Джон Голсуорси
      Последняя глава
      Книга вторая
      Пустыня в цвету (Перевод Е. Голышевой и Б. Изакова)
      Глава первая
      В 1930 году, вскоре после обсуждения бюджета в парламенте, неподалеку от вокзала Виктория можно было наблюдать восьмое чудо света: трое совершенно несхожих англичан одновременно разглядывали один и тот же городской памятник. Пришли они порознь и остановились поодаль друг от друга, на открытом юго-западном краю площади, чтобы неверный свет весенних сумерек не слепил им глаза. Одна из них была молодая женщина лет двадцати шести, другой - моложавый человек лет тридцати четырех, а третий - пожилой мужчина уже за пятьдесят. Молодая женщина - тоненькая, неглупая на вид - слегка откинула и склонила набок голову, на ее чуть приоткрытых губах играла улыбка. Мужчина помоложе плотно запахнул синее пальто и туго затянул на тонкой талии пояс, словно ему было зябко на весеннем ветру; лицо его со следами загара казалось бледным, а презрительная складка у рта странно не вязалась с выражением глаз: он смотрел на памятник с искренним волнением. Старший - высокий мужчина в коричневом костюме и коричневых замшевых туфлях - небрежно засунул руки в карманы брюк, и сквозь непроницаемое выражение его худого, обветренного, красивого лица проглядывала ирония.
      А над ними, окруженная деревьями, высилась конная статуя маршала Фоша.
      Человек помоложе вдруг произнес:
      - Он наш спаситель!
      На такое нарушение приличий по-разному отозвались двое других: англичанин постарше слегка приподнял брови и сделал шаг вперед, словно хотел разглядеть ноги лошади. Молодая женщина живо обернулась, и лицо ее выразило удивление:
      - Вы не Уилфрид Дезерт?
      Моложавый человек поклонился.
      - Мы с вами встречались на свадьбе Флер Монт. Вы были у них шафером-первым шафером, которого я видела в жизни. Мне было тогда шестнадцать лет. Вы меня, конечно, не помните. Я - Динни, вернее говоря, Элизабет Черрел. Не хватило подружек, и меня взяли в последнюю минуту.
      Лицо молодого человека просветлело.
      - Я прекрасно помню ваши волосы.
      - Все меня только по ним и запоминают.
      - Неправда! Помню, я тогда подумал, что это вас, наверно, писал Боттичелли. Видно, вы и до сих пор ему позируете.
      А Динни в это время думала: "Ну и глаза! Они меня и тогда поразили. Какие у него красивые глаза!"
      Глаза эти были снова обращены на памятник.
      - А он ведь и в самом деле наш спаситель, - сказал Дезерт.
      - Ну да, вы ведь, кажется, там были?
      - Летал, надоело до черта!
      - Вам нравится памятник?
      - Только конь.
      - Да, - пробормотала Динни. - Это - настоящая лошадь, а не какой-нибудь гарцующий бочонок с зубами, ноздрями и выгнутым загривком...
      - Надежный конь, как и сам Фош.
      Динни наморщила лоб.
      - Мне нравится, как он тихонько здесь стоит, среди деревьев.
      - Как поживает Майкл? Вы ведь, по-моему, его двоюродная сестра?
      - У него все хорошо. По-прежнему в парламенте, кажется, уже навеки.
      - А Флер?
      - Цветет. Вы слышали, в прошлом году у нее родилась дочь?
      - Ах, вот как? Значит, у нее теперь двое?
      - Да, девочку назвали Кэтрин.
      - Я не был в Англии с двадцать седьмого года. Господи! Как давно была эта свадьба!
      - Судя по вашему виду, - сказала Динни, разглядывая его желтоватый загар, - вы жили в солнечных краях.
      - Когда не светит солнце, я вообще не живу.
      - Майкл как-то говорил, что вы уехали на Восток.
      - Да, я там брожу понемножку. - Лицо его, казалось, потемнело еще больше, и он передернул плечами, словно от озноба. - Дьявольски холодно в Англии весной!
      - Вы все еще пишете стихи?
      - Ага, вы слыхали и об этой моей слабости?
      - Я читала их все. Больше всего мне нравится последняя книжка.
