Маленькая Вера сидела в огромных лопухах на обочине проселочной дороги где-то под Ярославлем и плакать больше не хотела, потому что плакала уже сутки подряд. Раздув на горе буржуям мировой пожар, сознательный пролетариат ночами мечтал о скором сытом счастье всех имеющихся в мире детей. Он точно знал, что не пожалеет миллионов жизней - ни своих, ни чужих, за это счастье. А о трехлетней девочке, сидевшей на обочине дороги, пившей воду из лужи, он не знал, и ничем поэтому не мог ей помочь.
      Помог ей человек происхождения, по-видимому, непролетарского - с грустными серыми глазами за стеклами пенсне. Обнаружив девочку в лопухах, он отнес ее в чудом сохранившийся среди шествия революции детский приют. И придумал ей красивую фамилию - Горностаева, а заодно и отчество Андреевна. Потому что, должно быть, не хотел, чтобы девочку назвали лишь бы как бы. Она позвала его из лопухов: "дядя", и когда он нашел ее и взял на руки, она сказала ему, что ее зовут Вера, что она очень хочет кушать, и почему-то запомнила некрепкой еще детской памятью его грустные глаза. Они поначалу часто снились ей долгими приютскими ночами. Потом перестали. Тринадцать лет - срок значительный. Тринадцать детских лет срок огромный.
      В Московском библиотечном институте, куда шестнадцатилетняя Вера поступила, выйдя из детдома, училась она прилежно и почти всегда на отлично. Но, приехав в Зольск, вскоре обнаружила она, что для работы в публичной библиотеке не требуется ей и десятой доли полученного в институте образования. Единственное, что требовалось от нее на рабочем месте - это некоторая доля аккуратности и общительности. Поначалу это огорчало ее. Потом она привыкла.
      С утра стояла отличная погода. Субботний день родился такой тихий, такой удивительно свежий, что, казалось, и птицы поют не так, как всегда. Нежнее. Нега повисла в воздухе, невидимой пеленой окутала город, сквозь открытые форточки пробралась в коммунальные кухни, ласкала, легонько томила людей. Невозможно было в такое утро торопиться куда бы то ни было, невозможно не поднять голову к прозрачно-голубому небу с застывшими хлопьями облаков.
      Вдоль Советской улицы цвели деревья. В библиотеке все утро настежь было открыто окно, и весенние запахи переполняли подвал. В первую половину рабочего дня - до обеда - к Вере Андреевне заглянуло всего пять или шесть посетителей.
      Вера Андреевна с утра просматривала картотеку. Каждую вторую субботу она рассылала должникам библиотеки открытки с напоминанием.
      - Тимофеев, - шептала Вера Андреевна, выписывая на открытку адрес. -Тимофеев, Красноармейская. Сказки народов Азии. Тимофеев... Тимошенко... Тимошин.
      Было очень тихо. Работа двигалась к концу, а время - к обеду, когда на лестнице за дверью послышались шаги, которые Вера Андреевна умела узнавать. Шаги были медленные и шаркающие. Вскоре дверь отворилась, и на пороге ее появилась улыбчивая старушка в черном рабочем халате и белой косынке. В правой руке старушка держала швабру, длиною одинаковую с собой, в левой жестяное ведро с водой, на поверхности которой плавали золотые искорки.
      Старушка служила уборщицей при высотном доме и прибиралась одновременно во всех конторах его.
      - Добрый день, Марья Васильевна, - сказала Вера Андреевна, оторвав на секунду взгляд от картотеки.
      - Добрый, - ответила старушка. - И добрый и выходной у всех советских служащих. Только ты и работаешь.
      Поставив ведро посередине комнаты, она принялась прибираться. Сначала достала тряпку из кармана халата и вытерла повсюду пыль. Затем сняла со швабры мешковину и стала подметать. По тому, как при этом поглядывала она на Веру Андреевну, ясно было, что в ней соперничают тем временем желание поговорить с библиотекаршей и нежелание мешать ей.
      - Денек-то сегодня, - заметила она все же через пару минут.
      - Что, Марья Васильевна?
