Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сага о Тимофееве - Бой на Калиновом мосту

ModernLib.Net / Филенко Евгений / Бой на Калиновом мосту - Чтение (Весь текст)
Автор: Филенко Евгений
Жанр:
Серия: Сага о Тимофееве

 

 


Евгений Филенко
Бой на Калиновом мосту

 

1. Что происходит с Фоминым

      Тот берег реки едва угадывался в густом знойном мареве, и казалось, будто белый лепесток паруса ползет по самой ниточке горизонта. Николай Фомин следил за далекой яхтой с ревнивым любопытством. «В рейд бы сейчас, — думал он. — И шут с ней, с погодой, пусть и дождь, ненастье, снег с градом. Пусть колени соседа по кабине бронетранспортера все время угрожают твоему носу. Пусть… Зато цель ясна, и голова ясна тоже. А рядом локоть товарища, и товарищ не подведет. И знаешь, что почти все зависит только от тебя самого.» Он перевернулся на спину и уставился в высокую небесную синеву, чувствуя, как постепенно присыхает и с шорохом осыпается песок с его брюшного пресса, навеки лишенного порочных жировых отложений. Он был один. Совершенно один на огромном пространстве пляжа, хотя вокруг ни на минуту не смолкали веселые голоса, волейбольный мяч гулко бухал в твердые ладони, и спасатель со своей вышки трубно орал на любителей сверхдальних заплывов в мегафон.
      Шумно отфыркиваясь и встряхивая кудлатой головой, подошел Тимофеев и повалился на песок. Он был влажен и так счастлив, что Фомину больше было на него смотреть.
      — Коля, — сказал Тимофеев. — А от тебя уже дым идет.
      — Я знаю, — коротко ответил Фомин.
      — Пойди искупайся. Когда еще у нас будет такое лето? И будет ли?… Ведь корни пустишь.
      Фомин приподнялся на локте и посмотрел на реку. Зайдя по пояс в воду, Дима Камикадзе, громоздкий и лохматый, как пещерный медведь, сосредоточенно топил повизгивающую супругу Тосю. На полупогруженном в речное дно бревне сидела девушка Света и булькала ногами в воде, а Лелик Сегал плавал перед ней кругами, изображая синего кита. Он был синий, потому что не вылезал из воды почти час. Но Света не слишком отвлекалась на Лелика. Она ждала, когда Тимофеев наговорится с Фоминым и вернется к ней.
      Фомин почувствовал, что нехорошая, непристалая ему зависть пытается проникнуть извне в его правильную душу. Он сцепил зубы и снова отвернулся.
      — Да что с тобой? — встревожился Тимофеев.
      — Пропал я, Тимофеич, — глухо сказал Фомин. — Правильно ты подметил: дым от меня идет. Подбили меня прямым попаданием в мотор…
      — Не нравишься ты мне в последнее время, Николай, — заметил Тимофеев.
      — Я и сам себе не нравлюсь. Никогда еще таким себя не видел.
      Тимофеев подполз к нему поближе.
      — Выкладывай, — приказал он. — И не таись. Только хуже себе сделаешь. Или я не друг тебе?
      — Друг… — вздохнул Фомин. — Но не помощник. В этом деле помощников не бывает.
      — Так, — произнес Тимофеев со зреющим убеждением. — Кажется, диагноз ясен. И твоя непривычная окружающим тоска, и нездоровое отсутствие аппетита, и внезапное предубеждение к хорошей погоде. По себе знаю, как это бывает, хотя и забывать уже начал… Что, Коля, влюбился?
      Фомин кивнул, пряча глаза.
      — Ничего с собой не могу поделать, — забормотал он. — Наваждение какое-то, Закрою глаза и вижу, как она стоит. И солнце запуталось в волосах… А самая-то подлость — лицо ее ускользает. Один только отблеск остался в памяти. И солнце в волосах…
      Тимофеев молчал, быстро перебирая в памяти всех знакомых девушек, в каких мог бы до такой степени влюбиться Фомин. Ни одна, кажется, не подходила под описание. И уже отчаявшись, он внезапно понял, о ком шла речь. И похолодел, хотя солнце старалось вовсю.
      — Николай, — прошептал он. — Зачем тебе это? Кругом столько девушек, полный город, одна другой красивее, а ты что же?..
      — Ничем ты мне не поможешь, Тимофеич, — горестно сказал Фомин. — Это как короткое замыкание. Думаешь, я не боролся? Да только во всех девчонках ее одну вижу. Даже в Светке твоей, даже в Тосе Камикадзе, хотя у них совсем уж ничего общего.
      — Ну, Света, положим, красивее… — взъерошился было Тимофеев, но остановился, вспомнив о душевном состоянии друга.
      — Хорошая у тебя Светлана, — между тем согласился Фомин. — Ты ее береги, Выпал тебе один шанс на миллиард. Не то что мне… — и он уткнулся лицом в песок.
      Тимофеев совсем растерялся. Целую вечность — без малого пять лет — он знал Николая Фомина. Во всех житейских осложнениях он помнил, что рядом есть человек, на каменное плечо которого всегда можно опереться, и это плечо не увернется в решающий момент. Оттого и жилось ему спокойно и радостно, что повезло в самом начале судьбы встретить любимую девушку и верного друга. Невозможно было ему даже вообразить, что и Фомин способен на человеческие слабости. Что наступит минута, когда они поменяются местами и Тимофееву придется выручать попавшего в беду Фомина. Сердце Тимофеева сжималось от сострадания к другу, а мозг лихорадочно работал в поисках выхода из положения.
      — Николай, — заговорил наконец Тимофеев. — Ты еще можешь трезво рассуждать?
      — Постараюсь, — откликнулся тот уныло.
      — Ну что между вами общего? Что вас объединяет? Любовь — это такое сложное чувство, и духовное родство играет в нем не последнюю роль…
      — Философ, — усмехнулся Фомин. — Специалист по высоким материям. Что ты смыслишь в любви?
      — Все смыслю! — даже подскочил Тимофеев. — Возьми меня со Светой. У нас единые интересы, мы понимаем друг дружку с полуслова, а сколько мы пережили вместе, прежде чем смогли осознать всю силу своих чувств!
      — Кончай травить, Тимофеич… У вас не больше общности интересов, чем у любой другой парочки. Ты не обижайся, но и я не слепой. Вот тебе пример: Светка до упора обожает посещать «Союзаттракцион» с игральным аппаратами, а тебя туда скрепером не затянешь. И наоборот…
      — Но это же не главное! — возопил Тимофеев.
      — Вот и я о чем. А заладил: единые интересы, духовное родство…
      — Так что же, по-твоему, любовь?
      — Не знаю, — печально сказал Фомин. — И ты не знаешь. Ты отвлекающий маневр предпринимаешь. Спроси сороконожку, какая нога у нее после какой ступает, она и засбоит. Вот и ты думаешь, будто начну я выяснять, отчего да почему вся эта любовь, и сразу обо всем забуду. А разве можно позабыть, как она стояла возле окна? И солнце в волосах… Я ведь ей нагрубил тогда, Тимофеич. Кто же знал, что она хороший человек, с добром к нам пришла? Не прощу этого себе…

2. Что оставалось Тимофееву

      Тимофееву ничего не оставалось, как отступиться. Для него и прежде было очевидным, что друг его Фомин не ищет легких дорог, но чтобы до такой степени осложнить себе жизнь?! Сердцу, говорят, не прикажешь… Любовь способна вытворять с людьми престранные шутки. Она резвится, заставляя девочек пылать почти подлинной страстью к открыточным киноактерам, аж до слез в подушку но ночам. Да и не только девочек. В глубоком детстве Тимофеев сам переболел этим экзотическим недугом: внезапно и беспричинно влюбился в молоденькую симпатичную актрисочку со вздернутым носиком и прибалтийской фамилией, промелькнувшую в темпе метеора по экранам в фильме «Три толстяка». Он невыносимо страдал и строил планы марш-броска в Вильнюс на предмет выяснения отношений на месте. Но он, как это и бывает, повзрослел прежде, чем накопил денег на поездку, излечился естественным образом и навсегда перестал увлекаться недоступными кинозвездами, эстрадной певицей Софией Ротару и гимнасткой Ольгой Корбут. Да и зачем это нужно, если одновременно с ними существовала самая лучшая в мире девушка Света?..
      Но все эти немыслимые для нормального человека увлечения не шли не в какое сравнение с тем, что поразило здравомыслящего и твердо стоящего на реальной почве Николая Фомина. Они, по крайней мере, оставляют своей жертве некоторый, пусть иллюзорный, шанс на успех. Можно сесть-таки в общественный транспорт, доехать, выведать через горсправку адрес, позвонить во вполне материальную дверь и увидеть объект своих мечтании воочию. И, как правило, пожалеть об этом.
      А что мог предпринять в своем положении несчастный Николай Фомин, который неожиданно для себя и окружающих влюбился в ГОСТЬЮ ИЗ ТРИДЦАТОГО ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ?!
      Он знал о ней лишь то, что имя ее было Вика, что работала она в некоем немыслимом Институте виртуальной истории, а на каком-то этапе своей трудовой биографии вплотную занималась «делом Тимофеева»… Но применимы ли глаголы в прошедшем времени к человеку, даже прадеды с прабабками которого еще не появились на свет? Когда еще нарекут ее Викой, когда еще она будет работать… Ее десятиминутный визит во вторую половину двадцатого века был приурочен к первому и последнему испытанию народным умельцем Виктором Тимофеевым реструктора — прибора, являвшего опасность для человечества и потому лично и добровольно уничтоженного создателем. В памяти самого Тимофеев осели немногие детали события: облако золотых волос, серебряный голос, говоривший сущую нелепицу, вполне современные джинсы… И ничего более. Однако Фомину хватило этих десяти минут, чтобы лишиться привычного душевного равновесия.
      — Ну чем я тебе помогу… — пробормотал Тимофеев. — Тридцатый все же век.
      — Я знаю, — отвечал Фомин. — Спасибо, друг.
      — Витя! — донесся до них голос девушки Светы. — Немедленно окунись в воду, а то сгоришь!
      — Иду! — отозвался Тимофеев и виновато поглядел на Фомина. — Может, пойдем вместе, а?
      — Да нет. А ты иди. Тебя ждут. Тебя есть кому ждать…
      Понурившись, Тимофеев побрел к возлюбленной. Впервые в жизни он испытал какую-то неловкость от своего счастья. Это счастье озаряло ему жизнь, слепило глаза и порой мешало видеть, что не всем на белом свете так же хорошо, как и ему. И он проглядел беду лучшего друга.

3. Что сказала девушка Света

      — Ну вот, — сказала девушка Света, легко касаясь прохладной ладошкой его кожи. — Плечи у тебя уже подрумянились. Скоро ты, Витенька, облезешь и станешь пятнистым, как ягуар.
      — С Николаем плохо, — мрачно промолвил Тимофеев. — Он влюбился.
      — Ты, наверное, хотел сказать — с Николаем хорошо? — и без того яркие глаза-сапфиры засияли сверх всякой меры. — Как интересно? В кого?
      — Ты не знаешь, — сказал Тимофеев. — И это совершенно безнадежно.
      — Безнадежно? — усомнилась девушка. — Для Фомина? Да Софи Лорен и та бы не устояла!
      — Зачем ему эта бабушка? Все гораздо сложнее. Для него это все равно что влюбиться в Мону Лизу….
      — Тимыч! — жизнерадостно верещал Лелик. — Посмотри, какой я Орка, кит-убийца! Всем ноги пооткусываю по самые уши!
      — Не говори никому об этом, — попросил Тимофеев Свету. — Николаю и без того тошно. А тут все полезут с сочувствиями. И никто ему не поможет.
      — Даже ты?
      — Кажется, даже я. Но сидеть сложа руки тоже стыдно: товарищ в беде. Пойду я домой, Светик. Может быть, что и придумаю.
      — Я с тобой, — решительно сказала Света.
      — Нет, нет! — запротестовал Тимофеев. — Останься, пожалуйста! У тебя получается такой красивый загар, а когда еще нам выпадет такое лето?
      — Тебе нравится мой загар? — чуточку смущенно и, однако же, не без гордости спросила Света.
      — Ужасно! — со щенячьим восторгом признался Тимофеев. — Мне невозможно повезло, что я встретил тебя. Мне вообще невозможно везет, — на его лицо снова набежала тень. — Должно быть — за счет других…
      Добравшись домой, мокрый от пота, он первым долгом врубил на всю катушку холодильник, работавший по совместительству кондиционером. Вскоре по комнате загудел морозный ветерок, на оконном стекле начала оседать влага. Тимофеев придвинул к дивану стол, разложил перед собой чистые листы бумаги и сел в позу полулотоса, как учил его медитировать Фомин. Полный лотос ему никак не удавался, а значит — не было максимальной самоотрешенности. В голову лезла всякая дичь. Вдобавок, Тимофеев сильно отвлекался на воспоминания о девушке Свете, о том, какая она красивая и добрая. И что Фомин нашел в этой Вике, что ему там пригрезилось?.. Раздосадованный на свою несобранность, Тимофеев выпростал из полулотоса затекшие ноги, прошел к холодильнику, достал оттуда кусок окаменевшего, со слезой, адыгейского сыра и съел, запивая чаем из вечногорячего в нарушение каких-то правил термодинамики самовара. Потом вытер пальцы о полотенце, сотканное из ориентированных силовых полей, и несколько раз стукнул себя кулаком по лбу. Ничего не помогало.
      «Был бы я врач, — сердито думал Тимофеев, — сочинил бы какую-нибудь микстуру от безнадежной влюбленности… Нет, не надо. А если бы ее случайно проглотил я сам и разлюбил Свету? Ужас какой. Бывала же со мной подобная перепутаница… Не хочу. Но тут полная безнадега. И как-то надо убедить Николая, что они друг дружке не подходят. Что, если допустить их сердечный союз, то не пройдет и месяца, как пресловутая Вика будет закатывать истерики, метать в него тарелки и бегать из дома к мамочке. Так, судя по литературе и кино, ведут себя все взбалмошные жены. А он, как человек предельно сдержанный, будет молча, стиснув зубы, страдать, терпеть унижения, прослывет подкаблучником и умрет в сорок лет от инфаркта. Не хочу я, чтобы мой лучший друг умирал раньше меня! А сам я твердо намерен прожить двести лет. Повезет — так и дольше, а везет мне, следует отметить, баснословно…»
      Пока он раздраженно слонялся по комнате, руки его как бы непроизвольно захватывали кое-что из попавших в зону досягаемости и лишенных какой бы то ни было взаимосвязи деталей. Время от времени Тимофеев ловил себя на том, что пытается приладить к полуразобранной кофемолке шестеренку, которую подобрал на улице еще прошлой осенью. Но желания вникнуть в маленькие прихоти своих конечностей не возникало, и он продолжал хаотическое блуждания в надежде, что случайно удастся набрести на единственно верный путь к спасению Фомина, при этом он ни на миг не переставал ворчать на самого себя. Если он кто-то задался высокой целью изучить физиологию процесса изобретательства, в Тимофееве он нашел бы самый благодатный материал для исследований. И, вероятно, не без удивления обнаружил бы, что далеко не последнюю скрипку здесь играет туповатый на вид спинной мозг, захватывающий власть над телом в моменты чрезвычайной загруженности головного. Это даже не интуиция, а какие-то подспудные, архидревние двигательные рефлексы, затюканные высшими эмоциями и безнадежно дремлющие в человеке с оставшихся далеко за пределами его генетической памяти времен массовых открытий. Именно они побудили еще кистеперую рыбу изобрести, как она могла бы написать в формуле изобретения, «способ существования, отличающийся тем, что для жизнедеятельности используется газовая смесь, в дальнейшем именуемая воздухом, в сочетании с передвижением посредством плавников по твердой, лишенной водного покрова поверхности, в дальнейшем именуемой сушей». А что они вытворяли с первобытным человеком, который был отнюдь не обременен интеллектом! Они скинули его с насиженного дерева, принудили хватать все, что под лапу попадается — вот он, момент истины! — и прилаживать к делу. Добывать огонь, затравливать мамонта, вытесывать каменный топор… Но человек взрослел и умнел. Он погружал себя в искусственно созданную среду собственных открытий, которые стремительно мельчали, вырождаясь в рацпредложения — порой ненужные, и все меньшее поле деятельности оставалось реликтовому рефлексу. Не оный ли рефлекс удостоился пренебрежительной клички «фантазия»?.. Вскоре сделалось хорошим тоном походя пинать его, загонять вглубь, вуалировать и скрывать, как стыдный атавизм. И вот уже фантастику записали в жанры третьего сорта, фантазеров — в блаженные, изобретателей — в чудаки. Вспомним: ведь и Тимофеев слыл в кругу друзей изрядным чудаком, и мнения этого не придерживались лишь девушка Света и Николай Фомин. И врожденный, исконно присущий живому существу рефлекс задремал, отчаявшись дождаться благодарности от разума, им же выпестованного. И трудно стало пробудить его от миллионнолетней дремоты. А надо… Потому и пошли плодиться и размножаться всевозможные теории решения изобретательских задач, густо замешанные на фантастике, с которой в сумятице буден как-то позабыли содрать ярлык пересортицы. Потому и приобрело слово «чудак» уже не ругательный, а скорее ласкательный смысл. Но спит обиженный прогрессом рефлекс. Чуть приоткроет дремотно-мутный глаз, чутко зыркнет по сторонам, потянется, зевнет — и заработали на благо человечеству электроны, и расщепилось во вред ему же атомное ядро… А рефлекс опять уснул — до лучших времен.
      — Тупица! — уже вслух выругал себя Тимофеев и остановился.
      Он держал в руках недавно приобретенную в «Детском мире» новомодную игрушку — вычислительную машину для подрастающего поколения. Из нутра машины торчала знакомая уже кофемолка. Тимофеев потряс полуразобранной конструкцией, и та постыдно загремела.
      — Вообще-то это мысль, — отметил Тимофеев. — И не самая дурная в моем положении. Беру свои слова обратно. Сейчас мы это безобразие закрепим, чтобы не сильно бренчало… впаяем парочку микросхем, если найдутся… и все это безобразие должно заработать.
      Нет нужды подробно списывать, что произошло дальше, разумеется, «безобразие» заработало. Что ему осталось в руках народного умельца?

