Александр ГОРОХОВ
      Забытые на обочине
      роман
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ВСЕГДА БЬЮТ ТОЛЬКО СЛАБЫХ
      глава 1. Ярославль. Декабрь 1998 года.
      Интересная блондинка средних лет спросила грубо.
      - Коллеги, надеюсь, что я сижу здесь не для украшения интерьера? Быть может, мне тоже можно проквакать свое мнение?!
      Она дерзила с той нарочитой и капризной требовательностью, которую всегда используют женщины, оказавшись одиночкой в кругу мужчин.
      - Конечно, конечно, Дора Сергеевна! Мы с нетерпением ждем вашего мнения! - всполошились члены Комисси. - Мы рады вас выслушать! Вы просто обязаны выступить!
      Их было около дюжины, солидных, хорошо одетых мужчин. Самому молодому - не меньше сорока лет.
      Дора Сергеевна слегка смягчила тон.
      - Я не понимаю вас, коллеги. Мальчишка лишен свободы около десяти лет! Армия, госпиталь, отделения психиатрии в больницах чуть не по всему СССР ещё в доисторические времена!... Господи, да теперь он уже и не мальчишка! А тридцатилетний мужчина! В пустую прошла вся молодая жизнь! В любом обществе, кроме российского, его бы давно выпустили!
      Председатель комисси, сухощавого вида аскет с холодными глазами, сказал укоризненно.
      - Дора Сергеевна, учитывайте, пожалуйста, что мы решаем вопрос не только психического здоровья пациента и его личного будущего. Мы рассматриваем вероятность рецедива болезни - опасного для общества. Для каждого из нас, собственно говоря.
      - Для этого, полагаю, мы должны поверить в первую очередь лечащему врачу! Явно безвредный человек сидит, практически, в заключении! - не сдавалась Дора Сергеевна, но её перебил сосед - мужчина лысый и брюзгливый.
      - Говорить о "безвредности", я бы не рискнул. Это вы, простите, передергиваете. На нем дезертирство, убийство сослуживца десять лет назад, а потом, через пять лет, уже здесь, в нашей психиатрии, он задушил своего соседа по палате! И без того полумертвого старика.
      - Николай Иванович, это все было давно! - настойчиво возразила Дора Сергеевна. - Тем более, что настоящего следствия, как я понимаю, по его проступкам не проводили. И даже если так, то он уже понес наказание и отсидел положенные сроки.
      Однако Николай Иванович тоже умел отстаивать свое мнение и ответил неприязненно.
      - Вопрос не в том, давно или недавно наш клент совершал преступления. Я позволю себе напомнить, как полтора года назад мы выпустили такого же "безвредного", а он буквально через месяц зарубил топором своего родного батюшку!
      - По пьянке! - обиженно прервал Николая Ивановича грузный мужчина, сидевший напротив. - Его психическое состояние тут было не при чем! Элементарная "бытовуха", за что он сейчас и осужден. Так что мы за это не отвечаем.
      - Прекрасно! - подхватид Николай Иванович и попытался язвительно засмеяться. - В чудесном обществе мы живем! Никто ни за что не отвечает! Суд присяжных, двенадцать полуграмотных баранов, по глупости и необразованности своей оправдывает убийцу и тот через год-другой вырезает целую семью! Никто не отвечает! Комиссия, подобная нашей, выпускает на свободу, простите, - психа! Тот хорошим топориком рубит человек пять за один вздох, и опять - никто не отвечает! Так чего тогда ждать?!
      Кто-то пробурчал с дальнего конца стола.
      - Такая практика существует во всем мире...
      - Ага! Вот и будем равняться на общую практику! Догоним и перегоним Америку, где недавно в школе парочка оболтусов перестреляла из ружья дюжину своих одноклассников! Но когда мы делаем такие глупости, коллеги, то каждый в душе полагает - со мной лично, такого, извините, дерьма не случиться! Пронесет меня мимом психа! На соседа нападет, в худшем случае.
      Председатель спросил сухо.
      - К чему ваше выступление, Николай Иванович? Конкретно?
