Историк П. Майер, изучавшая развитие оппозиционных Британии настроений в десятилетие, предшествовавшее 1776 г., в своей книге «От Сопротивления к Революции» подчеркивает сдержанность лидеров и их «стремление к порядку и умеренности», несмотря на желание сопротивляться. Она отмечает: «Должностные лица и члены комитетов «Сынов свободы» почти все были представителями среднего и высшего классов колониального общества». Например, по свидетельству современника, среди «Сынов свободы» в Ньюпорте (Род-Айленд), «были некоторые джентльмены высшего городского сословия – богатые, сознательные и вежливые». В Северной Каролине ячейку этой организации возглавлял «один из богатейших джентльменов и фригольдеров». Похожая ситуация была в Виргинии и Южной Каролине. А «нью-йоркские лидеры занимались небольшим, но вызывающим уважение предпринимательством». Однако их целью было расширение организации, развитие массовой поддержки среди тех, кто зарабатывал на жизнь наемным трудом.

Многие местные отделения «Сынов свободы», как, например, ячейка в Милфорде (Коннектикут), заявляли о своем «огромном отвращении» к беззаконию, а ячейка в Аннаполисе выступала против «любых бунтов или незаконных собраний, ведущих к нарушению общественного спокойствия». Дж. Адамс выказывал похожие опасения: «Сии обмазывания дегтем и обваливания перьями, сии вторжения грубых и дерзких бунтовщиков в дома в поисках восстановления справедливости в частных случаях или в силу личных предрассудков и страстей должны быть прекращены».

Образованным джентри Виргинии было, похоже, ясно, что необходимо что-то предпринять, дабы убедить низшие слои общества присоединиться к революционному движению, направив их гнев против Англии. Весной 1774 г. один виргинец писал в своем дневнике: «Низшие классы здесь готовы взбунтоваться, услышав о событиях в Бостоне, многие из них готовы идти сражаться против британцев!» В период принятия Закона о гербовом сборе виргинский оратор, обращаясь к беднякам, заявил: «Разве джентльмены сделаны не из того же материала, что и беднейшие из вас?…Не слушайте догмы, которые могут внести среди нас раскол, напротив, сплотимся, как братья».

Это была проблема, для решения которой отлично подходили ораторские таланты Патрика Генри. Как пишет Р. Айзек, он был «крепко привязан к миру джентри», но говорил словами, которые были понятны массам белой бедноты Виргинии. Земляк П. Генри – Эдмунд Рэндолф характеризовал его стиль «как простоватый и даже беззаботный… Казалось, что паузы, которые он делал, своей продолжительностью могли иногда отвлекать, на самом деле они лишь еще больше приковывали внимание, повышая ожидания [слушателей]».

Риторика П. Генри в Виргинии указала путь к снижению напряженности между высшими и низшими сословиями, объединяя их против англичан. Она заключалась в поиске тех слов, которые, с одной стороны, вдохновили бы все классы и были бы достаточно конкретными в перечислении жалоб, с тем чтобы вызвать гнев людей против британцев, но с другой – оставались бы довольно туманными во избежание классового конфликта внутри самих мятежников, а также чтобы вызвать чувство патриотизма, на котором будет основано движение сопротивления.

Опубликованный в начале 1776 г. и ставший самым популярным в североамериканских колониях памфлет «Здравый смысл» Томаса Пейна оказывал именно такое воздействие. В нем приводился первый мощный аргумент в пользу независимости, и делалось это такими словами, которые мог понять любой, пусть и неграмотный человек: «Общество в любом своем состоянии есть благо, правительство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло».

Пейн расправился с идеей о праве королей считать себя помазанниками божьими, рассказав язвительную историю английской монархии, ведущую счет от нормандского завоевания 1066 г., когда Вильгельм Завоеватель явился из Франции, чтобы занять британский трон: «Французский ублюдок, высадившийся во главе вооруженных бандитов и воцарившийся в Англии вопреки согласию ее жителей, является, скажем прямо, крайне мерзким и низким пращуром. В таком происхождении, конечно, нет ничего божественного».

Автор обращал внимание на практические преимущества сохранения связи с Англией или отделения от нее; ему было хорошо известно о важной роли экономики:

«Я призываю самых горячих защитников политики примирения показать хотя бы одно преимущество, какое континент может получить от связи с Великобританией. Я повторю этот вызов; таких преимуществ нет. Хлеб наш найдет свой сбыт на любом европейском рынке, а за привозные товары нужно платить, где бы мы их ни покупали».

Что же касалось неблагоприятных сторон отношений с Англией, то здесь Пейн апеллировал к памяти колонистов обо всех войнах, в которые метрополия их вовлекала, войнах, стоивших жизней и денег:

«Неудобства же и убытки, какие мы терпим от этой связи, неисчислимы… всякое подчинение Великобритании или зависимость от нее грозит непосредственно втянуть наш континент в европейские войны и распри и ссорят нас с нациями, которые иначе искали бы нашей дружбы».

