Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Последняя глава (Книга 2)

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Голсуорси Джон / Последняя глава (Книга 2) - Чтение (стр. 7)
Автор: Голсуорси Джон
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


      - Что случилось? - спросил Адриан у полицейского.
      - Ребенку нужно сделать операцию. В больнице за ней будет прекрасный уход. А у них такой вид, будто ее тащат на убой. Вот и наш священник. Уж если он их не утихомирит, тогда пиши пропало!
      Адриан увидел, что из дома вышел его брат и заговорил с бледным мужчиной. Бурчание прекратилось, но женщина завопила еще громче. Ребенка внесли в карету, и мать, спотыкаясь, кинулась к дверце.
      - Экие олухи! - произнес полицейский, выступая вперед.
      Адриан увидел, как Хилери положил руку на плечо женщины. Она обернулась, словно хотела его как следует выругать, но вместо этого только жалобно застонала. Хилери взял ее под руку и тихонько повел в дом. Карета отъехала. Адриан подошел к бледному человеку и предложил ему закурить. Тот взял сигарету, поблагодарил и отправился вслед за женой.
      Представление было окончено. Небольшая толпа рассеялась. Полицейский остался один.
      - Священник у нас просто чудо, - сказал он.
      - Это мой брат, - сообщил Адриан. Полицейский поглядел на него почтительно.
      - Редкостный человек наш священник, сэр.
      - И я так думаю. Видно, девочка очень плоха?
      - До ночи не доживет, если не сделают операцию. Они как нарочно тянули до последней минуты. Чистый случай, что священник про это узнал. Многие у нас лучше помрут, чем лягут в больницу, а уж отдать туда детей - и говорить нечего.
      - Хотят быть сами себе хозяевами, - сказал Адриан. - Я это чувство понимаю.
      - Ну ежели так на это смотреть, то и я понимаю. Да ведь дома-то у них уж очень скудно, а в больнице все самое лучшее.
      - "Хоть бедно, да свое", - процитировал Адриан.
      - Правильно. От этого-то и живут у нас до сих пор в трущобах. Уж такие дыры в наших местах, а вот попробуй пересели отсюда народ, он тебе покажет! Священник много добра здесь делает, оборудует, как говорится, всякие удобства. Если вы к нему, я схожу, позову его.
      - Да нет, я лучше подожду.
      - Вы и не поверите, - продолжал полицейский, - чего только народ не стерпит, лишь бы в его дела не мешались. И называйте это как хотите: социализм, коммунизм, народное правление, все одно к одному - лезут в вашу жизнь, и только! Эй! А ну-ка, проходите! Нечего тут делать лоточникам!
      Какой-то человек с тележкой, только собравшийся закричать: "Раки", быстро закрыл рот.
      Адриан, потрясенный путаницей в голове полицейского, хотел было продолжить эту философскую беседу, но тут из дома вышел Хилери и направился к ним.
      - Если ребенок выживет, то уж никак не по их милости, - сказал Хилери и, ответив на приветствие полицейского, спросил его: - Ну как, растут у вас петунии, Белл?
      - Растут, сэр, жена в них души не чает.
      - Отлично! Послушайте, по дороге домой вы же будете проходить мимо больницы; узнайте для меня, как там эта девочка, и позвоните, если дела пойдут плохо.
      - Непременно зайду. С удовольствием.
      - Спасибо. Ну, а теперь пойдем-ка мы с тобой домой и выпьем чаю, предложил он брату.
      Миссис Хилери ушла на приходское собрание, и братья сели пить чай вдвоем.
      - Я пришел насчет Динни, - начал Адриан и рассказал всю историю.
      х Хилери закурил трубку. - "Не судите, да не судимы будете" - очень утешительное речение, пока с этим сам не столкнешься. А тогда видишь, что это чистейший вздор: всякий поступок основан на суждении - все равно, выскажешь ты его или нет, Динни очень его любит?
      Адриан кивнул. Хилери глубоко затянулся.
      - Ну, тогда мне все это очень не нравится. Мне так хотелось, чтобы жизнь у Динни была светлая; а тут барометр явно идет на бурю. И, наверно, сколько ей ни толкуй, как на это смотрят другие, ничего на нее не действует?
