Вена, 19** год. Гостиная, примыкающая к бальному залу, где Анаэ принимает узкий круг близких друзей. Обстановка представляет собой причудливую смесь атласа и дорогой красивой мебели, среди которой выделяются рояль и оленья голова, висящая на стене рядом с головой единорога. Все это выглядит странновато, но не безобразно.

Вечер бала. На стенах горят канделябры, доносятся звуки приготовления к ужину, звон посуды. В кресле сидит Адель в вечернем туалете. Тут же Корнелиус во фраке. Они ждут. Адель приняла возвышенный вид (очень возвышенный), в руке у нее веер, которым она обмахивается то медленно и томно, то с совершенно устрашающей скоростью, словно это не веер, а автомобильный стеклоочиститель. Корнелиус с довольным, слегка ехидным видом ходит взад-вперед по комнате, разглядывая все словно в первый раз.

Корнелиус (потряхивая подхватом портьеры): Да уж, они не поскупились – моя сестрица и ее муженек! Дворец просто великолепен, и бал, по всему видать, будет под стать! Сюда съедется вся Вена, ты знаешь? Прекрасный способ сразу войти в общество – закатить такой бал!

Адель (нервно обмахиваясь веером): Это третий! Они устраивают уже третий бал!

Корнелиус: Третий? Не может быть! Когда же они успели?

Адель: Два вы пропустили с вашей охотой.

Корнелиус: Честное слово, жаль, потому как выглядит это многообещающе! К тому же наши голубки, похоже, совершенно счастливы, даже странно, ну, в общем… все хорошо! Ты не находишь, что эта картина просто восхитительна? Нет, посмотри, вот эта, левее…

Адель, с гневно поднятой головой, быстро обмахивается, не отвечая ни слова.

Нет? Жаль. Я голоден как волк, а ты? Надо было перекусить фазаньим паштетом, прежде чем ехать сюда.

Адель (обмахиваясь со скоростью двести километров в час): Я прошу прекратить ваши грубости, Корнелиус фон Бельдт!

Корнелиус: Какие грубости? Голод – это грубость? Или вы имеете в виду фазаний паштет? Ну, это уже немного чересчур!

Адель (леденея от ярости): Чересчур… Чересчур – это что вы говорите мне «ты», Корнелиус! Вы даже не замечаете, но, вернувшись с охоты, вы «тыкаете» мне на каждом шагу.

Корнелиус (удивленно): Что ты говоришь? Правда?

Адель: Да! Вы мне «тыкаете»!

Корнелиус (неосознанно): О, прошу прощения! Прошу прощения! Это по привычке…

Адель: Ах по привычке? Конечно – по привычке! Привычка! Привычка к чему? К кому привычка? Во всяком случае, не ко мне! Да будет вам известно, что мы с вами обращаемся друг к другу на «вы» уже двенадцать лет.

Корнелиус (с досадой): Вот именно, Адель! Двенадцать лет! Черт… Двенадцать лет! Это была борьба! Борьба с привычкой! Долой эту декадентскую привычку! Я действительно устал, Адель, я в отчаянии от того, что мне приходится говорить вам «вы». Правда, поневоле. Женаты мы все же или нет?

Адель: Действительно, Корнелиус, мы все же женаты, уже двенадцать лет, и я спрашиваю себя, не эта ли привычка так утомила вас, не она ли приводит вас в такое отчаяние, что вы, прихватив совершенно ненужные вам ружье и собаку, бросаетесь не в леса, а в объятия другой женщины, которая, не колеблясь, говорит вам «ты»!

Корнелиус: Черт побери! Что вы еще напридумываете?

Адель: Дайте мне договорить, Корнелиус фон Бельдт! Что вы меня безбожно обманываете, что своими грязными сапогами вы растоптали белоснежный флердоранж нашей свадьбы, что выставили меня на посмешище всему городу – все это я вынесу до конца, до вашего освобождения, но до тех пор попрошу не приносить в мой дом грубых привычек, вульгарных манер и непристойностей, которых вы набираетесь у вашей любовницы! Ваша сестра – вот кто оценит ваши гнусности…

Корнелиус: Замолчите! Не стоит употреблять слов, природы и значения которых вы не знаете!

