- Так вот и ушел я, - виновато улыбался Глеб. - Домой-то, правда, заскочил все же - мать на огороде была, денег взял и в рюкзак побросал кое-что. Ну, и пошел прямиком до Ростова, там сел на поезд - и в Москву. По Москве погулял, посмотрел метро, Кремль. А на вокзале, когда уснул, деньги у меня из кармана вытащили. Так что остался я без копейки, ну и решил пешком добираться до вас. За три дня вот дошел, - заключил он, глядя под стол.
      Паша, когда завершился рассказ, в молчании прикончил свою яичницу и откинулся на спинку стула с кружкой в руке. На Глеба он теперь не смотрел, и всякая шутливость давно исчезла с его лица.
      - Наверное, не нужно было этого делать? - робко заметил Глеб, переводя взгляд с Паши на Надю и обратно. - Неужели же ни за что посадили бы?
      - Ты о религии в Вислогузах с кем-нибудь разговоры вел? вместо ответа спросил его Паша, внимательно разглядывая поверхность кофе в кружке.
      - Ни с кем, - убежденно ответил Глеб.
      - Это точно?
      - Совершенно точно. Меня же и председатель предупреждал. Да и с кем вести-то? Ни священника, ни дьяконов не осталось одни старушки. Вам вот только в письмах писал, ну, и с мамой беседовал немножко.
      - А писал зачем? Я ведь предупреждал тебя, что не нужно.
      - Я не думал, что это так уж... - потупился Глеб. - Этим ведь всегда с самыми родными поделиться хочется. Но неужели их могли бы вскрыть? Мы же не преступники, Паша.
      - Ты сколько писем за последнее время к нам отправил?
      - В апреле последнее, - стал вспоминать он. - До этого - в марте одно. Под рождество затем, но это еще в Ростов.
      Паша сверился про себя - письма все дошли.
      "В розыске его нету, конечно, - соображал Паша. - Разве что опер не поленится по родственникам пройтись и телефонограмму пришлет."
      Глеб смотрел на него, как прилежный школьник на учителя.
      - Дай мне письмо, пожалуйста, - попросил он Надю.
      Она, поднявшись из кресла, подошла к книжному шкафу, с верхней полки достала письмо и молча подала Паше.
      - Не понимаю, почему он не сказал маме, - пожал плечами Глеб, покуда Паша внимательно перечитывал написанное Натальей Васильевной.
      - Это-то как раз совершенно ясно, - не отрываясь от письма, ответил Паша. - Он умный мужик - этот Ватников - я его помню. Те, когда тебя не нашли, решили, наверное, проверить не знает ли мать чего. Ведь если б она не забеспокоилась, ясно стало бы, что она в курсе. Поэтому, видишь, и обыска делать не стали. Должно быть, проверили, что нет тебя, пока она на огороде была, может, аккуратно посмотрели кое-что по ящикам и ушли. У тебя были записи какие-нибудь?
      - Я все с собой забрал, - покачал головою Глеб. - Все тут, в рюкзаке. Книжки только остались кое-какие - Библия, псалтирь. Так ведь мама тоже верующая. Старушкам же не запрещено.
      - А, может быть, что и Ватникову ничего не сказали, продолжил Паша как бы сам с собою. - Удивительно, конечно, что он не побоялся. И сыном ведь рисковал. На конюшне-то вас никто не видел?
      - Никто. Я, когда уходил, нарочно пастухам намекнул, будто у председателя сейчас подслушал кое-что - так Андрей попросил.
      - Умный мужик, - повторил Паша.
      - Что мне теперь делать, брат? - помолчав, тихо спросил его Глеб. - Я ведь к вам только за советом приехал. Я же понимаю - мне у вас нельзя долго останавливаться.
      - Я думаю, пару дней он у нас может пожить, - сказала до этого молчавшая Надя и сделала ударение на "пару дней". - Если что, то, разумеется, он нам ничего не говорил, а просто как будто в отпуск навестить приехал. Нужно подыскать ему угол в какой-нибудь деревне поглуше, и придумать историю.
      У Нади как всегда уже было наготове разумное решение. И Паше как всегда это не понравилось.