      - Где тут!
      - Чего же ты от меня хочешь?
      - Да я просто хотел узнать твое мнение.
      - Мне тяжело, что Динни будет несчастна. Что же до его отречения, то все во мне против этого восстает - и не знаю, потому ли, что я священник, или потому, что получил определенное воспитание. Подозреваю, что это голос предков.
      - Если Динни решила стоять насмерть, - сказал Адриан, - будем с ней стоять и мы. Мне всегда казалось: если что-нибудь неприемлемое происходит с теми, кого ты любишь, единственное, что тебе остается, - принять неприемлемое. Я постараюсь отнестись к нему по-дружески и понять его точку зрения.
      - А у него, вероятно, нет своей точки зрения, - сказал Хилери. - Au fond {В сущности (франц.).}, понимаешь, он просто прыгнул очертя голову, как Лорд Джим {Лорд Джим - герой одноименного романа английского писателя Джозефа Конрада (1857-1924). Лорд Джим обесчестил себя, покинув корабль в минуту паники.}, и в душе сам это понимает.
      - Тем трагичнее для них обоих, и тем важнее их поддержать.
      Хилери кивнул.
      - Бедный Кон, ему достанется. Такой завидный повод пофарисействовать! Так и вижу, как все будут их сторониться, чтобы не замарать себя.
      - А может, нынешние скептики всего-навсего пожмут плечами и скажут: "Слава богу, еще один предрассудок побоку"?
      Хилери покачал головой.
      - Увы! Большинство сочтет, что он стал на колени, чтобы спасти свою шкуру. Как бы люди теперь ни иронизировали над религией, патриотизмом, престижем империи, понятием "джентльмен" и прочим, они все же, грубо говоря, трусов не любят. Это отнюдь не мешает многим из них самим быть трусами, но в других они подобной слабости не терпят; и если подвернется случай выказать свое неодобрение, то уж они не откажут себе в удовольствии.
      - Даст бог, эта история и не выйдет наружу.
      - Непременно выйдет, так или иначе; и чем скорее, тем лучше для Дезерта, - это даст ему по крайней мере возможность проявить душевную отвагу. Бедняжечка Динни! Хватит ли у нее чувства юмора? Ах ты боже мой!.. Видно, я старею. А что говорит Майкл?
      - Я его давно не видел.
      - А Лоренс и Эм знают?
      - Думаю, что да.
      - Но больше никто об этом знать не должен?
      - Да. Ну что ж, мне пора.
      - Попытаюсь излить мои чувства в римской галере, которую я сейчас вырезаю. Посижу-ка над ней полчасика, если та девочка не умерла под ножом.
      Адриан зашагал дальше в Блумсбери. И всю дорогу пытался поставить себя на место человека, которому грозит внезапная гибель. Кончена жизнь, никогда больше не увидишь тех, кого любил, и никакой, хотя бы смутной надежды осмысленно существовать, как существовал здесь на земле.
      "Вот такая беда, которая обрушилась на тебя нежданно-негаданно, - думал он, - да еще и полюбоваться на твой героизм некому, - вот она-то и есть настоящая проба характера. И кто из нас знает, как ее выдержит?"
      Его братья - солдат и священник - примут смерть просто как свой долг; даже третий брат, судья, хоть ему и захочется поспорить и переубедить палача, сделает то же самое. "А я? - спросил он себя. - Разве не подлость умирать за веру, которой у тебя нет, где-то в неведомом краю, не теша себя даже тем, что смерть твоя кому-нибудь нужна или что о ней когда-нибудь узнают люди!" Если человеку не надо сохранять профессиональный или государственный престиж и перед ним поставлен выбор, а решать надо мгновенно, то, не имея возможности поразмыслить и взвесить, он будет полагаться на один лишь инстинкт. И тут уж все зависит от характера. А если характер такой, как у Дезерта, - судя по его стихам, он привык противопоставлять себя своим ближним или по крайней мере чуждаться их; презирать условности и практическую цепкость англичан; в душе, быть может, он больше сочувствует арабам, чем своим соотечественникам, - то не будет ли решение непременно таким, какое принял Дезерт? "Один бог знает, как поступил бы я на его месте, - размышлял Адриан, - но я его понимаю и в чем-то ему сочувствую. И уж, во всяком случае, я буду стоять за Динни и поддерживать ее до конца; так же, как стояла она за меня в истории с Ферзом". И, приняв решение, он немножко успокоился...
