- И что теперь будет? - довольно глупо поинтересовался Харитон.
      - А ничего не будет. Будем работать лучше и веселей под твоим чутким руководством. Зачем нам враги народа во главе районных органов НКВД?
      - Это ты устроил? - начал, наконец, соображать он.
      Леонидов рассмеялся.
      - Закурить не найдется, гражданин начальничек? - игриво спросил он.
      Харитон достал из кармана и протянул ему пачку папирос, закурил заодно и сам. Алексей еще некоторое время молчал, дымя и улыбаясь, как чеширский кот.
      - Ну, я, я, - покивал он затем. - Мы - напару со Свистом. Но согласись - обнаглел ведь старик вконец. На райком клал ежедневно, барщину завел, капризы каждый день. Малькова засадить после статьи в газете - это уж ни в какие ворота не лезло. Малькова, кстати, распорядись сегодня же освободить с извинениями. Вере-то это депутатство - как пожарнику лифчик. Старик на нее глаз положил тогда - ты заметил? Этим, по правде, меня особенно разозлил. Нипочем ведь не успокоился бы, пока не испортил девушку, старый кобель.
      Харитон простонал вдруг в голос.
      - Ты чего? - изумился Алексей.
      - Черт, черт, черт! - громко выругался он, вскочил со стула, приложил кулак ко лбу. - Почему ты не сказал мне раньше?
      - Да как бы я сказал, дружище? А если б не вышло ни хрена? Я ведь тоже рисковал, поди.
      - Почему ты не сказал мне раньше? - повторил Харитон и, обессиленный, опустился обратно на стул.
      - Да что случилось-то?
      Но Харитон уже взял себя в руки.
      - Ничего, - покачал он головой.
      - Да ты хоть рад, дружище? - помолчав, ткнул его в плечо Леонидов. - Очнись! Мы теперь главные с тобой в этом городке. Эх, ужо и поставим мы его на уши! А ты назначишь меня своим заместителем, а?
      Харитон только тупо смотрел на него. Ему, конечно, необходимо сейчас было хотя бы часок посидеть одному в тишине, чтобы как-то утрясти у себя в мозгу все произошедшее.
      - Хотя можешь и не назначать, - тут же махнул рукой Алексей. - Мне наплевать по большому счету. Но только чур, Харитоша! - поднял он вверх указательный палец. - У нас со Свистом был один уговорчик: баевская усадьба на ближайшие полгода моя. Так что не обессудь - вселишься в нее зимой, а до той поры роток не разевай.
      "Вере ведь не соврал насчет капитана, - пришло вдруг в голову Харитону, и жуткая досада снова рванула душу ему. Всего-то ведь на каких-нибудь полчаса поспешил. Надо же, надо же! Почему все так?"
      - Ты чего так смотришь, а? Ладно, ладно, не переживай, продолжал тем временем балаболить Алексей. - Захочешь - будешь ночевать у меня хоть каждый день. Домик вместительный. Выпишу я теперь на лето из Москвы своих бандитов - баевские именины тебе пионерским утренником покажутся. Банька, девочки, шашлычки. Знаешь, Харитоша, что такое маскарад-ню? Это когда все в масках и все голые. Танцы до упаду при свечах, и все друг друга путают. Васьки Суровцева затея - другана моего.
      - Что это все такое? - спросил вдруг Харитон, головою поведя вокруг.
      - Это? Ах, это, - Леонидов многозначительно усмехнулся. Это, брат, такая штука. Такая штука, брат, - паясничая, завел он глаза. - Ни в сказке о ней сказать, ни пером описать. Это, мой юный друг, комната прямой правительственной связи - с Кремлем и Лигой наций. Пора, пора тебе, Харитоша, входить в круг настоящих дел Зольского РО НКВД. Т-сс, - приложил он вдруг палец к губам. - Я стану твоим Вергилием в этом кругу.
