"Ну вот!" - подумал Уилфрид.
      Маскем остановился в трех шагах от него.
      - Вы готовы? - спросил он.
      Уилфрид вынул из карманов руки, выронил зажатую в зубах сигарету и кивнул. Подняв хлыст, Маскем сделал прыжок. Удар, и Уилфрид схватился с противником. Он схватился с ним так крепко, что Маскем выронил хлыст. Сцепившись, оба качнулись назад, к воротам, потом разом, словно по уговору, разошлись и замахнулись кулаками. И тут же выяснилось, что оба разучились драться. Они накидывались друг на друга неумело, но с яростью; у одного было преимущество в росте и весе, зато другой был моложе и подвижней. Они с азартом беспорядочно осыпали друг друга ударами, но Уилфрид все же заметил, что вокруг начала собираться толпа, - ну да, чем это не уличное зрелище? Схватка была такой стремительной, яростной и молчаливой, что и в толпе слышался только глухой гул. У обоих противников скоро потекла кровь из разбитых губ, оба задыхались и с трудом стояли на ногах. Уже совсем задохнувшись, они снова сцепились и, качаясь, пытались схватить друг друга за горло. Кто-то крикнул:
      - А ну-ка, дайте ему, мистер Маскем!
      И, словно это его подбодрило, Уилфрид вырвался и прыгнул; Маскем ударил его кулаком в грудь, но Уилфрид успел схватить врага двумя руками за горло. Оба потеряли равновесие, и, не удержавшись, рухнули на землю. И опять, словно сговорившись, выпустили друг друга и кое-как поднялись на ноги. Секунду они постояли, тяжело дыша, глядя друг на друга с ненавистью и выжидая удобного момента, чтобы возобновить драку. Потом оба оглянулись, и Уилфрид вдруг увидел, что окровавленное лицо Маскема застыло, руки его опустились, он их сунул в карманы, круто повернулся и быстро пошел прочь. И тут Уилфрид понял причину. В открытой машине, на другой стороне улицы, стояла Динни; одной рукой она прикрывала дрожащие губы, другой - заслоняла глаза от солнца.
      Уилфрид тоже резко повернулся и вошел в гостиницу.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
      Пока Динни одевалась и бежала по еще безлюдным улицам, она лихорадочно обдумывала, что ей делать. Письмо, присланное вечером с нарочным, несомненно, означало, что причиной раннего ухода Уилфрида был Маскем. А так как Уилфрид бесследно исчез, то вернее начинать поиски с другого конца. Зачем ждать, пока дядя повидается с Маскемом? Она может встретиться с ним сама, наедине, и это, пожалуй, будет даже лучше. Когда она добежала до Корк-стрит, было уже восемь часов.
      - Стак, у мистера Дезерта есть револьвер? - было первое, что она спросила.
      - Да, мисс.
      - Он его взял с собой?
      - Нет.
      - Я спрашиваю потому, что вчера у него произошла ссора.
      Стак провел рукой по небритому подбородку.
      - Не знаю, куда вы едете, мисс, но, может, и мне поехать с вами?
      - Нет, лучше проверьте, не сядет ли он на утренний поезд до Дувра!
      - Хорошо, мисс. Я возьму собаку и схожу на вокзал.
      - Машина внизу ждет меня?
      - Да, мисс. Может, опустить верх?
      - Пожалуйста, будет побольше воздуха.
      Слуга кивнул, Динни показалось, что его глаза и нос стали еще больше и выразительнее, чем всегда.
      - Если я нападу на след мистера Дезерта, куда мне дать вам знать, мисс?
      - Я зайду на почту в Ройстоне справиться, нет ли мне телеграммы. Мне нужно повидать там некоего мистера Маскема. Это с ним произошла ссора.
      - А вы успели перекусить, мисс? Разрешите, я подам вам чаю?
      - Я уже выпила чаю, спасибо... - Эта маленькая ложь сберегала ей время.