      А Хилери резал из дерева свою римскую галеру. В университете он ленился изучать античных классиков и стал священником; теперь он уже и сам не понимал, как это произошло. Каков же он был в молодости, если мог вообразить, что пригоден для этого звания? Почему он не стал лесничим, ковбоем, почему не занялся любым ремеслом, которое позволило бы ему жить на воздухе, а не в трущобах, в самом сердце этого пасмурного города? Уж не толкнуло ли его на эту стезю божественное откровение? А если нет, то что же его на это толкнуло? Обстругивая палубу, подобную тем, на которые по воле древних водопроводчиков-римлян когда-то рекою лился пот чужеземцев, он думал: "Я служу идее, но с такой надстройкой, что лучше об этом не думать! Но я же тружусь на благо человека? И врач трудится на благо людям, несмотря на шарлатанство, царящее в медицине; и государственный деятель, хотя и знает, что избиратели, вручившие ему власть, - темные люди. Человек пользуется внешним ритуалом культа, сам в него не веря, и даже ухитряется внушить веру в него другим. Жизнь практически сводится к компромиссу. Все мы иезуиты, - думал он, - и пользуемся сомнительными средствами для высоких целей. Но готов ли я отдать жизнь за свой сан, как солдат - за честь мундира? Ах, все эти рассуждения не стоят и выеденного яйца..."'
      Зазвонил телефон.
      - Священника!.. Да, сэр!.. Насчет той девочки. Оперировать уже поздно. Хорошо бы вам прийти, сэр.
      Хилери положил трубку, схватил шляпу и выбежал на улицу. Из множества его обязанностей самой неприятной для него было напутствие у смертного одра; и когда он вышел из такси у входа в больницу, его морщинистое, застывшее лицо таило подлинный ужас. Такая малютка! А что он мог поделать пробормотать несколько молитв и подержать ее за руку? Родители - просто злодеи, запустили болезнь, а теперь уже слишком поздно. Посадить их за это в тюрьму, - значит, нужно сажать в тюрьму всех англичан, все они только и думают, как бы уберечь свою независимость, пока не становится слишком поздно!
      - Сюда, сэр, - сказала сиделка.
      В строгой белизне небольшого приемного покоя Хилери разглядел безжизненное маленькое тельце, покрытое чем-то белым, и смертельно бледное личико. Он сел рядом, подыскивая слова, которые согрели бы последние минуты ребенка.
      "Молиться не буду, - думал он, - она еще слишком мала".
      Глаза девочки, затуманенные морфием, мучительно вглядывались в окружающий мир и с, ужасом перебегали с предмета на предмет, испуганно останавливаясь то на белой фигуре сиделки, то на докторе в халате. Хилери поднял руку.
      - Могу я вас попросить оставить меня с ней на минутку?
      Врач и сиделка вышли в соседнюю палату.
      - Лу! - тихонько позвал Хилери.
      Девочка услышала его, взгляд перестал испуганно метаться и застыл на улыбающихся губах священника.
      - Как здесь красиво и чисто, правда? Лу! Что ты любишь больше всего на свете?
      Бледные сморщенные губки разжались, чтобы едва слышно произнести:
      - Кино.
      - Вот тебе и будут его показывать каждый божий день, даже два раза в день. Ты только подумай! Закрой глаза, постарайся покрепче заснуть, а когда проснешься, увидишь кино. Закрой глазки! А я расскажу тебе сказку. Все будет хорошо. Видишь? Я тут.
      Ему показалось, что она закрыла глаза, но у нее снова начался приступ боли; она тихонько захныкала, потом закричала.
      - Господи! - прошептал Хилери. - Доктор, еще укол, поскорее!
      Доктор впрыснул морфий.
      - Теперь оставьте нас.
      Доктор выскользнул за дверь, а взгляд ребенка медленно возвратился к улыбающемуся лицу Хилери. Он прикрыл ладонью ее худенькую ручку...
