Ill

ОЧИЩЕНИЕ ИГРЕЙНЫ

Утер проснулся от того, что чихнул, или вернее сказать, чихание его разбудило. Буря отшумела уже неделю назад, но влажный и холодный восточный ветер еще трепал кожаный занавес, закрывающий единственное окно их комнаты. Дождевые капли забрызгали плитки пола под оконным проемом. Игрейна постанывала во сне, прижавшись к его плечу, и это наполняло его ощущением простого житейского счастья. Великолепные светлые волосы почти полностью закрывали ее лицо, и он, вытянув шею, смог увидеть лишь ее лоб и закрытые глаза. Во сне она выглядела совсем молоденькой девушкой, несмотря на выпавшие на ее долю испытания и на ребенка, которого она подарила ему в ночь урагана. Словно бы разбушевавшиеся небеса – гром, молния и ливень – приветствовали рождение юного принца. Их сына. Артура…

Утер мягко высвободился из объятий своей супруги, отбросил льняные простыни и тонкое покрывало, подбитое беличьим мехом, которым они укрывались, соскочил на пол и натянул штаны. Потом взял со скамьи свою меховую накидку, плотнее запахнул полы, схватил яблоко из корзины, оставленной служанкой на столе, подошел к окну и приподнял занавес.

День нехотя начинался, и уже лил дождь, однако ветер утих. За улочками и предместьями города, за бастионами и башнями расстилались темные убранные поля. Крестьяне начали боронить землю, готовя ее под озимые, и должны будут сеять, как только отпразднуют Мабон, праздник осеннего равноденствия. Согласно древним ритуалам, с которыми так упорно боролись монахи, но которые, однако, никто и не думал забывать, Мабон, шестой праздник в году, отмечал окончание жатвы, первый листопад и конец лета. Обычно это был период праздности, немного грустное время, благоприятное для длинных неспешных разговоров и возлияний, но в этом году зима начиналась необычно рано, и буря оставила мало времени для отдыха тем, кто хотел загодя подготовиться к холодам.

Молодой король снова чихнул и сбросил с себя остатки сна. Несмотря на огромный камин, занимающий чуть не полкомнаты, скоро надо было перебираться из летнего помещения, открытого и продуваемого ветрами, в одну из клетушек, находящихся в башнях, – узких, с окнами из толстого полупрозрачного стекла, – но, по крайней мере, там можно было спать в тепле.

Он плотнее прикрыл окно кожаным занавесом, завернулся в меховой плащ и на цыпочках выскользнул из комнаты, чтобы не разбудить Игрейну. Ей предстоял длинный день, ее первый день на людях спустя сорок дней после родов, как того требовало Священное Писание. Аббат Илльтуд Бреннок, самый высший духовный авторитет королевства после смерти епископа Бедвина, которого многие почитали за святого, пришел лично, чтобы дать очищение, как называли церемонию омовения после родов. Так как зачастую младенцы не выживали, то более чем крещение, которое полагалось проводить вскоре после рождения, праздновали именно это событие и поздравляли молодую мать и ее новорожденное дитя как в домах простолюдинов, так и в семьях знати.

И Утер, и Игрейна хотели отпраздновать этот день с особой торжественностью. Ни для нее, ни для него это не был первый ребенок. Но речь шла об их общем первенце. К тому же это был сын. Будущий наследник королевства Логр…

Игрейна могла еще поспать. В течение этого дня ей предстояло принять чествование от вассалов Утера и благословение духовенства, занять свое место за пиршественным столом, есть и пить, чтобы никто не догадался о ее истинном самочувствии, и без конца улыбаться, улыбаться всем – дворянам и среднему сословию, эльфам, людям и гномам в расшитых золотом одеяниях и шелестящих шелками, как всегда случалось на больших праздниках.

