ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Бородатый мужчина остановил свою лошадь на вершине невысокого холма и посмотрел вниз. Молочно серая пелена тумана затопила лежащую перед ним узенькую лощину, окутала влажным покрывалом высокие деревья, повисла густыми хлопьями на отяжелевших от влаги ветвях.

Сквозь туманную, промозгловатую кисею проглядывала покосившаяся стена жалкой развалюхи, которую вряд ли, даже с большой долей снисходительности, можно было назвать домом. Из трубы этой лачуги вырывалась тонкая струйка дыма и, завиваясь спиралью, растворялась в туманной пелене.

Человек, сидевший в седле, был высок, одет в домотканную, грубо сшитую одежду. На его лице застыло мрачное жестокое выражение, и то ли потому, что весь он выглядел каким-то неухоженным в своей неопрятной одежде, но, казалось, будто всю его фигуру окутывает некая злая аура, и от этого вид у него был зловещий, как у стервятника.

Мужчина груб л дернул за поводья, заставляя лошадь стоять неподвижно, животное, беспокойно перебиравшее копытами, замерло и минут десять не шевелило даже ушами, прислушиваясь к тому, как всадник бормочет проклятья и какие-то невнятные ругательства.

Внезапно Миланд Ларкин встряхнулся и, задрав кверху голову, закричал, словно от неведомой боли:

— Это ты виновата, Сэйдж! Я бы никогда, никогда не связался с этим рыжим ублюдком, если бы не любил тебя до безумия! Я хочу тебя!

От испуга лошадь шарахнулась, но вновь застыла на месте, повинуясь железной руке всадника. А тот так же внезапно затих и задумался. Его мысли унеслись далеко в прошлое, на шестнадцать лет назад, когда он покинул родительский дом, задыхаясь от ярости, после того как увидел, что его брат Артур обнимает и целует Сэйдж,

Не раз, наблюдая за ними, Миланд мечтал о том, как беспощадно изобьет брата так, чтобы тот, как червяк, извивался в пыли и не мог бы подняться. И когда это случится, то он, Миланд Ларкин, подойдет к тоненькой, нежной Сэйдж и одним движением повалит ее на землю. Потом запустит руку ей под платье и задерет его выше ее грудей, на голову или нет — он разорвет ее одежду так, чтобы на Сэйдж ничего не осталось. Она будет слабо сопротивляться в его руках, жалко вскрикивать, а когда он совсем разденет ее, она затихнет, попытается закрыться руками. И тогда он раздвинет ей ноги широко в стороны и возьмет ее! И изольет в нее свое семя! А Артур в это время будет корчиться рядом, в пыли. Но Сэйдж будет принадлежать ему, Миланду, и никто не сможет ее отобрать. Она будет отдавать ему свое тело всегда, когда он захочет. То есть часто, очень часто.

Миланд опять что-то пробормотал, словно все дикие мечты уже осуществились и предмет его вожделения уже у него в руках. Миланд разговаривал с женой своего убитого брата, что-то приказывал ей и сам отвечал за нее. Потом он опять затих и вновь стал вспоминать прошлое.

Спустя пару дней после помолвки Сэйдж и Артура, Миланд натолкнулся во время скитаний на молоденькую девушку индианку, собирающую зелень и коренья для своей матери. Девушка стояла на коленях и что-то выкапывала из земли, но при его приближении резко вскочила на ноги и замерла, настороженно глядя на него. Миланд увидел, как на ее горле бьется пульс и сама она напоминает испуганного кролика и кажется такой беззащитной, что обезумевший от своего неудовлетворенного желания парень тут же почувствовал, как набухает его член, упираясь в ткань грубых штанов.

Однако, заговорил Миланд с девушкой тихо, миролюбиво, с нежными нотками в голосе:

— Прекрасное утро для такой приятной встречи. Как здорово встретить такую красивую девушку, собирающую зелень для матери… или ты собираешь еду для мужа?

Тихий, вежливый голос незнакомца успокоил девушку, развеял ее страх и она, доверчиво посмотрев на него своими карими глазами, застенчиво ответила:

— Это для матери. Мне четырнадцать лет, и у меня пока нет мужа.

— Тогда мне повезло, — еще шире улыбнулся Миланд и спрыгнул с коня на землю.