      Помолчав еще какое-то время, он вздохнул.
      - Ладно, все ясно, - заключил он. - Завтра кое-что попробую разузнать, а там посмотрим... Ну, не вешай нос. Бог даст, образуется все. - чуть улыбнулся он Глебу. - Как это ты там писал в последнем письме: нет в нашей жизни ничего непоправимого? Так?
      Глава 19. ПРИЗНАНИЕ
      Когда солнечным мартовским днем, выйдя из дома, впервые увидела она Пашу в белом дворе рядом с черной машиной, он показался ей не таким, каким был в действительности. Он посмотрел на нее тогда весело и чуть хитро. Он сказал ей почему-то с легкой иронией в голосе:
      - С праздником вас.
      И ей показалось, подумал что-нибудь вроде: "Ага! Не зря я, кажется, сюда приехал."
      Из машины в это время выходили его жена и сын. Она кивнула ему на ходу. И за целый день ни разу о нем больше не вспомнила.
      Потом они несколько раз встречались во дворе, здоровались, но взгляд его тогда был уже другим - рассеянно-вежливым и совсем не веселым. Да, кажется, только однажды - в тот первый раз - она и видела его веселым. Теперь ей было понятно, что эта работа в первые же дни все переломала в нем.
      До дома ее в то время вызвался провожать Харитон. Когда дважды или трижды он встречал их на улице вдвоем, кивал им и она ясно видела в те секунды - надеялся, что кивком общение их и ограничится. Но Харитон всякий раз протягивал ему руку, и ему приходилось пожимать ее. Кажется, что тогда он уже казался ей интересен. В сравнении с непотопляемой деловитостью Харитона представлялась ей в нем какая-то загадка.
      Потом однажды вечером он спустился к ней на этаж.
      - Добрый вечер, - сказал он, улыбнувшись застенчиво, когда она открыла ему входную дверь. - Простите, Вера, не могли бы вы нам помочь? Понимаете, оболтусу моему пара в четверти по литературе светит. Как приехали мы сюда, его учительница трижды к доске вызывала - две двойки, одна тройка с минусом. Он в математике хорошо разбирается, физикой, химией увлекается. А русский с литературой отказывается понимать - ничего с ним поделать не могу. Теперь домашнее сочинение им задали - лирика Лермонтова - для него решающее. Он полдня сегодня сидел, ни строчки не написал. Говорит, не знает, о чем писать. Учительница сказала - за списывание с учебника двойка, а своих мыслей у него нет. Я за него писать не могу - к честности его приучаю; да, по правде, не сказать, что и сам очень разбираюсь. Вы не очень заняты сейчас? Не могли бы посидеть с ним часок, помочь ему? Он вообще-то парень самостоятельный, но тут такая ситуация - новая школа, другие учителя. Он освоиться еще не успел. Плачет - говорит, с двойкой в четверти его в пионеры не примут.
      - Хорошо, конечно, пусть приходит, - кивнула она.
      - Спасибо, - поблагодарил он, и пошел к себе.
      Через минуту к ней спустился Игорь с тетрадкой и книжками, пробормотал:
      - Здравствуйте, Вера Андреевна.
      Вид у него был довольно понурый.
      Они просидели над Лермонтовым гораздо более часа. Сочинительство, в самом деле, давалось Игорю с трудом. Она рассказывала ему о Лермонтове, о его судьбе, о поэзии, о лирике, о вдохновении, о любви. Она объясняла ему:
      - Стихи - это жизнь поэта. Пушкину для жизни и для стихов всегда хватало того, что он видел сам, что происходило вокруг него. А Лермонтову всегда было этого мало. Ты понимаешь, о чем я говорю?
      Он кивал и смотрел в стол.
      - Ну, так запиши.
      Он писал: "Лермонтову было мало жизни."
      Он задал ей за все время только один вопрос:
      - А зачем вообще нужно писать в рифму?
      Они закончили сочинение за полночь. Последние полчаса Паша провел вместе с ними - только головой качал, наблюдая за их творческим процессом.
      - Спасибо вам огромное, - сказал он ей, прощаясь. - Отняли у вас вечер. Мне очень неловко, честное слово.