Выйдя из покоев, Утер, не задумываясь, пошел по коридору, ведущему к комнате кормилицы. По дороге у него заныл желудок, и он выкинул едва надкушенное яблоко. В конце концов, и для него этот день будет длинным. Он должен вести Совет, затем присутствовать на церемонии со знатными представителями трех Свободных народов. Лео де Гран, герцог Кармелидский, родной брат королевы, которого Утер сделал своим коннетаблем, был уже здесь, как и аббат Илльтуд. Сеньор Бран, наследник королевского дома Черной Горы, последний из живущих принцев из племени гномов после исчезновения его брата Рогора, прибыл накануне поздним вечером, как и Гвидион, верховный друид лесных эльфов, и Дориан, юный принц Высоких эльфов, родной брат королевы Ллиэн. До сего дня Утер то ли опасался, то ли с нетерпением ждал, что королева согласится нарушить свое уединение на Авалоне, чтобы лично возглавить посольство эльфов. Но она осталась на своем туманном недоступном острове, рядом с дочерью и маленьким народом фей, навсегда удалившись от мира…

И теперь Утер испытывал лишь горечь и сожаление. А ведь именно ради нее он созвал Великий Совет, именно ради нее он собирался вернуть гномам их талисман, меч Нудда, который они называли Каледвх, а люди – Экскалибур… И, наверное, это было бы неплохо, что бы ни говорили об этом монахи, и чего бы это ему ни стоило. Разве король не должен быть верен данному слову? После стольких испытаний, такой ненависти и таких жестокостей, может быть, мир обретет прежнее равновесие? Мир, которым будут править не только люди, но в котором найдется место гномам, эльфам и даже монстрам Черных Земель, о чем испокон века мечтали боги… В конце концов, именно ради этого он одержал победу над герцогом Горлуа – чтобы положить конец нечистым помыслам о владычестве над вселенной и жить в мире. И, тем не менее, вернуть Меч – это похоже на отречение, почти на предательство.

Почему же она не пришла?

Несмотря на красоту Игрейны, на их сына, на трон, который он получил благодаря ей, Утеру не удавалось выбросить Ллиэн из своих мыслей, особенно в эту ночь. Ллиэн, чьи ярко-зеленые глаза неотступно преследовали его… Ллиэн, которая сделала его Пендрагоном, которая хотела стать с ним одним целым – таким прочным единством души, тела и воли, какого не бывает даже у любовников, способным созидать и разрушать миры… Ту самую Ллиэн, которую он предал и которую, возможно, больше никогда не увидит – ни ее, ни их дочь Моргану, рожденную от их союза.

И сегодня Утеру снова не удалось представить личико Морганы. Как всегда, черты Артура наложились на черты девочки, и это бессилие вызвать ее в памяти казалось ему худшим предательством. А может быть, в конечном счете, это было нормальным? Ведь он видел ее всего несколько дней на острове Авалон, а с тех пор столько всего произошло… Утер вспоминал лишь то, что Моргана была прекрасна настолько, насколько Артур некрасив. Сколько ей сейчас? Года полтора, не больше. Впрочем, на острове Авалон время течет по-другому. Возможно, когда-нибудь она и его сын станут друзьями? Он улыбнулся этой мысли и с удивлением обнаружил, что уже дошел до конца коридора и два вооруженных рыцаря, охраняющих комнату новорожденного принца, улыбнулись ему в ответ, словно были с ним в сговоре. Это длилось лишь мгновение. Их жизнерадостность тотчас же улетучилась при виде озабоченного выражения на лице короля. Один из них постучал в двери условным стуком, и третий рыцарь открыл дверь изнутри, учтиво склонившись перед Утером.

Человек, одетый в кроваво-красные доспехи с изображением собственного герба – красная борзая на желтом поле, был таким же высоким и массивным, как и башня, в которой они находились. Его светлые волосы были заплетены в косички, а густая борода плохо скрывала широкий шрам – напоминание об эльфийской стреле, когда-то раздробившей ему челюсть. Лицо было ужасным, но это было лицо друга.

– Счастлив видеть тебя, Ульфин, – пробормотал король, положив руку ему на плечо. – Герцогиня Хеллед прибыла?

