулся Мусаси. — Беги, позови его.

Синдзо совсем поправился, чему Мусаси искренне обрадовался.

— Рад видеть тебя в добром здравии, — тепло сказал он гостю. — Как ты отыскал меня? — спросил Мусаси, пригласив Синдзо на веранду дома.

— Узнал от Дзусино Коскэ. Ты отсюда послал ему обещанную статуэтку Каннон.

— Значит, Иори проболтался. Я не намерен стать отшельником, но покинул город на несколько месяцев, пока не угомонятся сплетники. Коскэ и другие мои друзья теперь в безопасности.

— Все неприятности возникли по моей вине, — склонил голову Синдзо.

— Нет, дело в моих отношениях с Кодзиро.

— Он убил Обату Ёгоро. Слышал?

— Нет.

— Ёгоро, переоценив свои возможности, решил отомстить Кодзиро.

— Я предупреждал его, — проговорил Мусаси.

— Но я его понимаю, — сказал Синдзо. — Ученики покинули школу, отец умер. Он считал, что больше некому расквитаться с Кодзиро. Ёгоро, видимо, пробрался в его дом, впрочем, свидетелей нет. Ёгоро — единственный сын Обаты. С его смертью прекратился род Обата. Мой отец говорил с господином Мунэнори о возможности объявить меня приемным сыном учителя, чтобы я стал преемником школы Кагэнори и сохранил фамилию Обаты. Он был выдающимся представителем военных традиций Косю.

— Твой отец — владетель Авы. Неужели военные традиции Ходзё уступают Косю? Твой отец такой же знаменитый стратег, как и Кагэнори.

— Наши предки родом из провинции Тотоми. Мой дед служил у Ходзё Удзицуны и Ходзё Удзиясу. Сам Иэясу назначил моего отца главой клана.

— Почему ты стал учеником Кагэнори?

— У моего отца было множество учеников, он занимался военными науками с сёгуном. Отец считал, что я должен учиться на стороне и пройти трудную школу. Такой он был человек. Но я слишком разболтался, — продолжал Синдзо. — Меня ведь послал сюда отец. У нас гостит человек, который жаждет видеть тебя. Отец просил привезти тебя в город. Поедешь?

— Кому я понадобился? Я мало кого знаю в Эдо.

— Человеку, который знает тебя чуть ли не с детства.

Мусаси терялся в догадках. Матахати? Самурай из замка Такэяма? Друг отца? А вдруг Оцу?

Синдзо не выдавал секрета. Любопытство Мусаси возрастало.

— Поехали! Иори, сегодня меня не жди.

Синдзо подвел коня и предложил его Мусаси, и тот без долгих слов вскочил в седло.

Иори тихо сидел на веранде. «Глаза! Глаза!» — думал он. Он постоянно слышал эту команду, но не понимал ее смысл. Взгляд Иори рассеянно блуждал по Млечному Пути. В чем он ошибается? Почему невыносим взгляд Мусаси?

Иори почудилось, будто кто-то смотрит на него. Пара глаз следила за ним из-за лоз дикого винограда. «Должно быть, енот», — решил Иори, потому что зверьки повадились лакомиться спелыми ягодами. Блестящие агатово-черные глаза енота смотрели не мигая.

«Я тебя пересмотрю!» — крикнул Иори и, напрягшись, уставился на енота. Любопытный зверек убежал. Иори показалось, словно прошли часы, прежде чем виноградные лозы дрогнули и енот скрылся. Иори победил. Он взмок от пота, но чувствовал себя легко и радостно. Он с нетерпением ждал момента, когда сможет продемонстрировать свое умение Мусаси.

Иори опустил тростниковую занавеску на решетчатом окне и задул лампу. Закрыв глаза, он увидел точку, которая, разрастаясь, превратилась в голову енота. Пара сверкающих глаз уставилась на него. Иори застонал и, схватив меч, выскочил наружу, и неистово начал рубить дикий виноград.

ЧЕТЫРЕ ПРАВЕДНИКА С ОДНИМ ФОНАРЕМ

— Приехали, — сказал Синдзо, когда они с Мусаси достигли подножия холма Акаги. Путь до Усигомэ занял два часа. Сквозь деревья виднелись огни костров, доносились звуки флейты. Мусаси подумал, что происходит храмовый праздник. По одну сторону дороги раскинулась обширная территория храма Акаги, по другую тянулась оштукатуренная каменная стена с внушительными воротами. У ворот Мусаси спешился и передал поводья Синдзо. Он ввел коня во двор и передал его самураям, которые толпились у ворот, освещенных бумажными фонарями. Старший слуга торжественно встретил гостя:

— Добро пожаловать! Господин ждет вас. Я провожу к нему.