      - Сам не знаю! - рявкнуд Николай Иванвич. - Я хочу отделить преступление от наказания, если уж на то пошло. Хотя и это глупо сказано. Я хочу чтоб всем было хорошо.
      - Отлично - кивнул Председатель, не обращая внимания на общие легкие смешки. - Пусть подымут руки те, кто хочет, чтоб всем нам у нас, в России, было плохо? Есть такие?
      Вопрос был не столько расчитан на юмор, сколько на то, чтоб снять тягостное впечатление от выступления Николая Ивановича. Первым это понял он сам и проворчал, уже без напора.
      - Так что, если быть конкретным, хотя бы в фантастическом варианте, справедливо было бы так... Тот кто сегодня готов подписать освобождение нашего пацинта, пусть подпишет и соответствующий документ личной ответственности!
      Поняли плохо, хотя глупцов здесь не было. Председатель уточнил:
      - Какой документ, Иван Николаевич?
      - Простой! - пробурчал, понимая несуразицу своих слов Иван Николаевич. - Если данный клиент, простите, - пациент совершит тяжкое престепление, то я сажусь вместе с ним за решотку! На срок определяемый нам судом! Вот так было бы по справедливости.
      Дора Сергеевна, почувствовав общую поддержку, осмелела окончательно:
      - Это нонсен. А мне опять не дают договорить. Лечащий врач утверждает, что ныне наш пациент безопасен! А мы, позвольте надеяться, не карательные органы, а врачи, простите за выражение!
      В кабинете засмеялись, Председатель комиссии скупо улыбнулся:
      - Уважим мнение дамы, господа. В конце концов, точка зрения лечащего врача для нас решающее. Марк Семенович, прошу вас ещё раз...
      Невысокий, сутулый мужчина с черно-серебристой шевелюрой, которая делала его похожим одновременно как на Карла Маркса, так и на Христа, заговорил ровно:
      - В нашем диспансере мы наблюдаем Григория Нестерова пять лет... Всего на излечение пациент находится, уважаемая коллега права, - с января 1989 года, то есть без малого десять лет. Вы знакомы с историей болезни. Всё было. Впадал в глубокое депрессивное состояние, астения, неадекватность. Последнии четыре с лишним года я определяю его состояние стабильно-уравновешенным. Вяло текущая шизофрения.
      Дора Сергеевна воскликнула с преувеличенным пафосом.
      - О чем мы тогда ещё рассуждаем, коллеги?!
      Сосед её тут же возразил.
      - Конечно - о чем? За диагнозом вялотекущей шизофринией сейчас кто только не прячется! От серийных убийц и маньяков до депутатов Госдумы! Наш пациент убил одного человека, а через несколько лет придушил в палате другого! Вяло текущая шизофрения!... Надо его ещё хотя бы годик-другой понаблюдать.
      Но с Дорой Сергеевной так просто было не справиться, когда она "заводилась", она парировала резко:
      - Если он и убил, то уже отбыл срок наказания! К тому же, речь идет о службе в армии. В период афганской войны! Они же все оттуда вернулись ненормальными!
      Профессиональные споры, быть может, вновь вспыхнули, но комиссия провела в дискуссиях уже два часа, и Председатель оборвал:
      - Коллеги, мы повторяемся. Марк Семенович Лурье как лечащий врач высказал свое мнение. Попробуем вынести свой вердикт...
      За два часа работы никто из членов комиссии не сказал о главном - все психиатрические учрежденияв России на сегодняшний день были катастрофически переполнены так же, как тюрьмы и лагеря! И если для уголовников искали возможность осторожных, частичных амнистий, то душевно больных старались выпускать при малейшей надежде на их выздоровление. Амнистировали - мелких хулиганов, преступников по неосторожности и фигурантов для общества малоопасных. Больных выпускали по такой же схеме. От уголовников ждали, что они исправяться, а касательно больных - верили, что опасные рецедивы не повторятся.
      Председатель сделал паузу, чтоб подчеркнуть серьезность момента.
