Пол тихо сидел в темноте, а в голове его билась одна и та же мысль: "Моя мать - мой враг. Она сама не знает об этом, но я знаю: она олицетворяет собой джихад. Она родила меня и воспитала, но она - мой враг".
      * * *
      Понятие прогресса служит защитным механизмом,
      отгораживающим нас от ужасов будущего.
      Принцесса Ирулэн.
      Собрание высказываний Муаддиба.
      В свой семнадцатый день рождения Фейд-Раус Харконнен убил сотого в своей жизни раба-гладиатора из числа борцов, принадлежавших их семье. Наблюдатели императорского двора - граф и леди Фенринг, прибывшие ради этого события во дворец Харконнена на Гьеди Прайм, были приглашены на места рядом с членами семьи барона в золоченой ложе над треугольной ареной.
      В честь дня рождения отпрыска баронской ветви и в напоминание всем остальным Харконненам о том, что Фейд-Раус является наследником, на Гьеди Прайм был устроен праздник. Старый барон распорядился, чтобы все были освобождены от работы, и было потрачено много усилий, чтобы создать в фамильном городе Харко иллюзию веселья: на домах развевались флаги, стены вдоль дороги, ведущей во дворец, были выкрашены заново.
      Но в стороне от главной магистрали граф Фенринг и его супруга заметили груды мусора, обшарпанные коричневые стены, отражающиеся в грязных лужах унылые фигуры людей.
      В обнесенных голубой оградой владениях барона било в глаза пышное великолепие, но и граф, и его люди видели, какой ценой оно было куплено: повсюду охрана, орудия, сияющие тем особым блеском, который сообщал внимательному взгляду о полной готовности к бою. Походка и выправка слуг, их постоянная настороженность и слежка за всем и вся с головой выдавали людей, специально обученных для ведения охраны.
      - Механизм давления пришел в действие, - сказал граф своей супруге на их кодовом языке. - Барон начинает ощущать на себе истинную цену, заплаченную им за избавление от герцога Лето.
      - Как-нибудь я расскажу тебе легенду о фениксе, - сказала она.
      Они стояли в холле, ожидая, пока соберутся все, кто должен был присутствовать на семейном ристалище. Холл был небольшой, метров сорок в длину и вдвое меньше в ширину, но фальшивым опорам вдоль стен была придана коническая форма, а потолок имел форму свода - это создавало иллюзию большого пространства.
      - Вот идет барон! - сказал граф.
      Барон вступил в холл, двигаясь с той неестественной легкостью, которую придавали его движению суспензоры, буграми выступающие под оранжевого цвета плащом. На пальцах барона блестели золотые кольца, драгоценные камни украшали плащ.
      Рядом с бароном шел Фейд-Раус, Его темные волосы были завиты в мелкие легкомысленные локоны, составляющие разительный контраст с мрачными глазами. На нем была плотно облегающая фигуру черная куртка и столь же тесные черные брюки, немного расширяющиеся книзу. Маленькие ноги прятались в мягких туфлях.
      Леди Фенринг, отметив подтянутую фигуру юноши, его играющие под курткой мускулы, подумала: "Этот не позволит себе растолстеть".
      Барон остановился перед ними и, покровительственным жестом взяв Фейд-Рауса за руку, сказал:
      - Мой племянник, баронет Фейд-Раус Харконнен. - И, повернув к нему свое лицо, толстое и розовое, как у младенца, представил гостей:
      - А это граф и леди Фенринг.
      Фейд-Раус наклонил голову с приличествующей случаю вежливостью. Его взгляд остановился на леди Фенринг.
      Это была золотоволосая красавица, гибкая и стройная. Платье без всяких украшений мягко облегало ее фигуру. Серо-зеленые паза смотрели на него изучающе. В ней было безмятежное спокойствие Бене Гессерит, и молодой человек нашел, что она могла бы заинтересовать его.