Они провели вдвоем почти час, сидя в тени раскидистого старого дерева и разговаривая. Впрочем, говорил больше мужчина. Он рассказывал девушке, что тут неподалеку у него есть ферма и небольшой милый домик. А теперь ему нужна хорошая жена, способная выполнять работы по хозяйству и готовая разделить его заботы. Затем он спросил у индейской простушки, не окажет ли та ему честь и не согласится ли стать его подругой на всю жизнь. Девушка охотно согласилась, потому что он, как она ему объяснила, был такой красивый, такой вежливый — не то что парни в ее деревне. А чего еще нужно молоденькой жене от мужа?

Миланд с трудом сдержал довольную ухмылку; радостное нетерпеливое ожидание охватило его, и он спросил:

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Серый Воробышек, — застенчиво сказала девушка. — Это потому, что я, родившись, первым делом посмотрела на эту маленькую птичку.

— Итак, Воробышек, поехали?

— Нет, мне бы следовало сначала сказать родителям, что я уезжаю, и попрощаться с ними, — робко запротестовала девушка.

Чтобы скрыть гнев и раздражение, охватившие его при этих словах, Миланду пришлось отвести глаза и несколько раз глубоко вздохнуть. Неужели в последнюю минуту добыча от него ускользнет? Эта сучонка не похожа на ленивых, неопрятных индейских женщин. Девочка, кажется, неплохо вышколена, и ее родители, конечно, не такие дураки, чтобы отпустить свою дочь с первым встречным.

Скрывая свое разочарование, Миланд взял девушку за руку и голосом, полным сожаления, произнес:

— Но ты ведь знаешь, Серый Воробышек, что твои родители никогда не разрешат тебе поехать со мной.

Он повернул девичью руку ладонью вверх и поцеловал ее в том месте, где ощущалось слабое биение пульса.

— Мне очень жаль, что ты отказываешься войти в мой дом. Мы могли бы быть так счастливы.

С этими словами он встал, посмотрел в ее наполненные слезами глаза и, понимая, что победил, пошел к лошади. Вскоре за его спиной послышались легкие, торопливые шаги и ее задыхающийся голос:

— Подождите, мистер…

Она догнала его, когда мужчина уже собирался сесть в седло.

— Меня зовут Миланд, — обернувшись к девушке, печально улыбнулся он. — Что тебе еще нужно?

— Я поеду с тобой, Миланд, — еле слышно прошептала юная девушка. — Я оставила записку родителям на коре дерева.

— Ты сделаешь меня самым счастливым человеком, — произнес Миланд и, подхватив девушку, помог ей взобраться на лошадь. Его добыча сидела впереди него и не могла видеть, как на его губах появилась хищная улыбка, больше похожая на волчий оскал. Эта краснокожая сука не услышала больше от него ни одного доброго слова, хотя и прожила с ним почти тринадцать лет.

С трудом сдерживая охватившую его похоть, Миланд все же дождался, пока они удалились от индейской деревни на безопасное расстояние. И как только вокруг началась безлюдная местность, Миланд Ларкин спрыгнул с лошади и одним рывком стащил вниз Серого Воробышка. Ничего не понимающая, растерявшаяся девушка почти не сопротивлялась, когда он повалил ее на спину и стал срывать с нее одежды.

Мужчина навалился на нее, стало трудно дышать, потом она почувствовала, как он грубо раздвигает ей ноги и как его плоть проникает в нее, раздирая ее на части. Девушка закричала от боли, и в ту же секунду на нее обрушился град ударов, жестоких, беспощадных.

Ларкин изнасиловал индейскую девушку три раза подряд, а в промежутках жестоко избивал ее. Казалось, что он никак не может насытиться тем, что в руки ему попало беззащитное существо. Ее покорность только сильнее распаляла безумца. Казалось, его приводила в неистовство сама мысль о возможности делать все, что угодно с доверившейся ему девушкой. Когда, наконец, он отпустил свою жертву, ее дух был сломлен. Она боялась открыть рот и дрожала от страха, стоило только Миланду взглянуть на нее. По дороге они еще останавливались пару раз, и девушка по его приказу сбрасывала с себя одежду и ложилась на землю, стараясь ничем не вызвать вспышки гнева своего повелителя. Но он больше не насиловал ее, наслаждаясь собственной властью, любовался распростертым перед ним юным телом, а потом приказывал ей одеться, и они отправлялись дальше.