      Вместе со стулом он мгновенно сдвинулся к одному из столов, водрузил на голову наушники и принялся щелкать клавишами на магнитофоне. Щелкал, впрочем, не слишком долго перемотал пленку, переключил какие-то проводки и повернулся опять к Харитону - судя по улыбке, приготовился наблюдать эффект. В ту же секунду магнитофон зашипел слегка и вдруг произнес голосом Зинаиды Олеговны:
      - Беспокойно лежится мне, Харитон. Чувствую ясно, как приближается суд. Уже трубят вокруг трубы, уже несутся по небу всадники, и апокалипсис вершится на наших глазах.
      - Мама, мама, - ответил ей сам Харитон в магнитофоне. Ложись, пожалуйста, спать.
      Эффект - в виде выражения Харитонова лица - очевидно, удовлетворил Леонидова. Остановив пленку, он захихикал с чрезвычайно довольным видом.
      Харитон задыхался.
      - Это что, моя квартира прослушивается отсюда?
      - Как ты догадался? - хихикал Алексей. - Вот сообразительный черт! Ладно, ладно, не раздувай ноздри - не только твоя. Всех можно прослушать, весь райком, весь исполком, все спецквартиры и спецдома, за исключением баевского дома и моей квартиры. Все кабинеты здешние, за исключением опять же баевского и моего - отгадай почему? Правильно - потому что мы все это и придумали. Ну, вернее, придумал-то я, Баев только пользовался - особые папочки подшивал. Это ведь моя специализация в институте была, чтоб ты знал - технические средства дознания. Я и в Зольск-то приехал поначалу практиковаться - с нуля вот эту комнатку соорудил. Ну, чего ты на меня вылупился, как на врага народа?! Ты же теперь и будешь ею пользоваться.
      - А где жучки?
      - В телефонах, разумеется. Где же им быть? У тебя возле дивана стоит.
      Харитон полез опять за папиросами, прикурил. Руки его дрожали.
      - Когда ж ты успеваешь подслушивать за всеми?
      - Я и не стараюсь за всеми. Кому это нужно? Так уж, иногда зайдешь на досуге - покурить, кнопочками пощелкать. Бывает, что-нибудь любопытное и услышишь. А иногда Баев попросит последить за кем-нибудь. Ну, тогда ставишь магнитофон писать, потом прокручиваешь.
      - А дальше?
      - А чего дальше? Дальше Баев на крючок сажает того, кого ему нужно, а мне спасибо говорит. Так или иначе все у него на крючке сидели. Кроме меня, хе-хе. Ивана Иваныча, кстати, застукали мы вот так на воровстве со стройки. Ну, знаешь, через пустырь от тебя исполкомовский дом строится. Думаешь, почему так долго? Да потому что Иван Иваныч наш грузовиками оттуда кирпич и известку в дачный поселок возил. Сам строился и другим продавал.
      - Почему ж не посадили?
      - А на хрена? Мужик он покладистый. На крючке - так и вовсе ручной. С Баевым, я так думаю, поделился по-братски. Материальчик-то, впрочем, хранится. Так что будешь и ты его за жабры держать.
      - А на меня материальчик тоже хранится? - щурясь от дыма, поинтересовался Харитон.
      - Не знаю, не знаю, приятель, - улыбался Леонидов. Посмотришь сам у Баева в закромах. Что до меня касательно, то материальчик я на тебя собирал исключительно дружеский. И старику, прошу заметить, никогда на тебя не ябедничал. Одно время, помню, зело полюбил я сюда ходить, когда вел ты дело некой гражданки Лавреневой.
      - Сволочь! - не выдержал Харитон, вскочил со стула, нервно прошагал до двери и обратно.
      - Конечно, - снова захихикал Алексей. - Дождешься от тебя доброго слова. А ведь, прошу заметить, старик так и не узнал, почему это расхитительница социалистической собственности Акулина Лавренева отделалась за все про все годом принудработ. Хе-хе! А твоя метода допросов мне очень понравилась. Свист на этот счет - тоже парень не промах, спецквартирку его любопытственно бывает послушать, но до тебя, спору нет, ему далеко. Захожу к тебе, бывало, в кабинет на другой день, и все думаю, где же это вы тут вытворяли все? Неужто на том куцем диванчике? Хотел было даже стремянку на кладбище снести, к твоему окну придвинуть, да постеснялся. Природная застенчивость, увы, с рождения лишает меня в этой жизни самого интересного.