      - М-да! - произнес граф, внимательно изучая Фейд-Рауса. - Э... аккуратный молодой человек, - граф посмотрел на барона, - Мой дорогой барон, вы сказали, что говорили о нас с этим молодым человеком? Что же вы ему сказали?
      - Я рассказал моему племяннику об огромном уважении, которое питает наш император к вам, граф Фенринг, - ответил барон. Про себя он подумал: "Убийца с манерами кролика - самое опасное, что только может быть".
      - Это, разумеется, само собой, - сказал граф и улыбнулся своей супруге.
      Фейд-Раус нашел манеры и вид графа отвратительными. Они приоткрывали нечто, что требовало самого пристального изучения. Молодой человек сконцентрировал свое внимание на графе: маленький и с виду слабый человечек. На остром, лисьем лице огромные черные глаза, седина на висках. И необычность движений: он поводил рукой или головой в одну сторону - и тут же бросал их в другую. Следить за ним было трудно.
      - Гм, вы пришли с редкой пунктуальностью, - сказал граф, обращаясь к барону. - Я... э... поздравляю вас с превосходными качествами вашего наследника... с повзрослением, можно сказать...
      - Вы слишком добры, - сказал барон с легким поклоном. Однако Фейд-Раус отметил, что выражение глаз дяди не соответствует этому жесту вежливости.
      - Когда вы... гм... ироничны, то это... э... предполагает, что... гм-м... в вашей голове рождаются глубокие мысли, - изрек граф.
      "Опять начинается... - подумал Фейд-Раус. - Похоже на то, что он оскорбляет нас, а в ответ ему ничего не скажешь".
      Манера речи этого человека - все эти гм-м, мд-а и э... вызывала у Фейд-Рауса такое чувство, как будто его ударяли по голове чем-то мягким... Фейд-Раус переключил внимание на леди Фенринг.
      - Мы, кажется, слишком злоупотребляем вниманием этого молодого человека, - сказала она. - Насколько я знаю, он должен сегодня появиться на арене.
      "Она - одна из очаровательнейший гурий имперского гарема", - подумал он, а вслух сказал:
      - Сегодня я посвящаю убийство вам, моя госпожа. С вашего разрешения, я скажу посвящение с арены.
      Она устремила на него взгляд, полный безмятежного спокойствия, но голос ее прозвучал словно удар хлыста:
      - Я не даю вам своего разрешения.
      - Фейд! - с укором сказал барон, а сам подумал: "Ну и бесенок! Он, видно, добивается, чтобы граф вызвал его".
      Но граф только улыбнулся и произнес свое неизменное:
      - М-м...
      Фейд-Раус, чье лицо потемнело от обиды, произнес:
      - Все будет так, как вы желаете, уверяю вас, дядя. - Он кивнул графу Фенрингу: - Сэр! - И дальше: - Моя госпожа! - Потом он повернулся и вышел из холла, едва взглянув на представителей малых домов, стоявших возле двойных дверей.
      - Он еще так юн, - вздохнул барон.
      - Гм-м... действительно... - промямлил граф.
      А леди Фенринг подумала: "Может ли этот юноша быть тем, кого имела в виду Преподобная мать? Та ли это генетическая линия, которую мы должны сохранить?"
      - До того, как отправиться на представление, у нас есть еще час, сказал барон. - Возможно, мы могли бы немного побеседовать с вами, Граф Фенринг. - Он склонил набок свою массивную голову. - Нам следует обсудить много неотложных дел.
      При этом барон подумал: "Посмотрим теперь, как поступит этот императорский мальчик на посылках. Ведь прямо говорить он не сможет".
      Граф повернулся к леди.
      - Гм-м... ты извини нас, дорогая...
      - Каждый день, а иногда и каждый час несет разнообразие, - ответила она.
      И прежде чем удалиться, она ласково улыбнулась барону. Ее длинные юбки зашуршали, и она, держась очень прямо, направилась к двойным дверям в конце холла.
      Барон отметил, как при ее появлении стих разговор между представителями малых домов, как все они провожали ее глазами. "Бене Гессерит! - подумал барон. - Вселенной было бы лучше от них избавиться!"