      - Я согласен с Дорой Сергеевной. Марк Семенович заверяет нас, что Григорий Нестеров не представляет из себя опасности для общества. Мы не вправе не доверять мнению уважаемого коллеги. Я позволю себе не ставить вопрос на голосование, большинство уже поддержало положительное решение вопроса. Категорические возражения у кого-нибудь есть?
      Категорических - не было. Николай Иванович угрюмо смотрел в стол, но пара мужчин недовольно заерзали на стульях, обозначив тем самым свое отрицательное отнощение к общему мнению - однако голоса не подали из чувства корпоративного братства. Председатель сделал резюме:
      - Я рад нашей согласованности, коллеги. Марк Семенович, будьте милостивы и подготовьте официальные документы для представления во власть придержащие инстанции. Мы предлагаем освободить парня от пребывания в стационаре.
      Потом ещё четверть часа ушло на обсуждение психического состояния убийцы, зарезавшего два года назад собственного ребенка вместе женой и, по постановлению суда, отправленного на излечение. Никаких намеков на исправление его разума не было: пусть сидит в "психушке". Хотя, по мнению многих, истинное место его было - в тюрьме, а ещё того лучше, на висилице.
      На этом заседании комиссии закончилось и Лурье вместе с Дорой Сергеевной спустился по лестнице в фойе, где он сказал.
      - Спасибо вам за поддержку, коллега.
      - Я не кривила душой! - независимо ответила она.
      - За это и спасибо. - улыбнулся Лурье. - Подвезти вас до дому? Вы в центре живете или за Волгой?
      - В центре... Если вас не затруднит.
      - О чем речь.
      Они вышли на улицу и в лицо ударил сухой снег - с замерзшей Волги дул холодный ветер и поземка завихривалась на тротуарах. Лурье довел свою спутницу до синего, обшарпанного "форда" и сказал, словно оправдывался.
      - Она только с виду иномарка. Старая рухлядь шестнадцати лет. Может быть ещё и не заведется.
      Но мотор завелся и Лурье заметил.
      - Немного погреем, а то не поедет. Она, как я, - пока с утра пару чашек кофе не выпью, из постели вылезти не могу.
      - А я с утра без сигареты в мир не врубаюсь! Прямо в постели курить начинаю, как муж не фырчит! - засмеялась Дора Сергеевна. - Так что, этот мальчик, Марк Семенович, он здоров, или вашу неувереность на комиссии расценивать как опасение? Он никого не убьет более?
      Лурье ответил спокойно.
      - Моя неуверенность чисто профессиональная. Терапевт скажет: "он здоров, как буйвол". Но я о другом. Гриша Нестеров был вычленен из общей системы жизни мальчишкой. А теперь - это взрослый человек...
      - С разумом ребенка? - живо спросила Дора Сергеевна. - У него сохранилось детское восприятие мира?
      - Ну, так утверждать нельзя... У него ясные мозги, но это, конечно, не тридцатилетний мужчина в общем понимании. Восприятие мира у него, я бы сказал... ТЕЛЕВИЗИОННОЕ.
      - Это как? - не поняла собеседница.
      - В последний год, поскольку я уже утвердился в мысли добиться его выписки, в их палату поставили телевизор и с жизнью вне стен своего заточения он и знакомился через экран. - Лурье неловко рассмеялся. - Ничего умней, к сожалению, я придумать не мог. Так что при всем безобразии и искажении действительности, которое наш телеэкран выдает, в целом он, Гриша Нестеров, имеет представление о тех переменах, которые прошли за десять лет. К тому же, он очень много читал... И все же это не мужчина тридцатилетнего возраста.
      - Простите, он же воевал в Афганистане?!
      - Какой там воевал! - безнадежно отмахнулся Лурье. - Прослужил полгода, и дезертировал из армии в январе, за месяц до выхода наших войск из Афгана.
      - Дезертировал? С поля боя?
      - Нет... Тут не без черного юмора. На марше в горах его прохватил жестокий понос, он спустил штаны и застрял с автоматом в кустах, а колонна ушла вперед... Потом обстрел, атаки, душманы и прочие военные заварухи... Определение - дезертир. Но под топор его подводить не хотели, дело уже шло к концу... Попал в армейскую психиатрию, а вот там его дела пошли хуже.