      - Ладно, заткнись, - уже спокойнее попросил Харитон, прошелся по комнате, разглядывая аппаратуру. Похоже, он начал все же собираться с мыслями. - Скажи, а квартиру Кузькина можно прослушать? - спросил он через некоторое время.
      - Увы, - развел руками Алексей. - Телефона у него нет. Опрометчивый был шаг - поселить прокурора в нетелефонизированном районе. Недоглядел в свое время Степан Ибрагимович. Впрочем, панику-то с этим Кузькиным развели, по-моему, напрасно. Пустое это все. Мог ведь просто погорячиться человек, или нервы сдали. Хотя посадить-то его все равно, конечно, не мешало бы. Тебе ведь сейчас так и так какой-нибудь сюжетец покрупней разыграть нужно, рвение выказать. А он фигура подходящая.
      - Почему?
      - Ну, как почему? Райком без директивы трогать нельзя уже дважды целиком выгребали. Исполком пока тоже не стоит лучше Ивана Иваныча ты сейчас никого не найдешь. А кто еще у тебя есть? Вольф что ли - это не серьезно. А вот Кузькина вполне можно было б в хороший крупный сюжет вставить - тем более, раз и повод есть подходящий.
      Подойдя к окну, Харитон отдернул занавеску, несколько времени постоял в задумчивости, глядя на патефон, потом вдруг покрутил ручку, и опустил на завертевшуюся пластинку иглу. В медной трубе послышались щелчки, треск, затем заиграла музыка поначалу просто печальная, затем - уже громче - печальная и тревожная одновременно; вскоре запел на незнакомом языке мужской бас. Эта самая пластинка и играла той ночью, когда подходила к его раскрытому окну Вероника. Смяв в пепельнице папиросу, Харитон засунул руки в карманы галифе и минуту слушал молча, прислонясь спиной к стене.
      - Что это такое? - спросил он.
      - Реквием Моцарта, - сказал Алексей. - А что, голуба, пробрало тебя тогда?
      Харитон не ответил и, повернувшись спиной к Леонидову, стал смотреть в окно. Полная золотая луна стояла прямо над куполом церкви - как бы вместо креста. Глядя на нее, почему-то вспомнил он вдруг, как месяц назад в Москве, в парке Горького, уже поздно вечером сидели они на скамейке с Верой Андреевной. Он что-то рассказывал ей - кажется, о позднем классицизме в архитектуре, об ампире, как воплощении государственного могущества. Она слушала его с интересом, улыбалась, а над деревьями всходила такая же точно луна. Рассказывая, он думал все, нельзя ли теперь попробовать поцеловать ее. Сердце его билось часто, но он так и не решился - побоялся поспешить, смазать неловкостью проведенное вдвоем воскресение. Куда торопиться, рассудил он тогда.
      Что-то делалось все более кисло в душе Харитона. От музыки ли этой, от воспоминаний о Вере. Что-то ведь нужно будет еще придумать для Алексея. Правды он не поймет. Как же глупо все получилось. Тоска, тоска...
      - Слушай, Леонидов, - сказал он вдруг, не оборачиваясь, Ты, вообще говоря, твердо уверен, что все это нужно?
      - Что - это? - не понял тот.
      - Ну, то что мы делали все это время при Баеве. Все эти сюжеты. В таком количестве.
      - Что это ты вдруг, приятель, идиотские вопросы задавать начал?
      - Почему же идиотские? - обернулся, наконец, Харитон, посмотрел в глаза Леонидову. - Ты считаешь, все это так и нужно?
      - А ты считаешь, Баев этим от любви к искусству занимался?
      - Откуда мне знать. Тебе с твоими связями виднее.
      - Тебе тоже будет теперь виднее, не беспокойся. Скорректируют тебе завтра планчик из управления, будешь тогда рассуждать на философские темы. Чтобы удержаться здесь, и меня не подвести, Баева ты должен будешь переплюнуть уже до конца квартала - это ты учти.
      - Переплюнуть? - повторил Харитон и, поморщившись, потер лоб ладонью. - Но ведь это абсурд, Леонидов.