      - Ничего страшного, - улыбнулась она. - Приходите еще.
      И он пришел - через день - принес ей плитку шоколада.
      - Четыре, - сообщил он.
      - Ну вот видите, - рассмеялась она. - Я тоже не тяну на отлично.
      - У вас, Вера, отсутствует классовый подход к анализу лирики Лермонтова.
      Она поставила чайник, разломала шоколад на дольки. Они пили чай под абажуром у нее за столом, рассказывали друг другу о себе.
      И, кажется, уже тогда она что-то чувствовала к нему, что-то особенное, не похожее на другие чувства. Ей нравилось даже, как он пил чай - почти не отрывая чашки от стола, склоняясь над ней, глядя при этом исподлобья.
      - Как у вас дела на работе? - в какой-то момент спросила она его. - Освоились?
      И он сразу как-то потух весь.
      - Трудно это сказать, - пожал он плечами. - Очень много тут всего... нового. Знаете, Вера, что такое юриспруденция? добавил он вдруг. - Это вера в то, что человечество способно само организовать свою жизнь. Вера в разум человеческий.
      С того дня она часто думала о нем. Виделись они не каждый день, а разговаривали и того реже. И она скучала по нему, гадала - зайдет или не зайдет он к ней сегодня, и радовалась всегда, если заходил он - домой или в библиотеку. Собственно, именно этого, только этого и нужно было ей - видеть его почаще, разговаривать, бережно хранить в душе свое новое, ей самой во многом странное, чувство, не рассуждая ни о чем, не загадывая ничего. И так все, наверное, могло бы и продолжаться сколь угодно долго. Потому что, конечно, никогда бы ни слова не сказала она ему об этом, потому что он был женат, потому что все, что могла она представить себе о них - о них вдвоем - было слишком далеким от реальности.
      Она проснулась в это воскресенье рано, хотя заснула едва не под утро.
      Она запомнила свой сон. Ей снилось большое безлюдное поместье - барский двухэтажный дом с колоннами, старинный парк. В летние густые сумерки мимо обветшалых статуй, мимо заросшего пруда она шла к дому. И странно - как будто поместье это было ей знакомо. Как будто уже снилось оно ей когда-то. Как будто уже не в первый раз во сне оказывалась она в нем. Полукруглая лестница с двух сторон поднималась ко входу в дом. И когда уже подходила она к ней, из двери наверху вышла молодая женщина с веселыми глазами в сером закрытом платье, в широкополой шляпе, нежно улыбнулась ей.
      - Nous t'attendons, mon amie. Il y a de'ja' longtemps que tout le monde est la'. Comme de temps que tu t'es promene'e! *
      __________________
      * Мы ждем тебя, дорогая. Все давно собрались. Как долго ты гуляла!
      Из открытой двери лился на лестницу яркий свет, слышались голоса. И что-то несказанно теплое, ласковое, что-то, чего не знала она наяву, было во взгляде этой женщины, в ее улыбке, в словах.
      Должно быть, что помог вчера эйслеров спирт. Весь этот день Вера Андреевна чувствовала слабость, болезненную тяжесть в голове и в теле, но ни насморка, ни кашля не возникло у нее, и температура не поднялась.
      Все это воскресенье провела она одна. С утра, выпив чаю, ушла она из дома, когда еще все спали, и вернулась только к обеду. Вернувшись, никого не застала в квартире. Не было ни Борисовых, ни Шурика, ни Аркадия Исаевича. Часов до шести пролежала она на постели с книгой, но прочитывать получалось у нее не больше, чем по странице за полчаса. И чаще, чем в книгу, смотрела она в окно, за которым серое небо сменилось к середине дня грязновато-белым, к вечеру - синим. Потом незаметно для себя она задремала.