4. Что было вечером

      Когда девушка Света привела в комнату Тимофеева слабо упирающегося Фомина, хозяин сидел на диване, хлебал кофе из поллитровой кружки и блаженно улыбался. Он был закутан в одеяло, изо рта вырывался кисейным парок, на окнах серебрилась изморозь.
      — Витенька! — горестно вскричала Света. — Ты с ума сошел! Ты же заработаешь воспаление легких!
      И она кинулась открывать окно, попутно убавив прыти у разгулявшегося холодильника. В комнату клубами ворвался горячий воздух с улицы.
      — Проходи, Николай, садись, — гостеприимно сказал Тимофеев. — Я тебя спасать буду.
      В тусклом взгляде Фомина блеснули искорки надежды.
      — А как ты меня спасешь? — спросил он, придав голову всевозможное спокойствие.
      — А вот уж знаю как, — похвалился Тимофеев. — Видишь этот прибор? Не простая получилась штуковина. Амуроскоп называется.
      — Непонятно, но здорово, — сказала девушка Света, поудобнее устраиваясь в теплом потоке, струившемся через подоконник. — Это прибор для глубинного зондирования реки Амур в поисках исторических ценностей?
      — Отнюдь. Это прибор для поиска невест. Подходишь к нему, набираешь на клавиатуре текущую дату, плотно сжимаешь правой рукой корпус детектора, считаешь про себя до десяти и на табло высвечиваются имя и прочие параметры своей суженой.
      — Невестоискатель, — недоверчиво хмыкнул Фомин. — А если я левша?
      — Только правой рукой! Иначе получишь параметры человека, брак с которым тебе наглухо противопоказан.
      — А можно мне? — азартно спросила Света.
      — Тебе? — Тимофеев непонимающе замигал. — Зачем? Я же и так здесь!
      Света притихла, оценив всю опасность такого эксперимента.
      — Этим ты меня не спасешь, — уныло сказал Фомин. — Нужна мне какая-то там незнакомая суженая… Ну, сыщешь ты мне кандидатуру, допустим. А сердцу-то как приказать?
      — Не надо суесловия! — запротестовал Тимофеев. — Потом обсудим детали. Ты только не брыкайся, а делай свое дело. Набирай, сжимай и считай.
      Фомин тягостно вздохнул. Ему очень хотелось повернуться и уйти в сумерки, чтобы там в одиночестве погрузиться в сладкую боль воспоминаний. Но ему было стыдно обижать друзей, которым оказалась так небезразлична его холостяцкая судьба. Да и до сумерек было еще далеко.
      — Хорошо, — сказал он. — Будь по-вашему. Но учти, Тимофеев, — это ничего не изменит.
      Он подошел к амуроскопу, набрал дату и наложил широкую ладонь на корпус детектора, еще утром бывшего тривиальной кофемолкой. Прикрыв глаза, он беззвучно шевелил губами. И все эти десять томительных секунд Тимофеев и Света не дышали.
      Что-то щелкнуло, и на табло прибора засветились буковки. Фомин присмотрелся, а его лице проступила печальная улыбка.
      — Ну же! — не вытерпел Тимофеев. — Читай вслух!
      — Софи Лорен, — произнес Фомин. — Год рождения… ну, в общем, она почти вдвое меня старше. Место проживания в данный момент… Сознайся, Тимофеич, что на этот раз ты уподобился Иоганну Элиасу Орфиреусу. Тот в восемнадцатом веке пылил окружающем мозги своим вечным двигателем. А ты решил надраить мне клотик амуроскопом.
      — Коля, — застонал Тимофеев. — Это даже обидно! Я никогда никого не обманывал! Принцип действия амуроскопа прост до смешного. Фиксируем твою биологическую структуру вкупе с моральным содержанием, а затем зондируем указанный период времени в поисках подходящих тебе по темпераменту, духовным запросам и прочим критериям аналогичных структур…
      — Вот уж дудки! — вмешалась девушка Света. — Какие критерии могут объединять буржуазную кинодиву и нашего Колю Фомина?
      — Нам ли об этом судить? — развел руками Тимофеев. — Поговорить бы с ней, конечно…
      Быть может, она всегда мечтала заняться историей, и недоставало ей в жизни надежного мужского плеча!
      — Спасибо, Тимофеич, — понуро сказал Фомин, — развеселил ты меня. Интересная получилась игрушка. Ну, я пошел.
      — Куда! — Тимофеев поймал его за рукав. — Не подходит Софи Лорен? Нажимаешь красную кнопку «отказ» и топаешь дальше.
      Фомин с обреченным видом подчинился.
      — Вот еще появилось, — заметил он. — Зовут ее Куку Ле Мбе Нга Нго… тут еще много написано. Сейчас ей восемнадцать, проживает в республике Берег Слоновой Кости. Негритяночка, надо полагать. И примечание: замужем, шестеро детей. Шустрая девчонка… А внизу какие-то цифры непонятные.
      — Это процент соответствия ваших структур, — пояснил Тимофеев. — Если он менее семидесяти пяти, кандидатура не фиксируется.
      — Понятно. У Софи Лорен было семьдесят восемь, а у этой Куку — девяносто, да только опоздал я к ней… жму «отказ».
      — Что мы все за границей ищем? — проговорила Света. — Нельзя ли поближе?
      — Я уже упоминал, что это непростой прибор, — сказал Тимофеев горделиво. — Там есть верньер ограничения области зондирования. Сейчас он стоит на бесконечности. Если же установить его на соответствующее деление…
      — На две тысячи километров, — произнес Фомин в очередной раз вздохнул. — Ну, поехали дальше… Амиранишвили Мзия Ушангиевна, — он не удержался и хихикнул. — Сто семнадцать лет, девяносто три процента. А ограничения по возрасту не предусмотрены?
      — Нет, — сказал Тимофеев нетерпеливо. — Пропускаем. Ты продолжай, не тяни.
      — Я и не тяну. Я уж два раза по десять сосчитал — и ничего не высвечивается?
      — Ничего, — подтвердил Фомин и убрал руку с детектора.
      Тимофеев подскочил к амуроскопу, пощелкал тумблерами, даже встряхнул конструкцию несколько раз.
      — Как же так… — пробормотал он с досадой. — Что же ты, Коля, у нас такой особенный?
      — Каждый человек — это целый мир, — заявила Света. — отпечатки пальцев — и те не повторяются, а ты хочешь человеческую душу повторить.
      — Да она и не должна повторяться, — оправдывался Тимофеев. — Необходимо взаимное дополнение, способствующее достижению совершенства.
      — Туманно все это, — сказал Фомин. — Хотя и сильно похоже на правду. Нет его здесь, моего дополнения до совершенства. Не родилось оно еще. Эх… — и он снова двинулся к выходу.
      — Николай, сядь, — рассердился Тимофеев. — Что ты мельтешишь? Я же не кончил!
      — А что еще будет? — спросила Света.
      — В данный момент амуроскоп работал в пределах заранее установленной даты. Но есть еще и режим свободного поиска в произвольном интервале времени. И если ты, Коля, полагаешь, что в будущем тебе найдется суженая, то я могу это проверить.
      — Можешь, — согласился Фомин. — С тебя станется. Но что это тебе даст?
      — Не мне, а тебе, — раздельно произнес Тимофеев, глядя ему в глаза. — Я тебе обещаю. Я тебе при Свете клянусь. Если амуроскоп выловит ее… ты знаешь кого… я всмятку разобьюсь, я такое совершу, чего никогда не делал, я прыгну выше головы. Но вы встретитесь еще раз. Ты веришь мне?
      Фомин встал. Минута была торжественная, и девушка Света, хотя и не понимала ровным счетом ничего, тоже поднялась. Она сгорала от любопытства.
      — Я верю тебе, Тимофеич, — сказал Фомин. — Ты сделаешь.
      — Итак, я убираю текущую дату, — прокомментировал свои действия Тимофеев. — Устанавливаю границу поиска, пусть это будет, ну скажем, — он хитро поглядел на подобравшегося Фомина, — две тысячи девятьсот девяносто девятый год.
      — А почему не больше? — запротестовала Света.
      — Так надо, — коротко сказал Фомин.
      — Поиск пойдет от этой даты назад, к нам. На зондирование одного года понадобятся те же десять секунд. На просмотр же всего интервала до наших времен уйдет не больше трех часов.
      — Долго, — вздохнула Света. — По-моему, достаточно просматривать каждые двадцать лет. Они же там подолгу будут жить. И мы управимся… — она помолчала, загибая пальцы и глядя в потолок, — за несколько минут!
      — Ты у меня гений! — с нежностью сказал Тимофеев. — Ты у меня сокровище! Конечно же, этого достаточно. С годами характер человека меняется, и дискретность поиска лишь повысит вероятность обнаружения. Кто-то с годами стал раздражителен, а кто-то приобрел полезные качества характера. Кто-то вышел из семидесяти процентов соответствия, а кто-то, наоборот, вошел… Ну, для затравки просмотрим лишь тридцатый век.
      — И где ты таких слов нахватался, — проявил некоторые признаки нетерпения Фомин. — Дискретность, вероятность… Хватит разговоров, давай действовать. Будем зондировать каждые пять лет.
      — Настраиваю амуроскоп… Коля, хватай его за детектор!
      Прибор зацокал, будто белка, у которой отняли кедровую шишку.
      — Год 2999, — зачитал показания табло Фомин. — Рамона Флетчер — двадцать пять лет, восемьдесят процентов… Отказ, Ким Сон, семьдесят лет, девяносто два процента… Отказ. Астрида Звездолетова…
      — Ну и параметры! — удивилась девушка Света.
      — Веяние времени, — пояснил Тимофеев. — Должно быть, эпоха прорыва в Галактику.
      — Год 2994. Отказ… отказ… отказ… Глядите-ка: опять Ким Сон, ей уже шестьдесят пять лет, а все те же девяносто два процента! И незамужем…
      — Тебя не нашла, — сочувственно промолвила Света.
      — Еще пять лет долой. Отказ… Отказ… Снова Ким Сон!
      — Бедная девушка, — пожалела ее Света. — А почему ты, Коля, всем отказываешь? Ты кого-то ищешь?
      — Да нет, собственно… — смутился Фомин.
      — Ищет, ищет, — заверил Тимофеев. — Он стопроцентного соответствия домогается.
      — Год 2974, — продолжал Фомин. — Отказ… Дубрава Листопад, девяносто процентов… Сольвик Антонова, девяносто семь процентов. Ева-Лилит Миракль, девяносто три процента… Что за имена они там напридумывают?! Глядите-ка: Анна Тимофеева, двадцати пяти лет, и вдобавок девяносто шесть процентов!
      — Наверное, моя родственница, — мечтательно улыбнулся Тимофеев. — Видите, какой хороший человек получился!
      Света тоже улыбнулась и опустила глаза. На ее щеках сквозь ровный золотой загар проступил румянец. «Наша родственница», — подумала она с нежностью. Фомин, однако, не разделял их тайного ликования. С каждый отказом он все больше мрачнел.
      — Год 2899, — буркнул он и отступился от детектора. — Все, братцы, баста.
      — Не встретилась? — осторожно спросил Тимофеев. — Даже среди семидесяти процентов?
      Фомин молча помотал головой. Он сидел, опустив могучие плечи и уставившись в пол. Его увесистая рука безвольно скользнула в карман за папиросами.
      — Может быть, мне объяснят наконец, что происходит? — возвысила голос девушка Света.
      Железные пальцы Фомина медленно смяли пачку папирос и выронили на пол.
      — И черт с ним, с соответствием, — пробормотал он. — Кому оно нужно? Главное, чтобы любить друг дружку, беречь пуще глаза…
      — Какая уж тут любовь, — с сомнением сказал Тимофеев.
      — Обычная. Как у всех. Как у папы твоего с мамой! Прожили они без всяких амуроскопов… А мы почему-то себе не верим, чуть что за электронику хоронимся! — Фомин ударил себя кулаком по колену. — Но куда же она исчезла?!
      Затем порывисто поднялся и, не прощаясь, выбежал из комнаты.

5. О чем не подумала девушка Света

      — Никогда не подумала бы, — промолвила Света, — что от любви можно так мучиться. Любовь должна радовать, возвышать!
      — Тебе просто везло в жизни, — снова высказал горькую мысль, что весь день бередила его душу, Тимофеев. — И мне тоже…
      Он встал, чтобы закрыть окно, куда вместе с теплым вечерним воздухом понемногу навострились и уличные комары. Но не успел он задвинуть нижнюю щеколду, как за его спиной прозвучал негромкий хлопок, и остро пахнуло горелой резиной.
      — Мама… — испуганно прошептала Света.
      Тимофеев в тревоге обернулся. Девушка стояла подле стола, прижав руки к щекам, и глазами, полными слез, взирала, на амуроскоп. Над фантастическим прибором курился дымок.
      — Света! — воскликнул Тимофеев. — Ты не обожглась?
      — Я только секундочку подержалась за эту… за детектор… — причитала девушка. — А в нем что-то полыхнуло… Витенька, прости меня, я больше никогда не буду! Я даже разглядеть ничего не успела!
      — Не расстраивайся, пожалуйста, — попросил Тимофеев. — Если нужно будет, я его починю. Это совсем несложно. Ты решила убедиться, что мы подходим друг дружке?
      Света протестующе замахала руками:
      — Не нужны мне эти проценты! Нам и так хорошо… Мне просто было интересно посмотреть, как он мигает.
      — Я знаю, отчего он сгорел, — произнес Тимофеев. — Он не рассчитан на совпадение свыше ста процентов.
      — А разве такое бывает?
      — Только у нас двоих…

6. Чем занялся Тимофеев

      Пока Света устилала стол бумажными салфетками, заваривала чай и готовила бутерброды, Тимофеев занялся починкой амуроскопа. Его не оставляло досадное чувство неисполненного долга. Мысль о том, что где-то в теплых сумерках одиноко бродит неприкаянный Николай Фомин, провожая тоскующим взглядом влюбленные парочки, показалась ему ужасной. Тимофеев органически не переносил наличия несчастных людей вокруг себя. Поэтому он скоро пришел к выводу, что история с амуроскопом-невестоискателем требует продолжения.
      — Витенька, чай готов! — позвала его Света.
      — Иду, — откликнулся Тимофеев, размышляя над полуразвинченным прибором, из недр которого несло паленым. — Микросхемку бы мне… микромодульку этакую…
      — Тебе с вареньем?
      Не сразу сообразив, какое отношение варенье имеет к требуемой микросхеме, Тимофеев ринулся в дальний угол и выволок из старинного платяного шкафа не менее заслуженный чемодан, где хранились всевозможные полезные вещи, как-то: радиолампы, подшипники, часовые пружины, печатные платы… Света с выжидательным интересом наблюдала за тем, как он выпрастывает чемодан прямо на пол и роется в этом бросовом, с ее точки зрения, хламе.
      — Эврика! — провозгласил Тимофеев и поднял над головой нечто похожее на крохотную вафельку.
      — Когда ты увлечен своим делом, — ласково промолвила Света, — мне страшно хочется тебя поцеловать! Жаль, что ты этого не заметишь.
      — Неправда! — возмутился Тимофеев, включая паяльник. — Такое невозможно не заметить.
      В промежутке между первой чашкой чая и второй он успел встроить свою находку в амуроскоп, который он тут же перетащил на почетное место в центр стола.
      — Света, согласись, что этому изобретению нет цены, — сказал он неестественно громким голосом и почему-то покосился на дверь.
      — Согласна, — с готовностью подтвердила девушка.
      — А теперь, когда я увеличил одной-единственной микросхемкой и без того обширные его возможности, — декламировал народный умелец, — в нашей жизни назревает переворот. После того, как мне стал понятен основной принцип зондирования времени, новое открытие было попросту неизбежно. Представь себе: с помощью этого прибора, который отныне следует именовать темпороскопом, мы можем получить любую информацию из любой эпохи.
      — Даже из прошлого? — загорелась Света.
      — Запросто! Привычным уже способом набираем нужную дату, и на табло начинают высвечиваться все события этого дня в хронологической последовательности.
      — Но каждую минуту в мире происходят миллиарды событий!
      — Ну и что? У нас же есть ограничитель области зондирования. Уж поверь мне: в определенной точке пространства в минуту вряд ли случится больше одного события. А есть такие места, где и вовсе ничего не происходит годами.
      — Это смотря что считать событием…
      — Да что мы спорим? — улыбнулся Тимофеев. — Давай испытаем. Какой момент будущего ты хочешь прозондировать?
      — Признаться, я бы предпочла заглянуть в прошлое, — сказала девушка. — Есть множество исторических загадок, не разрешенных и поныне. Где укрыта библиотека Ивана Грозного? Кто убил царевича Дмитрия? Отчего умер Петр Первый? А вспомни, как ты целый семестр искал могилу царя Атея! Много ты нашел?
      — Не очень, — признал Тимофеев. — Но как это было интересно! И все же для начала я предлагаю будущее…
      — Куда пропала Янтарная комната? — не унималась Света. — Какие события русской истории перечислены в Древнейшем своде, Своде Никона, и что из Начального свода не попало в «Повесть временных лет»? Кто отравил Наполеона?
      — Убил, отравил… — проворчал Тимофеев. — Если бы мы могли что-то менять в прошлом, кого-то спасти! Да и все ли из этих убиенных заслуживали спасения? Нет, в будущее, только в будущее!
      — Ну, будь по-твоему, — уступила Света. — А уж потом…
      В дверь постучали. Стук был деликатный, но в то же время достаточно настойчивый. Света с изумлением заметила, что на лице Тимофеева отразилось глубочайшее удовлетворение.
      — Угадай, кто к нам пришел, — заговорщицки сощурился Тимофеев и, не оборачиваясь, крикнул: — Заходите, открыто!
      Света ойкнула. Такого визитера она никак не могла предвидеть.

7. Кто к ним пришел

      На пороге комнаты стоял строительных дел мастер Гуськов.
      Выглядел он весьма непривычно — по крайней мере, для девушки Светы, не ведавшей, кто скрывался за предосудительной личиной лодыря и забулдыги. На Гуськове имели место светски белая фрачная пара и кремовый жилет, вокруг запястий и шеи кудрявились тончайшие кружева. Вечно неопохмеленная гримаса уступила место романтически повышенному настроению, осенившему его мужественный лик с героическими складками в углах рта. И весь Гуськов напоминал собой уже не персонаж стенда «Не проходите мимо», а скорее опереточного графа, возымевшего намерение закатить благотворительный бал.
      — Вы с ума сошли, Тимофеев, — недовольным голосом произнес Гуськов и нервно потянул с правой руки перчатку.
      — Отнюдь нет, — возразил народный умелец. — Хотите чаю?
      — Нет. Я не хочу вашего чаю. Я хочу ваших объяснений.
      — Здравствуйте, — нажимисто промолвила Света, неотрывно глядя на Гуськова с плохо скрываемым недоброжелательством.
      — Бог мой! — воскликнул бывший строймастер и сконфуженное прикрыл лицо. — В этой сумятице теряешь последние представления о приличиях… Конечно же, я забыл поприветствовать вас, коллеги. Чем я могу заслужить ваше снисхождение, прелестное дитя? — он вопросительно взглянул на Тимофеев. — Кажется, мы не представлены.
      — Это моя Света, — сказал Тимофеев. — Света, позволь рекомендовать тебе товарища Гуськова, специалиста по виртуальной истории.
      — Меня зовут не Гуськов, — с поклоном возразил тот и присел на свободный табурет, изящно откинув фалды. — Было бы странно явиться в ваш мир и зарегистрироваться в отделе кадров строительного управления под именем Тахион Звездолетов…
      — Простите, Астрида Звездолетова не приходится вам родственницей? — с пытливым интересом спросила Света.
      — Это моя внучка, — любовно проговорил Тахион, — Откуда вам… Ах да…
      — Хорошая девушка, — похвалила Света. — Правильная.
      — Чрезвычайно приятно услышать об этом из ваших уст, — без особого энтузиазма сказал Тахион. — Особенно если учесть, что она осчастливила мир своим рождением три дня назад.
      — Ну, в конце вашего века вы и сами убедитесь в нашей правоте, — заверил его Тимофеев.
      — Будет, — внезапно объявила Света. — Посмеялись и довольно. Что вы хотите от нас, гражданин Гуськов? Денег занять?
      — Света… — укоризненно сказал Тимофеев. — Разве ты не понимаешь? Коллега Тахион действительно прибыл к нам из тридцатого века.
      — Прибыл, как же, — надулась девушка. — Что я, Гуськова не знаю?
      Тимофеев ласково взял Свету за руку и поглядел на нее по-детски правдивыми глазами.
      — Светланка, — сказал он. — Я тебя обманывал когда-нибудь?
      — Обманывал, — слегка упиралась та. — Однажды сообщил мне, что Дима Камикадзе хочет зарезать Лелика Сегала из ревности к Тосе, и я целый день от них не отходила!
      — Так это же было первое апреля!
      — Мне туманна нить ваших бесед, — деликатно напомнил о своем присутствии Тахион. — Однако же, милая Света, я воистину прибыл к вам из тридцатого века, имея единственной целью поближе познакомиться с вашим уважаемым другом. И я готов представить вам любые доказательства своего иновременного происхождения. Разумеется, если они не требуют тактической информации о нашем веке. Давать такого рода информацию строжайше запрещено Кодексом о темпоральных контактах.
      — А там у вас все так ходят? — осведомилась девушка недоверчиво.
      — Нет, не все. Я был экстренно отозван из экспедиции в более ранний период времени, и не оставалось даже времени сменить туалет. Надеюсь, вы отметили также некоторую выспренность моей речи, малоприсущую вашей эпохе?
      — Что же послужило тому причиной? — полюбопытствовал Тимофеев невинным голосом.
      — И вы еще спрашиваете! — воскликнул Тахион. — Позволено мне будет угнать, что за экзотический раритет украшает ваш стол?
      — Это… э-э… пустяки. Амуроскоп. Прибор для поиска идеального партнера по брачному союзу.
      — Когда вы впервые пустили в ход сей, с позволения сказать, амуроскоп, — язвительно произнес Тахион, — в нашем институте была объявлена темпоральная тревога первой степени. Ученый совет всю ночь обсуждал последствия утечки информации о будущем и возможные меры по предотвращению подобных инцидентов впредь. Меры, должен заметить, предлагались самые жестокие…
      — Еще чего! — возмутилась Света. — Так мы вам и дали Витю в обиду!
      — А как вы думали? Эксперименты уважаемого коллеги Тимофеева нарушают основополагающее правило Кодекса о темпоральных контактах — правило ретроспекции. Никто не должен знать своего будущего, ибо действиями по его изменению, как умышленными, так и непреднамеренными, он нарушает естественный ход событий и наносит вред потомкам. Согласитесь, что права вредить нам собственным детям никто не давал.
      — С какой стати я буду пытаться изменить будущее? — возмутился Тимофеев. — Что уж я, ничего не соображаю, по-вашему?
      — Извольте пример, — заявил Тахион. — Вам достоверно известно, что завтра в двенадцать часов тридцать минут на перекрестке улицы Ленина и Комсомольского проспекта вас собьет легковая машина, шофер которой скроется с места происшествия. Неужели вы в этот день высунете нос из дома?
      — Если надо для будущего — высуну, — решительно ответил Тимофеев. — И ступлю на перекресток ровно в двенадцать тридцать.
      — А вы, моя славная Света, позволите ему это?
      — Не знаю… — с сомнением промолвила девушка и зажмурилась. — Ужасно. Даже представить невозможно!
      — Так-то. Казалось бы, что плохого, если вы избежите печальной участи и будете продолжать свое навязанное истории существование? Но автомобиль, жертвой которого вы не пали, продолжит свои путь, а спустя несколько часов его пассажиры совершат новое преступление. И погибнет другой человек — не вы. А он — прямой генетический предок ученого, открытие которого в области энергетики навсегда избавит человечество от необходимости в экологически безнравственных методах поддержки своей жизнедеятельности. При естественном же развитии событий преступники были бы задержаны постом автоинспекции спустя полчаса после вашей смерти в отделении реанимации… Я умышленно рисую столь мрачную картину, чтобы вы достаточно уяснили свою ответственность перед будущим. В случае с вашим печальной памяти реструктором была объявлена темпоральная тревога второй степени, но вы счастливо избежали удела злого гения, одновременно сконструировав аларм-детектор…
      — Так вот почему вы донимали Витю своими придирками, — покачала головой Света.
      — Прошлой ночью ученый совет пришел к выводу, что несколько имен, выведанных вами у будущего, вреда магистральной ветви истории не нанесут. Но вы на этом не остановились. Вы переименовали свой, если допустимо так выразиться, амуроскоп в темпороскоп и решили заняться преступным зондированием нашей эпохи. И вот я здесь, чтобы убедить вас не делать этого.
      — Успокойтесь, — произнес Тимофеев. — Выпейте чаю. Попробуйте варенья. Света сама варила, правда — в том году, но свежее пока не подоспело: жаль переводить на него ягоды.
      — Легко сказать, — горестно усмехнулся Тахион. — В институте тревога третьей степени, директор с утра погрузился в медитацию, чтобы избегнуть инфаркта, спецгруппа по темпоральным акциям в полной выкладке не слезает с ретромотивов, готовая в любой момент кинуться на уничтожение этого вашего… темпороскопа. Мне стоило немалых трудов добиться возможности переговорить с вами. Все хорошо понимают вашу неосведомленность в законах темпонавтики, верят в вашу добрую волю… мы вообще с сыновней любовью относимся к вашему времени. Но случай из ряда вон выходящий. Я уже три дня как дедушка и даже еще не видел собственную внучку! Бросил все, нырнул к вам, думал — опоздаю, — он снова усмехнулся. — И уже нарушил правило ретроспекции.
      — Как это? — сочувственно спросила Света.
      — Узнал о будущем маленькой Астридочки из ваших уст. И принужден буду подвергнуться добровольной гипноблокаде, иначе меня отстранят от работы в институте. Кодекс — дело серьезное.
      — Ну и напрасно вы так переполошились, — сказал Тимофеев и с аппетитом откусил бутерброд. — Я и не собирался пускать темпороскоп в ход. Очень надо…
      — У-у, какая жалость, — разочарованно протянула Света.
      — Простите мое недомыслие, — настороженно спросил Тахион, — но зачем же вы его создали?!