– Не знаю, государь. Я оставался здесь всю ночь, как ты меня просил…

– Да, конечно… Сходи к дворцовому управителю, и если она еще не появилась, пошли всадников на восток, ей навстречу. Скажи ему, что мы ждем ее на Совете.

– Думаешь, с ней приключилась какая-то беда?

Утер улыбнулся другу. Как всегда, Ульфин был готов забить тревогу, тем более что герцогиня Хеллед де Соргалль была ему дорога, так же как память о герцоге Белинанте.

– Может быть, ее застала непогода? – сказал он, стараясь говорить уверенным тоном. Но мне бы хотелось убедиться, что ей не нужна наша помощь. Королева рассчитывает сегодня днем на ее присутствие…

Глаза Утера привыкли к потемкам в комнате, так плохо освещенной сквозь узкую бойницу, что в ней приходилось зажигать свечи даже днем. Он бросил взгляд в глубину алькова, и улыбка застыла на его губах, несмотря на все усилия казаться беззаботным и веселым. В складках длинного платья кормилицы сосредоточенно сосала грудь двухлетняя девочка, а Артур мирно посапывал, привалившись к другой груди. Крошка повернула к нему глаза, и как только увидела его, спрятала личико под рукой кормилицы. Это была дочь Игрейны, и та любила ее. По этой простой причине ему тоже хотелось ее любить, но она была ребенком Горлуа, рожденным от принудительной связи, в результате жестокого изнасилования в череде других, само воспоминание о которых было невыносимым для него…

Кормилица сидела с обнаженной грудью перед двумя мужчинами, из толстого соска, от которого только что оторвалась девочка, медленно сочилось молоко; женщина хотела прикрыться, однако, держа на руках двух младенцев, не смогла этого сделать.

– Дай мне Артура, – сказал Утер.

Она протянула ему спящего ребенка, и он краем глаза заметил на груди каплю крови, которая окрасила молоко в розовый цвет.

– У тебя кровь?

– Это пустяки, – пробормотала кормилица, застегивая корсаж.

Она встала на колени перед королем, потом выпрямилась, все еще прижимая к себе дочь Игрейны.

– Это она кусается иногда. Но ничего страшного.

С губ Утера едва не сорвалось: «У нее вкус к крови. Это от отца…»

Около года минуло со дня смерти Горлуа, но память о герцоге-сенешале была такой же живой в душе Утера, как и испытываемая к нему ненависть.

И ему казалось, что пока ребенок жив, эта ненависть никогда не умрет, а будет терзать его душу, словно раскаленное железо.

– Она сейчас заснет, – промолвила кормилица. – Правда, Моргауза?

– Не называй ее так.

Она подняла на короля удивленный взгляд, испугавшись резкости его голоса.

– Это имя ей не подходит, – объяснил он, стараясь придать голосу мягкость. – Отныне используйте лишь ее второе имя – Анна, как этого требуем мы с ее матерью.

Женщина смиренно потупила глаза, что еще более усилило неловкость положения. У Анны были волосы матери, светлые и вьющиеся, и такой бледный оттенок кожи, что можно было принять ее за эльфийского ребенка. Она появилась на свет за несколько месяцев до рождения Морганы, и поскольку обе не имели ничего общего, кроме судьбы, сделавшей их обеих его дочерьми, двумя сводными сестрами, вышедшими из разных миров, настолько непохожих, что трудно было представить, Утер не мог не думать, что они обе должны быть похожи друг на друга. Моргана – ребенок-фея с Авалона и Моргауза – дочь самого жестокого, самого изворотливого человека, которого он когда-либо встречал… В самом деле, схожесть их имен была для него невыносима.

Отогнав от себя эти мысли, он протянул руку к девочке, но в тот момент, когда он прикоснулся к ее волосам, она заплакала.

– Ах, простите, государь, – забормотала кормилица. – Ей что-то с самого утра нездоровится.

– Вот как…

Утер повернулся к Ульфину, но тот отвел взгляд.

– Ну, ладно. Если она накормлена, унесите ее! – сказал он ворчливо, раздражаясь от разрывающего уши плача. – Нет, погодите. Передайте ее горничной и возвращайтесь приглядывать за Артуром. Эта девочка уже слишком большая, чтобы сосать грудь. С этого дня вы будете кормить молоком только принца.