      Проснулась она уже в сумерки от быстрого радостного вальса, который играл за стенкой Аркадий Исаевич. И была с ней странная штука спросонья - этот вальс, еще не открывая глаз, она не только слышала, но и видела - не во сне уже, наяву и очень ясно. Каждая нота рождала перед закрытыми веками цветной невесомый шарик, десятки и сотни которых складывались в пеструю мозаику - подвижную, постоянно обновляющуюся и живую. Мелодия слышна была ей отчетливо. Эйслер исполнял как всегда виртуозно. Разноцветные разновеликие шарики соединялись в цветы, хороводы, водовороты, кружили перед ней легкий причудливый танец. Было очень-очень красиво.
      Но, к сожалению, вальс оказался коротким. Как только музыка стихла, шарики разом рухнули все и пропали. Она открыла глаза, и через несколько секунд Эйслер постучался к ней в дверь.
      - Чей это был вальс? - спросила она, когда зашел он в комнату.
      - Шопена, - ответил он. - Вы спали?
      - Нет уже. Как там Шурик?
      - Шурик сейчас у тетки на набережной. Он заберет свои вещи и вернется ко мне ночевать. Я, Верочка, решил оставить его у себя.
      - Как это оставить? - изумилась она.
      - Ну, мы будем жить вместе.
      - Вы серьезно?
      - Неужели я стал бы этим шутить? Почему же нет, Верочка? Мы оба люди одинокие и друг другу симпатичны. Мне кажется, мы легко сможем сжиться.
      - А Калерия Петровна не будет против?
      - Да нет, как будто. Я уже и раскладушку одолжил у нее. Почему же ей быть против? Мы отлично разместимся. Белье у меня имеется. Знаете, я подумал сегодня: если к семидесяти годам ты не способен позаботиться о том, кто в этом действительно нуждается, зачем тогда вообще было так долго землю топтать? К тому же, у меня теперь будет много свободного времени. Вы можете поздравить меня - меня уволили из моего киоска.
      - Когда? - спросила она.
      - Да вот только что. Я полчаса как с этой самой комиссии. Ничего особенного. Расспрашивали о всякой ерунде, потом объявили, что уволен. По правде говоря, я даже и рад. Шел сейчас от них домой - какой-то, знаете, простор в душе появился. Не хочу я больше ни с кем из них дела иметь. Это вы вчера хорошо сказали - про то, что унизить человека... Я думаю, может быть, и напугать человека можно настолько, насколько он сам способен бояться. Я вот сегодня ни черта не боюсь. Когда о ком-то ты должен заботиться, за себя уже не страшно. Как вы себя чувствуете, Верочка?
      - Да нормально, в общем. Слабость только какая-то.
      - Надо думать, - кивнул он. - Давайте-ка я вам чаю организую. Выпьем чайку, разгоним тоску.
      Он пошел на кухню. Вера Андреевна тем временем встала с кровати, поправила покрывало. В это время прозвенел дверной звонок, и она вышла открыть.
      На пороге квартиры No 9 стоял Степан Ибрагимович Баев с огромным букетом роз в одной руке и каким-то бумажным кульком в другой.
      - Здравствуйте, Вера Андреевна, - сказал он и шагнул в прихожую.
      Она растерялась.
      - Здравствуйте, - пробормотала она. - Вы ко мне?
      - К вам, - кивнул он.
      Он был одет в роскошный серый костюм с желтым галстуком в горошек. Прихожая, едва вошел он, наполнилась запахом дорогого одеколона.
      - Ну, проходите, - пробормотала она и, словно бы ища поддержки, оглянулась на Аркадия Исаевича, вышедшего из кухни; но тот поспешил исчезнуть у себя за дверью.
      Они прошли к ней в комнату, и Степан Ибрагимович протянул ей розы.
      - Это вам, - сказал он.
      - Спасибо, но...
      - После вчерашнего, представьте, не знаем, как дом разгрузить. Половина стола осталась - мясо, торты. Немного мы перестарались. Цветы вот тоже некуда ставить. И выбрасывать жалко. Алевтина Ивановна поехала раздавать. А я вот к вам. Здесь фрукты, - сказал он, приподнял кулек и поставил его на стол. - А цветы в вазу поставьте.
      - У меня нет вазы, - покачала она головой.
      - Ну, в банку тогда, - пожал он плечами, оглядевшись, переставил с подоконника на стол банку для полива герани и, взяв у нее назад букет, сам опустил его туда.