      Поездка по незнакомой дороге показалась Динни нескончаемой, в мозгу беспрерывно звучали слова дяди: "Не будь Джек так старомоден, я бы не беспокоился... Правда, он - живой анахронизм". А вдруг сейчас, в каком-нибудь укромном уголке Ричмонд-парка, Кен-Вуда или еще где-нибудь, они затеяли старомодную игру в "поборников чести"? Динни представила себе эту картину: вон стоит Джек Маскем - высокий, с размеренными движениями, и против него Уилфрид в пальто, туго перетянутый поясом; он вызывающе вскинул голову, а кругом деревья и воркуют лесные голуби; противники медленно поднимают правую руку... Да, но кто подаст знак стрелять? А пистолеты? В наши дни не разгуливают с дуэльными пистолетами. Если бы речь шла о дуэли, Уилфрид взял бы с собой револьвер. А что она скажет, если застанет Маскема дома? "Не обижайтесь, пожалуйста, что вас назвали подлецом и трусом! Вам хотели сказать приятное!.." Уилфрид не должен знать, что она вмешалась в это дело, а не то его гордость будет еще больше уязвлена. Уязвленная гордость! Самая древняя и непреодолимая причина всяческих бед; и в то же время что может быть естественнее и понятнее? А у него еще и сознание, что он изменил себе. Но ею владеет чувство, которое не поддается ни рассудку, ни законам, она любит Уилфрида ничуть не меньше оттого, что он изменил себе, - хотя это и не мешает ей видеть его слабости. Когда отец спросил: "Неужели такие люди могут быть оплеваны всяким, кому пригрозят пистолетом?" - слова запали ей в душу, и она поняла, что любовь в ней борется с врожденным представлением о том, каким должен быть настоящий англичанин.
      Шофер остановился, чтобы проверить заднюю шину. От живой изгороди на нее так пахнуло цветущей бузиной, что она даже закрыла глаза. Ах, эти душистые белые цветы! Шофер сел, и машина рванулась вперед. Неужели жизнь всегда будет вот так отрывать ее от всего, что ей дорого? Неужели ей так и не суждено узнать, что такое покой и счастье?
      "Дурацкая меланхолия! - выругала она себя. - А мне надо настроиться на другой лад - на стиль жокей-клуба".
      Они въехали в Ройстон, и Динни сказала:
      - Остановитесь, пожалуйста, возле почты.
      - Слушаюсь.
      Телеграммы для нее не было, и она спросила, где дом Маскема. Почтмейстер взглянул на часы.
      - Да тут напротив, мисс, но если вам нужен сам мистер Маскем, он только что отправился верхом на свой конный завод, проедете город и свернете направо.
      Динни вернулась в машину, и они медленно двинулись дальше.
      Потом она никак не могла вспомнить, кто первый сообразил остановить машину - шофер или она. Он вдруг обернулся к ней и сказал:
      - Тут, видно, чего-то не поделили, мисс.
      Но она уже стояла в машине и старалась разглядеть, что творится в толпе, собравшейся посреди дороги. И совершенно отчетливо увидела грязные, окровавленные лица, беспорядочные удары, шатающиеся тела. Она распахнула было дверцу, но в голове пронеслось: "Он мне никогда этого не простит!" И, захлопнув дверцу, она так и осталась стоять, заслонив от солнца глаза, прикрыв другой рукой дрожащие губы. Шофер тоже поднялся.
      - Вот это драка! - услышала она его восхищенный возглас.
      Как странно, как дико выглядит Уилфрид! Но голыми руками они друг друга не убьют. Несмотря на испуг, ей вдруг стало весело. Молодец, сам приехал, чтобы подраться! И все же тело ее, казалось, чувствовало каждый удар, который он получал, словно это она сама сцепилась с противником.
      - И вокруг ни одного полицейского, будь они трижды прокляты! - с восторгом воскликнул шофер. - А ну-ка, дай ему! Ставлю на молодого!
      Динни видела, как они отскочили друг от друга, как Уилфрид ринулся вперед с протянутыми руками, услышала, как Маскем ударил его кулаком в грудь, увидела, как они схватились снова, покачнулись и упали, а потом поднялись на ноги, задыхаясь, с ненавистью глядя друг на друга. Потом ее заметил Маскем, а потом и Уилфрид, они разошлись, и все было кончено. Шофер воскликнул:
      - Вот жалость!
