Кратов прошел через пустой корабль, волоча за собой белый керамитовый бокс и ни о чем особенно не думая. В тамбуре он поразмыслил, надо ли упаковываться в «галахад», и решил, что сейчас это уже ни к чему. Заранее стягивая ворот свитера на шее, чтобы не набился песок, приказал люку открыться. «А вдруг Маони и взаправду заартачится?..» Но люк открылся, и горячий ветер швырнул ему в лицо пригоршню серого праха, словно перчатку.
      «Дудки, не принимаю я вашего вызова, — подумал Костя, отплевываясь. Надоела мне военная терминология, с души воротит. Отныне и навсегда на этой планете будет мир».
      Он спрыгнул на песок. Кряхтя от натуги, бережно опустил рядом с собой бокс и попробовал открыть прозрачную крышку. Та не поддалась: наверняка в ней во избежание эксцессов был предусмотрен некий секретный замок, либо отзывающийся на кодовое слово, либо, что еще хуже, настроенный исключительно на папиллярные узоры Фроста…
      «Но я не могу ждать!»
      Стиснув зубы, он попытался подсунуть пальцы под крышку, найти хоть малейшую зацепку, чтобы сорвать ее. Пчела внутри беспокойно завозилась, зашерудила крыльями.
      «Я действительно со стороны выгляжу идиотом. Парламентарий, который на полдороге обнаружил, что позабыл дома белый флаг. И галстук-бабочку. А заодно и штаны… Неужели придется возвращаться на корабль за инструментом?!»
      Лихорадочно ощупывая бокс, он внезапно наткнулся на скрытый от постороннего глаза сенсорный блок и с громадным облегчением пустился давить сразу на все сенсоры.
      Крышка с легким щелчком отошла.
      — Ты свободна, — сказал Костя, отходя подальше. — Лети домой, в свой улей. Не надо нам никаких заложников.
      Серая пчела грузно вывалилась на песок и замерла, крутя головой и оглаживая задними лапами помятые крылья. Проползла несколько метров, будто разминаясь.
      Упруго взмахнула крыльями — те распустились радужным веером — и зависла в воздухе.
      Костя присел на корточки, провожая ее взглядом.
      «Мы не поняли друг друга, — думал он. — Так не бывает, чтобы все сразу. Мы ужасно, бесконечно разные. Мы просто уяснили, как нельзя поступать друг с другом. Конечно, этого мало. И теперь… после всего, что мы здесь натворили… вы можете с нами поквитаться — если мы СОВСЕМ НЕ ПОХОЖИ. Мы в полной вашей власти. Или простите нас — если все же, несмотря ни на что, между нами есть хоть какое-то сходство. Разум умеет прощать ошибки… Но простить или наказать — отныне это ваша забота. Иное дело, прощу ли я себя».
      Над дальними сеифами кружили пчелы. Несколько огромных красных пчел, отливающих на солнце кованой медью. Кружили, словно не решались приблизиться.

      Раамм — так звали это существо, химерический гибрид человека и богомола. Произносить имя надлежало особым образом, растягивая каждый звук и начиная согласные на вдохе, а заканчивая на выдохе, не упустив обязательную паузу посередине: Р'р-а-а-м'м…
      Существо по имени Раамм преследовало Кратова по всей Галактике. Однажды ему почти удалось настичь корабль-биотехн в южном рукаве Млечного Пути. Но темпоральные вихри, ураганы межзвездных морей, разметали их в стороны. Раамм не отчаивался. Он был настойчив и спокоен. Было бы нелепо искать наклонность к спешке и суете у расы, представители которой живут столько, сколько пожелают. К тому же, прозвище его было Везунчик.
      Раамм долгие дни провел на орбите Сфазиса, сканируя информационные потоки цитадели Галактического Братства в поисках того, кто был ему нужен. Десятки раз ему казалось, что он у цели. И десятки раз он обнаруживал свою ошибку.
      Было бы совсем просто обратиться за помощью к справочным службам. Но Раамм не делал этого. Едва только рука его тянулась набрать запрос и решить все проблемы естественным способом, как он в ужасе отдергивал ее, словно ненароком прикасался к сосуду с кипящим металлом. Он и сам уже не понимал, отчего это происходило.
      Судьба вознаградила Раамма за упорство. Сначала он вторично засек корабль Кратова. А затем нашел и его планету. Это тоже было во второй раз, потому что в первый раз он заставил себя забыть ее координаты.
      Ему стоило огромных трудов принудить себя следовать за Кратовым до самой планеты. Раамм Везунчик почти потерял рассудок от волнения, когда шел на посадку на один из космодромов Земли. И долго не мог прийти в себя, когда все свершилось.
