Санитара звали Константин Онуфриевич. Ему было под пятьдесят. Его призвали в армию неделю назад, из сельской больницы, где он работал вместо выбывшего фельдшера.

– Я буду называть вас дядя Костя, ладно? – предложила Лариса.

– Можно, – согласился санитар, довольный, что у него появилась помощница.

Константин Онуфриевич подвел Ларису к вырытому просторному углублению на северном склоне возвышенности и сказал:

– Вот тут у нас и будет пункт первой помощи раненым.

Над углублением солдаты соорудили настил из неоструганных сосновых бревен, вроде навеса, сверху насыпали земли, чтобы шальные пули и осколки не тревожили раненых.

– Дядя Костя, видите стожок? – Лариса указала на копну прошлогоднего сена.

– Вижу.

– Давайте натаскаем сюда, а сверху расстелим брезент. Все же мягче будет лежать раненым, а? – Она вспомнила, как после бомбежки, когда бегала за помощью для Татьяны, у санитарной палатки пострадавшие лежали прямо на жесткой земле.

– Дело говоришь, – согласился Константин Онуфриевич. – Мы на санитарной повозке и доставим сюда сенцо.

Чуть в стороне от их навеса, в кустах за деревьями, были привязаны кони, которые везли пушки. Ездовые, по приказу лейтенанта, захватив винтовки, пошли в первые окопы. Лошади, предчувствуя беду, топтались и тихо ржали.

До начала боя Лариса и санитар успели привезти две подводы сухого сена, устлать им земляной пол. А когда стали расстилать жесткий брезент, вдруг на них обрушился грозовой обвал, все вокруг загрохотало, загремело и утонуло в огненном смерче. Тут стало пострашнее, чем при бомбежке. Лариса в страхе присела и сжалась в комок, закрыв уши ладонями. Санитар, побелевший враз лицом, никак не мог открыть крышку походного ящика с медикаментами и перевязочными средствами, стоявшего в дальнем углу.

– Помогла бы, что ли… Надо приготовиться к приему…

Но встать она не успела. И это ее спасло. В том дальнем углу, по настилу, что-то глухо шмякнуло, и в следующую секунду раздался оглушающий взрыв, земля качнулась и, казалось, куда-то провалилась в темноту. Лариса, почти теряя сознание, видела падающие на нее бревна настила, задохнулась в горячем удушливом чаде, прогорклом запахе тола…

Сколько пролежала она в забытьи, Лариса не помнит. Но очнулась она оттого, что земля под нею продолжала дрожать и качаться, как живая. Открыв глаза, она увидела, что лежит, обсыпанная землею, у глиняной стены под обрушившимися бревнами настила. Они рухнули только с одной стороны и образовали нечто похожее на странный шалаш. Сквозь неошкуренные бревна просвечивался день. А вокруг по-прежнему все грохотало и гремело, но только ей заложило уши, и она уже слышала все в приглушенном тоне.

Лариса поползла вперед, на свет, таща за собою санитарную сумку, и скоро выбралась из бывшего пункта первой помощи. Отряхнула землю с головы. Огляделась. Там, где обрушился край настила, зияла огромная воронка и со дна развороченной земли исходил прогорклый чад. Санитара нигде не было видно. Она двигалась как заводная, понимая, что надо что-то делать. По кустам и ветвям деревьев, словно в град, сыпались осколки. Впереди, куда вели вырытые ходы сообщения, слышались сквозь грохот разрывов и выстрелы пушек молящие крики о помощи…

Она, придерживая свою сумку, направилась по ходу сообщения. Но не успела сделать нескольких шагов, как сбоку и сзади сверкнули одновременно несколько молний и ходуном заходила земля. Взметнулись вверх огромные фонтаны земли, комьев, вырванных с корнями деревьев, и воздух раскололи, разорвали неведомые грохочущие силы…

Лариса инстинктивно упала на дно неглубокого узкого хода сообщения, сжалась, стараясь превратиться в маленький комочек, ощущая щекою влажную сырость глинистой земли. А под нею, над ровиком, свистели осколки, комки земли падали на спину, удушливая тугая горячая волна вдавливала в землю, забивала дыхание…

Первым немецкие танки, два танка, увидел сержант Игорь Миклашов. Он находился в командирском ровике и сначала заметил красную ракету, которая взметнулась вдалеке, над лесом, и тусклым фонарем повисла в небе.