      - Скажите проще. - твердо прервала Дора Сергеевна. - Его активно "залечили"?
      - Трудно сказать. - нерешительно оветил Лурье. - До нас он сменил дюжину лечебниц. Спрева военные, потом гражданские. Но я не о том. Меня волнует его адаптация. Он ушел из СССР, а вернется - в Россию.
      - У него никого нет? Никаких родственников?
      - За эти годы умерли мать с отцом. Последний, кстати сказать, генерал. Остался только брат, да и тот сводный. Они родные по отцу. Мой парень никуда не писал уже года четыре.
      - А вы этого сводного брата не нашли? - спросила она удивленно.
      - Давно нашел. На днях я ему опять позвоню в Москву, сообщу, чтоб ждал... Но ощущение такое, что большой любви, мягко говоря, между братишками нет. Вряд ли мой Григорий найдет там опору.
      Лурье тронул машину и включил "дворники", которые заработали, издавая скрежет на обледеневшем стекле. Дора Сергеевна сказала убежденно.
      - Все равно, Марк Семенович, держать парня мы не имеем права. Скажите, а вот это вздорное предложение Николая Ивановича, чтоб каждый садился в случае чего вместе с пациентом, за которого отвечает, в тюрьму...
      Лурье засмеялся, перебивая её.
      - Предложение не такое уж вздорное, в данном случае, Дора Сергеевна, я готов подписать такое заявление. Если мой Гриша Нестеров окажется опять под судом - я сяду на одну скамейку с ним!... На преступление он не пойдет, если не создастся такая сверх-экстремальная ситуация, при которой озвереет любой из нас. В том числе и мы с вами. Другой вопрос - как он вообще приладится к бытовому сущестовавнию. Уж больно скверная у нас общая обстановка.
      Дора Сергеевна кивнула.
      - Вы правы. Время у нас жестокое и подлое, чего уж там, но не думаю, чтоб он сгиб.
      - Не знаю, - Лурье выполнил поворот. - Я бы всех таких потерянных и забытых обществом людей, больных и здоровых, собирал где-нибудь в хорошем климатическом районе, в Крыму, к примеру. Давал бы им простую работу по вкусу, нормальный быт и пусть бы жили себе там...
      - Резервация?! - удивилась Дора Сергеевна, а Лурье ответил серьезно.
      - Да. Если угодно. Резервация, колония, изоляция от нашего мира, который порой похуже любой тюрьмы, любой "психушки". Не все приспособлены к подобной жизни, попросту говоря.
      Дора Сергевна засмеялась.
      - Я - первая кандидатка в вашу колонию, Марк Семенович! Когда ваша мечта осуществиться, тут же попрошусь к вам!
      - Если и осуществиться, то не здесь. - с полуулыбкой ответил он. - Я очень скоро убываю... На свою историческую родину.
      - В Израиль?! - уточнила она весело. - В добрый час! Имей я что-нибудь ещё еврейского в себе, кроме имени, последовала бы за вами. Жизнь на земле МОЕЙ исторической родины стала перманентно непереносимой!... Но все же... Марк Семенович, а вам не страшно уезжать?
      - В Израиль? - Лурье рассмеялся. - Страшновато... Знаете, Дора Сергеевна, в известной степени я с моим пациентом Гришей Нестеровым окажусь в равном положении. Что он здесь появится у себя дома, что я на земле предков - оба в чужой жизни, оба беспомощны. Вы меня понимаете?
      - Я вам верю. - просто ответила Дора Сергеевна и более они к этой теме не возвращались.
      Через пять минут Дора Сергеевна вышла из машины:
      - Спасибо, Марк Семенович, и, кстати, - С Рождеством Христовым вас! Завтра грядет.
      - Вас так же, Дора Сергеевна.