      - Между двумя опорами справа от нас есть конус тишины, - сказал барон. - Мы можем поговорить там, не боясь быть услышанными.
      Своей переваливающейся походкой он направился к зоне тишины, чувствуя, как стихают все внешние звуки, становясь тусклыми и отдаленными.
      Граф шел рядом с бароном. Они повернулись лицом к стене, чтобы то, о чем они говорили, нельзя было прочесть по их губам.
      - Нас не устраивает то, как вы распорядились сардукарами на Арраки, сказал граф.
      "Прямой разговор!" - подумал барон.
      - Сардукары не могли больше оставаться там. Был риск, что другие узнают о том, как помог мне император.
      - Однако не похоже, чтобы решение проблем Свободных слишком утруждало вашего племянника Раббана.
      - Чего желает император? - спросил барон. - Свободных на Арраки не больше горстки. Южная пустыня необитаема. Северная пустыня регулярно прочесывается нашими патрулями.
      - Кто говорит, что Южная пустыня необитаема?
      - Так утверждает ваш собственный планетолог, граф.
      - Но доктор Кайнз мертв.
      - Ах да... к несчастью, это так.
      - У нас есть отчеты экспедиций, совершивших полеты вдоль южных окраин, - сказал граф. - Там есть следы растительной жизни.
      - Согласен ли Союз при этих обстоятельствах вести наблюдения из космического пространства?
      - Вам прекрасно известно положение вещей, барон: император не может установить за Арраки открытое наблюдение.
      - И я не в состоянии это сделать, - сказал барон. - Кто совершил эту экспедицию?
      - Э-э... контрабандисты.
      - У вас ложные сведения, граф, - сказал барон. - Контрабандисты не могли осмотреть южные границы лучше, чем это делают люди Раббана. Штормы, движение песков и все прочее хорошо вам известно. Тех, кто Совершает полеты, сбивает быстрее, чем они успевают сесть.
      - Различные формы помех мы обсудим потом.
      - Так, значит, вы нашли ошибку в моих расчетах?
      - В том, в чем вы предполагаете ошибку, вам не удастся оправдаться.
      "Он намеренно пытается рассердить меня", - подумал барон. Чтобы успокоиться, он сделал два глубоких вдоха, после чего он почувствовал запах собственного пота и тело под суспензорами внезапно зачесалось.
      - Смерть наложницы и мальчика не должна беспокоить императора, сказал барон. - Они полетели через пустыню. Был шторм.
      - Да, произошло слишком много несчастных случаев...
      - Мне не нравится ваш тон, граф, - сказал барон.
      - Ненависть - это одно, насилие - другое, - сказал граф. - Позвольте мне предостеречь вас: если несчастный случай постигнет меня, все Великие дома узнают о том, что вы совершили на Арраки. Они уже давно подозревают, каким образом вы обделываете свои дела.
      - Единственное недавнее дело, которое я могу припомнить, - сказал барон, - это переброска на Арраки нескольких легионов сардукаров.
      - Вы собираетесь шантажировать императора?
      - Вовсе нет!
      Граф улыбнулся.
      - Командиры сардукаров все, как один, будут утверждать, что действовали без приказа, поскольку жаждали драки с этими подонками Свободными.
      - Подобное утверждение могло бы у многих вызвать сомнения, - сказал барон, однако угроза возымела действие.
      - Император желает проверить ваши книги.
      - В любое время.
      - У вас... э... нет возражений?
      - Абсолютно. Мои деловые отношения с компанией СНОАМ выдержат любую, самую тщательную, проверку. А сам подумал: "Пусть выдвигает против меня ложное обвинение и выставляет его напоказ. Я буду держаться твердо, как Прометей, повторяя: смотрите на меня, я оклеветан. Пусть тогда выставляет против меня любое обвинение, даже истинное. Великие дома не поверят второму нападению обвинителя, чье первое обвинение было ложным".