Адель: Зато она прекрасно знает деревенские нравы и их природу, друг мой. Уж ваша сестрица церемоний не разводит, куда там! Она отдается прямо в карете и не гнушается даже кучером, если его хозяин запаздывает.

Корнелиус (раздосадованный): Вы преувеличиваете! Преувеличиваете! Анаэ никогда не гордилась нашим родом, что я могу поделать? В конце концов, я ей не муж, а всего лишь брат, и мне нечего ей сказать!

Адель: И слава богу! Потому что, если бы вам вздумалось убивать всех любовников вашей сестрицы, как вы когда-то убивали тех, кого считали моими, вся Вена облачилась бы в траур! Она превратилась бы в город амазонок, где не отыскалось бы и пары мужских сапог! Ах! Какой позор! Какой позор!

Корнелиус: А вам, случайно, не завидно, моя дорогая? Может быть, вы завидуете ее добыче?

Адель: Я? Завидую? Мой дорогой Корнелиус, сцапать у себя в гостиной мужчину, затащить его к себе в постель, сорвать с него там ботинки, гетры и все остальное… силком – вы знаете? – может любая. Мужчины – такие трусы! Каждый до ужаса боится показаться наивным простачком или святым Иосифом! Они даже не сопротивляются. Впрочем, как им, бедным, сопротивляться такой необузданной силе, какой обладает ваша сестрица, прелестная Анаэ?

Корнелиус (задумчиво): Да, правда, об этом уже болтают! Но чем все это время занимается наш славный Фридрих? Он что, страдает бессилием? Вы думаете, что он бессилен? О, простите, Адель, вы должны это знать наверняка!

Адель (сухо): Не время сейчас! Не время для этих шуточек! Да будет вам известно, что ваш зять вовсе не бессилен, отнюдь. Ваша сестрица устраивает с ним «потасовки» (как она это называет) по два-три раза в день. И да будет вам известно еще, что он от этого в восторге!

Корнелиус (восхищенно): Ччччерт! Ай да Анаэ! Два-три раза в день! Скажи, пожалуйста, а он и правда отчаянный парень, этот зятек! Ай да Анаэ! Два-три раза в день! Мне, как брату, конечно, трудно судить о… Но что же она тогда?.. Почему?..

Адель: Ваша сестра все время твердит – причем при всех – о лучших годах жизни, которые она потратила впустую, бездумно предаваясь охоте и скачкам, и которые ей теперь хочется наверстать любой ценой! Я говорила вам, Корнелиус, над нами смеется вся Вена, мы опозорены и скоро навлечем на себя гнев императорского двора, попомните мои слова!

Корнелиус: Я поговорю с Анаэ! Где она? Где они оба? Насколько я знаю, хозяева дома должны быть готовы раньше гостей! Или слуги не предупредили их о нашем приезде?

Адель: Слуги тут ни при чем! Они все на месте, стоят на лестнице, как обычно, и не выглядят ни растерянными, ни всклокоченными, ни помятыми, ни покрасневшими, а это означает, что эти несчастные спокойны и что ваша сестрица одевается у себя в будуаре.

Корнелиус: Но все это очень странно! А Фридрих? Вы думаете, он ничего не знает?

Адель: Бедный мальчик! Естественно, он ничего не знает! Вам же прекрасно известно, что мужья обо всем узнают последними! Да и кто отважится открыть ему глаза, когда он ходит с таким влюбленным видом? О боже, молчите! Вот они!

Входит Анаэ в малиновом вечернем платье. Румяная, как всегда, она сильно накрашена и очень весела; громкий голос, сияющий взгляд, вся горит оживлением. Следом за ней – Фридрих в черном фраке. Он очень красив и тоже выглядит довольным, хотя показывает это не так откровенно.

Анаэ (целуя их): Дорогие мои! Братец мой! Простите! Простите за это опоздание! Клянусь, я не задержалась в лесу! И в Лидо тоже! Я вернулась верхом, моя кобыла мчалась, будто и у нее огонь в заднице!

Адель (ехидно): Почему «и у нее»?