      - Что - абсурд?
      - Ты понимаешь, о чем я говорю. Вот этот "планчик" абсурд.
      - Что-то ты не в себе сегодня, - внимательно посмотрел на него Алексей. - Это не абсурд, дорогой мой, это государственная карательная система, она же система профилактики и устрашения. Мы с тобой работаем в ней. А задумываться о ее устройстве - не наша задача. И задумываться, прошу заметить, ты начал очень не вовремя.
      Харитон помолчал немного, затем вздохнул и махнул рукой.
      - Значит, по-твоему, так и нужно, да? - пробормотал он. На благо государства, для общей пользы, и все такое.
      Леонидов все смотрел на него, потом, наконец, усмехнулся.
      - На твое благо это нужно. На твое и на мое тоже. Такая это жизнь, голубчик, мы так попали с тобой. И попали удачно. Рыба ищет, где глубже, человек, где лучше, все прочее - от лукавого. Все люди живут ради удовольствия. А мы с тобой, ты и я - элита. Нам позволено многое, потому что другим не позволено ничего. И думать нам с тобой надо только о том, как удержаться в ней. Знаешь, дружище, если можно было б иметь все то, что мы с тобой имеем, разводя гладиолусы, я бы с удовольствием разводил гладиолусы. Но вот так устроена жизнь - чтобы выплыть самому, приходится постоянно топить других. А почему она так устроена, Харитоша, что такое хорошо, и что такое плохо, пусть размышляют те, кто оказался в ней на дне. Им ничего другого не остается.
      Оборвав музыку на полуфразе, Харитон снял иглу с пластинки, вернулся к своему стулу, сел, взял со стола приказ и, закурив, бог знает какую уже за этот день, папиросу, минуту молча смотрел в него.
      - Ну, будем тогда выплывать вместе, - сказал он, наконец. - И хоть друг друга не топить, так?
      Леонидов рассмеялся.
      - Пойдем-ка тяпнем коньячку, философ, закусим дынькой, с Вероникой тебя познакомлю. Обмыть надо все же шпалу твою.
      Харитон недолго задержался в кабинете у Алексея. Коньяку выпил всего одну стопку, съел ломоть дыни. Какая-то злая не вполне еще определенная решимость постепенно вытесняла в душе его растерянность и досаду.
      "Главный теперь в этом городке," - несколько раз повторил он про себя, и не то, чтобы радость, но какое-то особое упоение чувствовал он от этого.
      Оставшаяся неудовлетворенной страсть его к Вере Андреевне, которую подавил он в себе по приказу Баева, страсть, разрешившаяся так нелепо, снова как будто оживала в нем, но теперь по-иному. Мысль о том, чем мог бы стать он для нее в этом новом образе "главного", была мучительна, будоражила разум, требовала исхода. Запоздалая ненависть к Баеву, ненависть к непоправимому капризу судьбы, лишившей его одной из главных человеческих радостей, ненависть вообще - ни к кому конкретно, терзала его. Но ненависть эта могла теперь в любое время найти себе достойный исход - он почти физически, чем далее, тем более, ощущал это, и вот в этом-то было упоение ею. И сами терзания становились поэтому отчасти даже приятны.
      Коньяк был вовсе не нужен ему теперь. Он не хотел расслабляться - рюмки было довольно. Мысли его делались все быстрее, поспешно сменяли друг друга, оставляя скрытыми звенья ассоциаций.
      Топить, чтобы удержаться. И чтобы не было больше в жизни его нелепых ошибок. Система устрашения - это звучит. Он работает в этой системе. Он главный в ней в этом городке. Нет, что касается его, то он не хотел бы выращивать гладиолусы. Что это нашло на него? Луна, ампир, чертово колесо. Государственное могущество. Да, государственное могущество. Леонидов может не беспокоится - если надо, он переплюнет Баева.
      Леонидов, впрочем, и не беспокоился вовсе - ерничал и подхихикивал сам себе по обыкновению. Кстати, судя по тому, как Вероника уселась к нему на колени, одной рукой обняв его за плечи, покуда выпивали они и закусывали дыней, трудно было предположить, что она приходится ему кузиной. Вероника, впрочем, игриво улыбалась и самому Харитону. Но вскоре он оставил их вдвоем и, захватив с собою приказ, прямиком направился в баевский кабинет. В бывший баевский кабинет.