      - Слушай, Лу!
      Шли Плотник об руку с Моржом по желтому песку,
      И почему-то вид песка нагнал на них тоску...
      - Смогли б, семь метел в руки взяв, семь опытных прислуг
      Убрать за лето весь песок, как думаешь ты, друг?
      - Такой, рыдая, задал Морж товарищу вопрос...
      - Навряд ли! - Плотник отвечал, не сдерживая слез.
      Хилери все читал и читал ей на память "Званое чаепитие у Сумасбродного Шляпника" {Одна из глав книги Льюиса Кэролла "Алиса в стране чудес".}. А в это время глаза девочки закрылись и ручонка ее похолодела.
      Он почувствовал, как холод проникает в его пальцы, и подумал: "Ну, а теперь, господи, если ты существуешь, покажи ей кино!"
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      Проснувшись утром, после разговора с отцом, Динни никак не могла сообразить, чем она огорчена. Потом вспомнила и в ужасе села на кровати. А вдруг Уилфрид от всего этого сбежит на Восток или еще дальше? С него станется, да еще и убедит себя, что делает это ради нее.
      "Не могу я ждать до четверга, - подумала она. - Я должна к нему поехать! Ах, если бы у меня были деньги, на случай..." Она вытащила свои украшения и торопливо прикинула, сколько за них можно получить у тех двух джентльменов на Саут-Молтон-стрит! Когда она отдавала им изумрудный кулон Джин, они вели себя очень мило. Динни отложила два-три украшения, которые любила носить, а остальные, предназначенные в заклад, завернула в бумагу. У нее не было дорогих вещей, и получить за все можно будет в лучшем случае фунтов сто.
      За завтраком ее родные вели себя так, будто ничего не случилось. Ага, значит, все уже знают!
      "Изображают ангельскую кротость", - подумала она.
      Когда отец объявил, что едет в город, Динни сказала, что едет с ним.
      Он поглядел на нее, как обезьяна, недовольная тем, что человек не желает ей подражать. Как же она никогда не замечала, что в его карих глазах светится такая грусть?
      - Вот и хорошо, - сказал он.
      - Хотите я вас подвезу? - спросила Джин.
      - Принято с благодарностью, - сказала Динни.
      Никто и словом не обмолвился о том, что всех так тревожило.
      В открытой машине Динни сидела рядом с отцом. Боярышник в этом году распустился поздно, но теперь был в полном цвету, и его запах примешивался к запаху бензина. Затянутое облаками небо не пролилось дождем. Путь их лежал по холмам Чилтернс, через Хемпден, Большой Миссенден, Челфонт и Чорли-Вуд пейзаж был настолько английский, что даже со сна не подумаешь, что ты в какой-нибудь другой стране. Эта дорога не могла наскучить Динни, но сегодня ни весенняя зелень, ни яркая белизна цветущих яблонь и боярышника, ни извилистая дорога, проходившая по старинным деревням, не могли отвлечь ее внимания от неподвижной фигуры рядом с ней. Она догадывалась, что отец постарается увидеться с Уилфридом, а если так, - она последует его примеру. Но когда генерал заговорил, он стал рассказывать об Индии. А когда заговорила Динни, разговор пошел о птицах. Джин отчаянно гнала машину и ни разу на них не оглянулась. И только на Финчли-роуд генерал спросил:
      - Где ты хочешь сойти, Динни?
      - На Маунт-стрит.
      - Значит, ты останешься в городе?
      - Да, до пятницы.
      - Мы тебя высадим, и я поеду к себе в клуб. Ты сегодня отвезешь меня обратно, Джин?
