Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сарантийская мозаика - Повелитель императоров

ModernLib.Net / Гэвриел Гай / Повелитель императоров - Чтение (стр. 13)
Автор: Гэвриел Гай
Жанр:
Серия: Сарантийская мозаика

 

 


      — Выпьешь вина? — услышал Мардок высокий резкий голос в сумрачном тепле закрытых носилок. Походка носильщиков была ровной, убаюкивающей.
      Глупо спрашивать об этом солдата. Конечно, он выпьет вина. Чаша оказалась тяжелой, украшенной драгоценными камнями. Вино — темным и добрым. Человек смотрел на Мардока, пока тот пил из чаши.
      Когда он протянул ее снова за вином, огромный патриций медленно покачал головой в замкнутой душистой полутьме.
      — Этого хватит, мне кажется, — сказал он. Мардок заморгал. Ему смутно казалось, что на его бедре лежит ладонь, и не его ладонь.
      Ему показалось, будто он произнес:
      — Отвали.

* * *

      Рустем был лекарем и провел много времени в Афганистане, поэтому его не шокировали и не удивили железные кольца, вделанные в столбики кровати, и другие, более деликатные приспособления, которые он обнаружил в комнате, куда его проводили, в маленьком роскошном гостевом доме сенатора неподалеку от тройных стен.
      Он пришел к выводу, что в этой спальне Плавт Бонос любил развлекаться вдали от уюта — и надзора — своей семьи.
      В этом не было ничего неожиданного: аристократы всего мира занимались одним и тем же в разных вариантах, если обстоятельства их жизни позволяли уединиться. В Керакеке не имелось таких домов, разумеется. Все в деревне знали о том, что делают все остальные, начиная с крепости.
      Рустем вернул набор тонких золотых колец — он с опозданием понял, что они по размеру соответствуют мужским половым органам разной величины, — в предназначенный для них кожаный мешочек. Затянул завязки и положил мешочек вместе с шелковыми шарфами и мотками тонкой веревки, а также многими другими непонятными предметами в обитый медью сундук, из которого достал все это. Сундук оказался незапертым, а комната теперь принадлежала ему как гостю сенатора. Он не чувствовал себя виноватым в том, что осмотрел ее, пока размешал собственные вещи. Он ведь шпион Царя Царей. Ему нужно совершенствоваться в этом искусстве. От щепетильности придется отказаться. Будет ли великому Ширвану и его советникам интересно узнать о ночных пристрастиях распорядителя Сената в Сарантии?
      Рустем закрыл сундук и бросил взгляд на гаснущий огонь. Конечно, он мог бы сам его раздуть, но принял другое решение. Те предметы, которые он только что обнаружил и держал в руках, вызвали в нем необычные чувства, он вдруг осознал, как далеко он от своих жен. Несмотря на усталость после долгого и бурного дня — с гибелью человека в самом его начале, — Рустем отметил в себе, как профессионал, признаки возбуждения.
      Он подошел к двери, открыл ее и крикнул вниз, чтобы кто-нибудь развел огонь. Дом был маленький. С первого этажа немедленно донесся ответ. Через несколько секунд он с удовлетворением увидел молодую служанку — чуть раньше она назвала себя Элитой, — которая вошла в комнату, почтительно опустив глаза. Он думал, что явится довольно чопорный управляющий, но подобные обязанности явно были ниже достоинства этого парня, и, возможно, он уже спит. Час поздний.
      Рустем сидел на подоконнике и смотрел, как женщина раздувает огонь и подметает пепел. Когда она закончила и поднялась с колен, он мягко произнес:
      — По ночам я мерзну, девушка. Я бы предпочел, чтобы ты осталась.
      Она покраснела, но не стала возражать. Он знал, что так и будет в доме такого сорта. Ведь он — почетный гость.