      - Можно присесть? - поинтересовался он затем, поглядев на нее, и заключив, очевидно, что сама она в ближайшее время едва ли предложит ему.
      - Да, конечно.
      Выдвинув из-за стола стул, он уселся на него, положив ногу на ногу.
      Она присела рядом.
      Некоторое время он просто молча смотрел на нее. Она подумала, что выглядит, должно быть, ужасно - даже еще не причесалась, проснувшись.
      - Попали вчера под дождь? - спросил он, наконец.
      - Да, - ответила она.
      - Всем пришлось под дождем возвращаться. Неудачно получилось.
      - Ничего страшного, - пробормотала она.
      - Понравилась вам вечеринка?
      - Да. Я должна, наверное, извиниться, - добавила она вдруг.
      - За что? - удивился он.
      - За Бубенко - неудобно вчера получилось.
      - За Бубенко?! - с чувством перебил ее Степан Ибрагимович. - Это были отвратительные стихи! Лицемерные, бездарные вирши. Я, по правде, не имел представления о его творчестве до вчерашнего дня. Очень теперь жалею, что пригласил его.
      Он все смотрел на нее - пристально, без какого-нибудь определенного выражения. Вера Андреевна подумала, что не сможет долго выносить этот взгляд.
      - Ну, а какие стихи вы любите? - поинтересовался он.
      - Разные, - ответила она тихо.
      - Ну, например.
      - Лермонтова.
      - Лермонтова, - кивнул он. - Хороший поэт. А я вот, знаете, Есенина последнее время полюбил. Вот это, например, слышали? - и он вдруг продекламировал с выражением:
      Не жалею, не зову, не плачу,
      Все пройдет, как с белых яблонь дым.
      Увяданья золотом охвачен,
      Я не буду больше молодым.
      "Зачем он пришел?" - подумала Вера Андреевна. Тяжелым и неестественным казался ей разговор их. Было тревожно.
      - А вы у Лермонтова что любите?
      Она не ответила ему и через некоторое время, собравшись с духом, нашла в себе силы посмотреть ему прямо в глаза. Тогда он вдруг рассмеялся.
      - Ну вот, - сказал он, покачав головой. - Все уже по глазам вижу. Выходит, что просто так, по-человечески, в гости мне ни к кому зайти не полагается. Все сразу чего-то ждут от меня. Хотел бы я только знать, чего именно.
      - Да, нет, почему... - смутилась Вера Андреевна.
      - Ладно, я уже привык, ничего не попишешь. Между прочем, кое-что интересное у меня для вас действительно есть. Одна важная новость. Думаю, вам некому еще было сказать, хотя почти все уже об этом знают, - он выдержал небольшую паузы. - Я поздравляю вас, Вера Андреевна. Вы выдвинуты единым кандидатом от блока коммунистов и беспартийных по Зольскому избирательному округу на предстоящие нам выборы в Верховный Совет РСФСР. И лично я всецело поддерживаю вашу кандидатуру.
      "Какой-то бред," - подумала Вера Андреевна. Мысли ее в этот день двигались медленно.
      - Кто же меня выдвинул? - спросила она, чтобы хоть что-то спросить.
      - Трудовые коллективы города Зольска. Вы рады?
      "Здесь что-то не так, - решила она. - В Верховный Совет? Что я там буду делать? Так не бывает. Что ему нужно от меня?"
      Вдруг она вспомнила.
      - Степан Ибрагимович, - спросила она без всякой связи, не успев ничего обдумать, неожиданно и для самой себя. - За что вы арестовали Вольфа?
      Баев слегка изменился в лице.
      - Причем тут Вольф? - пожал он плечами. - Я лично никого не арестовываю. Арестовывает НКВД. Раз арестовывает, значит есть на то основание. Лично я считаю, что во всяком случае это не лучшая кандидатура для руководства нашей районной культурой. К тому же, он махровый антисоветчик. Но не будем об этом.
      Он встал, прошелся по комнате. Похоже было, Вера Андреевна своим вопросом подпортила ему настроение. Следя за ним глазами, она уже успела пожалеть, что так поспешила. И на душе у нее делалось все тревожней.
