Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дьявольская сила

ModernLib.Net / Политические детективы / Файндер Джозеф / Дьявольская сила - Чтение (стр. 27)
Автор: Файндер Джозеф
Жанр: Политические детективы

 

 


Я пишу эти строки спустя несколько часов после короткой встречи в Цюрихе с Владимиром Орловым, который известен вам как последний председатель КГБ. Я договорился с ним кое о чем, что должен объяснить вам, а также узнал от него кое-что, о чем тоже должен сообщить вам. А все потому, что меня собираются убить. Я уверен в этом. Когда вы будете читать эти строки, меня уже не будет в живых, а может, пока еще не убьют. Так или иначе я хочу, чтобы вы знали, почему на меня идет охота.

Любимые мои Снупики, как вам известно лучше, чем кому бы то ни было, деньги никогда не влекли меня к себе, они мне всегда были нужны только ради пищи и крова. Поэтому я верю, что, когда вам станут говорить, будто я корыстный, растратчик и всякую прочую дрянь про меня теперь, когда меня нет на свете, вы будете знать правду. Вы прекрасно понимаете, что все это вздор чистейшей воды.

Но вот что вам, возможно, неизвестно, так это то, что я получил немало угроз расправиться со мной физически, некоторые — вздорные, но кое-какие — довольно серьезные. Угрозы стали поступать (в этом нет ничего удивительного) вскоре после моего назначения директором Центрального разведывательного управления, когда я, пообещав устроить в управлении чистку, действительно развязал отчаянный крестовый поход против коррупции в ЦРУ. Мне нравилась моя служба, я возлагал на нее лучшие надежды. Бен, я знаю, что ты понимаешь мои чувства, потому что ты не чужак — это они не понимают.

В глубинах ЦРУ происходит что-то ужасное. Там окопалась небольшая группка чиновников, которые годами использовали разведслужбу, чтобы тайно набивать себе мошну огромными деньгами. В первый же день своего назначения на пост директора ЦРУ я твердо решил сорвать маску с этих хапуг. Догадки и предположения на этот счет у меня были, а вот фактов — раз-два и обчелся.

Атмосфера вокруг Лэнгли в то время напоминала пороховницу, готовую взорваться в любой момент от малейшей искорки, вызвать которую могла какая-нибудь комиссия конгресса по расследованию или дотошный репортер из «Нью-Йорк таймс». В кулуарах вовсю открыто говорили о необходимости избавиться от меня. Некоторые из ветеранов ненавидели меня даже более лютой ненавистью, нежели Билла Колби! Случайно мне стало известно, что несколько высокопоставленных чрезвычайно влиятельных вашингтонских лоббистов отправились к самому президенту настаивать, чтобы меня сняли с работы.

Вы знаете, что слухи о моей коррумпированности приобрели невероятные масштабы. Я слышал всякие рассказы про небольшую тайную группку отставных и действующих офицеров разведки, известных под именем «Чародеев», которые проводят свои совещания в обстановке строжайшей секретности. Поговаривают, что эти «Чародеи» замешаны в крупной афере. Считается, что они используют разведданные, стекающиеся в ЦРУ, для того чтобы разными способами делать огромные деньги. Но никто не знает этих людей конкретно — кто они и откуда, хотя совершенно очевидно, что они очень влиятельны, имеют прочные связи с высокопоставленными лицами и могут легко уйти от разоблачений.

Но вот однажды ко мне непосредственно обратился некий европейский бизнесмен — по-видимому, финн — и сказал, что он представляет, как он заявил, «одного бывшего лидера мирового масштаба», у которого есть «информация», далеко небезынтересная для меня.

Между нами начались длительные переговоры, но уже задолго до них я понял, что лицо, которое финн представляет, не кто иной, как последний шеф советского КГБ Владимир Орлов, живущий на небольшой даче в пригороде Москвы. Он намеревался отправиться в изгнание, уехать из бывшего Советского Союза.

