26

У миссис Бинкль, Привратницы Храма Света, вид был обеспокоенный.

– Простите, сэр, – обратилась она к Посланцу, – но там какие-то… гм… люди хотят вас видеть.

Преподобный Пэтч положил Библию на стол.

– Приведите их сюда. Мы уже готовы спасать души, верно, Джинджер?

Джинджер устроилась на троне, свернувшись клубком, и разгадывала кроссворд. Она кивнула.

Через две минуты вошли двенадцать мужчин с длинными клочковатыми бородами и лохматыми волосами ниже плеч, все в комбинезонах и тяжелых ботинках. За ними следовали десять крепко сбитых женщин с волосами, упрятанными под чепчики, а еще – не менее четырех дюжин детей разных возрастов, таких же ширококостных и с такими же неухоженными волосами. У всех от природы покатые плечи и выпученные глаза.

– Я – Голиаф Джонс, – сказал самый крупный мужчина – очевидно, главный. В руке на уровне пояса он комкал кепку почтальона; глаза его были почти на уровне глаз Джинджер и Пэтча, сидящих на помосте высотой в четыре фута.

Джинджер слезла с трона и встала за ним, схватившись за спинку.

Пэтч напрягся. Он неловко перевел дыхание, возвел глаза к небу для храбрости, потом ответил:

– Добро пожаловать, мистер Джонс. – Я преподобный Крили Пэтч, тот, кого Бог назначил Своим Посланцем, а вот… женщина, выйди из-за трона! – вот Джинджер Родджерс, Его Свидетель.

– Мы слышали, – сказал Джонс. Он кивнул куда-то себе за правое плечо. – Вот это Леви Джонс и его жена Бетали Джонс и дети их, Сэмюэл, Ренди Рей, Джинни Лу и Марк Джонс. Это Люк Джонс и его жена Рут Джонс, и их дети, Мэтью, Эзра и Бонни Джонс. Это Эфраим Джонс и его…

Пэтч и Джинджер переглянулись, и глаза у них остекленели, пока шло представление.

– Мы, – заявил Голиаф Джонс и повел рукой, включая в это «мы» всех своих спутников, – клан Джонсов. Все мы прочли о Вознесении и приехали из Техаса. Мы жили там в Джонстауне. Когда мы услышали, что этот ваш Князь вознесся, мы продали все, что у нас было, купили подержанный школьный автобус и… вот мы здесь.

– Рад за вас. Вы готовы принять спасение?

– А мы уже его приняли. Много раз. Все мы. И дети тоже. Что нам нужно – это Вознесение. Мы останемся до тех пор, пока оно не случится.

– Я скажу миссис Бинкль, чтобы порекомендовала вам в городе мотели.

– Мы лучше здесь останемся, если можно.

Пэтч резко выпрямился:

– Здесь? В святилище?

– Мы думали – там, – Джонс показал кепкой, – возле здания. У нас с собой палатки и все, что нужно. Мы, мужчины, можем охотиться, а женщины – собирать растения. Детей мы держим в строгости, так что неприятностей от них не будет.

– Полагаю, – сказал Пэтч, – что это можно. Удобствами можете пользоваться внутри.

– Чем?

– Туалетами.

– А! – Джонс обернулся к своему клану. – Он говорит, что мы можем остаться, а в сортир ходить сюда.

Тут же над извивающимися телами поднялось с полдюжины детских рук, подтверждая, что предложение удобств было совсем не преждевременным. Джинджер показала в боковой коридор, и Джонс шуганул детишек туда.

– Когда? – спросил он у Пэтча.

– Простите?

– Когда Великое Вознесение?

– Гм, вскорости, – ответил Пэтч.

– А вскорости – это когда?

За посланца ответила Джинджер:

– Бог только недавно начал с ним говорить, и потому он еще не знает точно.

– Годится. Мы подождем.

После того как почти все представители клана Джонсов посетили удобства и ушли во двор ставить палатки, Посланец отправил Джинджер в город за продуктами, а сам пошел в прежний кабинет Князя и набрал номер музея капитана Крюка. Ответила какая-то женщина. Пэтч сказал, что ему нужна информация о мумии. Она перевела его на телефон главного научного сотрудника Платона Скоупса, который не дал ответа, а потом на директора музея Хорейса Дакхауза.

– Это говорит преподобный Крили Пэтч из Храма Света. – Пэтч пропустил мимо ушей «простите, но я вас не знаю» и продолжал: – Мистер Дакхауз, эта мумия представляет для меня интерес. Я хотел бы знать, можем ли мы с моей ассистенткой ее увидеть?

– Этот вопрос надо решать с нашим научным сотрудником Платоном Скоупсом. Он сейчас занят: готовит пресс-конференцию, которая состоится сегодня. Он, боюсь, наверняка вам откажет, но через некоторое время, не сомневаюсь, мумия будет выставлена в экспозиции, и тогда вы ее увидите без проблем. Вы не могли бы позвонить через неделю или две?