Наконец, они приехали к заброшенной развалюхе, и Миланд сказал девушке, что это ее новый дом. В ее глазах мелькнуло разочарование, но она не осмелилась ничего сказать.

Он оставался с нею почти неделю, утоляя свою похоть в любое время, когда только у него возникало желание. В такие минуты Миланд тащил несчастную молодую индианку к продавленной кровати, на которой ничего не было, кроме набитого трухлявой соломой матраса, торопливо срывал с нее одежду и потом насиловал, удовлетворяя самые дикие причуды своего воображения. За день до того, как уехать из своей хибары, Миланд побывал в маленьком городке по соседству, где обычно приобретал все необходимое для себя. Там он купил большой мешок бобов, солонины и сухарей. Всего этого должно было хватить проклятой девке до того дня, когда ему вздумается вернуться или она сама уберется к своим соплеменникам.

Он покинул Серого Воробышка, не сказав ей ни слова. Утолив на время свою похоть, Миланд возненавидел себя за то, что поддался этой греховной страсти, но особенно возненавидел юную девушку, которая, как он считал, соблазнила его и ввела в грех.

Два месяца он где-то скитался, пока снова не стал испытывать позывов к удовлетворению сексуального желания. Эти позывы привели его к дому, где он оставил Серого Воробышка. То, что девушка все еще там, немного удивило Миланда, но он отнес это на тот счет, что индейская шлюха слишком горда, чтобы возвратиться к родным.

На этот раз Ларкин провел дома два дня и две ночи, пополнил запасы и вновь уехал.

Так прошло пять месяцев, и во время одного из своих наездов домой Миланд заметил, что его сожительница ждет ребенка. Он пришел в страшную, дичайшую ярость. К его стыду, ему предстояло стать отцом метиса, дать жизнь грязному ублюдку, полукровке! Миланд жестоко избил свою молоденькую скво несколько раз, в надежде, что у нее случится выкидыш. Но все было напрасно, и в тот день, когда Сэйдж вышла замуж за его брата, Серый Воробышек родила мальчика. Как она назвала мальчика, Миланд не знал и знать не желал.

Потом у нее было два выкидыша, а когда первенцу исполнилось пять лет, на свет появился еще один мальчик. Больше Миланд не позволил ей иметь детей.

От его побоев несчастная женщина несколько раз рожала мертвых детей, пока, наконец, через тринадцать лет нечеловеческих страданий не умерла при очередных родах сама.

Миланда в это время не было рядом. Эти два щенка сами закопали свою мать и ребенка, который ее погубил.

«Будь ты проклята, Сэйдж! — Миланд Ларкин вернулся мыслями в настоящее. — Ты знала, как сильно я хотел тебя, но выбрала моего брата слабака. А меня заставила жить в позоре и низости! Но еще ничего не кончилось — ты заплатишь мне за все!»

Зловещая улыбка тронула его губы; мужчина дернул за поводья и толкнул пятками свою лошадь. Животное скосило глаза на человека и начало осторожно спускаться вниз, прислушиваясь к тому, как хозяин продолжает что-то бормотать про себя. В конце концов, он отыщет ее. В нескольких милях отсюда следы Сэйдж и этого проклятого ублюдка, индейского отродья, ее племянника, затерялись. Но они должны быть где-то поблизости. Городок Коттонвуд не очень далеко отсюда. Она, должно быть, бросилась туда. Он послал трех нанятых им головорезов порыскать по окрестностям, возможно, они смогут ее найти.

По лицу Миланда пробежала темная тень. Сейчас, в любой день, эти негодяи могут потребовать от него денег за то, что выполнили работу, ради которой были наняты. «Они ни черта не получат! — с каким-то мстительным злорадством подумал он. Эти три болвана сделали только половину работы. Но самое главное они не сделали. Они так и не привезли ему Сэйдж».