Анаэ (простодушно): Да потому что и у меня такое же чувство! Этот город приводит меня в восторг! Я готова отплясывать, как цыганка! Никогда не чувствовала себя так прекрасно! И Фридрих тоже! Правда, мой мышонок? Вам не кажется, что он выглядит лучше, чем в Баден-Бадене? Явно посвежел, шельмец этакий! А вы как поживаете? О! Адель! Какая вы красавица! Просто неописуемая! Да-да! Эти пастельные краски просто божественно идут к вашим глазам и волосам! Так бы и съела вас! Ну поцелуйте же меня! (Горячо целует Адель, на лице которой на мгновение читается испуг.) Знаешь, Корнелиус, я всегда говорила, что ты просто счастливчик: такая красавица жена!

Корнелиус: Знаю! Знаю! А ты? Думаешь Фридриху с тобой не повезло?

Фридрих: Еще как повезло, дорогой друг! И поверьте, я полностью осознаю это! В Вене нет мужчины счастливее меня. (Берет Анаэ за руку и порывисто целует. Супруги переглядываются.)

Анаэ: Боже мой, мне же надо пойти проверить, как расставлены столы, цветы – все эти приготовления! А то я совсем ничем не занимаюсь! Ничем! Несмотря на уроки Адель, которая просто сокровище, сокровище! Корнелиус, пойдем посмотрим вместе, ты мне поможешь! А вы, Адель? Может быть, тоже пойдете? Мы вместе все проверим, все устроим…

Анаэ величественно выплывает из комнаты, за ней – Корнелиус и Адель, не переставая переговариваться между собой. Фридрих остается один, берет из шкатулки на столе сигару и задумчиво прикуривает, чему-то улыбаясь про себя. Входит Венцеслав, тоже во фраке, со скучающим видом.

Венцеслав: Фридрих! А я тебя искал, старина! Знаешь, три недели охоты с эрцгерцогом и твоим шурином в роли обер-егермейстера – это было чудесно! Твой Корнелиус – замечательный стрелок!

Фридрих: Мой Корнелиус! Мой Корнелиус! Заметь, я его теперь даже люблю!

Венцеслав: Ну, ты доволен венской жизнью? А Анаэ? С Анаэ все хорошо? (Выглядит смущенным, видно, что чего-то недоговаривает.)

Фридрих: Ну да, все прекрасно.

Венцеслав: Ну что ж, тем лучше! Это… Это очень, очень хорошо.

Фридрих (смеясь): Заметь, я чудом спасся, в последний момент проскользнул под воротами. Ну, ты, естественно, в курсе.

Венцеслав (с облегчением): Ну да, я… Мне просто не хотелось тебе об этом говорить, но…

Фридрих: Отчего же? Знаешь, я действительно выше этого, дорогой мой. Не забывай, что во мне течет английская кровь…

Венцеслав (заинтригованный): Английская кровь?

Фридрих: Ну да! Я на четверть англичанин! Да я, верно, уже говорил тебе: по бабушке! Но это так, скорее занимательно, знаешь ли. Ах да, должен сказать, что венцы не менее услужливы, чем баден-баденские крестьяне… Особенно забавно, когда они заговаривают со мной. Благодаря Анаэ и Корнелиусу, я тут слыву таким отчаянным безумцем, горячей головой, что, говоря со мной, мужчины стучат зубами от страха! Не знаю уж, какие из них больше боятся: те, кто уже побывал в потасовке с Анаэ и трясется от страха, что я об этом узнаю, или те, кто еще не побывал и знает, что этого не миновать!

Венцеслав (со смущенным восхищением): Интересно… Должно быть, это интересно – быть рогоносцем, знать об этом, да еще и так часто…

Фридрих: Да, надо сказать, что Анаэ скорости не сбавляет! Что меня беспокоит, так это ее жуткая неосмотрительность, понимаешь? Она буквально виснет у них на шее и так иногда увлекается, что не слышит, когда я прихожу! А для меня это просто невыносимо: я все время должен ухищряться! Я уж и кашляю, и спотыкаюсь, и путаюсь в ковре, и что есть мочи зову ее по имени, прежде чем войти, и все равно постоянно боюсь застать ее с кем-нибудь в слишком недвусмысленной позе! Представляешь?

Венцеслав: Ну и?..