Орлов через посредника дал мне знать, что у него есть предложение, которое может меня сильно заинтересовать. Суть его заключалась в том, что он попросил у меня помощи вывезти за границу часть золотых запасов России и спрятать их от противников демократии, которые, как он полагал, в любой момент могли свергнуть правительство Ельцина. За помощь в переброске огромного количества золота — на десять миллиардов долларов! — он готов был передать мне ценный материал, имеющийся у него на руках, относительно некоторых коррумпированных элементов внутри ЦРУ.

Посредник сообщил, что Орлов располагает рядом документов, раскрывающих чрезвычайно важные детали коррупции, разъедающей ЦРУ. За многие годы небольшая группка сотрудников ЦРУ накопила в своих руках огромные суммы денег, которые получала посредством экономического шпионажа, ведущегося сотрудниками разведслужб в иностранных компаниях во всех странах мира. У Орлова имеются имена, названия фирм и места хранения денег, суммы, зафиксированные факты. В общем, все необходимые доказательства.

Разумеется, я согласился на его предложение. Я бы в любом случае согласился помочь ему — вы же знаете, как сильно стремился я удержать Россию в лагере демократии и помешать ей вернуться к диктаторскому режиму, а соблазн заполучить эти документы еще больше подтолкнул меня принять его предложение.

И все же произошло так, что Орлов прибыл в Цюрих без документов — их у него в последний момент украли, что меня серьезно обеспокоило. Сперва я подумал, что он просто шантажирует меня, но затем понял, что он действительно стал жертвой. И я, смирившись с пропажей, пошел на заключение сделки.

Однако для транспортировки такого огромного количества золота мне понадобилась помощь, но помощь не от сотрудников разведуправления, а со стороны тех, кто никак не мог быть замешан в коррупции. Учитывая огромные ценности, с которыми мы имели дело, такое требование было самым настоятельным. К тому же все финансовые операции нужно было проводить без всяких регистраций и записей в бухгалтерских книгах.

Поэтому я обратился к одному бывшему высокопоставленному офицеру ЦРУ, который больше не работал в этой организации, человеку, личная честность и порядочность которого сомнений не вызывали, а именно — к Александру Траслоу. И тем самым я совершил самую большую ошибку в своей жизни.

Я сделал Траслоу совладельцем вклада в «Банке Цюриха», куда перевел половину золотого запаса. Это означает, что без нашего обоюдного согласия золото из банка изымать нельзя. А перевести золото в другой банк или продать его можно только при условии, если вклад будет переделан из пассивной формы хранения в ликвидную. Механизм такого перевода может привести в действие любой из вкладчиков, лишь уведомив партнера. Таким образом, как я считал, если бы возникли какие-либо проблемы, то мы оба имели бы гарантию от всяких обвинений в махинациях, а меня никак нельзя было бы обвинить в краже века, да еще в мировом масштабе.

Другую половину золота мы договорились переправить в контейнере через Ньюфаундленд в Канаду с помощью пароходной компании «Сент-Лоуренс сиуэй». Нужно заметить, что эту операцию должен был осуществить один Траслоу. Но меня что-то довольно сильно насторожило. Я стал опасаться за свою жизнь. Как тебе, Бен, известно, в Лэнгли есть люди, которые могут так подстроить убийство, что оно будет выглядеть естественной смертью. Так что на этом свете мне долго прожить не удастся.

Совсем недавно мне стало известно, что к германскому канцлеру Вильгельму Фогелю, который держит в своих руках огромный и могущественный немецкий картель, направляется один человек. В обстановке строжайшей секретности они будут обсуждать вопросы, как перестроить и перевооружить Германию. Они намерены установить контроль не только над Германией, но и объединив Европу вокруг Германии, поставить под свой контроль весь Старый Свет.