      - Кажется, не очень-то я вас и порадовал, - произнес Степан Ибрагимович, походив недолго. - Думаю, вам следовало бы гордиться.
      - Я... Это все очень неожиданно, Степан Ибрагимович, пролепетала она, стыдясь собственной робости. - Я сегодня плохо чувствую себя.
      Он вдруг подошел к ней и быстро прикоснулся ладонью ко лбу ее. Она не успела, да и не придумала бы, что предпринять.
      - Температуры у вас нет, - сказал он. - Но вид у вас действительно уставший. Ладно, я не буду, пожалуй, долго вас беспокоить. Все это не так важно на самом деле. Обо всем этом мы поговорим еще. Я хотел бы вам кое-что другое сказать.
      "Ну вот," - подумала она.
      Степан Ибрагимович снова сел на стул.
      - Вас, наверное, удивит то, что я скажу вам. Но, по меньшей мере, поверьте в то, что я говорю с вами искренне, - он помолчал немного, подбирая, по-видимому, нужные слова. Знаете, какая у меня основная проблема в жизни? Времени не хватает. Иначе, я, конечно, не стал бы теперь говорить об этом. Дело все в том, Вера Андреевна, что вы мне необыкновенно понравились вчерашним вечером. Впрочем. Честнее будет сказать я влюблен в вас. Я думал о вас целый день сегодня, и, представьте, понял, что именно такую женщину, как вы, мечтал встретить очень давно. У вас удивительное лицо, вы знаете об этом? И вообще в вас столько истинно женственного. И это было замечательно - то, как вы осадили вчера этого дурака Бубенко.
      Вера Андреевна сидела, забыв дышать, и чувствовала только, как мурашки взбегают у нее по телу.
      - Вера Андреевна, - продолжил Баев. - Я, конечно, не очень молодой и, может быть, не самый привлекательный мужчина. К тому же женатый, к тому же очень занятой. Я сказал уже, у меня не много свободного времени, поэтому я привык в последнее время говорить без обиняков. Я вынужден просто признаться вам - со мною никогда в жизни не происходило ничего похожего. Я думал о вас весь этот день. Я люблю вас. Я отлично понимаю, что для вас это совершенно неожиданно, и вам невозможно сразу разобраться. Этого и не требуется. Вы обдумайте то, что я вам сказал, и можете не отвечать прямо сейчас. Поймите меня правильно. Если бы была такая возможность, я с удовольствием ходил бы по ночам к вашему окну и пел серенады. Но такой возможности у меня нет. Я обещаю вам, что если вы ответите мне взаимностью, вам не придется пожалеть об этом. Вы увидите, как я умею любить. Я буду исполнять все ваши желания. Все, что я хочу на самом деле, это заботиться о вас, быть вам полезным и заслужить в конце-концов, если не любовь вашу, то хоть признательность и симпатию. Мы теперь почти даже не знакомы, а многие представляют меня не тем, кто я есть на самом деле. Но, уверяю вас, вы быстро убедитесь, что во мне нет ничего особенно дурного.
      Баев перевел дух.
      - Это все невозможно, Степан Ибрагимович, - нашла в себе силы прошептать Вера Андреевна.
      - Почему? - спросил он через несколько секунд.
      - У вас есть жена...
      - Жена моя тут совершенно не при чем. Если хотите знать, жена она мне давно уже чисто номинально. К тому же, я в любой момент готов развестись с ней.
      - Все равно это невозможно, - сказала она уже чуть тверже. - Я не хочу вас обманывать - мне нечего обдумывать. Я ценю ваше чувство, поверьте. Мы можем дружить, если вы захотите, можем встречаться иногда, можем познакомиться поближе. Но сейчас мне нечего больше вам ответить.
      - Я вам совсем не нравлюсь?
      - Я вас не знаю. И к тому же... у меня есть чувства к другому человеку, - сказала она и сразу испугалась того, что сказала.
      - Об этом я знаю, - кивнул Степан Ибрагимович и резко встал со стула.
      Он зачем-то поправил букет в банке, прошелся туда и сюда по комнате, руки засунув в карманы брюк. Похоже было, тоже немного нервничал.