      Поэтому он снова потерял Кратова. Тот растворился среди миллиардов таких же, как он, людей. Это был тяжкий удар, но Раамм пережил и его. А потом пустился на поиски Кратова в чужом, совершенно изменившемся с момента его первого визита мире.
      Это было невыносимо тяжело. Потому что Раамм Везунчик не желал прибегать к помощи людей и избегал попадаться им на глаза. У него были на то основания. Но все трудности лишь помогали ему бороться с самим собой, с обуревавшим его стремлением бросить все и бежать сломя голову…
      Сначала он изучил глобальную информационную сеть Земли. Потом сумел извлечь из нее сведения о всех, кто носил ту же фамилию. И вот наконец отсеялись посторонние сотни Кратовых, в большинстве своем не имевших никакого отношения к Галактике, и остался только один. Константин Кратов, ксенолог по прозвищу Галактический Консул.
      Несколько раз Раамм тайно вызывал Кратова по видеобраслету, вновь и вновь убеждаясь в своей удаче. И лишь убедившись окончательно, решился назначить ему встречу.
      — Кто ты? — спросил Кратов, неспешно приближаясь к гравитру, в котором сидел Раамм.
      — Я — Раамм по прозвищу Везунчик, — ответил тот, и Кратов узнал, как следует произносить его имя. — А ты — Кратов по прозвищу Галактический Консул.
      — Откуда ты прибыл, гость?
      — Я не гость, — сказал Раамм. — Я преступник. И хочу, чтобы ты судил меня.
      Кратов изучающе всматривался в его неподвижное, лишенное всяких намеков на выразительность лицо — плоскую хитиновую маску, уродливое подобие рыцарского забрала, с шаровидными лиловыми глазами.
      — Я не судья чужим поступкам, — сказал он наконец.
      — Но я выбрал тебя судьей. И ты вынесешь мне приговор.
      — Ты возлагаешь на меня ношу не по моим силам. У людей нет обычая вершить чужие судьбы. Да, так было до недавнего времени. Но с тех пор мы повзрослели. И теперь, если человек совершил проступок, ему лишь сообщают об этом. Если он не согласен, ему приводят доказательства. Этим все ограничивается. И дело совести человека, как ему жить дальше… Наверное, ты обратился ко мне из-за моего прошлого?
      — Я не знаю твоего прошлого. Мне достаточно своего… И я выбрал тебя судьей по иным причинам, которые покажутся тебе малозначительными.
      — Что же это за причины?
      — Ты был первым из людей Земли, которого я увидел в Галактике.
      «Вы слишком много носитесь по Галактике, вот и нашалили где-нибудь. Зацепили какие-то струны…» — сразу вспомнил Кратов слова Григория Матвеевича Энграфа, произнесенные в последнюю их беседу на берегу рукотворного сфазианского пруда.
      — Но и это не дает мне морального права быть судьей…
      — И я совершил преступление перед твоим народом, — прервал его Раамм. — Вторая причина заключается в том, что ты говоришь от имени этой планеты в Галактическом Братстве.
      — Это не так, — запротестовал Кратов, уже понимая, что спорить бесполезно: Раамм от своего не отступит. — Хорошо, — сказал он, смирившись. — В конце концов, я не обязан быть твоим судьей. Среди нас, людей, существуют исповедники — те, кто готов выслушать любое обращенное к нему слово и откликнуться душевным участием. Если хочешь, я буду твоим исповедником.
      Он знаком пригласил Раамма следовать за собой и направился на зеленую лужайку, что окружала стоянку. На миг оглянувшись, он встретился взглядом с Марси, которая неотрывно следила за ним из кабины гравитра. Казалось, девушка была почти без сознания от страха, и Кратов чувствовал это. Может быть, она думала, что чудовищный, зловещий пришелец вознамерился сожрать его заживо. «Не хватало только, чтобы она стала звать на помощь», подумал Кратов и тут же забыл об этом. Ему следовало собраться с мыслями перед тем, как услышать чужую исповедь. Потому что, пожалуй, впервые в жизни он выступал в такой ипостаси.
      Он сел прямо на траву в тени старой, наполовину высохшей березы. Раамм, неловко подогнув конечности, опустился напротив.
      — Говори, — кивнул Кратов.
      — Я звездный разведчик, — сказал Раамм. — Мое дело — искать и открывать новые миры. И нет мне заботы, что происходит с ними после того, как мое знание ляжет в хранилище всех знаний моей расы. Всю жизнь я был занят лишь этим. Тут нет необычного: я был рожден с генетической программой звездного разведчика. Насколько мне известно, у твоего народа генетическое программирование не принято.
      — Это так, — подтвердил Кратов.