      Он ухмыльнулся:
      - Спасибо, что погладили меня по шерстке; поэты, как вы знаете, на такие вещи падки. Кто этот высокий человек? Мне как будто знакомо его лицо.
      Высокий человек обошел памятник вокруг и теперь приближался к ним.
      - Странно, - пробормотала Динни, - но и он напоминает мне о свадьбе Флер.
      Высокий человек подошел к ним.
      - Поджилки у него неважные, - сказал он.
      Динни улыбнулась:
      - А я всегда так радуюсь, что у меня нет поджилок. Мы как раз рассуждали, знаем ли мы вас. Вы, случайно, не были на свадьбе Майкла Монта несколько лет назад?
      - Был. А вы кто такая, милая барышня?
      - Ну вот, значит, мы там были все трое. Я, Динни Черрел, двоюродная сестра Майкла с материнской стороны. Мистер Дезерт был его шафером.
      Высокий человек кивнул:
      - Ах, вот оно что! Меня зовут Джек Маскем, и я - Двоюродный брат Монта-старшего. - Он повернулся к Дезерту. - Вы, я слышал, восторгались Фошем?
      - Да.
      Динни удивило, что Дезерт сразу же насупился. - Ну что ж, - признал Маскем, - солдат он был настоящий, а их там было немного. Но я-то пришел поглядеть на коня.
      - Конечно, конь интереснее, - серьезно подтвердила Динни.
      Высокий господин удостоил ее иронической улыбкой.
      - Спасибо Фошу, что он хотя бы не бросил нас в беде.
      Дезерт вдруг резко к нему обернулся:
      - На что вы намекаете?
      Маскем пожал плечами, приподнял шляпу перед Динни и лениво зашагал прочь.
      Когда он ушел, воцарилось молчание, - оба чувствовали странную неловкость.
      - Вам в какую сторону? - спросила наконец Динни.
      - В любую, по дороге с вами.
      - Вы очень любезны, сэр. Я иду к тетке на Маунт-стрит, вам это подходит?
      - Вполне.
      - Да вы ее, наверно, помните, это мать Майкла, совершенная прелесть, величайшая мастерица алогизма, - так перескакивает с предмета на предмет, что просто дух захватывает.
      Они перешли улицу и пошли по Гровенор-плейс, мимо Букингемского дворца.
      - Наверно, всякий раз, - когда возвращаешься домой, кажется, что в Англии все ужасно переменилось? Простите за светскую болтовню.
      - Да, в общем, да...
      - Вы, видно, не очень-то "обожаете свой край родной", как принято у нас говорить?
      - Он внушает мне ужас!
      - Да вы уж не из тех ли, кто хочет казаться хуже, чем он есть на самом деле?
      - Хуже не бывает. Спросите Майкла.
      - Майкл злословить не любит.
      - И Майкл и все прочие ангелы с крылышками витают в небесах.
      - Неправда. Майкл прочно стоит на земле, он настоящий англичанин.
      - А одно с другим не вяжется, в том-то и беда.
      - Зачем бранить Англию? Вы не оригинальны.
      - Я браню ее только англичанам.
      - И на том спасибо. Но почему мне?
      Дезерт расхохотался.
      - Потому что вы такая, какой я хотел бы видеть Англию.
      - "Польщена и прелестна, но еще не перезрела и совсем не растолстела!"
      - Меня злит, что Англия все еще верит, будто она "соль земли".
      - А разве это не так?
      - Так, - к ее удивлению, ответил Дезерт, - но она не смеет этого думать.
      Динни мысленно продекламировала:
      Ты упрямец, братец Уилфрид, и язык твой зол,
      Этим ты, - сказала дева, - лучше не хвались!
      Некрасиво вечно путать потолок и пол,
      Становиться так упорно головою вниз! {*}
      {* Стихи даются в переводе А. Эфрон.}
      но вслух она выразилась попроще:
      - Если Англия все еще "соль земли", но не имеет права так думать и все же думает, у нее, по-видимому, есть чутье. Отчего вы сразу невзлюбили мистера Маскема? Тоже чутье? - Но, поглядев на его лицо, подумала: "Я, кажется, на редкость бестактна".