– Лейтенант, ракета!

Красной ракетой разведчики, высланные вперед, извещали о противнике. Миклашов, прильнув к стереотрубе, заметил на шоссе танки. Через несколько минут их можно было видеть простым глазом. Тупоносые, с короткоствольными пушками, выкрашенные в серый цвет танки деловито и уверенно катили по голубоватому асфальту.

– Дистанция тысяча девятьсот метров, – сухо докладывал Миклашов, подавшись вперед, к стенке ровика, слегка нагнув голову. – Дистанция тысяча семьсот метров…

Оврутин, не отрывая бинокля от глаз, выкрикивал команды, которые тут же повторял связист в телефонную трубку, прижимая ее к маленькому розовому уху:

– По танкам на шоссе… Наводить в головной… Бронебойными… Без приказа не стрелять! Ждать!..

Танки приближались, уже отчетливо слышался железный скрежет, лязг гусениц и глухой рокот моторов. Они то ныряли в низины, то показывались на вершинах пологих холмов, что легли застывшими волнами поперек дороги. Вот танки показались на последней вершине, от которой асфальтовая лента бежала прямиком через широкое поле, через луговую пойму к возвышенности, где укрылась зенитная батарея.

– Еще танки!..

Далекий спрессованный гул моторов, лязг гусениц, скрежет катился в лицо, давил в уши, заполнял собой все пространство. Надвигалось что-то тяжелое, страшное. Пыль, поднятая гусеницами, сизоватый дымок из выхлопных труб окутывали серые, мышиного цвета, безжалостные машины. Угрожающе медленно покачивались танковые пушки, готовые выплеснуть смерть. Голос Оврутина, казалось, доносился откуда-то издалека.

– Первые подпустить ближе! – кричал в телефонную трубку хриплым срывающимся голосом лейтенант. – Первый берет Червоненко… Орудие Червоненко по первому, прямой наводкой… По второму – Беспалов!.. Без команды не стрелять!..

Тягуче медленно двигались последние минуты. Два танка были уже почти рядом, можно разглядеть вмятину на башне, а через глаз тупой пушки смотрел прямо в душу холодным пугающим безразличием и непреклонностью. Тускло поблескивали фары. Там, за броней, притаились немецкие танкисты. Прильнув к прицелам, они всматривались в поросший холм, уверенные в своей неоспоримой силе, и выжидали терпеливо и хладнокровно, чтобы обрушить ураган огня и раздавить любую попытку сопротивления…

– Червоненко, без нервов! Ждать команды!.. Не выдавать себя!.. Беспалов, спокойнее!.. Держать на прицеле!.. Не выдавайте себя!.. Ждать, ждать!.. По команде, в упор!.. По два снаряда!.. И сразу потом переносить огонь на другие цели! На другие танки!.. Петрушин берет головной!.. Остальные по колонне!.. Ждать команды!..

Бросив трубку связисту, который напряженно сидел на дне окопа возле телефонного аппарата, Оврутин снова приник к биноклю. Передние два танка подкатили уже близко, они находились метрах в пятистах. Конечно, это разведывательные машины. Они только и дожидаются, чтобы по ним открыли огонь, чтобы обнаружили себя пушки. Им только этого и надо. Не выйдет! Оврутин закусил губу, весь напрягся ожиданием, заставляя себя удержаться, не сорваться, не выкрикнуть последнюю команду, которую так ждут там, у орудий. А танковый лязг и скрежет приближались, хлестали в уши, били в лицо надсадным рокотом. А что если прорвутся?.. Если пройдут?.. На какое-то мгновение он представил себе, как эти два танка вкатываются на позицию батареи, давя и кромсая орудия…

– Миклашов!

Игорь, оторвавшись от стереотрубы, не скрывая волнения, вытянулся перед лейтенантом.

– Здесь я, товарищ лейтенант…

Оврутин глотнул слюну, сказал, стараясь спокойнее произносить слова приказа:

– Бери ездовых… Если прорвутся, глуши гранатами и бутылками со смесью!.. Ясно?

Миклашов понимающе кивнул и, пригнувшись, побежал по ходу сообщения. А за спиною раздался срывающийся в крик голос Оврутина:

– По танкам!.. Ого-онь!!

Взрывы гулко лопались почти рядом, словно старались попасть именно в тот ход сообщения, туда, где находился Миклашов.