Фридрих: Ну что, если бы такое произошло у меня на глазах, мне уж точно пришлось бы драться! Вот было бы неприятно! Только подумай! Нет, что ни говори, а роль рогоносца не проста: мне приходится проявлять осмотрительность за двоих. Да что там – за троих!

Венцеслав: Нет, все же это удивительная история! Ты самый молодой, самый красивый, самый…

Фридрих: Самый, самый, но при этом, Венцеслав, и самый холодный! И этого достаточно, чтобы все оставалось как есть. Вот! Впрочем, другим мужчинам она принадлежит лишь телом, душой же она только моя! Смешно! Как вспомню, что сам был таким же с женщинами! Ну а ты как поживаешь?

Венцеслав: Со мной происходит нечто ужасное. Здесь мой старший кузен, наследник дедушкиного состояния, глава всей нашей фамилии, князь через три «К»! Ты его знаешь?

Фридрих: Через три «К»?

Венцеслав: Конрад фон Кликкенберг. Первое «К» – «Конрад», второе – «Клик», третье – «кенберг».

Фридрих: Очень интересно!

Венцеслав: От него зависит и мое наследство! Семья прислала его сюда ко мне, в Вену, с весьма строгими инструкциями! Он ни разу в жизни не покидал Пруссии, то есть своего имения.

Фридрих: Ну и что?

Венцеслав: Он чахоточник, девственник и поэт!

Фридрих: Поэт! Вот это неприятность!

Венцеслав: Он хотел поехать в Линк изучать поэзию. В тридцать пять лет – изучать поэзию! Стыд какой! В конце концов он приехал сюда, но я должен позаботиться об остальном.

Фридрих: Чахоточник – ну, это лечится, девственник – это пройдет, а вот поэт… Да уж!.. Скажи, а что, это входит в моду – оставаться девственниками?

Венцеслав: В любом случае этой моде трудно было бы следовать. Я взял его с собой на охоту, Конрада этого, так он стреляет так, что того и гляди подстрелит кого-нибудь, только не дичь. Я отвез его к мадам Флоранс (кстати, девочки тебя крепко целуют и очень скучают без тебя), так он надулся! Весь вечер прокашлял у граммофона, а потом сказал, что девицы не обращали на него внимания, потому что он девственник. Фридрих, помоги мне, умоляю! Помоги!

Снаружи раздается крик: «Венцеслав! Венцеслав!»

(Обращаясь к Фридриху.) Ну вот! Явился! Он должен уехать отсюда в Дюссельдорф мужчиной и с румянцем на щеках. Не забудь: ты обещал мне помочь. Его надо куда-нибудь пристроить. Я обязательно должен получить обратно Лютцен! Ты помнишь Лютцен, наше имение? Помнишь наши летние похождения?

Фридрих: Еще бы! Сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе, Венцеслав, но…

Входит Конрад, рыжеволосый, оживленный, взволнованный. Ему тридцать пять лет, и взгляд у него мрачный и трагический.

Венцеслав: Фридрих, позволь представить тебе моего родственника, князя Конрада фон Кликкенберга, который…

Конрад (перебивая его): Через три «К».

Венцеслав: Да, через три «К»… Который приехал на несколько дней в Вену. Конрад, позволь представить тебе моего лучшего друга, графа Фридриха фон Комбурга.

Фридрих (учтиво кланяясь): Приветствую, князь. Счастлив видеть вас у себя дома.

Конрад: Я тоже, сударь. Но было бы еще лучше, если бы мы оставили все эти «князь», «граф»! Кто мы есть? Всего лишь люди, человеки, и разве «человек» – не самое прекрасное слово?

Венцеслав: Неужели ты хочешь, чтобы мы весь вечер называли друг друга «человек»? А, человек?

Конрад: Почему бы и нет? Тебе известно слово прекраснее?

Фридрих (любезно): Женщина!

Конрад: Вы правы, сударь. Хотя я и не слишком хорошо знаю представительниц этого пола.

Фридрих: Можете поверить мне на слово, сударь.

Венцеслав (обращаясь к Конраду, со смехом): Так ты что, собираешься приглашать на танец советницу Хёлиг или Адель, невестку Фридриха, говоря: «Женщина, пойдемте потанцуем!»? Получишь звонкую оплеуху, дружок! Замечательно!