Дом был необычный, в несколько ярусов, поднимающихся по склону холма Акаги. Из комнаты, куда провели Мусаси, из-за деревьев виднелись северная часть крепостного рва и бастионы.

Бесшумно раздвинулись фусума, и в комнате появилась красивая служанка, которая изящным жестом поставила перед гостем поднос с чаем, сладостями и табаком. Вскоре пришел и сам хозяин в сопровождении молодого самурая. Даймё непринужденно поздоровался и сел на пододвинутую помощником подушку-дзабутон, скрестив перед собой ноги.

— Мой сын, судя по рассказам, многим вам обязан, — сказал он. — Надеюсь, вы не в обиде за то, что я попросил вас приехать, а не навестил вас сам в знак признательности.

— Вы оказали мне большую честь, пригласив к себе, — ответил Мусаси.

Трудно было определить возраст Ходзё Удзикацу. Три передних зуба выпали, но лицо было по-молодому гладкое и нежное. Густые черные усы с редкой проседью росли так, что скрывали морщинки, появившиеся из-за недостающих зубов. Мусаси с первого взгляда на даймё решил, что перед ним — отец многочисленного потомства, который прекрасно ладит с юным поколением.

Мусаси, чувствуя, что хозяин не обидится на нарушение этикета, сразу перешел к делу:

— Ваш сын сообщил, что меня хочет видеть ваш гость.

— Не один, а двое.

— Неужели?

— Да. Они прекрасно знают друг друга, и оба мои друзья. В разговоре упомянули ваше имя, и один из них сказал, что давным-давно вас не видел. Другой, не зная вас лично, тоже захотел с вами встретиться.

— Одного вашего гостя я назову, — радостно улыбнулся Мусаси. — Такуан Сохо.

— Правильно! — ударил себя по колену Удзикацу.

Не давая Мусаси времени угадать имя второго гостя, хозяин дома поднялся, пригласив Мусаси с собой. Они вышли в длинный темный коридор. Через несколько шагов Удзикацу внезапно исчез. Мусаси услышал его голос:

— Идите сюда, мы здесь.

Голос доносился из ярко освещенной комнаты, путь в которую лежал через небольшое открытое пространство.

— Слышу! — отозвался Мусаси, но не двинулся с места. Чутье подсказало ему, что в темном углу веранды его подстерегает опасность.

— Где вы, Мусаси?

— Иду!

Стремительно вернувшись в коридор, он нырнул через боковой выход в сад, надел сандалии и обходной тропинкой прошел к веранде, где сидел хозяин дома.

— Вот какой путь ты избрал! — с легким разочарованием произнес Удзикацу.

Мусаси сердечно приветствовал Такуана, поднявшегося ему навстречу. Удивительно, что судьба вновь свела их в этом доме. Мусаси, казалось, что он грезит.

— А теперь поведаем друг другу, что с нами приключилось за эти годы. Начну я, — предложил монах.

Такуан, по обыкновению, был в простом монашьем обличье, даже без четок. В тоне его не звучала былая резкость суждений, Такуан стал терпимее к людям. Мусаси избавился от недостатков в воспитании и характере путем многолетней работы над собой.

Такуан, похоже, сгладил острые углы своего вспыльчивого нрава и глубоко проникся истинной мудростью Дзэн. Он был на одиннадцать лет старше Мусаси и приближался к сорокалетию.

— В последний раз мы виделись в Киото? Да-да, тогда я отправился в Тадзиму. Я провел год в трауре после смерти матери. Некоторое время я прожил в Идзуми, в храме Нансодзи, потом в храме Дайтокудзи. Много времени я провел с придворным Карасумару. Мы писали стихи, занимались чайной церемонией, мирскими делами. Незаметно пролетели три года в Киото. Недавно я познакомился с даймё Коидэ из замка Кисивада и вот приехал с ним посмотреть Эдо. Я успел дважды повстречаться с Хидэтадой в Дайтокудзи, несколько раз был зван к Иэясу, но в Эдо я впервые. А ты как эти годы жил?

— Я в Эдо с начала лета.

— Твое имя наделало много шуму здесь.