      Она оказалась мягкой, приятно теплой, податливой, хоть и не слишком искусной. В каком-то смысле ему так больше нравилось. Если бы он захотел приобрести новый чувственный опыт, он бы потребовал опытную проститутку. Это Сарантий. Говорят, здесь можно достать все. Все, что угодно. Он по-доброму отнесся к девушке, позволил ей остаться в постели вместе с ним после. Ее постель, несомненно, представляла собой всего лишь лежанку в холодной комнате внизу, а они слышали, как снаружи завывает ветер.
      Ему пришло в голову, когда сознание уже начинало туманиться, что слугам, возможно, приказали внимательно следить за приезжим бассанидом, и это лучше всего объясняло уступчивость девушки. Но он слишком устал, чтобы размышлять об этом. Он уснул. Ему снилась его дочь, которую он должен потерять, так как Царь Царей возвысил его до касты жрецов.
      Девушка Элита все еще находилась у него позже, в самый разгар ночи, когда весь дом проснулся от настойчивого стука и криков у двери.

* * *

      Пока ее несли на носилках сквозь темноту из Императорского квартала в собственный городской дом, а рядом ехал верхом неожиданный провожатый, Гизелла задолго до прибытия на место решила, как ей поступить.
      Она подумала, что со временем этот факт мог бы вернуть ей немного потерянной гордости: это был ее выбор, ее решение. Это не значило, что у нее все непременно получится. При наличии стольких других планов и замыслов — и здесь, и дома — шансы против нее явно перевешивают. Так было всегда, с того времени, когда умер ее отец и анты неохотно короновали его единственного оставшегося в живых ребенка. Но по крайней мере она могла думать, действовать, а не качаться, подобно утлой лодочке, на волнах больших событий.
      Она точно знала, например, что делает, когда послала полного горечи и гнева художника на другой конец света с предложением ее руки императору Сарантия. Она вспомнила, как стояла пред этим человеком, Каем Криспином, одна, ночью, в своем дворце и позволяла ему смотреть — даже требовала, чтобы он как следует рассмотрел ее.
      «Ты можешь сказать императору, что видел царицу антов очень близко».
      Она вспыхнула при этом воспоминании. После того, с чем она столкнулась сегодня ночью во дворце, ей стала ясна вся глубина ее наивности. Давно пора ей расстаться с частью своего неведения. Но она даже не могла бы сказать, к появлению какого плана приведет сегодняшнее решение, в котором все еще присутствовал недостойный страх. Она знала только, что осуществит его.
      Она слегка приподняла занавеску и увидела коня, все еще идущего шагом рядом с носилками. Она узнала дверь в часовню. Они приближались к ее дому. Гизелла глубоко вздохнула, попыталась посмеяться над своей тревогой, над этим примитивным страхом.
      Речь идет всего лишь о введении в игру чего-то нового, сказала она себе, того, что идет от нее. Посмотрим, какие круги пойдут по воде. В этом стремительном потоке событий приходится использовать то, что подвернется под руку или что на ум взбредет, как всегда, и она решила превратить собственное тело в фигуру в этой игре.
      В самом деле, для царицы недоступная роскошь думать о себе иначе. Сегодня ночью в пышном зале дворца император Сарантия отнял у нее еще сохранившиеся иллюзии насчет консультаций, переговоров, дипломатии — всего, что могло бы отодвинуть наступление на Батиару железной лавины войны.
      После того как Гизелла видела его в изящной маленькой комнате вместе с императрицей и видела ее саму, некоторые другие иллюзии тоже исчезли. В этой поразительной комнате, с ее тканями, коврами на стенах и серебряными подсвечниками, среди красного и сандалового дерева, кож из Сорийи и благовоний, с золотистым солнечным диском на стене над каждой дверью и с золотым деревом, на котором сидело с десяток усыпанных драгоценными камнями птиц, у Гизеллы возникло ощущение, будто души в этой комнате находятся в самом центре вращающегося мира. Здесь был центр событий. Неожиданные, полные насилия образы будущего, казалось, пляшут и кружатся в освещенном воздухе, проносятся мимо, вдоль стен с головокружительной скоростью, а комната в то же время почему-то остается неподвижной, как эти птицы на золотых ветвях дерева императора.