8. Зачем это Тимофееву

      — А вот зачем, — сказал Тимофеев. — Чтобы заполучить вас ко мне в гости.
      — О святая наивность! — вскричал Тахион. — Скорее вы заполучили бы старшего инспектора из спецгруппы по темпоральным акциям, который под невинным предлогом незаметно убрал бы из вашей памяти всякие воспоминания о темпороскопе, а взамен влепил бы туда гипноблок, пробуждавший бы у вас зубную боль при малейшем поползновении зондировать будущее.
      — Не знаю, не знаю, — улыбнулся Тимофеев. — Однако же вы здесь, и мой расчет оправдался.
      — Просто вы воспользовались моим добрым к вам отношением, — упрекнул его Тахион.
      — Не сердитесь. Я только объясню вам кое-что, и мы расстанемся. А темпороскоп заберите, если вам нужно. Или давайте я его при вас разберу, там ценные детали.
      — Подождите! — забеспокоилась Света. — Ничего не объясняйте, пока я свежий чай не заварю.
      И она улетела на кухню.
      — Вы действительно хотите посвятить Светлану в свои секреты? — осведомился Тахион.
      — В этом нет необходимости. Зондируя ваш век амуроскопом, я преследовал единственную цель — найти девушку по имени Вика. Ту, что хотела очаровать меня на испытаниях реструктора.
      — Вику? Но… Впрочем, продолжайте.
      — Отчасти своего она добилась. Но жертвой стал не я. У меня есть Света. Пострадал мой лучший друг Николай Фомин.
      — Помню, как же. Весьма достойный молодой человек.
      — И я пообещал Фомину помочь. Своим амуроскопом я хотел доказать ему, что они не подходят друг другу. Так оно и вышло. Но это его не убедило, и он переживает по-прежнему. Я ничего у вас не спрашиваю о ней — правило ретроспекции, — но прошу лишь об одном: пусть она еще раз наведается в наше время. Фомин расскажет ей о своих чувствах, а уж она даст ему прямой ответ, я догадываюсь, что Фомину не станет легче от этого ответа, но по крайней мере в этом вопросе у него будет полная определенность.
      — Хм… — Тахион совсем не по-светски почесал затылок. — Положительно, дело серьезное. У нас в тридцатом веке к таким проблемам относятся со всей ответственностью. И поскольку в вашей просьбе не содержится никакого посягательства на Кодекс, Вика могла бы еще раз посетить ваше время и выслушать достойнейшего коллегу Фомина с подобающим вниманием. Человек она была правильный, хотя и непростой… Но…
      — Что значит — была? — Тимофеев сердцем почуял неладное.
      — Вы не дослушали меня, — скорбно сказал Тахион. — Вики больше нет, она исчезла.
      – Как исчезла? Куда? Погибла?!
      — Нам это неведомо. Вероятно — да. Такое порой случается, и нет практически никакой надежды прояснить ее судьбу. Темпоральные разведчики просто исчезают в толще времени — тихо и бесследно, растворяются в напластованиях событий, она следовала к истокам Древней Руси, но что-то произошло с ее ретромотивом, и остановка возымела место задолго до конечного пункта путешествия. Сообщить о себе Вика, очевидно, не смогла.
      — Мне не нравится, что вы так спокойно говорите об этом, — выдавил Тимофеев.
      — Спокойно?! Мы искали ее два года! И даже теперь, когда спасательные ретромоции прекращены, несколько человек последовательно, год за годом, исследуют материалы прошлого, надеясь натолкнуться на ее след. Существовала гипотеза о тождестве ее с Жанной Д'Арк — не подтвердилось. Ипатия тоже оказалась уроженкой своего времени… зато удалось выяснить, что ее ретромотив потерпел аварию не выше восьмисотого года нашей эры.
      — Ретромотив — что это, машина времени?
      — Да, но особой конструкции, она позволяет совершать челночные рейсы лишь назад по оси времени от исходного пункта, с обязательным возвращением туда же. Поскольку Вика сделала промежуточный финиш в 810 году — там у нас постоянная база, то должна была туда же и вернуться. Но не вернулась.
      — А если она слегка задержалась?
      — Коллега Тимофеев, — с печальной улыбкой произнес Тахион. — Два года — слегка, по-вашему? Вы просто не знаете специфики путешествий по времени. Постарайтесь отвлечься от традиционных представлений о передвижениях в пространстве, каковые вам хорошо знакомы. Вика должна была появиться на Базе-810 спустя секунду после своего ухода в прошлое, и ни мгновением позже. Вероятно, в биологическом смысле она стала бы старше на месяц-два… А затем — секунду спустя после отбытия из нашего института — возникнуть в тридцатом веке. Ну, какое-то время она провела бы на Базе-810: отдохнула бы, поболтала бы с приятельницами. И тем не менее она была бы дома спустя секунду после старта в прошлое… Я вижу тень непонимания в ваших глаза!
      Тимофеев стыдливо кивнул.
      — Дайте лист бумаги, — попросил Тахион.
      Народный умелец придвинул ему салфетку. Звездолетов извлек из внутреннего кармана фрака гусиное перо, встряхнул его и быстро набросал схему путешествия Вики.

Рисунок Тахиона Звездолетова

      — Вот посмотрите, — пригласил он, — точка В — это дата ее рождения. Вика росла, умнела и хорошела в родном тридцатом веке, окончила исторический факультет и поступила в наш институт. Стрелочки — это ее движение во времени. Обозначим буквой С момент ее старта в прошлое. Затем Вика благополучно возникает на Базе-810 в точке Н. Там она обменивается новостями с подружками и в момент Б покидает их, чтобы отбыть к цели своего путешествия — точке Ц середине шестого века нашей эры. Проведя несколько месяцев в этой богатой событиями эпохе и накопив историческую информацию, Вика начинает финишировать в момент Ф и в силу законов темпонавтики оказывается в точке Б на Базе-810. Доложив координатору Базы об успехе своей миссии, она приводит себя в порядок, прощается с друзьями и в момент К исчезает с Базы-810, чтобы вернуться к точке старта С через секунду после своего отбытия и продолжить существование в тридцатом веке. Заметим, что ее собственное время всегда течет из прошлого в будущее, — это горизонтальные стрелочки. Но отдельные фрагменты этого собственного времени приходятся на девятый и шестой века. Так что никакой фантастики вроде темпоральных инверсий, хроноклазмов, петель времени, как любили сочинять досужие выдумщики в пухлых романах, здесь нет… Но вся беда в том, — снова пригорюнился Тахион, — что Вика не появилась ни в точке Б, ни, тем более, в точке С.
      Он потянулся было скомкать рисунок, но Тимофеев опередил его.
      — Не спешите, — сказал он. — Я еще не все уяснил.
      — Что тут неяcного, — проворчал Тахион. — Для вас-то…
      — А эти ваши ретромотивы… они часто ломаются?
      — В том-то и дело, что нет! Они настолько просты в конструкции, что там нечему ломаться. Да и починить их, простите за вульгаризм, проще пареной репы. Достойно удивления, что принципы темпонавтики не были открыты еще в вашем веке. Впрочем, в этом я вижу добрый знак: ближе всех к их открытию подошли вы с вашим темпороскопом, но, как выяснилось в ближайшие дни, вовремя остановились.
      — Вы разглашаете мне мое же будущее, — запротестовал Тимофеев, — и тем самым нарушаете Кодекс. Я еще ничего для себя не решил!
      — Решили, — сказал Тахион убежденно. — По глазам вижу. Но не то, чего мы столь опасались.
      — А вы не пробовали повторить маршрут Вики? Вдруг там есть какое-нибудь временное завихрение? Опасное для темпонавтов?
      — Глупости, сударь, изволите говорить, — отрезал Тахион, от волнения сбиваясь на старосветский. — Мы ныряли в прошлое до самых трилобитов и много далее-с! А уж шестой век прочесали со всевозможным усердием, будьте я покойны-с!
      В этот момент в дверь грубо забухали чем-то увесистым.
      — Странно, — произнес Тахион. — Разве заперто? Помнится мне, я не встретил особых препятствий.
      — У вас были добрые намерения, — пояснил Тимофеев. — А у этого гражданина, видимо, не очень… У меня в двери детектор биотоков.
      — А, понятно, — сказал Тахион без особой уверенности.
      Тимофеев пошел открывать. Едва только щелкнул замок, как дверь настежь распахнулась, чудом не смазав хозяина по носу. Запахло тяжелым перегаром и ржавчиной. Тимофеев попятился.
      В комнату ввалился огромный, широкий, как лещ, слесарь-сантехник в грязной спецодежде, влача короб с инструментом в одной руке и заляпанную коррозией трубу — в другой. Он пыхнул в лицо Тимофееву из папиросного окурка и просипел, глядя в потолок:
      — Стояк я тебе перекрою, потому как на нижних протекаешь, а на верхних паришь. Чинить после праздников зайду. Чтобы дома был, а не то…
      — Тут какая-то ошибка, — пролепетал деморализованный Тимофеев. — Я ни на кого не протекаю, можете проверить.
      — Сам пойди проверь, — буркнул слесарь. — Я зря не болтаю.
      Тимофеев беспомощно оглянулся на Тахиона. Тот сидел в непринужденной позе, лицом прямо-таки излучая противоестественное удовольствие от происходящего.
      — Что же мне делать? — захлопотал Тимофеев. — Может быть, есть какая-то возможность договориться?
      — Пятерик, — заявил пришелец, равнодушно исследуя интерьер. — Или флакон на бочку.
      — Антей, друг мой, — внезапно вмешался Тахион. — Вы несколько перехлестываете. Подобные сантехники для данного периода времени уже нехарактерны.
      — Простите, коллега Тахион, — фальшивый слесарь мгновенно увял. — Но я отбыл следом за вами по личному распоряжению директора. Так сказать, для подстраховки.
      — Возвращайтесь, коллега Антей, — сказал Тахион. — Все в порядке, пусть ваше сердце успокоится. Я мигом за вами.
      — Ну и славно, — с облегчением произнес Антей, бодро вскинул трубу на плечо и, подмигнув оторопевшему Тимофееву, двинулся прочь.
      — Теперь вы видите, что вам угрожало? — осведомился Тахион. — Поверьте, мы относимся к своим обязанностям со всей ответственностью.
      Тимофеев покрутил головой, стараясь выкинуть из головы страшное видение. Затем тщательно затворил дверь и вернулся к столу.
      — Так что же? — спросил он. — Мы никак не можем спасти Вику?
      — Но я же объяснил вам… — терпеливым учительским голосом начал Тахион.
      И тут снова хлопнула дверь…

9. Отчего хлопнула дверь

      Оттого, что сначала вошел Николай Фомин, мрачный, будто грозовая туча, а следом — девушка Света с расписным чайником для заварки и чистой чашкой для Фомина. Поскольку ее руки были заняты, она затворила дверь пяткой.
      — У вас горел свет, — сказал Фомин угрюмо — Я подумал, что ты еще не спишь. Не могу я сейчас один.
      Он коротко кивнул слегка привставшему Тахиону и сел на угол дивана, очевидно, не опознав в блестящем аристократе безобразного лодыря и краснобая со стройплощадки.
      — Познакомьтесь, — сказал Тимофеев. — Товарищ Тахион прибыл к нам из тридцатого века…
      — Да ведь мы уже знакомы, — с благожелательной улыбкой произнес Тахион.
      И Николай Фомин стал стремительно, безудержно меняться прямо на глазах.
      Из поникшего неудачника, забаррикадировавшего от внешних раздражителей за собственными переживаниями, он обратился в настороженного скептика, что с напускным недоверием прислушивается к словам, в которые ему так хочется верить. Но и в этой ипостаси Фомин задержался какие-то секунды. Он не мог не видеть в забрезживший где-то в немыслимой дали слабый проблеск надежды. Потому что сейчас он был в таком душевном состоянии, когда люди готовы поверить во что угодно, только не в безвыходность.
      Он взвился, едва не выбив чашку с чаем из рук подошедшей Светы.
      — Тимофеич! — прохрипел он. — Удалось?!
      — Я слов на ветер не бросаю, — не без гордости промолвил Тимофеев.
      Фомин подскочил к опешившему Тахиону и сгреб его за атласные лацканы.
      — Где она? — спросил он горячечным шепотом. — Ведь ее же нет в вашем времени! Я чувствую это? Иначе Витькин прибор нашел бы ее…
      — Николай, успокойся! — заволновался Тимофеев. — Возьми себя в руки, что ты, в самом деле?
      — Чаю выпей, с вареньем, — ласково сказала Света, осторожно оттаскивая Фомина от захваченного врасплох Тахиона. — Варенье у нас ой какое вкусное!
      Фомин выпустил Тахиона и медленно, как во сне, вернулся на диван. Потом обхватил себя за голову.
      — Прости, друг, — пробормотал он. — Не хотел я тебя обидеть. Совсем обеспамятел…
      — Не стоит извинений, — сочувственно проговорил Тахион, одергивая фрак. — Мне столь понятны ваши чувства. И сердце вас, к сожалению, не обманывает…
      Пока он излагал историю бесследного исчезновения Вики, с Фоминым происходила обратная метаморфоза, лицо его каменело все больше пока не превратилось в гранитную маску. Света, которая также услышала об этом впервые, под конец едва не разрыдалась, так ей было жаль всех пострадавших — и пропавшую Вику, и обездоленного Фомина. Да и Тимофееву сделалось не по себе.
      — Неужели ничего нельзя придумать? — всхлипнула девушка.
      — А еще тридцатый век, — укоризненно сказал Фомин. — Будущее называется.
      — Вы думаете, мы всесильны? — покивал головой Тахион. — Напрасно… Мы, равно как и вы, только на пути к подлинному всемогуществу. И нам лишь ненамного посчастливилось опередить вас.
      — Да, Николай, — сказал Тимофеев. — Это катастрофа. Горе для всех нас.
      В душе он корил себя за то, что вызвался помочь другу и вместо облегчения доставил ему новые страдания. Одно дело знать, что любимый человек живет и благоденствует где-то за тридевять времен, и пусть ты ему безразличен, пусть он вообще о тебе не знает, главное — с ним все в порядке, и это уже счастье! И совсем другое дело, когда внезапно выясняется, что ты бессовестно жив и здоров, а его-то и нет — ни в будущем, ни в прошлом, ни в одном из времен…
      — Вот и все, — промолвил Фомин, глядя перед собой пустынным взором. — Вот и конец всему.
      Окружающие молчали. Ни к чему были слова утешений. Возможно, наступила самая настоящая минута молчания по той Неземной Красавице, какой предстала глазам Фомина несколько месяцев назад девушка из будущего по имени Вика.
      Тимофеев поднялся. Взгляд его был отрешенный от печальной действительности, но это никого не насторожило, даже Свету, хорошо знакомую с подобными симптомами, ибо все были поглощены переживаниями. Не говоря ни слова, Тимофеев собрал в кучу раскиданные по полу детали и пригоршнями ссыпал их в неубранный чемодан, зачем-то кинув туда паяльник, он сгреб чемодан под мышку и вынес в коридор. Спустя мгновение он заглянул в комнату и позвал:
      — Николай, выйди на минутку!
      Фомин равнодушно подчинился, притворив за собой дверь, и слышно было, как они о чем-то негромко переговариваются в прихожей. Тахион поддернул манжет, обнаружив на запястье вполне привычные часы, оформленные в виде золотого браслета.
      — Однако же мне пора, — сказал он. — Вероятно, мое присутствие уже несколько утомило вас.
      — Вовсе нет, — возразила Света и вдруг замолчала.
      Как уже можно догадаться, входная дверь вновь напомнила о себе. Тахион увидел только расширившиеся от изумления глаза девушки, и это сразу пробудило в нем тревожные предчувствия. Обернувшись, он понял, что не ошибся.

10. Что увидели Тахион и девушка Света

      Ну, это вы можете узнать, если наберетесь терпения и станете читать дальше.

11. О чем секретничали Тимофеев и Фомин

      — А я-то гадал, что за бандура появилась у тебя в прихожей, — сказал прямодушный Фомин. — Велосипед не велосипед, прялка не прялка.
      — Ретромотив называется, — с уважением проговорил Тимофеев. — Я тут окинул его взглядом: действительно, проще некуда. Вот табло, указывающее пункт назначения, — на нем сегодняшнее число и время. Вот клавиша «туда», а вот «обратно». Одно место для водителя, второе — для пассажира. Видно, они привыкли по двое летать.
      — Бабочки летают, — поправил Фомин. — А здесь больше подходит «нырять».
      — Точно, — подтвердил Тимофеев. — У Тахиона несколько раз проскальзывало. Так о чем я: ежели привести ретромотив в движение, то он нырнет в прошлое и вернется туда, откуда начал свой путь, с секундным запозданием. Поэтому никто ничего не успеет заметить.
      — А смысл? Чего мы этим добьемся?
      — Уверяю тебя, смысл есть. Я убежден, что нам повезет больше, чем их спасателям. Мне интуиция подсказывает. Не могу объяснить почему…
      — Вообще-то это авантюра, — веско промолвил Фомин. — У нас в морской пехоте за такие дела лишали увольнений в город на месяц. Но только в том случае, когда риск себя не оправдывал.
      — Николай, — торжественно сказал Тимофеев. — Если сорвется, я сам себя посажу под арест на целый месяц. До самого сентября.
      Фомин молчал, задумчиво грызя нераскуренную папиросу.
      — Ты решайся, — проговорил Тимофеев. — Такого шанса больше не представится. Через несколько минут Тахион махнет домой, ищи его после этого вместе с ретромотивом… Самому мне такую машину пока что не сделать, да я и слово дал. Но я убежден, что между шестым и восьмым веком нас что-то ждет. Или кто-то. Нас там встретят, как встретили твою Вику.
      — Мою? — растерялся Фомин. — Какая же она моя?
      — Чудак ты! — рассердился Тимофеев. — Спасешь — будет твоя! Разве может девушка не полюбить своего избавителя? Да пусть и не полюбит, что же — ее и выручать не надо? Или, может быть, — пошел он на откровенный шантаж, — ты, Коля, дрейфишь?..
      Фомин, разумеется, осторожничал. Он всегда был нормальным человеком, с естественными реакциями на окружающую действительность. Но вот чего он не мог вынести — так это подозрения в трусости.
      — Болтаем попусту, — сказал он, выплюнул папиросу и одним движением очутился на пассажирском сиденье ретромотива.
      Тимофеев обрадованно затолкал чемодан ему над ноги, а сам занял место водителя.
      — Двинули? — весело спросил он.
      — Двинули!
      — В шестой век?
      — В шестой!
      Тимофеев набрал полную грудь воздуха и вдавил клавишу туда до отказа.
      В глазах у него потемнело. Тусклая коридорная лампочка погасла, будто задутая порывом ветра. Все закаруселилось в голове и мерзко отдалось в желудке. Ощущение было такое, словно валишься в самолетике для внутренних авиалиний с огромной высоты куда-то на такое далекое свежевспаханное поле. И полная безысходность: знаешь, что все равно не свалишься, что никто тебе не поможет и что лететь еще не менее часа…
      Но полет оборвался прежде, чем Тимофееву стало запредельно плохо. Ретромотив дрогнул, словно уткнулся в мягкую, но непреодолимую преграду, и встал.
      — Тимофеич, — услышал народный умелец из-за спины. — Что-то не похоже на шестой век.
      Они находились в центре прекрасно освещенного зала на круглой огороженной площадке. В огромные окна било полуденное солнце, в живописно-синем небе сновали крыломашущие аппараты. А вокруг в позах крайнего изумления застыли люди, будто пытаясь изобразить знаменитую немую сцену из «Ревизора».
      — Куда ты меня завез? — прошипел Фомин.
      — Коля, — смутился Тимофеев. — Очевидно, сработал аварийный возврат, и мы сейчас в тридцатом веке. Ретромотив рассчитан только на челночные рейсы, туда-обратно… Вот здорово! Вообрази только: мы с тобой — в нашем собственном будущем!
      Один из людей, остолбенело торчавших вдоль стен, внезапно воскликнул:
      — Позвольте! Да ведь это же Виктор Тимофеев!
      Последний не успел вдоволь насладиться сознанием своей популярности. Суровый толчок в спину вернул его с небес на землю.
      — После раскланяешься, — зашептал он. — Нам в шестой век надо. И поскорее, пока не ссадили.
      — Легко сказать… — проворчал Тимофеев, смятенно хватаясь за какие-то малопонятные рычажки на панели перед собой. — Допустим, нырнем мы обратно в двадцатый век, а глубже-то как? Челночный принцип, пропади он пропадом! Так и зациклимся на месте… Ага, вот оно что!
      И он поднял неприметный тумблерок с подписью «Пр. фин.», что по его предположениям, означало движение по оси времени с промежуточным финишем.
      — Какое сегодня число? — спросил он в панике. — Я забыл!
      — Число?.. — опешил Фомин. — Кажется, седьмое, нет, восьмое!
      Тимофеев успел набрать нужную дату и нажать кнопку «туда» прежде, чем сердитые потомки, не на шутку озабоченные подобной самостоятельностью со стороны предков, стащили их с ретромотива.
      Просторный зал сменился родным захламленным коридором с пыльной лампочкой под серым потолком. Из-за двери доносились голоса Тахиона и Светы.
      — Ну, Тимофеич, — сказал Фомин. — Теперь не подкачай.
      — Постараюсь, — усмехнулся тот.
      Ретромотив тряхнуло, в голове снова поднялась гнусная круговерть… А затем Тимофеев с удивлением обнаружил себя кувыркающимся через панель управления и ласточкой парящим над тем самым свежевспаханным полем, куда ему так хотелось упасть в своих тошнотворных иллюзиях. Спустя мгновение он ткнулся носом в горячую, хорошо взрыхленную землю и затих, испытывая великое облегчение.