Пэтч нетерпеливо фыркнул:

– Боюсь, вы не расслышали мое имя – Крили Пэтч. Может быть, вы знаете меня как Посланца, с тех пор как Князь Света Шикльтон Дун был вознесен…

Дакхауз фыркнул в ответ:

– Никогда ни о ком из вас не слышал. Боюсь, это вы не расслышали меня. Наша мумия пока что на обозрение публики не выставляется.

Пэтч фыркнул громче:

– Послушайте… – Он прикрыл микрофон рукой и громко сказал в сторону: – Да, я знаю. Терпение, Как, Господи? А, как Давид с филистимлянами: стратегия побеждает. – И снова в телефон: – Директор Дакхауз, наверное, я недостаточно ясно высказался. Нашу церковь Бог благословил щедрой паствой. Когда я прочел о вашей мумии, я сказал себе: «Крили, это же такой маленький музей, наверняка ему нужна финансовая помощь. Уверен, что хороший фант пришелся бы кстати. Почему бы тебе не позвонить туда и не предложить…»

– Э-гм! – прокашлялся Дакхауз. – Преподобный Пэтч? Как же, конечно! Я ваш большой почитатель. Но нам так часто звонят психически нездоровые люди, поэтому, боюсь, и случилось это недоразумение. Конечно же, для вас можно будет организовать осмотр мумии…

– Мы можем быть у вас через двадцать минут.

– Без проблем. Скоупс еще не вернется к тому времени, но спросите у входа меня, и я лично вами займусь.

Через девятнадцать минут улыбающийся Хорейс Дакхауз провел Пэтча и Джинджер в лабораторию музея. Дакхауз открыл дверь и пригласил их войти.

– Вот она, на столе, в большом эмалированном лотке. Скоупс пока что не перенес ее в кафетерий на пресс-конференцию… Ой! – Он бросил смущенный взгляд на Джинджер. – Я забыл, что эта мумия голая…

– Отврати глаза! – приказал Пэтч и обратился к Дакхаузу: – Накройте чем-нибудь интимные места.

– Ничего страшного, – сказала Джинджер. – Я прошла курсы первой помощи и в школе еще была добровольной медсестрой.

– Ну, только туда не гляди, – велел Пэтч. – Не отводи глаза от лица.

Джинджер уже видела это лицо. Бородавки. И Джинджер решилась. Игнорируя предупреждение Пэтча, она опустила взгляд к интимным частям мумии, вспомнив, как Князь помахивал своим предметом в двенадцати дюймах от ее лица – в ту ночь, когда его вознесли. Да, тогда эта штука была существенно больше. Куда как больше. Джинджер потом мечтала о ней. И – да, не обрезанный. Сейчас он весь сморщился. Бедный маленький орешек, подумала Джинджер, и на глазах у нее выступили слезы. Она пыталась себе сказать, что Князь на небесах, возлежит с ангелами, а это только смертная его оболочка, но сердце все-таки болело. С Князем люди были счастливы: радостные гимны, ритмичные проповеди, ни тебе угроз дьяволом, ни выкриков. А как бы весело ей было стать женой Князя…

Она знала, что должна быть благодарна. В конце концов, сейчас она стала кем-то – Свидетелем, звездой, как хотела мамочка. Но сидеть рядом с Посланцем – это была хилая награда по сравнению с возможным счастьем быть Княгиней Света. Тыльной стороной ладони Джинджер вытерла слезы и произнесла безмолвную молитву по своему павшему – нет, вознесенному – Князю Света.

С дрожащими губами, со щемящей тоской смотрела она на безжизненную скорлупу. Неужто это действительно он? Она наклонилась поближе, шмыгая носом, принюхиваясь к следу знакомого стойкого запаха: «олд спайс» Дуна. Без вопросов: это и есть ее Князь.

– Что ты делаешь? – Пэтч увидел, как Джинджер низко наклонилась к лицу мумии. – Не смей его целовать, ради Бога! Ты же не знаешь, где он мог быть…

Джинджер повернулась к нему, решительно сжав челюсти.

– Я его не целовала. Я его нюхала.

У Пэтча губы скривились гримасой отвращения, Дакхауз зажал ладонью нос и рот. Джинджер с грустью посмотрела на Посланца:

– Это он, нет сомнения, – сказала она, вытирая катящуюся по носу слезу.

Пэтч придвинулся ближе, разглядывая лицо.

– Действительно, на него похоже, но…

– Кто такой этот «он»? – спросил Дакхауз. – Этой мумии уже тысячи лет!

– Это он, – повторила Джинджер, отвернувшись к стене, раздраженная этими двумя стариками и полная грусти, что видит своего Князя таким недвижным, серым, мертвым. – Его лицо. Его бородавки. И его «олд спайс». И его…

Она вовремя поймала себя за язык.