      Валерий собирается завоевать Батиару.
      Он уже давно принял решение, наконец поняла Гизелла. Этот человек сам принимает решения, и его взгляд устремлен на поколения, которым еще предстоит родиться, в той же степени, как на те, которыми он правит сегодня. Теперь она встретилась с ним и увидела это.
      Сама она, ее присутствие здесь могло ему помочь или нет. Тактическое орудие. Оно не имеет значения при столь огромном масштабе. Как и мнение других людей, стратига, канцлера, даже Аликсаны.
      Император Сарантия, задумчивый, учтивый и очень уверенный в себе, видел Родиас возрожденным, разрушенную Империю восстановленной. Видения такого масштаба могут быть опасными; подобное честолюбие иногда сметает все на своем пути. «Он хочет оставить после себя имя, — думала Гизелла, опускаясь перед ним на колени, чтобы скрыть лицо, а потом снова поднимаясь и сохраняя самообладание. — Он хочет, чтобы его запомнили благодаря этому».
      Таковы мужчины. Даже самые мудрые. Ее отец не был исключением. Страх умереть и быть забытым. Потерянным для памяти мира, который безжалостно пойдет вперед без него. Гизелла поискала в своей душе и не обнаружила там столь жгучего желания. Ей не хотелось, чтобы ее ненавидели или обвиняли, когда Джад призовет ее к себе, на другую сторону от солнца. Но она не ощущала страстного желания, чтобы ее имя пели в течение бесконечной череды грядущих лет или чтобы ее лицо и фигура сохранились в мозаике или в мраморе навечно — или столько, сколько продержатся камень и стекло.
      Ей хотелось бы, с тоской подумала она, отдохнуть в конце, когда он наступит. Чтобы ее тело лежало рядом с телом отца в том скромном святилище у стен Варены, а душа обрела благодать во владениях бога, веру в которого приняли анты. Дозволена ли подобная благодать? И возможна ли?
      Раньше, во дворце, Гизелла на мгновение поймала пристальный взгляд евнуха — канцлера Гезия и, как ей показалось, увидела в нем и жалость, и понимание. Человек, переживший трех императоров, должен разбираться в коловращении жизни.
      Но Гизелла еще участвует в этом коловращении, она еще молода и жива, далека от небесной безмятежности и благодати. У нее перехватило горло от гнева. Ей была ненавистна сама мысль о том, что кто-то может ее жалеть. Женщину из племени антов, царицу антов? Дочь Гилдриха? Жалеть? За это можно и убить.
      Но сегодня ночью убийство невозможно. Зато возможно другое, в том числе — пролить собственную кровь. Насмешка? Конечно, это насмешка.
      Мир полон таких насмешек.
      Носилки остановились. Она снова приподняла занавеску, увидела дверь собственного дома, ночные факелы, горящие на стенах по обеим сторонам от нее. Она услышала, как ее провожатый спрыгнул с коня, потом рядом с ней появилось его лицо. В холодном ночном воздухе у него изо рта вырвалось облачко пара.
      — Мы прибыли, милостивая госпожа. Жаль, что так холодно. Можно помочь тебе сойти?
      Она улыбнулась ему. Оказалось, улыбаться ей совсем не трудно.
      — Зайди и погрейся. Я прикажу подогреть для тебя вина с пряностями, перед тем как ты поедешь назад по холоду. — Она смотрела ему прямо в глаза.
      Последовала короткая пауза.
      — Для меня это большая честь, — ответил золотой Леонт, Верховный стратиг войск Сарантия. Тоном, который заставлял ему поверить. А почему бы и не поверить? Она — царица.
      Он помог ей сойти с носилок. Ее управляющий уже открыл входную дверь. Ветер дул порывами и поднимал вихри. Они вошли в дом. Она приказала слугам развести огонь в очагах первого этажа и наверху и приготовить подогретого вина с пряностями. Они сели у большого очага в гостиной и поговорили об обязательных пустяках. О колесницах и танцовщицах, о сегодняшней свадьбе в доме танцовщицы.