Постепенно он усиливал эмоциональный накал:

«Все, что есть верного и разумного, молит об отделении. Кровь убитых, рыдающий голос природы вопиют нам: «ПОРА РАССТАТЬСЯ»».

В 1776 г. вышло 25 изданий «Здравого смысла», разошедшегося сотнями тысяч экземпляров. Вполне возможно, что каждый грамотный колонист или прочел это произведение, или по крайней мере знал его содержание. Памфлеты к тому времени стали основным форумом, где обсуждался вопрос об отношениях с Англией. В 1750–1776 гг. было выпущено 400 памфлетов, в которых дебатировались те или иные аспекты Закона о гербовом сборе, «Бостонской бойни» и «Бостонского чаепития» или общие вопросы неподчинения законам, лояльности властям, прав и обязанностей.

Памфлет Т. Пейна был обращен к широким кругам общественности, так или иначе недовольным Великобританией. Но он вызвал некоторый трепет среди аристократов вроде Дж. Адамса, которые поддерживали патриотические цели, но хотели удостовериться, что дело не зайдет слишком далеко в направлении демократии. Пейн осуждал так называемое сбалансированное правительство английских палат лордов и общин и призывал к созданию однопалатных представительных органов власти, в которых присутствовали бы представители народа. Адамс же осуждал план Пейна как «настолько демократичный, без каких-либо ограничений или даже попыток установить равновесие и сдерживающие факторы, что он может привести к неразберихе и даже сотворить зло». Адамс считал, что народным ассамблеям нужен противовес, поскольку они были «плодовиты насчет поспешных выводов и абсурдных суждений».

Сам Пейн происходил из «низших сословий» Англии – он был мастером по изготовлению корсетов, сборщиком налогов, учителем, неимущим эмигрантом, уехавшим в Америку. Он прибыл в Филадельфию в 1774 г., когда антианглийская агитация в колониях уже набрала силу. Филадельфийские ремесленники и мастеровые вместе с квалифицированными рабочими, подмастерьями и простыми работниками формировали политически сознательную милицию, собирая под ее знамена «в целом всякую шпану и нечисть – грязную, мятежную и недовольную», как их описывали местные аристократы. Выступая просто и твердо, Пейн мог выражать интересы этих политически сознательных представителей низшего класса (он являлся противником имущественного ценза на выборах в Пенсильвании). Но ему было важнее выступать от имени средней категории населения. «Велики размеры богатства, а на другом краю – нищета, которая, сужая круг знакомых человека, уменьшает и его возможности познания».

Когда началась революция, Пейн все больше и больше давал понять, что не поддерживает действия толпы из представителей низших сословий, например ополченцев, напавших в 1779 г. на дом одного из лидеров Революции – Джеймса Уилсона, выступавшего против контроля за ценами и желавшего установления более консервативного правительства, чем то, которое было сформировано согласно конституции Пенсильвании 1776 г. Пейн стал соратником одного из богатейших людей этого штата – Роберта Морриса и поддерживал созданный последним Банк Северной Америки.

Позднее, во время споров вокруг принятия Конституции США, Пейн вновь будет представлять интересы городских ремесленников, выступавших за сильную центральную власть. Судя по всему, он считал, что такая власть будет в большей степени выражать общие интересы. В этом смысле он был полностью поглощен мифом революции о том, что она осуществлялась от имени единого народа.

Декларация независимости возвела этот миф на вершины риторики. Каждая жесткая мера контроля со стороны британцев – Прокламация 1763 г., запрещавшая колонистам селиться за Аппалачами, Закон о гербовом сборе, налоги согласно актам Тауншенда, включая пошлину на чай, расквартирование войск и «Бостонская бойня», закрытие Бостонского порта и роспуск легислатуры Массачусетса – все это привело к эскалации колониального бунта до степени превращения его в революцию. Колонисты ответили на эти меры Конгрессом гербового сбора, созданием «Сынов свободы» и комитетов связи, «Бостонским чаепитием» и, наконец, созывом в 1774 г. Континентального конгресса – этого незаконного органа, ставшего предшественником будущего независимого правительства. После вооруженного столкновения у Лексингтона и Конкорда между колониальными минитменами[25] и английскими войсками в апреле 1775 г. Континентальный конгресс принял решение об отделении от Англии. Был создан небольшой комитет, которому поручили составление Декларации независимости – ее текст написал Томас Джефферсон. Второго июля она был принята Конгрессом и официально провозглашена 4 июля 1776 г.