      - Вне всякого сомнения, ваши книги будут подвергнуты самому тщательному изучению, - пробормотал граф.
      - Почему император так интересуется Свободными?
      - А вы бы хотели, чтобы он переключил внимание на что-нибудь другое? Ими интересуются сардукары, но не император. Им нужно практиковаться в убийствах, и они терпеть не могут, когда работа остается недоделанной.
      "Чего он добивается, напоминая о том, что его поддерживают кровожадные убийцы?" - спросил себя барон.
      - Дело всегда требовало определенного количества убийц, - сказал он вслух. - Но здесь Получился явный перебор. Кто-то должен быть оставлен для работы со с пай сом.
      Граф коротко хохотнул.
      - Вы думаете, что сможете использовать Свободных?
      - Они никогда от этого не отказывались, - сказал барон. - Но убийства ожесточили остаток моего населения. Здесь я подхожу к другому варианту решения арракинской проблемы, дорогой мой Фенринг. И, должен признаться, я надеюсь, что он может вдохновить императора.
      - Вот как?!
      - Видите ли, дорогой граф, меня интересует тюремная планета императора - Салуза Вторая.
      Граф пристально посмотрел на него.
      - Какая же связь существует между Арраки и Салузой Второй?
      Барон увидел тревогу в глазах графа и сказал:
      - Связи пока нет.
      - Но?..
      - Вы должны допустить, что здесь кроется возможность пополнения рабочей силы на Арраки, если использовать ее как планету-тюрьму.
      - Вы предвидите увеличение числа заключенных?
      - На Арраки были волнения, - сказал барон. - Мне приходилось жестоко подавлять их. В конце концов вам известно, какую цену мне пришлось заплатить этому треклятому Союзу за транспортировку объединенных сил на Арраки. Откуда-то ведь должны были взяться деньги.
      - Я не советую вам использовать Арраки в качестве тюрьмы без разрешения императора.
      - Конечно нет, - сказал барон, удивляясь ледяной холодности в тоне графа.
      - И еще одно, - сказал граф. - Нам известно, что ментат герцога Лето, Зуфир Хават, не умер, а находится у вас на службе.
      - Я не мог позволить себе упустить его.
      - Вы солгали нашему командиру сардукаров, что Хават мертв.
      - Это была ложь во спасение, дорогой граф. Мой желудок не позволяет мне выносить долгих споров с этим человеком.
      - Хават действительно был предателем?
      - К счастью, нет. Им был доктор Уйе, - барон вытер выступившую на шее испарину. - Лжедоктор. Вы должны понять меня, Фенринг, ведь я остался без ментата, и вам это известно. Мне никогда еще не приходилось оставаться без ментата. Это в высшей степени неудобно.
      - Как же вам удалось уговорить Хавата переменить хозяина?
      - Его герцог умер, - барон выдавил из себя улыбку. - От Хавата нельзя ждать неожиданностей, мой дорогой граф. Плоть ментата насыщена смертельным ядом. Мы добавляем ему в еду противоядие. Без противоядия яд подействовал бы, и Хават умер бы через несколько дней.
      - Уберите противоядие!
      - Но он нам полезен.
      - Он знает слишком много из того, чего не должна знать ни одна человеческая душа!
      - Вы сказали, что император не боится разоблачения...
      - Не нужно со мной играть, барон.
      - Когда я получаю приказ от императора, я подчиняюсь ему, - сказал барон.
      - Вы считаете, что это моя собственная прихоть?
      - А что же еще? Император облек меня своим доверием, Фенринг. Я избавил его от герцога.
      - С помощью некоторого количества сардукаров.
      - Где бы еще император нашел дом, который предоставил бы ему свою форму для сокрытия его участия в этом деле?
      - Он задавал себе тот же вопрос, барон, и интонации его голоса при этом были несколько иными.
      Барон внимательно изучал лицо Фенринга: плотно сжатые губы, напряженность во взгляде.