Их партнером в этом деле выступает как раз группа «Чародеи» из ЦРУ. Договоренности, как мне доложили, предусматривают мирный раздел прибылей и сфер влияния. «Чародеи» захватывают командные посты в разведслужбах и устанавливают над ними свой контроль, а затем расширяют его и прибирают к рукам экономику всего Западного полушария. Немецкий картель получает по соглашениям Европу. Все участники становятся безмерно, даже невообразимо богаты. Это, по сути своей, является формой корпоративного неофашизма — захват в свои руки главных рычагов давления на правительства и установление над ними контроля в наше такое хрупкое и неопределенное время.

Лидером американцев является Александр Траслоу.

А я не в силах сделать что-либо в этой связи.

Но я верю, что вскоре все же найду пути остановить такое развитие. Есть же документы, которые можно обнародовать. И они должны быть представлены широкой общественности.

Если же меня убьют, то вы оба просто будете обязаны разыскать их. А чтобы облегчить вам поиски, оставляю каждому из вас подарки.

Наследство, которое перейдет к вам, очень незначительно, и оно мне много радости не доставляет. Но я хотел бы завещать каждому из вас по небольшому подарку: оба подарка — это знания, которые, в конце концов, самая ценная собственность.

Для тебя, моя любимая Снупик, это прежде всего воспоминания о счастливых днях в твоей, моей жизни и в жизни твоей матери. Настоящее богатство, как ты поймешь, проявляется в семейном счастье. Эта фотография, которую, думаю, ты увидишь впервые, всегда вызывала во мне воспоминания об очень счастливом лете, которое мы провели все трое вместе. Тебе тогда было всего четыре годика, так что, думаю, ты вряд ли что помнишь о том времени, а может, и совсем ничего не помнишь. Я же, уже законченный трудоголик в те времена, когда еще был молодым, был вынужден уйти в месячный отпуск после операции аппендицита, приступ которого случился неожиданно. Мне кажется, что это мой организм приказал мне в ту пору побыть побольше со своей семьей.

Тебе так нравилось то место — ты ловила лягушек в пруду, училась рыбачить, бросать мячик... Ты все время была в движении, я никогда больше не видел тебя такой радостной. Мне всегда казалось, что Лев Толстой сильно ошибался, когда писал в самом начале романа «Анна Каренина», что все счастливые семьи похожи друг на друга. Я же считаю, что каждая семья, в счастливый ли момент или в несчастный (а наша семья пережила и то и другое), уникальна и неповторима, как каждая снежинка. Я позволил себе, мои дорогие Снупики, стать слезливо-сентиментальным единственный раз в жизни.

А тебе, Бен, оставляю адрес одной супружеской пары, которую к тому времени, когда ты прочтешь эти строки, могут убить, но, может, еще не убьют. Я очень надеюсь, что один из них все же останется в живых и сообщит тебе кое-что очень и очень важное. Возьми с робой обрывок делового конверта с адресом: он послужит тебе пропуском и своеобразной отмычкой.

Так как я заранее знаю, что они сообщат тебе, то могу сказать, что их рассказ утешит тебя и облегчит ужасную тяжесть, которую тебе приходится носить в своей душе столь длительное время.

Бен, ты ничуть не виноват в смерти твоей первой жены, и эта супружеская пара подтвердит тебе мои слова. Еще до своей гибели я очень хотел сказать тебе эту правду, но в силу ряда причин сделать этого не мог.

Вскоре ты все поймешь. Кто-то — точно не помню кто, кажется, Ларошфуко или еще какой-то французский автор XVII столетия — хорошо сказал по этому поводу: мы редко можем заставить себя простить тех, кто помог нам.

И напоследок хочу привести по этому поводу еще один литературный афоризм — цитату из «Учения о старости» Элиота: «Да как простить их, коль им такое ведомо!»

Всегда любящий вас папа".

57

По щекам Молли градом катились слезы, чтобы не разрыдаться, она прикусила губу и быстро заморгала глазами. Посмотрев еще раз на письмо, она, наконец, перевела взгляд на меня.