      — Однажды я открыл очередной мир. Я был горд своей удачей. Недаром меня называли Везунчиком! Это случилось двадцать пять кругов тому назад. Надо тебе знать, что один круг соответствует девяти оборотам Земли вокруг светила… Я был молод и нерасчетлив. Мне казалось, что нет силы среди вечных звезд, которая могла бы омрачить мою радость. Поэтому я стал допускать ошибку за ошибкой. А долгая цепь ошибок неминуемо ведет к преступлению. Я направил свой корабль к планете…
      — Это была Земля? — спросил Кратов.
      — Да, двадцать пять кругов тому назад я открыл для своей расы Землю. Прекрасный, чарующий мир! Но он был прекрасен только издали, когда видишь его на экране локатора и можешь прикрыть туманно-голубой диск ладонью… Он был населен разумными существами, которые воевали между собой. Много позднее я узнал термин «война» и понял его смысл. А тогда я думал, что это психоз… Наша раса никогда не воевала. Мы не ведали причин, по которым дозволено лишать себе подобных права на вечную жизнь. Виновен ли я в том, что не знал этого?
      — Нет, — сказал Кратов.
      — Но первая вина моя в том, что я увидел признаки бедствия и не повернул вспять. Как мог я надеяться понять суть происходящего, если я всего лишь разведчик? Разве достало бы мне сил помочь хотя бы малому числу бедствующих?
      — Это не вина твоя, — возразил Кратов. — Это удел всякого разумного существа, глазам которого открывается чужая беда. Кто способен остаться равнодушным, даже сознавая свое бессилие?
      — Я надеялся помочь. И не ведал, что бывают моменты, когда сочувствие преступно.
      Мой корабль снижался в тучах черного дыма. Подо мной тлели руины. Их сменяли пламенеющие поля. Я не мог даже выбрать посадочную площадку.
      — Ты знаешь место, где это случилось?
      — Нет, все стерлось… В конце концов, я увидел площадку, пригодную для моего корабля. Она скрывалась в чистой зеленой поросли, и я решил, что сюда не докатился еще страшный, необъяснимый психоз самоистребления. Там стояли жилища, сложенные из обработанных кусков дерева. Возле них передвигались живые существа, которых я идентифицировал как разумных по признаку ношения одежды. Я обрадовался. Я подумал, что смогу каким-то образом выведать у них, что происходит с этим миром и что нужно сделать, чтобы остановить бедствие.
      Зависнув на небольшой высоте, я занялся наблюдениями. И мне сразу стало ясно, что и тут творится неладное. Одни существа сгоняли других в плотные группы, теснили к жилищам, даже избивали. И никто не спешил на помощь к упавшим!..
      А потом начался ужас.
      — Остановись, — сказал Кратов. — Ты слишком взволнован.
      — А ведь прошло двадцать пять кругов! Но слушай: те, которых было меньше, принялись убивать остальных. У них имелось оружие, а их жертвы не могли защититься. Воздух наполнился грохотом и криками умирающих. Я все это видел. Но я был скован ужасом и не мог пошевелить и пальцем.
      И вот, когда все кончилось и упала последняя жертва, убийцы подожгли пустые жилища.
      Тогда я очнулся. Но если вначале я был в здравом уме, то теперь обратился в безумца. Психоз этого мира поразил и меня. Ничем иным не объяснить моего поступка.
      Потому что я уничтожил убийц.
      Раамм надолго замолчал.
      — Я не должен был делать этого, — сказал он наконец. — Я не имел на это права. И не оттого, что не понимал скрытых пружин событий.
      — Но и этого достаточно, — пробормотал Кратов.
      — Этого более чем достаточно! Но суть в ином.
      Никто не смеет лишать жизни разумное существо. Нет оправданий этому преступлению. Никаких оправданий во веки веков.
      Те, кто погиб от оружия убийц, могли бы еще жить. Каждый из них нес в себе особый, неповторимый мир чувств, который был грубо разрушен.
      Но и те, кого уничтожил я, были столь же неповторимы.
      Это вторая моя вина.
      Готов ли ты теперь вынести мне приговор?
      — Нет, — сказал Кратов. — Говори еще.
      — Я ушел от этой планеты, которая заразила меня своим безумием и сделала преступником. За какие-то мгновения я постарел и больше никогда не сознавал себя молодым. И хотя впоследствии меня продолжали называть Везунчиком, я больше не знал удачи. Мое знание не легло в хранилища. Я вытравил его из памяти корабля и желал бы так же поступить и со своей. Но оно было погребено во мне, и все это время я носил его с собой по Галактике. И я внушал себе, что это сон, кошмар, бред. И когда-нибудь наступит час, и я не вспомню об этом.
      Но однажды на галактической базе я увидел существо из того мира. Оно было облачено в скафандр и разговаривало на астролинге. Это означало, что их народ вступил в Галактическое Братство. А также и то, что пришел час искупления.
      Это был ты.