      Надвигалась война.
      Валерий сказал им об этом сегодня и тем самым изменил мир.
      Они поговорили о гонках колесниц на Ипподроме, о том, как не по сезону ветрено на улицах, ведь зима уже должна была закончиться. Леонт, веселый и общительный, рассказал о юродивом, который только что устроилс яна скале рядом с одними из ворот, ведущими в сторону суши, и поклялся, что не сойдет вниз до тех пор, пока все язычники, еретики и киндаты не будут изгнаны из Города. Благочестивый человек, сказал Леонт, качая головой, но он не понимает реальностей нашего мира.
      Очень важно понимать реальности нашего мира, согласилась она.
      Принесли вино на серебряном подносе, в серебряных чашах. Он произнес официальный тост на родианском языке. Его учтивость была безупречной. Она знала, что он будет учтивым, даже когда поведет армию грабить ее дом, даже если сожжет Варену до основания, выроет из земли кости ее отца. Он, конечно, предпочел бы ничего не сжигать. Но сделает это, если придется. Во имя бога.
      Сердце Гизеллы сильно билось, но руки, как она видела, не дрожали, ничего не выдавали. Она отпустила своих женщин, а потом управляющего. Через несколько секунд после их ухода она встала, поставила свою чашу — ее решение, ее действие — и подошла к нему. Остановилась перед его стулом, глядя на него сверху вниз. Прикусила нижнюю губу, затем улыбнулась. Она увидела его ответную улыбку, потом он допил свое вино и встал совершенно непринужденно — он к этому привык. Золотой мужчина. Она взяла его за руку и повела наверх, к своей постели.
      Он сделал ей больно, не ожидая встретить невинность, но женщинам с начала времен знакома эта боль, и Гизелла заставила себя приветствовать ее. Он был поражен, а потом явно обрадован, увидев ее кровь на простынях. Тщеславие. «Царская крепость завоевана», — подумала она.
      Он благородно заговорил о том, какая это честь для него, о своем изумлении. Придворный, по крайней мере, в той же мере, что и солдат. Шелк над узлами мышц, искренняя вера в бога за кровопролитием и пожарами. Она улыбнулась и ничего не ответила. Заставила себя потянуться к нему, к этому твердому, покрытому шрамами телу солдата, чтобы это могло произойти снова.
      Она знала, что делает. Понятия не имела, чего можно этим добиться. В игре, на доске, — ее тело. Во второй раз, уткнувшись лицом в подушку, она закричала в темноте, в ночи, и для этого было так много причин.

* * *

      Он думал пойти на конюшню, но бывают такие ситуации, такое состояние души, когда не помог бы даже визит к Серватору, в загон из красного дерева, который Синие соорудили для его коня.
      Было время — давно, но не так уж давно, — когда ему только и хотелось находиться среди коней, в их мире. А теперь он еще не стар, почти по всем меркам, и самый прекрасный жеребец из всех известных в мире принадлежит ему, и он — самый почитаемый возничий на созданной богом земле, и все же почему-то сегодня ночью эти осуществленные мечты не могут его утешить.
      Пугающая истина.
      Сегодня Скортий присутствовал на свадебной церемонии, смотрел, как солдат, которого он знал и любил, женится на женщине, явно его достойной. Возничий слегка перебрал вина в компании общительных людей. И он видел — сначала на церемонии, потом во время приема — женщину, которая не давала ему спать по ночам. Разумеется, она была с мужем.
      Он не знал, что Плавт Бонос и его вторая жена будут среди гостей. Почти целый день в ее присутствии. Это было… сложно.
      И поэтому, по-видимому, его неоспоримой удачи в жизни недостаточно, чтобы справиться с тем, что его сейчас мучает. Неужели он так страшно жаден? Завистлив? В этом все дело? Избалован, как капризный ребенок, требует слишком многого от бога и его сына?