Я не знал, что спросить и как начать разговор. Поэтому только взял ее руки в свои, притянул к себе, крепко обнял, и так мы замерли в объятиях друг друга. От тихих всхлипываний у нее даже началась икота. Через минуту-другую дыхание у нее успокоилось, и она освободилась из моих объятий. Глаза у нее заблестели и на мгновение стали похожи на глазки четырехлетней непоседы-проказницы, как на фотографии.

— Зачем? — только и смогла вымолвить она наконец. — Зачем... что это значит?

Ее взгляд блуждал по моему лицу, она все еще ничего не говорила, как бы стремясь осмыслить то, что хотела спросить.

— Ну, эта фотография, — наконец нашлась она.

— Это послание нам. А чем еще могло бы это быть?

— А не думаешь ли, что это могло бы быть... простым обыкновенным голосом... самой души?

— Молли, скажи мне, пожалуйста. Разве это в его характере?

Всхлипнув и зашмыгав носом, она мотнула головой:

— Папа всегда был замечательным человеком: но назвать его простым и открытым нельзя. Мне кажется, что он учился быть загадочным и скрытным у своего приятеля Джеймса Джизеса Англетона.

— Ну вот видишь. Так вот скажи, где в Канаде находился дом твоей бабушки?

Она снова помотала головой:

— Боже мой, Бен, да мне всего-то было четыре года. И мы там были только одно лето. В сущности, я ничего и не помню про то место.

— Припомни как следует, — настаивал я.

— Не могу! Ну чего мне припоминать? Не знаю я, где то место, да и все тут! Где-то во французской Канаде, может, в Квебеке. Господи Боже мой! — Приложив руки к ее щекам, я поднял ее голову и прямо посмотрел в глаза. — Чего ты хочешь? Отпусти меня, Бен!

— Постарайся припомнить!

— Постарайся... легко сказать... эй, мы же договаривались. Ты же обещал... клялся мне... что не будешь больше читать мои мысли.

«...трем... трембл... тремблинг?» — услышал я голос мыслей Молли. Они звучали как-то отрывисто, доносилось не то слово, не то звук.

— Так что же, тремблинг, значит? Дрожать то есть?

Она недоуменно взглянула на меня.

— Да нет, откуда ты взял? Что ты...

— Трембл. Тремблинг.

— Что ты решил...

— Думай, припоминай! Дрожать... тремблинг, трембл, трем...

— О чем это ты говоришь?

— Сам не знаю, — резко бросил я. — Хотя нет, знаю. Да, я знаю! Я услышал... услышал голос твоих подспудных мыслей...

Молли пристально глянула мне в глаза, сначала дерзким вызывающим взглядом, а потом смущенным и недоуменным, а затем, помолчав немного, сказала:

— Но я ведь ни о чем не думала...

— Постарайся припомнить. Напрягись, думай. Тремблинг. Трембли? Канада. Твоя бабушка. Трембли или что-то похожее. Как звали бабушку?

Она лишь мотнула головой.

— Бабушку звали Эл. Элин. А дедушку Фредерик. У нас в семье Тремблеев не было.

Я лишь вздохнул разочарованно.

— Ну ладно. Трем. Канада. Тремблинг. Канада...

«...Тромблон», — опять послышался голос ее мысли.

— Ну вот уже кое-что есть, — заметил я. — Ты начинаешь припоминать или, может, напевать про себя... бредут какие-то мысли, проскакивает какое-то имя, что-то такое, что сохранилось в подсознании, а само сознание пока выразить не может.

— А что ты хочешь?..

В нетерпении я перебил Молли:

— А что значит «тромблон»?

— Чего, чего? Ой, Боже мой... Трамблан. Озеро Трамблан!

— Где?

— Да дом же стоял на берегу озера в провинции Квебек. Я все вспомнила! Озеро Трамблан. У подножия большой живописной горы Трамблан. Бабушкин дом был на озере Трамблан. Как же это я догадалась?!