      Вера Андреевна мысленно проклинала себя за неосторожность.
      - Но он ведь не любит вас, - сказал он, остановившись, наконец, перед ней. - Я ведь его хорошо знаю. Гораздо лучше вас. Он никого не любит, кроме самого себя. К тому же он негодяй, - резко добавил он вдруг. - Хотите, я докажу вам, что этот человек негодяй?
      "Господи, что теперь будет?" - думала Вера Андреевна.
      - Что? - переспросила она чуть слышно.
      - Я говорю, хотите, я докажу вам, что Харитон негодяй.
      Как будто только в эту секунду кто-то разрешил ей дышать. Мысленно она перекрестилась. Так он подумал о Харитоне. Не нужно его разубеждать.
      - Как? - спросила она.
      - Есть много способов, - он не садился больше, смотрел на нее сверху вниз. - Хотите, например, поспорим, что, если завтра я прикажу ему убить вас, он это сделает?
      Вера Андреевна не нашлась, что ответить на это.
      - Вы мне не верите? - спросил он. - А я серьезно - хотите пари?
      - Как же вы намерены проверить? - секунду помолчав, нервно рассмеялась она. - Вернее - на что бы мы могли поспорить, и кто вам заплатит за выигрыш?
      - Ничего особенного. Вы же и заплатите, - сказал Степан Ибрагимович что-то уж слишком серьезно, и похоже было, мысль эта не в первый раз приходила ему в голову. - Очень даже просто это можно проверить на самом деле. Я прикажу ему отравить вас по каким мотивам, это уж мое дело - но вместо яда дам ему снотворного. Он ведь, наверное, не раз говорил вам, что любит вас, так? Так вот держу пари, что он подсыплет вам этого снотворного, не поколебавшись ни секунды. Придет к вам вот сюда, предложит выпить вместе с ним, и подсыплет собственной рукой. Так что, когда вы после визита его заснете, я выиграю пари. Идет?
      - Все это нелепо, Степан Ибрагимович, - покачала она головой.
      - Почему же нелепо? Вы же говорите, что у вас к нему чувства, так вот и проверьте их.
      "Не нужно ему перечить," - решила Вера Андреевна.
      - Ну, хорошо. Пускай, - кивнула она. - А на что же вы хотите поспорить?
      - На что? - Баев задумался на секунду. - Вы, Вера Андреевна, выиграете в обоих случаях. Если я окажусь прав, вы переедете в другую квартиру - отдельную квартиру, которую я предоставлю вам. Я буду приходить к вам туда иногда, но, поверьте, ни к чему принуждать вас силой я не собираюсь. Если же я окажусь неправ, тогда... Я знаю, что этого не будет, поэтому вы можете просить все, что угодно.
      - Тогда вы отпустите Вольфа, - сказала Вера Андреевна.
      - Дался вам этот Вольф, - поморщился Баев. - Как, по-вашему, я могу отпустить врага народа?
      - Вы же сказали - все что угодно.
      Он помолчал немного.
      - Я выиграю это пари, Вера, поэтому Вольф останется сидеть. Но дело его ради вас я заторможу. Он будет сидеть до тех пор, пока вы останетесь ко мне неблагосклонны. А если когда-нибудь вы ответите мне на мою любовь... хотя бы симпатией - он сразу выйдет на свободу.
      "Подонок", - устало подумала она.
      Степан Ибрагимович вдруг подался вперед и взял ее руку. Почти инстинктивно она попыталась освободить ее, но он держал крепко; не отпуская ее, опустился и присел перед ней на корточках, прижал ее ладонь к губам. Лицо у него было мягкое, чисто выбритое. Ужас, снова овладевший Верой Андреевной, был даже сильнее отвращения.
      - Я видел вас во сне этой ночью, - сообщил он, разглядывая ее ладонь. - Мне снился сегодня удивительный сон. Будто я стою у стола, и в руке у меня огромный бокал с шампанским - ну, это понятно, после дня рождения. Только почему-то все края у бокала захватаны чужими губами - до дрожи противно. И будто кричит мне кто-то: "пей до дна! пей до дна!", и никуда не деться обязательно надо выпить. А я вдруг понимаю, что где-то тут есть ваши губы, где-то - только ваши, и думаю - как бы это угадать, которые - чтобы легко было выпить.