      Сегодня ночью он нарушил собственное правило, установленное очень давно. Он пошел к ее дому в темноте после окончания свадебной вечеринки. Он был совершенно уверен в том, что Бонос находится в другом месте, что после веселой свадьбы и рожденного ею игривого настроения хорошо известные, хоть и не афишируемые привычки сенатора возьмут верх и он проведет ночь в маленьком доме, который держит для личных нужд.
      Но он ошибся, необъяснимым образом ошибся. Скортий увидел сверкающие огни за зарешеченными окнами фасада дома сенатора Боноса. Дрожащий слуга, зажигающий задутые ветром факелы на стенах, спустился с приставной лестницы и за небольшую сумму охотно сообщил, что хозяин действительно дома и заперся вместе с женой и сыном.
      Скортий прикрывал лицо плащом, пока не отошел подальше от дома по узким улицам Города. Из одной дверной ниши его окликнула женщина, когда он проходил мимо:
      — Давай я тебя согрею, солдат! Пойдем со мной! Сегодня не такая ночь, чтобы спать одному.
      Это правда, видит Джад. Он чувствовал себя старым. Отчасти из-за ветра и холода: его левая рука, сломанная много лет назад — одна из многочисленных травм, — ныла, когда дул резкий ветер. Унизительная слабость пожилого человека, подумал он, ненавистная слабость. Словно он — один из тех ковыляющих с костылем старых солдат, которым разрешали посидеть на табурете у огня в таверне для военных. Они сидят там всю ночь и надоедают неосторожным посетителям, в десятый раз рассказывая одну и ту же историю о какой-нибудь незначительной кампании тридцатилетней давности, еще в то время, когда великий и славный Алий был возлюбленным Джадом императором, и мы не докатились до нынешнего жалкого состояния, и не дадут ли старому солдату промочить горло?
      Он тоже может стать таким, уныло подумал Скортий. Беззубым и небритым и рассказывать в кабинке «Спины» о прежних славных днях гонок, давным-давно, во время правления Валерия Второго, когда он…
      Он поймал себя на том, что потирает плечо, остановился и выругался вслух. Плечо болело, по-настоящему болело. Зимой не бывает гонок. Иначе у него были бы проблемы с управлением квадригой на поворотах. Кресенз из факции Зеленых сегодня вечером совсем не выглядел больным, хотя за все эти годы, наверное, получил много травм. Как и все возничие. Первый гонщик Зеленых был явно готов к своему второму сезону на Ипподроме. Уверенный в себе, даже заносчивый, но так и должно быть.
      У Зеленых также появилось несколько новых лошадей, привезенных с юга, эту услугу им оказал какой-то высокопоставленный болельщик из военных. По сведениям Асторга, две или три из них исключительно хороши. Скортий знал, что один новый, выдающийся конь у них точно есть — правый пристяжной, которого отдали им Синие. На эту сделку Асторга подбил Скортий. Приходится отказываться от чего-то, чтобы получить что-то взамен, в данном случае — возницу. Но если он прав насчет лошади и насчет Кресенза, то знаменосец Зеленых быстро заберет жеребца для своей собственной упряжки и станет намного сильнее.
      Скортия это не тревожило. Он даже радовался тому, что кто-то думает, будто может бросить ему вызов. Это заново разжигало в нем огонь, который необходимо было раздувать после стольких лет восхождения к вершине. Могучий Кресенз полезен ему, полезен Ипподрому. Это легко понять. Но сегодня ночью Скортию нелегко. И это не имеет отношения ни к лошадям, ни к его плечу.
      «Сегодня не такая ночь, чтобы спать одному».
      Конечно, это правда, но иногда любовь, купленная в подворотне или в других местах, не может принести удовлетворения. На столике у него дома лежат записки от женщин, которые были бы несказанно рады облегчить ему бремя одиночества сегодня ночью, даже сейчас, даже так поздно. Но ему было нужно совсем не это, хотя очень долго его это устраивало.
      Та женщина, ради встречи с которой он с трудом пробрался на холм сквозь пронизывающий ветер, заперлась вместе с мужем, как сказал слуга. Что это может означать?