      - Я говорю, погода сегодня - прямо лето. Шла нонче по Княжеской...
      - По какой еще Княжеской? - удивилась Вера Андреева, не подымая глаз.
      - Да по аллее. Как ее по-вашему? Героев Революции что ли. Дух там в эти дни особый - липовый. Нигде такого больше не сыщешь. Только и гулять сегодня, а тебе сидеть тут до темноты.
      - Филимонов... - сказала Вера Андреевна. - Нет, баба Маня, сегодня как раз не сидеть. Иду сегодня на день рождения к одному человеку. Евгений Иванович меня отпустил - пораньше сегодня уйду.
      - Чудной, скажу я, Верочка, у тебя начальник.
      - Чем же чудной?
      - Да так, чудной. Я к нему в отдел тоже одно время прибираться ходила. Бывало, моешь пол, а он вдруг встанет из-за стола, подойдет вот так и смотрит, смотрит. Потом и говорит: "Ты, - говорит, - баба Маня, у нас господствующий класс. Все, говорит, - у нас в стране только ради тебя делается. Все, баба Маня, для тебя трудятся." Посмотрит эдак важно-важно и обратно шнырк за стол. Чудной.
      Вера Андреевна подняла, наконец, голову и улыбнулась. Старушка сразу оживилась, остановилась подметать.
      - И что это, скажи на милость, за распорядок такой он тебе устроил - по субботам работать. У всех граждан в нашей стране по два выходных.
      - Так за то я, Марья Васильевна, на полутора ставках числюсь, полторы зарплаты получаю. А погулять и завтра успею.
      - Завтра, голубушка моя, погоды такой не будет.
      - Откуда ж ты знаешь?
      - Э-э, милая, откуда. Ты доживи, как я, хотя б до семидесяти - так и сама будешь знать, откуда. В костях сегодня, как проснулась, ломит. Может, что и к вечеру уже дождь пойдет.
      - Ну, так в обед погуляю, - сказала Вера Андреевна, снова склоняясь над карточками. - Мне так и так еще на почту идти.
      На улице в это время послышался цокот копыт. Проезжал извозчик. Когда он поравнялся со зданием, из окон библиотеки видны были ноги лошади и колеса. В Зольске был только один извозчик - бородатый и неразговорчивый дядя Миша. Ввиду небольших расстояний города работы у него было немного - с поезда захватить кого-нибудь с вещами или вечерком подвезти подгулявшего служащего.
      - На день рождения-то с этим пойдешь - с усатым? спросила вдруг Марья Васильевна.
      - Что-что? - вскинула брови Вера Андреевна. - С каким усатым? С Харитоном? А ты откуда знаешь?
      - Во-во - с Харитоном, - не без труда переломившись в пояснице, Марья Васильевна смочила в ведре и отжала тряпку. Не пара он тебе, вот что я скажу.
      - Да ты о чем вообще, баба Маня? Какая еще пара - не пара? Это что - с того, что нас тогда на Валабуева увидала? Ну и ну... Так и чем же он тебе не потрафил? Усами? Ты ведь его и не знаешь.
      - Почему ж не знаю? Знаю.
      - Откуда ты его знаешь?
      - Да уж знаю, - упрямилась старушка. - Беседовали.
      - С Харитоном? Где ты с ним могла беседовать?
      - Известно, где. Там, - кивнула она набок, - у него. Давно это, правда, было. Еще прошлой весною. Вызывал меня.
      - Зачем это?
      - Ну, известно, зачем туда вызывают, не на пироги...неохотно словно бы рассказывала старушка. - Работу предлагал.
      - Какую еще работу? Убираться?
      - Как же, убираться. Своих у них уборщиц, поди, хватает, Марья Васильевна посмотрела исподлобья.
      - Ну, ну...
      - Фискалить предлагал.
      - Тебе?!
      - А то кому же?
      - Да ну, перестань, баба Маня.
      - Вот те крест! Знаешь, какой ласковый поначалу был. Ты, говорит, обязана понимать, Марья Васильевна - трудное у нас нынче время. Враги, мол, кругом. А ты у нас в какие только двери не вхожа. И разговаривать при тебе никто не стесняется. Ты только, говорит, слушай повнимательней, о чем разговаривают, наматывай на ус. Я потом к тебе загляну - расскажешь.