      Джин кивнула, не оборачиваясь, и так ловко проскользнула между двумя ярко-красными автобусами, что оба шофера обругали ее одним и тем же словом. Динни лихорадочно думала, что ей делать. Удобно позвонить Стаку и попросить немедленно сообщить ей, как только появится отец? Тогда она сможет точно рассчитать время. Динни принадлежала к тем людям, которые сразу же располагают к себе прислугу. Кладя себе на тарелку картофелину, она невольно внушала тому, кто ее подавал, что он интересует ее как личность. Она всегда говорила "спасибо" и редко уходила, не сказав на прощание несколько приветливых слов. Стака она видела всего три раза, но знала, что он считает ее человеком, хоть она родилась и не на окраине. Динни мысленно оглядела его уже немолодую фигуру, черные волосы, монашеское лицо с большим носом и выразительными глазами, резко очерченные губы, которые говорили о рассудительности и доброте. Держался он прямо и ходил чуть-чуть вприпрыжку. Она поймала его взгляд и прочла: "Уж если нам суждено жить вместе, смогу ли я с ней ужиться? Да, смогу". Динни чувствовала, что он бесконечно предан Уилфриду. Она решила рискнуть. Когда ее довезли до Маунт-стрит и машина отъехала, Динни подумала: "Надеюсь, мне никогда не придется быть отцом!"
      - Можно от вас позвонить, Блор?
      - Конечно, мисс.
      Она назвала номер телефона Уилфрида.
      - Это Стак? Говорит мисс Черрел... Вы могли бы оказать мне маленькую услугу? Мой отец должен зайти сегодня к мистеру Дезерту, - генерал Конвей Черрел, - не знаю в котором часу, но мне бы хотелось застать его у вас... Позвоните мне, как только он придет. Да, я буду здесь... Большое спасибо... Как здоровье мистера Дезерта?.. Пожалуйста, не говорите ни ему, ни отцу, что я приду. Огромное вам спасибо!
      "Ну вот, - подумала она, - если только я правильно поняла отца. Напротив дома Уилфрида картинная галерея. Оттуда я увижу, когда он уйдет".
      Обедали они вдвоем с тетей, до обеда никто не позвонил.
      - Твой дядя видел Джека Маскема - там, в Ройстоне, - сказала леди Монт, - он привез с собой оттуда этого другого, - ужасно похож на мартышку; они оба ничего не скажут. Но, слышишь, Динни, Майкл говорит, чтобы он не смел этого делать!
      - Чего, тетя Эм?
      - Печатать поэму.
      - А!.. Он ее непременно напечатает!
      - Почему? Она такая хорошая?
      - Это лучшее, что он написал.
      - Вот и ни к чему.
      - Уилфрид не стыдится своего поступка.
      - По-моему, у тебя будет ужасно много хлопот!
      - А разве вам нельзя вступить в ненастоящий брак?
      - Я ему предлагала.
      - Динни, как тебе не стыдно!
      - Он не согласился.
      - Ну и слава богу! Мне было бы так неприятно, если бы ты попала в газеты!
      - Мне тоже, тетя.
      - Флер попала в газеты за клевету.
      - Я помню.
      - Как называется эта вещь, которая летит обратно и по ошибке попадает в тебя?
      - Бумеранг?
      - Я так и знала: что-то австралийское. Но почему у них такой странный акцент?
      - Понятия не имею.
      - А кенгуру? Блор, налейте мисс Динни еще!
      - Спасибо, тетя Эм, больше не хочу. Можно, я пойду вниз?
      - Пойдем вместе. - И, поднявшись, леди Монт поглядела на племянницу, склонив голову набок. - Дыши поглубже и ешь сырую морковку. Охлаждает кровь. А почему Гольфстрим, Динни? Какой это гольф?
      - Мексиканский, дорогая.
      - Я читала, что откуда-то оттуда приходят угри. Ты куда-нибудь идешь?
      - Я жду телефонного звонка.
      - Когда они произносят "гр-р-р-рустно", у меня начинают ныть зубы. Но девушки там милые. Хочешь кофе?
      - Ужасно!
      - Кофе помогает. Не так расклеиваешься.
      "Тетя Эм гораздо проницательнее, чем кажется!" - подумала Динни.
      - Влюбляться куда хуже в деревне, - продолжала леди Монт, - там кукушки. Кто-то мне говорил, что в Америке их не бывает. А может, там не влюбляются? Дядя, наверно, знает. Когда он вернулся оттуда, он мне рассказывал историю про какого-то "папашу из Ну-у-порта". Но это было так давно. Я всегда чувствую, что творится у людей внутри, - вдруг сказала тетка, и Динни стало жутковато. - А куда пошел твой отец?
      - К себе в клуб.