      Динни упала на сиденье и едва слышно попросила:
      - Поедемте дальше!
      Только бы уехать! Подальше отсюда! Достаточно и того, что они ее видели, более чем достаточно!
      - Проедем немножко вперед, а потом повернем обратно в Лондон.
      Теперь они больше не станут драться!
      - Силы в руках у обоих немного, зато дерутся с душой! - сказал шофер.
      Динни молча кивнула. Рука ее все еще была прижата к губам, но дрожь не унималась. Шофер пристально на нее поглядел.
      - Вы что-то побледнели, мисс. Слишком уж они раскровянились. Давайте где-нибудь остановимся, выпейте глоточек коньяку.
      - Только не здесь, - сказала Динни. - В следующей деревне.
      - Это будет Болдок. Слушаюсь! - И он дал газ. Когда она снова проезжала мимо гостиницы, толпа уже разошлась. Две собаки, человек, протиравший окна, полицейский - и никаких других признаков жизни.
      В Болдоке Динни позавтракала. Казалось бы, она должна испытывать облегчение оттого, что взрыв наконец произошел, но вместо этого ее томили самые мрачные предчувствия. Он, наверно, будет очень недоволен, решит, что она приехала его защищать! Мало того, что ее появление помешало им закончить драку; она их видела избитыми, в крови, потерявшими человеческий облик. Динни решила никому не говорить о том, что видела, - даже Стаку и дяде.
      Но в высокоцивилизованной стране всякие предосторожности тщетны. Живое, хоть и не совсем точное описание "Схватки в Ройстоне между известным коннозаводчиком мистером Джеком Маскемом, двоюродным братом баронета Чарлза Маскема, и достопочтенным Уилфридом Дезертом, младшим сыном лорда Маллиона и автором "Леопарда", вызвавшего недавно такую сенсацию", появилось в тот же день в вечернем выпуске "Ивнинг Сан". Заголовок гласил: "Кулачный бой в высшем свете". Заметка была написана темпераментно, с воображением и заканчивалась такими строками: "Причина ссоры, как полагают, кроется в настойчивом желании мистера Маскема изгнать мистера Дезерта из некоего клуба, - таковы слухи. По-видимому, мистер Маскем высказался против дальнейшего пребывания мистера Дезерта в числе членов этого клуба после того, как тот публично признался в автобиографическом характере поэмы "Леопард". Потасовка между этими джентльменами носила весьма боевой характер, хоть и не могла повысить уважения простого человека к нашей аристократии".
      Эту заметку дядя молча положил перед Динни во время ужина. Прочтя, она оцепенела, но голос дяди заставил ее очнуться.
      - Ты там была?
      "Нет, он и в самом деле колдун!" - подумала Динни и не решилась откровенно солгать, хотя теперь уже привыкла уклоняться от истины; она только кивнула.
      - В чем дело? - спросила леди Монт.
      Динни сунула ей газету; та прочла заметку, щуря дальнозоркие глаза.
      - Кто победил, Динни?
      - Никто. Они просто разошлись.
      - А где этот Ройстон?
      - В Кембриджшире.
      - Почему?
      Этого ни Динни, ни сэр Лоренс не знали.
      - Он посадил тебя сзади на седло, как на турнире?
      - Нет, дорогая. Я оказалась там случайно, и в такси.
      - От религии ужасно разгораются страсти! - пробормотала леди Монт.
      - Да, - с горечью согласилась Динни.
      - Их утихомирило твое появление? - спросил сэр Лоренс.
      - Да.
      - Вот это жаль! Лучше бы их унял полицейский или один из них вышиб из другого дух...
      - Я вовсе не хотела, чтобы они меня заметили.
      - А ты его после этого видела?
      Динни покачала головой.
      - Мужчины ужасно тщеславны! - заметила тетка.
      На этом разговор кончился.
      После ужина позвонил Стак и сообщил, что Уилфрид вернулся; но чутье подсказало Динни, что ей лучше туда не ходить.