Но сделать бросок у него не хватило сил. Тогда он стал уходить из зоны обстрела ползком. Сломанная молодая сосна, рухнувшая колючей кроной на ровик, перегородила его густыми ветками. Игорь чертыхнулся. Надвинув глубже на голову пилотку, нырнул под колючие, приятно пахнущие смолой иглистые ветки.

За поворотом Миклашов наткнулся на бойца. Тот сидел на корточках, закрыв лицо руками. Его била мелкая дрожь. Красноармеец был в новой форме, измазанной глиной, на боку косо висела крупная санитарная сумка. Игорь потряс его за плечо:

– Что? Страшно?..

– Не тревожьте меня!.. Оставьте! – дрожащий женский голос резанул Миклашова. – Мамочка-а!..

Только теперь, задыхаясь от кашля в сизом облаке угара, он наконец понял, что перед ним не зенитчик, а какая-то незнакомая девушка в красноармейской форме. Игорь опешил. Откуда она? Как появилась на позиции батареи?.. Миклашов хмуро и пристально разглядывал странного бойца, которого, казалось, где-то уже видел.

– Ты кто?

– Лариса… Лариса я, – ответила она, даже не пытаясь унять дрожь. – Тут такое… Тут такое!.. Меня послал ваш… этот командир, который с кубиками на петлицах… Еще перед боем, когда ничего не было… Чтобы увозить раненых. А тут началось!..

Ход сообщения был узок, и Миклашов, умостившись рядом с девушкой, невольно прикоснулся своими коленями к ее коленям и тут же отпрянул от них, не понимая, – чьи же колени дрожат – его или ее… «Вот это я даю! Раскис, как цуцик! – мелькнуло в голове. – Хорош, нечего сказать! Вояка!..»

– Ты… Ты откуда появилась?

– Из студенческого отряда… Перед Лугой ров копали… Против танков, – Лариса не отнимала рук от лица, пальцы ее продолжали дрожать. – Из университета. Мы с вами… встречались… У озера… Помните? Вы сказали, что вас Игорем зовут.

– А форма откуда?

– Выдали. Позавчера выдали.

– И санитарную сумку? – допытывался Миклашов.

– Сумку и все остальное купила… Сама купила.

– Бред какой-то!

Миклашов хотел еще что-то сказать, но рядом, метрах в десяти, грохнул снаряд. Ровик качнуло, подбросило, и железный треск разрываемого воздуха тупо ударил в уши, в лицо, окатил пылью, едким дымом, комьями земли. Взвизгнули над головой осколки. Один из них чиркнул по краю ствола молоденькой елочки, и острый косой срез обнажил белое тело дерева. Несколько секунд они лежали рядом на дне хода сообщения. Лариса хорошо помнит те жуткие мгновения, длинные, как бесконечность. И все же ей было не совсем страшно. Была не одна. Рядом военный человек. Она видела, что и ему страшно. Но он, как ей казалось, умел побеждать свой страх. И это рождало надежду.

Игорь первым приподнялся, нервно стряхивая с себя комья глины, мелкие ветки, хвою, вытер тыльной стороной ладони землю с сухих губ, с подбородка, Во всем теле ощущалась какая-то странная легкость. «Мимо! Мимо! – стучала в голове мысль. – Пронесло! Живой!»

Он сел и впервые осмотрелся вокруг, и тут, неожиданно для себя, Миклашов обнаружил, что ход сообщения, по которому он продвигался, ведет не в тыл батареи, как он надеялся, а, наоборот, к переднему краю, к позиции орудия Беспалова. Такое открытие его позвало вперед – там, под огнем, сражаются, ведут бой.

– Я сейчас… я пойду!

– Подожди!.. Стой!.. Не уходи! – Лариса села на дно траншеи, поджав под себя ноги. – Не уходи.

Миклашов приподнялся и выглянул из хода сообщения. Позиция Беспалова находилась метрах в двадцати. Орудие длинным стволом смотрело в сторону шоссе. Вокруг – на станине, на изрытом воронками бруствере, у ящика со снарядами в разных позах прижались бойцы расчета. Казалось, они бросились на землю в момент артиллерийского налета и сейчас встанут, займут свои места. Сержант Беспалов лежал ничком на бруствере, сжимая пальцами полевой бинокль. Только один наводчик метался на своем сиденье, неуклюже согнув спину.