      Лиза с растерянным видом встала из-за стола навстречу ему, отперла дверь кабинета и отдала ему ключ. Он прошел наискосок к креслу Степана Ибрагимовича, сел в него. Кресло оказалось удобным, мягким. Он огляделся по сторонам. На столе в беспорядке валялись бумаги, большой напольный сейф был приоткрыт, и ключ торчал из замочной скважины. Наугад он взял со стола какой-то лист, прочитал его. Это оказалась недельной давности телефонограмма из областного управления, предписывавшая райотделам НКВД усилить борьбу с вражескими элементами в "Союзе воинствующих безбожников". Харитон курировал это направление еще в прошлом году. Из двадцати тысяч членов союза, насчитывавшихся в их районе, не меньше тысячи, включая поголовно всю верхушку, уже сидело в лагерях.
      Зазвонил телефон на столе. Он поднял трубку.
      - Тут к вам Тигранян пришел, - сказала ему Лиза заговорила вдруг с ним на "вы".
      - Пусть заходит.
      Открылась дверь, и улыбающийся Григол зашагал к нему через кабинет. Еще с половины пути он протянул ему руку для пожатия. Харитон пожал ее, когда он подошел, не вставая с кресла.
      - Поздравляю, поздравляю, Харитон Петрович! Рад за вас, страшно рад.
      - Ты-то чего сразу на "вы"? - поморщился он.
      - А как же иначе? Субординация, Харитон Петрович привыкайте.
      - Ладно, перестань, - махнул он рукой. - Это при посторонних. А так не нужно.
      - Причитается с тебя теперь, - ласково прищурился Григол. - Когда обмывать будем - кабинет, шпалу?
      - Успеется. Сначала работу нужно наладить.
      - Да, работать много придется, - сразу затуманился тот. Наверстывать. Прозевали мы врагов народа в нашей же среде, недоглядели - это надо признать. Но есть хорошая новость, Харитон Петрович - я ведь зачем пришел - Кузькина наши ребята взяли. Что теперь делать будем?
      - Где взяли?
      - На вокзале - только что - за десять минут до московского поезда. С вещами уже был, паразит, и два билета купил. Не признается пока - для кого второй.
      - Допроси-ка его лично, Григол. Постарайся разузнать, что эта петрушка значила - с Гвоздевым. Узнаешь - позвони, будем решать по обстоятельствам. Ты, кстати, в бумагах у него ничего не нашел?
      - Ничего такого, - прицокнув языком, покачал он головой. Но я думаю, проясним, в чем дело. Он сейчас вялый после ареста - самое время допрашивать.
      - Давай, - кивнул ему Харитон. - Действуй.
      Тигранян кивнул и пошел обратно к двери.
      Визит его помог Харитону войти в рабочий ритм. Сумятица чувств постепенно сменялась в его голове привычной деловой расчетливостью. Он отыскал на столе чистый лист бумаги, взял карандаш и принялся набрасывать план - что нужно было предпринять ему в первую очередь. Не терпящих отлагательства дел было множество. Судя по всему, предстояло ему провести здесь всю ночь.
      Исписав половину листа, он сразу взялся за телефон и набрал номер.
      - Спасский говорит. Малькова немедленно на освобождение и ко мне в кабинет. И повежливее там с ним.
      Вернув на рычаги трубку, и глядя в составленный план, он в задумчивости постучал карандашом по столу. Прежде всего предстояло ему что-то решать с Верой Андреевной. Баев собирался квалифицировать сердечный приступ. Но едва ли Леонидову это покажется правдоподобным. Или все же объяснить ему все, как есть? Нет, не поймет. Хорошо еще, никто не видел его там сегодня. Надо будет теперь дождаться, пока кто-нибудь не придет от них, а там смотреть по обстоятельствам. Эх, еще ведь и с матерью теперь возня - похороны, поминки, соболезнования, всякая ерунда. Придется изображать большое безутешное горе. С Верой-то все могло быть иначе. Совсем иначе... В сторону. Не думать об этом.