      - Ты ему сказала?
      - Да.
      - Ты ведь его любимица.
      - Ну нет! Его любимица - Клер.
      - Чепуха!
      - А у тебя любовь протекала гладко, тетя Эм?
      - У меня была хорошая фигура, - ответила та, - пожалуй, ее было многовато, тогда у нас у всех ее было многовато. Лоренс был у меня первый.
      - Неужели!
      - Если не считать мальчиков из хора, нашего конюха и двух-трех военных. Был такой капитан небольшого роста с черными усиками. Некрасиво, когда тебе всего четырнадцать?
      - Дядя ухаживал, наверно, очень чинно?
      - Нет, у дяди был ужасный темперамент. В девяносто первом году. Тогда тридцать лет не было дождя.
      - Такого, как сейчас?
      - Никакого, но я только не помню где. Телефон!
      Динни схватила трубку перед самым носом дворецкого.
      - Это меня, Блор, спасибо.
      Она подняла трубку дрожащей рукой.
      - Да?.. Понимаю... спасибо, Стак... большое спасибо. Блор, вызовите мне, пожалуйста, такси.
      Она подъехала к картинной галерее напротив дома Уилфрида, купила каталог, поднялась наверх и подошла к окну в верхнем зале. Делая вид, будто внимательно изучает номер 35, который почему-то назывался "Ритм", она не спускала глаз с двери на той стороне улицы. Отец еще не мог уйти от Уилфрида, - с тех пор как ей позвонили, прошло всего семь минут. Очень скоро, однако, она увидела, как он вышел из дома и зашагал по улице. Голова его была опущена; лица Динни не видела, но могла себе ясно представить его выражение.
      "Жует усы, - подумала она, - ах ты мой бедненький!"
      Как только он завернул за угол, Динни сбежала вниз, быстро перешла улицу и поднялась на второй этаж. Перед дверью в квартиру Уилфрида она постояла, не решаясь нажать звонок. Потом позвонила.
      - Я очень опоздала, Стак?
      - Генерал только что ушел, мисс.
      - А-а... Можно мне видеть мистера Дезерта? Не надо докладывать, я пройду сама.
      - Хорошо, мисс, - сказал Стак.
      Право же, ни в чьих глазах она не видела столько сочувствия!
      Поглубже вздохнув, она отворила дверь. Уилфрид стоял у камина, опершись на него локтями и положив голову на скрещенные руки. Динни на цыпочках подошла к нему и стала молча ждать, чтобы он ее заметил.
      Внезапно он вскинул голову.
      - Милый, прости, я тебя напугала! - сказала Динни и подставила ему лицо, полураскрыв губы; она видела, как он борется с собой.
      Наконец он сдался и поцеловал ее.
      - Динни, твой отец....
      - Знаю. Я видела, как он вышел. "Если не ошибаюсь, мистер Дезерт? Дочь сказала мне о вашей помолвке и... гм... о вашем положении. Я... гм... разрешил себе прийти к вам по этому поводу. Вы, надеюсь, представляете себе... гм... что произойдет, когда ваша... тамошняя... гм... выходка станет... гм... известна. Дочь моя - совершеннолетняя и может поступать, как ей заблагорассудится, но мы все чрезвычайно к ней привязаны, и, я надеюсь, вы согласитесь, что ввиду такого... гм... скандала... было бы совершенно неправильно с вашей стороны... гм... считать себя помолвленным с ней в данное время".
      - Почти дословно.
      - А что ты ответил?
      - Что я подумаю. Но он совершенно прав,
      - Он совершенно неправ, Я ведь тебе уже говорила: "Любовь не знает убыли и тлена". Майкл считает, что тебе не следует печатать "Леопарда".
      - Я должен. Мне надо от него освободиться. Когда тебя со мной нет, я совсем схожу с ума.
      - Знаю. Но, милый ты мой, ведь те двое ничего не скажут; вся эта история, может, и не получит огласки. То, о чем не узнают сразу, редко становится известно вообще. Зачем напрашиваться на неприятности?
      - Дело не в этом. Меня гложет мысль, что я вел себя как трус. Я сам хочу, чтобы все это вышло наружу. Тогда трус я или нет, но я смогу глядеть людям в лицо. Неужели ты этого не понимаешь?