За бруствером просматривался кусок шоссе. Там черными шлейфами дымили танки. Один, странно разворачиваясь, разматывал с катков гусеницу. Слева, за дорогой, сухо бухали торопливые пушечные выстрелы. И справа, на самом фланге батареи, раздавались орудийные выстрелы. «Червоненко и Петрушин работают, – подумал Миклашов. – Долбят! А что же Беспалов?» И вдруг острая догадка кольнула сознание: расчет вышел из строя… Не может быть! Игорь привстал, оглядел позицию. Никто не шевелился.

Лариса смотрела на Миклашова преданно и доверчиво, не решаясь сама выглянуть из ровика.

– Ну, что увидел?

– Весь расчет!.. – Игорь потер кулаком лоб, словно пытался помочь голове переварить такие невероятные события, и в глазах его, потемневших и ставших отрешенно холодными, застыла решительность, и он вымолвил: – Двигай за мной!..

Миклашов выпрыгнул из хода сообщения и, пригибаясь, бросился в ближайшую воронку, что чернела возле срезанной наполовину елки. Из нее он перескочил на позицию орудия. Снаряд разорвался сзади, взметнув фонтан земли и сломанный ствол березы. Лариса видела, как Миклашов упал, потом пополз к раскрытому снарядному ящику. Вынул увесистый, тускло поблескивающий снаряд и, прижимая его к груди, подбежал к орудию.

– Кто живой?.. Заряжаем!..

Лариса, вцепившись руками в край ровика, ошалело смотрела на сержанта. Ему никто не отозвался. Игорь сам вогнал снаряд. Там, на шоссе, катили танки прямо на орудие, выбрасывая сгустки огня из стволов. Миклашов тронул наводчика, и тот плавно повалился на бок. Игорь едва успел его поддержать, затем оттащил в сторону и положил возле бруствера.

Лариса ощупала свою сумку. Настал и ее черед. Ей никто не приказывал, но раненому никто, кроме нее, не поможет.

– Раненый? Куда?..

– Ему уже все… ничего не поможет. – Она услышала голос Миклашова. – Стервы!

Игорь круто повернулся и в два прыжка очутился у зенитного орудия. Усевшись на жесткое металлическое сиденье наводчика, сощурившись, как на стрельбище, простым глазом рассматривал на шоссе танки, выбирая себе подходящую цель. И в этот миг над головой в небе послышался знакомый надрывный гул самолетов. Гул быстро нарастал, вплетаясь в густой лязг и скрежет надвигающихся танков, дрожал и, вырастая в мощный рев, подавлял, глушил другие звуки.

– Летят!.. Ой, бомбить будут! – Лариса, задрав побледневшее лицо вверх, невольно стала пятиться от орудия. Она хорошо знала, что такое бомбежка.

Миклашов взглянул в небо и увидел немецкие самолеты. Они нависли над батареей, изготавливаясь для бомбометания. Игорь, не отрывая глаз от самолетов, торопился скорее поднять ствол орудия в небо.

– Снаряды!.. Снаряды! – крикнул он санитарке. – Быстрее!

Лариса отрешенно уставилась на Миклашова, потом, сообразив, чего же от нее требуют, втянула голову в плечи, пригибаясь, подбежала к раскрытому снарядному ящику.

– Я сейчас… Сейчас принесу!..

Первый немецкий самолет, склонив крыло, озаренный лучами солнца, мягко нырнул вниз, и гудящий, свистящий рев хлестнул в уши. Миклашов разворачивал длинный ствол орудия, видел, как от самолета отделились небольшие продолговатые предметы и, чуть покачиваясь, отвесно полетели вниз. Они падали и росли на глазах, становились похожими на железнодорожные шпалы, тяжелые и темные…

Миклашов спешил. Орудийный ствол длинным указательным пальцем взметнулся вверх и поспешно стал выбрасывать в небо, в живой круг, бледно-фиолетовые стрелы трасс, и они лопались там, высоко, возле тяжелых птиц, удивительно белыми клочьями ваты.

Сделав полукруг, первый самолет, сверкая черно-белыми крестастыми крыльями, на мгновение остановился, а потом сразу начал почти отвесно падать, хищно вытягиваясь тупой мордой вперед, прямо на орудие, на Миклашова, на Ларису, и она видела, ощутила огневой запах и почти осязала кожей, как эта сверкающая ревущая громадина мчится к земле. В эти короткие секунды сержант Миклашов автоматически выполнял обязанности всех номеров: хватал из рук Ларисы увесистый снаряд, заряжал, наводил, прицеливался и стрелял…

– Снаряды!! Давай, давай!.. – кричал Миклашов санитарке, и сам, оторвавшись от прицела, срывался с места, бросался к снарядным ящикам, подтягивал их поближе к орудию.