      Значит так. Перед Мальковым извиниться, поговорить по душам. Со Свистом тоже переговорить. С Кузькиным и с Гвоздевым решать - пусть Григол над сюжетом думает, у него теперь задачи поважнее. Что далее? Баевские бумаги пересмотреть, со всеми разобраться. После общее собрание созвать - но это уж можно завтра - приструнить всех как следует, чтобы новую руку почувствовали, не расслаблялись. Дальше. "Баева переплюнуть" для этого, не мешкая, нужно новые направления разрабатывать. Наметки у него есть. С кадровыми перестановками тоже не затягивать - но это вместе с Алексеем решать. В управление съездить.
      Снова зазвонил телефон.
      - Да, - поднял он трубку.
      - Товарищ Спасский, это Голиков - от главного входа, сказал ему в трубке голос все того же охранника. - Тут ваша мать пришла - говорит, ей к вам по делу срочно нужно. Только она, как бы это... в халате. Пропустить?
      Глава 37. КАРМА
      Когда надзиратель вывел Глеба из одиночки, провел двумя тюремными коридорами и привел в результате в ту же камеру - к Гвоздеву и Вольфу, где пробыл он первые свои два часа за решеткой, обрадованный Глеб был уверен, конечно, что перевели его благодаря Паше, и отчасти не ошибался. Одиночка, где сидел он, освобождена была для того, чтобы посадить туда Пашу.
      Вообще говоря, обе камеры эти - два на три метра - были совершенно одинаковыми. Иван Сергеевич встретил его изумленным взглядом и энергичным рукопожатием.
      - Этого не может быть, - покачал он головой. - Каким образом вы опять здесь?
      - С вами лучше, - улыбался Глеб. - Здравствуйте, Евгений Иванович, - поздоровался он с Вольфом.
      Тот печально кивнул ему, не вставая с топчана.
      - Этого не может быть, - повторил Гвоздев.
      - Почему же, Иван Сергеевич? Я специально попросился к вам.
      - То есть, как это попросились? У кого это вы попросились?
      - У брата. У меня ведь брат здешний прокурор.
      Брови на лице Гвоздева, поднявшись, плотно потеснили морщины на лбу.
      - Присаживайтесь-ка, - указал он Глебу место на топчане рядом с Вольфом, и сам уселся на табурет. - Как же вы мне в прошлый раз об этом не сказали? Так вы к нему сюда приехали из Ростова? Нет, ничего не понимаю, - развел он руками. - Давайте уточним - как он выглядит ваш брат? Вашего же возраста, немного повыше вас, русый, волосы короткие на пробор, с серьезным лицом, так?
      - Так.
      - А вы знаете, что не далее как вчерашним вечером он выступал обвинителем на судебном слушании моего дела?
      - Да что вы, Иван Сергеевич? Вас судили вчера?
      - Вроде того. Как зовут вашего брата?
      - Кузькин Павел Иванович.
      - Кузькин Павел Иванович, - повторил Гвоздев, в задумчивости поцокал языком. - Ах, вот оно что. Ну, теперь мне кое-что становится ясно. Но почему у вас разные фамилии? Он не родной ваш брат?
      - Названный. Но по сути - родной. Даже, может быть, ближе родного.
      - А вы знаете, что, вероятнее всего, он тоже уже арестован?
      - Почему? - испугался Глеб.
      - Потому что нас троих - вас, меня и его - собираются впихнуть в организацию.
      - Куда?
      - Ну, состряпать общее дело, пришить групповуху. Сегодня на допросе с меня уже пытались получить соответствующие показания. Потому-то я и удивляюсь, что вы здесь. Это явный недосмотр. Когда вы разговаривали с ним?
      - Вчера.
      - Во сколько?
      - Часов около шести, я думаю.
      - Ну, да. Значит, еще до суда. Все дело в том, Глеб, что ваш брат совершенно неожиданно заступился за меня на суде.
      - Он иначе и не мог - ведь вы ни в чем не виноваты. Он очень порядочный человек. Так что же вам присудили?
