Попугаева невольно задержала взгляд на кусках жирной сохатины, что были уложены на шестах. Они сочились кровью, и алые капли, сверкая на солнце рубиновым светом, падали на сухие листья, на траву. Да, Федор прав, мяса много, на всю экспедицию хватит. И они привезут его в экспедицию, через пару дней надо сниматься отсюда и выходить на место встречи с головным отрядом, где была и Наталья Николаевна Сарсадских, которая возглавляла геологическую партию Центральной экспедиции. Ее, Ларисина, начальница и наставница.

Попугаева спустилась к реке, присела на корточки, вымыла руки и стала отмывать от крови финку. Вода сразу зарозовела.

Взгляд ее привычно скользил по сверкающей на солнце водной поверхности, сквозь которую, как сквозь стекло, отчетливо просматривалось речное дно. Ничего примечательного, обычная галька, обычный песок. А место вокруг чудесное. Заросли ивняка и крушинника густо курчавятся почти у самой воды. Ей нравились и кривоствольные уродливые березки, и низкие корявые лиственницы, тянущие ветви в одну сторону, к югу, к солнцу. Природа дышала спокойствием и жила своими немудреными заботами.

Вдруг на дне, за камнем, в намывах желтого песка что-то засверкало необычным алым блеском. Лучи солнца, нырнув в глубину, что-то высветили.

Попугаева, сразу заинтересовавшись, подошла к заводи. На дне алели, словно капельки крови, камешки. «Интересно, что там?» – она присела, сунула руку в воду, замочив рукав брезентовой куртки, зачерпнула пригоршней, конечно, вместе с песком. Два рубиново-красных сгустка выделялись в мокром песке.

«Неужели рубины?!» – догадка пронзила ее светлой торжествующей радостью.

Осторожно, не разжимая пальцев, Попугаева прополоскала кулак в проточной холодной воде, давая возможность уйти легким песчинкам, И она ощущала, как они проскальзывали между пальцами. Лариса не спеша промывала и промывала, не чувствуя холода воды, пока в ладошке не остались вместе с крупными песчинками несколько кроваво-красных сгустков. Она еще раз промыла, освобождаясь от песка.

И вот на ее ладони лежат, поднятые со дна, минералы – три мелких и один крупный, как горошина, и светятся они густым малиновым светом.

– Нет, это не рубины, хотя и очень похожи. Откуда им быть здесь? – вслух рассуждала Попугаева, успокаивая себя. – Рубины здесь не могут быть…

Кому-кому, а ей-то, геологу, досконально известно, что рубинами в этих краях, мягко говоря, и не пахнет. Тогда что же это? Гранаты?

Минералы лежали на левой ладони. Попугаева поднесла ее ближе к лицу и осторожно, словно боялась потерять, двумя пальчиками правой руки переворачивала камешки, внимательно разглядывая каждый из них, присматриваясь к игре сочного алого света. Потом вынула лупу и стала рассматривать через увеличительное стекло. Камешки были круглые, их влажная поверхность оказалась хорошо обкатанной и отшлифованной течением. Сколько времени их полировала вода? Столетия? Видимо, они проделали немалый путь по реке.

– Лариса Анатольевна, что попалось? – К ней шагал Федор, не выпуская из рук оголенного задымленного прута, на котором темнели нанизанные куски поджаренного мяса.

– Вот, смотри-ка, – Попугаева протянула ладонь.

– Ух ты! Да это ж рубины! – воскликнул радостно Федор. – Вот удача вам!

Ларисе пришлось его разочаровывать.

– Нет, к сожалению, это не рубины. Они здесь просто не встречаются. Но что это? – Попугаева рассуждала вслух, отвечая не столько Федору, сколько самой себе. – Сейчас я и сама не знаю. Вижу только, что они, минералы эти, действительно похожи на настоящие рубины. Но только похожи, не больше.

– Тогда что же?

– Скорее всего гранаты. Помнишь, в намытых шлихах попадались нам, и довольно часто, такие же камни?

– Не совсем такие, а все больше мелкие, как песчинки. И, кажись, потемнее, погуще красный цвет был.

Подошел и проводник. Семен щурил глаза, смотрел через камень на солнце, многозначительно цокал и прищелкивал языком и наконец сказал:

– Красивый камень. Важный камень. Якуты знают, что такой красный камень приносит человеку счастье. Потому что это не камень, а твердая кровь живого огня.