12. Что бы это могло быть

      — Откуда я знаю? — пожал плечами Тимофеев, отскребая жирные земляные комья от брюк. — Но могу утверждать во всей ответственностью, что до шестого века мы не долетели.
      — Верно, — согласился Фомин. — На табло 624 год. Надо полагать, ты опять что-нибудь не так сделал.
      — Ошибаешься, Николай, — возразил Тимофеев. — Нас, кажется, действительно встретили. Но подумать только: мы с тобой в седьмом веке! Мог ли ты, почти дипломированный историк, мечтать о таком?
      Фомин молча обошел накренившийся ретромотив, ласково похлопывая его по бокам. Ему стыдно было признаться даже самому себе в том, что сильно хотелось, пока еще не поздно, вскочить на эту приемистую лошадку, пришпорить ее как следует и рвануть домой во все лопатки. И прекратить это неслыханное историческое хулиганство. Ну, там, сообщить Тахиону про незримый барьер в 624 году, который помешал им беспрепятственно проследовать к истокам шестого столетия. И пусть старшие товарищи из фантастического будущего примут меры. С их-то подготовкой им проще будет разобраться что и к чему, и не исключено, что им наконец удастся раскрыть тайну исчезновения девушки Вики.
      Без его, Фомина, участия?..
      Ретромотив увяз посреди тщательно распаханного клочка земли, со всех сторон окруженного стеной леса. Высоко в зените зависло доброе летнее солнышко. «Повезло, — подумал Фомин. — Могли бы выпасть в зиму. Какой бы от нас тогда вышел толк?» Несусветно большие деревья гудели на высоком ветру черными кронами. Где-то неподалеку слышался вполне обыденный стук дятла. И все же Фомину здесь не нравилось. Не лежала у него душа к тому, что влепились они точно в центр этой кропотливо расчищенной, разровненной полянки, будто она нарочно была приготовлена для финиша всяких там ретромотивов с неумелыми водителями. Что хвоя на высоченных соснах не по-хорошему черная. И что у самого Фомина, кроме голых рук, нет ничего, чтобы защитить в случае опасности себя и этого славного лопушка Тимофеева.
      — А ведь это посадочная площадка, — сказал Тимофеев. — Значит, мы у цели. И заметь — она кое-где примята, будто на ней садились несколько часов тому назад.
      — В трамвай садятся, — поправил Фомин. — А здесь финишируют… — Он присмотрелся. Тимофеев был прав: совсем недавно на этой же полянке вынырнули из времени целая толпа народа и убрела куда-то в лес. — Тахион ничего не говорил про какую-нибудь Базу-624?
      — Нет. После Базы-810 у них есть еще стоянка в неогеновом периоде.
      — Послушай, Тимофеич, — сказал Фомин. — Как ретромотив избирает себе точку финиша? Он не может возникнуть случайно внутри скалы или под водой?
      — Исключено! Он всегда финиширует в наиболее стабильной и свободной от прочих материальных тел точке — если, разумеется, нет специальной финишной площадки при Базе. А возвращается непременно в точке старта. То есть, где бы мы ни очутились, вернемся обязательно домой, в мою коммуналку.
      — Тогда порядок, — удовлетворенно промолвил Фомин. — Можно сойти с этой клумбы. А то я где-то читал, что, мол нельзя машину времени двигать с места на место, дабы по возвращении не влепиться в какую-нибудь новостройку…
      — Слушай ты этих фантастов, — ухмыльнулся Тимофеев. — Они тебе наговорят…
      Он вытащил из-под сиденья чемодан, а Фомин вскинул неправдоподобно легкий ретромотив на плечо, увязая в земле, они двинулись в сторону леса, но в направлении, противоположном уже имевшимся следам. Отчего-то им не сильно улыбалось встретить этих своих предшественников, о которых ничего не говорил Тахион.
      Не успели они вступить в молодую хвойную поросль, как из-за корявого ствола шагах в десяти высунулась лохматая голова и басовито предупредила:
      — А я тебя древом. Тогда как?

13. Действительно, как тогда быть

      — Древом не надо, — поспешно сказал Тимофеев, отступая. — Зачем это древом?
      — Бес ты, — пояснил приземистый, плотный мужичок, по-прежнему хоронясь за сосной. — Морока ты кощеева.
      — Вовсе нет, — возразил Тимофеев. — я такой же, как и ты…
      — Особенно джинсы, — добавил Фомин, веселясь. — И тапочки.
      — Чесо же ради из земли выник?
      Тимофеев не нашелся, что ответить: он не знал, как мог выглядеть со стороны их финиш. На подмогу ему пришел Фомин.
      — Так надо, друг, — сказал он весомо и протянул незнакомцу широкую сильную ладонь.
      Тот внимательно изучил ее, попутно ощупав закатанный выше локтя рукав рубашки на предмет обнаружения скрытого оружие, после чего крякнул и приложился к ней короткопалой десницей.
      — Ну зри, — промолвил он. — Отныне да не сольстишь, да не заморочишь. Иначе я к тебе мертвый приду, за твой обман укорю…
      — Не обману, — успокоил его Фомин. — Ты кто такой?
      — Осен, — назвался мужичок и полез из своего укрытия. — Волос на мне великий да буйный. Паче тебя со товарищем, — намекнул он на короткую стрижку гостей из двадцатого века.
      – «Осен» означает усатый, лохматый, — заметил Тимофеев в ответ на слегка удивленный взгляд Фомина.
      — Тако, — поразмыслив, согласился мужичок.
      Напрасно было попытаться определить его возраст. В пышной пегой бороде, что непринужденно переходила в прическу, различался крепкий, как редиска, нос, часто моргали незамутненно-голубые глаза да изредка угадывался рот. Из бурой с проплешинами шкуры торчали жилистые, в страшных застарелых шрамах, руки и черные босые ступни, и весь он смахивал на лешачка из мультфильма, затюканного прогрессом и безобидного. Однако к стволу сосны как бы между делом была прислонена суковатая дубина, местами отполированная до блеска — вероятно, частым употреблением.
      — А ну как я тебя вопрошу? — вдруг сказал Осен.
      — О чем? — поинтересовался Фомин, не ожидая подвоха.
      Осен склонил голову на плечо, зажмурился и раздельно произнес:
      — Чего есть элементная база темпорального инверсора векторного типа?
      У Тимофеева отпала челюсть.
      — Элементная база… чего? — переспросил Фомин. — Тимофеич, я не ослышался?
      — Нет, Коля. И если до сих пор не веришь, что мы на правильном пути… Эй, эй, ты что?!
      Осен, как видно, утомившись дожидаться ответа, потянулся к своей дубине.
      — Кощеева морока, — сказал он убежденно. — Нет за вами правды, и рукожатие ваше обманное…
      К счастью, вовремя отработали рефлексы, благоприобретенные Фоминым на военной службе, и он успел припечатать Осена к сосне прежде, чем его нехитрое, но эффективное оружие набрало необходимый для поражения цели замах. Мужичок, с ненавистью сопя, ворочался в его железных объятиях.
      — Подожди, не суетись, — увещевал его Фомин. — Ну не знаем мы, что за элементная база… А ты сам-то знаешь?
      — Не ведаю, — заявил Осен. — Но ответное слово ведаю. Да не выдам тебе, кощеев ты бес, любо резать меня учнешь…
      — А ведь это пароль, — сказал Тимофеев. — Жаль, мы отзыва не знаем, и этот приятель поджидал здесь тех, кто его знает. Быть может, тех, что до нас вынырнули. Отпусти его, Николай.
      Фомин отступил на несколько шагов.
      — Ничеcо же не ведаю, — бормотал Осен, выставив древо перед собой. — Глаголено бысть: иди тотчас на поляну и жди. Буде какие люди явятся — вопрошай. Буде не ответят — избеги. Да разве то люди из земли выникают?! Иные тако же выникли да в лес утекли, я за ними не поспел…
      — Кем глаголено-то бысть? — попробовал выспросить Тимофеев.
      Но Осен пихнул его в грудь концом дубины и снова поклялся молчать, даже если Тимофееву вздумается резать его и жечь.
      — Нужен ты мне, — обиделся Тимофеев.
      — Послушай, Осен, — сказал Фомин проникновенно. — Что комплексуешь? Черт с ним, с темпоральным инверсором. Мы как раз и есть те, кого тебе велено встретить. Признайся, тебя девушка послала? Красивая такая, волосы золотые? Вика ее зовут?
      — Дева? — в Осеновой бородище внезапно прорезалась широкая щель, знаменовавшая собой улыбку. — Власа златые?… Ох смертушка моя! — И он захохотал во всю глотку.
      Путешественники терпеливо ждали, когда он отсмеется, но случилось это не скоро. Из небесных глазенок Осена хлынули слезы, которые он тут же утирал грязным кулаком, медвежья шкура колыхалась.
      — Лепо, — сказал он наконец. — утешили. Зрю, не кощеева вы морока. Не пойму же, кто вы есть. А пойдем за мною, укажу я вам ту деву… власа златые!… — И он снова закатился.

14. Отчего веселился Осен

      То была далеко не дева. И власа ее по цвету напоминали куделю, тщательно вываленную в пыли. У настороженного Фомина ее облик пробудил давно отступившие перед взрослым мировосприятием детские ассоциации с бабой-ягой. Что же до Тимофеева, то ему было уже совершенно безразлично, кто перед ним — баба ли яга, серый ли волк. Больше всего на свете ему хотелось бросить к лешему оттянувший руку чемодан, пасть на неестественно пышные мхи и задрать кверху побитые о бурелом ноги.
      При виде жуткой старухи оробел и натужно храбрившийся всю неблизкую дорогу Осен. Поначалу-то он бодро скакал через наполовину вросшие в землю гнилые стволы, резво нырял под сплетенные ветки иглистых кустарников, никак не реагируя на проклятия, что слал ему вдогонку Тимофеев, очевидно — не понимая их смысла. Даже затянул было какую-то несуразную и веселую песню, целиком состоявшую из междометий. Но понемногу его энтузиазм угас, и к моменту прибытия Осен молчал и только втягивал кудлатую голову в плечи.
      Пожилая дама сидела, опираясь о клюку, на пороге землянки, донельзя похожей на сильно запущенную берлогу. Бесформенные одеяния свисали с нее, будто лишайник с трухлявого дерева. На скомканном лице можно было различить лишь отдельные выдающиеся детали, вполне вязавшиеся с описаниями, приводимыми в сказках: нос крючком, а скорее — крюком для ловли акул на живца; подбородок, неудержимо стремившийся к слиянию с носом; извилистая линия безгубого и, по всей видимости, беззубого рта. И глаза — единственно живые, полыхавшие кошачьим зеленым светом.
      Старуха не пошевелилась при виде гостей, только моргнула несколько раз нижними веками.
      — Хозяин давеча приходил, — заскрежетала она. — Гневлив бысть паче естества. Отдай, глаголил, мою шкуру, Осенище. Отдай мою хоромину, Карога. Хладно, глаголил, без шкуры. Найду, глаголил, Осенище, отберу шкуру, и самого задеру…
      Тимофеев, примостившись на чемодане, с удивлением обнаружил, что их проводник трясется крупной дрожью. «Сильны были предрассудки в народе», — мысленно отметил он.
      — А я его клюкой, — продолжала психическую атаку Карога. — Да в рыло. Не ходи, мол. Помер так помер, хи-хи-хи…
      — Привет, бабуля, — ненормально ласковым голосом сказал Фомин. — Как здоровье?
      Старая ведьма зыркнула на совершенно деморализованного Осена.
      — Кто таковы, Осенище? Неживым духом пахнет, нелюдским… Морока ли то кощеева? Или ответное слово изрекли?
      — Н-нет, Карога, — суетливо забормотал Осен. — Н-не изрекли. А глаголят, они-де самые и есть. Про деву глаголят, власа-де златые…
      — А я их съем, — объявила Карога. — И косточки при пороге закопаю. Пусть по ночам ходят, меня веселят.
      — Не съедите вы нас, — убедительно сказал Тимофеев. — У вас и зубов нет. Вы нас припугнуть хотите…
      — Хочу, — подтвердила Карога. — И припугну.
      Ее звериные глаза внезапно засверкали, раскрылись во все лицо. И все растворилось в этом ведьмовстве. Пропала замызганная берлога, сгинул перепуганный Осен, обрушились в пропасть беспамятства древние сосны. Мир наполнился надсадным комариным зудом и ледяным ознобом. И в омерзительно-серой пелене пульсировали два зеленые плафона — старухины глаза. Потом откуда-то из преисподней до Тимофеева донесся глубокий, раскатистый, лязгающий голос, который нес сущую чепуху:… «нападет куку-печаль, закрутит, завертит, да выворотит, да заморочит, да заслепит яска вороная, ворон-зверь да игрень-зверь…»
      И еще один голос, очень знакомый и потому единственно родной во всем этом неподобстве:
      — Баловство все это, бабушка. Только время зря теряем.
      Наваждение кончилось.
      Мокрый как мышь Тимофеев сидел прямо на земле в обнимку с опрокинутым чемоданом и постыдно вибрировал. Чуть поодаль вниз лицом валялся Осен. Карога продолжала торчать возле входа в свою берлогу, с глазами у нее все было нормально, а рядом стоял спокойный, не поддающийся никаким чарам Фомин и раскуривал папиросу.
      — Зелье, — с неудовольствием покосилась на него Карога. — Кощеева морока.
      — Допустим, вы нас пугнули, — промолвил Фомин, затягиваясь. — С этим вопросом покончено. Если это льстит вашему самолюбию, Тимофеич надлежаще отреагировал. Дальше что?
      — А в иной раз вопрошу, — сказала ведьма.
      — Вопрошайте, — позволил Фомин. — Только поскорее.
      — Аще храбор ты зело, — прищурилась Карога, — то назови мне текущую дату, приняв за точку отсчета нулевой год нашей эры.
      — Цирк, — покачал головой Фомин. — Водная Феерия. Сплошной Кио получается. Тимофеич, взгляни, что там на табло ретромотива, если ты в состоянии.
      Преодолевая немощь в поджилках, Тимофеев подковылял к машине времени, прислоненной к молодой сосенке.
      — Двенадцатое июля шестьсот двадцать четвертого года, — откашлявшись, провозгласил он.
      Карога молчала, часто мигая нижними веками. Затем вдруг подобрала свои лохмотья и резко нырнула в берложью темень.
      — Если мы и дальше пойдем такими темпами, — с неудовольствием произнес Фомин, — то и за год не управимся.
      — Пустяки, — сказал Тимофеев. — Хоть за два. Там, у нас, по-прежнему стоит летний вечер. Света и Тахион чай пьют, — он мечтательно зажмурился. — С бутербродами.
      — Я бы тоже перекусил, — признался Фомин. — С утра, понимаешь, ничего в рот не лезло.
      В этот момент снова появилась Карога, разглядывая на свету нечто завернутое в грязную тряпицу. Иногда она обращала потускневший взор к небу и беззвучно шевелила губами.
      — Ну, бабуля, — нетерпеливо сказал Фомин. — Давай помогу.
      И он заглянул к ней через плечо.
      — Ты что, Николай? — забеспокоился Тимофеев. — Тебе нехорошо?
      — Наоборот… — пробормотал Фомин. — Витька… Сказать, что это за штука?

15. Что там было у Кароги

      — Амулет какой-нибудь, — пожал плечами Тимофеев. — Беличья лапа или, там, гузка летучей мыши.
      — Часы, — сказал Фомин, стараясь совладать с охватившим его волнением. — С ретромотива. Они все еще работают, и там тоже двенадцатое июля…
      — Забыла, — сварливо бухтела Карога. — Глава зело дыровата, все наружу извергается.
      — Меня бы вопросила, — укоризненно сказал Осен. — Что я, не подсказал бы?
      — Подсказчик, морока кощеева! — заскрежетала ведьма. — Сгинь, не то хворю напущу! Мне дано бысть, мною вопрошено, мною да отвечено будет!
      — Бабушка, — подступил к ней воспрянувший духом Тимофеев. — Где вы взяли эту вещь?
      — Съем! — рявкнула на него Карога и замахнулась клюкой. — Помру, но не выдам! В лесу нашла…
      — Уважаемая! — подключился Фомин. — Почтенная! Напрасно вы нам не верите, мы же с добром пришли. Вам его дала девушка, очень красивая, с золотыми волосами?
      — По имени Вика? — налегал Тимофеев.
      — Дева, — снова захихикал Осен.
      — Цыц! — лязгнула на него Карога. — Не то съем!
      — Они не скажут, — с отчаянием произнес Тимофеев. — Не та эпоха. Им еще неведомо вероломство.
      — Что же делать? — растерялся Фомин.
      Карога сидела, нахохлившись, будто немолодая курица на насесте. Глаза ее были прикрыты.
      — Скажу, — внезапно заявила она. — Чую, не морока вы кощеева, не сольстите. Дождались мы верных людей, Осенище.
      — Тако, тако, — истово закивал Осен.
      — Да грядете вы, добры молодцы, прямо через лес, — неожиданно звучным голосом провозгласила Карога. — Да будет за лесом река велия, берег зыбучий. Ни вплавь, ни вброд ее вам не перебресть. Но будет вам Калинов мост, а стережет его поганое чудище, а хоронит его Кощеева Морока, и которые то чудище одолеют, да реку перебредут, да узрят хоромину… — Карога несколько раз мигнула. — А больше ничего не скажу. Целы будете да узрите сами.
      — Только чудища поганого нам недоставало, — мрачно сказал Тимофеев. — Я есть хочу, а не чтобы меня ели. Эх, темпороскоп бы сюда, и черт с ним, с правилом ретроспекции, — знать бы, чем все это кончится.
      — Не трави душу, Тимофеич, — промолвил Фомин, понемногу обретая привычную для себя и для окружающих уверенность. — Видали мы этих чудовищ. Медведь какой-нибудь. А то и вовсе предрассудок. — Он помолчал и добавил: — Ну, ты-то уцелеешь. Вспомни Анну Тимофееву.
      — Мало ли на свете Тимофеевых? — с сомнением проговорил тот.
      — Осен вам проводником будет, — заявила Карога.
      — Не буду! — заверещал тот. — Чудища страшусь!
      — А меня не страшишься? — ласково спросила старуха. — Я ведь тебя съем. И косточки при пороге закопаю.
      — Я бы тоже что-нибудь съел, — мечтательно сказал Тимофеев.
      — Бабушка, — обратился Фомин. — А меч-кладенец какой-нибудь нам не полагается?
      — Не ведаю, — пробормотала Карога. — Про элементную базу ведаю, про текущую дату тоже, а иных словес не слыхала.
      — Жаль, — вздохнул Фомин. — А то я подумал, если часы с ретромотива, так и бластер завалященький найдется.
      — Пошли, Николай, — сказал Тимофеев. — Разыщем чудище, начистим ему хобот, и дело с концом. Может, по дороге деревню какую встретим, перекусим.
      — Нет здесь деревень, — объявила Карога. — Давно нет, ушли отсюда люди — от чудища подале.
      — Это серьезно, — сказал Тимофеев и задумался.

