д. И как недоволен Букшпан, когда слышит заявление Шпенглера: "Мы, люди Запада, религиозно конченные". Не утверждая никакого абсолюта*11, Шпенглеровский скептицизм и релятивизм весь пропитан духом смирения и покорности судьбе. По своему общественному значению это равно религиозному "томлению" наших обновителей религиозной жизни. Иначе их любовь к чужестранному гадателю и пророку была бы непонятной. Но когда вопрос перенесен на почву религии и веры, то спор становится излишним: они прикрылись щитом тертулиановской фабрикации - credo, quia absurdum. Ибо это последний и окончательный довод верующего человека всех времен и народов. Это не мешает нам признать факта роста религиозности и мистицизма. Сознание приближающейся социальной смерти и неясные очертания завтрашнего дня порождают религиозные настроения и мистические чувства. Рост их прямо пропорционален росту самосознания и осознания своих боевых задач в исторически-восходящих социальных группах. Поступательное движение истории от такого заострения и оформления противоречий только выигрывает*12.
      Авторам, поднявшимся на такую ступень религиозного сознания, окружающее кажется уже одноцветным. Перед абсолютом стираются различия во внешнем мире. У Шпенглера такую же роль в его мышлении играет его "перводушевность" (Urseelentum), эта нирвана истории, и его морфология. Поэтому и он "никуда не идет и никуда не ведет" (Степун), и у него "нет определенного волеустремления" (Букшпан). С этих "высот" "империализм и социализм одинаково - цивилизация, а не культура" (Бердяев), т.-е. признаки упадка и гибели. Слышим и старые напевы: "Капитализм и социализм одинаково заражены этим духом" (духом мещанства и духовной буржуазности). "Империализм и социализм - одно и то же". "Цивилизация через империализм и через социализм должна разлиться по всей поверхности земли, должна двигаться и на Восток". И "истинной духовной культуре, может быть, придется пережить катакомбный период" (Бердяев). Величайший объективный трагизм переживаемой нами эпохи состоит в том, что поверхность исторической жизни залита бушующими волнами движения, руководимого духовно-отмирающими силами ренессанса" (Франк), т.-е. социализма. При таком положении само собой ясно, что "сейчас мы (т.-е. Россия. Гр.) еще более отбрасываемся на Восток". Еще бы! Социализм ведь знаменует воцарение "вечного хама"! Но в этих утверждениях скрыто противоречие, которого не замечает абсолютизированное религиозное сознание.
      Если мы отбрасываемся к востоку, если "истинная духовная культура" должна уйти в катакомбы, то не означает ли это, что социализм не только расширяет область господства цивилизации, но и утверждает что-то свое, хотя бы и хамское, отвергаемое религиозным сознанием "бесконечного внутреннего мира"? Повидимому, "религиозное сознание" просто запуталось. Ему не подняться хотя до им же так любимого Константина Леонтьева. "На розовой воде и сахаре не приготовляются такие коренные перевороты (речь идет о создании в Европе "федеративной, грубо рабочей, республики". Гр.): они предлагаются всегда человечеству путем железа, огня, крови и рыданий..." ("Византизм и Славянство"). Никто из здравомыслящих людей иначе думать не может. Паульсен в своих "Основах этики" (М. 1906 г., стр. 234) разбирает вопрос, оправдывает ли цель средства, и приходит к выводу, что "...если понять это положение, что оправдывает средства не любая дозволительная, но лишь одна определенная цель, из которой исходит всякая оценка: а именно, высшее благо, благополучие или совершенная форма жизни человечества, тогда это положение стоит не только вне сомнения, но и необходимо". Это неоспоримое этическое положение, которое не признается только теми, кто из-за призрачного спасения души жертвуют живым человеком... Подобная нравственная кастрация, однако, возможна и притом как морализующее выражение слишком реальных и грубых общественных сил.