      Проведя бессонную ночь, она вернулась утром в Кондафорд. День был воскресный, и вся семья ушла в церковь. Динни почувствовала себя какой-то чужой. Дома все было по-прежнему: так же пахли цветы, так же выглядели комнаты, кругом те же люди были поглощены теми же делами, и, однако, все здесь казалось ей другим. Даже скотч-терьер и спаньели обнюхивали ее с недоверием, словно проверяли - своя она или чужая.
      "А ведь и в самом деле, своя или чужая? - подумала Динни. - Когда душа томится, ничто тебе не мило".
      Первой появилась Джин, - леди Черрел задержалась, чтобы принять причастие, генерал - подсчитать пожертвования, а Хьюберт - осмотреть деревенское поле для крикета. Джин нашла свою невестку на скамейке у старых солнечных часов, перед клумбой с дельфиниумами. Поцеловав Динни, она постояла, внимательно ее разглядывая.
      - Возьми себя в руки, - сказала она, - не то свалишься с ног, имей это в виду!
      - Я просто еще не обедала.
      - Я тоже ужасно хочу есть. Раньше я думала, что папины проповеди - это пытка, даже после того, как я их сокращала. Но здешний священник!..
      - Да, неплохо было бы его унять.
      Джин опять помолчала, пристально вглядываясь в лицо Динни.
      - Имей в виду, я целиком на твоей стороне. Немедленно выходи за него замуж, и уезжайте.
      Динни улыбнулась.
      - Для брака нужно согласие обеих сторон.
      - А это правда, - то, что написано в утренней газете насчет драки в Ройстоне?
      - Думаю, что не совсем.
      - Но драка была?
      - Да.
      - Кто ее затеял?
      - Я. Я - та злодейка, которая во всем виновата.
      - Динни, ты очень переменилась.
      - Что, уже не такая добренькая?
      - Как хочешь, - заявила Джин. - Хочешь изображать тоскующую деву, пожалуйста!
      Динни поймала ее за юбку. Джин стала возле нее на колени и обхватила ее руками.
      - Ты была настоящим другом, когда мне было плохо.
      Динни рассмеялась:
      - А что говорят отец и Хьюберт?
      - Отец молчит, но вид у него мрачный. Хьюберт твердит: "Что-то надо сделать!" - а потом заявляет: "Нет, это уж слишком!"
      - В общем, не важно, - вдруг сказала Динни. - Теперь мне уже все равно.
      - Ты не знаешь, что он теперь будет делать? Ерунда, он должен делать то, что ты хочешь!
      Динни снова засмеялась.
      - Ты боишься, что он убежит и бросит тебя? - сказала вдруг Джин с неожиданной проницательностью. Она уселась прямо на землю, чтобы удобнее было заглядывать Динни в глаза. - Ну да, с него станется. Ты знаешь, что я у него была?
      - Ты?
      - Да, но у меня ничего не вышло. Не могла выдавить из себя ни слова. У него огромное обаяние, Динни.
      - Тебя послал Хьюберт?
      - Нет. Это я сама. Я хотела ему сказать, что о нем подумают, если он на тебе женится, но не смогла. Странно, а я думала, он тебе рассказал. Он, верно, решил, что ты расстроишься.
      - Не знаю, - сказала Динни. И она действительно не знала. В эту минуту ей казалось, что она вообще ничего не знает.
      Джин молча ощипывала пушистый одуванчик.
      - На твоем месте, - сказала она наконец, - я бы его соблазнила. Если ты ему отдашься, он не сможет тебя бросить.
      Динни поднялась со скамейки.
      - Давай пройдемся по саду и посмотрим, что уже расцвело.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
      Дома Динни не заговаривала о том, что всех так волновало, поэтому молчали и остальные, за что она была им искренне благодарна. Целых три дня она всячески старалась скрыть, как она несчастна. Писем от Уилфрида не было, не звонил и Стак; но ведь если бы что-нибудь случилось, уж он-то непременно дал бы ей знать! На четвертый день, чувствуя, что она больше не вынесет этой*неизвестности, Динни позвонила Флер и спросила, может ли она к ним приехать.
      Лица отца и матери сразу вытянулись, когда она объявила о своем отъезде. Молчаливое горе близких выносить труднее, чем прямой попрек.