Мусаси не стал оправдываться.

— Ты, верно, обо всем уже знаешь, — сказал он, потупившись. Такуан некоторое время рассматривал Мусаси, сравнивая его с былым Такэдзо.

— Не волнуйся! Было бы странно, дожив до твоего возраста, сохранить репутацию незапятнанной. Ты не совершил предательства, не стал мятежником, поэтому все хорошо. Продолжаешь тренировки? Они мне интереснее сплетен о тебе.

— Я по-прежнему неопытен, неразумен и далек от просветления. Чем дальше я иду по выбранному пути, тем бесконечнее он кажется мне.

— Естественно, — ответил Такуан. — Если человек в тридцать лет заявляет, что отчасти постиг смысл Пути, значит, он застыл в своем развитии. Я, например, сжимаюсь от страха, когда меня расспрашивают о сокровенном смысле Дзэн. Я смущаюсь, когда люди просят меня растолковать им Закон Будды или наставить на путь истинный. К сожалению, миряне склонны видеть в монахе живого Будду. Благодари судьбу, что перед тобой не преклоняются, и нет нужды заботиться о поддержании славы.

Пока старые друзья предавались воспоминаниям о прошлом, слуги принесли сакэ и закуски. Прервав беседу, Такуан обратился к хозяину дома:

— Простите, мы совсем забыли про второго вашего гостя. Не пора ли позвать его?

Мусаси уже знал, кто это, но хранил молчание.

— Признаюсь, ты разгадал нашу хитрость, — обратился Удзикацу к Мусаси. — Мне неловко, потому что я решил устроить тебе небольшую проверку. Я всякое слышал о тебе, но не мог представить твой уровень подготовки и самообладания. Когда ты остановился в коридоре, почуяв опасность, мой гость поджидал тебя в засаде с обнаженным мечом. Ты миновал ловушку, пройдя через сад. Почему ты так поступил?

Мусаси лишь усмехнулся. Вмешался Такуан:

— В этом и заключается разница между фехтовальщиком и стратегом.

— Что ты подразумеваешь?

— Фехтовальщиком руководит чутье, стратегом — разум, мастер меча следует сердцу, военный стратег — знанию. У Мусаси сработало чутье самосохранения.

— Предчувствие?

— Подобным образом человек достигает состояния просветления.

— Ты тоже переживал подобное?

— Трудно сказать.

— Я получил урок. Я поражен тем, как Мусаси отступил и сделал обход. Рядовой самурай от страха просто схватился бы за меч, — сказал Удзикацу.

Мусаси сидел с бесстрастным лицом. Удовольствия по поводу испытания его качеств он не чувствовал.

— Могу я попросить владетеля Тадзимы присоединиться к нам? — спросил он хозяина дома.

— Как ты догадался? — в один голос воскликнули Удзикацу и Такуан.

— В темноте почувствовал, что меня поджидает истинный мастер меча. Исходя из круга присутствующих здесь лиц, я безошибочно вычислил, кто мог подстерегать меня, — отозвался Мусаси, воздавая по заслугам Ягю Мунэнори.

— И в этом не промахнулся! — восхищенно воскликнул Удзикацу.

— Вас разгадали! Можете войти, — позвал Такуан.

Мунэнори появился в комнате под громкий хохот. Он не сел перед нишей-токонома, а на коленях приветствовал Мусаси как равного:

— Меня зовут Матаэмон Мунэнори. Надеюсь, вы запомните мое имя.

— Большая честь познакомиться с вами. Я — ронин Миямото Мусаси из Мимасаки.

— Кимура Сукэкуро рассказывал мне о вас, но я не мог встретиться с вами раньше из-за болезни отца.

— Как здоровье господина Сэкисюсая?

— Он в преклонном возрасте. Уповаем на милость богов. — Помолчав, Мунэнори заговорил снова: — О вас мне писал отец и рассказывал Такуан. Ваше предвидение опасности достойно восхищения. Если не возражаете, будем считать поединок, о котором вы просили, завершенным. Не обижайтесь, что я провел его в весьма необычной манере.

Рассудительность и степенность Мунэнори произвели неизгладимое впечатление на Мусаси.

Принесли сакэ, чарки заходили по кругу под дружеский разговор и смех. Разница в возрасте и положении забылась. Мусаси понимал, что его приняли в круг избранных не по его заслугам, а потому, что он искал истину на избранном Пути, как и его знатные собеседники.