Старший сын Миланда, пятнадцатилетний Лайша увидел спускающегося с горы всадника. В ту же секунду у мальчугана пересохло во рту, а сердце испуганно забилось. Он дрожащей рукой поправил свою самодельную, сшитую из грубого сукна куртку и, увидев, что уставшая лошадь остановилась у покосившихся ворот, повернулся к брату и резко прошептал:

— Бенки, приехал наш отец. Приведи себя в порядок.

В желудках у ребятишек похолодело от страха. Они молча уставились на дверь с таким видом, как будто оттуда должны были появиться солдаты караула, чтобы вести их на расстрел.

Ветхая дверь распахнулась от удара ногой и грохнулась о стену, и на пороге появился Миланд, как всегда мрачный и злой. Он внимательно осмотрел чисто убранную, без какой либо обстановки комнату, выискивая малейший беспорядок. Братья по опыту знали, что его глаза ничего не пропустят.

Ларкин не был дома уже почти два месяца, и хотя мальчики никогда не знали, в какое время отец надумает нанести им визит, они всегда старались, чтобы в хижине было как можно чище и прибраннее. Они привыкли к аккуратности еще и потому, что этот человек с жестоким выражением лица наказывал их по малейшему поводу.

Не говоря ни слова испуганным подросткам, Ми ланд тяжело уселся на единственную лавку, придвинутую к столу.

— Что за помои варятся у вас в горшке? — на Лайшу уставились его злые глаза.

— Оленина, сэр, — ответил мальчик еле слышно. — Я вчера подстрелил молодого олененка. Мясо очень нежное.

— Это я сам решу, — прохрипел Миланд. — Наложи-ка мне миску.

Пока мужчина жадно поглощал еду, чавкая и глотая огромные куски мяса, ни один из мальчиков не проронил ни слова. Они, едва дыша, стояли у стены, молча наблюдая за тем, как пища исчезает во рту отца. Наконец, тот утолил свой голод и, подняв голову, вперил ледяной взгляд в Лайшу.

— У вас кто-нибудь был, пока я отсутствовал?

— Только трое мужчин, которые уже были тут раньше.

— Что им было нужно?

— Тот, с рыжими волосами, страшно разозлился, когда узнал, что вас нет дома. Он приказал передать вам, что они вернутся.

— Ха, готов поспорить, что так и будет, — пробормотал Миланд, отодвигая лавку и вставая из за стола. Потом он подошел к кровати и, как был, в сапогах, рухнул на нее, приказав сыновьям привязать и накормить лошадь.

Мальчикам показалось, что не прошло и нескольких секунд, как с кровати послышался громкий храп. Они смотрели с ненавистью на распростертое перед ними тело и гадали, сколько времени собирается это чудовище пробыть дома. И оба молились духам своей матери и предков, чтобы он уехал сразу, как только проснется.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Бармен прервал разговор с тремя завсегдатаями, сидевшими возле стойки, выпрямился во весь свой огромный рост и улыбнулся вошедшему Джиму.

— О тебе спрашивала Реби. А когда я сказал ей, что ты пошел в церковь, она обозвала меня подлым обманщиком и другими словами. Она шибко хотела забраться наверх в свою прежнюю комнату и там дождаться тебя. После того как я ей сказал не рыпаться и сидеть внизу, мне пришлось узнать о себе массу интересного. Она сказала, что пожалуется тебе, и ты мне задашь по первое число.

— Ну, а ты? — хмуро посмотрел на своего работника Джим.

— …А я сказал, что посоветую тебе плюнуть на это дело. Бедняжка так разозлилась, что вымелась отсюда в ту же секунду.

— Так, кажется, пришло время поговорить с ней, — нахмурился Латур. — Ей уже было сказано, не соваться наверх, пока не позовут.

Вслед за этим он сразу перевел разговор на другое:

— А где ключ от кладовой?

Джейк полез под стойку бара, вытащил длинную отмычку и протянул хозяину.

— Там изрядный кавардак, будь осторожен, ноги не переломай!

Джим молча подошел к тяжелой двери позади бара, открыл ее и переступил порог. Некоторое время он постоял, давая глазам привыкнуть к темноте, и, когда, наконец, стало видно, куда идти, направился к окошку в глубине комнаты. Как только жалюзи поднялись кверху, в запыленную кладовую ворвались потоки дневного света, а на губах хозяина салуна появилась гримаса, как от зубной боли. «Изрядный кавардак» — это лишь наполовину подходило для описания того, что открылось его взору.