      - За что мне его не любить? Обычный толстокожий, - только и знает, что охотиться да ездить на скачки, у меня от таких скулы воротит со скуки.
      "Что-то тут не так", - думала Динни, вглядываясь в Дезерта. Какое странное лицо! Измученное глубоким разладом с самим собой, словно злой и добрый гений пытаются выжить друг друга из его души; но глаза его все так же тревожили ее, как и тогда, в шестнадцать лет, когда с распущенными волосами она стояла рядом с ним на свадьбе Флер.
      - Вы и в самом деле любите бродить по Востоку?
      - На мне проклятие Исава, сына Исаака.
      "В один прекрасный день, - подумала она, - я заставлю тебя сказать, за что ты проклят. Впрочем, вряд ли я еще когда-нибудь тебя увижу". И по спине у нее пробежал холодок.
      - Вы знаете моего дядю Адриана? Во время войны он был на Востоке. А теперь заведует ископаемыми в музее. Вы, наверно, знакомы с Дианой Ферз. Дядя женился на ней в прошлом году.
      - Я мало кого тут знаю.
      - Ну, тогда нас связывает только Майкл.
      - Я не верю в связи через третьих лиц. Где вы живете, мисс Черрел?
      Динни усмехнулась.
      - Вижу, пора вас снабдить краткой биографической справкой. С незапамятных времен семья моя владеет поместьем Кондафорд в Оксфордшире. Отец - отставной генерал, у него две дочери и единственный сын - военный, женат и скоро приедет из Судана в отпуск.
      - А-а... - протянул Дезерт и снова помрачнел.
      - Мне двадцать шесть лет, я не замужем и - увы! - бездетна. Любимое развлечение - вмешиваться в чужие дела. И сама не пойму, зачем мне это надо! В городе живу у леди Монт, на Маунт-стрит. Несмотря на деревенское воспитание, у меня дорогостоящие замашки и никаких средств, чтобы им потакать. Кажется, не лишена чувства юмора. А вы?
      Дезерт улыбнулся и покачал головой.
      - Хотите, я скажу за вас? - предложила Динни. - Вы младший сын лорда Маллиона; слишком много воевали; пишете стихи; у вас страсть к кочевой жизни, и вы враг самому себе; последнее - мое открытие и может заинтересовать нашу прессу. Ну вот мы и дошли до Маунт-стрит. Может, зайдете навестить тетю Эм?
      - Спасибо, нет. Но давайте завтра вместе пообедаем, а потом сходим на утренник в театр.
      - Хорошо. Где?
      - У "Дюмурье". В половине второго.
      Они пожали друг другу руки и расстались, но когда Динни входила в дом тетки, она была как-то приятно оживлена и, остановившись у двери в гостиную, постояла там, улыбаясь.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      Улыбка сошла с ее лица, когда через закрытую дверь до нее донесся веселый шум.
      "Боже мой! - подумала она. - У тети Эм день рождения, а я совсем забыла!"
      Кто-то перестал барабанить на рояле, послышались беготня, какая-то суматоха, стук отодвигаемых стульев, писк, а потом все смолкло и снова раздались звуки рояля.
      "Музыкальные стулья!" - сообразила Динни и тихонько приоткрыла дверь. Та, что раньше звалась Дианой Ферз, сидела у рояля. Восемь малышей и один взрослый в пестрых бумажных колпаках цеплялись за восемь разнокалиберных стульев, расставленных друг против друга; семеро вот-вот готовы были вскочить на ноги, а двое еще сидели рядом на одном стуле. Динни оглядела это сборище и увидела, что слева направо сидят: Рональд Ферз; маленький китайчонок; младшенькая тети Элистой - Энн; младший сын дяди Хилери - Тони; Силия и Динго (дети замужней сестры Майкла Силии Мористон); Шейла Ферз, а на одном стуле - дядя Адриан и Кит Монт. Потом ей попалась на глаза тетя Эм, которая, пыхтя, прислонилась к камину; на голове у нее красовалась огромная диадема из фиолетовой бумаги. Флер старалась вытащить стул из того ряда, где сидел Рональд!
      - Кит, вставай! Ты опоздал.
      Кит не тронулся с места, зато встал Адриан.