      Он опять яростно выругался. Почему это проклятый распорядитель Сената не ушел играть в ночные игры со своим мальчиком, выбранным на этот сезон? Что случилось с Боносом, во имя Джада?
      Именно в этот момент, шагая в одиночестве (несколько безрассудно, но обычно не берут с собой спутников, отправляясь ночью к любовнице и намереваясь перелезть через стену), Скортий решил пойти на конюшню. Он находился недалеко от лагеря. Там у них тепло; конские ночные запахи и звуки он знал и любил всю жизнь. Возможно, он даже найдет кого-нибудь на кухне, кто еще не спит и предложит ему выпить последнюю чашу вина и перекусить в тишине.
      Ему не хотелось ни еды, ни вина. Ни даже присутствия его любимых коней. В том, чего ему хотелось, ему отказано, и сила его отчаяния, вероятно, более всего остального тревожила его. Это как-то по-детски. Губы его насмешливо скривились. Так как он себя чувствует — молодым, старым или тем и другим? Давно пора решить, не так ли? Он задумался и решил: ему хочется снова стать мальчиком, простодушным, как мальчик, или, если это невозможно, ему хочется остаться в комнате наедине с Тенаис.
      Он увидел белую луну, когда она взошла. Он как раз шел мимо часовни Неспящих, направляясь на восток, и услышал пение внутри. Он мог бы войти, на несколько минут спастись от холода и помолиться среди святых людей, но бог и его сын именно в этот момент тоже ничего ему не подсказали.
      Возможно, и подсказали бы, если бы он был лучшим, более благочестивым человеком, но это не так, и они не ответили, вот и все. Он увидел быстро промелькнувший по улице впереди синий язычок пламени — напоминание о присутствии полумира среди людей, который в Городе всегда рядом, и в это мгновение Скортий вдруг принял неожиданное решение.
      Есть другая стена, через которую он может перелезть.
      Если он не спит, бродит по городу и никак не может успокоиться, то может использовать такое настроение. С этой мыслью, не давая себе времени усомниться, он развернулся и зашагал по переулку, под углом отходящему от улицы.
      Он шагал быстро, держался в тени, застыл неподвижно у одной двери при виде компании пьяных поющих солдат, которые вывалились из таверны. Стоя там, он увидел массивные носилки, появившиеся из темноты в противоположном конце улицы, которые потом свернули за угол и двинулись по крутому спуску к гавани. На секунду Скортий задумался, потом пожал плечами. Ночью всегда что-то происходит. Люди умирают, рождаются, находят любовь или горе.
      Он двинулся в другую сторону, снова вверх по холму, время от времени потирая плечо, и снова подошел к улице, а потом к дому, где провел большую часть дня и вечер на свадебном торжестве.
      Дом, который Зеленые подарили своей лучшей танцовщице, был красивым и ухоженным и находился в очень хорошем районе. Он имел широкий портик и таких же размеров солярий с балконом, выходящим на улицу. Скортий бывал в этом доме и до сегодняшнего дня и даже поднимался наверх, когда приходил к его прежним обитателям. Иногда эти прежние хозяева размещали спальню в передней части дома, делая солярий ее продолжением, местом, откуда можно наблюдать за жизнью внизу. Иногда эта передняя комната становилась гостиной, а спальня размещалась в задней части, над внутренним двориком. Скортий мог полагаться лишь на свой инстинкт, поэтому решил, что Ширин не из тех, кто устраивает спальню над улицей. Она достаточно времени, днем и вечером, проводит, глядя на людей со сцены. К несчастью, дома здесь стояли так тесно, что во внутренний двор никак нельзя проникнуть с улицы.
      Он окинул взглядом пустынную улицу. Факелы мигали на стенах; некоторые из них ветер задул. Возничий посмотрел наверх и вздохнул. Бесшумно, потому что он проделывал подобные вещи много раз, подошел к концу портика, залез на каменное ограждение, поднял над головой обе руки, ухватился, а потом подтянулся наверх одним плавным движением и очутился на крыше портика.