      Разительный исторический пример можно привести из недавнего прошлого. "Вехи" ставили крест над русской революцией и интеллигенцией, прикрываясь искательством "высших", "бесконечных внутренних ценностей", а царские жандармы огнем, железом и кровью дезинфицировали зараженную революцией Россию, уничтожая ее физических носителей... Веховцы жестоко ошиблись в своем похоронном настроении и религиозно-мистическом гадании. Через 10 лет воспрянула революция и раскаты ее грома раздаются по всему миру. И что же? Наши веховцы опять тут как тут. И опять "смирение", опять "послушание", опять "бесконечные внутренние ценности" - в то время, когда дьявольские средства пускаются в ход для самого подлинного физического удушения нарождающегося нового мира! Человек, искренно и честно стремящийся к какой бы то ни было цели, с нравственным негодованием должен отвергнуть эту проповедь религиозной пошлости. От нас зависит, повторится ли позорная роль веховцев в новой исторической обстановке, или они будут сидеть и плакать "на берегу пустынных волн" о "бесконечности своей внутренней жизни". Теперь, в 1922 году, мы имеем гораздо больше основания утверждать, что их пророчества и гадания вилами по воде писаны, чем в 1909 году, когда их проповедь прозвучала впервые.
      Ибо мы отнюдь не "отброшены на восток". Россия назад во время революции не попятилась. Наоборот: она шагнула вперед. Это, положение утверждают авторы сборника "Смена вех", в том смысле что авторитет России за годы революционной власти вырос и окреп. И это объективно правильно. Но мы о шаге вперед говорим в другой плоскости. Россия стала центром нового общественного миропорядка, и ее голосу внимают повсюду, где идет борьба за лучшие идеалы человечества, за лучшее будущее. Никогда она такими тесными узами не была связана с другими, самыми отдаленными, странами, как во время империалистической блокады и капиталистического окружения. III Коммунистический Интернационал - это нарождающаяся, невиданная до сих пор, объединенность мира. И понятно, есть, от чего сокрушаться нашим модернизированным славянофилам: все это нисколько не подходит на выявление "скрытых тайн" России, на осуществление "славяно-восточной" провиденциальной роли православной Руси.
      Это - бушуют "духовно отмирающие силы Ренессанса"! Так ли это? "Отмирающие силы Ренессанса" - это рационалистические, либерально-эгалитарные принципы. Но разве ими исчерпывается содержание социализма? Или правильнее ставить вопрос так, разве они являются характерными, преобладающими чертами современного, марксистского коммунизма или социализма? Стоит только так поставить вопрос, и язвительные замечания запоздалых славянофилов сразу теряют свою остроту. Получилась путаница эпох и предмета, и искажение исторической действительности. Весь секрет или все несчастье, заключается в том, что современные нам, запоздалые славянофилы, Бердяев, Франк и сотр. смотрят на марксистский коммунизм глазами своих духовных отцов, глазами, устремленными на утопический, мелко-буржуазный, анархический социализм Бабефа, Сен-Симона, Прудона и др. Критические стрелы, сокрушающие утопистов, летят мимо марксистского социализма или же дают рикошет в стрелков. "Всеобщее равенство" и "всеобщее умеренное благоденствие" (будь все же сказано, что утопический социализм уложить в прокрустово ложе этих двух понятий трудно!) не являются нашими, коммунистическими, идеалами. Мы стремимся не к количественному уравнению, а проявлению качественных различий. Для людей живых, наших современников, это должно звучать скучным трюизмом. Тонкий эстет и острый мыслитель, Оскар Уайльд, будучи знаком с новым социализмом, пришел к выводу, что "социализм сам по себе будет иметь значение, уже хотя бы только потому, что он приведет к индивидуализму"; "новый индивидуализм, для которого волей или неволей работает социализм, будет совершенной гармонией"; "новый индивидуализм - это новый эллинизм" ("Душа человека при социалистическом строе"). Но, быть может, этот аристократ конца XIX века и апостол и пророк красоты ошибается? Быть может, он неправильно истолковывает социализм? Нет, - Оскар Уайльд понял то, что оказалось недоступным последышам Константина Леонтьева. Карл Маркс во главу угла своей теории безусловно ставил индивида, а не "атомизм" коллектива. "Социальн люция потому находится на точке зрения целого, что она если бы даже происходила лишь в одном фабричном округе - представляет протест человека против лишенной человеческого содержания жизни, что она исходит из точки зрения отдельного действительного индивида". (Критические примечания к ст. "Король Прусский и социальная реформа". Подчеркн. мною. Гр.). Маркс определенно указывает, что в основе его учения лежит старый принцип коммунизма*13, а именно: "каждому по его потребностям". Фридрих Энгельс в "Анти-Дюринге" пишет: "Действительное содержание пролетарского требования равенства есть требование отмены классов. Всякое требование равенства, которое простирается далее этого, необходимо вдается в абсурд. (Подчеркн. Энгельсом. Гр.)