      - Ничего не поделаешь, старина. Их не переспоришь. Беги!
      - Не держитесь руками за спинки! - кричала Флер. - Вуфин, не смей садиться, пока не перестанут играть! Динго, не цепляйся за крайний стул!
      Музыка прекратилась. Суетня, толкотня, писк; самая маленькая фигурка крохотная Энн осталась стоять.
      - Не горюй, детка, - сказала ей Динни. - Поди сюда, давай бить в барабан. Как только музыка перестанет играть - ты тоже перестань. Вот так. Ну, еще раз. Делай как тетя Ди.
      Игра возобновлялась снова и снова, пока не остались только Шейла, Динго и Кит.
      "Я ставлю на Кита", - решила Динни.
      Вот вышла из игры Шейла! Ее выдвинули из ряда вместе со стулом. Вокруг последнего стула суетились маленький шотландец Динго и светлоголовый Кит, потерявший в пылу беготни свой бумажный колпак. Оба то садились, то вскакивали и вертелись вокруг стула. Диана старалась на них не глядеть, Флер отошла подальше, чуть-чуть улыбаясь; лицо тети Эм порозовело. Музыка смолкла, Динго успел сесть, а Кит остался стоять; щеки его пылали и брови были насуплены.
      - Кит! - послышался голос Флер. - Играй как следует!
      Кит вздернул голову и сунул кулачки в карманы. "Молодчина Флер!" подумала Динни. Сзади чей-то голос произнес:
      - Безудержная страсть твоей тетки к молодежи приводит к немыслимым бедствиям. Что если нам поискать покоя у меня а кабинете?
      Динни обернулась и поглядела на тонкое, худое, подвижное лицо сэра Лоренса Монта; его усики совсем побелели, но волосы только чуть серебрила седина.
      - Я еще не внесла своей лепты, дядя Лоренс.
      - И не надо. Учись смотреть на все со стороны. Пусть язычники беснуются. Пойдем предадимся тихой беседе, как истые христиане.
      Желание поговорить с дядей об Уилфриде Дезерте побороло в ней привычную самоотверженность, и Динни ушла с ним.
      - Над чем ты сейчас работаешь? - спросила она.
      - Решил немножко отдохнуть, читаю мемуары Хэрриет Уилсон поразительная женщина, Динни! Во времена Регентства в высшем свете и так не было ни одной незапятнанной репутации, но она-то уж постаралась! Ты что-нибудь о ней слышала? Поверь, эта женщина знала, что такое любовь. Любовников у нее была тьма, но любила она только одного.
      - И это, по-твоему, любовь?
      - Ну что ж, сердце у нее было доброе, а остальные любили ее. Совсем не похожа на Нинон де Ланкло - та ведь любила всех. Но обе они женщины примечательные. А что если написать диалог этих двух дам на тему о добродетели? Стоит подумать. Садись!
      - Сегодня я рассматривала памятник Фошу и встретила там твоего двоюродного брата, мистера Маекема.
      - Джека?
      - Да.
      - Последний денди. Ты понимаешь, какая огромная разница между "щеголем", "денди", "франтом", "модником", "хлыщом", "пижоном" и "фертом" кажется, так это теперь называют? Но порода вырождается. По возрасту Джек принадлежит к эпохе "хлыщей", но стиль у него настоящего "денди" законченного денди, типа Уайта-Мелвиля {Уайт-Мелвиль Джордж (1821-1878) английский писатель и спортсмен.}. Что ты о нем думаешь?
      - Лошади, карты и полнейшая невозмутимость.
      - Сними-ка шляпу. Я люблю смотреть на твои волосы.
      Динни сняла шляпу.
      - Я встретила там еще одного знакомого: шафера Майкла.
      - Как? Дезерта? Он вернулся? - И подвижная бровь сэра Лоренса поползла наверх.
      Щеки Динни слегка порозовели.
      - Да, - сказала она.
      - Странный тип.
      Динни вдруг почувствовала какое-то непривычное ощущение. Ей было бы трудно его описать, но оно напомнило ей фарфоровую безделушку, которую она подарила отцу в день его рождения: мастерски вылепленную лисичку с четырьмя приткнувшимися к ней детенышами. Выражение лисьей мордочки - нежное и чуть-чуть настороженное - отражало ее чувство в эту минуту.