Пэтч упал на колени, обращаясь к пустому воздуху:

– А что думаешь Ты?

Джинджер и Дакхауз тревожно переглянулись.

– Да, – сказал Пэтч не ему, не ей и не мумии, но какому-то высшему существу. – Я тоже. И он сейчас рядом с Тобой, его дух? Я согласен. Это святотатство. Ему место в Храме Света, в подходящей раке. Да, конечно. Сию же минуту.

Глаза Пэтча открылись и остановились на Дакхаузе.

– Вот это, – он показал на мумию, – бренные останки Шикльтона Дуна, Князя Света, чья душа взошла на небо, вознесенная архангелом Гавриилом, и кто ныне сидит одесную от Господа. Мне дано указание перенести Князя в Храм Света. – Он шагнул к столу. – Мы его увезем с собой.

– Черта с два! – У Дакхауза отвисла челюсть, он брызгал слюной, прыгал между Пэтчем и мумией, размахивал руками, не давая Пэтчу подойти, и криками звал охрану.

– У вас есть какой-нибудь большой ящик? – спросил Пэтч.

27

Ящик стоял, прислонившись к стене офиса мистера Траута, согнув колено и держа ногу в шести дюймах над полом. За ним стоял Персик, а Младший сидел в кресле через стол от отца на бубликообразной подушке в пластиковом чехле.

– Давайте еще раз, – сказал Траут. – Вы попросили эту Джинджер, очень вежливо, поехать поговорить со мной, и она на вас набросилась?

Младший кивнул:

– Просто спятила. Ящик пытался ее от меня оттащить, и… Траут договорил за него:

– Подошел какой-то сопляк в юбке и отрубил нашего качка выстрелом из рогатки? А тебя подстрелил в задницу?

– Так и было.

Младший уставился себе в колени, поправляя пенорезиновое сиденье с дырой. Одну руку он положил под него снизу, ощупывая рану – болезненную контузию размером с клубничину.

Мистер Траут развернулся лицом к Персику.

– Так. А ты, значит, на это смотрел.

– Нет, сэр. Я пытался ее удержать, но она оказалась очень сильной, и…

Траут покачал большой, как у гончей, головой.

– Просто стыд и срам, что Четвертое Июля еще так не скоро. Вы могли бы маршировать на параде Дня Независимости, как на той картине: один на костылях, один с перевязанной задницей стучит на барабане, и еще один наяривает на флейте. Ха! Вот думаю, не выгнать ли вас троих и не нанять ли этого сопляка и эту девочку.

– Мы доставим эту деточку. И расплатимся с тем хмырем в платье.

– Держитесь подальше от них обоих – они вас могут опознать. Скажите спасибо, что копов здесь еще не было – это они, наверное, номера вашей машины не запомнили. Если появятся, я им скажу, что вы целый день разгружали говяжьи туши на третьем складе.

– Отлично, па.

– А зачем ты поехал на собственной машине вместо незаметного грузовичка с заляпанными номерами – никогда мне не понять. – Траут протянул Младшему руку ладонью вверх. – Ключи, пожалуйста.

– Только не мой «камаро»! Я же не могу…

– Будешь ездить на «бьюике», пока пыль не осядет. – Траут посмотрел на сына вопросительно: – Ты же не хочешь, чтобы твой отец был лжецом?

Младший посмотрел недоуменно, но все же покачал головой.

– Я так и думал. Так что гребите все трое на третий склад. Там разгрузки этой говядины как раз на целый день хватит.

Крили Пэтч вцепился в рулевое колесо:

– Ты только представь себе: этот дурак Дакхауз еще спрашивает, собираемся ли мы все-таки внести обещанный вклад! Я ему сейчас двадцать пикетчиков туда пришлю, как ему этот «вклад» понравится?

Джинджер поерзала на сиденье.

– Я не знаю, смогу ли я, преподобный Пэтч. Я, гм…

– Что? – Пэтч обращался не к ней, а к солнцезащитному козырьку автомобиля. – Да, конечно. Рака рядом с одеждой Вознесения Дуна.

Джинджер завопила – автомобиль занесло влево от середины.

Пэтч вывернул руль. Пикап, взрывший гравий на противоположной обочине, гудел еще футов триста.

– Прости, что прервал, Господи, – сказал Пэтч. – Да, конечно. Мы положим Князя в колыбель верных еще этой ночью.

Только диким напряжением воли Джинджер удержалась, чтобы не начать грызть ногти. Мало того что Посланец вел машину как самоубийца, так еще все время подступали слезы, когда она вспоминала бедного Князя, такого высушенного. Как угодно, но непременно она смоется сегодня из «Маяка» на танцы с пивом с девчонками в «Бешеном мексиканце».