— Да это название сохранялось у тебя в памяти, но находилось глубоко в подсознании, просто дремало. Возможно, когда ты была маленькая, слышала это название десятки раз, и оно отложилось у тебя в памяти.

— Ты думаешь, это название имеет важное значение?

— Не только важное, но решающее. Думаю, что твой отец неспроста оставил эту фотографию места, которое никто узнать не может, только ты. Места, которое теперь, вероятно, и не существует. Так что если кто-то другой добрался бы до этого ящика, то уперся бы в глухую стену. Ну самое большее, что он мог бы сделать, опознать на фотокарточке тебя с родителями, а дальше тупик.

— Да я и сама, считай, в тупике.

— Мне кажется, отец рассчитывал на твою память, что ты все вспомнишь. Этот сигнал обращен к тебе. Я вполне в этом уверен. Отец оставил это тебе, чтобы ты разыскала место.

— А дальше?

— А дальше — поехала бы туда.

— Думаешь, что там... лежат документы?

— Если бы они вдруг оказались там, я бы не очень-то удивился, — и с этими словами я поднялся, одернув пиджак и брюки.

— Что ты намерен делать?

— Не хочу терять ни минуты.

— Куда? Куда мы еще поедем?

— Ты останешься здесь, — сказал я, оглядевшись вокруг.

— Думаешь, я здесь в безопасности?

— Я скажу управляющему банком, что нам нужна эта комната до конца рабочего дня. Никто сюда не войдет. Если нужно заплатить за право пользоваться комнатой, заплатим. Запертая комната внутри банковского хранилища — разве найдется более безопасное место хотя бы на короткое время? — заверил я Молли и повернулся, чтобы уйти.

— Куда ты направляешься? — встревожилась она.

Ничего не ответив, я взял обрывок конверта.

— Подожди, Бен. Мне нужен телефон. Телефон и факсимильный аппарат.

— Для чего?

— Распорядись, Бен.

Я лишь удивленно посмотрел на нее, согласно кивнул и вышел из комнаты.

* * *

Лебяжья улица — это маленькая тихая улочка, расположенная в нескольких кварталах от того места, где не так давно был огромный Центральный парижский рынок, названный Эмилем Золя «чревом Парижа». В конце 60-х годов рынок и окрестные старые кварталы снесли, а на их месте возвели внушительные, прямо-таки гигантских размеров, безвкусные здания в стиле модерн, в том числе торговый центр Форум дез Алль, Центр современного искусства имени Жоржа Помпиду, художественные галереи и рестораны и самую большую в мире подземную станцию метро.

Дом под номером 7 оказался ветхим жилым зданием, построенным в конце прошлого века, с низенькими потолками, темный и затхлый внутри. Дверь в квартиру 23 на втором этаже была обита толстыми расколовшимися досками, некогда ее выкрасили белой краской, а теперь она стала совершенно серой от пыли и грязи.

Еще на первом этаже я услышал, как из квартиры доносится хриплый угрожающий лай крупной собаки. Подойдя к двери, я постучал.

Время шло, собачий лай становился все более злобным и настойчивым, наконец послышались медленно приближающиеся шаркающие шаги, непонятно чьи — мужчины или женщины, звякнула металлическая цепочка, которая, как я понял, блокировала внутренний запор.

Дверь медленно распахнулась.

Все промелькнуло в какую-то долю секунды, как в фильме ужасов, — шаркающие шаги, дребезжание цепочки и лицо существа, показавшееся в темном проеме открывшейся двери.

Это была жалкая старуха, одетая словно нищенка, ее длинные седые давно нечесанные волосы свисали космами. На лицо ее было жутко смотреть — какая-то смесь следов былых пороков, болячек и опухолей, окружающих пару приветливых добрых глаз, и маленький, перекошенный, деформированный рот.

Я стоял, остолбенев, и молчал. Да имей я что сказать, все равно не знал ни ее имени, вообще ничего, в кармане лежал только обрывок конверта с адресом. Шагнув вперед, я молча протянул ей этот обрывок. Где-то впереди, в глубине квартиры, выл и лаял здоровенный пес.