      ... Приходится отметить, что последующие действия Доры Сергеевны были по меньшей мере непоследовательны, или, сказать точнее, - резко противоречили логике её позиции на комиссии и при беседе с Марком Семеновичем. Озябшая в холодной машине врача, она согрелась в горячей ванне, в теплом халате побродила по пустой квартире, почувстовала себя одинокой, всеми забытой и позвонила самому своему близкому человек на данный момент жизни - полковнику милиции Краснопольскому. Час был поздний, но полковник оказался в своем служебном кабинете. И настроение любимой подруги угадал с первого слова.
      - Ты скучаешь и чувствуешь себя всеми покинутой. Так?
      - Так. - буркнула Дора Сергеевна.
      - Но я приехать сегодня не могу. У меня ночью неотложные дела.
      - Вечно у тебя по ночам дела, мильтон паршивый! - изобиделась Дора Сергеевна. - Никогда нет рядом, когда нужен. И, кстати, сегодня вопрос вовсе не в сексуальных радостях, а я к тебе по делу твоего профиля.
      - Ух ты! - гулко засмеялся в трубку Кранопольский. - Любопытно. Ну?
      - Пару часов назад мы выпустили на свободу убийцу. - уверенно произнесла Дора Сергеевна. - Психа. Маньяка.
      - И как он? - с интересом спросил Краснопольский.
      - Что - как?
      - Уже кого-нибудь угробил?
      - Нет. Не успел. Я серьезно тебе говорю! Абсолютный убийца где-то через пару месяцев выйдет на свободу!
      - Почему?
      - Видишь ли, - Дора Сергеевна начала подыскивать нужные слова. - Его лечащий врач уезжает за границу навсегда. Ему все равно, он перед отьездом решил быть добреньким и милосердным. А нам здесь в подарок на память о себе оставляет убийцу.
      - Фамилия? Имя? Возраст? - штатным тоном спросил Краснопольский.
      - Нестеров Григорий. Около тридцати лет. Приезжай, я расскажу подробней. Приезжай, мне скучно!
      - Утром. - виновато ответил полковник. - Часов в пять. Значит врач выпустил психа преднамеренно?
      - Я так думаю... То есть не преднамеренно! - она спохватилась испуганно. - Но этого убийцу нельзя выпускать! Или, если можно, то за ним требуется постоянное наблюдение! Я тебе потому и звоню!
      Краснопольский проговорил укоризненно.
      - Дора, как ты себе это представляешь? Ты полагаешь, что моего штата достаточно, чтоб я к каждому хулигану мог приставить человека для опеки? Вот пока мы говорим, в Ярославле наверняка уже успели кому-то трахнуть по башке бутылкой. Дай бог, чтоб не топором. Пока мы говорим, в десяти местах...
      - Меня места не интересуют! - капризно прервала Дора Сергеевна. Если хочешь для своих отчетов получить лишнее убийство, то можешь на мое сообщение внимания не обращать.
      - Обратил. - ответил Краснопольский. - Присмотрю за твоим клиентом. В пять утра приеду.
      Дора Сергеевна положила телефонную трубку ничуть не смущаясь двойственностью своих принципов - с одной строны проявила милосердие, остояв свободу неведомого ей Г. Нестерова, с другой строны поставила в известность нужных людей, призвав их к бдительности: завтра некий имярек кого-то "замочит". Все правильно - половина настырных радетелей отмены смертной казни в России в душе полагают, что перевешать и расстрелять следует не только тех, кто уже кого-то убил, но и тех, кто по характеру своему и воспитанию ещё только МОЖЕТ пойти на такое преступление. И тем не менее, поступок Доры Сергеевны нельзя судить строго - он обьяснялся только её настроением, одиночеством в это холодный, вьюжнеый вечер.
      В свою очередь полковник Краснопольский понял свою подругу правильно: сообщение её - вздор. Просто повод для телефонного звонка и попытки зазвать в гости. Но по многолетней профессиональной привычке фиксировать все, что влетало в мозг, запомнил названнную фамилию и по той же привычке записал в блокноте: "Дора - информация: убийца Нестеров Г. - ???"
      глава 2. Конец февраля 1999 от Р.Х.
      Утро началось со скрежета лопаты дворника под окном больницы, дурного настроения и ноющей боли в суставах.