16. Как им хотелось есть

      Есть им хотелось жутко.
      Вдобавок Тимофеев измучился с чемоданом. Тот все время норовил чувствительно долбануть хозяина по ноге и на каждом ухабе вызывающе грюкал своим содержимым. Тимофеев менял руку, пробовал пристроить его на плече, и на голове, и подмышкой, но легче не становилось. «Вот вернусь домой, — решил он, — тотчас же куплю себе рюкзак!» Он с завистью смотрел на Фомина, непринужденно вышагивавшего с ретромотивом за спиной, и на беспечного Осена, уже позабывшего об угрожавшей впереди опасности в облике гипотетического чудовища и несколько раз начинавшего все ту же варварскую песню. С каким наслаждением Тимофеев бросил бы этот треклятый чемодан! Однако он отдавал себе отчет в том, что никогда не простит себе утраты в напластованиях времен всех этих микромодулей, тиристоров и зубчатых колес из нержавейки. Главным образом как историк: случайная находка в культурном слое седьмого века германиевых полупроводников могла бы породить нездоровую сенсацию в современной Тимофееву археологической среде.
      — Велосипед бы сюда… — недовольно бурчал он.
      — Пустое дело, — откликнулся Фомин. — А вот бронетранспортер в самый раз бы сгодился. Или что-нибудь на воздушной подушке… Между прочим, почему ты до сих пор не занимался транспортом?
      Тимофеев не ответил. Он и сам не знал, почему, а тут вдруг задумался над этим. И ему в голову пришло сразу несколько дельных мыслей.
      Лес давно кончился и они двигались в живописной долине по пояс в траве, отроду не ведавшей косы. В зеленое море изредка врезались островки ненормально раскидистых репейников, архипелаги васильков ростом с подсолнух и прочей дикой поросли. Цепляясь тяжелыми задами за головки цветов, лениво проплывали огромные шмели. Что-то весомое упало Тимофееву на плечо. Он повернул голову, чтобы сбросить нежеланную ношу, и едва не закричал от неожиданности: впившись мускулистыми лапами в рубашку, на него таращилась невероятных размеров стрекоза — нервно шерудила суставчатым хвостом и поигрывала мощными хвалами возле самого уха. К счастью, у нее были неотложные дела, и она снялась, на прощанье смазав потрясенного народного умельца крыльями по щеке.
      — Река, — благоговейно сказал Осен и ткнул грязным пальцем вперед.
      Вскоре можно было отчетливо разглядеть бликующую на солнце водную поверхность. Это несколько добавило энтузиазма добрым молодцам из будущего.
      — Интересно, как мы ее назовем в наше время, — сказал Тимофеев.
      — На Волгу не похоже, — заметил Фомин. — На Каму тем более. Узковата будет. Осен, что это за река?
      — Известно что, — охотно отозвался проводник. — Бурлан.
      — Бурлан? — переспросил Тимофеев и с недоумением подал плечами.
      Долина внезапно оборвалась, и Осен шагавший впереди, замер на полшаге. Только что стеной колыхались пахучие стебли, и вдруг без всякого перехода началась ровная бурая плешь — никаких признаков растительности, ни малейших следов жизни, вовсю буянившей за спинами пораженных путников. до самой реки простиралась мертвая корка, сильно напоминавшая растрескавшийся застарелый асфальт. Над ней зависла пустая тишина и клубился тяжелый туман, за которым где-то рядом угадывался Бурлан.
      — Что за ерунда? — побормотал Тимофеев. — Пожарище?
      — Нет, — покачал головой Фомин. — Видел я такое в пустыне. Такыр называется.
      — Откуда здесь, в самом сердце Евразии, такыр?
      — Мне тоже это занятно, — Фомин присел на корточки и зачем-то потыкал пальцев горячую корку. — И не слишком-то нравится.
      — Особенно в свете милых предостережений почтенной Кароги, — добавил Тимофеев. — Похоже, не медведь здесь обитает… Осен, быть может, ты нас просветишь насчет этого феномена?
      Осен выглядел весьма жалко. Он поник, съежился и тихонько, неприметно глазу, пятился — назад, в живую зеленую траву.
      — Не пойду я, — прохрипел он. — Морока это Кощеева…
      — Да что с тобой? — поразился Тимофеев.
      — Страшусь вельми, — жалобно сказал Осен и умоляюще поглядел на них. — Отпустите…
      — И вправду, какое место нехорошее, — согласился Фомин. — Может, обойдем? Я видел, трава вокруг этой лысины к самой реке подходит. Что мы, в самом деле, через это кладбище полезем?
      — Нельзя, — вздохнул Осен. — За Морокой мост. За мостом хоромина…
      — Сдалась нам эта ваша хоромина, — упорствовал Фомин. — Двинулись в обход!
      — Нельзя, — повторил Осен и сочувственно улыбнулся. — В той хоромине, глаголят, дева томится. Власа у нее златые. Красавица писаная…
      Фомин чуть не подпрыгнул.
      — Что же ты раньше молчал? — рявкнул он. — Хиханьки строил?!
      — Так ведь мы к ней и шли, — удивился Осен. — Напрасно ли я вас до Кароги довел, досель сопроводил?
      — Успокойтесь, соколы, — промолвил Тимофеев. — Пусть Осен объяснит наконец, куда и зачем ведет этот Калинов мост. Что за хоромина такая. Откуда здесь появилась Кощеева Морока…
      — Темные вы! — разозлился Осен. — Доколе вам объяснять? Деву ли вы пришли вызволять из неволи, вопросы ли вопрошать?!
      — Вызволять, разумеется, — сказал Фомин. — Но мы должны хотя бы представлять, куда идем.
      — Эх, вы, — с досадой произнес Осен. — Вызволители, кощеева морока… Тако ли вызволять ходят? Вызволять без огляда ходят, без вопросов, поспешают деву-красавицу от мук избавить, зело давно томится она… Вы же только вопрошать горазды, но сами того и зри оборотитесь да деру дадите…
      — Ты это… того!.. — тоже осерчал Фомин и полез за папиросой. — Полегче на виражах! Болтаешь много, а о деле пока что ни слова…
      — Глаголено бысть, — с обреченностью в голосе заговорил Осен. — Посреди долины Бурлан-река течет, нельзя ту реку ни вплавь, ни вброд перебресть. На берегу той реки лежит Кощеева Морока, — он с ненавистью попинал взбугрившуюся нездоровую корку, — а за ней Калинов мост. Стережет его поганое чудище, никого на мост не пускает. А кто чудище одолеет, мост перебредет, тот да узрит хоромину. В ней томится дева, власа златые.
      — Кто же ей мешает убежать из хоромины? — спросил Тимофеев.
      — Как кто? — хмыкнул Осен. — Про то всем ведомо. Кощей мешает! Да и чудище не допустит. Что в хоромину, что из хоромины — одна дорога, на Калинов мост.
      — Что-то ты напутал, — усомнился Тимофеев. — Калинов мост — из одной сказки, Кощей — из другой, а дева так и вовсе из третьей. Что я, сказок не знаю?
      — Сказки ему подавай… — проворчал Осен. — А нам тут жить да маяться.
      — Он прав, — произнес Фомин после недолгого размышления. — Сказки сказками, а в жизни все иначе. И куда как сложнее. Прискакал добрый молодец, отоварил змея мечом по башке — и вся недолга… А как быть, если змей не пожелает, чтобы его били по башке? И если меча под рукой не оказалось?
      — Ну, про Кощея-то ты можешь нам что-нибудь сообщить? — спросил Тимофеев. — Хотя бы какой он.
      — Не ведаю, — сердито ответил Осен. — Сам не сподобился узреть. А который узрел — тому не рад был.
      — Что известно про чудище?
      — Зело страшное. К мосту пойдешь — налетит, сожрет. Назад отвернешь — догонит, стопчет. Единое избавление — в траве схорониться, оно за Кощееву Мороку заступить не смеет.
      — Странно, — сказал Тимофеев. — И часто добрые молодцы к мосту хаживали?
      — Этим летом ни единого не было, — горестно промолвил Осен. — Вы первые. И мнится мне — последние… — он шмыгнул носом. — Деву жалко. Пропадет… Сам бы пошел, но ведаю — не совладать мне с чудищем.
      — Предрассудки! — воскликнул Тимофеев. — Ну что способно победить человека, сильного своим разумом? Послушай, Осен, а что, если никакого чудища и нет?
      С этими словами он решительно подхватил чемодан и ступил на такыр.
      — Вот видишь, — заявил он радостно. — Стою, и никто на меня не кидается. Вот еще подальше отойду…
      Его лица коснулись жирные клочья тумана, резко пахнуло падалью. На миг он заметил круглые от ужаса глаза Осена, встревоженное лицо Фомина, его застывшую руку с папиросой… И все пропало.
      — Эй! — крикнул Тимофеев. — Где вы?
      Он удалился от спасительной травы не далее чем на два шага. — Но повсюду, куда бы ни упал его взгляд, проспалась гладкая рассохшаяся кора, над которой курился омерзительно вонючий туман. Тимофеев метнулся было назад, оступился и упал на чемодан, больно ушибив колено. Все рассуждения о будущих потомках вроде Анны из тридцатого века, якобы суливших предку спокойное семейное благополучие, теперь показались Тимофееву по меньшей мере беспочвенным. Ему сделалось жутко.
      — Коля-а! — заорал он, сложив ладони рупором. — Света-а! Помогите!
      Он остался один. В самом сердце Кощеевой Мороки, на растерзание поганому чудищу, на поругание неведомому Кощею. На горе всем родным и близким, включая навеки утраченную девушку Свету.
      — Мама-а-а!!! — истошно крикнул он.
      — Чего ты паникуешь? — послышалось где-то рядом, а затем из гнусного марева появился уверенный, как обычно, и надежный, словно булатная сталь, Николай Фомин, с ретромотивом на плече и недокуренной папиросой в зубах. Верный друг, который никого и никогда не покидал в трудную минуту.
      Тимофееву хотелось броситься Фомину на грудь, расцеловать его. На глаза ему навернулись слезы счастья, но спасительный туман скрыл это проявление слабости от чуждого излишним сантиментам бывшего морского пехотинца и очень правильного мужика.
      — Коля… — умиленно прошептал Тимофеев. — Ты пришел.
      — Было бы подло, если бы я остался. Из-за меня же заварилась вся эта каша. Хотя сейчас уже не во мне дело. Надо выручать девчонку. Очень уж не понравились мне эти намеки на Кощея… — Фомин повел носом и поморщился. — До чего же похабно смердит!
      — Интересный оптический эффект, — заметил Тимофеев, понемногу успокаиваясь. — Неудивительно, что здешние добрые молодцы опасались соваться к мосту. Тут не то что чудище — целое стадо змеев-горынычей примерещится…
      — Плохо, что мы заблудились, — произнес Фомин. — И чудик этот мохнатый струсил, не пошел. Ну что ж — когда нет путей к отступлению, приходится наступать.
      Они отчетливо слышали близкий плеск воды, сквозь туман просвечивала мутно-зеленая гладь Бурлан-реки. Это придало им сил. Оступаясь и бережно поддерживая друг друга, они добрели по такыру, полого спускавшемуся к самой воде, до пресловутого Калинова моста.
      Ничего примечательного в инженерном плане он из себя не представлял, хотя и поражал воображение невиданными для седьмого века размерами. В этом месте глубоко в реку вдавалась отмель, на которую через равные промежутки были навалены груды камней, выступавшие в роли быков. Между ними неведомый строитель перебросил неотесанные, прямо с корнями и останками крон, стволы гигантских сосен из Карогиного леса, слегка присыпав сверху утоптанной землей. Бурлан, которому было тесно, с ревом рвался под мост, вихрил водяную пыль, перехлестывал через верх. Дальний конец колоссального сооружения таял в зыбком мареве, и не было никакой возможности различить, куда же оно ведет.
      — Зловещий какой мост, — заметил Тимофеев.
      — Местечко не из приятных. — согласился Фомин. — хотя все это субъективизм чистой воды. Ничего нештатного с нами покуда не произошло.
      Он легко вскарабкался на мост, цепляясь за мокрые, вылизанные волнами корневища.
      — Кидай сюда чемодан, — сказал он. — Одного не пойму: зачем ты его прихватил?
      Тимофеев собрался было разъяснить, да так и замер с открытом ртом.
      В тумане по-над Калиновым мостом обозначилось движение. Большая и плотная тень всплыла в белесых клубах и брызгах. Огромные стволы сосен дрогнули под тяжелой поступью.
      — Елки зеленые… — сказал Фомин. — Кажется, мы с тобой влипли, Тимофеич.
      — Коля, — прошептал тот. — Я его вижу…

17. Что увидел Тимофеев

      Чудище и впрямь оказалось поганым.
      Оно ковыляло, поминутно оскальзываясь, на двух мощных лапах, напоминавших увеличенные до безобразия ноги ощипанного бройлера. Вдобавок, оно опиралось на толстый пупырчатый хвост, кончик которого плотоядно подрагивал. Две скрюченные ручки, совершенно нелепые для такого туловища, были кокетливо прижаты к чешуйчатой груди. На шее болтался морщинистый кожистый зоб. По бокам сплющенной, как топор, башки горели стеклянистые змеиные глаза…
      А все остальное было пасть. Влажная, оранжевая, плотно утыканная белыми, как у кинозвезды, острыми зубами.
      Очевидно, это был некрупный, но предельно хищный первобытный ящер вида «тарбозавр-батаар». За каким дьяволом его занесло в седьмой век нашей эры, оставалось только гадать. Судя по голодному трепыханию отвратительного зоба, тарбозавр был не прочь разрешить этот исторический парадокс в тесном контакте с такими же, как и он сам, нарушителями естественного течения времени. Не особо церемонясь, чудище поганое присело на гузку, а затем, оттолкнувшись задними лапами и хвостом, прыгнуло и разом преодолело половину расстояния до оцепеневших добрых молодцев.
      И те рванули прочь во все лопатки.
      Тарбозавр шумно обрушился на просевший такыр и снова взвился в воздух, но отчего-то не в ту сторону, в какую полагалось бы. Это помешало ему немедленно расправиться с посягателями на Кощееву Мороку, где он властвовал безраздельно. Если бы Тимофеев с Фоминым имели возможность поразмыслить на этот счет, они догадались бы, что ящер потерял ориентировку в тумане. Но они удирали сломя голову, и одного из них поддавал под колени чемодан, а другого долбила по спине машина времени, так что думать было некогда.
      — Коля… — прохрипел Тимофеев, спотыкаясь. — Я больше не могу… Брось меня, я прикрою…
      Чем именно он собирался прикрыть отход товарища, было положительно неясно. Вполне возможно, что паяльником.
      — Витька… — выдохнул Фомин, волоча его за рукав. — Не смей… Вспомни о Свете… Она же тебя ждет…
      Ящер издал охотничий вопль, сильно смахивающий на сирену «скорой помощи». В этот момент Тимофеев запнулся о собственную ногу и упал.
      — Все, — сказал он обреченно. — Отбегался я. Прощай, друг.
      Фомин, прерывисто дыша, опустился радом с ним на колени.
      — Я тебя не брошу, — заявил он. — Пусть попробует сунуться. Хоть один зуб да я ему выставлю.
      Тарбозавр снова заголосил — на этот раз где-то совсем близко.
      — Что он тянет? — рассердился Фомин. — Ел бы уж скорее… заблудился небось?
      Внезапно Тимофеев подобрал ноги и сел. Взгляд его прояснился.
      — Слушай, — сказал он изумленно. — А что мы от него бегаем?
      — По-твоему, это он должен бегать от нас? — устало усмехнулся Фомин.
      — А почему бы и нет?

18. Почему бы тарбозавру не убежать от Тимофеева

      — Тимофеич, — ласково произнес Фомин. — успокойся, вспомни что-нибудь хорошее. Умирать не так уж страшно, особенно если знаешь, что погиб за доброе дело и есть что вспоминать напоследок.
      — Да с какой стати мне умирать? — возмутился Тимофеев. — И тебе тоже? Мы, жители двадцатого века, и отступим перед какой-то прыгающей мясорубкой?
      Фомин печально поглядел на него. «Сдали нервишки у парня, — подумал он. — А какой правильный был мужик…»
      — Начнем с того, — сказал Тимофеев, — что мы в любую минуту можем сесть на ретромотив и вернуться домой. Я бы так и поступил, потому что невыносимо хочу есть и сейчас съел бы, наверное, не только все бутерброды, что наготовила Света, но и этого жабьего ублюдка вместе с хвостом, если бы он не брыкался. Но, с другой стороны, может нагрянуть Тахион и отобрать у нас ретромотив. И тогда спасать твою девушку Вику будут другие, а мы даже и не узнаем, справились ли они с этой задачей. Что ты смеешься, Николай?
      Тот беззвучно, чтобы не дразнить рыскавшее в тумане чудовище, хохотал и стучал себя кулаком по лбу.
      — Идиот! — приговаривал он. — Салага… Кощеева морока… Да как же я не сообразил? Ведь пропал бы я без тебя ни за грош, с голыми руками полез бы на эту ходячую водонапорную башню!
      — Ты садись на место водителя, — распорядился Тимофеев. — Внимательно смотришь по сторонам, и если мы окажемся в пределах досягаемости хлеборезки поганого чудовища, давишь на клавишу «обратно», фиг оно тогда нас пожрет. Но пусть твоя выдержка тебя не подведет, иначе все придется начинать заново. А я, пока он шастает вокруг да около, хочу попробовать смастерить одну штуковину…
      — Но здесь даже некуда включить паяльник!
      — Не паяльником сильны народные умельцы, — улыбнулся Тимофеев. — Есть еще такой метод крепления деталей — скручивание.
      Каждый занялся своим делом. Фомин настороженно озирался, держа палец на клавише, а Тимофеев за его спиной открыл чемодан в принялся там греметь. Что же до тарбозавра, то он продолжал рыскать в белесом мареве и недовольно взревывать.
      В голову Фомину лезли всякие непрошенные мысли. Как нельзя некстати народилось сомнение в надежности темпоральной техники. А ну как нажмешь, а оно не сработает? Очень будет неприятно… И еще неизвестно, что там соорудит народный умелец Тимофеев. До сей поры не было случая, чтобы его игрушки не срабатывали. А вдруг именно теперь и приключится такой случай — когда сильнее всего нужно, чтобы он не приключился?.. И тому подобная дичь. Но за ней где-то в подсознании хоронилось какое-то неясное, незнакомое ощущение, оно-то и нашептывало Фомину недостойные его цельной натуры мыслишки. С некоторой брезгливостью Фомин понял, что это за ощущение: страх. Да, бывший морской пехотинец, прошедший огонь, воду и медные трубы, в данный конкретный момент слегка перетрусил. Ему в его богатой событиями биографии не доводилось еще сталкиваться с живым тарбозавром. Это вынуждало иными глазами увидеть привычных с детства героев народного эпоса, которые с утлым и ненадежным снаряжением выходили на всевозможных змеев, да еще и не по одному разу за сказку. Большого риска были люди… Фомин мысленно выругал себя крепко, по-морскому соленому, и приказал отставить. Не помогло. Зато сразу отпустило, едва он прислушался, как за его спиной Тимофеев урчит себе под нос какой-то пустяковый мотивчик: «Не динозавры мы, не ящеры, но сожалений горьких нет как нет…»
      — Тимофеич, — сказал Фомин с нежностью в голосе. — Знаешь, на кого ты похож?
      — На бродячий анахронизм, — промурлыкал тот, орудуя плоскогубцами.
      — Нет. На ежика в тумане. Видела бы тебя Светлана…
      В их сторону повеяло легким ветерком. Вонючие облака заколыхались, заструились…
      — Так, — сказал Фомин досадливо. — Нашел-таки. Сюда чешет, — и он опустил палец на клавишу «обратно».
      — Коля! — вскрикнул Тимофеев. — Не смей, у меня почти все готово!
      — Спятил ты, что ли?! — заорал Фомин. — Какое там «почти»? Ноги надо уносить!
      — Хорошо, — сказал Тимофеев с неожиданным хладнокровием. — Уноси ноги, Николай. А мне человека надо спасать.
      И соскочил с ретромотива.
      В далеком просвете между клочьями тумана промелькнула желто-зеленая бородавчатая морда тарбозавра. Он учуял поживу и взвыл, как десять «скорых» сразу.
      Фомин бросил беглый взгляд сперва на ящера, потом на Тимофеева. Тот неспешной трусцой удалялся в сторону моста. Тогда Фомин посмотрел на свой палец, предательски тянувшийся нажать заветную клавишу. «Ну же, — вконец обнаглел угнездившийся в подсознании страх. — Дави ее, родимую, — и домой…». — «Гнида ты, — сказал ему Фомин. — Зараза ты мещанская. Пошел отсюда насовсем!»
      Он слез с водительского места, привычно вскинул ретромотив на плечо, подхватил забытый Тимофеевым чемодан. И двинулся к Калиновому мосту, иногда сбиваясь на бег, потому что тарбозавр уже вышел на финишную прямую.
      Фомин настиг Тимофеева у самой воды. Присев на корточки, тот скручивал воедино два проволочных контакта.
      — Вот и все, Коля, — сказал Тимофеев как ни в чем не бывало. — Я успел. Разве бывало когда-нибудь, чтобы я не успевал? Напрасно ты волновался.
      — Ты меня прости, Тимофеич, — виновато произнес Фомин. — Слабинку я допустил.
      — Вот еще выдумал! Ты же не удрал, а пошел-таки за мной.
      Туман расступился, будто завес, выпуская на сцену огромную чешуйчатую тушу поганого чудища.
      — Ты хорошо метаешь гранаты? — осведомился Тимофеев.
      — Спроси еще, хорошо ли я сплю, — сказал Фомин. — Да, противотанковая гранатка бы нам не повредила.
      — Тогда действуй, — и Тимофеев вложил ему в ладонь увесистую пластмассовую коробочку. — Но не в ящера, — упредил он невольное движение Фомина. — Постарайся добросить до середины Бурлана.
      Фомин недоумевающе поглядел на него.
      — Ну, тебе виднее, — промолвил он.
      Это был лучший бросок в его жизни.
      Тарбозавр прибавил прыти. Он скакал, как взбесившийся кенгуру. Он надвигался со скоростью и мощью тропического урагана. И некуда было отступить. Фомин вздохнул и прикрыл глаза, чтобы не видеть этого ужаса.
      Его обдало порывом влажного ветра. Совсем рядом что-то с тяжким всплеском ухнуло в воду. И Фомин ощутил, что еще жив, хотя по его расчетам ему полагалось уже быть съеденным. Он разлепил веки.
      Тарбозавр отплыл далеко от берега. Над грязно-зелеными волнами едва различалась его башка. Охотничий вопль ящера разнесся над рекой, словно пароходный гудок, внезапно сменившийся натужным бульканьем. Несколько пузырей воздуха вырвалось из глубины, и на поверхности Бурлана расплылось угольное пятно взбаламученного данного ила. Над Кощеевой Морокой сгустилась мертвая тишина, нарушаемая лишь голодным бурчанием в пустых желудках добрых молодцов.
      — Что ты ему подсунул? — спросил Фомин.
      — Одну свою старую безделушку. Генератор биологического излучения. Я подманивал им рыбу на археологической практике. Пришлось встроить туда усилительный контур и поменять параметры излучения. Ничего ящеру так не хотелось, как добраться до моего генератора. Бедолага…
      Фомин вымученного улыбнулся:
      — В тебе, Тимофеич, пробудился активист общества зашиты животных.
      — Может быть, — промолвил тот. — Кто бы знал, как я хочу есть!..