Попугаева смотрела на минералы и мысленно сопоставляла их с другими, похожими, виденными ей в минералогических коллекциях, И все больше приходила к выводу, что опять ей попались гранаты. Конечно, гранаты. Только более крупные. Она уже не сомневалась. Только какие? Вопрос пока остается без определенного ответа. Тут можно и запутаться. Она знала, что минералогическое семейство граната весьма обширно, что родственников у него много. Дома, в Ленинграде, все, конечно, прояснится. После лабораторного анализа, сопоставления и всестороннего изучения. А сейчас, в полевых условиях, не так уж важно, к какому семейству гранатов принадлежат найденные ею минералы. Славы они не прибавят, к цели, к заветной цели не приблизят и не помогут решить главной задачи – найти спутников алмазов, таких, как платина, найти коренные залежи прозрачных кристаллов.

Красные камешки заняли место в помеченном номером ситцевом мешочке, где лежали намытые в этих местах шлихи. И Попугаева утратила к ним интерес. Продолжался обычный рабочий день. Федор стал копать шурфы и сносить к воде вынутую пробу, чтобы ее потом тщательно промыть. Попугаева, закинув за плечи рюкзак, пошла вдоль берега вверх по течению, осматривая дно, галечные косы, намечая места шурфовки. И сама брала пробу, промывала. Но нигде не встречала никаких признаков, свидетельствующих о наличии алмазов и их спутников – платины, платиновых металлов, которые иногда находили по дороге к россыпям на Вилюе. Ничего похожего не обнаруживала. Надежда, которая жила в сердце весь сезон, таяла и исчезала, как прошлогодний снег, который держался почти все лето в глухих расщелинах и впадинах.

Пару раз ей снова попадались на дне Кен-Юряха густо-красные сгустки, правда, гранаты мелкие, как пшеничные зерна, и не так отшлифованные. Сквозь лупу хорошо просматривались грани естественного скола. «Чего доброго, а гранат наберу на браслет, вместо алмаза – на кольцо», – усмехнулась Лариса, складывая гранаты в мешочек. А как хотелось, как мечталось, чтобы на зависть всем, носить на пальце кольцо с первым алмазом, да не простым, а тем, первым, найденным на открытой ею богатой россыпи, а еще лучше – верх фантазии! – первой советской кимберлитовой трубки!..

От невеселых размышлений ее отвлекла журавлиная стая. Птицы пролетали низко, их печальные гортанные голоса, пронизанные тоской расставания, будили грустные воспоминания и жалость по давно ушедшим годам, по близким, дорогим людям, которых уже не существует на земле, а только живут в памяти тех, кто их знал.

Лариса долго смотрела вслед улетающим к югу птицам. И вспомнились ей сейчас почему-то не самые страшные дни фронтовой жизни, не ослепляющие торжеством радости дни великой победы, а самая первая заурядная бомбежка, под которую она попала, наивная и глупая в общем-то девчонка, зеленая первокурсница Ленинградского университета, не прослушавшая еще ни одной лекции на своем геологическом факультете, да первый неравный бой отчаянных зенитчиков с прорвавшимися на Ленинградское шоссе немецкими танками. И побудили воспоминания журавли да кроваво-красные гранаты. А может быть, и не гранаты, а те капли крови, что стекали с кусков лосятины, положенной на жерди, и падали на жухлую траву, на опавшие листья. Найденные ею гранаты лишь напоминали о тех каплях.

Тогда тоже было лето. Знойное лето сорок первого года.

Война смешала все мечты и планы.

В дни, когда началось вторжение гитлеровцев, она с золотой медалью окончила десятилетку. Как и многие сверстницы, она верила в скорое и неизменное поражение зарвавшихся фашистов. Молодость всегда беспечна и самоуверенна. Под вой сирены воздушной тревоги Лариса, затаив дыхание, искала свою фамилию в вывешенном приказе о зачислении на геологический факультет. Она была в числе тех немногих счастливцев, которых приняли в университет без вступительных экзаменов. И тот скромный листок приказа, приколотый канцелярскими кнопками к фанерному щиту, казался Ларисе в те минуты надежной путевкой в грядущую романтическую жизнь. Она даже в самых страшных кошмарных снах не могла предположить, какие жестокие экзамены ей, всему ее поколению приготовила судьба, какую школу долготерпения и мужества, какие четыре года фронтового университета ждут ее в близком будущем. Но будущее – это завтрашний день, это то, о чем никто пока не знает, чего еще нет. До него еще надо дожить. И потому сегодняшние радости рождали счастливую надежду.