      - Ничего. Заседание отложили и, думаю, что больше уже не соберут. Но эта порядочность может дорого обойтись ему. Я, признаться, не очень понимаю, каким образом он работал здесь до сих пор.
      - Он всего два месяца здесь.
      - Не так уж мало для порядочного человека в этой должности. Все это очень странно, на самом деле. Главное, он не мог не понимать, что для меня это ровном счетом ничего не изменит, и все-таки заступился. Я было думал поначалу, что у него имеется какой-то свой расчет, какие-то договоренности, или я уж не знаю, что. Но, судя по всему, он просто разозлил НКВД, и его самого решили пристегнуть к моему делу. И вас заодно. Или нас обоих к нему. Если его не арестовали еще, то, по крайней мере, готовятся. Во всяком случае, перевести вас сюда сегодня он никак не мог - это точно. Это явное недоразумение, и мы должны воспользоваться им, - Гвоздев задумался на некоторое время. - А, впрочем, что же мы можем предпринять? - пожал он плечами. - Если б нам было хотя бы, что скрывать, тогда можно было о чем-то договариваться, а так. В сущности, им действительно может быть наплевать, вместе мы сидим или порознь. Единственное, что со своей стороны я могу вам обещать - то, что ничего против вас не подпишу. В этом можете быть уверены, и, если будут говорить вам обратное, не верьте.
      - Я тоже не подпишу, - пообещал Глеб.
      - Вы-то как раз не зарекайтесь, - сказал Иван Сергеевич. Вы ведь еще не знаете, что такое здешнее следствие. Хотя, если не подпишете, вам же будет лучше. Мне-то вы испортить реноме уже никак не сможете, об этом не беспокойтесь, а вот вам со мной лучше не связываться - так что, если сможете, держитесь... А, впрочем, пустое все это, - подумав еще, добавил он. - Если есть у них какие-то планы насчет вас, никуда от них не денетесь. Ни вы, ни брат ваш.
      - Неужели, вы думаете, его могут арестовать? - беспокойно спросил Глеб.
      - А у него что, бронь какая-нибудь особая имеется?
      - Он юрист профессиональный. Он во всех этих делах, знаете, как хорошо разбирается.
      - Это здорово, конечно, - невесело усмехнулся Гвоздев. Только, знаете, здесь ведь не суд присяжных решения принимает.
      - Известно, что суд присяжных, - вступил вдруг в разговор молчавший до сих пор Вольф, - как орган, состоящий из непрофессионалов, приводил к самым серьезным в истории юриспруденции судебным ошибкам.
      - Вы не беспокойтесь, - успокоил его Иван Сергеевич. - Вам он тоже не грозит. Получите срок от самой что ни на есть профессиональной тройки. Без всяких ошибок.
      Как только разговор коснулся его судьбы, Евгений Иванович заметно взволновался, поднялся на ноги, прошелся по камере.
      - Я думаю, все же они разберутся. Вы сами видите, что есть среди них порядочные люди.
      - Я вижу пока только, что этих порядочных людей именуют здесь "руководитель антисоветской группы". И надежд на светлое будущее - ни на мое, ни на ваше - мне это отнюдь не внушает.
      Вольф вдруг возбужденно всплеснул руками.
      - Ну, почему? - плаксиво произнес он. - Почему так всегда у вас - все ваши красивые рассуждения нигде не пересекаются с действительностью?
      Гвоздев удивленно посмотрел на него.
      - О чем вы, Евгений Иванович? Какие еще красивые рассуждения? С чем они не пересекаются?
      - С действительностью! - жалобно воскликнул Вольф. - Да, да, вы понимаете, о чем я говорю. Вы уже третий день толкуете мне здесь о Божественном провидении, о карме, о высшей справедливости, и где же это все? Где она ваша справедливость? Почему Бог не наказывает этих людей - тех, которые засадили нас сюда? Почему они все веселятся и прекрасно чувствуют себя? Почему так у вас выходит, что порядочный человек, отыскавшийся среди них, тут же должен попасть за решетку? Это, по-вашему, высшая справедливость?
      - Именно это, - серьезно подтвердил Гвоздев.
      - Да ну вас, - махнул Вольф рукой.