Тоже не говоря ни слова, старуха, прищурившись, посмотрела на конверт, повернулась кругом и поплелась внутрь.

Спустя несколько секунд из комнаты вышел пожилой мужчина. Легко догадаться, что раньше он был крепышом, даже довольно сильным, а грубые седые волосы в молодости были цвета воронова крыла. Теперь же передо мной стоял почти старик, заметно хромающий, а длинный тонкий шрам на щеке около скулы, бывший когда-то воспаленно-красным, теперь стал бледным, почти белым. Пятнадцать минувших лет состарили его почти до неузнаваемости.

Это был тот самый человек, чье лицо и фигуру мне не забыть никогда, потому что я видел его во сне, почитай, каждую ночь. Это был тот самый человек, который, прихрамывая, убегал по улице Жакоб пятнадцать лет назад.

— Ну что ж. Вы тот самый человек, который убил мою жену, — сказал я спокойным голосом, сам даже не ожидая, что могу так держать себя в руках.

58

Единственное, чего я не помнил, — какого цвета у него глаза. Они оказались водянистыми, серо-голубыми, беззащитными глазами, которые никак не могли принадлежать кагэбэшному «мокрушнику», человеку, столь безжалостно расправившемуся с моей красивой молодой женой, выстрелив ей в сердце без малейшего колебания.

Я помнил только тонкий красный шрам у него на скуле, копну черных волос, клетчатую ковбойку и прихрамывающую походку.

Вероятный перебежчик, референт из резидентуры КГБ в Париже, назвавшийся Виктором, намеревался продать информацию, которую, как он говорил, разыскал в архивах еще в Москве. Что-то касающееся человека под псевдонимом Сорока.

Он хотел перейти к нам. В обмен на информацию требовал безопасность, защиту, спокойную удобную жизнь — одним словом, все те блага, которые мы, американцы, как считается, раздаем налево и направо перебежавшим на нашу сторону шпионам, словно какие-то санта клаусы из разведслужбы.

Мы тогда разговаривали. Встретились на улице Фобур. В магазине готовой мужской одежды. Потом встретились еще раз на явочной квартире. Он, помнится, обещал принести нам исключительной важности материал из досье на Сороку, который потрясет весь мир. Помнится, Тоби так и загорелся заполучить материал. Он чрезвычайно заинтересовался всем, что относилось к Сороке.

Мы условились встретиться у меня дома на улице Жака. Там безопасно, думал я. Лаура уехала. На встречу я запоздал. Человек в клетчатой ковбойке и с густыми черными волосами, прихрамывая, уходил прочь. Я почувствовал запах теплой крови вперемешку с едким металлическим душком пороха. Подымаясь по лестнице, я чувствовал, что запах становился все сильнее и сильнее, выворачивая мне наизнанку все внутренности.

Неужели это Лаура? Быть того не может, да наверняка не может этого быть! Какое-то неестественно изогнутое тело, белый шелковый ночной халат, огромное ярко-кровавое пятно. Нет — это наваждение, не может этого быть. Лауры ведь нет в городе, она уехала в Живерни, это не она, а кто-то очень похожий на нее, не она, не может такого быть...

Я терял тогда рассудок.

И Тоби. Скрюченное тело на полу в прихожей: Тоби, едва живой, ставший парализованным на всю жизнь.

Это я сотворил такое с ними обоими. Со своим наставником и другом. И со своей обожаемой женой.

* * *

Виктор внимательно изучил обрывок конверта и только потом посмотрел на меня. Я не смог сразу определить, что выражали его серо-голубые глаза: испуг? безразличие? Они могли выражать что угодно.

А затем он просто и буднично сказал:

— Входите, пожалуйста.