К этому времени настроения в пользу независимости уже набрали мощь. В резолюциях, принятых в Северной Каролине в мае 1776 г. и отправленных в Континентальный конгресс, провозглашалась независимость от Англии, все британские законы объявлялись недействующими и содержался призыв готовиться к войне. Примерно в то же время массачусетский город Молден, откликаясь на запрос со стороны палаты представителей Массачусетса, чтобы все города в штате продекларировали свое отношение к независимости, созвал собрание горожан, на котором прозвучал единогласный призыв к независимости: «…настоящим мы с презрением расторгаем нашу связь с королевством рабов; мы говорим Британии последнее «прощай!»».

«Когда в ходе человеческой истории для одного народа оказывается необходимым расторгнуть политические узы… то уважение к мнению человечества обязывает его изложить причины». Так начинался текст Декларации независимости. Затем, во втором параграфе, следовало мощное философское заявление:

«Мы считаем самоочевидными следующие истины: что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, к числу которых относится право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью; что для обеспечения этих прав люди создают правительства, справедливая власть которых основывается на согласии управляемых; что, если какой-либо государственный строй нарушает эти права, то народ вправе изменить его или упразднить и установить новый строй».

Далее в тексте перечислялись жалобы на короля, «история беспрестанных злоупотреблений и насилий, непосредственная цель которых заключается в установлении в наших штатах абсолютного деспотизма». В этом перечне король обвинялся в том, что он распустил колониальные органы власти, контролировал судей, направлял «толпы бесчисленных чиновников, чтобы притеснять и разорять народ», засылал оккупационные войска, прервал торговлю колоний с остальным миром, облагал колонистов налогами без их согласия, развязал против них войну, посылая «целые армии иностранных наемников, чтобы завершить дело уничтожения, разорения и тирании».

Все эти слова о контроле народа над действиями властей, праве на восстание и революцию, возмущении политической тиранией, экономическим бременем и вооруженными нападениями были как раз той лексикой, которая способна сплотить большие массы колонистов и убедить даже тех, кто имел претензии друг к другу, обернуть их против Англии.

Некоторых американцев – индейцев, чернокожих рабов, женщин – вывели за пределы этих общих интересов, очерченных Декларацией независимости. И в самом деле, в одном параграфе король обвинялся в подстрекательстве к восстаниям рабов и нападениям индейцев:

«Он вызывал среди нас внутренние волнения и пытался поднять против жителей нашей приграничной полосы жестоких индейских дикарей, которые ведут войну, уничтожая поголовно всех, независимо от возраста, пола или состояния».

За двадцать лет до принятия Декларации была одобрена прокламация легислатуры Массачусетса от 3 ноября 1755 г., в которой индейцы пенобскоты объявлялись «мятежниками, врагами и предателями» и говорилось о вознаграждении: «За каждый принесенный скальп индейца мужского пола… давать сорок фунтов. За каждый скальп индианки или индейца в возрасте до 12 лет… давать 20 фунтов».

Перу Томаса Джефферсона принадлежит параграф Декларации, где король обвинялся в перевозке рабов из Африки в колонии, «пресекая любую законодательную попытку запретить или ограничить эту отвратительную торговлю». Похоже, что это должно было бы отражать негодование по поводу рабства и работорговли (личное отвращение Джефферсона к рабству следует рассматривать наряду с тем фактом, что до последнего дня своей жизни он являлся хозяином сотен рабов). За этим параграфом стоял растущий страх виргинцев и некоторых других южан по поводу роста численности чернокожих рабов в колониях (они составляли пятую часть населения) и, соответственно, угрозы восстаний невольников. Составленный Джефферсоном параграф не был принят Континентальным конгрессом, поскольку сами рабовладельцы расходились во мнениях относительно желательности прекращения работорговли. Поэтому даже такой жест в сторону чернокожего раба был изъят из великого манифеста свободы Американской революции.

Использование фразы «все люди созданы равными»[26], возможно, и не было преднамеренной попыткой сделать выпад в адрес женщин. Просто тогда не считали, что они достойны упоминания. Для политики женщины были невидимками. Хотя объективная необходимость и способствовала появлению у женщин некоторого авторитета дома, на ферме, в определенных профессиональных областях, таких, как, например, акушерство, на них просто не обращали внимания, если речь заходила о каких-либо политических правах или касалась вопросов равноправия граждан.

Говоря о том, что даже в языке, которым написана Декларация независимости, проявилась ее направленность исключительно на жизнь, свободу и счастье белого мужчины, мы вовсе не обвиняем ее создателей и тех, кто подписал этот документ, в том, что они разделяли те идеи, которые и должны были разделять привилегированные мужи в XVIII в. Реформаторов и радикалов, с досадой оглядывающихся на историческое прошлое, нередко обвиняют в том, что они слишком многого требуют от предшествующей политической эпохи, и иногда так оно и есть. Но, отмечая через столетия тех, кого не затронули права человека, провозглашенные в Декларации независимости, бессмысленно возлагать на то время непосильное моральное бремя. Мы лишь пытаемся понять, каким образом она сработала и смогла мобилизовать отдельные сегменты американского общества, проигнорировав другие. Конечно, патетический язык, подобный тому, каким написана Декларация, используется и в наши дни, для того чтобы достичь безопасного консенсуса, затушевать серьезные конфликты интересов, стоящие за этим процессом, и, помимо прочего, скрыть, что судьбы огромной части человечества вообще не принимались во внимание.