19. Как они перешли Калинов мост

      Калинов мост они перешли без приключений.
      Вел он не на противоположный берег Бурлана, как ожидалось, а на каменистый островок, лишенный всяких проявлений жизни, до блеска омытый кипучими водами. В самом центре островка высилось мрачное сооружение из массивных гранитных плит, сильно схожее с невероятных размеров склепом. Обитать в нем представлялось не столько страшным, сколько неудобным. На серых стенах оседала водная пыль, в просторные щели свободно проникал жгучий ветер. И, конечно же, повсюду мотались тяжелые клочья уже порядком надевшего тумана.
      — Лучшего местечка для Кощея и не придумаешь, — заметил Фомин.
      Он едва удержался, чтобы по привычке не добавить: «Не нравится мне это».
      — Слабо верится, что охраной этого замка ведал один-единственный динозавр, — сказал Тимофеев.
      — Ну, для Осена и прочих богатырей местного производства вполне достаточно.
      — Тихо здесь… Может быть, никакого Кощея и нет?
      — Не будем терять бдительности. Народной молве следует верить. Мы уже едва не накололись, когда не поверили в поганое чудище. Если нам говорят, что это кощеева хоромина, будем исходить из того, что в ней живет некто, условно именуемый кощеем. И что держит в неволе красну девицу по имени Вика…
      Тимофеев погладил одну из гранитных плит.
      — Грубая обработка, — авторитетно констатировал он. — Но не традиционными орудиями типа рубила. Грани как бы оплавлены.
      — А это, судя по всему, парадный вход, — сказал Фомин, указывая на просторный зазор между улегшимися валунами.
      — Мне сдается, не следует просить разрешения у хозяина войти, — произнес Тимофеев.
      И они проникли внутрь кощеева логовища.
      Тусклый свет падал сквозь многочисленные щели на кривые, неряшливо отесанные ступени, что вели куда-то наверх. Тимофеев осторожно поставил ногу на нижнюю, и ему почудилось, будто она качнулась. Он обернулся к Фомину, чтобы поделиться своими сомнениями, но тот приложил палец к губам. В самом деле, малейший звук грозил разнестись гулким эхом по всей хоромине, многократно умножившись в ее закоулках, и выдать присутствие гостей. К счастью, оба добрых молодца были обуты в мягкие спортивные тапочки и ступали неслышно. По крайней мере, Фомин крался, будто кошка, намеренная слегка помышковать, а Тимофеев старательно ему подражал. Но, разумеется, сноровки ему недоставало. И он ухитрился-таки в темноте зацепиться чемоданом за низко нависший уступ. Друзья застыли. Нечаянный отзвук поскакал горохом гулять во все стороны. Прошла томительная минута выжидания. Затем другая… Хоромина зловеще молчала, не желая раскрывать до поры свои карты.
      То, что лестница была ловушкой, пришло им в голову не настолько рано, чтобы ее избежать, но как раз вовремя, чтобы уцелеть.
      Нога Тимофеева, занесенная для очередного шага, не нашла опоры. И народный умелец, не изменяя позы, не выпуская чемодана, не успев даже как следует испугаться, молча опрокинулся в пустоту.
      Мгновение спустя он с некоторым удивлением обнаружил, что свободно висит над пропастью, слегка поворачиваясь вокруг своей оси, как елочная игрушка на ниточке. А не падает лишь потому, что его мертвой хваткой держит за шиворот железная рука верного друга Николая Фомина. И вопрос единственно в том, достанет ли Фомину сил, чтобы вытянуть его прежде, чем затрещит и расползется по швам многажды руганная за низкое качество продукция местного швейного объединения. Но сорочка, благодаря которой уцелел Тимофеев, была сшита на диво крепкими нитками. Фомин же никогда никого не подводил. И он достал Тимофеева из бездны, вместе с чемоданом.
      Ощутив под ногами надежную твердь, Тимофеев неожиданно для себя и теперь уже совершенно безосновательно стал лязгать зубами. Ему чудилось, что делает он это безнравственно громко и заполняет постыдным лязгом весь мир. Он решил, что сначала уймет разыгравшиеся не на шутку эмоции, а затем благодарно пожмет спасительную руку Фомина. За какие-то часы они оба неоднократно оказались обязаны друг другу жизнью. Их суровая мужская дружба подвергалась основательной проверке на излом и выдержала ее с честью. Вряд ли в той повседневной реальности, скрытой от них за колдовскими туманами, отделенной пластами веков, им представился бы такой случай.
      Все это время, пока Тимофеев сражался с нервами, Фомин лежал на животе и внимательно вглядывался в пропасть. Там, на самом дне огромного рукотворного колодца, полыхало мертвенное зарево, словно от множества синих газосветных ламп.
      — Ты что-нибудь различаешь? — шепотом спросил он у подползшего Тимофеева.
      — Какие-то прозрачные ящики. И в каждом кто-то лежит.
      — Интересно, что там может быть? По-моему, надо спускаться.

20. Надо ли спускаться вниз

      — Согласен, спускаться надо, — рассуждал вслух Тимофеев. — Но, во-первых, как мы это сделаем? А во-вторых, как оттуда выберемся?
      — Будем последовательны, — сказал Фомин. — Покончим с первым вопросом, а второй пусть подождет своей очереди, высота здесь метров пятнадцать, и стены колодца имеют небольшой положительный уклон. К тому же плиты, из которых они сложены, обработаны никудышно. Любой человек нормальных физических способностей, обладая некоторыми навыками, сможет в таких условиях спуститься до самого дна.
      – Загвоздка в том, — с неудовольствием заметил Тимофеев, — что я такими навыками не обладаю. Не представилось, знаешь, повода их обрести. Да и где? Стены домов, как известно, не имеют положительного уклона.
      — Нашел чем гордиться, — промолвил Фомин. — Чего проще? Закрепляешься на стене гремя конечностями, а четвертой нащупываешь опору. Нащупал — ищешь другой конечностью. И не заметишь, как внизу окажешься.
      — Это уж точно, — усмехнулся Тимофеев безрадостно. — Оглянуться не успею, как навернусь. И переломаю все конечности, включая шею.
      — Ерунда, — отрезал Фомин. — Я буду тебя страховать. Каждый настоящий мужчина хотя бы раз в жизни должен спуститься по отвесной стене. А здесь, как я уже говорил, есть уклон.
      — Стало быть, даже если на миг предположить, что я спущусь в эту прорву и не разобьюсь всмятку, — продолжал ерепениться Тимофеев. — Меня нельзя будет считать настоящим мужчиной?
      — Можно, — успокоил его Фомин. — Тебе зачтется ящер. Взгляни-ка лучше, нет ли случайно в твоем чемодане хорошей прочной бечевки.
      — Случайно есть, — проворчал Тимофеев, добывая оттуда моток капронового шнура. — Ну, меня он, допустим, не выдержит…
      — И не надо. Как мы договорились, ты пойдешь вниз своим ходом.
      Прежде чем Тимофеев успел запротестовать, Фомин набросил хитрый морской узел на ручку чемодана, прочно устроился на краю колодца и стал осторожно опускать груз на дно. В последний момент он резко дернул на себя, узел распутался, и Фомин вытравил шнур. За чемоданом последовал и ретромотив. Потрясенный Тимофеев успел лишь проводить его взглядом.
      — Давай, Витек, — сказал Фомин. — А я, если что, поймаю тебя. Как тогда…
      — Коля, — умоляюще произнес Тимофеев. — Я туда не хочу. Я боюсь, понимаешь ты?
      — Не говори больше таких слов при мне. Все одно не поверю. Динозавра он, видите ли, не боится, а с пятого этажа спуститься ему страшно! Да и нет у нас иного пути. Ретромотив уже там, и случись что, не на чем будет удрать отсюда.
      — Эх… — горько вздохнул Тимофеев.
      И полез в пропасть.
      Несколько раз ему казалось, что он падает, но в последний миг нога сама собой находила опору, и кошмарный спуск продолжался. Стена изобиловала всевозможными выбоинами и выступами, и через некоторое время Тимофеев с удивлением обнаружил, что почти спокоен и уже абсолютно уверен в благополучном исходе этой авантюры. Просто он слегка подзабыл за треволнениями, что в силу общей мышечной памяти умеет то же, что и бывший морской пехотинец Фомин, ловко продвигавшийся вниз где-то рядом…
      — Что, Тимофеич? — спросил тот. — Делаешь, как я?
      — Стараюсь… — сдавленно ответил Тимофеев.
      Но было бы наивно предполагать, что все пройдет гладко и ничто не помешает им беспрепятственно проникнуть в самое сердце кощеевой хоромины.
      На Тимофеева упала просторная, как одеяло, тень, над его головой зашумело, будто кому-то захотелось поаплодировать его мужеству. Тимофеев тщательно закрепился всеми конечностями и выжидательно покосился на Фомина. Тот повис над пропастью, вывернув голову, насколько позволяла шея, и напряженно всматривался в густой мрак под сводами каменного склепа.
      — Вот чего нам не хватало для полного счастья, — сказал он с ненавистью.

21. Чего им не хватало для полного счастья

      Хлестко трепеща крыльями, на них надвигалась мерзкая летучая тварь. Более всего она напоминала лысого пеликана с кожистым шлейфом, вероятно — для улучшения аэродинамических качеств, и круглыми, как пуговицы, красными глазами. Длинный и острый, будто дротик, клюв был раззявлен, чтобы продемонстрировать набор мелких щучьих зубов. Несмотря на шлейф, тварь летала так себе и все не отваживалась напасть, чтобы в случае промашки не погнуть свой клюв о гранитную стену. Это обстоятельство пока выручало застигнутых врасплох скалолазов-любителей, но с каждым виражом наглость крылатого охотника возрастала.
      — Тарбозавр уже был, — с неудовольствием произнес Тимофеев. — Теперь птеродактиль. Интересно, что произойдет, если он ткнет меня своим носом?
      — Тебе не понравится, — пообещал Фомин.
      Птеродактиль заложил еще один круг и теперь возвращался. Судя по скорости, он твердо вознамерился атаковать.
      — Витюся, придержи меня! — скомандовал Фомин.
      Тимофеев облился холодным потом, но послушно придвинулся к Фомину и обхватил его за пояс. Птеродактиль надвигался, свирепо щелкая зубами. Его крокодилий взгляд сулил добрым молодцам большие неприятности.
      — Ну, гад, — прошептал Фомин.
      Выгнувшись не хуже балерины, он со всей силы лягнул налетевшую пакость в морду. Промахнись он — и лежать бы ему в обнимку с Тимофеевым на дне колодца на радость обитателям Кощеевой Мороки. Но Фомин не промахнулся.
      Получив оплеуху, птеродактиль растерялся, бестолково захлопал крыльями и влепился-таки клювом в камни. Это вышибло из его убогих мозгов последние остатки соображения, и он в беспамятстве ссыпался вниз.
      — Тимофеич, — сказал Фомин, переводя дух, — давай-ка поднажмем, покуда он не очухался.
      Они подражали. Да так, что им позавидовали бы большие мастера альпинизма.
      Подбитый птеродактиль сидел над ретромотивом и злобно шипел, дергая шеей, будто рассерженный гусак.
      — Кыш отсюда! — прикрикнул на него Тимофеев, снова ощутив себя царем природы.
      Для убедительности он показал доисторической твари кулак. Птеродактиль не нашелся, что возразить, и обиженно отковылял прочь. На земле он опасался связываться с людьми, а лететь ему пока что нездоровилось.
      Подхватив чемодан и машину времени, друзья поспешили на свет.
      Все свободное пространство колодца занимали огромные, прекрасно освещенные изнутри кубы из прозрачного материала, нечто вроде просторных террариумов со всеми удобствами. В каждом кубе находился свой обитатель. У непрошенных посетителей этого небывалого зоопарка разбежались глаза. Будь на их месте палеонтолог, он здесь же, не сходя с места, спятил бы от счастья. Кто бы ни скрывался под именем Кощея, ему удалось собрать грандиозную коллекцию вымерших животных. В экспонаты угодили ящеры всех калибров и мастей. В одном из кубов сидел тарбозавр, точная копия сторожа Калинова моста. В другом — нахохлился птеранодон. В третьем, свернув калачиком лоснящийся хвост, пригорюнился молодой диплодок. В четвертом — неизвестное науке существо, похожее на бегемота, с роскошными драконьими зубами. В пятом…
      И все они были мертвы.
      — Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Тимофеев.
      Фомин пожал плечами.
      — Одно могу сказать, — буркнул он. — Все это мне не нравится.
      — Почему? Да это же сокровище! Доставить бы его к нам, какая получилась бы сенсация! Фотоаппарат бы сюда…
      — Натрепала твоя Карога, — сумрачно сказал Фомин и полез за папиросой. — Нет здесь никакой девы. Кощей, может быть, и есть. А Вики нет.
      — Кто же тогда оставил Кароге пароль? — осведомился Тимофеев.
      — Да тот же Кощей! В сказках баба-яга и он всегда заодно…
      — А почему наш ретромотив финишировал в шестьсот двадцать четвертом году?
      — Бензин в нем кончился, вот почему!
      — Нет там никакого бензина! Там совершенно иной принцип!
      — Возможно, хотя мне все эти принципы ни к чему. Я прибыл сюда выручать Вику. А мне зачем-то подсунули этих дурацких уродов. Стоило из-за них рисковать жизнью. Да еще на голодный желудок. Поехали домой, Тимофеич. Хватит на сегодня приключений.
      — Николай! — взмолился Тимофеев. — Ну давай посмотрим все экспонаты. Когда еще представится возможность увидеть воочию настоящих динозавров?
      — Не хочу я на них смотреть, — сказал пасмурный Фомин. — Не их я думал увидеть… А ты посмотри, пока я докурю.
      И он погрузился в тяжкие раздумья. Тимофееву очень хотелось утешить его, но он еще не придумал, как именно. К тому же ему не терпелось полюбоваться на фантастическую коллекцию динозавров.
      Фомин, понурившись, курил. Изредка до него долетали восторженные возгласы Тимофеева. «Не судьба, — думал Фомин. — И странно было бы на что-то надеяться. Все шло, как в сказке: баба-яга, чудо-юдо, кощеева хоромина. И мы забыли, что никакая это не сказка, а суровая реальность седьмого века. Не бывает никаких чудес… Пора бы это понять, не салага уже. И что-то надо с собой делать. Расклеился, разнюнился, смотреть тошно…».
      Он поднял голову и увидел, что Тимофеев возвращался.
      — Что так быстро? — спросил Фомин.
      — Понимаешь, Коля… — у Тимофеев задрожал голос. — Там, в ящике…

22. Кто там, в ящике

      Посреди аккуратно вырезанного с травой и поникшими цветами прямоугольника дерна, под неживым голубоватым освещением, в белом домотканом сарафане, лежала девушка из тридцатого века по имени Вика. Казалось, она спала, подложив кулачок под щеку и поджав ноги. Облако золотых волос привольно струилось вокруг лица. Но солнце не горело больше в этом облаке.
      Фомин прижался к прозрачной стене куба.
      — Вот я и нашел тебя, — сказал он.
      Тимофеев стоял поодаль, и ему было больно. Сказка кончилась. Что бы ни говорили сказочники, но сказка всегда кончается там, где начинается смерть.
      «Я не хочу умирать, — думал Тимофеев. — И я не умру. И Света не умрет, мы должны жить вечно. Несправедливо, что люди теряют друг друга из-за такой подлой штуки, как смерть. Нет, мы не умрем ни за что!»
      Николай Фомин поднялся с колен.
      — Где этот выродок Кощей? — спросил он. — Я хочу посмотреть на него.
      — Я здесь, — услышали они голос, в котором человеческого было не больше, нежели в любом из гранитных валунов, лежавших в основании кощеевой хоромины.