      Она понимала. Достаточно было на него поглядеть. "Я обязана чувствовать то же, что чувствует он, - думала она, - как бы я к этому ни относилась; только так я смогу ему помочь; может быть, только так я смогу его удержать".
      - Нет, я отлично все понимаю. Майкл не прав. Давай примем удар, и пусть наши головы будут "в крови, но мы их не склоним" {Строка из 116-го сонета Шекспира, перевод С. Маршака.}. Как бы там ни было, мы не будем "капитанами своей души" {Из стихотворения Э. Хенли (1849-1903) "Непобежденный".}.
      И, заставив Уилфрида улыбнуться, она усадила его рядом с собой. После долгого молчаливого объятия она открыла глаза и поглядела на него так, как умеют глядеть только женщины.
      - Завтра четверг. А что, если на обратном пути мы заедем к дяде Адриану? Он на нашей стороне. Что касается помолвки, - мы ведь можем быть помолвлены, а говорить будем, что нет. До свиданья, мой хороший!
      Внизу в вестибюле, открывая дверь на улицу, Динни услышала голос Стака:
      - Одну минуточку, мисс!
      - Да?
      - Я давно служу у мистера Дезерта, - вот я тут и рассудил, мисс... Вы ведь помолвлены с ним, если я, конечно, не ошибаюсь?
      - И да, и нет, Стак. Но я, во всяком случае, надеюсь выйти за него замуж.
      - Вот именно, мисс. И вы меня, конечно, извините, но это хорошее дело, мисс. Мистер Дезерт - человек горячий, и если бы мы с вами, как говорится, заключили союз, ему это было бы только на пользу.
      - И я так думаю; поэтому я вам утром и позвонила.
      - Мне на своем веку приходилось видеть немало молодых леди, но все они, по-моему, были ему не пара. Вот почему я и взял на себя смелость...
      Динни протянула ему руку.
      - Я рада, что вы это сделали, я сама этого хотела; у нас ведь все очень сложно, и боюсь, чем дальше, тем будет труднее.
      Тщательно обтерев руку, Стак протянул ее Динни, и они обменялись неловким рукопожатием.
      - Я чувствую, он что-то задумал, - сказал Стак. - Конечно, не мое это дело, но он частенько ни с того ни с сего срывался с места. Если бы вы дали мне номера ваших телефонов, мисс, может, я и сумел бы вам обоим услужить.
      Динни записала ему номера телефонов.
      - Вот это городской, моего дяди сэра Лоренса Монта на Маунт-стрит, а это загородный, в имении Кондафорд, в Оксфордшире. Либо по одному, либо по другому меня почти наверняка можно найти. И я вам очень благодарна. У меня точно гора с плеч свалилась.
      - И у меня тоже, мисс. Мистеру Дезерту я всем обязан. И желаю ему всяческого благополучия. Он, может, человек и не на всякий вкус, но я ему душевно предан.
      - Я тоже, Стак.
      - Не стал бы говорить вам пустые приятности, мисс, но ему, извините, конечно, очень повезло.
      Дин-пи улыбнулась:
      - Нет, это мне повезло. До свиданья, и еще раз спасибо.
      Она ушла, если можно так выразиться, едва касаясь подошвами Корк-стрит. У нее есть союзник в самой пасти льва, соглядатай в дружеском стане, преданный предатель! И, нарочно путая все метафоры, она спешила назад к дому тетки. Отец почти наверняка зайдет туда перед возвращением в Кондафорд.
      Увидев в прихожей хорошо знакомый старый котелок, она предусмотрительно сняла шляпу и лишь потом вошла в гостиную. Отец разговаривал с тетей Эм, но, увидев Динни, они замолчали. Теперь уж все, завидев ее, будут обрывать разговор на полуслове! Она спокойно села и поглядела им прямо в глаза. Генерал не успел вовремя отвести взгляд.
      - Динни, я был у мистера Дезерта.
      - Знаю, милый. Он решил подумать над тем, что ты сказал. Во всяком случае, мы подождем, пока все не станет известно.
      Генерал смущенно поерзал в кресле,
      - И официально мы не помолвлены, - если тебе от этого легче.