      В поезде ее обуял страх. А вдруг ее решение - ждать, чтобы Уилфрид сделал первый шаг, - было ошибкой? Может, ей лучше тут же пойти к нему? И, приехав в Лондон, она велела шоферу такси отвезти ее на Корк-стрит.
      Но Уилфрида не было дома, и Стак не знал, когда он вернется. Тон слуги как-то странно переменился; казалось, он умыл руки и не желает ни во что вмешиваться. Мистер Дезерт здоров? Да. А как собака? Да, и собака здорова. Динни уехала оттуда в полном отчаянии. Но и в доме на Саут-сквер тоже никого не было, словно все сговорились оставить ее одну. Она совсем забыла, что летний сезон в разгаре, - в Уимблдоне идут теннисные состязания, открылась конская выставка. Все эти увеселения были ей теперь так чужды, что она не могла себе представить, кого они могут увлечь.
      Поднявшись к себе, она села писать письмо Уилфриду. Молчать больше не было смысла. Стак все равно передаст ему, что она заезжала.
      Динни написала:
      "Саут-сквер, Вестминстер.
      С самой субботы меня мучит сомнение: написать тебе или подождать твоего письма. Дорогой, поверь, я не хотела ни во что вмешиваться. Я приехала для того, чтобы повидать мистера Маскема и объяснить ему, что я одна виновата в том, что он так глупо назвал "наглостью". И я никак не ожидала встретить там тебя. И, собственно, не очень надеялась застать даже и его. Пожалуйста, позволь мне тебя увидеть.
      Твоя несчастная
      Динни".
      Она пошла опустить письмо в ящик и на обратном пути встретила Кита с гувернанткой, собакой и двумя младшими детьми тети Элисон. Настроение у них было самое развеселое. Динни не захотелось его портить, и они все вместе отправились к Киту в детскую пить чай. Потом туда пришел и Майкл. Динни редко видела его вдвоем с сынишкой, и ей очень понравились их простые, товарищеские отношения. Трудно было бы определить, кто из них старший, хотя преимущество в росте и отказ от второй Порции клубничного варенья говорили в пользу Майкла. Этот час Динни впервые за пять дней, которые она провела без Уилфрида, была почти счастлива. Когда чаепитие кончилось, она пошла с Майклом к нему в кабинет.
      - Что-нибудь неприятное, Динни?
      Он был лучшим другом Уилфрида, человеком, которому легко довериться, и все же Динни не знала, что ему сказать! Но, вдруг, сидя в его кресле и подперев голову руками, она заговорила. Она смотрела прямо перед собой, не видя ничего; глаза ее были устремлены в будущее. А Майкл сидел на подоконнике, выражение лица у него было то огорченное, то ироническое; время от времени он тихонько бормотал что-то ласковое. Все ей было бы нипочем, говорила она, и общественное мнение, и газеты, и даже ее родные - если бы в самом Уилфриде не было этой глубокой раздвоенности, горечи, неуверенности в своей правоте, постоянной потребности доказывать другим и, главное, себе, что он не трус. Теперь, когда она дала себе волю выговориться, она поняла, что давно чувствует под ногами трясину, куда может провалиться в любую минуту, - глубокую яму, предательски затянутую сверху зеленым покровом. Замолчав, она в изнеможении откинулась на спинку кресла.
      - Ну, Динни, разве он тебя не любит? - мягко спросил Майкл.
      - Не знаю. Мне казалось, что да, но теперь я не знаю.... Да и за что бы? Я такая обыкновенная. А он - нет.
      - Все мы кажемся себе обыкновенными. Я не хочу тебе льстить, но мне ты кажешься гораздо более интересным человеком, чем Уилфрид.
      - Ну что ты!
      - С поэтами всегда одни неприятности! - мрачно произнес Майкл. - Что же нам теперь делать?