23. Зачем все это Кощею

      Не могло быть никаких сомнений, что это и был самый подлинный Кощей, хозяин каменного склепа и Кощеевой Мороки, хотя он мало походил на воинствующих дистрофиков из киносказок. Обычного роста, нормального телосложения, средних лет человек стоял в нескольких шагах от добрых молодцев, оценивающе разглядывая их белесыми стеклянистыми глазами. «Как у того ящера», — подумал Тимофеев. На Кощее был строгий черный костюм, застегнутый на «молнии» под самое горло, лицо его не выражало ровным счетом ничего, но сразу показалось Тимофееву неприятным. Вероятно, оттого, что у Кощея не было ни единого волоска на голове, даже бровей. Да и с чего бы Тимофееву питать какую-то симпатию к этому убийце?
      — Я чувствую, вы хотите напасть на меня, юноша, — проскрежетал Кощей, метнув ледяной взгляд в сторону Фомина. — Воздержитесь. Именной мое благополучие гарантирует ту стабильность, в которой пребывает мои маленький мирок. Хотя меня и прозвали Кощеем, я не бессмертен. Моя жизнь не хранится на кончике иглы в хрустальном яйце за тридевять земель. Она — здесь, при мне. Но если вы хотя бы пальцем меня тронете, начнется ад. И вы погибнете.
      Фомин молчал.
      — И наплевать, — горячо сказал Тимофеев. — Главное — сгинете вы вместе со своей Морокой.
      — Допустим, я сгину. И моя обитель покоя, которую вы вслед за недоумками из седьмого века назвали Кощеевой Морокой, дестабилизируется. Но останется остров, и останется Калинов мост, и по нему в ваш светлый, зеленый, солнечный, наивный мир устремится Зло. Такое Зло, какого еще тут не было. О каком вы и понятия не имеете. И тогда вся ваша земля станет одной большой Кощеевой Морокой.
      — Не станет, — произнес Тимофеев с уверенностью. — Мы это ваше Зло одолеем. Дело не новое!
      — Личинка, — усмехнулся Кощей. — Головастик. Что вы за свою цыплячью жизнь такого одолели, что высказываетесь от имени остального человечества? Уверены ли вы, что любой из ваших самых близких и надежных друзей захочет положить свою единственную и неповторимую жизнь на пути вселенского Зла? Что каждый из них решится подняться с теплого, належанного дивана, выйти из уютной каморки и взять в руки, не знавшие мозолей, меч-кладенец?
      — Бывало. Поднимались и брали. Тоже мне зло — стайка динозавров!.. И выпускаете из виду одно обстоятельство.
      — Это какое же?
      — Я историк. И вдобавок имею некоторое представление о принципах темпорального детерминизма от знакомых. Прошлое изменить нельзя. Любое вмешательство из будущего в ход событий прошлого — иллюзия, так как это мнимое вмешательство есть эпизод истории, который уже лег в фундамент будущего, совершившего такое вмешательство. И если мы здесь, а в нашем времени все нормально, значит, никакого нашествия вселенского Зла в седьмом веке не было!
      — Я знаю это лучше вас, — кивнул Кощей. — Все же я прибыл из настолько отдаленного будущего, что и ваши фантасты немели, думая о нем. В седьмом веке действительно ничего не было. Но не потому, что вы меня победили, — это невозможно. А потому, что я остался цел и невредим. И моя Кощеева Морока тоже.
      — Русские летописи молчат о ней, — веско сказал Тимофеев.
      — До начала летописи у меня еще достаточно времени. Кто знает, что придет мне в голову через сто, двести лет? Они так долго тянутся, эти годы. Быть может, я устану от всего и уничтожу Кощееву Мороку вместе с собой… Но откуда в вас такая уверенностью, что в вашем времени полный порядок? Так ли уж много добра и мало зла в вашем мире?
      — Порой добра недостает, — признал Тимофеев. — Порой зло маскируется под добро. Но вы тут ни при чем.
      — Чепуха! — ощерился Кощей. — Никто не знает об этом больше меня. Мне удалось измерить количество Добра и Зла во всех эпохах от начала времен и создать теорию нравственного равновесия. Сколько зла выдержала эта планета в своей бурной молодости! И какое роскошное Зло царило на ней! Какие тучи ненависти носились в ее небесах! Поверьте мне, Зло намного любопытнее, нежели Добро. Оно активно, деятельно. Только Зло подстегивало эволюцию. Не от хорошей жизни кистеперая рыба вылезла на сушу. Не от великой радости обезьяна спустилась с дерева. От добра добра не ищут… Но однажды я отметил резкое падение количества Зла, и впервые в мире возобладало Добро. Это произошло, когда безжалостные и непобедимые динозавры внезапно уступили планету млекопитающим. А ведь динозавры олицетворяли Зло, оно воплотилось в них. Избегни они гибели, мир стал бы иным. И не вам судить, лучше или хуже! Никто не ведает, каких высот могущества достигли бы динозавры, если бы только выжили!.. Я истратил свою молодость на то, чтобы понять, отчего же с уходом динозавров не остановился прогресс. И никак не мог обнаружить эти скрытые пружины эволюции. Не было и нет в млекопитающих той тяги к борьбе, той силы и ярости, чтобы они с исторической неизбежностью могли породить разум. Да и человек, однажды возникнув, обречен был зациклиться на первобытнообщинном строе. Так утверждала моя теория. Меня не поняли. Меня почти высмеяли! А когда я выдвинул свой план регулирования прогресса путем увеличения количества Зла в определенных точках истории, мне предложили отдохнуть от науки, отвлечься. Тогда я разорвал все связи с обществом, прогнал друзей и стал осуществлять свой план в одиночку. И мне это удалось. Я должен был добиться успеха в силу того же темпорального детерминизма. История свидетельствует, что прогресс не остановился. И двигателем его был я! Моя машина времени не чета вашему ретромотиву. С ее помощью я мог перебрасывать между временами любые грузы, целые фрагменты пространства. И я решил создать заповедник Зла, чтобы отсюда подгонять эволюцию. То, что вы зовете Кощеевой Морокой — на самом деле осколок времени из мелового периода, врезанный в седьмой век. Если бы не поломка моей машины, он был бы куда просторнее. А Калинов мост — единственное связующее звено между ним и внешним миром. Разомкните его — и связь навсегда оборвется. С другой стороны, пока существует Кощеева Морока, никто из ее жителей не может по своей воле выйти за ее пределы, бедняга тарбозавр-батаар, с которым вы расправились так безжалостно, мог лишь пугать тех, кто оказывался на стыке времен. Ну, тому, кто отважился пересечь границу, он не оставлял никаких шансов… Здесь собраны великолепные экземпляры динозавров, я вырвал их из прошлого, сохранил эти кристаллы Зла от неминуемого разрушения. Я переношу их во все точки планеты. Я пришпориваю ими эволюцию, и она, словно послушный скакун, добавляет прыти. Драконы, змеи-горынычи, демоны — все это выходцы из моей Кощеевой Мороки. Я потерял дом, друзей, родных, даже свое время. Всю жизнь я отдал служению человечеству. Так за что же вы хотите меня погубить?
      — Никому вы не служите, кроме себя, — сказал Тимофеев. — Людей вы ненавидите. А любите только себя и динозавров, вы и сами как динозавр.
      — Не думайте, что вам удалось оскорбить меня, — проскрипел Кощей. — Откуда вам знать, что прекраснее — Зло или Добро? Разве вы застали мировое Зло в его расцвете? Разве довелось вам увидеть бешеное великолепие мира гигантских ящеров? Вы судите о них по измученному, полуголодному тарбозавру, который готов был сожрать собственный хвост, лишь бы не околеть.
      — Динозавры ваши разлюбезные — всего лишь безмозглые убийцы, — с отвращением промолвил Тимофеев. — Ничего они не воплощают, кроме голода и тупости. Им лишь бы жрать! Какое уж тут великолепие? Они вымерли, и поделом. Но тут приперлись вы со своей дурной теорией. И с ненавистью к человечеству. Никакая теория не оправдает вас за то, что вы натравили этих гадов на людей!
      — Но люди объединялись против динозавров, — возразил Кощей. — Они рождали героев-драконоборцев. Какие чудеса изобретательности они проявляли, чтобы защитить свои жилища от набегов моих питомцев! Знаменитые Змиевы валы Приднепровья были построены как защита от тиранозавра-рекс, а уж потом — от киммерийских кочевников. Беовульф один на один победил моего лучшего горгозавра, а уж после стал мудрым и справедливым вождем и вошел в эпос…
      — Да барахло ваша теория, — сказал Тимофеев. — А вы убийца и маньяк. Недаром вы стали для людей символом жестокости.
      — Люди никогда бы не узнали обо мне, — оскалился Кощей. — Но я не всесилен, и поначалу мне нужны были помощники. И не всегда тарбозавр охранял Калинов мост. Я заставлял людей, заблудившихся в Кощеевой Мороке, служить мне. Как правило, они не выдерживали и на коленях умоляли меня вернуть их в свой мир. И я возвращал — мне было жаль их, как это ни странно. Дольше всех здесь задержалась одна девушка из местных. Какая это была красавица! Она полюбила меня и только поэтому готова была остаться здесь вечно. Но я не ответил на ее любовь и прогнал ее, когда она растеряла красоту и превратилась в сгорбленное пугало. Женщины умеют любить, но еще больше они умеют ненавидеть. Когда она уходила, она поклялась отомстить мне. Она грозила, что не умрет, пока не уничтожит Кощееву Мороку вместе со мной. Я смеялся ей вслед. Думаю, она все-таки умерла. А я еще жив. И мой мир стоит незыблемо, пока я того хочу.
      — Она не умерла, — медленно произнес Тимофеев. — Сейчас ее зовут Карога и клятва ее все еще в силе.
      — Да, Карога, — значит черная, — кивнул Кощей. — У нее были прекрасные черные волосы до пят… От, нее и других моих слуг и пошла гулять злая слава о Кощеевой Мороке, о бессмертном Кощее. И я закрыл путь на Калинов мост. Выпустил на него сначала тарбозавра, а затем разрешил вернуться домой последним своим слугам…
      — Почему же вы не отдали Вику на растерзание тарбозавру? — недобро усмехнулся Тимофеев.
      — Она угодила в мою темпоральную ловушку. Как птичка в силки… Когда я отказался от услуг местных жителей, то решил поискать союзников из более просвещенных времен. При попадании в ловушку ретромотив, как правило, разрушался. Я и не думал, что ловушка все еще работает. Однако вы попались, а ваш ретромотив почему-то уцелел. Очевидно, что-то разладилось… Так вот, эта девушка узнала обо мне от Кароги и сама пришла на Калинов мост с единственной целью — убедить меня отказаться от моих планов. Ей посчастливилось перехитрить тарбозавра, но со мной она не совладала, я хотел, чтобы она осталась, но и она возненавидела меня. И я поступил с ней милосердно, сохранил как память о безвозвратно утраченном времени. Теперь она спит вечным сном в окружении моих славных ящеров, как самый драгоценный бриллиант в моей коллекции.
      — Спит?.. — переспросил Тимофеев. — Так она просто спит?!
      — Ну разумеется! И динозавры спят. Я же битый час вам толкую о том, что выпускаю их по одному во внешний мир…

24. Кто пожалеет бедного Кощея

      — Мы пришли за ней, — твердо сказал Тимофеев. — И без нее никуда не уйдем.
      — Конечно, не уйдете, — согласился Кощей. — Не отпускать же мне вас! А в помощники вы не годитесь — слишком не любите меня. Здесь есть еще один тарбозавр, и он наверняка будет голоден, когда ему придет пора заступать на пост у Калинова моста.
      — Если вы разбудите Вику, — промолвил Тимофеев, — и навсегда откажетесь от своих варварских планов, я обещаю, что мы никому не расскажем о Кощеевой Мороке. Можете спокойно доживать свой век, пока не надоест.
      — Да вы лишились рассудка, юноша, — раздраженного сказал Кощей. — С какой стати вы диктуете мне условия? Вы же бессильны передо мной, — он достал из кармана плоскую черную коробочку со множеством белых кнопок. — Это блок управления Кощеевой Морокой. Только он способен освободить обитателей клеток, а все попытки взломать или взрезать хотя бы одну клетку приведут к темпоральному взрыву, и весь остров погрузится в глубины мелового периода. Я предполагал, что найдутся охотники вызволить эту юную красавицу, и запрограммировал блок таким образом, что ее усыпальница может быть открыта лишь в самую последнюю очередь. Неплохо, а? и если вам повезет отобрать его у меня, хотя это и не так просто, можете давить на все кнопки подряд. Прежде чем вы доберетесь до своей Вики, до вас доберутся мои динозавры.
      Тимофеев закусил нижнюю губу и прищурился.
      — Хорошо, — сказал он. — А не слабо вам отдать мне этот блок на полчасика? Я берусь его перепрограммировать так, чтобы не побеспокоить ваших любимых динозавриков? Если хотите, поспорим на что-нибудь…
      — Тимофеич, — предостерегающе вставил Фомин.
      — Спокойно, Коля, за себя я ручаюсь. Ну так что? Если я выиграю — мы забираем Вику и уходим, а вы тут целуйтесь со своим гадюшником, только наружу ни ногой.
      — Нет, это бесподобно, — осклабился Кощей. — Ваша наглость не имеет прецедентов за последние три тысячелетия. Я даже не оговариваю условий вашего проигрыша. Поймите одну вещь, уважаемые добры молодцы: то, что я потратил на разговоры с вами столько своего бесценного времени, отнюдь не свидетельствует о моей к вам симпатии. Если угодно, это для меня повод убедиться в том, что я не утратил еще навыков устной речи. Я же все время один, не с кем словом перекинуться. Только с самим собой, а это собеседник ненадежный. Теперь я убедился в своей полноценности, и вы мне больше не нужны.
      — Да вы что — серьезно верите своему бреду? — рассердился Тимофеев. — Ну, насчет влияния Зла на смену общественных формаций?
      Некоторое время Кощей смотрел на него пустыми змеиными глазами.
      — Все же в чем-то я деградировал, — произнес он. — У меня не осталось той силы в словах, коли два юнца им не внимают с должным почтением. Кто я и кто вы? Я — величайший ученый и экспериментатор всех эпох, покоритель времени, вершитель эволюции. Я — живая легенда всех народов. А вы…
      — А мы — студенты, — сказал Тимофеев с досадой. — Будущие историки. И кое-что смыслим в своем предмете. В котором вы ни уха ни рыла.
      — Тимофеич, оставь, — проговорил Фомин. — Разве ты не видишь, что это шиз?
      — Шиз? — встрепенулся Кощей. — Что это?
      — Так, ерунда, — сказал Фомин. — Не совсем здоровый человек.
      — Ах, шизоид, — покивал Кощей. — Любопытно, но именно это слово я случайно услышал в разговоре двух медиков обо мне, как раз перед тем, как мне предложили отдохнуть от науки. Хотел бы я знать, что оно значит и какова его этимология.
      — Ага, — промолвил Тимофеев. — Это меняет дело.
      — Еще бы, — усмехнулся Фомин. — Его в наше время даже не судили бы. Захомутали бы — и в психушник. Да и в его веке, видно, просто не поспели.
      — Бедняга, — сказал Тимофеев. — Навоображал себе невесть что, наворотил с три кучи. Теория нравственного равновесия, вселенское Зло…
      По зеленоватому лицу Кощея пробежала судорога, будто трещина.
      — Что? — прокричал он. — Жалеть? Меня?! Гуманисты, провозвестники Добра в моей цитадели Зла! Да ваша жизнь не стоит и моего выдоха! И я сейчас укажу вам ваше место в эволюции!…
      — Витька, ложись! — закричал Фомин и рывком опрокинул опешившего Тимофеева на землю.
      Над их головами, шевеля волосы раскаленным дыханием, пронесся шквал ревущего голубого огня.

25. Как побить мировой рекорд

      — Ну как? — орал Кощей. — Страшно? А вот вам еще!
      Ослепительная вспышка хлестнула Тимофеева по глазам, а накатившая волна горячего воздуха оторвала от земли, скомкала и покатила, будто биллиардный шар. Тимофеев больно ударился обо что-то затылком, зашипел и, ничего не видя, пополз прочь. Скворчание и сухой треск раздались совсем рядом. Тимофеев продрал забитые копотью глаза: огненный палец чертил по обугленному грунту прямо перед ним. Тимофеев отдернул руки от нестерпимого жара подальше и проворно, по-рачьи попятился.
      — Верно! Так и живи на четвереньках! Это форма твоего существования! Геройчик, спасительчик…
      Кощей, раскорячась, стоял в нескольких метрах от него и сжимал в руках тонкий металлический ствол, из которого нетерпеливо, хищно рвалось на волю раскаленное добела змеиное жало.
      — Получай же еще!
      И жало с истошным визгом метнулось к Тимофееву.
      — Ползи прочь, улепетывай, крутись, бывший будущий историк!
      Сквозь марево Тимофеев разглядел гримасу нелюдского наслаждения на плоской физиономии Кощеи. «Вылитый тарбозавр», — непроизвольно подумал он.
      И встал.
      — Куда?! — завопил Кощеи. — В приматы?! Не-ет, на колени, к зверям, к ящерам!..
      — А дулю тебе, — устало сказал Тимофеев. — С маргарином.
      — Вот как, — скрежещуще засмеялся чокнутый. — В геройчике проснулся герой. Ну, так сейчас ты умрешь героической смертью. Для этого тебе потребуется лишь сделать шаг в сторону.
      Тимофеев оглянулся. За его спиной была клетка со снулым динозавром.
      — Редкий экземпляр, — пояснил Кощей. — Жаль будет, если задену его. Ну же, один шажок — и ты в героях!
      — Сейчас, — промолвил Тимофеев. — Только соберусь с мыслями.
      — Нееет!!!
      Тимофеев сразу и не понял, кому принадлежит этот отчаянный крик. Да и Кощей был застигнут врасплох. Он присел и затравленно озирался.
      А забытый всеми, невесть куда пропавший Николай Фомин бежал прямо на него сзади и чуть сбоку, и пробежать ему оставалось еще изрядно, добрых три десятка метров, а Кощей уже учуял его и стал быстро, а Тимофееву казалось — невыносимо медленно! — разворачиваться навстречу Фомину всем телом, выставив перед собой мертвенно мерцавший ствол, и приутихшие было огненное жало снова стало вытягиваться, чтобы зацепить, подрубить, располосовать свою жертву, а Фомин бежал изо всех сил, как никогда еще, видно, не бегал, он должен был успеть, опередить Кощея в его простом и коротком движении, опередить шипящий язык белого с синим пламени, потому что от того, успеет он или нет, зависела его жизнь, а еще — жизнь беззащитного Тимофеева, а еще — избавление и опять-таки жизнь девушки Вики, а еще… а еще… и он понесся еще быстрее, до хруста в костях и в жилах, а Кощею оставалось всего ничего, чтобы повернуться наконец и встретить Фомина сияющим лезвием в грудь, и тогда, не добежав еще порядочно, Фомин прыгнул, вытянулся в воздухе в беспощадно разящую стрелу, он пролетел все эти метры, проскользнул над струей огня и влепился растопыренными ладонями Кощею прямо в морду, смял его, свалил и уничтожил как явление.
      Когда опомнившийся, вышедший из предсмертного столбняка Тимофеев подбежал к ним, все уже свершилось. Металлический: ствол валялся на пятнистой от ожогов земле, чихая, плюясь и сморкаясь жалкими клочками дыма пополам с огнем, а Фомин старательно топтал его, словно ядовитую гадину. Кощей же корчился рядом, хрипел и кашлял и никак не мог разогнуться словно заржавевший перочинный ножик.
      — Коля, ты как? — спросил Тимофеев тревожно.
      — А ты?
      — Да я-то что…
      — Ну и я — тоже.
      Они переглянулись и вдруг рассмеялись — с облегчением, от души и не совсем к месту.
      — Я сильно боялся, что напорюсь-таки на луч, — сказал Фомин, успокоившись. — Года четыре назад такой кульбит ничего бы мне не стоил, а в студентах я что-то подрасслабился.
      — Сильно ты его? — Тимофеев кивнул на поверженного Кощея.
      — Ничего, пропыхтится. Может быть, от такой встряски у него шарики на место встанут.
      Фомин вдруг огляделся и с живостью и проворно отбежал в сторону.
      — Вот отсюда я прыгнул, — сказал он. — Эх, рулетки нет… Думаю, не меньше десятка метров будет. Как ты полагаешь, сделал я Бимона или нет?
      — Может и сделал, — раздумчиво сказал Тимофеев. — Да только рекорды в седьмом веке вроде бы не регистрировались.

26. Что есть критерий гениальности

      Фомин склонился над сомлевшим Кощеем и пошарил у него в карманах.
      — Есть, — проговорил он удовлетворенно.
      На его ладони лежала заветная черная коробочка с рядами кнопок.
      — А как с этим поступить? — спросил Тимофеев. — С Кощеем? Вдруг у него в запасе еще какие-нибудь сюрпризы. Связать бы его?
      — Я за ним пригляжу, — пообещал Фомин. — Все едино у меня что-то ноги ослабли. А ты не отвлекайся, работай. Пора кончать эту историю.
      — Ты прав. Будь спокоен, я не подведу.
      Тимофеев раскрыл свой чемодан, неторопливо извлек из него набор миниатюрных отверток, выбрал из них самую тоненькую и осторожно вскрыл корпус блока управления. Его взгляду явились непонятные хитросплетения белых трепещущих нитей с отдельными вкраплениями маленьких цветных узелков и радужных пленок.
      — Здорово! — пробормотал он. — Биотехника!
      Народный умелец призадумался, поигрывая отверткой над живым содержимым блока. Совершенно бесполезно было даже пытаться вникнуть в его суть. На это, пожалуй, ушел бы весь остаток Тимофеевской биографии. Да он никогда и не стремился к скрупулезному подетальному разбору встающих перед ним проблем. Что он — институт какой?.. Ему достаточно было уяснить конечную цель, а затем несколькими, манипуляциями, по воле уникального своего чутья, достичь ее. И ни разу еще он не мог самому себе объяснить, как ему это удавалось.
      Тимофеев легонько ткнул отверткой в одну из ниточек, которая отчего-то понравилась ему больше всех остальных, и она послушно отделилась от своего узелка. Ласковым движением Тимофеев подтолкнул ее в другое место схемы, и ниточка охотно подчинилась.
      — И всего-то? — шепотом спросил Фомин.
      — Все гениальное просто, — сказал Тимофеев. — А наши потомки будут далеко не глупыми.
      — В нас пойдут.
      — Хорошо бы — не только умом, — усмехнулся Фомин.
      Тимофеев закрыл корпус блока, чуть помедлил, набираясь решимости, и нажал самую нижнюю кнопочку, в тот же миг передняя стенка Викиной усыпальницы с хлопком испарилась, и наружу хлынул тяжелый поток дурманящего газа. Перед глазами у Тимофеева все поплыло, веки налились чугуном, захотелось пристроиться прямо на холодном каменном полу и вздремнуть чуток…
      — Отставить! — прикрикнул на него Фомин и резко встряхнул за плечо.
      — Где мы?.. — пролепетал Тимофеев, трудно поводя квелыми глазами.
      — Тимофеич, — взмолился Фомин. — Соберись, пожалуйста! Дома выспишься…
      — И перекусить бы, — мечтательно добавил тот, понемногу приходя в чувство. — Бутербродиков. С Колбасой!
      Медленно утекали минуты, но девушка вика все так же недвижно лежала на ковре зеленого дерна.
      — Неужели обманул этот варан? — свирепо спросил Фомин и поискал Кощея взглядом.
      Того нигде не было.
      — Да нет, — сказал Тимофеев, мужественно сражаясь с зевотой. — Просто началась новая сказка.
      — Какая еще сказка?
      — Обыкновенная. О спящей царевне.
      Фомин в растерянности полез было за папиросой, но передумал.
      — И что нам теперь делать? — осведомился он осторожно.
      — Ну чудило! — воскликнул Тимофеев. — Будто не знаешь, как будят спящих царевен?!