      К сожалению, мы не имеем возможности здесь развить эти основные мысли: это нас отвело бы далеко в сторону от нашей задачи. Скажем только, что, раз коммунизм центр тяжести своего внимания переносит на действительные потребности действительного индивида, то осуществление его означает создание возможностей безграничного проявления качественных различий (особенностей), заложенных в человеке. Генриетта Роланд-Гольст, поэтому, могла с полным правом заявить: "Коммунизм - идеал всего человечества, идеал общечеловеческого объединения. И, как таковой, он является культом человеческой личности"... ("Коммунистический Интернационал" N 13). Несмотря на это, находятся философы, утверждающие, что коммунизм и капитализм одинаково пропитаны мещанством. Эту жвачку герои "Вех" жуют уже лет 15 под-ряд и ничто, никакие события не могут заставить их ее переварить. Талантливый Леонтьев в гробу должен краснеть от своих запоздалых и импотентных поклонников.
      Леонтьев мог бы попросить прочесть гр. Бердяева следующие строки: "Социальная наука едва родилась, а люди, пренебрегая опытом веков и примерами ими же теперь столь уважаемой природы, не хотят видеть, что между эгалитарно-либеральным поступательным движением и идеей развития нет ничего логически родственного, даже более: эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу развития" ("Византизм и Славянство". Подчеркн. Леонтьевым. Гр.), т.-е. первый антитеза второму, как упрощение усложнению, как "вторичное смесительное упрощение" - "сложному цветению". С какой бы стороны ни подходить к марксистскому социализму, в нем нельзя найти элементов упрощения. На лицо обратное: через посредство отмены классового неравенства уничтожается деспотическое монопольное господство классовых элементов, выразившееся в распластовании общественного сознания, в общем и главном, на две одноцветных области, и создается возможность проявления человеческого творчества в других плоскостях и соотношениях, вытесненных из поля сознания однообразнейшими классовыми разделами. Теоретическая правильность этого положения не может быть оспариваема фактами иначе, как только отчаянным воплем логического смертника: "тем хуже для фактов".
      Значит, и жонглирование "духовно отмирающими силами Ренессанса" необходимо признать неудавшимся. И в этом пункте мы обнаружили бесцеремонное отношение к фактам, искажение исторической перспективы или просто незнание простых вещей людьми такого почтенного возраста, какой имеют веховцы 1909 года. Не старческая ли это слабость? Как знать? В лучшем случае, быть может, это и так. Но классовые силы так причудливо переплелись между собой в смертной схватке, что можно допустить и худшее. По крайней мере, этот псевдонаучный вздор и религиозно мистическое бормотание, будучи созвучным некоторому падению настроения и унынию в массах, могут иметь отрицательное влияние на развитие нашего общественного сознания. А это заставляет нас бороться с ними, как с проявлениями враждебных нам психики и идеологии социально-отмирающих сил капиталистического мира.
      Итак, наконец, к чему же мы пришли после разбора сборника "Освальд Шпенглер и закат Европы"? Во-первых, будем откровенны и признаемся, что, зная авторов сборника, мы ждали более серьезного отношения к вопросу, чем то, что обнаружилось на деле. Читая сборник, мы постепенно разочаровывались. Прочтя его, - и это во-вторых - мы были рады. Ведь, если так шатки позиции наших врагов и недругов, то чего же нам бояться? Мы можем смело вступить с ними в открытый бой, заранее предвкушая упоение победой. Пусть это знают все те, кому приходится защищать молодые всходы нового мира! В-третьих, в лице авторов мы встретились со старыми веховцами, защищающими свое старое дело, забрызганное кровью рабочих и крестьян в 1905 - 1906 годах и окончательно и безвозвратно проигранное в 1917 году. При желании можно восхищаться упорством, с каким авторы ставят себя в положение, которое завидным никто не назовет.