      Вечером, после ужина, он объявил, что идет в Палату общин, а на самом деле отправился на Корк-стрит,
      Уилфрида не было дома, и Майкл попросил у Стака разрешения подождать его. Сидя на диване в этой необычной, тускло освещенной комнате, Майкл ругал себя за то, что пришел. Сделать вид, будто его послала Динни? Бесполезно. И к тому же это неправда. Нет! Он пришел для того, чтобы выяснить, если ему удастся, по-настоящему ли Уилфрид ее любит. Если нет, - что ж, чем быстрей она о нем забудет, тем лучше. Она будет страдать, но гоняться за химерой еще больнее. Он знал, - или так по крайней мере ему казалось, - что Уилфрид не из тех, кто принимает любовь без взаимности. Самое большое несчастье для Динни - соединить свою судьбу с человеком и узнать, что в его чувстве она ошиблась. На столике возле дивана, рядом с виски, лежала вечерняя почта всего два письма и одно из них, по-видимому, от Динни. Дверь тихонько приоткрылась, и в комнату вошла собака. Обнюхав Майкла, она улеглась, положив голову на лапы и не отрывая глаз от двери. Майкл попытался с ней заговорить, но она не откликнулась, - правильный пес!
      "Подожду до одиннадцати", - подумал Майкл, и в эту минуту вошел Уилфрид. На щеке у него виднелась ссадина, а подбородок был залеплен пластырем. Собака радостно завиляла хвостом у ног хозяина.
      - Да, старина, видно, побоище было знатное! - сказал Майкл.
      - Весьма. Виски?
      - Нет, спасибо.
      Он наблюдал за тем, как Уилфрид взял письма и, повернувшись к нему спиной, распечатал их.
      "Я должен был предвидеть, что он будет так себя вести, - подумал Майкл. - Теперь я ничего не узнаю! Он вынужден делать вид, будто любит ее!"
      Не поворачиваясь, Уилфрид налил себе виски с содовой и выпил. Потом взглянул на Майкла и спросил:
      - Ну?
      Обескураженный резкостью тона и раскаиваясь, что пришел к другу с тайной целью, Майкл ничего не ответил.
      - Что ты хочешь у меня узнать?
      Майкл коротко сказал:
      - Любишь ли ты Динни.
      Уилфрид захохотал:
      - Ну, знаешь...
      - Ты прав. Но дальше так продолжаться не может. Черт возьми! Надо же подумать и о ней.
      - Я и думаю. - Лицо у него при этом было такое суровое и страдальческое, что Майкл ему поверил.
      - Ну так докажи это, бога ради! Ведь она совсем извелась!
      Уилфрид отвернулся к окну. И, не оборачиваясь, спросил:
      - Тебе никогда не приходилось доказывать, что ты не трус? И не пытайся! Доказать это невозможно, - не представится случая. Или, вернее, представится, когда не нужно.
      - Понимаю! Но, дружище, разве тут вина Динни?
      - Нет, это ее беда.
      - Ну и что же?
      Уилфрид круто повернулся к нему.
      - Да ну тебя к черту, Майкл! Убирайся отсюда! Какое ты имеешь право вмешиваться? Это касается только нас двоих.
      Майкл встал и схватил шляпу. Уилфрид сказал именно то, о чем он все время думал сам.
      - Ты совершенно прав, - сказал он смиренно. - Спокойной ночи, старина! У тебя славный пес.
      - Прости, - сказал Уилфрид, - я знаю, ты хочешь нам добра, но тут никто не поможет. И ты тоже. Спокойной ночи!
      Майкл вышел и побрел по лестнице, как побитая собака.
      Когда он пришел домой, Динни уже поднялась к себе, но Флер его ждала. Ему не хотелось рассказывать о своем визите, но Флер, испытующе посмотрев на него, заявила:
      - Ты не был в парламенте, Майкл. Ты ходил к Уилфриду.
      Майкл только кивнул.
      - Ну?
      - Ничего не вышло.
      - Я могла бы сказать тебе это заранее. Если ты увидишь на улице, что мужчина ссорится с женщиной, что ты сделаешь?
      - Перейду на другую сторону, если, конечно, успею.
      - Ага!
      - Но они же не ссорятся!
      - Да, но и у них своя жизнь, в которую нельзя врываться.
      - Уилфрид мне так и сказал.
      - Еще бы.
      Майкл пристально поглядел на нее. Ну да, еще бы! У нее тоже когда-то была своя жизнь, и ему в ней не было места.