      Ну да, подумал Лурье сварливо, так и должно быть: понедельник, ненастье, последние морозы по утрам, да и прожитые на свете шестьдесят лет - возраст не шуточный. Не те годы, когда можно спать в своем рабочем кабинете, а утром вскакивать с дивана свеженьким, словно жеребенок на ясной летней зорьке.
      Он припомнил, почему вчера не поехал спать домой, но от раздражения и думать не хотелось. Кажется - опять не завелась машина.
      Он подошел к окну и глянул в темный двор больницы. С вечера лил дождь вперемежку со снегом, а ночью грянул морозец и теперь все асфальтовые дорожки, корпуса и крыши были покрыты блестящим, словно стеклянным, панцирем наледи. С рассветом - все растает, скоро март, месяц пробуждения.
      Что же там скребет лопатой, словно железом по стеклу, этот балда дворник? - подумал Лурье и присел к столу, включив лампу.
      Потом он вспомнил, почему остался ночевать в кабинете. Первое - не завелся-таки дряхлый "форд". Вторая - сегодня выходил на волю Нестеров Г.В., прибывающий на излечении по постанавлению суда с 1989 года...
      Десять лет - лечения или заключения? Поди знай...
      Молодости у парня не было, невесело подумал Лурье. Он снял трубку телефона внутренней связи и бодрый голос дежурный сестры ответил тотчас.
      - Я слушаю!
      - Доброе утро, Сима. Нестеров Гриша небось не спит?
      - Утро доброе. Нет, Марк Семенович, спал, как сурок. Только встал.
      - Железные нервы. Ладно, приведи его ко мне.
      Он положил трубку и достал из стола распухшую за многие годы папку. Лурье помнил в ней каждую страницу, добрую часть - написал сам. Начиналось с рапорта полкового врача: рядовой Нестеров Г.В. повел себя неадекватно, сбежал из расположения части. Из Ташкента был направлен в психиатрическое отделение Балтийского госпиталя. Там его через полгода уже спокойно подготавливали на комиссию, чтоб демобилизовать по статье "12-Б - истерия личности, к строевой службе в мирное время не годен." Но до демобилизации по комиссии не дошло - во время дикой драки в палатах военной психиатрии Балтийска Нестеров Г. В. - убил матроса срочной службы, входившего в состав флотского экипажа. Убил - ножом, неизвестно как попавшим в палаты отделения.
      Получалось, что жизнь матроса, сверстника Г. Нестерова, - оборвалась навсегда, а сам он после этого десять лет маялся по психиатрическим диспансерам: Ташкент, Балтийск, Рига, Ленинград, Москва, Ярославль.
      Пять лет назад, в 1995 году Нестерова опять готовили на выписку, поскольку по всем показателям он был вполне благополучен. Но за неделю до решающей комиссии, ночью - задушил соседа по палате. Задушил голыми руками тихого старичка, кроткого параноика, в сознании своем уже витавшего в иных, далеких от земной юдоли мирах. Убийство произошло столь быстро и тихо, что дежурный санитар лишь поздним утром, после завтрака обнаружил труп. Без труда определили, что старик-параноик не преставился по воле Божьей, а покинул сей мир с помощью соседа по палате. Ни о какой комиссии по выписке Нестерова, понятное дело, уже и речи не могло идти, и прошло ещё четыре с лишним года до сегодняшнего дня.
      Пять лет он вновь был послушен, аппатичен, не демонстрировал даже тени агрессивности. На прогулках в замкутом квадрате внутренеего дворика не проявлял стремления к побегу, даже когда Лурье трижды пытался провоцировать его на побег - эксперимента ради. Уже два года, как исполнял несложные обязанности на кухне, помогал дворникам во дворе, а минувшую зиму работал здесь же помошником истопника. Того же медицинского эксперимента ради несколько раз Нестерова прогуливали по городу, под присмотром самого опытного санитара Кислова. Нестеров относился к прогулкам спокойно, реакция была вялой, просьбы к повторению прогулок не высказывал - вполне удоволетворялся жизнью в больнице. И это все. То есть, как сказано, вялотекущая шизофрения.