      Я бежал от встречи и долго размышлял в одиночестве. И наконец проклял себя за малодушие и решил найти тебя, чтобы рассказать о своем преступлении. Чтобы ты осудил меня. В моем мире никто мне не судья. Но твой приговор я приму как высшую справедливость, потому что вынесен он будет по законам жертв. И вот я пришел.
      Раамм снова умолк. Он сидел на траве, замысловато переплетя суставчатые конечности, глядел на Кратова выпуклыми глазами и ждал.
      «Да, я человек, — думал Кратов. — Я не судья чужим поступкам, и все такое. Что мне сказать ему? Что я и сам побывал на его месте, но давно уже полагаю свою вину искупленной? По законам собственной совести… Видно, моя совесть оказалась чересчур сговорчивым судьей, если не прошло и одного круга, а я живу спокойно, в ладу с самим собой… Сказать ему, что за спиной моего народа тысячелетия беспрерывных убийств? Что лишь недавно мы уговорились не воевать и до сих пор не можем залечить раны? Что нет на Земле человека, рода которого не коснулась бы война? Особенно та, которую называют Мировой… О чем он мне рассказал? Что это было? Большая война или одна из бесчисленных малых, которые и войнами-то однажды перестали называть, а так — конфликтами? Или какая-нибудь резня своих своими же, под революционными лозунгами шкурной справедливости? В архивах моей семьи есть фотографии людей, родных мне по крови, но не оставивших потомства. Это срубленные ветви моего родового дерева. Они погибли в войнах и социальных катаклизмах. И так недавно все это было, что я помню еще их имена. Слишком мало времени прошло, чтобы я мог судить беспристрастно».
      — Я не могу судить тебя, — сказал Кратов в унисон своим мыслям.
      — Что же мне делать, человек? — спросил Раамм.
      — Жить. Как все живут на Земле. Потомки жертв и палачей давно уже рождают детей в любви и согласии. Вот я, например, живу…
      — Ты не дал мне облегчения.
      — А что способно принести облегчение? Время? Но ты ничего не забыл. Наказание? Но оно ничего не меняет. Может быть, смерть? Но это всего лишь разновидность наказания… — Кратов поднялся. — Взгляни туда, Раамм. За этими деревьями находится музей оружия. Иди туда и посмотри, что в нем хранится. Поговори с его смотрителем. Ты кое-что поймешь в нас, людях. И он, кстати, тоже кое-что поймет. Может быть, тебе даже станет легче… Прощай, Раамм.
      Не оборачиваясь, он сошел с лужайки, пересек стоянку и плюхнулся на сиденье рядом с потрясенной Марси.
      — Кто это? — одними губами спросила она.
      — Мой брат, — ответил Кратов рассеянно. — По несчастью. Он пришел исповедаться.
      — По… какому несчастью?
      Кратов сидел прямо, положив ладони на пульт и глядел перед собой.
      — Я был в плоддерах, — сказал он неохотно. — Ты знаешь, кто это такие?
      Марси встрепенулась. В ее глазенках засветился живой огонек любопытства.
      — Знаю, — сказала она горделиво. — Добровольные изгнанники. Те, кто совершил тяжкий проступок перед человечеством или просто с ним не поладил. Ты кого-нибудь убил?!
      Кратов кивнул.
      — Но это были не люди, — поспешно сказал он, почувствовав, как напряглось теплое, податливое до этой минуты тело девушки. — Тебе от этого легче? Мне — нет. Ему, — он указал глазами на неподвижную фигуру Раамма Везунчика, — тоже… Есть в Галактике такая планета Псамма.
      — Расскажи, Кратов… — заканючила Марси.
      — Читай мои мемуары, — печально улыбнулся он.
      — Я ненавижу читать!
      — А я ненавижу рассказывать.
      — Но как все это происходило? — Марси уже не могла усидеть смирно. Какой-то обряд? Посвящение в рыцари монашеского ордена?
      — Обыкновенно все происходило, — сказал Кратов. — Я пришел в плоддер-пост на Земле. Сообщил свое желание. Передал Плоддерскому Кругу всю наличность — несколько тысяч энектов. Дал обет исполнять Кодекс плоддерской чести. И на шесть лет исчез для Земли.
      — Шесть лет! — воскликнула Марси. — А что это за Кодекс?
      — Нечто вроде заповедей иночества: целомудрие, нестяжание и послушание. Работали мы везде, куда пошлют. Я, например, стал блюстителем Галактических маяков. Стяжать там особенно и нечего было. Что же до целомудрия…
      — Неужели ты целых шесть лет не знал женщины?!
      — Шесть лет — короткий срок, — уклончиво сказал Кратов. — Слишком короткий для успокоения совести… как выяснилось.
      Он снова покосился на лужайку.
      Там никого не было.

1

2