Философию этого документа и идеи о том, что правительство назначается народом и призвано охранять жизнь, свободу и счастье человека и что оно будет свергнуто в случае, если не выполняет этих задач, часто рассматривают как имеющие сходство с идеями Джона Локка, высказанными в его «Втором трактате о государственном правлении». Эта работа была опубликована в Англии в 1689 г., когда англичане восстали против королей-тиранов и установили парламентскую форму правления. В Декларации независимости, как и во «Втором трактате», говорится о правительстве и политических правах, но игнорируется факт существования имущественного неравенства. Но разве могут люди в реальной жизни обладать равными правами, притом что имущественное неравенство столь существенно?

Сам Локк был богатым человеком, который вкладывал деньги в торговлю шелком и рабами, получал доходы от выдачи займов и кредитов. Он инвестировал крупные средства в первый выпуск акций Банка Англии спустя всего лишь несколько лет после написания «Второго трактата» – классического заявления в духе либеральной демократии. Как советник властей Северной и Южной Каролины, он предлагал создать правительство рабовладельцев, возглавляемое богатыми землевладельцами.

Провозглашенная Локком идея народного правительства была направлена в поддержку Английской революции, свободного развития капиталистической торговли как в Англии, так и за рубежом. Но сам Локк сожалел, что труд детей бедняков «до достижения ими двенадцати – четырнадцати лет в большинстве случаев потерян для общества», и предлагал, чтобы все дети старше трех лет из нуждающихся семей посещали «рабочие школы», дабы быть «с младенчества приученными к труду».

Английские революции XVII в. привнесли представительную власть и дали толчок дискуссиям о демократии. Но английский историк К. Хилл в работе «Пуританская революция» пишет: «Создание верховенства парламента и закона, без сомнения, в основном пошло на пользу имущим слоям населения». Со спорным налогообложением, угрожавшим безопасности имущества, было покончено; монополии сброшены, чтобы дать большую свободу бизнесу, а военно-морскую мощь стали использовать для проведения имперской внешней политики, в том числе завоевания Ирландии. Левеллеры и диггеры, два политических движения, стремившихся привнести равенство в экономическую сферу, были сметены революцией.

Кто-то может отметить воплощение красивых фраз Дж. Локка о представительном правлении в классовом расслоении и конфликтах, вспыхнувших в Англии после той самой революции, которую поддерживал философ. В 1768 г., когда на американской политической арене нарастала напряженность, Британия переживала времена бунтов и забастовок истопников, работников лесопилок, шляпников, ткачей и моряков, вызванных высокими ценами на хлеб и жалкими заработками. В ежегоднике «Энньюэл реджистер» так описывались события весны – лета 1768 г.: «Всеобщее недовольство преобладало в среде нижних классов. Сие раздражение, частично вызванное высокими ценами на провизию, а частично – иными причинами, слишком часто проявлялось в волнениях и беспорядках, сопровождавшихся самыми печальными последствиями.

«Народ», который, казалось бы, должен был находиться в центре теории Локка о народном правлении, так определялся членом английского парламента: «Я не имею в виду толпу… Я имею в виду средний класс Англии: фабрикантов, йоменов, торговцев, сельских помещиков».

Подобным же образом и в Америке реальностью, стоящей за словами Декларации независимости (вышедшей в том же году, что и капиталистический манифест Адама Смита «Богатство народов»), было то, что нарождающемуся классу важных людей было необходимо привлечь к себе достаточное для победы над Англией число сторонников-американцев, без того, чтобы затрагивать различия между богатыми и бедными, которые развивались на протяжении 150-летней колониальной истории. И в самом деле, 69 % тех, кто подписал Декларацию независимости, при англичанах занимали в колониях ту или иную должность.

Текст Декларации независимости, полный зажигательных радикальных фраз, прочитал с балкона здания городского собрания Бостона Томас Крафте, член консервативной «Лояльной девятки», выступавшей против антибританской воинственной акции.

Через четыре дня после этого события бостонский комитет связи приказал горожанам явиться на центральную площадь для записи на военную службу. Как оказалось, богатые могли избежать призыва, заплатив за замену, а бедным пришлось служить. Это привело к волнениям и выкрикам в толпе: «Тирания есть тирания, от кого бы она ни исходила».