      - А чем он странный?
      - Не хочу быть фискалом, Динни. Хотя тебе, пожалуй, скажу... Молодой человек года через два после замужества Флер явно за ней волочился. Из-за этого он и стал таким непоседой.
      Так вот на что он намекал, говоря о проклятии Исава? Не может быть! По выражению его лица, когда они говорили о Флер, она бы этого не подумала.
      - Но ведь все это было сто лет назад! - воскликнула Динни.
      - Конечно! Дела давно минувших дней; но ходят о нем и другие слухи. Наши клубы - настоящие рассадники злословия.
      Динни внутренне насторожилась.
      - Какие слухи?
      Сэр Лоренс покачал головой.
      - Мне этот молодой человек нравится, и я не стану даже тебе повторять то, чего сам толком не знаю. Если человек живет не как все, про него еще не то наговорят! - Он вдруг кинул на Динни испытующий взгляд, но ее глаза безмятежно сияли.
      - А кто этот маленький китайчонок?
      - Сын бывшего мандарина; тот оставил здесь свою семью: на родине у него какие-то нелады; занятный малыш! Очень симпатичный народ эти китайцы. Когда приезжает Хьюберт?
      - На будущей неделе. Они летят из Италии. Джин ведь любит летать.
      - Какова судьба ее брата? - И он снова пристально взглянул на Динни.
      - Алана? Он служит на морской базе в Китае.
      - Тетя не перестает сетовать, что у вас с ним ничего не вышло.
      - Ты знаешь, ради тети Эм я готова на все, но, любя его как брата, я не могла пойти с ним к алтарю.
      - Я-то совсем не хочу, чтобы ты выходила замуж, - сказал сэр Лоренс, ищи тебя тогда в какой-нибудь Берберии!
      "Да он просто колдун!" - мелькнуло у Динни, и глаза ее стали совсем наивными.
      - Ох, уж эта бюрократическая машина! - продолжал тот. - Всю нашу родню засосала. И моих дочерей: Силия - в Китае, Флора - в Индии; твой брат Хьюберт - в Судане; вот и сестра твоя Клер унесется, как только ее обвенчают: Джерри Корвен получил назначение на Цейлон... Говорят, Чарли Маскема посылают в Кейптаун; старший сын Хилери едет на гражданскую службу в Индию; а младший - на флот. Черт побери, Динни, вы с Джеком Маскемом последнее мое утешение в этой пустыне! Не считая, конечно, Майкла.
      - А ты часто видишься с Маскемом?
      - Частенько, у "Бартона", он заходит ко мне и в "Кофейню", - играем в пикет; кроме нас двоих, игроков там и не осталось. Правда, это пока не наступит сезон; теперь-то я вряд ли увижу его до конца скачек в Кэмбриджшире.
      - Он, видно, большой знаток лошадей?
      - Да. Но только лошадей, Динни. Таких, как он, редко хватает на что-нибудь еще. Лошадь - странное животное, она делает человека слепым и глухим ко всему остальному. Слишком уж много требует внимания. Приходится следить не только за ней, но и за всеми, кто имеет к ней какое-нибудь отношение. А как выглядит Дезерт?
      - Что? - Динни слегка растерялась. - Какой-то темно-желтый...
      - Это от раскаленного песка. Ведь он теперь живет как бедуин. И отец у него тоже отшельник, так что у них это в крови. Но он нравится Майклу, даже несмотря на ту историю, и это - лучшее, что о нем можно сказать.
      - А какие он пишет стихи? - спросила Динни.
      - Путаные. Разрушает одной рукой то, что создает другой.
      - Может, он просто еще не нашел себе места в жизни? А глаза у него красивые, правда?
      - Я больше всего запомнил его рот - рот человека тонко чувствующего, озлобленного.
      - Глаза говорят о том, каков человек от природы, а рот - каким он стал.
      - Да, рот и желудок.
      - У него нет желудка, - сказала Динни. - Это я заметила.
      - Привычка довольствоваться чашкой кофе и горстью фиников. Впрочем, арабы кофе не пьют, - у них слабость к зеленому чаю с мятой. Вот ужас! Сюда идет тетя. - "Вот ужас" относилось к чаю с мятой.
      Леди Монт уже сняла бумажную диадему и слегка отдышалась.
      - Тетечка, я, конечно, забыла про твой день рождения и ничего не принесла тебе в подарок.
      - Тогда поцелуй меня. Я всегда говорила, что ты целуешься лучше всех. Откуда ты взялась?
      - Клер попросила меня кое-что для нее купить.
      - Ты захватила с собой ночную рубашку?
      - Нет.
      - Не важно. Возьмешь мою. Ты еще носишь ночные рубашки?
      - Да.
      Молодец. Терпеть не могу, когда женщины спят в пижамах - и дядя этого тоже не любит. Вечно спадают. И ничего с этим не поделаешь, как ни старайся. Майкл и Флер останутся ужинать.
      - Спасибо, тетя Эм, с удовольствием у вас переночую. Я еще не купила и половины того, что просила Клер.
      - Нехорошо, что Клер выходит замуж раньше тебя.
      - Но она и должна была выйти раньше, тетя.
      - Ерунда! Клер - умница, а они не торопятся. Когда я вышла замуж, мне было уже двадцать один.
      - Вот видишь!
      - Не смейся надо мной. Умницей я была только раз. Помнишь, Лоренс, того слона... я хотела, чтобы он сел, а он все время становился на колени. Понимаешь, у них ноги подгибаются только в одну сторону. И я сразу сказала, что они ни за что не подогнутся в другую!
      - Ах, тетя Эм! Да ты вообще самая большая умница на свете! Женщины так уныло последовательны.
      - Меня утешает твой нос, Динни. Мне так надоели клювы и тети Уилмет, и Генриетты Бентворт, да и мой тоже.
      - У тебя нос только чуть-чуть орлиный.
      - В детстве я ужасно боялась, что он станет еще хуже! Часами простаивала, прижавшись кончиком к гардеробу.
      - Я тоже хотела что-нибудь сделать со своим носом, только наоборот.
      - Один раз я так стояла, а твой папа забрался на гардероб, как настоящий леопард, а потом на меня как спрыгнет! Даже губу себе прокусил. У меня вся шея была в крови.
      - Фу, как нехорошо!
      - Да. Лоренс, о чем ты сейчас думаешь?
      - О том, что Динни, наверно, не обедала. Правда, Динни?
      - Я отложила это до завтра.
      - Вот видишь! - воскликнула леди Монт. - Позови Блора. Ты ни за что не поправишься, пока не выйдешь замуж.
      - Давай сперва сбудем с рук Клер, хорошо?
      - В церкви Святого Георгия? И венчает, наверно, Хилери?
      - Конечно!
      - Я непременно буду плакать.
      - А почему, в сущности, ты плачешь на свадьбах?
      - Она ужасно похожа на ангела, а жених - в черном фраке, с усиками щеточкой, и совсем ничего не чувствует, а она думает, что он чувствует! Так обидно!
      - Ну, а вдруг он все-таки чувствует? Майкл ведь чувствовал, когда женился, и дядя Адриан тоже!
      - Адриану уже пятьдесят три, и у него борода. И потом он ведь Адриан!
      - Да, это, конечно, другое дело. Но, по-моему, надо скорее пожалеть жениха. У невесты самый счастливый день в жизни, а ему, бедняжке, наверно, тесен белый жилет.
      - Лоренсу не был тесен. Лоренс всегда был тоненький, как папиросная бумага. А я была тощая, как ты.
      - Тебе, наверно, очень шла фата, тетя Эм. Правда, дядя? - Но иронически-грустное выражение на липах этих пожилых людей заставило ее замолчать, и она только спросила: - Где вы познакомились?
      - На охоте. Я упала в канаву, а дяде это не понравилось; он подошел и вытащил меня оттуда.
      - Но это идеальная встреча!
      - Нет, слишком много было глины. Мы целый день потом друг с другом не разговаривали.
      - А что же вас примирило?
      - То да се. Я гостила у родителей Ген, Кордроев, а Лоренс заехал к ним посмотреть щенят. И чего это ты меня все выспрашиваешь?
      - Мне просто хотелось знать, как это делали в ваши дни.