Он не увидел слез, блеснувших в глазах женщины. Больше года она не расставалась с Моргаузой, Анной – каким именем им ни хотелось ее называть…

Утер больше не думал о них. Он подошел к колыбели и нежно положил туда Артура. Это был маленький мальчик, и никто в этом не усомнился бы. Он родился с такими жесткими, иссиня-черными волосами, что повитуха не могла припомнить ничего подобного. Он спал, сморщив лобик и прижав к телу кулачки, и казалось, что он отдается сну с таким упорством, такой серьезностью, что его свирепый вид придавал ему комичность. Как медведь, чье имя он носил[4], он был некрасивым, но крепким, и казалось, был всегда настороже. За прошедший месяц он набрал в весе уже девять фунтов, что было весьма необычным для его возраста Наследник, которым можно будет гордиться, которого он с удовольствием покажет народу и баронам во время церемонии омовения.

Оторвав взгляд от сына, Утер заметил Мерлина, неподвижно сидящего рядом с колыбелью. Он был одет в длинный темно-синий плащ, и в сумеречном алькове можно было разглядеть лишь его белые волосы и вечную ироническую улыбку.

– Знаешь, изменив ее имя, ты не изменишь ее судьбу, – сказал он, поднимаясь.

– Черт возьми, Мерлин, почему ты не сказал, что ты здесь!

Утер поискал глазами Ульфина, чтобы укорить его в этом, но рыцарь своевременно вышел из комнаты в сопровождении кормилицы.

– Впрочем, как тебе известно, Моргана сама себя так не называет, – продолжал, расхаживая перед ним, мужчина-ребенок тем беззаботным тоном, который всегда безумно раздражал. – Ее мать зовет ее Рианнон, «Королевская», чтобы эльфы никогда не забывали, что когда-нибудь она станет их королевой…

– Я знаю, – сказал Утер. – Но это ты захотел назвать ее Морганой. И иногда мне кажется, что ты сделал это нарочно – ты знал, что Горлуа назовет свою дочь Моргаузой, и устроил еще одну из своих дьявольских проделок.

– Правда? Как странно… А мне иногда кажется, что ты несешь вздор…

В темноте из-за своих белых волос и худобы Мерлин выглядел старичком. Но как только он вошел в полосу света, падающего от свечей, он вновь стал тем же мужчиной-ребенком неопределенного возраста, наполовину эльфом, наполовину человеком, один вид которого настраивал против него почти всех, кто видел его впервые.

– Я просил тебя заняться Фрейром, – проворчал Утер. – Ты не должен покидать его ни под каким предлогом, пока он не придет в себя!

– Да, именно поэтому я здесь. Лихорадка у него спала, и он очнулся незадолго до рассвета… А кстати, он спрашивал тебя.

– Но, черт подери, ты бы мог сказать мне об этом!

– Я так и сделал.

Утер открыл рот, чтобы возразить, но раздумал, и его сжатый кулак гневно рубанул воздух. С Мерлином было бесполезно спорить. Можно было подумать, что ему доставляло мстительное удовольствие доводить Утера до бешенства, причем это удавалось ему с такой легкостью, что становилось оскорбительным.

– Побудь здесь с Артуром, – проворчал он, выходя из комнаты.

Он уже был в коридоре, когда до него донесся голос Мерлина:

– До тех пор, пока он не придет в сознание?

Утер проворчал что-то в ответ, заставив улыбнуться мужчину-ребенка. Однако улыбка слетела с его губ, и лицо исказилось, как только шаги короля стихли в коридоре. С самой зари у него в горле стоял мешающий вздохнуть ком. Да, Фрейр очнулся, но, несмотря на все дружелюбие, которое Мерлин испытывал к этому добродушному великану, он бы предпочел, чтобы его лихорадочное забытье продлилось еще немного, хотя бы до вечера, когда закончится Совет… Или, по крайней мере, чтобы он молчал.