* * *

Оба они — Виктор и уродливая старуха — сели рядышком на узкую кушетку. Я же стоял, направив на них пистолет и пылая гневом. Работал большой цветной телевизор, но звук был приглушен. Показывали какую-то старую американскую бытовую комедию, какую — точно не помню.

Первым нарушил молчание Виктор, заговорив по-русски.

— Жену вашу я не убивал, — произнес он.

Старуха — кто она? Может, жена? — сидела молча, обняв трясущимися руками колени. Я никак не мог заставить себя взглянуть на ее обезображенное лицо.

— Как вас зовут? — спросил я тоже по-русски.

— Вадим Берзин. А ее Вера. Вера Ивановна Берзина, — ответил мужчина и слегка кивнул головой на нее, сидящую рядом, справа.

— Но вы же Виктор, — возразил я.

— Был им. Несколько дней. Так я сам себя назвал.

— Но кто же вы в таком случае на самом деле?

— Вы хорошо знаете, кто я такой.

Знал ли я на самом деле? А что, по правде говоря, мне известно про этого человека?

— Не ожидали, что я явлюсь? — спросил я.

Вера Ивановна закрыла глаза, или, скорее, они исчезли в пухлых складках и желваках ее лица. Теперь я вспомнил, где видел ранее похожее лицо, — на фотографиях и экранах кино. «Человек-слон» — был такой памятный фильм, в основе которого лежала правдивая история, произошедшая со знаменитым «человеком-слоном» — неким англичанином Джоном Мерриком. Его тело поразила ужасная болезнь нейрофиброматоз, или иначе слоновая болезнь, которая проявляется в опухании и деформации кожи. Не страдает ли и эта женщина той же болезнью?

— Я ждал вас, — спокойно подтвердил Вадим, кивнув головой.

— И вы не побоялись впустить меня в квартиру?

— Жену вашу я не убивал.

— Вы вроде не удивляетесь, что я вам не верю.

— Нет, — ответил он и с трудом улыбнулся. — Я ничуть не удивлен. — А немного помолчав, добавил: — Можете запросто убить меня или нас обоих. Можете убить прямо сейчас, если хотите. Но с чего вам хотеть-то? Лучше выслушайте сначала то, что я вам поведаю.

* * *

— Мы живем здесь с тех пор, как сгинул Советский Союз, — начал он свой рассказ. — Мы купили право и возможность переселиться сюда, как и многие наши прежние товарищи по службе в КГБ.

— Вы заплатили деньги за выезд правительству России?

— Да нет же, мы заплатили вашему Центральному разведывательному управлению.

— Чем откупились-то? Зажиленными от кого-то долларами?

— Да что вы! Те жалкие доллары, которые мы смогли скопить вдвоем за долгие годы, ничто для огромного и богатого Центрального разведуправления. Оно не нуждалось в наших грязных долларовых банкнотах. Нет, все произошло совсем не так. Мы купили себе свободу за ту же валюту, за какую покупали ее все офицеры госбезопасности...

— А-а, понимаю, — догадался я. — Информация, секреты, выкраденные из досье и архивов КГБ. Как это проделали все другие перебежчики. Но я удивляюсь, как вам удалось найти заинтересованных покупателей после всего того, что вы натворили.

— О-о, натворил я немало, — с издевкой заметил Берзин. — Я попытался заманить в ловушку одного блестящего молодого офицера ЦРУ, против которого наш центр в Москве имел огромный зуб. С этой целью я выдал себя за перебежчика, прямо как расписывается в учебниках, так ведь? — Я промолчал, а он между тем продолжал иронизировать: — Я пришел на явку, а молодой офицер ЦРУ туда не явился. И тогда — в порыве мести — ведь от этого теряют голову — я убил жену молодого офицера и ранил старого опытного сотрудника ЦРУ. Ну что, правильно я говорю?

— Более или менее.

— Ах-ах, да-да. Какая душещипательная сказочка!

Когда он рассказывал, я опустил было пистолет, но теперь медленно поднял его снова и прицелился. Я знал, что заряженный пистолет в умелых руках заставляет говорить правду скорее, чем многие другие способы.