– Тебя зачислили? – Перед Ларисой стояла девушка, темные волосы до плеч, лицо красивое, хотя и в легких веснушках, а в глазах, широко раскрытых, неподдельное счастье.

– Да, зачислили. Третья сверху моя фамилия.

– А моя девятая. Говорят, что девятка – счастливое число. Нам вместе учиться в одной группе. Давай начнем дружить? – предложила девушка и протянула руку. – Согласна?

– Согласна.

– Меня зовут Таня. А тебя?

– Лариса.

– У тебя красивое имя, – сказала Таня, – как у героини фильма «Бесприданница».

– Знаю, там Алисова играет, – ответила Лариса. – Но и у тебя не хуже. Тоже литературное, пушкинское.

Они бы и дальше продолжали беспечно щебетать, но в вестибюле появился долговязый дежурный с красной повязкой на рукаве и противогазом на боку.

– Вы что, вертихвостки, нарушение делаете? Не слышали воздушной тревоги?

– Мы… мы приказ тут читали, – стала оправдываться Татьяна.

– Зачислили?

– Да, да, зачислили, – Лариса закивала.

– Это хорошо. А теперь марш в убежище!

– Счас, дяденька! – озорно крикнула Лариса, устремляясь вниз по широкой лестнице, увлекая за собой Татьяну.

– Какой я вам дяденька, когда учусь на втором курсе. Погодите, доберусь я до вас, вертихвостки симпатичные! – раздавался за спиной голос дежурного. – Эй, не туда!.. Левее и вниз! Стрелками указан путь в убежище!..

С того времени прошло двенадцать лет, И сейчас, с вершин прожитых ею лет, оглядываясь назад, Попугаева с грустной радостью видела первые в ее жизни студенческие дни.

Она помнит, как в просторных залах минералогического музея они немного растерялись от обилия и красоты естественных образцов первозданной природы и еще больше уверовали молодыми сердцами в правильность выбранного жизненного пути и профессии. Попугаева с невольной улыбкой видит себя ту, семнадцатилетнюю, которая впервые попала в богатейший мир бесценных экспонатов, для которой надписи и мудреные названия тогда ровным счетом ничего не значили. Тогда ее привлекали лишь внешняя красота да простое богатство – самородки золота, платины, серебра да драгоценные камни – прозрачные кристаллы алмазов, ярко-алые рубины, густо-зеленые изумруды. Неужели и им придется искать в дикой природе такие дорогие камни? От одной такой мысли захватывало дух.

– Смотри, Лариса, какой алмазище, – Татьяна тыкала пальцем в ограждающее стекло.

– Красота!

Татьяна все искала бриллианты, но почему-то их не находили среди естественных образцов. Попугаева с улыбкой вспоминает, как они были наивны. Даже трудно поверить в такое. Неужели тогда не знали, что бриллианты – это отшлифованные алмазы? Лариса может с уверенностью сказать, что знала, но все же хотелось найти и посмотреть бриллианты.

А потом подолгу рассматривали густо-красные кристаллы гранатов. К их удивлению, оказалось, что и Лариса, и Татьяна недавно взахлеб читали «Гранатовый браслет» Куприна.

– Вот это была любовь! – Татьяна вздыхала, и было видно, что она завидовала героине книги. – До самой смерти сплошное самопожертвование. Не то теперешние парни – сплошные приставалы.

– Любовь, конечно, сильная, – согласилась Лариса. – Только мне такие типы не нравятся.

– Почему?

– Потому что безвольные и нецелеустремленные. И они проходили мимо многих и многих ценных и уникальных минералов, не обращая на них ровно никакого внимания, равнодушно скользя по экспозициям наивно самоуверенным взглядом. Эх, молодость, молодость! Попугаева потом не раз, стыдясь самое себя, вспоминала тот первый студенческий поход в музей. Особенно после войны, когда уже училась в университете и была настоящей студенткой. Музей после войны восстановили, однако многие редкие образцы были безвозвратно утеряны, и о них лишь вспоминали те, кто бывал в залах еще до блокады.