Самолеты пикировали один за другим на орудие с густым отвратительным воем. Потом этот вой сменял звенящий режущий свист падающих бомб. Свист обрывался тяжелым уханьем разрывов… Взрывы мешали прицельно стрелять. Осколки с визгом и шипением вспарывали воздух, секли ветки деревьев, царапали нагретый орудийный ствол, проносились рядом, обдавая горячей струей.

– Что?! Съели?.. Не нравится! – В нервной радости выкрикивал Миклашов, видя, как немецкие самолеты увиливают от вспыхивающих бело-пенных разрывов. – У нас не пройдешь!..

В те минуты горячего азарта, опьянения боем Миклашов не мог знать, что орудие Червоненко и весь расчет уже перестали существовать. Туда ворвался тяжелый танк и начал давить гусеницами перевернутое орудие, мертвых, уползающих раненых… Сержант не знал, что перестал существовать и НП батареи, а сам лейтенант Оврутин, оглушенный, присыпанный землей в своем окопе, неуклюже полусидел у вздрагивающей стенки с осколком в груди. Миклашов не знал, что орудие Петрушина еще яростно огрызается, но там в живых осталось всего три человека, да и те ранены, двое из них отбиваются гранатами от наседающих немецких пехотинцев, просочившихся в тыл, а третий, сам командир орудия, ведет огонь по танкам.

– Снаряд! Скорее снаряд!.. – Миклашов оторвался от прицела и, не скрывая раздражения, уставился на санитарку. – Снаряд!

Лариса стояла рядом – усталая, ей осколком распороло на бедре брюки, и в косой разрыв защитной ткани узкой полоской проглядывала розовая кожа. Лицо перемазано глиной и копотью, лишь блестят расширенные глаза, она тяжело дышала, хватая воздух открытым ртом:

– Все!.. Нету больше…

– Что?!

– Нету снарядов!..

Миклашов спрыгнул с сиденья и понесся к плоским деревянным ящикам. Хватал их и, по весу чувствуя их пустоту, яростно швырял в сторону. Последний ящик Игорь в сердцах пнул носком сапога, но тот лишь немного сдвинулся. Миклашов легко вздохнул: в раскрытом ящике лежали два снаряда.

– Есть! Есть! – он схватил их и, прижимая к груди, побежал к орудию.

– Держи! – Игорь сунул один снаряд санитарке, а сам – к орудию.

Миклашов приник к прицелу. Самолет рос все больше и больше, заполняя весь прицел. Миклашов, затаив дыхание, сопровождал самолет, выбирая мгновение для выстрела, положив руку на спуск. И в такой важный момент кто-то дернул его за рукав. Игорь недовольно отмахнулся рукой, но его дернули снова, грубо и настойчиво. Миклашов, посылая проклятия, обернулся.

– Танки!.. – Лариса показывала протянутой рукой. – Сюда… на нас!!

Прямо перед позицией, метрах в пятидесяти, подминая кусты и деревца, остервенело двигался на орудие серой громадой железа танк, выбрасывая из короткого ствола оранжевые вспышки огня. У Ларисы похолодела спина. Она на мгновение представила себе, как этакая махина врывается на позицию и подминает, лязгая и грохоча, зенитное орудие…

Быстрота и точность решали исход неравного поединка. В эти секунды Миклашов забыл обо всем, все исчезло и отодвинулось – мир сузился, сошелся в одной точке, как в фокусе, вот на одном хищном железном чудовище. Танк катился вперед, с треском подминая кустарник и мелкие деревца.

Лариса, прижимая к животу снаряд, медленно попятилась к брустверу, а оттуда к ходу сообщения, пригибаясь все ниже и ниже. Пулеметная очередь резанула по брустверу, поднимая фонтанчиками землю.

– Стреляй!.. Стреляй!.. – задыхаясь от слез, закричала Лариса.

Миклашов смахнул пот, застилавший глаза, сросся с прицельной трубой. Танк, казалось, еще секунда – и своими плоскими лапами железных гусениц сомнет наспех насыпанный земляной бруствер и, возникнув перед зенитной пушкой, привстав на дыбы, обрушится всею тяжестью на орудие. Но в эти мгновения Миклашов отчаянно доверялся лишь прицелу.