      - Вот оно что! - сказал барон. - Надеюсь, император не верит в то, что сможет действовать в полной тайне от меня?
      - Он надеется, что до этого не дойдет.
      - Император не может верить в то, что я угрожаю ему! - барон позволил себе возвысить голос, вложив в него гнев и скорбь. При этом он подумал: "Пусть себе так считает. Пока я бью себя в грудь и каюсь в грехах, я могу возвести себя на трон!"
      Голос графа был сух и сдержан, когда он сказал:
      - Император верит в то, что ему подсказывают чувства.
      - Осмелится ли император обвинить меня в предательстве перед Советом ландсраата? - В ожидании ответа барон задержал дыхание.
      - Императору не нужно "осмеливаться"!
      Барон отвернулся, чтобы скрыть выражение своего лица. "Это может случиться еще при моей жизни, - подумал он. - Пусть император обманывает меня! Я тоже не буду сидеть сложа руки. Великие дома соберутся под мои знамена подобно тому, как крестьяне сбегаются под гостеприимный кров. Они больше всего боятся, что имперские сардукары уничтожат их одного за другим.
      - Император искренне надеется, что вы не дадите ему повод обвинить вас в предательстве.
      Барон испугался, что не сможет удержаться от иронии, и потому позволил себе лишь обиженное выражение лица. Он преуспел в своем намерении.
      - Я был самым лояльным подданным императора. Ваши слова обидели меня так, что даже выразить трудно.
      - М-да! - сказал граф.
      Барон повернулся к гостю:
      - Пора идти на арену.
      - В самом деле...
      Они молча вышли из конуса тишины и бок о бок миновали строй представителей малых домов в конце холла. Где-то прозвенел звонок, предупреждая о том, что представление начинается.
      - Малые дома ждут, когда вы их поведете, - сказал граф.
      "Он вкладывает в свои слова двойной смысл", - подумал барон.
      Он посмотрел на новый талисман, висящий над входом в холл, - голову быка и написанный маслом потрет старого герцога Атридеса. Их вид наполнил барона предощущением беды, и он подумал о том, что же могло побудить герцога Лето повесить в обеденной зале своего дворца на Каладане, а потом и на Арраки портрет отца и голову убившего его быка.
      - У человечества есть... только одна... мм... наука, - сказал граф, когда они вместе с присоединившимися к ним людьми вышли из холла в комнату ожидания - узкое пространство с высокими окнами и потолком.
      - И что же это за наука? - поинтересовался барон.
      - Это... мм... наука о... неудовлетворенности, - изрек граф.
      Представители малых домов за их спинами, угодливые и льстивые, рассмеялись как раз в нужном ключе, - чтобы дать понять, что они оценили фразу. В смехе их появилась, однако, и фальшивая нота, когда в него внезапно вплелся шум моторов. Пажи распахнули двери, и все увидели ряд машин с трепещущими над ними вымпелами.
      Барон, перекрывая шум, сказал:
      - Надеюсь, представление, даваемое сегодня моим племянником, не разочарует вас, граф!
      - Я... весь... мм... ожидание, да, - сказал граф. - В протоколы... всегда полагается... м-мда... включать указание на... изначальный мотив.
      Барон споткнулся на подножке машины: "Протоколы!.. Ведь это - отчеты о преступлениях!"
      Но граф усмехнулся, давая понять, что это шутка, и потрепал барона по плечу. Тем не менее барон, сидя на выложенном подушками сиденье, всю дорогу до арены исподтишка поглядывал на графа, удивляясь, почему императорский "мальчик на посылках" счел необходимым в присутствии представителей от малых домов отпустить такую шутку. Было очевидно, что Фенринг редко делал то, что не считал полезным, и столь же редко произносил фразы, не содержащие двойного смысла.
      Они сидели в золоченой ложе, расположенной над треугольной ареной. Трубили рога. Ярусы над ними и вокруг них были переполнены, повсюду развевались флаги.