Залы минералогического музея стали для Попугаевой своеобразной аудиторией, где она проводила многие свободные от учебы часы. Здесь наглядно можно было видеть и получить исчерпывающее представление о величайшем могуществе нашей планеты, познакомиться с неисчерпаемыми сокровищами и природными богатствами родной страны. И если семнадцатилетняя Лариса проходила мимо уникальных уральских самоцветов, то уже потом, через четыре года долгой войны, студентка другими глазами рассматривала редкостные образцы. Что говорить, с давних времен пользуются мировой известностью драгоценные камни Урала: бархатисто-фиолетовые аметисты, сочные изумруды, не уступающие по своей красоте лучшим изумрудам Колумбии, многоцветные турмалины, нежно-голубые топазы, янтарно-желтые гелеодоры, удивительные аквамарины. А как богат и своеобразен мир пестро-цветного камня! Причудливы и фантастически ошеломляющи нарисованные рукой природы картины на уникальных образцах яшмы, великолепны, словно выведены искусным мастером, задумчивые узоры малахита, ярка и разнообразна палитра красок у порфиров и мраморов…

Знаменитый Малахитовый зал Зимнего дворца отделан из редкостной двухсотпятидесятитонной глыбы чистейшего малахита, найденного в 1836 году на Меднорудянском месторождении близ Нижнего Тагила. А великолепной красоты саркофаг, который хранится в Петропавловском соборе, выточен искуснейшими мастерами из крупной монолитной глыбы розового орлеца (родонита), весившего почти пятьдесят тонн, добытого на Среднем Урале. А уникальная карта Франции, выложенная из многоцветной яшмы! Это выдающееся произведение находится в Лувре и снискало русским мастерам высшую награду Всемирной выставки 1900 года в Париже, а ее автор В. Мостовенко был награжден Командорским крестом Почетного легиона.

Попугаева особенно тщательно знакомилась и старалась запечатлеть в памяти разнообразные естественные формы минералов, какими они встречаются в природе. Здесь и строгие, геометрически правильные кристаллы и потерявшие свою первоначальную форму, и кристаллы, вкрапленные в другие минералы…

Останавливаясь перед окаменелыми, древовидными плауновыми растениями, Лариса мысленно переносилась на миллионы лет назад, в далекий каменноугольный период, в пору пышного расцвета наземной растительности. В породах, образовавшихся сотни миллионов лет назад, например, сохранились отпечатки древнего растения, имевшего вид обычного папоротника, но размножавшегося семенами…

Богаты и разнообразны недра, удивительна и неповторима картина далекого прошлого нашей обыденной на первый взгляд земли, на которой предстояло жить и работать.

Кто бы мог предполагать, что военные события станут развиваться так трагически и так стремительно! В первые дни казалось, что превосходство немцев временное, пока мы не подтянули главные силы, пока гитлеровцев сдерживают лишь пограничные войска и передовые заслоны, которые, естественно, не могут остановить такую лавину…

Но прошла первая неделя войны. А сколько уже потеряно! На второй день войны фашистские танки ворвались в Каунас, на третий – в Вильнюс, после тяжелых боев пришлось оставить Лиепаю… Утром в четверг гитлеровцы овладели Даугавпилсом, но во второй половине дня их выбили из города, однако к ночи немцы снова овладели этим городом. К этому времени прояснилось и четко определилось направление главных ударов гитлеровских армий группы «Норд», вторгшихся в Прибалтику: головные танковые соединения, как острия стрелок на карте, нацелились на Ригу и на Псков… А от Пскова прямая дорога на Ленинград!..

Война приближалась к границам области. Нужно было срочно создавать оборонительный пояс на подступах к городу Ленина. Военный совет фронта утвердил принципиальную схему инженерных сооружений по реке Луге. На заседании горкома партии Жданов, оценив сложную обстановку, определил конкретные задачи партийных и советских органов в создании оборонительного пояса на ближних подступах Ленинграда.

– Три четверти наших усилий должны быть обращены именно на это, – подчеркнул Андрей Александрович, показывая красным карандашом на карте линию от Кингисеппа на Лугу и далее к озеру Ильмень. – Сделаем неприступной Лужскую позицию!

Многие работники горкома и обкома партии, горсовета пошли на строительные участки как уполномоченные Советской власти.