      - Ну и что же ты?
      - Отказалась, конечно. Виданное ли дело - к людям прибираться ходить, да потом на них же фискалить.
      - А он?
      - Ну, уговаривал поначалу. То да се. А потом разошелся. Кричать на меня стал, сапожищами топать. Боялась я тогда, что заарестует. Не пара он тебе совсем.
      - Ну, вот, не пара. Ты скажи лучше, многим ты про это уже разболтала?
      - Да никому почти.
      - Ладно уж, рассказывай - "почти". Он тебе бумагу давал подписывать, что никому об этом не скажешь?
      - Может и давал, не помню уж. Да я ведь только своим.
      - Ты, баба Маня, за свой язык, - покачала головой Вера Андреевна, - когда-нибудь погоришь.
      Старушка посмотрела на нее кротко-кротко.
      - Погорать-то мне поздновато уж будет, Верочка. И без того я, почитай, давно как свечка перед Богом стою. Дунет - и нет меня. Нешто мне на старости лет еще из-за бумажки беспокоиться.
      - Ладно, ладно, не прибедняйся.
      Марья Васильевна вздохнула, подняла ведро и пошла прибираться в хранилище. Вера Андреевна вернулась было к картотеке. Но тут же та снова появилась в открытой двери.
      - А еще старушки сказывали, - добавила она серьезно, - что у усатого этого мать блаженненькая. Так будто он ее дома, как собачонку, держит. В комнате запирает и сутками есть не дает.
      - Ты слушай их больше, - сказала Вера Андреевна, не отрываясь. - Старушки твои и не то расскажут.
      Через несколько минут вернувшись из хранилища, Марья Васильевна вид имела задумчивый. Отжатую тряпку она перекинула поверх ведра, ведро и швабру поставила у входной двери. Пройдясь по комнате, она остановилась у шкафов, пару раз вздохнула, соскоблила пятнышко со стекла.
      - Слышь, Верочка, - позвала она как-то не очень уверенно. - Дала бы ты и мне что ли какую-нибудь книжицу почитать.
      - Тебе какую? - спросила Вера Андреевна. - Про любовь?
      - Ну, полно тебе, про любовь... - старушка отерла лоб рукавом, подумала. - А вот дала бы ты мне книжку - такую, чтоб не шибко толстая, большими буквами и чтобы растолковано было понятливо: есть ли, значит, Бог на свете или, может, вправду Его нету.
      Вера Андреевна откинулась на спинку стула и некоторое время молчала, внимательно разглядывая Марью Васильевну, и, видимо, опасаясь рассмеяться.
      - Так тебе какую, - спросила она, наконец, - чтобы растолковано было, что есть Бог, или - что вправду нету?
      - А у тебя и такие, и сякие есть?
      - Всякие есть.
      Старушка подумала.
      - А какие поумнее люди писали?
      - Ну, так не скажешь, Марья Васильевна. Все не дураки.
      - Значит, и грамотеи того промеж себя решить не могут, сообразила старушка. - Тогда чего и гадать.
      Она посмотрела серьезно - сначала на Веру Андреевну, потом на портрет, висевший над ней.
      - Иосиф Виссарионович говорит - нету Бога? - кивнула она на портрет.
      - Нету.
      - И Ленин то же говорил?
      - И Ленин.
      - И Маркс?
      - И Маркс.
      - Ну, ладно, - сказала Марья Васильевна. - Пойду я наверх мести.
      - Так ничего не возьмешь что ли?
      - После как-нибудь.
      Старушка взяла ведро, швабру и шагнула к двери. Отворив ее, она остановилась на секунду.
      - Я все же думаю, не может так быть, - сказала она, чтобы уж совсем ничего не было. Что-нибудь должно быть... Дверь я, может, открытой оставлю? Пускай воздух идет.
      - Оставь.
      Вера Андреевна слушала, как шаги ее отшаркали на лестнице, исчезли. Потом рассмеялась.