      - А ты лучше выясни, как это делают теперь.
      - Дядя Лоренс вовсе не желает от меня избавиться.
      - Все мужчины эгоисты, кроме Майкла и Адриана. - И потом мне ужасно не хочется, чтобы ты плакала.
      - Блор, принесите мисс Динни бутерброд и коктейль, она не обедала. И потом, Блор, мистер и миссис Адриан и мистер и миссис Майкл будут у нас ужинать. И еще, Блор, скажите Лоре, чтобы она отнесла какую-нибудь мою ночную рубашку и все, что нужно, в голубую комнату для гостей. Мисс Динни останется ночевать. Ах, эти дети! - И леди Монт, слегка покачиваясь, выплыла из комнаты. Дворецкий последовал за ней.
      - Ну, какая же она прелесть, дядя!
      - Я этого никогда не отрицал!
      - С ней легче становится на душе. Она хоть раз в жизни сердилась?
      - Иногда она начинает сердиться, но тут же об этом забывает.
      - Вот благодать!..
      Вечером, во время ужина, Динни ждала, что дядя хоть словом обмолвится о возвращении Уилфрида Дезерта. Но он ничего не сказал.
      После ужина она подсела к Флер, как всегда восхищаясь ею. Безупречное самообладание Флер, ее выхоленное лицо и фигура, трезвый взгляд ясных глаз, трезвое отношение к самой себе и какое-то странное к Майклу: слегка почтительное и в то же время чуть-чуть снисходительное - не переставали удивлять Динни.
      "Если я когда-нибудь выйду замуж, - думала Динни, - я не смогу вести себя так с мужем. Я хочу относиться к нему как к равному, не пряча своих грехов и не боясь видеть его грехи".
      - Ты помнишь свою свадьбу, Флер? - спросила она.
      - Конечно, дорогая. Убийственная церемония!
      - Я сегодня встретила вашего шафера.
      Темные зрачки Флер сузились.
      - Уилфрида? Разве ты его знаешь?
      - Мне тогда было шестнадцать, и он поразил мое юное воображение.
      - Для этого и приглашают шаферов. Ну, и как ему живется теперь?
      - Он очень загорелый и опять взволновал мою юную душу.
      Флер засмеялась.
      - Ну, это он всегда умел.
      Глядя на нее, Динни решила проявить настойчивость.
      - Да. Дядя Лоренс рассказывал, что когда-то он пытался вовсю проявить этот свой талант.
      Лицо Флер выразило удивление.
      - Вот не думала, что тесть это заметил!
      - Дядя Лоренс у нас колдун.
      - Ну, Уилфрид вел себя, в общем, примерно, - задумчиво улыбаясь, пробормотала Флер. - Отправился на Восток, как миленький...
      - Неужели он поэтому и жил там до сих пор?
      - Что ты! Корь - болезнь недолгая. Ему просто там нравится. Может, он завел себе гарем.
      - Нет, - сказала Динни. - По-моему, он человек брезгливый.
      - Ты права, дорогая, и прости меня за дешевый цинизм. Уилфрид - один из самых странных людей на свете, но, в общем, он славный. Майкл его любил. Но любить его, - сказала она вдруг, взглянув Динни прямо в глаза, - просто мучение: уж больно в нем все вразброд. В свое время я к нему близко приглядывалась, - так уж пришлось, понимаешь? В руки он не дается. Страстная натура и сплошной комок нервов. Человек он мягкосердечный и в то же время обозленный. И ни во что на свете не верит.
      - Наверно, верит все-таки в красоту, - спросила Динни, - и в истину, если знает, в чем она?
      Флер неожиданно ответила:
      - Ну, знаешь, дорогая, в них-то мы все верим, если они нам попадаются. Беда в том, что их нет, разве что... разве что они в тебе самой. Ну, а если в душе одна кутерьма, чего тогда ждать хорошего? Где ты его видела?
      - Он разглядывал Фоша.
      - А-а... Кажется, он и тогда его боготворил. Бедный Уилфрид, жить ему несладко. Контузия, стихи, да и воспитание нелепое, отец совсем отошел от жизни, мать - наполовину итальянка, сбежала с другим. Беспокойная семья. Лучшее, что у него было, - глаза: грустные, сердце от них щемило. И к тому же очень красивые - опасное сочетание. Значит, он снова растревожил твое воображение? - И она уже открыто взглянула Динни в глаза.