      А четвертое - самое главное: вопрос о судьбе Западной Европы, о ее закате даже и не поставлен, по крайней мере - не поставлен на почву, на которой возможно его обсуждение. Ни в книге Шпенглера, ни в книжке о Шпенглере и закате Европы нет научного подхода к теме. Пророчества и гаданья Шпенглера, его характеристики и его "сигнализация" весьма интересны, в большинстве случаев очень удачны, но все это - недостаточное основание для составления представления об исторической судьбе Европы. Но нас ведь интересовали только наши соотечественники. А их попытка упокоить Европу отрыжкой славянофильства и тем возвысить "русское дело" и Восток может, в лучшем случае, вызвать улыбку: - "Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало". Нудно и скучно нанизывая мертвые мысли на ниточку некоторого общего настроения, авторы отнюдь не вводят читателя "в мир идей Шпенглера", а выворачивают наружу в конечных словах "бесконечность своей внутренней жизни".
      Наконец, в чем же дело? Откуда закат Европы? Действительно, такой вопрос серьезно поставлен, но не для религиозно-мистических гаданий. Если и такие имеют место, то это свидетельствует, что он глубоко начал волновать послевоенную и революционную Европу. На первом плане - экономическая постановка проблемы. С прорытием Панамского канала экономисты единодушно высказались в том смысле, что центр мировой истории из Европы переходит в Америку. Во время войны Америка (С.-А. С. Ш.) приобрела такую экономическую мощь, что может играть в мире первую скрипку.
      Поскольку это так, спорить не приходится. Но это было бы так, если бы сохранил свою прочность капитализм. Если же хотя бы в одном месте в нем пробита брешь, если одна великая страна вырвана из контекста капиталистических отношений, то картина и перспективы меняются. В таком случае, само представление о мировом центре естественно раздваивается: речь может итти тогда о двух центрах, о центре нового и о центре старого миров и о гегемонии одного из них. Вопрос теперь так и поставлен. После войны Европа (да и все мировое хозяйство) переживает все углубляющийся кризис. Возможность социалистической революции далеко не исключена. А при образовании Социалистических Соединенных Штатов Европы вопрос о переходе центра мировой истории в Америку совершенно снимается. Есть все основания утверждать, что европейская социалистическая федерация хозяйственным банкротом и вассалом не будет.
      Другие постановки проблемы не столь актуальны. Все они в той или другой плоскости варьируют тему о "кризисе европейской культуры". Частичных кризисов можно насчитать столько, сколько вообще есть проявлений культурного бытия (государство, право, семья, наука, религия, искусство и т. д.). Тем лучше, - так рассуждали и рассуждаем мы, ибо это означает, что буржуазно-капиталистический мир загнивает на корню и что час его упразднения близок. Да не только близок: он уже настал. Это - "бушующие, духовно отмирающие силы Ренессанса"...
      Таким образом, вопрос о закате Европы является вопросом о закате буржуазно-капиталистического Запада. Осознав разложение этого запада, не поняв причин такого разложения и не видя сил, могущих проявить новую творческую энергию, философствующие филистеры этого уходящего мира свои зубные боли превращают в мировую скорбь, что, впрочем, бывало неоднократно. Такова "примечательная" книга Освальда Шпенглера и таков еще более примечательный сборник статей о ней веховцев 1909 г.
      Примечания.
      *1 С особенным азартом пророчествовала и гадала вся пангерманская пресса. Германия, бросившая вызов всему "цивилизованному миру" и окруженная со всех сторон врагами, должна была всеми средствами поддерживать общественное мнение на известной высоте. Германия выше всего! После военного поражения она переживает реакцию - резкое чувство подавленности. Успех книги Шпенглера обусловлен этим понижением общественного настроения. Покорность судьбе и осознание этой судьбы утверждается как высшая мудрость. Это - квинт-эссенция книги Шпенглера. Пророчествующее сознание и ищущий глаз как бы прозрели и успокоились в стоическом равнодушии. Мобилизация пророчеств закончила свою миссию!