И тут впервые подала голос жена Берзина, закричав чистым сильным контральто:

— Пусть он говорит дальше!

Я быстро глянул на обезображенную женщину и снова перевел взгляд на ее мужа. Испуганным он вовсе не выглядел, наоборот, казалось, что ситуация больше забавляет его. И тут вдруг выражение его лица резко изменилось, став печальным и серьезным.

— А правда, — сказал он, — заключается вот в чем: когда я пришел к вам на квартиру, меня встретил там человек по имени Томпсон. Кто он такой — я не знал.

— Быть того не может...

— Может! Раньше я никогда не встречал его, а вы мне не говорили, что будете вместе с ним. Уверен, боялись утечки информации. Он объяснил, что ему поручено проверить меня и он намерен начать допрос тут же и немедленно. Я согласился и рассказал ему про документы, касающиеся Сороки.

— О чем же они?

— Об одном информаторе из американской разведки.

— Он кто? Советский «крот», проникший к нам?

— Да не совсем так. Источник информации из местных. Один из наших пособников.

— Его псевдоним Сорока? — я назвал по-русски имя этой птицы.

— Да.

— Стало быть, этот псевдоним придуман в КГБ?

В КГБ применяли длинный список псевдонимов, взятых по названиям разных птиц, гораздо более разноцветных и нарядных, нежели мы представляли себе.

— Да, но опять напомню, что, строго говоря, речь шла не о нашем «кроте» в рядах разведслужбы. Он не был туда заслан. Более вероятно, что это был агент, которого нам удалось в свое время завербовать, склонить на свою сторону и получать от него нужную нам информацию.

— А Сорокой был...

— А Сорокой, как оказалось, был не кто иной, как Джеймс Тобиас Томпсон. Конечно же, я понятия не имел, что разговариваю с самим информатором, поскольку подлинного его имени не знал — досье КГБ на тайных агентов хранились в строжайшем секрете, и заглянуть в них я никак не мог. И вот я стоял как распоследний дурак и что-то такое лопотал насчет документов относительно секретной советской операции, которые готов продать, а прямо передо мной был тот самый завербованный агент, и он с интересом слушал, как я намерен продать ему информацию, которая сразу же сдует с него прикрытие и разоблачит.

— Боже мой, — только и сумел вымолвить я. — Тоби.

— И тут этот самый Томпсон вдруг пришел в бешенство. Он стремительно кинулся на меня, вытащил пистолет с глушителем и потребовал немедленно передать документы ему. Я все же не был таким круглым идиотом и сказал, что не намеревался приносить с собой бумаги, пока не заключена сделка. Он начал мне угрожать, а я отвечал, что документов при себе у меня нет. Мне показалось, что он вот-вот убьет меня, как вдруг, повернувшись, мы оба увидели, что в комнату, где мы схватились, вошла женщина. Роскошная женщина в белом ночном халате.

— Да. Это была Лаура.

— Она все слышала. Все, что говорил я и что говорил Томпсон. Она сказала, что приболела и спала в соседней комнате и что от шума проснулась. Мы, естественно, пришли в замешательство. Воспользовавшись этим, я попытался унести ноги. На бегу я вытащил свой служебный револьвер, чтобы обороняться, но, не успев даже взвести курок, почувствовал острую боль в ноге. Оглянувшись, я увидел, что Томпсон целится в меня. Он выстрелил, но второпях не попал, а я же, обороняясь, открыл ответный огонь. Я проскользнул в прихожую, оттуда выскочил на лестницу и успел удрать, не дав ему возможности застрелить меня.

Меня не держали ноги, страстно захотелось опуститься на пол, закрыть глаза и погрузиться в спасительный сон, но мне нужно было собрать всю волю в кулак и дослушать рассказ до конца. Я сел на большое громоздкое откидное кресло, защелкнул фиксатор на спинке и приготовился слушать дальше.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33