Конрад (строго): Неужели ты думаешь, что я буду топтаться по паркету со стадом истеричек?

Венцеслав (строго): Прошу заметить, что ты говоришь о гостьях моего друга Фридриха!

Фридрих (с олимпийским спокойствием): Оставь, оставь, Венцеслав! Он несомненно недалек от истины, но мне это, в сущности, ничуть не досаждает.

Венцеслав: Что?

Фридрих: Ничуть не досаждает – не досаждает ничуть.

Конрад (Венцеславу): Да, дорогой кузен, день, когда ты заговоришь на более-менее приличном языке, наступит не завтра!

Венцеслав: Во всяком случае, кое-что я все же понимаю. И когда на охоте загонщик кричит: «Стреляй вверх!» – лично я не начинаю палить прямо перед собой! Мазила! Я же говорю: мазила!

Конрад (обращаясь к Фридриху, с досадой): Простите, сударь! Я действительно ошибся и выстрелил прямо перед собой, лишив жизни некоего господина по имени барон Гётц. Такая неприятность!

Фридрих (любезно): И она, похоже, до сих пор не дает вам покоя… Забудем все это. Я вижу, вы любуетесь этим роялем, князь… Простите! Сударь! Человек! Вы любите музыку?

Конрад: Страстно, сударь, как бы смешно это ни выглядело. Но мне представляется, что эта вещь стоит здесь для украшения, в декоративных целях…

Фридрих: Э-э-э-э-э… Действительно… я не…

Венцеслав (прерывает его): Ты шутишь, дружище? Жена Фридриха Анаэ – замечательная музыкантша, одна из лучших при дворе. Правда, Фридрих?

Фридрих (оторопев): Но… э-э-э… это… это немного слишком смело сказано…

Венцеслав (торжествуя): Единственное, что может тебя огорчить, Конрад, так это то, что она на публике никогда – никогда и ни за что – не желает ни играть, ни даже разговаривать о том, что она любит. Она говорит, что литературу, живопись, музыку нельзя выразить словами. И тем не менее в этом городе ты обретешь родственную душу!

Фридрих (угрожающе-весело): Вижу-вижу, куда ты клонишь, Венцеслав!

Венцеслав (невинно): Я? О чем ты?

Конрад: Насколько я понимаю, объектом сей перемолвки являюсь я? Могу я осведомиться… э-э-э-э… по какому праву?

Фридрих: Ну, разумеется, по праву дружбы, сударь! По праву дружбы! Я уверен, что моя жена, натура благородная и гордая и притом большая оригиналка, сумеет вас понять!

Конрад: Во всяком случае, ваша супруга, сударь, совершенно права, что не желает говорить попусту! Что можно сказать после Баха? Мне представляется, что ваша жена должна предпочитать музыку подобного рода!

Он садится за рояль и наигрывает сентиментальный вальс. Входит Анаэ.

Анаэ: Кто это тут бренчит на рояле, рог мне в бок?

Фридрих: Дорогая, позволь представить тебе князя… о, простите… Конрада фон Кликкенберга, родственника Венцеслава.

Конрад склоняется над рукой Анаэ.

Анаэ (улыбаясь): Здравствуйте, молодой человек! Друзья Венцеслава – мои друзья, особенно если они не князья, не герцоги и не графы. Рог мне в бок, я столько раз допускала кошмарные ошибки, мой бедный Фридрих, что теперь просто боюсь. Однажды я назвала оберкамергера казначеем, а обращаясь к епископу, сказала «фройляйн». У него была такая свежая мордашка, да еще и сутана фиолетовая, как платье, вот у меня в голове что-то и помутилось.

Фридрих (улыбаясь): Ого! Фиолетовая?! Да это был сам кардинал! Думаю, мне пора идти. Вы извините меня, господа? Мой ангел, я вас жду. (Выходит.)

Анаэ: Бедняжка! Сколько я ему еще доставлю хлопот с этими именитыми гостями. Представьте же себе, сударь, мое облегчение, когда я вдруг обнаружила гостя без титулов, без привилегий, без церемоний.