      - Что вы так разволновались, Евгений Иванович? - пожал плечами Иван Сергеевич. - Представьте себе, именно это и есть справедливость - самая что ни на есть высшая, как вы удачно выразились. Вот ведь любопытный вы человек, - разулыбался он вдруг. - В Бога не верите ни на грош, а высшую справедливость вынь да положь вам тем не менее.
      - Почему не верю? - измученно как-то пробормотал Вольф. Во что, по-вашему, здесь еще остается верить?
      - Ну да, ну да. На безрыбье и рак - рыба. Так вот, дражайший мой Евгений Иванович, чтобы вы знали, наказание в нашей жизни надобно еще заслужить. Божественное провидение, как вы опять же удачно выразились, ведет по этой жизни того, кого еще имеет смысл куда-то вести.
      - Кого Бог наказывает, того он любит, - добавил Глеб.
      - Именно так. Не подвержены несчастьям в этой жизни две категории людей - либо абсолютные праведники, либо - и таких, увы, большинство - грешники, которым никакие испытания ничего уже не помогут ни искупить, ни понять. Но это вовсе не означает, уважаемый Евгений Иванович, что справедливое возмездие никогда не настигнет их. Оно настигнет их неизбежно в следующей жизни, либо уж на страшном суде, и завидовать им, поверьте, совсем не стоит.
      Вольф поморщился мучительно, снова безнадежно как-то махнул рукой и отошел к окну.
      - Знаете, Иван Сергеевич, что я подумал сегодня, - сразу очень оживился Глеб, как только разговор повернул к тому, ради чего и рвался он в эту камеру. - Ведь это не как христианскую доблесть надо понимать - молиться за тех, кто мучает тебя - а как естественный порыв человека. Он мучает тебя, может быть, даже пытает - ты за себя не беспокойся - ты за него переживай, представь себе и ужаснись - какое же несчастье случилось с его душой, что стал он таким. Молись за него, за кого же еще молиться, если не за него? Ведь это самое страшное, что может случится с человеком в этой жизни - стать злодеем.
      - Ну, о себе-то, положим, тоже следует подумать, - заметил Гвоздев. - Понять, по крайней мере, за что тебе это?
      - И радоваться, что можешь искупить, да?
      Евгений Иванович, обернувшись от решетки, поочередно смотрел на них скорбным взглядом.
      - Я вот что только понять не могу, Иван Сергеевич, продолжил Глеб. - Вот апокалипсис - вы говорили прошлый раз, что верите в него...
      - Пардон, - перебил его Гвоздев. - Я не говорил, что верю в него, я говорил, что вижу его вокруг себя. Это, согласитесь, разные вещи.
      - Ну, да, тем более, - кивнул Глеб. - Так что же он такое, по-вашему? Как соотнести его с законом кармы, законом справедливости? Что это - зло, вышедшее из под контроля Высшего Разума? Пиршество черных сил? Победа Дьявола?
      - Да, я понимаю ваш вопрос, Глеб, - кивнул Иван Сергеевич. - Знаете, прежде чем ответить на него, я хотел бы заметить вам - есть одна очевидная несуразица в представлении всякого, скажем так, истинного христианина о Дьяволе. Ведь всякий истинный христианин знает, что жизнь на Земле завершится Царством Божьим - гармонией, в которой Дьяволу места не будет, из которой силам зла предстоит низвергнутыми быть в геенну огненную. Но, позвольте, если уж любая набожная бабулька знает это точно, если все это стократ предсказано и определено, неужели сам Дьявол - мудрый искуситель человечества, великий черный Дух - может питать на этот счет какие-то иллюзии. Что же он враг самому себе? Нет, извините - одно из двух. Если есть Дьявол - в общепринятом христианском представлении - как отпадший от Бога владыка Зла, то нет места пророчествам и откровениям, и ничего еще не предопределено вперед. Если же мы знаем нечто прекрасное о нашем будущем - а знают это не только христиане - решительно все религии мира - то мир горний един.
      - Значит, по-вашему, Дьявола не существует? - спросил вдруг Вольф.
      Гвоздев обернулся к нему с любопытством.