      Когда много лет правишь четверкой коней, запряженных в колесницу, верхняя часть туловища и ноги становятся очень сильными.
      И еще получаешь травмы. Он помедлил и тихо застонал от боли в плече. Он и правда становится слишком старым для подобных вещей.
      Чтобы перебраться с крыши портика на балкон солярия, надо было совершить короткий вертикальный прыжок, еще раз крепко ухватиться и подтянуться прямо вверх, чтобы опереться коленом. Было бы легче, если бы Ширин все же выбрала эту комнату для своей спальни. Но она не ее выбрала, как Скортий и предполагал. Один взгляд внутрь, и он увидел темную комнату, скамьи, драпировки на стенах над шкафчиками. Это была гостиная.
      Он опять выругался, затем залез, на перила балкона, стараясь сохранить равновесие. Крыша сверху была плоской, как во всех окрестных домах, без всякого бортика, чтобы стекала дождевая вода. Не за что ухватиться. И это он тоже помнил по другим местам. По другим домам. Он мог упасть, если соскользнут руки. А до земли далеко. Он представил себе, как слуга или раб найдет его утром на улице со сломанной шеей. Его внезапно охватил приступ буйного веселья. Он вел себя невероятно безрассудно и понимал это.
      Тенаис должна была быть одна. А она была не одна. И вот он здесь, карабкается на крышу дома другой женщины на ветру.
      На улице внизу послышались шаги. Скортий застыл неподвижно, стоя двумя ногами на перилах, ухватившись рукой за угловую колонну, чтобы сохранить равновесие, пока шаги не удалились прочь. Затем отпустил колонну и снова прыгнул. Раскинул руки по крыше ладонями вниз — единственный способ проделать это — и со стоном подтянулся наверх, на крышу. Движение далось ему с трудом.
      Он лежал там некоторое время на спине, решительно подавляя желание потереть плечо, глядя на звезды и белую луну. Дул ветер. Джад создал людей глупыми созданиями, решил он. Женщины мудрее в целом. Они по ночам спят. Или сидят взаперти со своими мужьями. Что бы это ни означало.
      На этот раз он тихо рассмеялся над самим собой и встал. Двинулся, легко ступая, к тому месту, где крыша кончалась, со стороны внутреннего дворика. Увидел маленький фонтан, еще без воды в конце зимы, вокруг него каменные скамьи, голые деревья. Сияли белая луна и звезды. Ветреная ночь, необычайно ясная. Он внезапно осознал, что чувствует себя счастливым. И очень живым.
      Он точно знал, где должна быть спальня, увидел внизу узкий балкон. Еще раз бросил взгляд на бледную луну. Сестра бога, как называют ее киндаты. Ересь, но иногда, для себя самого, это можно понять. Он заглянул за край крыши. Спускаться должно быть легче. Он лег на живот, перебросил ноги через край, спустился как можно ниже на вытянутых руках. Потом аккуратно приземлился на балкон, бесшумно, как любовник или вор. Выпрямился, тихо шагнул вперед и заглянул сквозь застекленные двери в комнату женщины. Одна половинка двери, как ни странно в такую холодную ночь, была приоткрыта. Он посмотрел на кровать. Там никого не было.
      — Стрела из лука нацелена тебе в сердце. Стой где стоишь. Мой слуга с радостью убьет тебя, если ты не назовешь свое имя, — произнесла Ширин, танцовщица Зеленых.
      Благоразумно будет оставаться на месте.
      Он представления не имел, как она узнала, что он здесь, как успела вызвать телохранителя. Еще он — с большим опозданием — задал себе вопрос: почему он решил, что она спит одна?
      «Назови свое имя», — приказала она. Он относился к себе с уважением.
      — Я — Геладикос, сын Джада, — торжественно произнес он. — Здесь колесница моего отца. Поедем покататься?
      Воцарилось молчание.