      - Дорогой мой барон, - сказал граф, наклонившись к самому его уху, вы ведь знаете, что император не давал вам санкции на выбор наследника...
      На этот раз барон оказался в конусе молчания, вызванного шоком. Он уставился на Фенринга, не заметив даже, как леди графа прошла мимо строя охраны, чтобы присоединиться к собравшемуся в золоченой ложе обществу.
      - Вот почему я, собственно, здесь, - сказал граф. - Император желает, чтобы я сообщил ему, стоящего ли мы наследника выбрали. Что лучше обнажает сущность человека, как не арена, не правда ли?
      - Император обещал мне не стеснять меня в выборе наследника, ответил сквозь зубы барон.
      - Посмотрим, - неопределенно отозвался Фенринг и отвернулся, приветствуя свою леди. Она уселась, улыбнувшись барону, потом устремила свой взгляд вниз, на посыпанную песком арену, на которую вышел Фейд-Раус, собранный и готовый к действию. В правой руке, одетой в черную перчатку, он держал длинный нож, в левой, одетой в белую перчатку, - короткий.
      - Белое - для яда, черное - для чистоты, - сказала леди Фенринг. Любопытный обычай.
      - М-да! - произнес граф.
      С галерей послышались приветственные крики, и, принимая их, Фейд-Раус остановился, поднял голову и обвел взглядом ряд лиц - кузин и кузенов, полубратьев, наложниц и дальних родственников - целое море кричащих ртов, ярких знамен и одежд. И Фейд-Раус подумал о том, что эти люди смотрели бы на его кровь с такой же жадностью, с какой будут смотреть на кровь раба-гладиатора. Конечно, сомневаться в исходе этой борьбы не приходилось, опасность была лишь номинальной, но все же...
      Фейд-Раус поднял вверх ножи и по древнему обычаю отсалютовал трем углам арены. Короткий нож в руке, затянутой в белую перчатку (знак яда), первым исчез в ножнах. Потом исчез нож с длинным лезвием, с чистым лезвием, которое сейчас было нечистым - его тайное оружие. Сегодня оно должно было принести ему особую победу, ни на что не похожую: яд на черном лезвии.
      На включение защитного поля ему понадобилось всего несколько секунд, и он замер, ощущая, как напрягается кожа на лбу - знак того, что он защищен.
      Держась с уверенностью человека, привыкшего быть в центре внимания, Фейд-Раус кивком подозвал к себе слуг, которые должны были отвлекать внимание, и проверил их цепи с острыми блестящими шипами, крючьями и цепочками. Потом он дал знак музыкантам. Зазвучала торжественная мелодия старинного марша, и Фейд-Раус повел свой отряд к тому месту, над которым располагалась ложа его дяди, - для церемониального приветствия. Все шло согласно обычаю.
      Музыка смолкла. В воцарившейся внезапно тишине он отступил на два шага назад, поднял руку и воскликнул:
      - Я посвящаю эту схватку... - он сделал паузу, зная, что в этот момент дядя подумает: "Юный дурак, несмотря на риск, все же собирается посвятить ее леди Фенринг"... моему дяде и повелителю, барону Владимиру Харконнену!
      Он с удовлетворением наблюдал, как его дядя облегченно перевел дух.
      Музыканты заиграли быстрый марш, и Фейд-Раус повел своих людей туда, где находилась потайная дверь, через которую пропускались только люди с особыми повязками. Фейд-Раус гордился тем, что никогда не пользовался этой дверью и не нуждался в отвлекающих маневрах. Но сегодня не мешало удостовериться в том, что все в порядке, - особые планы таят в себе и особые опасности.
      И снова над ареной воцарилась тишина. Фейд-Раус повернулся и посмотрел на высокую красную дверь, находящуюся напротив него. Именно через нее обычно появлялись гладиаторы.