      - Нет, но мне было интересно, встревожишься ли ты, если я скажу, что его встретила.
      - Я? Милочка, мне уже скоро тридцать. Я мать двоих детей и... - лицо ее потемнело, - у меня теперь иммунитет. Если я кому-нибудь захочу открыться, может, я откроюсь тебе. Но есть вещи, о которых не говорят.
      Наверху, в спальне, путаясь в складках ночной рубашки тети Эм, Динни задумчиво глядела в камин, затопленный, несмотря на все ее уговоры. Она понимала, что странное томление, которое охватило ее и толкало неизвестно куда, просто нелепо. Что это с ней? Встретила человека, который десять лет назад поразил ее воображение! И, по всем отзывам, вовсе не такого уж хорошего человека! Что из этого? Динни взяла зеркало и стала разглядывать свое лицо над вышитым воротником тетиного балахона. Оно ей почему-то не понравилось. "Ну до чего же оно надоедает, это унылое рукомесло проклятого Боттичелли", - подумала она.
      Нос вверх глядит, лазурь же взгляда
      Устремлена коварно вниз...
      О рыжекудрая дриада,
      Самой себя остерегись!
      А он ведь привык к Востоку, к черным очам, томно блестящим из-под чадры, к манящим прелестям, скрытым под покрывалом, к таинственным соблазнам, к зубам, как жемчуг, словом, к красе райских гурий. Динни открыла рот и стала разглядывать свои зубы. Ну, тут ей бояться нечего: лучшие зубы в роду. Да и волосы у нее, в сущности говоря, не рыжие, а скорее, как называла их мисс Браддон, - бронзовые. Какое красивое слово! Жаль, что теперь волосы так не называют. Фигуру под всеми этими рюшками и вышивками, правда, не увидишь. Не забыть посмотреться в зеркало завтра перед ванной. За все то, чего сейчас не видно, она, кажется, может благодарить бога. Со вздохом отложив зеркало, Динни забралась в постель.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Уилфрид Дезерт по-прежнему снимал квартиру на Корк-стрит. За нее платил лорд Маллион и пользовался ею в тех редких случаях, когда покидал свою сельскую обитель. Нелюдимый аристократ все же меньше тяготился своим младшим сыном, чем старшим, который заседал в парламенте. Он не испытывал к Уилфриду такой болезненной неприязни; однако, как правило, в квартире жил один Стак, бывший вестовой Уилфрида, питавший к хозяину ту загадочную и безмолвную привязанность, которая сохраняется дольше, нежели открытое благоговение. Когда бы Уилфрид ни приехал, даже без всякого предупреждения, квартира его имела такой же вид, в каком он ее оставил: и пыли было ничуть не больше, и воздух почти такой же спертый, и те же костюмы висели на тех же вешалках, и подавали ему тот же вкусный бифштекс с грибе ми, чтобы заморить червячка с дороги. Наследный "мусор" вперемежку с восточными безделушками, привезенными на память о какой-нибудь мимолетной прихоти, придавали большой гостиной дворцовый вид, словно она была частью каких-то суверенных владений. А диван перед пылающим камином принимал Уилфрида так, словно он с него и не вставал. Он лежал там наутро после встречи с Динни, раздумывая, почему один только Стак умеет варить настоящий кофе. Казалось бы, родина кофе - Восток, но турецкий кофе - обряд, забава и, как все обряды и забавы, только щекочет воображение. Он в Лондоне уже третий день после трехлетней отлучки; за последние два года ему пришлось пережить такое, что лучше не вспоминать, не говоря уже о той истории, которая внесла глубокий разлад в его душу, как ни старайся он от нее отмахнуться. Да, он вернулся, пряча от любопытных глаз постыдную тайну. Привез он и стихи, которых хватит на четвертый по счету тоненький сборник. Лежа на диване, Уилфрид раздумывал, не увеличить ли объем этой книжки, включив туда самую длинную и как будто бы самую лучшую из его поэм - отголосок той самой истории; как жаль, что ее нельзя напечатать.