      — Боже! — воскликнула Ширин уже другим голосом. — Это ты?
      Она быстро и тихо отпустила телохранителя. Когда он ушел, она сама распахнула балконную дверь, и Скортий, поклонившись ей, вошел в спальню. Во внутреннюю дверь легонько постучали. Ширин подошла к ней, слегка приоткрыла, взяла из рук служанки зажженную свечу, потом снова закрыла дверь. И сама обошла комнату, зажигая свечи и лампы.
      Скортий увидел смятые покрывала на кровати. Она и правда спала, но сейчас на ней было темно-зеленое платье, застегнутое до шеи, поверх той одежды, если она вообще спала в одежде. Темные коротко остриженные волосы Ширин доставали как раз до плеч. Новая мода — Ширин устанавливала моды для женщин Сарантия. Босыми ногами с высоким подъемом она ступала по полу с легкостью танцовщицы. Глядя на нее, он почувствовал быстро растущее желание. Она была очень привлекательной женщиной. Скортий развязал плащ и уронил его на пол за спиной. В тепле он начинал чувствовать, как к нему возвращается самообладание. Ему было все известно о подобных встречах. Ширин закончила зажигать свечи и повернулась к нему.
      — Как я понимаю, Тенаис заперлась со своим мужем? Этот вопрос был задан с такой невинной улыбкой и широко распахнутыми глазами.
      Он с трудом глотнул. Открыл рот. Потом закрыл. Смотрел, как она села, продолжая улыбаться, на мягкое сиденье у гаснущего огня.
      — Садись же, возничий, — тихо сказала она, держа спину очень прямо и полностью владея собой. — Служанка принесет нам вина.
      В большой растерянности и с подлинным облегчением он опустился на указанное сиденье.
      Проблема была в том, что он поразительно привлекательный мужчина. Сбросив свой плащ, все еще одетый в белое после свадьбы, Скортий выглядел вечно молодым, свободным для всех бед, сомнений и недостатков простых смертных.
      Она спала одна, по собственному выбору, разумеется. Видит Джад, существовало немало мужчин, которые предложили бы ей свой вариант утешения в темноте, если бы она их попросила или позволила им. Но Ширин обнаружила, что самая большая роскошь высокого положения, настоящая привилегия, которую оно дает, — это иметь возможность не позволять и просить только там и тогда, когда ей этого действительно хочется.
      Наступит время, когда будет иметь смысл обзавестись покровителем, возможно даже занимающим высокое положение мужем из военных или богатых купцов или даже из Императорского квартала. Здравствующая императрица является доказательством такой возможности. Но не сейчас. Она еще молода, на пике славы в театре и не нуждается в опекуне — пока.
      Она и так под охраной — своей славы и других вещей. Среди этих других вещей и то, что кое-кто мог предупредить ее о появлении людей, пытающихся проникнуть в ее комнату после наступления темноты.
      —  Насколько я понимаю, его нельзя убить, но почему этот человек расселся здесь и ждет, когда принесут вино? Просвети меня, прошу тебя.
       — Данис, Данис. Разве он не великолепен? —молча спросила Ширин, зная, что ответит на это птица.
      —  О! Прекрасно. Подождешь, когда он еще раз улыбнется, а потом потащишь в постель, ты это задумала?
      Скортий Сорийский смущенно улыбнулся:
      — Почему… гм… ты думаешь, что я… э…
      — Тенаис? — спросила она. — О, женщины знают о таких вещах, дорогой мой. Я видела, как ты смотрел на нее сегодня вечером. Должна сказать, что она прелестна.
      — Гм, нет! То есть я бы скорее сказал, что… женщины могут увидеть то, чего на самом деле не существует. — Его улыбка стала более уверенной. — Хотя должен заметить, что ты действительно прелестна.
      —  Видишь? Я так и знала! —воскликнула Данис. — Ты знаешь, что это за человек/ Оставайся на месте. Не надо ему улыбаться!
      Ширин улыбнулась. Скромно опустила глаза, сложила руки на коленях.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36