      В оставшиеся до обеда пятнадцать минут она как раз управилась с открытками.
      К середине мая у всякой библиотеки остается немного должников. Весною люди мало читают. Расцветающая природа дарит новые надежды, ночи делаются короткие, и людям кажется, что жизнь их интереснее книг.
      Вера Андреевна собрала открытки в плетеную соломенную сумку, вышла на улицу и заперла библиотеку на замок.
      Она отправилась первым делом на почту, которая помещалась в бревенчатом, кособоком доме через три квартала от библиотеки, оставила там открытки, поболтала пару минут со знакомой почтальоншей. Затем направилась домой.
      Когда она открыла дверь в квартиру, из коридора ей навстречу показался Иван Семенович, одетый в служебный железнодорожный китель, и как-то беспокойно на нее поглядел.
      - Что-нибудь случилось, Иван Семенович? - спросила она.
      - Мне нужно поговорить с вами, - сказал он что-то уж очень серьезно.
      - Ну, давайте, конечно, - немного встревожилась она. Пойдемте на кухню, я пока поставлю обед.
      Он прошел за ней на кухню, встал в двери, прислонившись к косяку, и стоял не двигаясь, покуда Вера Андреевна мыла руки, разводила примус и устанавливала на нем кастрюльку с гречневой кашей. По-видимому, он твердо решил дождаться полного ее внимания. Наконец, она присела на табурет возле стола и встретилась с ним глазами. Но и тогда он не сразу заговорил.
      - Я минут за пять перед вами с работы пришел, - начал он, наконец, таким голосом, что >можно было ожидать, сообщит он о чьей-то внезапной смерти. - У меня тоже обеденный перерыв. Я надеялся Аркадия Исаевича застать, но его нету. А у меня сегодня всю ночь дежурство - двойная смена. Так что, вы его раньше меня увидите, и, пожалуйста, обязательно передайте ему.
      Иван Семенович еще помолчал, похмурился, потер рукою наморщенный лоб.
      - Что передать?
      - У нас на станции с утра сегодня комиссия сидит из Москвы - из железнодорожной прокуратуры. Похоже, к ним от кого-то поступил... сигнал. Не знаю, от кого, но там один из пунктов, что, незаконно пользуясь служебным положением, Жалов принял на работу Эйслера. Меня с утра сегодня вызывали в кадры. Сидят там двое; стали меня расспрашивать про Жалова, что и почему. Да все с подковырками. Кто-то им сказал, что Аркадий Исаевич у меня живет. Замучили совсем. Спрашивают: "В каких вы отношениях с гражданами Жаловым и Эйслером? Были ли вы в курсе, что на станцию принят "стоверстник"?" - сморщившись страдальчески, Иван Семенович провел ладонью по лицу, видимо, заново переживая минуты допроса.
      - А разве это запрещено? - удивилась Вера Андреевна.
      - Запрещено, не запрещено... А кто его знает, - пожал он плечами. - Ах, Вера, да вы не знаете, что это такое - отдел кадров на железной дороге.
      - И что теперь будет?
      - Да кто ж его знает, что теперь будет. Ничего хорошего точно не будет, уж это поверьте. Аркадия Исаевича уволят - это ясно; Жалова, раз уж приехали, тоже просто так не оставят; заодно и меня турнуть могут - это все в лучшем случае. Ну, а в худшем... - Иван Семенович отчаянно махнул рукой.
      - Ну ладно, - сказала Вера Андреевна, - Ничего незаконного вы-то уж во всяком случае не сделали. Никто, по крайней мере, не запрещал "стоверстникам" комнату сдавать.
      - Вера Андреевна, - Иван Семенович вдруг посмотрел на нее как-то уж совсем плаксиво. - Я что вас попросить хотел. Вы ведь с Павлом Ивановичем в хороших отношениях. Может, поговорили бы с ним об этом деле. Я-то ведь его совсем не знаю, даже по-соседски.
      Из кастрюльки на примусе уже во всю валил пар. Поднявшись, Вера Андреевна прихватила ее за ручку варежкой, поставила на стол, на плетеную подставку. На примус взамен поставила чайник, достала из стенного шкафа консервную банку.