Строительство оборонительного укрепленного района разворачивалось быстрыми темпами. Десятки тысяч ленинградцев, главным образом женщины и пожилые мужчины, не подлежавшие призыву, возводили огневые точки, копали противотанковые рвы и заслоны. В горком партии поступали сведения о трудовых успехах и первых потерях. Гитлеровцы стали бомбить строительные участки, обстреливать беззащитных из пушек и пулеметов.

В те первые дни ленинградцы, полные решимости и оптимизма, еще не осознавали всех размеров катастрофы и надвигающейся лавиной чудовищной опасности, но они верили в свое неизбежное торжество. И лозунг партии «Все для фронта, все для победы!» проходил через каждое сердце, зажигая и вдохновляя. Судьба страны, судьба города Ленина стала для каждого его собственной судьбой. Заводы и фабрики перестраивались на военный лад, осваивая новую, нужную фронту продукцию. У станков, заменив отцов и мужей, встали женщины и подростки. Десятки тысяч горожан спешно возводили оборонительные рубежи.

Лариса о утра и до позднего вечера пропадала в университете, где у нее оказалась масса работы: тут и курсы гражданской обороны, обязательные для всех студентов и преподавателей, и лекции по оказанию первой помощи пострадавшим, и комсомольские дела, и дежурства в бомбоубежищах. А когда начали формировать строительные отряды, Лариса была в списках одной из первых. Она очень волновалась, что ее, в общем-то лишь формально студентку первого курса, могут и не взять, как не взяли в дивизию народного ополчения, как не взяли в спецшколу при райкоме комсомола, где, по слухам, готовили радисток для партизанских отрядов, как не взяли в школу планеристов и парашютистов, отказали в приеме на снайперские курсы. И везде ответ был примерно один и тот же. Заглянув в документы, ей говорили! «Надо чуть подрасти, вам еще и восемнадцати-то нет». Ну разве она виновата, что появилась на свет лишь в сентябре двадцать третьего года, а не раньше? И вот наконец-то зачислили.

На сборы были отпущены считанные минуты. Она пулей помчалась к себе домой, чтобы предупредить маму, чтобы собрать кое-что в дорогу.

Комната оказалась запертой. Значит, мама еще на работе. В глаза бросилась записка, что лежала на столе. Лариса ее развернула. Мать своим крупным почерком писала, что уезжает со всей конторой куда-то под Кингисепп строить оборону, что подробнее, где она будет, напишет в письме, и просила, чтобы доченька была благоразумной, обязательно варила себе горячую пищу, а не питалась всухомятку, что деньги на первое время лежат в ящике комода под простынями. Чтобы проведала сестренку, она у дяди Коли.

В комод Лариса не полезла, денег не взяла. Обойдется и без них. На строительство оборонительного рубежа их повезут на машинах, там будут они жить на военном положении, на всем готовом. Ей очень хотелось скорее стать самостоятельной, надоело считаться иждивенкой у матери, которая с трудом сводит концы с концами. Каждая копейка на счету. С тех пор как не стало отца, жизнь в их семье резко изменилась. Из многокомнатной квартиры они перебрались сюда, в эту комнатушку. Мебель и ценные вещи постепенно увозились на базар, но вырученные рубли тоже быстро исчезали, а прорехи в семейном бюджете росли и множились. Но теперь, когда Лариса стала студенткой, наметился перелом в их существовании. Как-никак, а отличнице и медалистке, принятой без вступительных экзаменов, положена стипендия. Не ахти какая, а все же подспорье.

Лариса сняла с этажерки томик Островского «Как закалялась сталь». На титульном листе надпись отца, Лариса знала ее наизусть, но все же развернула книгу, пробежала глазами родные буквы:

«Будь такой же честной коммунисткой, как автор этой замечательной книги». И размашистая уверенная подпись.

Каждый раз, когда ей нужно было принимать какое-нибудь самостоятельное решение, Лариса мысленно советовалась с отцом. Она брала книгу Островского и думала о том, как бы на ее месте поступил отец, что бы он ей посоветовал. И сейчас, собираясь в дорогу, уезжая со стройотрядом, как им говорили на «непродолжительное время», Лариса и не предполагала, что уходит из дома на долгих четыре года войны. Она чувствовала внутреннюю потребность мысленно обратиться к дорогому ей человеку и доложить ему, как докладывала раньше, с пионерским салютом, о полученных отличных оценках или о проделанных общественных школьных делах. И сейчас ей хотелось заверить, что студенты построят такие огневые рубежи, такие оборонные узлы, что фашисты через них никогда не пройдут!