      Генерал отвесил ей легкий поклон, и Динни перевела взгляд на леди Монт, обмахивавшую разгоряченное лицо листком сиреневой промокательной бумаги.
      Наступило молчание.
      - Когда ты едешь в Липпингхолл, Эм? - спросил наконец генерал.
      - На будущей неделе, - ответила та, - а может, еще через неделю! Лоренс знает. Я выставляю двух садовников на Выставке цветов в Челси. Босуэлла и Джонсона.
      - Ну? Неужели они все еще у тебя?
      - А как же! Кон, тебе надо посадить пестиферу. Нет, это как-то иначе называется, - ну, такие волосатые анемоны...
      - Пульсатиллы, тетя.
      - Прелестные цветы. Им нужна известь.
      - У нас мало извести в Кондафорде, - сказал генерал. - Ты ведь знаешь!
      - Зато азалии у нас в этом году были просто чудо, тетя Эм!
      Леди Монт отложила промокательную бумагу,
      - Я говорю ему, Динни, чтобы они к тебе не приставали!
      Поглядев на угрюмое лицо отца, Динни сказала:
      - Тетя, ты знаешь этот чудный магазин на Бондстрит, где продают всяких животных? Я там купила статуэтку маленькой лисички с лисятами, чтобы папа лучше относился к лисам.
      - Ох уж эти охотники! - вздохнула леди Монт. - Когда их выкуривают, это так трогательно!
      - Даже папа не любит раскапывать норы или засыпать ходы землей, правда, папа?
      - Н-нет... - сказал генерал. - В общем, нет.
      - И даже детей мажут кровью, приучают к охоте, - продолжала леди Монт. - Я сама видела на тебе кровь, Кон.
      - Неприятно и, главное, ни к чему! Теперь этим забавляются только старые бурбоны.
      - Он так противно выглядел, Динни!
      - Да, папа, тебе это как-то не к лицу. Тут нужен курносый, рыжий, веснушчатый парень, который любит убивать из любви к искусству.
      Генерал встал.
      - Мне пора обратно в клуб. Джин за мной туда заедет. Когда мы теперь тебя увидим, Динни? Мама... - И он запнулся.
      - Тетя Эм оставила меня у себя до субботы.
      Генерал кивнул. Он разрешил сестре и дочери себя поцеловать, хотя на лице у него было написано: "Все это так, но..."
      Динни стояла у окна и смотрела, как он идет по улице; сердце у нее сжималось.
      - Твой отец! - послышался у нее за спиной голос тетки. - Ах, как все это утомительно, Динни!
      - По-моему, со стороны папы было благородно даже не намекнуть, что я от него завишу.
      - Кон - очень милый, - подтвердила леди Монт, - он сказал, что молодой человек держался почтительно. Кто это говорил: "Гр-ру-гр-ру"?
      - Старый еврей в "Давиде Копперфильде",
      - Вот и я чувствую сейчас то же самое. Динни повернулась к ней.
      - Тетечка! Мне кажется, что за последние две недели я стала совсем другая. Я ужасно изменилась. Раньше у меня не было никаких желаний, а теперь только одно желание, и я этого ни капельки не стыжусь. Только не предлагай мне лекарство!
      Леди Монт похлопала ее по руке.
      - "Почитай отца твоего и мать твою", - сказала она. - Но ведь там было и "оставь все, и следуй за мной", так что ничего еще не известно.
      - Нет, известно, - ответила Динни. - Знаешь, на что я теперь надеюсь? Что завтра все узнают. Тогда мы сможем сразу обвенчаться.
      - Давай-ка выпьем чаю. Блор, чаю! Индийского, и покрепче!
      ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
      На следующий день Динни довела своего возлюбленного до дверей музея дяди Адриана и оставила его там. Оглянувшись на высокую, перетянутую поясом фигуру, она заметила, что он весь передернулся. Но он все же улыбнулся ей и хотя он был уже далеко, на душе у нее потеплело.
      Адриан был заранее предупрежден о приходе Уилфрида, встретил его, как он сам признался, с "нездоровым любопытством" и сразу же нашел, что тот полная противоположность Динни.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16