27. Как будят спящих царевен

      Фомин набрал полную грудь воздуха. Его рука непроизвольно дернулась к голове, чтобы поправить давно отсутствующий форменный берет. К его неудовольствию, попутно обнаружилось отсутствие двух пуговиц, необратимо потерянных где-то в сражениях с погаными чудищами. Бросая беспомощные взоры на подчеркнуто индифферентного Тимофеева, бывший морской пехотинец, староста курса, правильный мужик Николай Фомин ступил на пружинистый дерн и преклонил трясущиеся колени подле спящей Вики. Он испытывал примерно то же чувство, что и перед первым своим прыжком с парашютом.
      — Тебя еще недоставало! — сердито сказал он рискнувшего было напомнить о себе голодному желудку, и тот смущенно затих.
      Тимофеев хихикнул и тут же с безмятежным видом стал изучать скрытые туманным полумраком своды кощеевой хоромины.
      Фомин нагнулся к золотистому облаку и, уже не стараясь унять бешеное головокружение, поцеловал Вику в теплые перламутровые губы. Сердце его скакало в груди, словно молодой барс в клетке. Фомин слегка отстранился, тревожно ожидая, что последует за этим его поступком…
      И полетел кубарем от не по-женски тяжелой затрещины.
      Застигнутый врасплох таким далеко не сказочным поворотом событий, Тимофеев ринулся на помощь поверженному другу, но некстати зацепился ногой за чемодан и упал головой в ретромотив. Девушка Вика уже не лежала, а разъяренной дикой кошкой нависла над распростертым Фоминым, притиснув его коленом к земле и сдавив ему горло удушающим захватом, при виде которого заплакал бы счастливыми слезами самый изощренный мастер дзюдо.
      — Простите, — засипел голосом порожнего сифона Фомин. — Я не хотел…
      — Ой, — удивленно сказала Вика. — Это не Кощей… Кто же вы?
      — Отпустите его! — орал Тимофеев, пытаясь выпутаться из ретромотива. — Это мой друг, он не при чем! Он хороший человек, а во всем виноват я, давите меня, если угодно!
      — Да вас двое, — поразилась Вика, освобождая горло уже посиневшего Фомина. — И я вас где-то видела.
      — Я Тимофеев, — сердито сказал народный умелец, принимая наконец подобающее разумному существу вертикальное положение. — А это Николай Фомин. Дело о реструкторе, вторая половина двадцатого века.
      — И вы пришли меня спасти? — Вика переводила пожароопасный взгляд с одного доброго молодца на другого. — Именно вы?..
      — Вас разыскивал весь Институт виртуальной истории, — пояснил Тимофеев. — Но им не повезло.
      — Но откуда вы вообще знаете о моем исчезновении?
      — От Тахиона, разумеется. Долго объяснять… Николай, да что ты молчишь, наконец?!
      — Вы хотите мне что-то сказать? — спросила Вика потрясенного Фомина.
      — Да, — проговорил тот и покраснел. — Дело в том, что… ну, в общем… Не время сейчас, наверное, о таких пустяках. Главное — что вы живы и можете вернуться домой.
      — Дубина! — завопил Тимофеев. — Самое время! Это всегда вовремя!
      — Не совсем понимаю, что происходит, — призналась Вика.
      — Я люблю вас, — почти шепотом сказал Фомин. — Это называется — с первого взгляда. Раньше я думал — ерунда, фантастика. Пока самого не прижало… Поэтому мы здесь. Теперь вы все знаете, и мне уже легче. И можно, я встану?
      — Да конечно же, — спохватилась Вика, убирая колено с фоминской груди. — Вероятно, я обязана вам жизнью… Что мне ответить вам?
      — Ничего не нужно, — промолвил Фомин, умиротворенно улыбаясь. — Это только в сказках царевны обязаны немедля втрескаться в богатыря-избавителя. Вы не царевна, а я — далеко не богатырь. Жили бы вы в нашем городе, были бы рядом… Узнали бы меня получше… Но это невозможно. Поэтому просто запомните, что в двадцатом веке есть один человек, который за вас открутит башку любому динозавру. Потому что вы самая лучшая в мире. Во все времена…
      — Это я-то, — смутилась Вика. — Лучшая в мире… Знаете, меня в наше время считают дурнушкой, уродиной. В глаза не говорят, но я чувствую — жалеют.
      — Ни фига себе уродина, — буркнул под нос Тимофеев.
      — Коля, — сказала Вика. — Простите меня. Сильно я вас задела?
      — Пустяки, — радостно проговорил Фомин и потрогал синяк на скуле.
      — Идите сюда, я сниму боль.
      Фомин, зажмурившись, чуть придвинулся к девушке. На бархатных щеках Неземной Красавицы заиграл румянец, золотое облако окутало Фомина, и он с замиранием сердца ощутил поцелуй в побитое место. Мрачные стены кощеевой хоромины рухнули, злобные ящеры рассыпались мелкими прахом, рассеялся вонючий туман, и дождь счастливых солнечных лучей пролился на возрождающийся мир…
      — Вы меня извините, — вмешался Тимофеев, — но пора отсюда сматываться. Не нравится мне, что Кощей куда-то пропал. Как бы пакость какую не затеял. А нам еще на стену лезть.
      — Не надо на стену, — сказала Вика. — Вся эта дурацкая лестница задумана в качестве западни, и вы в нее угодили. Сам Кощей пользуется другим ходом.
      Тимофеев со вздохом облегчения подхватил свой чемодан. Фомин, беспричинно улыбаясь, вскинул на плечо ретромотив. А когда он почувствовал в своей руке маленькую, но, как уже имел повод убедиться, сильную ладошку Вики, то осознал, что в гробу он видел всех этих динозавров и, если потребуется, сотрет в порошок Кощея вкупе с его хороминой без помощи каких-либо технических средств.
      Они подбежали к стене, совершенно глухой на вид и даже слегка замшелой. Вика резко нажала на выступающий из неряшливой кладки булыжник, и целая гранитная плита беззвучно отошла прочь. Тимофеев уходил последним. Он с сожалением бросил прощальный взгляд на адское сонмище дрыхнувших демонов, полагая, что никогда в жизни не увидит больше ничего похожего…
      За секунду до того, как плита вернулась на место, ему почудилось, будто мертвенное сияние в кощеевом паноптикуме несколько раз мигнуло и померкло.

28. Все ли так благополучно, как кажется

      — Скорее, — торопила Вика. — Главное — до темноты выбраться из Кощеевой Мороки, за ней он нас не достанет.
      — По-моему, гораздо проще сесть на ретромотив и сделал дедушке Кощею ручкой. — ворчал Тимофеев, привычно воюя с чемоданом.
      — Не проще, — отвечала Вика. — Вы забыли, что ваш финиш состоялся в седьмом веке нашей эры. Но пока мы здесь — мы в меловом периоде мезозоя. Никакая темпоральная техника не может финишировать в одной эпохе, а возвращаться — из другой. Она попросту развалится? И это тоже одна из уловок Кощея…
      Тимофеев похолодел и даже остановился. Он вдруг вспомнил, как они с Фоминым сидела верхом на ретромотиве и довольно-таки беспечно ждали, когда тарбозавр отыщет их в тумане.
      — Виктор, ты чего? — на ходу обернулся Фомин.
      — Ничего, — пробормотал Тимофеев. — Пятки вдруг зачесались.
      Они бежали по Калинову мосту, спотыкаясь о мокрые сучья, оскальзываясь и бережно поддерживая друг дружку. Мутный Бурлан хлестал в них ледяными брызгами, свинцовые тучи тумана застили путь. Сгущались колдовские доисторические сумерки.
      Первым с моста спрыгнул Фомин, принял в могучие руки и осторожно опустил на изъеденный волнами такыр девушку Вику.
      — Сейчас мы тут поплутаем… — ворчал Тимофеев, сползая между раскоряченных узловатых корней. — Хорошо еще, если этот псих не спустит на нас какого-нибудь нового тарбозавра.
      — Плутать не будем, — уверенно сказала Вика. — Я знаю, как отсюда выйти.
      — Тихо! — вдруг скомандовал Фомин. — Вам ничего не кажется?
      — Ничего, — пожал плечами Тимофеев. — А в чем дело?
      — По-моему, туман оседает, — заметила Вика.
      — И еще звуки какие-то, — добавил Фомин, озираясь. — Будто вдали объявили боевую тревогу.
      — Глядите, солнце! — радостно закричал Тимофеев.
      И впервые за те долгие часы, что провели они в Кощеевой Мороке, сквозь гадкое марево прорезался мутно-красный диск предзакатного солнца. С каждым мигом он все сильнее наливался привычным жаром, Над стремительно таявшим туманом вставал далекий частокол соснового леса. Обнажившаяся такыровая плешь, стиснутая со всех сторон волнующимся морем некошеной травы, оказалась чуть больше футбольного поля. Ожили и заиграли веселыми бликами некогда трупные воды Бурлана. Через все небо проплыла, вольготно взмахивая мощными крыльями, крупная птица.
      — Ура! — возликовал Тимофеев. — Кощеевой Мороке — конец!
      — Чему ты обрадовался? — спросил Фомин. — Это же и нам конец.
      Тимофеев осекся. Он оглянулся назад, на мост. Зловещее сооружение вовсе не пропало вместе с туманом. Как и прежде, оно намертво сцепляло страшно близкий каменистый островок, над которым незыблемо высился гранитный склеп кощеевой хоромины, и солнечный, беззаботный и такой беззащитный берег седьмого века.
      — Кощей убрал темпоральную защиту, — обреченно сказала Вика. По ее щекам катились огромные жемчужины слез. — И освободил своих чудовищ. Сейчас они двинутся на человечество. И будут топтать, калечить, убивать и жрать все, что встретится на пути.
      — Вот же крокодил… — пробормотал Фомин.
      Изо всех щелей хоромины на белый свет, один другого поганее, выползали динозавры. Их голодный рев, принятый Фоминым за сигнал боевой тревоги, далеко разносился над берегами Бурлана. Доисторические твари бестолково мотались по тесному для них островку, опасливо пробовали когтистыми лапами воду. Некоторые тут же затевали драку, надеясь утолить свой многовековой голод за счет соседей. А самые смелые примеривались к скользким бревнам Калинова моста.
      — Надо их остановить, — убежденно произнес Тимофеев.
      — Как? — усмехнулся Фомин. — Повесить знак «Проход воспрещен»?
      — Не знаю, — сказал Тимофеев. — Но я историк, и мне достоверно известно, что никаких динозавров в седьмом веке не было. Значит, они не прошли. А раз они не прошли, следовательно, их кто-то остановил. И вполне возможно, что это были мы.
      — Чем же это мы их тормознули? — спросил Фомин с сарказмом. — Голыми руками?
      — Да не знаю я этого, Коля! Но исключать такую вероятность нельзя. Быть может, в самый последний момент я что-то такое придумал…
      — Тогда думай, — сказал Фомин. — Только, пожалуйста, побыстрее.
      — Это наша вина, — произнесла Вика. — Мы изобрели эти несчастные ретромотивы, и вот к чему привела наша беспечность. Мы несем ответственность за смерть невинных людей. А вы здесь ни при чем. Возвращайтесь домой.
      — Что ты можешь одна, Викушка? — вздохнул Фомин.
      — Все, что смогу…
      — Постойте, — сказал Тимофеев. — Кощей говорил, что Калинов мост — это связующее звено между прошлым и настоящим. Разорви его — и связь разрушится, его остров провалится в меловой период. Вместе с динозаврами… Надо уничтожить мост!
      Фомин с ожесточением пнул в здоровенную, в шесть обхватов, лесину, наполовину вросшую в такыр.
      — Мину бы сюда, — проговорил он мечтательно.
      — Нужна помощь, — кивнул Тимофеев и посмотрел на Вику.
      — Нет! — воскликнула та. — Я останусь здесь! Это мы во всем виноваты…
      — Ну вот, сейчас мы начнем считаться, где чья вина! — рассердился Фомин. — Не женское это дело — воевать с динозаврами! А ну, марш в двадцатый век за подмогой!
      Вика попятилась, ее губы задрожали от обиды. Но ослушаться такого приказа было просто немыслимо.
      — Я вернусь, — сказала сна. — Немедленно! Вы только продержитесь немного…
      — Одну секунду как-нибудь продержимся, — заверил ее Фомин.
      И Вика исчезла.
      — Какую секунду, Коля? — улыбнулся Тимофеев. — Ретромотив работает совсем не так. Это он назад вернется с запаздыванием на секунду. А сюда, в наш с тобой момент времени, им надо будет еще прицелиться да попасть. И вспомни, где мы с тобой финишировали?
      — На полянке, — ответил Фомин. — Там наиболее стабильная точка пространства.
      — Вот-вот. А сколько мы добирались оттуда до Кощеевой Мороки?
      — Часа четыре…
      — Выходит, если они даже кинутся к нам на помощь сию же секунду, то доберутся до нас через несколько часов. Теперь тебе понятно, Коля, как крепко мы влипли?
      Фомин поглядел на бесновавшихся возле моста ящеров.
      — Это мне понятно, — согласился он. — И все же они не прошли. Мы должны продержаться эти четыре часа. Давай попробуем расшатать эту лесину. Неужели мы, двое здоровых, правильных мужиков, с ней не совладаем?
      Тимофеев встряхнул свой драгоценный чемодан, прикидывая, нет ли там чего подходящего на данный случай. Затем прислушался к себе, не мелькнет ли какой светлой и спасительной мысли.
      — Давай, — сказал он медленно. — Что-то нужно делать… Ну-ка, разом — взяли!

29. Кто придет на помощь

      Именно девушку Вику, растерзанную, перепачканную в пыли мелового периода мезозойской эры, и увидели на пороге комнаты Света и Тахион.
      — Вика! — вскричал Тахион, вскакивая и опрокидывая табурет. — Бог мой! Вы живы, дитя мое? Но как вы сюда попали?
      — С помощью вашего ретромотива, — торопливо заговорила Вика, проходя в комнату. — Здравствуйте, Света, я многое слышала о вас, когда изучала биографию Виктора Тимофеева, я очень рада знакомству с вами… Но все это после. Коллега Тахион, они остались в шестьсот двадцать четвертом году, чтобы вдвоем задержать стадо голодных динозавров, которое рвется на окрестные поселения протославян. Им нужна немедленная и эффективная помощь!
      — Откуда в седьмом веке динозавры?.. — удивился было Тахион, но тут же оборвал сам себя. — Где ваш ретромотив?
      — Он разрушен.
      — Значит, есть только мой… Но как они очутились в седьмом веке? Если бы они и сумели привести мой ретромотив в действие, то неизбежно вернулись бы к точке старта, то есть в наш тридцатый век!
      — Об этом вы расспросите лично Виктора Тимофеева, — жестко произнесла Вика. — Этот человек может все. Больше я ни на один вопрос не отвечу, потому что промедление гибельно для них обоих.
      — Справедливо, — согласился Тахион. — И если я попытаюсь нырнуть за помощью в наше время, мы потеряем еще несколько часов. Пока поднимется темпоральная тревога, пока зашевелится спецгруппа по темпоральным акциям…
      Света внезапно поднялась.
      — Я сейчас вернусь, — решительно сказала она. — И пусть ваш ретромотив будет наготове. У кого-нибудь найдется две копейки?
      — Две… чего? — переспросил Тахион. — Ах, да… — он порылся в кармане фрака и достал мелкую монету с двуглавым орлом. — Попробуйте, быть может, подойдет.
      Света исчезла за дверями.
      — Присядьте, Вика, — сказал Тахион. — Нам нужно с вами очень быстро и точно рассчитать момент финиша в шестьсот двадцать четвертом году, чтобы не опоздать.
      — С упреждением на четыре часа, — произнесла Вика. — Именно столько потребуется спасательному отряду, чтобы добраться до Калинова моста.
      — С упреждением… — повторил Тахион задумчиво. — Но вы отдаете себе отчет в том, что вас в качестве проводника с нами не будет? Вам закрыт доступ в то время, ибо вы уже физически присутствуете в нем?
      — Верно, — вздохнула Вика, и на глазах у нее снова заблестели слезы. — Правило уникальности темпонавта, из Кодекса. Никто не может синхронно существовать более одного раза в один и тот же период времени… Все очень просто! — вдруг оживилась она. — Делает упреждение не на четыре, а на шесть часов, и спасатели прочесывают лес в поисках Кароги. Это пожилая женщина, которая имеет личные счеты с Кощеем. Впоследствии она войдет в русский эпос под именем бабы-яги, хотя ее поступки будут превратно истолкованы сказителями. Она и укажет верный путь на Калинов мост. Я оставила ей пароль, на который знает отзыв любой квалифицированный темпонавт.
      — Но позвольте, — запротестовал Тахион. — Спасатели окажутся в шестьсот двадцать четвертом году раньше Тимофеева и Фомина. Не возникнет ли причинно-следственных деформаций?
      — Не возникает, — уверенно сказала вика. — Они не встречались. Вероятно, к моменту финиша наших ребят спасатели еще блуждали в лесу.
      — Как вы это сказали, — заметил Тахион. — Наши ребята…
      И тут в дверь трахнули в такой силой, что посыпалась штукатурка. Тахион резво поднялся и открыл. На его лицо возникла счастливая улыбка.
      В коридоре стоял огромный слесарь-сантехник Антей, смоля бутафорскую «беломорину» и перекатывая желваки под якобы трехдневной щетиной. Он был настроен весьма решительно — хотя бы потому, что заржавленная труба на его плече подозрительно напоминала бластер. А за его необъятной спиной маячили немыслимо громоздкие для тесного коммунального коридорчика фигуры других сотрудников спецгруппы по темпоральным акциям, закамуфлированные под электрика, газовика, страхового агента и даже массовика-затейника из службы быта.
      — А стояк я тебе все ж таки перекрою, — объявил Антей, пялясь куда-то поверх головы Тахиона.
      — Антей, голубчик, — промолвил тот. — Вы как нельзя кстати. Сколько с вами ретромотивов?
      — Четыре, — сказал лжесантехник, моментально перестраиваясь. — Дело в том, что появление этих сорванцов у нас в Институте встревожило дирекцию, и мы были вынуждены… — Соля, ты ли это?! — воскликнул Антей, заглянув в комнату через голову Тахиона.
      По коридору прошло шевеление, и теснота сделалась просто-таки невыносимой.
      — Посторонитесь, граждане, — сказал Дима Камикадзе, легко оттирая Антея чугунным плечом и пропуская вперед девушку Свету. — Я слышал, тут нужна грубая физическая сила?
      — Может, кому по фейсу врезать? — с надеждой спросил маломощный, но задиристый Лелик Сегал.
      — Да сколько же вас? — поразился Тахион.
      — Сколько надо, столько и будет, — произнесла Света деловито. — Там на лестнице еще человек восемь историков, да сейчас юристы с экономистами на автобусе подъедут… — повернувшись, она ухватила опешившего Антея за рукав пятнистой спецовки. — Ну-ка, повторите, как вы назвали Вику?
      — Соля… — пробормотал тот. — Соля Антонова, кому как нравится — тот так и зовет…
      — Сольвик Антонова, девяносто семь процентов соответствия! — засмеялась Света. — Ну конечно же! Они-то искали какую-нибудь Викторию — и просмотрели…
      Девушка Сольвик, сидя на диване, от счастья улыбалась и плакала одновременно. Хотя ничего и не понимала из Светиных слов.

30. Как разрушить Калинов мост

      — Полезли, — сказал Фомин, с ненавистью глядя на осмелевших динозавров. — Обрадовались… А один в воду плюхнулся. Уйдет, должно быть. Тимофеич, много там было водоплавающих?
      — Не очень, — отозвался Тимофеев, дуя на содранные до крови ладони. — Тот, что уплыл, не злой. Он в Шиш-озеро направился.
      — Встречались?
      — Было дело… Еще пара плезиозавров удерет в Шотландию, в Лох-Несс, а диплодоки, видимо, в Африку подадутся, но они травоядные, неопасные. В газетах о них как-то писали.
      — А все прочие, я вижу, не дураки побаловаться человечиной, — вздохнул Фомин. — Ну что, попробуем еще?
      — Пожалуй, — проговорил Тимофеев и с гримасой боли уперся сбитым плечом в неподвижную до подлости лесину, которая уже подрагивала от приближения поганых чудищ.
      Впереди, выпятив белое ослизлое брюхо, рысцой трусил осатаневший от голода тиранозавр-рекс. Парочка горгозавров увлеченно грызлась с тарбозавром-батаар и потому чуть подотстала…
      — Знаешь что, Николай, — промолвил Тимофеев, разгибая невыносимо ноющую спину. — Наверное, мы их не остановили. Мы их только задержали. Интересно, на сколько?..
      — И все же они не прошли, — сурово сказал Фомин.
      Они молча смотрели на неотвратимо надвигающуюся смерть, и не было в них ни единой капли страха. Они сделали все, что смогли, и никто на их месте не мог сделать большего…
      — Я тебя, беса! — раскатился над мостом уже знакомый лязг. — Съем и косточки у порога закопаю, лапами твоими курьими хоромину подопру! Будешь меня, старую, по ночам тешить!
      Злая, как сам дьявол, со вздыбившимися пегими лохмотьями, Карога встала на пути жадно щелкавшего экскаваторными челюстями тиранозавра и замахнулась на него клюкой. Царственный ящер затормозил когтистыми ножищами и озадаченно присел на хвост.
      Тимофеев обернулся. И теплая волна дружбы и любви захлестнула его, подняла к самому небу, исцелила его раны…
      Через зеленый луг, размахивая топорами, на помощь к ним спешили светлоголовые и голубоглазые русы, решительные и умелые, а в бою беспощадные, впереди всех мохнатым клубком катился Осен. На соединение с ними из леса во весь опор неслись спасатели: Дима Камикадзе на бегу засучивал рукава, Лелик Сегал размахивал невесть где раздобытым ломиком, Тахион с Антеем и всей его службой быта занимали веерную оборону, огнем из бластера загоняя динозавров обратно на тающий островок инородного времени. И еще какие-то полузнакомые и вовсе незнакомые лица мелькали перед затуманенным взором Тимофеева.
      — Витенька, милый! — воскликнула девушка Света. — Единственный мой!
      И она кинулась ему на шею.
      — Живем, Тимофеич, — сказал верный друг Николай Фомин, утирая кровавый пот со лба.
      — Живем, — устало, но радостно отозвался Тимофеев. — Живем вечно!

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6