– Книга Даниила! – вдруг выкрикнул Пэтч.

Джинджер проверила ремень безопасности. Она должна будет выбраться. Эта кубинская кинозвезда, Орландо, там будет. А может, и Джимми Перо, этот симпатичный герой из Библии. Ее уже тошнит от травяного чая, тошнит сидеть на троне, улыбаться, бесконечно повторять этот самый «Пуф!». А жутковатые странности Пэтча становятся… до странности жуткими.

Бог заберет Князя обратно, как Он послал Джимми Перо спасти ее от безбожников. И Бог, веровала она, даст ей выбраться к «Бешеному мексиканцу».

– Правую ручку теперь, – сказала маникюрша. – Левая пусть отмокает.

Мори положил правую руку ей на ладонь.

– Ах вы бедненький, – заворковала она. – Ручка-то как дрожит…

– Слишком много кофе, – сказал Мори, но сам знал, что дело не в этом. Тремор у него определенно усиливался. Последний осмотр он прошел без проблем, давление и сердце в норме, но Мори ничего не сказал о паркинсонизме. Не о паркинсонизме, поправил он сам себя, просто иногда припадки дрожи. Верно. Тебе почти восемьдесят. Он вспомнил последний свой контракт – продавец из магазина электроприборов, который не только подделывал записи, но и обкрадывал целый год своего работодателя. Две обоймы пришлось потратить, пока его прикончил. Больше пуль ушло в фанеру за этим обманщиком, чем в него самого. А те, что попали в цель? Пальцы рук, ног, ухо… грязь. И вряд ли потому, что этот человек был сложной целью – у него была хромая нога, в руках телевизор с диагональю тридцать дюймов, и он стоял нагнувшись, сунув голову в кузов пикапа.

Двенадцать лет назад, чтобы отправить Рози в ад для обманщиков, ему понадобилось три выстрела – а это он впервые держал в руках пистолет. У профессионала на это ушел бы один выстрел плюс контрольный для верности. Мори терял хватку, тут ничего не поделаешь.

– Ой, смотрите! – пискнула маникюрша. – Бемби с родителями!

Мори выглянул в широкое окно задней стены салона, выходившее на травянистый склон. В пятидесяти футах, не дальше, стоял молодой олененок, а оленуха и пятнистый олень паслись неподалеку, спокойные, как коровы.

Ну и городишко, этот Гатлинбург, подумал Мори. Медведи да олени прямо на задний двор заходят. Больше индивидуальных лавчонок, чем сетевых магазинов, и ни одного «Уютного уголка Коры» на пятьдесят миль. Хотя Мори от отчаяния стал завсегдатаем счастливого часа в «Пончо пирате».

Знакомясь с родными местами Дуна, Мори обошел музей Рипли «Хотите верьте, хотите нет», музей Элвиса, Долливуд, Музей Библии Живой и почте все прочие туристские приманки. Он играл в хилбилли-гольф рядом с розовощекими подростками, сплетничал с клетчатым продавцом – праздная болтовня при прогулке по лечебному маршруту. Он слушал чужие глупости, читал все идиотские надписи на футболках, смотрел в магазинах на жирно текущую струю помадки, застывающей холодными брикетами. Наверное, он уже дважды говорил с каждым жителем этого городка, независимо от пола и возраста. Дун был известен на удивление многим, и вроде бы все его любили. «Каждый день останавливался сыграть в покер на долларовой бумажке – знаете, когда загадывают на серийный номер?» «Всегда умел рассмешить – он прямо у тебя из носа или уха вынимал монетки». «И совсем был не фанатик, несмотря на эти религиозные истерики в арсенале».

Мори Финкель тоже имел к людям подход – от него никто ничего не скрывал. Дун был здесь, это точно, до самого – как называла это та девочка, Джинджер – «Пуф!»

Так этот мошенник Дун смылся из города? Почему-то Мори в этом сомневался.

Вопреки всем тупикам, у Мори в рукавах его холщового пальто еще пряталась пара тузов. Джинджер вроде бы верила в это дурацкое Вознесение, но начинала вилять, если на нее нажать. Потом эта его жена, Рита Рей, за которой Мори сегодня целый день следил. Она пошла по лавочкам, а сейчас сидела в комнате, полной сплетниц, в салоне красоты Лорел Линн, три фута направо от Мори. Уж если кто и знал, чего там на самом деле, так только она.

Мори глянул на нее: красные ногти высыхают, на ногах тоже, ноги положены на подушечки, а волосы в руках самой священнодействующей Лорел Линн вздымаются над головой, будто на радиоактивных дрожжах заварены, и похожи на меховую шапку вроде как у гвардейцев Букингемского дворца, только пышнее и желтее. На пальце у нее был чудовищный бриллиант, хотя, на взгляд Мори, слишком искристый.