Потом набросала свою записку и положила ее на стол рядом с той, что написала мать.

День выдался солнечный, теплый, безветренный. Словно бы специально природа расщедрилась на ласку. Именно в такие дни и приятно ехать за город, поближе к природе.

Около университета Лариса вспомнила, что не навестила сестренку. «Не беда, – подумала она, – надо хоть попрощаться с дядей Колей». А у автоматной будки вытянулась очередь. Военных пропускали без очереди. Наконец Лариса вошла в стеклянную будку, быстро набрала служебный номер дяди Коли, вернее, Николая Гавриловича, ближайшего друга отца еще с дней революции.

– Дядя Коля, до свидания! Мы всем курсом уезжаем на работы.

– Куда же?

– Пока тайна! Но вы сами, наверное, знаете хорошо, куда. Мы на машинах едем.

– Постой-постой, Лариса. Один вопрос тебе. – Николай Гаврилович старался говорить спокойно, чтобы ей не передались его опасения. – А что ты взяла с собой на дорогу?

– Дядя Коля, а что, собственно, надо нам? Ну, взяла мыло, ну, полотенце…

– И все?

– И все. – И добавила, чтоб тот не волновался: – Денег еще чуть-чуть.

– Скажи, а плащ ты взяла? Котелок, ложку уложила в рюкзак? И еще не забудь теплое белье и обязательно продукты.

– Может быть, пару буханок хлеба посоветуете, дядя Коля? – В голосе Ларисы прозвучали недоверчивые и насмешливые нотки. – Мы же на несколько дней всего! Не надо шутить, дядя Коля!.. Никто из девчонок ничего подобного не взял. Не беспокойтесь! Спать будем на сеновале…

Николай Гаврилович долго не опускал трубку. Никакие добрые его советы не принимались. Молодежь уходила в неизвестность налегке, с шутками и песнями. И страшно было за нее и, откровенно, завидно. Не так ли весело, беспечно-уверенно в том, восемнадцатом, они, молодые красногвардейцы, отправлялись на войну с беляками?

Невольно вспомнились те дни юности, тяжелые дни обороны Петрограда, когда чуть ли не у стен города останавливали полки Юденича. От той памятной ночи, вернее, ночной яростной атаки у Николая Гавриловича остался продолговатый шрам на левой ноге, рваная метка осколка снаряда. И радостное сознание – беляков-то остановили!.. Он помнит до сих пор теплый и пряный запах развороченной темной земли, который шел от огромной воронки, а рядом два друга – Санька и Толька охали и ахали, неумело перехватывая чистой портянкой рваную рану на его ноге, радостно приговаривая: «Побегли, офицерики! Побегли, едрена мать их!»

Бомбежка была жестокая. Даже не хотелось верить, что в середине двадцатого века представители культурной нации, используя современную технику, способны на такое зверство: расстреливать с воздуха беззащитных женщин и детей.

Прилетели гитлеровцы в полдень. А с утра ничто не предвещало о надвигающейся опасности. День выдался солнечный, теплый, по небу плыли редкие облака, нежные и легкие, и белые-белые, как стерильная вата. И у Ларисы с утра было хорошее настроение: их группе, первокурсницам, разрешили краткую «постирушку». Выдали по куску хозяйственного темного жесткого мыла и каждой, кроме ее личных тряпок, навалили по охапке грязного, пропитанного потом и задубевшего мужского белья, выгоревших рубах, брюк, курток. Но девчонки-первокурсницы рады были до чертиков, что именно им доверили «постирушку». У каждой до ломоты ныла спина. С рассвета и до темноты не выпускали из рук лопаты, работали с отчаянной злостью и надеждой. Землю отсчитывали по вынутым кубометрам. А противотанковый ров уже принимал свои жесткие очертания. Рядом возводились огневые рубежи, но там почему-то дело не очень спорилось, где-то задерживали доставку цемента и нужных железных конструкций. Потому-то их группе, первокурсницам, которых с копки рва должны были перебросить на подмогу строителям огневого рубежа, и разрешили краткую передышку, разрешили ту самую «постирушку».