      - Вы не откроете мне, - попросила она.
      Борисов принял у нее банку, достал из ящика консервный нож, уперев банку в табурет, взрезал ее, отогнул крышку. Рука его, когда он отдавал ей открытую банку, чуть дрожала.
      - Может, пообедаете со мной? - пригласила его Вера Андреевна.
      - Да что вы, какой обед, - поморщился он.
      - Хорошо, я поговорю с Павлом Ивановичем, - кивнула она, присаживаясь за стол. - Не переживайте вы так раньше времени.
      - Пусть проследит только, - потряс Иван Семенович сложенными ладонями, - чтобы комиссия сработала без перегибов. Люди ведь всякие попадаются, сами знаете.
      - Я поговорю, - пообещала она.
      Борисов помолчал минуту, кажется, хотел еще что-то сказать, но только вздохнул и стал прощаться:
      - Ладно, пойду я. Может, там уже и новости есть. Вы Аркадию Исаевичу, пожалуйста, обязательно все передайте - пусть осторожнее будет.
      Вздохнув еще разок, Иван Семенович пошел по коридору. Через минуту хлопнула входная дверь.
      Раздумывая о всех этих невеселостях, Вера Андреевна пообедала, выпила чаю, убрала за собой посуду. Затем на минуту
      и вскоре вышла на улицу.
      Солнце вовсю светило над Зольском. Было даже немного жарко. Улица Валабуева, по которой шла Вера Андреевна, относилась к нелюбимым извозчиком дядей Мишей частям города. Проезжая часть ее представляла собой две полуметровые неровные колеи, проехать по которым даже в сухую погоду было мудрено. По краям ее тянулся почти всюду неровный с провалами штакетник, стояло несколько каменных домов, остальное были обычные деревенские избы.
      До конца перерыва у Веры Андреевны было еще полчаса, и, вспомнив про обещанный Марьей Васильевной липовый дух, она не стала сворачивать на Советскую улицу, а переулками пошла к аллее Героев. Эта аллея вместе с набережной N, куда выходила она одним из своих концов, была, вероятно, лучшим местом для прогулок в Зольске. Усаженная густо старинными липами, с обеих сторон ограждена она была витым чугунным заборчиком. За заборчиком пролегали мощеные мостовые, вдоль мостовых стояли довольно аккуратные дома и особняки старой постройки. За аллеей следили - подметали, посыпали время от времени свежим песком, регулярно подкрашивали скамейки. В центральном липовом полукруге ее стоял небольшой бронзовый памятник одного из главных героев революции.
      В этот обеденный час в аллее было немноголюдно. Кое-где на лавочках сидели мамы с колясками. Где-то пискляво и безудержно тявкала собачонка. Издали доносились удары костяшек - в аллее днями напролет сражались в домино зольские старички.
      Обогнув пивной ларек, установленный не так давно в начале аллеи, Вера Андреевна увидела вдруг Пашу. Он сидел на ближайшей к ларьку скамейке, одет был в летнюю серую пару, и в руке держал кружку с пивом. Кроме Паши никого не было возле ларька. С первого взгляда он показался Вере Андреевне не в духе. Он тоже сразу заметил ее, но даже и не улыбнулся ей навстречу.
      - Здравствуйте, - сказала она, подходя к скамейке.
      - Здравствуйте, - кивнул он и, казалось, какое-то время не мог придумать, что сказать ей еще. - Садитесь, пожалуйста, произнес он, наконец. - Может быть, хотите пива?
      - Нет, спасибо.
      - Неплохое пиво, - пробормотал он и снова умолк.
      - Как у вас дела? - спросила Вера Андреевна, немного растерявшись от такого его настроения.
      Он пожал плечами.
      - Как у вас? Вы что, гуляете здесь?
      - Гуляю. У меня обеденный перерыв.
      - Да, вы же работаете сегодня. А у меня выходной. Сыну обещал встретить его из школы, а у них там внеплановый классный час какой-то. Сижу вот, - сообщил он почему-то особенно мрачно.