      *2 Идея умирания западно-европейской культуры отнюдь не неслыханна. На это указывает и Ф. Степун, называя Зиммеля, Эйкена, Кона и Эвальда. На самом деле, почти каждый морализующий философ, после обнаружения ярких капиталистических противоречий, в той или другой связи осуждал европейскую культуру (Руссо, Гете, Байрон, Кант и др.). Франку почему-то во что бы то ни стало нужно сделать своего сегоднешняго героя исключительным явлением. Значит, положение гадающего веховца незавидное!
      *3 "Катехизисом или кодексом славянофильства" Страхов назвал сочинение Данилевского "Россия и Европа". Блаженное неведение, послужившее основой национального самодовольства и гордости!
      *4 Н. Бердяев: "Культуры, расы - замкнутые монады с замкнутой судьбой". Это тавтология - аналогия неправильна. Шпенглеровские "души" не монады.
      *5 Шпенглер настойчиво отрицает историческую закономерность, "законы истории". По его мнению, "историю нужно творить". Но это - творчество обреченного, не имеющего перед собой другого идеала, кроме смерти.
      *6 Вико все же признает единство человеческого рода, чего не существует для Шпенглера. То же самое следует сказать о внутренней закономерности жизни обществ. Рационализм Вико у Шпенглера заменяется его интуитивизмом.
      *7 Рюккерту повезло. Литературный и научный плагиаты подчинены определенным "законам развития". Плагиатор никогда не воспользуется звездой первой величины, ибо это было бы сразу обнаружено. Данилевский не нарушил этого общего закона, выбрав для своей цели "третьестепенного ученого".
      *8 К. Леонтьев признает не только развитие, но он в истории видит и прогрессивное развитие. Поэтому Н. Бердяев совершенно неправ, когда пишет: "он также отрицал прогресс"...
      *9 Генерал Драгомиров неоднократно вышучивал проповедников мира и третейских международных судов и указывал, что предстоят войны не только международные, но и войны между трудом и капиталом. И этот замечательный стратег, призывая к бдительности, призывал готовиться к этой борьбе, чтобы встретить ее во всеоружии техники. (См. "Одиннадцать лет". 1895 1905 г.г.). Можем здесь добавить для социалистичествующих мещан, что Маркс точно так же думал, что пролетариату придется в войне отстаивать свое право на изменение мира. "Революции придется с современными военными средствами и с современным военным искусством бороться против современных военных средств и современного военного искусства". (См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Неизданные статьи, Харьков 1919 г., стр. 17). Разве нужно еще более блестящее оправдание истинности научного знания?
      *10 Блиох в своем шеститомном исследовании "Будущая война" и т. д. прямо говорит о том, что после европейской или мировой войны более чем вероятно повторение в огромнейших размерах событий Коммуны 1871 года. (См. "Общие выводы", стр. 269).
      *11 Шпенглер после гаданий и "сигнализации" по поводу весьма высоких материй, успокаивается на ничем не прикрытом буржуазном практицизме: техника - вместо лирики, мореплавание - вместо живописи и т. д. (См. стр. 86 разбираемого сборника).
      *12 Конст. Леонтьев весьма уместно напомнил тем, кто утверждал, что знания являются движущими началами истории, что такую же роль следует отвести и незнанию. ("Восток, Россия и Славянство", т. II, стр. 12).
      *13 Дитцель пишет: "Коммунизм доводит до крайности принцип индивидуальности, т.-е. положение, что государство, "организованное общество, существует для личности". (Цит. по Энцикл. Словарю Еф.-Бр., "Коммунизм", ст. Водовозова).
      *14 См. С. Новаковский - Панамский канал и его мировое значение. Предисловие проф. М. Довнар-Запольского. В этой книге собран богатый материал, на основании которого дается положительный ответ на вопрос, потеряет ли Европа свою первенствующую роль в мировой экономике. Этот материал мною был уже использован в брошюре "Неизбежное будущее" (Казань 1917 г.).
      В. Базаров.
      II. О. ШПЕНГЛЕР И ЕГО КРИТИКИ.
      <<"Закат Европы">>.