      В двери кабинета коротко постучали и дежурная медсестра Сима ввела через порог парня чуть выше среднего роста, в буром халате, теплых тапочках на босу ногу.
      - С добрым утром, - сказал Лурье, закрывая папку - Садись, Гриша.
      Сима вышла, а Гриша неторопливо добрался до кресла и привычно сел. Улыбнулся и ответил без волнения, приветливо.
      - С добрым утром, Марк Семенович.
      - Будем прощаться. - сказал Лурье. - Пришел твой момент истины.
      На открытом лице Гриши Нестерова ничего не отразилось. Крупная голова, прозрачные глаза, выпуклые скулы и подбородок - русак, парень "рязанского" типа, как к тому приучило нас отечественное кино.
      - Как настроение? - бодро спросил Лурье.
      Гриша неопределенно пожал покатыми плечами и слов ответа не нашел.
      - Светел ли духом по случаю праздничного события?
      Опять - лишь уклончивый, улыбчивый жест, на этот раз кивком головы.
      - Ну, что ж, Гриша... Что касается твоего здоровья, все уже сказано. Ты вполне нормален. Но я хочу, чтоб ты не обольщался. Прислушиваться к порывам своей души тебе придется до гроба.
      - Неполноценный? - невыразительно спросил Гриша.
      - Ну, это черезчур! - отмахнулся Лурье. - Ты вполне полноценен, но тем не менее... Тебе никогда не дадут разрешение на приобретение оружия, не выдадут права на вождение автомобиля. И не забудь встать на учет по месту своего жительства в диспансере.
      Опять же - вполне безразличный и легкий кивок в ответ.
      - Где ты намерен жить, Гриша?
      Нестеров помолчал и ответил буднично.
      - Меня из Риги призывали... Но теперь это заграница.
      - Да. Я созвонился с твоим братом в Москве. Приехать за тобой он не может, но он тебя ждет.
      - Мы сводные братья... По отцу...
      - А какие у вас были отношения?
      По лицу Гриши скользнула все та же рассеяная, неопределенная улыбка.
      - Он старше меня на три года... Ну, бил меня часто.
      - Бил? По настоящему?
      Лурье вспомнил, что все это уже давно знает, и все эти вопросы задавал неоднократно.
      - Нет... Дрались, когда играли. Мальчишками... Но ведь теперь он другой. Да и я тоже.
      - Хуже то, что и жизнь другая.
      Лурье примолк, неожиданно сообразив: что бы он сейчас не говорил пациенту о жизни за стенами больницы, все это будет сродни обьяснению людоеду Тихоокеанских островов принципа работы компьютера. Он, Лурье, и сам-то для себя не мог внятно осмыслить - в чем качественно и существенно изменилась за последнее десятилетие бытие российское! Изменилось! Встало с ног на голову или наоборот, но вот кто бы обьяснил глубинно - в чем состоят эти изменения?!
      - Марк Семенович, а вы не можете... - вопросительно начал Гриша и примолк.
      - Что?
      - Оставьте меня здесь. Если можно.
      - В больнице?
      - Дворником оставьте. Кочегаром или санитаром.
      Просьбы подобного рода были врачу не в диковинку - больные, долго просидевшие в этих стенах, часто не хотели возвращаться в прежнюю жизнь, где уже были порваны все связи, и где подчас не желали их возвращения самые юлизкие люди.
      - Гриша. - мягко начал Лурье. - Ты ещё молод. Впереди ещё длинная, интересная, забавная жизнь, поверь мне. Скажу интимно - побыстрей найди себе женщину. Это моментально стабилизирует твое мировозрение, отношение ко всему, и просто все войдет в норму.
      - Тогда в шахту пойду. - прервал его Гриша. - Или в рыбаки.
      - Почему?
      - Там хорошо зарабатывают.
      Лурье вздохнул.
      - Сразу начал с ошибки. Нынче шахтеры бастуют, денег им не выплачивают месяцами, прежних заработков и почета там нет. Нет и прежнего богатого рыболовецкого флота. Я повторяю, Гриша, - за этими стенами другой мир. Ищи счастье в других сферах.