– Огонь! – скомандовал Миклашов сам себе и нажал на спуск.

Он не услышал ответного танкового выстрела, только молнией плеснул в глаза огонь. Почти одновременно раздались два оглушительных взрыва. На таком коротком расстоянии мощность зенитного снаряда огромна. Башня танка вместе с пушкой отлетела в сторону… И в то же мгновение танковый снаряд, ударившись перед орудием, взметнул фонтан земли, приподнял и опрокинул орудие. Лариса видела, как оно неуклюже свалилось, вытянув ствол, чем-то похожий на хобот раненого слона. Осколки чиркнули по казеннику, разбили прицельную трубу. Страшной силой Миклашова оторвало от орудия и отбросило на край бруствера.

Лариса, сжавшись, сидела на теплой, нагретой солнцем земле и, глотая удушливый перегар тола, видела, как за деревьями перед самой позицией батареи, перед окопом, застыла серо-зеленая громадина с намалеванными на боку белыми крестами, без грозной башни, словно обезглавленная, и ярко-желтые языки пламени весело плясали на ней, чадя в ясное небо черным смоляным дымом…

Игорь приподнялся на руках и чуть улыбнулся сухими глазами. Он тоже видел результат неравного поединка. Он все же смог остановить такую махину!.. Танк горел, как копна сена… Потом Игорь повернулся к санитарке. Та сидела перед ходом сообщения на свежевырытой земле со снарядом в руках. Ему хотелось вскочить и, отбросив теперь ненужный снаряд, увести ее подальше от этого клокочущего разрывами клочка земли в спасительный лес. Но сержант не успел и пошевелиться, как между ними хлестко шлепнул снаряд. В доли секунды Игорь с ужасом увидел, как он вошел наполовину в землю и земля нервно подпрыгнула вверх…

Неведомая тугая и горячая сила оглушила, хлестко ударила густым перегаром, швырнула Ларису на дно хода сообщения, засыпая сверху пылью и комьями земли… Снаряд вырвало из рук и перебросило на другую сторону спасительного углубления. Падая, Лариса больно ушиблась боком, и эта боль вернула ее к действительности. Она очнулась, откашлялась, с трудом стряхнула с себя землю, села и удивленно смотрела на окружающий мир, который внезапно окутался странным туманом и потерял свое звуковое выражение. Падали деревья, взлетала вверх фонтанами земля, а до ее сознания доносился лишь странный глухой ровный гул… Она тряхнула головой, как это делала, когда, вынырнув, старалась освободиться от воды, которая заложила уши. Но это не помогало.

Голова раскалывалась на тысячу частей. Тело болезненно ныло, болел ушибленный бок. И хотелось пить. Во рту пересохло. И сознание постепенно прояснялось. Где-то в стороне, неподалеку, шел бой. И она увидела Игоря. Тот шатался, словно пьяный, в перемазанной изорванной гимнастерке, торопливо, как-то боком поспешил туда, где гудела и фонтанила взрывами земля. Лариса хотела последовать за ним, она протянула к нему руку, закричала ему, но тот не услышал, не остановился. Кусты поглотили его.

Что было потом, она помнит смутно. Сколько раз Лариса пыталась вспомнить, но так ни разу ее память не воскресила тех минут. Возможно, она действовала в полубессознательном состоянии. Оглушенная, наглотавшаяся удушливого перегара, она каким-то чудом добралась по ходу сообщения к тому месту, где находилась коновязь. Ездовых там уже не было. Лошади были убиты. Но одна, оседланная, стояла под березой, трепетно прядая ушами. Как отвязала, как взобралась на нее, не помнит, но ощущение бешеной скачки осталось у Ларисы на всю дальнейшую жизнь. Испуганная лошадь мчалась напрямик, через лес, через овраги, уходя от смерти…

Что было потом? Ее задержали возле реки Плюсса, где наши части готовились дать отпор прорвавшимся гитлеровским частям. Над ее головой пролетали наши самолеты, и где-то за ее спиною, вдалеке, гулко рвались авиабомбы, превращая в металлолом прорвавшиеся грозные танки, хваленые изделия крупповских заводов, бронетранспортеры и грузовики с пехотой… Начинались бои в предполье Лужского оборонительного рубежа.

ГЛАВА ШЕСТАЯ