      Книга О. Шпенглера "Закат Европы" ("Der Untergang des Abendlandes") является одним из самых поучительных событий в умственной жизни современной Германии. Огромный спрос на эту книгу (32 издания за 2 года); ее широчайшая популярность не только в говорильных "салонах", но и в среде серьезной, интенсивно работающей университетской молодежи; ряд кружков и научных обществ, основанных с целью разрабатывать проблемы истории и культуры в духе нового учения, наконец, внушительный поход против развратителя юношества Шпенглера, организованный во имя спасения "вечных ценностей" культуры немецкими профессорами и приват-доцентами, начиная маститым хранителем традиций, теологом Гарнаком и кончая радикалом и фанатиком "полной социализации" Отто Нейратом, - все это заставляет думать, что Шпенглеру лучше чем кому-либо другому удалось оформить идеологию современного культурного кризиса.
      Таким образом, как симптом и символ переживаемой Западом культурной катастрофы "Закат Европы" - бесспорно глубоко знаменательное и значительное явление. И это его значение совершенно не зависит от того, высоко или низко оцениваем мы достижения автора с научной, философской, вообще с какой-либо отвлеченно-теоретической точки зрения. Работа Шпенглера есть прежде всего выдающийся факт реальной жизни, существеннейший кусок конкретной истории наших дней, а уже во вторую очередь "философия истории", быть может, научно-несостоятельная, слабо обоснованная и вообще грешащая против так называемой "истины". Но там, где дело идет о непосредственном постижении действительности, где ставятся вопросы "что?" и "как?" (а не "почему?", "зачем?" или "на каком основании?"), там, по справедливому замечанию Шпенглера, "факты важнее истин".
      Однако, и под углом зрения исторического факта, и в качестве идеологического отражения "закатных" процессов западно-европейской культуры, в работе Шпенглера не все равноценно. В закатные и предзакатные эпохи сознание общественных слоев, духовно возглавляющих обреченную гибели культурно-историческую формацию, характеризуется двумя чертами: с одной стороны, известной умственной утонченностью, способностью мысленно отрешиться от тех особых категорий, понятий, чувствований, которые в период расцвета представляются вождям и деятелям данной культуры чем-то абсолютным, непререкаемым, "априорным", с другой стороны - жаждой новых верований, поисками новых абсолютов - жаждой неутолимой, поисками безрезультатными, ибо угасающие культуры бессильны породить живую прочную веру, а способны лишь сплетать обрывки умерших религий в пестрый узор эфемерных суеверий.
      Изощренность интеллекта, обостренная зоркость, дающая возможность бросить взгляд за пределы кругозора своей культурной колокольни, обладает бесспорной ценностью не только как содержание данного периода истории, но и как завещание грядущим поколениям, тем чаемым наследникам, которые на обломках и из обломков гибнущей цивилизации, быть может, заложат некогда фундамент нового культурного здания, новой "башни вавилонской". Напротив, предсмертные суеверия, даже как симптомы и факты исторической действительности, представляют ограниченный интерес: в них существенно не то, что найдено, а то, что ищется, не те или другие суррогаты религии, а структура самой религиозной потребности, специфический характер религиозного устремления эпохи.
      В "Закате Европы" нашли себе выражение обе эти стороны упадочного миросозерцания. К сожалению, дать сколько-нибудь полный и отчетливый очерк взглядов Шпенглера в рамках журнальной статьи нет никакой возможности. Книга Шпенглера - не научная или наукообразованная "система", а скорее художественное произведение: портретная галлерея культур и культурных феноменов.
      Всякое обобщенное схематизированное изложение было бы здесь неизбежным искажением. Познакомить со Шпенглером человека, не читавшего книги, можно лишь путем обширных выдержек, для которых у меня нет места. Вышедшая в Москве коллективная работа "Освальд Шпенглер и Закат Европы" дает предварительную ориентировку, достаточную для того, чтобы понять, о чем идет речь; полезно прочитать также статью Д. Шиковского, переведенную из "Neue Zeit" в N 1-м петербургского журнала "Начала" и статью А. Деборина в N 1 - 2 московского журнала "Под знаменем марксизма".
      Отсылая к этим русским источникам читателя, не имеющего возможности ознакомиться со Шпенглером в подлиннике, я в дальнейшем ограничусь анализом основных архитектурных линий Шпенглеровского построения, - тех линий, которые привлекли к себе особенное внимание германской академической критики, и которые на мой взгляд представляют существенный интерес также для марксиста.
      В основе концепции Шпенглера лежит понятие культуры или культурной "души", как самодовлеющего органического единства.