      - Погода сегодня замечательная, правда? - через некоторое время заметила Вера Андреевна нерешительно.
      - Правда, - кивнул он и огляделся.
      - В такую погоду немного словно бы спишь наяву, вам не кажется? - постаралась заговорить она оживленней. - Я вот шла сейчас - как будто, знаете, природа играет какой-то медленный бессюжетный спектакль, а ты единственный зритель. И все звуки шорохи, шелест листвы - как будто для тебя одного существуют. И все такое немного неправдоподобное.
      Паша не ответил ей, допил пиво и поставил на скамейку пустую кружку.
      - Здесь еще так липами пахнет, - добавила Вера Андреевна. - А вы знаете, мне сказали сегодня, что аллея эта раньше называлась Княжеской.
      - В самом деле? - произнес он без малейшего интереса в голосе.
      Она подумала, что стоит, наверное, оставить его одного. Но ей надо было еще попросить его.
      - Я хотела вас, Паша, попросить об одном деле, - сказала она. - Хорошо, что встретила вас. Вы, может быть, знаете - к нам на станцию сегодня приехала комиссия из московской прокуратуры. Что-то они там проверяют, и в том числе Аркадия Исаевича - почему на железную дорогу приняли "стоверстника". Не могли бы вы объяснить им, что его ведь не на железную дорогу приняли, а в киоск - торговать газетами? Это ведь разные вещи, правда? Даже если киоск пристанционный.
      - Я вряд ли смогу помочь, - покачал он головой. - Это комиссия из железнодорожной прокуратуры. Все дела на железной дороге ведет железнодорожная прокуратура. А я районный прокурор. Мы разные ведомства. Я не имею права вмешиваться в их работу.
      - Я и не просила вас вмешиваться, Паша, я просила поговорить. Впрочем... Если это невозможно. Я, конечно, не разбираюсь во всех этих тонкостях.
      - Хорошо, я поговорю, - кивнул он.
      В это время из переулка напротив них послышался, приближаясь, цокот копыт, возбужденные голоса и хохот. Вскоре оттуда показалась извозчичья пролетка и, покренившись на повороте, выехала к аллее.
      - Тпру! - раздалось у пивного ларька. Копыта сбились, замерли.
      Из пролетки вылезли двое на удивление одинаковых молодых людей. Оба высокого роста, кудрявые, в сорочках с вышитыми воротничками, в картузах. Оба, очевидно, навеселе. У одного через плечо была перекинута гармошка. Ступив на землю, он моментально перехватил ее в горизонтальное положение и, направившись к ларьку, рванул разухабистый частушечный мотивчик. Второй тем временем расплачивался с извозчиком.
      - Гуляем, дядя Миша! - сообщил он, вручая купюру.
      Первый уже стоял у ларька.
      - Аа-валентина, мой цветочек,
      Ты налей ка мне пивка, - пропел он с ложной страстью в голосе.
      Вечером пойдем в кусточек,
      Там сочтусь наверняка.
      Дядя Миша принялся разворачивать кобылу.
      - Вот кружкой-то у меня по лбу получишь, - не чересчур рассердившись, пригрозила продавщица. - Сразу по две наливать что ль?
      Это были братья Ситниковы - многим в городе известные шалопаи. Оба они работали грузчиками на консервном заводе, оба не дураки были выпить, а, выпив - по возможности пошуметь. Продолжительными загулами своими они давно уже испытывали терпение правоохранительных органов. Но, надо признать, особенных неприятностей никто от них в городе никогда не видел.
      С Верой Андреевной братья эти были довольно давно знакомы. Года полтора тому назад зольские старушки разносили по городу сплетню о том, как однажды, с похмелья забредя в городскую библиотеку, грузчики были разом покорены красавицей библиотекаршей, необыкновенно полюбили вдруг классическую литературу и задумали организовать при консервном заводе кружок любителей российской словесности.
      > Ну да, этo были те самые двое, которые принесли пианино Аркадию Исаевичу. Примерно с месяц тогда они регулярно посещали библиотеку, и в выходные их все чаще видели трезвыми. Через месяц однако рвение их стало заметно слабеть, и вскоре совсем угасло, сошло на нет, оставив любителей российской словесности при заводе без кружка.
      Веру Андреевну Ситниковы, конечно, сразу приметили и, захватив с прилавка полные кружки, прямиком направились к скамейке.
      - Авангарду культурной революции привет от городского пролетариата! - поздоровался гармонист, обладавший, очевидно, интеллектуальным первенством в дуэте. - Позволите присесть?
      - Здрасьте, - сказал второй и, воспользовавшись неповоротливостью брата, обремененного гармошкой, скользнул на скамейку рядом с Верой Андреевной.
      - Брат называется, - покачал головою гармонист.
      - Здравствуйте, - сказала Вера Андреевна. - Я вам, Георгий, сегодня вторую открытку отправила. Вы Горького третий том два месяца уже как не возвращаете.
      - Горького? - он на секунду задумался. - Да сегодня же и верну! Специально домой сгоняю. Чтоб мне бросить пить, Вера, в знак торжественной клятвы он приложил пивную кружку к сердцу. - Болен я был, состроил он кислую физиономию. - Уж как болел брат соврать не даст - с постели не вставал. Только потому и задержал. Иначе ведь я всегда в срок возвращаю - сами знаете. У меня вообще принцип такой - все, что берешь, нужно в срок возвращать... А как у вас, товарищ, - обратился он почему-то к Паше, - есть такой принцип?
      - Нда-да, - промычал тот что-то неопределенное.
      - Кажется, не приходилось раньше встречаться, - продолжил Георгий, глядя исподлобья. - Но раз уж и у вас такой принцип есть, будем вместе за него стоять, а? - и глазами он потянулся к месту на скамейке возле Паши. - А?.. Кружечку-то, кружечку пустую - нужно в ларек отнести или как? А не ровен час за пивом кто еще подойдет, а кружечки-то и нету. Некрасиво у нас получится.
      - Как вам не стыдно, Георгий, - сказала Вера Андреевна. Что это вы себе позволяете?
      - А что такое? - удивился тот. - Это ж у нас принцип такой.
      Паша снизу вверх мрачно посмотрел на него.
      - Ну, вот ты сперва за Горьким домой сгоняй, - сказал он, - раз уж выздоровел. В библиотеку занесешь - я тогда сразу и кружку сдам.
      - Ах, вот как, - потяжелел Георгий. - Погляди-ка, Федя, прищурился он, и сразу стало заметно, что он уже выпивши. - Вот так, значит, можно сегодня с пролетариатом разговаривать. С первого шага - и на "ты" и в грубость.
      - Ну, ладно, - вздохнула и поднялась со скамейки Вера Андреевна. - Давайте лучше на этом и прервем беседу. Вы не хотите, Паша, немного прогуляться со мной, - и она подала ему руку.
      Паша повременил секунду, но потом взял ее руку, и тоже поднялся.
      - А вы бы, Георгий, - заметила Вера Андреевна уже на ходу, - в другой раз сначала поинтересовались, с кем разговариваете.
      - Над пролетариями в нашей стране хозяев нету, - отозвался Георгий, присаживаясь возле брата.
      Какое-то время они шли по аллее молча. Потом напротив одного из выходов Вера Андреевна остановилась.
      - Ладно, я пойду, - сказала она. - Мне пора.
      Паша посмотрел на часы.
      - Без двадцати три. У вас, по-моему, есть еще минут пятнадцать. Может быть, дойдете со мной до школы? Тем более, это почти по пути.
      Она пожала плечами.
      - Если вы так хотите.
      Они вышли из аллеи и пошли по узкому мощеному переулку. Из ближайшей подворотни выбежал и увязался за ними пегий бездомный пес.
      - Я, кстати, хотела еще спросить у вас про Баева, Паша. Что это вообще за человек, на ваш взгляд?
      - Степан Ибрагимович? Да человек, как человек, в общем. Насколько я знаю его, вполне обыкновенный человек, если не считать, что большой начальник. А вы, я вижу, все сомневаетесь, идти ли к нему сегодня.
      - По правде, да.
      - Как хотите, конечно, - пожал он плечами. - Не мне вас уговаривать.
      - Мне не нравится, во-первых, что мне придется идти с Харитоном. И так уже на этот счет ходят какие-то слухи. Во-вторых, я ведь никого там не знаю.
      - Что вам за дело до слухов? Да отстань ты! - замахнулся он на прилипчивого пса; тут же и перевел дыхание, словно призывая самого себя к сдержанности. - Как хотите, конечно, но, по правде, я был бы рад, если б вы пришли. Я ведь и сам, мало с кем там знаком.
      - Вы хотя бы с именинником знакомы.
      - Ну и что? Вы думаете, в старину на каких-нибудь королевских пирах король был знаком с каждым из сидящих за столами?
      - Вы однако сравнили, Паша.
      - Что ж такого? Приходите - сами увидите. Мне порассказали кое-что. Во всяком случае, я уверен, ничего более интересного сегодняшним вечером в этом городе не ожидается.
      За разговором они прошли переулок насквозь, свернули налево, затем, через дом, направо, и оказались у заднего забора одной из зольских школ.
      - Ну, я пошла, - сказала Вера Андреевна. - Вон, кстати, и Игорь, кивнула она сквозь прутья забора. - Что это они там делают?
      За углом школы, у самой стены стояло несколько мальчишек.
      Друг напротив друга стояли Игорь и еще один мальчик белобрысый, коротко стриженный. Вера Андреевна помнила этого второго - он иногда бывал у нее в библиотеке, но, как зовут его, забыла.
      Остальные окружали их. На траве валялись портфели и узелки. Вера Андреевна едва успела спросить, как один из мальчишек сверху вниз разрезал рукою воздух между Игорем и тем, другим, одновременно выкрикнул что-то непонятное и отскочил. Сразу вслед за тем Игорь и белобрысый размахнулись и одновременно ударили друг друга в лицо. Тут же размахнулись еще и еще, принялись лупить друг друга, что хватало сил. Остальные подбадривали их громкими криками.
      - Да они дерутся! - воскликнула Вера Андреевна. - Эй, вы!
      Но за шумом драки никто ее не расслышал.
      - Паша, что вы стоите?! Разнимите их.
      - Зачем? - спокойно наблюдая за дракой, покачал он головой. - Не нужно.
      - Как это не нужно?! - всплеснула руками Вера Андреевна. Они же покалечат друг друга.
      - Да какое там покалечат, - поморщился Паша. - Для этого силы нужны. Получат каждый по три синяка. А разнимать - потом только хуже будет. Игорь стыдиться станет, что я его защищаю. Раз уж решили подраться, все равно подерутся. У них вон, взгляните-ка, все по правилам.
      В самом деле, мальчишки тузили друг друга лишь до тех пор, пока один из них - белобрысый - не упал на землю. Ему была дана возможность подняться на ноги, после чего процедура с участием секунданта была повторена. И во второй раз драка продолжилась лишь до падения игорева противника. В третий же раз, сцепившись в клинче, повалились оба.
      Может быть, поединок считался до трех падений. После того как четвертый раунд также остался за Игорем, он был прекращен.
      - Игорь, Шура, - почти не повышая голоса, позвал Паша, и был услышан. - Ну-ка идите сюда.
      В компании возник легкий переполох. Мальчишки расхватали портфели и скрылись за углом школы. Игорь с виноватым видом направился к отцу. Единственный, кто остался на месте, был побежденный противник его.
      - Шура, - снова позвал его Паша. - Я сказал, подойди.
      - Он не подойдет, - покачал понурой головою Игорь. Здравствуйте, Вера Андреевна, - пробормотал он.
      Однако, постояв еще некоторое время, Шура все-таки подошел.
      - С Игорем будет разговор отдельный, - сообщил им Паша через прутья ограды. - Ему я однажды уже объяснял, что дракой невозможно решить никакой спор. Тебе объясняю в первый раз: в драке неизбежно проигрывают все, кто участвует, победителей не бывает, потому что драка изначально есть поражение логики и здравого смысла. Из-за чего дрались?