      Особый гладиатор... План Зуфира Хавата, подумал Фейд-Раус, отличался восхитительной прямотой и простотой. Раб не был одурманен наркотиками - в этом заключалась главная опасность. Вместо этого в сознание человека было введено слово, которое должно было в критический момент парализовать его мускулы. Фейд-Раус повторил про себя это слово, беззвучно прошептав его: "Мерзавец?" Для всех присутствующих оно должно было означать, что на арену удалось проникнуть рабу, не находящемуся под влиянием наркотиков, и что цель этого заговора - убийство отпрыска ветви Харконненов. Все было подстроено таким образом, чтобы улики указывали на начальника рабов.
      Половинки двери плавно разъехались в разные стороны. Эта первая минута была критической. Внешность гладиатора могла дать тренированному взгляду много важной информации. Предполагалось, что все гладиаторы ввергаются наркотиком элакка в состояние готовности к смерти, однако можно было отличить их манеру держать нож, их защитную реакцию, а также определить, осознают ли они присутствие людей на трибунах. Один поворот головы раба мог дать ключ к тому, как следует вести борьбу.
      В дверях появился высокий мускулистый человек с бритой головой и темными запавшими глазами. Его кожа имела цвет моркови, как это и должно было быть при действии элакка, но Фейд-Раус знал, что это просто краска.
      На рабе было зеленое трико и красный полузащитный пояс. Стрела на поясе указывала влево, давая понять, что защищена левая половина тела. Он держал нож, как держат шпагу, слегка пригнувшись вперед, в стойке опытного бойца.
      Раб медленно вышел на арену, повернувшись защищенным боком к Фейд-Раусу и группе его людей, стоящих у потайной двери.
      - Мне не нравится его вид, - сказал один из помощников Фейд-Рауса. Вы уверены, что он под действием наркотика, мой господин?
      - Кожа у него нужной окраски, - возразил Фейд-Раус.
      - И все же он держится как боец, - засомневался другой помощник.
      Фейд-Раус сделал два шага вперед и пристально посмотрел на раба.
      - Что это он сделал со своей рукой? - спросил помощник.
      Фейд-Раус посмотрел на руку раба, на то место под локтем, где на ней виднелся след кровавой ссадины, потом скользнул взглядом вниз, к ладони, ярким пятном выделяющейся на фоне зеленой туники: на тыльной стороне руки виднелись очертания ястреба.
      Ястреб! Фейд-Раус посмотрел на темные ввалившиеся глаза и увидел в них необычную настороженность и собранность. "Это один из людей герцога Лето, один из тех, кого мы вывезли с Арраки!" - подумал Фейд-Раус. Это не простой гладиатор! Холодная дрожь пробежала по его телу, и он подумал, уж не было ли у Хавата другого плана - плана внутри плана, по которому лишь начальник рабов должен был нести наказание.
      Главный помощник Фейд-Рауса сказал ему на ухо:
      - Мне не нравится его вид, мой господин! Позвольте мне всадить зубец в его руку, которой он держит нож!
      - Я всажу в него мои собственные зубцы, - возразил тот. Он взял пару длинных изогнутых зубцов и, проверяя, взвесил в руке. Эти зубцы, как предполагалось, тоже должны были содержать наркотик, но только не в этот раз, за что предстояло умереть их хранителю. И это тоже было частью плана. Хавата.
      "Вы выйдете из этой схватки героем, - сказал Хават. - Несмотря на предательство, вы убьете гладиатора, как мужчина мужчину. Начальник рабов будет казнен, а его место займет ваш человек".
      Фейд-Раус сделал еще пять шагов по арене, выжидая и изучая раба. Он знал, что знатоки на трибунах уже почувствовали неладное. Кожа гладиатора была именно такого цвета, какой ей полагалось быть при отравлении наркотиком, но он твердо стоял на своем месте и не дрожал. Теперь они, должно быть, уже шепчутся: "Смотрите, как он стоит! Он должен был проявить волнение, напасть или отступить. Смотрите, как он сдержан!"
      Фейд-Раус чувствовал, как в нем растет волнение. "Даже если Хават и замыслил предательство, - думал он, - я все равно смогу справиться с этим рабом. На этот раз яд находится на клинке моего длинного, а не короткого ножа. Даже Хават не знает об этом".