      - Культура родится в тот момент, - пишет Шпенглер, - когда великая душа пробуждается из вечно младенческого первичного состояния человечества, обособляет себя, как образ из безобразного, как ограниченное и переходящее из безграничного и пребывающего. Культура расцветает на почве строго ограниченной местности ("Landschaft"), с которой она растительно связана. Культура умирает, когда ее душа осуществила всю сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, государств, наук и снова возвращается к первичному состоянию, к "перводушевности" ("Ursee-Ientum").
      Когда задача культуры выполнена, ее идея осуществлена, вся полнота ее возможностей проявлена, культура быстро окоченевает, отмирает, ее кровь свертывается, ее силы надламываются, - она становится цивилизацией и, подобно мертвому дереву, гиганту первобытного леса - она может еще целые столетия простирать в воздух свои засохшие ветви.
      Цивилизация есть закат культуры. В этой фазе и находится в настоящее время Западная Европа.
      На протяжении шести тысяч лет нашего исторического кругозора в различных местностях земного шара зародилось, расцвело и увяло несколько таких обособленных, замкнутых в себе культурных организмов: китайская, индусская, египетская, вавилонская культура, майа, античный мир, магическая культура ислама и восточного христианства, которые все уже в прошлом, и, наконец, ныне умирающая "фаустовская" или западно-европейская культура.
      Таким образом, никакой "всемирной истории" не существует. Шпенглер едко издевается над наивными усилиями западно-европейских ученых вытягивать историю "человечества" в линейный ряд последовательных ступеней прогрессивного развития, венцом которого является, разумеется, наша новейшая история, т.-е. несколько последних веков в жизни Европы.
      Этому смешному в своей ничем неоправданной претенциозности европо-центризму, этой "птоломеевой системе истории" Шпенглер противопоставляет свою "коперниканскую" точку зрения, которая рассматривает каждый культурный организм изнутри, как самодовлеющее целое, имеющее собственные, ему только свойственные формы существования, идеи, чувствования, страсти, свою особенную судьбу, свою жизнь и смерть, свою историю. "Есть расцветающие и стареющие культуры, народы, языки, истины, боги, местности, как есть молодые и старые дубы или сосны, цветы, ветви, листья, но нет стареющего "человечества". Каждая культура имеет свои собственные формы проявления, которые возникают, зреют, увядают и никогда не возрождаются вновь. Существует много в глубочайшем существе своем различных пластик, живописей, математик, физик", - столько же, сколько существует различных культур.
      Как видим, основной чертой шпенглеровской историософии является последовательный, до конца проведенный исторический или социологический релятивизм. Не только научные теории, эстетические, философские или религиозные построения, но и самые элементарные восприятия, лежащие в основе всякого опыта, каковы восприятия пространства и времени, а также основные приемы логического мышления, одним словом, все то, что Кант считал "априорными", обязательными для каждого разумного существа категориями или формами познания, - все это в действительности различно у представителей различных культур.
      Эта основная идея не доказывается Шпенглером, а показывается: демонстрируется наглядно, в ряде живых образов, воспроизводящих стиль наук и искусств, религий и философий, политических и экономических укладов, характерных для различных культурно-исторических типов. Такой художественно-интуитивный или "физиономический" метод Шпенглер считает единственно допустимым в истории и сознательно противополагает его научному, аналитическому или математическому методу, применимому лишь к внешней мертвой природе. Впрочем, и природа в ее целом есть по Шпенглеру живой организм и может созерцаться изнутри, как созерцал ее Гете, презиравший математику с ее мертвыми схемами и рассматривавший природу "исторически", в процессе живого становления. Но современный человек не только созерцатель, но и деятель, борец: механизируя природу, вгоняя ее в неподвижные категории научного познания, он тем самым подчиняет себе силы природы, заставляет их служить своим целям, осуществлять свою "волю к мощи".
      Таким образом, противоположность природы и истории, красною нитью проходящая через всю книгу Шпенглера, вовсе не предполагает существования двух раздельных областей или предметов исследования, но устанавливает лишь две точки зрения, одинаково правомерные в любой области, одинаково применимые к любому предмету нашего опыта: при чем выбор той или другой из них всецело зависит от той задачи, которую мы в данном случае себе ставим.