      Ни возражений, ни согласия на это предложение врач не получил, от чего-то обиделся и спросил сухо.
      - Ни о чем меня больше спросить не хочешь?
      - Мы же много говорили. - он опять улыбнулся мягко, почти по детски. - Марк Семенович, а те убийства... Мне их теперь списали?
      - Убийства, Гриша, не списывают. По закону ты чист. Ты был болен. Мой тебе совет - постарайся об этом вообще не вспоминать.
      - Да... Я и не вспоминаю. То есть я плохо все помню.
      Лурье произнес резко.
      - Перестань. Что-то ты должен помнить хотя бы о том, как пять лет назад придушил у нас здесь дряхлого старика.
      Гриша отвел взгляд в сторону, слабо улыбался, глядел на свет лампочки и не мигал.
      - Не молчи, Гриша. Теперь об этом можно сказать откровенно. Боятся уже нечего, ты за все рассчитался.
      - Я помню, как старик хрипел... Негромко... И дергал ногами. Мне и сейчас страшно. - он словно встряхнулся и посмотрел Лурье в глаза. - Но я думаю, что никого не хотел убивать. Никогда.
      - Фамилия старика была Покатилов. А у тебя на руках в то утро оказались свежие царапины. Покатилов пытался защищаться.
      - Да. Царапины... Царапины были, конечно. - он прерывисто и глубоко вздохнул. - Марк Семенович, я и сейчас не буду отрекаться, как и тогда...
      Старик был грязный, всегда сопливый, ходил под себя... Я помню, чавкал очень противно, когда ел, как свинья, с хрюканьем. Жрал, а не кушал. Но не убивать же за это?
      - Разумеется. - согласился врач, не услышав ничего нового. - Больше об этом не вспоминай. Все минуло.
      Лурье открыл стол, извлек тонкую красную папку и спросил, сменив тон.
      - Лет восемь назад, ты пытался писать нечто вроде воспоминаний. Эти записки сохранились.
      Гриша тихо засмеялся, словно что-то зарокотало в его широкой груди.
      - Записки сумасшедшего? Было дело... Меня тогда заставили. Это на второй, кажется, год. Попросил один врач, латыш. В той больнице, в Риге. Он думал, что это мне поможет. Если я все запишу честно и откровенно. Он давал мне бумагу и карандаш.
      Лурье быстро перелистнул с десяток страниц, отпечатанных на машинке.
      - А я думал, что тебе пишущую машинку дали. В палату.
      - Нет, я на машинке не умею. Карандашом писал. - легкое любопытство мелькнуло на его лице. - Это "Синий свет"?
      - Да. - кивнул Лурье. - "Синий свет". Название понятно. Ночью в наших палатах включают дежурные синие лампочки. Но получается, что тот доктор потом перепечатал твои записки на машинке... Тоже понятно.
      - Что?
      - Всего, что здесь написано, ты сам написать не мог. Не по твоим способностям и тем более возможностям, Гриша. Кто-то тебе крепко помог создать это творение. У тебя был профессиональный соавтор. Это ловко состряпанная полуфальшивка.
      - Зачем? - без интереса спросил Гриша.
      Лурье давно понимал - "зачем"? Тогда там, в Риге 1990 года, латышский врач заставил Нестерова писать эти "записки сумасшедшего" со своими целями. Тот врач, перепечатывая труд больного, наверняка что-то вставил от себя. И это была не медицинская, не научная работа. Врач-латыш хотел создать документальный труд о быте и нравах Советской Армии. Нравах диких и нечеловеческих. Тому врачу было наплевать на своего пациента Нестерова его, латыша, подталкивала ненависть к "оккупацинному режиму" в родной Латвии и он, судя по всему, готовился этот полубред сумасшедшего опубликовать за границей. Латышский врач руками своего больного Нестерова хотел всему миру поведать - ЧТО творится в психиатрических отделениях Вооруженных Сил СССР. Ну что ж, теперь эти намерения латыша оставались на его свободолюбивой прибалтийской совести.