      Вера Андреевна вдруг засмеялась. Пыталась удержаться, но не смогла. Смех вышел у нее несколько истеричный. Ее била дрожь. Баев поднял голову, посмотрел на нее с удивлением и, кажется, не очень-то добро. Ей было уже все равно.
      - Вы его придумали, - с придыханием сквозь смех с трудом выговорила она. - Вы его заранее придумали - этот сон.
      Баев отпустил ее руку, поднялся на ноги. Постоял немного и, кажется, не мог сразу решить, как ему реагировать. Потом усмехнулся.
      - Вот теперь я уверен, что мы сойдемся, - сказал он. - Я не успокоюсь, пока вы не станете моей, потому что я вас действительно люблю. До свидания.
      Он быстро прошел к двери, но прежде чем выйти в прихожую еще обернулся.
      - И, кстати, Вера, - поднял он указательный палец. Подслушивать нехорошо - даже если вы случайно оказались в чужой беседке.
      Через секунду хлопнула входная дверь, потом шаги его послышались уже на улице.
      Еще через секунду в комнату к ней вбежал Эйслер.
      - Что случилось Вера? В чем дело? Зачем он приходил?
      Она едва могла ответить ему, настолько чувствовала себя слабой.
      - Он влюбился в меня.
      - Господи! - схватился за голову старик и забегал по комнате. - Этого еще не хватало. Вот только этого еще. Не надо было вам все же ходить к ним. Зачем вы пошли?! "Минуй нас пуще всех печалей..." Будет беда, Вера. Ох, будет беда!
      Глава 20. ЗАГОВОР
      Опустив на рычаги телефонную трубку, Михаил Михайлович побарабанил пальцами по телефонному столику, встав со стула, прошелся по спальне туда и сюда, прислушиваясь к тому, как учащенно билось его сердце. Как будто и не размышлял он об этом все сегодняшнее утро, как будто только теперь стало до него доходить, что именно затеял он этим телефонным разговором в полутемной спальне с завешенными шторами и до сих пор неприбранной постелью.
      Пройдя затем на террасу, он захватил валявшуюся там на столе газету; свернув ее трубочкой, в задумчивости побродил по комнатам огромного дома, забрел в бильярдную, в которой газету эту и бросил; вынув из рамы кий, несколько минут погонял по сукну шары; затем, оставив кий на столе, побрел на кухню, где домработница Валя баловалась чайком с печеньем; нигде, по-видимому, не найдя себе подходящего места, вышел в сад и пошел бродить между деревьями.
      Первый секретарь Зольского райкома ВКП(б) Михаил Михайлович Свист не был карьеристом. Успех по гражданской службе пришел к нему как-то сам собою, и успех этот никогда не казался ему самоцелью. В иные минуты он думал про себя, что, может быть, не стоило ему в свое время уходить из армии. Военная служба - дело иное. Крестьянский недотепа из орловской глубинки на гражданскую войну рвался он очертя голову. С заводным норовом его в семнадцать лет разве сравнить: с шашкой на коне или с плугом за клячей. Убежал он тогда от матери, и, правду сказать, поначалу все равно ему было, за кого и с кем воевать. Получилось, что за красных и с Колчаком. Недурно, в общем, получилось. Наскакался и нарубался он в те два года всласть. Хотя у Чапаева на самом деле никогда не служил, это только легенда такая ходила за ним последние годы. А после армии пришел он на рабфак, выдвинули его в институтское партийное бюро, затем парторгом на стройку и пошло-поехало.
      И чем дальше шла и ехала его гражданская карьера, тем меньше нравилась она ему самому. С каждой новой ступенькой по партийной лестнице все большего подчинения требовала от него система. Все больше приходилось ему кривить душой, говорить не то, что думаешь, делать не то, что считаешь правильным. Но на какой-то ступени поздно стало уже отступать. Система засосала Михаила Михайловича.