Всевозможные вещи, среди которых многие вообще не имели отношения к тому, чем занимался Джим, были развешаны, рассованы, растолканы во все углы. Джим даже удивился, каким образом ему еще удалось добраться до окна. И только то, что требовалось в баре — напитки, бокалы — хранилось в порядке под прикрытием крепкой двери.

А еще там было огромное множество седел, ружей, револьверов в кобурах и без; там же стоял стеклянный прилавок, закрытый на висячий замок и доверху набитый кольцами и карманными часами. Все это принадлежало тем бедолагам, которые иногда до такой степени засиживались в «Кончике Хвоста», что вынуждены были отдавать вещи из за отсутствия звонкой наличности.

Тяжело вздохнув, Джим начал рыться в этом громадном, первобытном хаосе, перекладывая и отбрасывая в стороны все эти седла, попоны и всевозможные виды оружия. Ему в руки попалась даже пара обуви. Эти предметы до единого, были снабжены специальными ярлычками и находились здесь в ожидании, когда их выкупят хозяева.

Джим почти уже потерял надежду найти то, что ему было нужно, когда, наконец, обнаружил в углу гитару, почти прикрытую огромной картиной с изображением обнаженной женщины, лежащей на софе. Эта картина висела в баре в те времена, когда он еще только осматривал салун, раздумывая, покупать его или нет.

Гитара пылилась тут уже около года. Ее бывший владелец, молодой ковбой, погиб однажды ночью: во время бури животные в панике затоптали его, испугавшись близкого удара грома. Гитара был единственной ценностью паренька, но родственников у него не было, и некому теперь было выкупить ее у Джима.

Латур осторожно прикоснулся ладонью к поверхности инструмента. Даже под толстым слоем пыли благородным блеском мерцала гладкая, прекрасно отполированная поверхность дерева, напоминавшая на ощупь темную нежную кожу женщины. К тонкому, стройному грифу был привязан медиатор из слоновой кости. «Дорогая вещица», — подумал Джим и провел по струнам. Раздался тихий звон, словно гитара вздохнула, просыпаясь от долгого сна…

Сэйдж проснулась с чувством, что в ее жизни должно произойти что-то приятное. Из за двери комнаты доносились запахи приготавливаемой пищи и негромкие голоса. За окном дневной свет приобрел тот неповторимый оттенок, который придает ему приближающийся вечер, когда еще светло, но уже на всем лежит печать наступающей ночи. Итак, она проспала весь обед.

Сэйдж лениво потянулась, повернулась набок и посмотрела в окно. «Интересно, что делает сейчас Дэнни? — подумала она. — Скучает ли он по ней так же, как она скучает по племяннику? Может быть, и нет. У него на ранчо такая напряженная жизнь, ему так там нравится, что, может, он не имеет и минуты свободной, чтобы вспомнить о тете!»

«ВОТ ЕЩЕ И ПОЭТОМУ Я ДОЛЖНА КАК МОЖНО СКОРЕЕ СОЗДАТЬ ДОМ ДЛЯ НАС ОБОИХ» — эта мысль пришла ей в голову внезапно. А вслед за этим Сэйдж вдруг ощутила беспокойство — что же все-таки придумал для нее Джим? Кажется, он сказал, что она сможет зарабатывать каким-то образом.

Спустя минуту, словно в ответ на ее мысли, в кухне послышался голос ее благодетеля, и женщина торопливо вскочила с кровати. Она лихорадочно оправила юбку, привела в порядок волосы и торопливо подошла к двери, чтобы идти в кухню, где Джим разговаривал с Тилли. Он мог в любую минуту постучать в дверь и попросить разрешения войти, а ей в последнее время все меньше и меньше хотелось оставаться с ним наедине.

Скольжение его голубых глаз по ее фигуре и внимательный, как бы оценивающий прищур, вызывали в ней ощущения, которые она не понимала и которых боялась.