      - Эй, Харконнен! - крикнул раб. - Ты готов?
      Над ареной повисла мертвая тишина: рабы не бросают такой вызов!
      Теперь глаза гладиатора были ясно видны Фейд-Раусу, и он видел в них холодную ярость отчаяния. Он отметил то, как стоит этот человек - свободно и уверенно, с мускулами, готовыми к победе. На нем как бы стоял отпечаток послания Хавата: "Ты получишь возможность убить Харконнена". Вот каков был истинный план.
      Губы Фейд-Рауса искривились в жесткой усмешке. Он поднял свой трезубец, видя успех своих планов в том, как стоял раб.
      - Хай! Хай! - крикнул гладиатор и сделал два шага вперед.
      "Теперь уже никто из сидящих на галерее не ошибется", - подумал Фейд-Раус.
      Раб должен был быть частично парализован вызванным наркотиками ужасом. Каждое его движение должно было бы выдавать его понимание того, что у него нет никакой надежды на победу. Он должен был бы намертво держать в памяти истории о ядах, которыми баронский наследник насыщает клинок того кинжала, который держит в руке, обтянутой белой перчаткой. Наследник барона никогда не убивал сразу. Он доставлял себе удовольствие показать действие крепкого яда, он мог стоять в стороне, демонстрируя любопытные аспекты действия яда, корчащуюся в мучениях жертву. На этот раз, однако, раб был другой: в нем был страх, но не было паники.
      Фейд-Раус высоко поднял трезубец и качнул им в почти приветственном жесте. Гладиатор двинулся вперед.
      Его манера защиты и нападения была лучшей из всего, что приходилось когда либо видеть Фейд-Раусу. Боковой удар опоздал всего лишь на какое-то мгновение, иначе бы наследник барона получил ранение в сухожилие ноги.
      Фейд-Раус отскочил в сторону, оставив трезубец воткнутым в правое предплечье ребра, так что зубцы полностью погрузились в плоть, откуда человек не мог бы их вытащить, не разорвав сухожилия. У сидящих на галерее вырвался единодушный вздох. Этот звук ободрил Фейд-Рауса. Он знал, что испытывает его дядя, сидящий наверху рядом с Фенрингом, наблюдателем императорского двора. Эта схватка не допускала никакого вмешательства. Все ее перипетии должны были пройти перед свидетелями, и барону оставалось лишь молча скрежетать зубами.
      Раб отступил, держа нож в зубах и ударив рукой по трезубцу.
      - Мне твоя игла не нужна! - крикнул он. И снова кинулся вперед с ножом наготове, держась к противнику левой, защищенной, стороной и несколько изогнувшись назад, чтобы придать телу большую площадь защиты.
      Этот его прием тоже не укрылся от внимания зрителей. Из лож послышались выкрики. Помощники Фейд-Рауса спросили, не нужна ли ему помощь. Он знаками приказал им скрыться за потайной дверью.
      "Я покажу им такое представление, какого они сроду не видывали, подумал он. - Никакого примитивного убийства! Сегодня они могут насладиться зрелищем классного боя. Я покажу им нечто такое, что заставит их забыть обо всем. Когда я буду бароном, они вспомнят этот день и все как один будут трепетать передо мной".
      Фейд-Раус медленно отходил перед наступавшим на него гладиатором. Песок арены скрипел у него под ногами. Он слышал тяжелое дыхание раба, чувствовал запах собственного пота и слабый запах крови.
      Наследник продолжал отступать, повернув вправо и держа второй трезубец наготове. Раб отскочил в сторону. Фейд-Раус, казалось, споткнулся, и с галерей послышались крики. Раб снова прыгнул. "Боже, что за боец!" - подумал Фейд-Раус, отклоняясь. Его спасла только юношеская живость. Второй трезубец остался в дельтовидной мышце раба. Галерея разразилась воплями.