      - Я сделал глупость. Но я вообще дурак.
      - Нет, не дурак, а добряк. Ты идешь спать?
      - Да.
      Поднимаясь наверх, он испытывал странное чувство, - вот ей сейчас куда больше хочется быть с ним, чем ему с ней. Однако стоит им лечь в постель и все будет наоборот, - такова уж мужская натура!
      В комнате над их спальней Динни прислушивалась к глухому шепоту их голосов, доносившемуся в открытое окно; опустив голову на руки, она дала волю своему отчаянию. Звезды на небе и те против нее! Внешние препятствия можно преодолеть, обойти, но с глубоким разладом в душе любимого не совладать, а если не совладать, то и не побороть его, не исцелить. Она поглядела на звезды, которые ополчились против нее. Верили древние, что звезды решают нашу судьбу, или для них, как и для нее, это были только пустые слова? И неужели эти самоцветы, которые горят и кружатся на синем бархате вселенной, и в самом деле заняты делами малых сих, - жизнью и чувствами человекообразных мошек; зачатые в объятии, они встречают друг друга, на миг соединяются, умирают и превращаются в прах... А светящиеся миры, вокруг которых кружат отколовшиеся от них малые планеты, - неужели люди напрасно взывают к ним; может быть, в их движении, в их сочетаниях и правда предначертана судьба человека?
      Нет. Все это только наше самомнение. Зря человек хочет приковать к своей жалкой колеснице величие вселенной. "Спуститесь к нам, блистающие колесницы!" Но никогда они не спустятся! Они влекут человека в ничто...
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
      Через два дня Черрелы собрались на семейный совет: Хьюберт неожиданно получил приказ вернуться в Судан в свой полк, и ему хотелось, чтобы до его отъезда было что-то решено насчет Динни. В музее у Адриана, после судебного заседания, которое вел судья Лайонел Черрел, собрались все четыре брата, сэр Лоренс, Майкл и Хьюберт. Все они понимали, что совещание это может оказаться бесплодным, ибо, как известно, даже правительственные решения ничего не стоят, если их нельзя осуществить.
      Майкл, Адриан и генерал, знакомые с Уилфридом, почти не разговаривали; сэр Лоренс и судья говорили больше всех; Хьюберт и Хилери иногда высказывались, но чаще молчали.
      Исходя из предпосылки, которую никто не опровергал, что все это пренеприятная история, сразу же определились два идейных течения: Адриан, Майкл и, в какой-то мере, Хилери считали, что делать нечего, надо ждать, как развернутся события; все остальные думали, что сделать можно очень много, но неизвестно, что именно.
      Майкл никогда прежде не видел всех своих четверых дядей сразу и был поражен их сходством: вот только глаза у Хилери и Лайонела были серо-голубые, а у генерала и Адриана - темные и светло-карие. Все они были скупы на жесты и у всех были худощавые подвижные фигуры. Особенно эти черты были заметны у Хьюберта, - он был еще молод, а его светло-карие глаза казались иногда серыми.
      -Эх, Лайонел, если бы ты мог вынести по этому делу судебное решение! услышал Майкл голос отца. И в ответ - резкую отповедь Адриана.
      - Оставьте Динни в покое. Командовать ею просто глупо! Она у нас умница, совсем не эгоистка, и у нее отзывчивое сердце.
      - Все это мы знаем, дядя, - возразил Хьюберт, - но это для нее такая трагедия! Мы обязаны сделать все, что от нас зависит.
      - Да, но что ложно сделать?
      "Вот именно!" - подумал Майкл и сказал вслух:
      - Пока она и сама не знает, что делать.
      - А ты не мог бы ее уговорить поехать с тобой в Судан? - спросил Хьюберта судья.
      - Мы с ней теперь не так близки, как раньше.
      - Если бы она знала, что очень нужна кому-нибудь... - начал было генерал и умолк.
      - Да и то, если она поверит, что не нужна Дезерту еще больше, пробормотал Адриан.
      Хилери вынул из кармана трубку.
      - А кто-нибудь пытался поговорить с Дезертом? - спросил он.
      - Я, - ответил генерал.
      - И я, дважды, - пробормотал Майкл.
      - Мне, что ли, попробовать... - мрачно предложил Хьюберт.
      - Лучше не надо, дружище, - вставил сэр Лоренс, - если ты не уверен, что сумеешь сдержаться.
      - Ну, в этом я никогда не могу быть уверен.
      - Тогда лучше и не пытайся.
      - А может, тебе сходить, папа? - спросил Майкл.
      - Мне? - Он тебя уважал.
      - Ведь я ей даже не настоящая родня!
      - Ты бы все же попробовал, Лоренс, - сказал Хилери.
      - Но почему именно я?
      - Никто из нас не может. По разным причинам.
      - А почему не можешь ты?
      - В сущности, я согласен с Адрианом: надо оставить их в покое.
      - Почему, собственно, вы возражаете против того, чтобы Динни вышла за него замуж? - спросил Адриан.
      Генерал резко обернулся к нему:
      - Это наложит на нее пятно на всю жизнь.
      - Так же говорили о человеке, который не бросил жену, когда ту посадили в тюрьму. А потом его только уважали.
      - Но ведь это пытка, когда все тычут пальцем в твоего спутника жизни, сказал судья.
      - Динни научится этого не замечать.
      - Простите, но вы упускаете главное, - мягко вставил Майкл. - А главное - это душевное состояние самого Уилфрида. Если у него останется душевный надрыв и он на ней женится, - вот это будет для нее настоящей пыткой! И чем больше она его любит, тем ей будет тяжелее.
      - Ты прав, Майкл, - неожиданно согласился сэр Лоренс. - Если бы я мог ему это объяснить, мне бы стоило к нему пойти.
      Майкл вздохнул.
      - Куда ни кинь, бедной Динни будет не легко.
      - "Радость придет наутро", - пробормотал Хилери сквозь клубы табачного дыма.
      - Ты в это веришь, дядя Хилери?
      - Не очень.
      - Динни - двадцать шесть. Это ее первая любовь, и если она будет несчастной, что тогда?
      - Замужество.
      - С другим?
      Хилери кивнул.
      - Весело!
      - А жизнь вообще - веселая штука.
      - Ну так как же, Лоренс? - резко спросил генерал. - Пойдешь?
      Сэр Лоренс поглядел на него испытующе и ответил:
      - Да.
      - Спасибо.
      Никто из них толком не понимал, чего они этим добьются, но это было все же какое-то решение и его хотя бы можно было осуществить...
      У Уилфрида почти зажили ссадины, и он уже обходился без пластыря на подбородке, когда сэр Лоренс встретил его вечером на лестнице его дома.
      - Вы не возражаете, если я немножко с вами пройдусь? - спросил он.
      - Нисколько, сэр.
      - Вы идете куда-нибудь в определенное место?
      Уилфрид передернул плечами, и они пошли рядом.
      Наконец сэр Лоренс сказал:
      - Самое худшее - это когда не знаешь, куда идешь.
      - Вы правы.
      - Тогда зачем идти, особенно если при этом ведешь за собой другого? Простите за прямоту, но, если бы не Динни, вам ведь было бы наплевать на всю эту историю? Что еще вас здесь удерживает?
      - Ничего. Но я не хочу об этом говорить. Простите, мне в другую сторону.
      Сэр Лоренс остановился.
      - Минутку, а потом уж я пойду в другую сторону. Скажите, вам не кажется, что с человеком, который переживает душевную драму, трудно жить вместе, пока он в себе этого не преодолел? Вот и все, что я хотел вам сказать, но над этим стоит подумать!
      И, приподняв шляпу, сэр Лоренс повернулся к нему спиной. Слава богу! Хорошо, что он с этим разделался! Ну и колючий же молодой человек. Но все же он выложил ему все начистоту! Сэр Лоренс отправился на Маунт-стрит, размышляя об узости взглядов, которую порождает верность традициям. Если бы не традиция, Уилфрида ничуть бы не беспокоило, что его сочтут трусом. А разве огорчалась бы так семья Динни? Разве Лайелл написал бы свою проклятую поэму? А его капрал разве не сдался бы на милость победителя?