«Нет, — поправила себя Сэйдж, уже взявшись за дверную ручку. — Она очень хорошо понимает, какие ощущения вызывают в ней его взгляды. Это те самые чувства, которые не должна испытывать к мужчинам вдова, чей муж погиб менее месяца назад. Особенно к такому мужчине, как Джим Латур. Любая женщина, если у нее есть хоть капля ума, не должна питать никаких иллюзий в отношении этого человека. Во всяком случае, иллюзии, если и появятся, то очень скоро исчезнут. И не только потому, что Джиму Латуру есть из кого выбирать себе подружку, но еще и потому, что, по словам Тилли, он все еще любит умершую женщину».

Сэйдж открыла дверь и шагнула за порог, улыбаясь кухарке и ее хозяину.

— Тилли, как здорово пахнет!

— Мясо жарилось.

Тилли показала на большую сковороду, которую она только что достала из духовки.

— Как только бисквиты будут готовы, мы сядем есть.

— Может, тебе чем-нибудь помочь? Я себя чувствую такой лентяйкой, когда сплю днем. Я, вообще-то, этого никогда не делала раньше — на ферме всегда столько работы!

— Спасибо, дорогая, но все уже готово, кроме бисквитов, — Тилли жестом предложила Сэйдж присоединиться к сидящему за столом хозяину. — Ты же знаешь, что сказал доктор Стюарт. Он сказал, что тебе нужно как следует отдыхать и хорошо питаться, чтобы восстановить здоровье и силы.

— Это когда же он такое сказал? — Джим подозрительно прищурился.

— Ну, вчера он забегал на минутку, чтобы проведать Сэйдж, — Тилли с трудом удалось скрыть удовольствие, которое она испытала при виде того, какое впечатление произвели ее слова на босса. «Давай, давай! Может, небольшое соперничество тебя немного возбудит!»

Однако, лицо Джима осталось непроницаемым, ему только пришлось прикрыть ресницы, чтобы скрыть ревнивые искорки, загоревшиеся в глазах.

«Неужели доктор решил поухаживать за своей очаровательной пациенткой? — спросил себя Джим и вынужден был ответить. — А почему бы и нет? Они с Сэйдж отлично подходят друг к другу. Примерно одного возраста; Джон — настоящий джентльмен, а Сэйдж — истинная леди».

Латур пытался уверить себя, что это будет просто здорово, если они полюбят друг друга и поженятся. Кроме всего прочего, тогда бы решился и вопрос о доме для Сэйдж и ее племянника.

Ему хотелось убедить себя, что это был бы самый лучший выход для всех.

Однако, глядя как Тилли накладывает картофельное пюре в тарелки и накрывает на стол, он, словно со стороны, услышал свой собственный голос, саркастический и желчный:

— Мне бы очень не хотелось, чтобы Джон в следующий раз смешивал свои личные интересы с профессиональными обязанностями.

— Что ты имеешь в виду, Джим? — изумленно посмотрела на него Сэйдж, в то время как Тилли торопливо отвернулась, чтобы скрыть свою ехидную усмешку.

— Я имею ввиду, что он опять влюбится и не станет заниматься тем, чем нужно. — Ответил Латур и пояснил. — Меньше года тому назад он влюбился в Джонти и страшно желал жениться на ней.

— Ну и что тут такого? — Тилли поставила тарелку с бисквитами рядом с блюдом, на котором лежало, источая удивительный аромат, жаркое, и села за стол сама. — Большинство мужчин влюбляются сотни раз, пока не встретят ту женщину, которая им нужна И каждый раз их новая любовь такая же сильная, как и предыдущая.

Кухарка бросила на Джима многозначительный взгляд, стараясь угадать, понял ли он ее намек.

— Глупости, так не бывает, если его первая любовь была настоящей! — С этими словами Джим подцепил на свою вилку два куска мяса, положил их себе на тарелку и передал жаркое Сэйдж.

Сэйдж отложила себе мяса и, прежде чем передать блюдо Тилли, посмотрела на Латура и спросила:

— Ты имеешь в виду такую любовь, какая была у тебя… к матери Джонти?

Джим испуганно посмотрел на Сэйдж, потом бросил укоризненный взгляд на кухарку, которая сосредоточенно накладывала себе картошку из кастрюли. Когда стало ясно, что Тилли настолько увлеклась, что не видит ничего вокруг и не променяет своего интересного занятия ни на какие сокровища мира, Джим опять посмотрел на Сэйдж и, натолкнувшись на ее внимательный взгляд, коротко ответил: