Случалось и раньше, что они приходили, покрытые ледяным панцирем. Но такого еще не бывало - не лодки, а какие-то айсберги! Привычные очертания рубок исчезли вместе с палубными пушками в бесформенных ледяных глыбах. Только над люком нечто вроде проруби, откуда выглядывают командир и вахтенный сигнальщик. Антенны у леера сплошь обросли толстым льдом и не оборвались лишь потому, что их подпирали образовавшиеся на палубе причудливые сталагмиты.
      Доклады командиров сводились к тому, что плавать стало невозможно: лодки, по их словам, перестали быть подводными - обмерзая, теряли способность погружаться. Выслушав вместе со мною командиров и отпустив их, комбриг К. О. Осипов мрачно сказал:
      - Что ж, готовьте рапорт о том, что лодки типа Щ для зимнего плавания при низких температурах оказались непригодными...
      За время службы под началом Кирилла Осиповича я привык относиться к нему с большим уважением. Но сейчас никак не мог с ним согласиться: делать такой вывод было рано.
      - Тогда пойдем вместе к командующему, пусть он решает, - сказал комбриг.
      М. В. Викторов принял нас, кажется, на следующий день. Он был уже в курсе дела, и разговор оказался очень коротким.
      - Так, значит, не хотите писать рапорт о том, что щуки неспособны плавать в зимних условиях? - спросил командующий, обращаясь ко мне. - Почему же не хотите?
      Тон был строгий, но в глубине глаз Михаила Владимировича светились задорные искорки.
      Я доложил, что не считаю себя вправе утверждать то, в чем не убедился лично. И закончил заранее продуманной просьбой:
      - Разрешите, товарищ командующий, выйти в море на одной из лодок дивизиона на десять суток.
      - Выход разрешаю, - ответил Викторов, словно только этого и ждал.
      Идти я решил на Щ-11 - с Черновым. Пока готовили лодку к плаванию, ночные морозы достигли двадцати пяти градусов. Старожилы говорили, что такие холода в районе Владивостока весьма редки,
      Из своей бухты мы выбрались без осложнений. Но Уссурийский залив оказался забитым движущимся льдом. Ветер прессовал его, заполняя последние разводья, а местами уже громоздил льдину на льдину. Через несколько часов пришлось застопорить дизели. Лодка оказалась в ледовом дрейфе.
      Сдвигаемые свирепым ветром, льдины наползали на корпус, поднимаясь все выше. Вдоль одного борта возник прямо-таки ледовый вал - чуть не до мостика... А внутри покрывались инеем подволок отсеков, магистрали, приборные доски. Доложили, что замерзает вода в питьевых бачках. Но главная беда заключалась в том, что мы не могли освободиться из ледового плена. Дальнейшее сжатие льда создавало угрозу бортовым цистернам. И ветер, как назло, не ослабевал, не менял направления.
      Около полуночи мы с Черновым и комиссаром лодки Филипповым обсудили создавшееся положение. На имя командующего была отправлена радиограмма с просьбой прислать ледокол. Ставя на бланке подпись, я сознавал: расписываюсь в том, что взятую на себя задачу выполнить не смог. В сущности, мы и не приступили к ее выполнению, встретившись с трудностями уже иного рода, чем те, о которых докладывали командиры после прошлого выхода.
      Остаток ночи провели, тревожно прислушиваясь к скрежету льда у бортов, к тяжелым стонам принимавшего его натиск корпуса лодки. Еще никогда я не слышал, чтобы так стонала - прямо как живое существо - корабельная сталь.
      Рассвет не принес облегчения: ветер не стихал, лед продолжал тороситься.
      Однако ближе к полудню направление ветра все же переменилось. И лед начал двигаться в обратную сторону, к открытому морю. Среди льдин появились промоины, разводья, лодка постепенно высвобождалась из сжимавших ее тисков. Наконец мы могли запустить дизели. Нет, капитулировать перед стихией было рано!
      Тем временем вдали показался ледокол. Сигнальщику было приказано передать прожектором: В помощи не нуждаюсь. Расстояние между ледоколом и лодкой стало увеличиваться - мы легли на свой прежний курс. Убедившись, что лодка на ходу, ледокол повернул обратно.
      Как потом я узнал, спасательную экспедицию возглавил по приказанию командующего флагманский штурман МСДВ Я. Я. Лапушкин. Получилось, конечно, неловко. Но еще задолго до того как ледокол мог вернуться в базу, на столе у Викторова должна была лежать наша радиограмма:
      Нахожусь на чистой воде. Лодка и механизмы в исправности. Самочувствие личного состава хорошее. Продолжаю выполнение поставленной Вами задачи...
      Надстройки щуки, окатываемые волной, быстро обмерзали, но это казалось уже не столь страшным, как сжимавшие ее недавно торосы. На очереди было погружение. Лишь бы уйти под воду - там намерзший лед растает!
      Однако не тут-то было: под воду лодка не пошла... И это несмотря на то, что корпус обледенел не так уж сильно.
      В чем же дело? Оказалось, ледяные пробки закупорили вентиляцию балластных цистерн, не выпускают оттуда воздух и не дают заполниться цистернам.
      Послали в надстройку краснофлотцев с кувалдами. После того как они оббили лед вокруг клапанов, погружение состоялось. Но это было средство лишь на крайний случай - уход под воду слишком усложнялся и затягивался.
      Чернов предложил держать лодку не в крейсерском, а в позиционном положении, то есть все время иметь заполненными часть балластных цистерн. Это годилось не для всякой погоды и ограничивало надводную скорость, однако все же могло служить временным выходом.
      И плавание продолжалось. Мы призвали экипаж внимательно следить за поведением механизмов, вникать в существо каждой замеченной ненормальности, доискиваться, как ее устранить.
      Поход Щ-11, чуть было не кончившийся бесславным возвращением с ледоколом в первые же сутки, конечно, не решил всех возникших проблем. Но, придя в свой срок в базу, мы испытывали уверенность, что решить их общими усилиями можно. И писать рапорт о непригодности щук для зимнего плавания не пришлось ни мне, ни кому-либо другому.
      Сбор рационализаторских предложений, объявленный в море на Щ-11, распространился на весь дивизион. Их поступало множество после каждого нового похода: одни касались ухода за техникой, другие - организации службы, третьи быта команды в плавании.
      В бригаде был создан рационализаторский совет с участием флагманских специалистов штаба. Подключилась к этой работе и заводская группа гарантийного ремонта. Возглавлявший ее инженер Гомберг вообще очень внимательно следил за тем, как ведут себя первые вошедшие в строй щуки, и немало сделал для устранения отдельных технических недостатков лодок. (Недавно я нашел полуистлевший листок бумаги с приказом по 1-му дивизиону о награждении инженера Гомберга кожаным костюмом подводника за активную помощь в совершенствовании боевых кораблей. ) Все ценное, что поддавалось немедленному осуществлению, старались претворять в жизнь безотлагательно.
      Что-то новое появлялось в обиходе у подводников каждой специальности - и технические приспособления, и приемы работы. Торпедисты, например, обзавелись электрическими грелками особой конструкции, предотвращавшими замерзание воды в аппаратах. Постепенно произошли существенные перемены и в той области, которая на языке конструкторов именуется условиями обитаемости корабля.
      Настал день - это было на исходе все той же зимы, - когда на одном из совещаний командного состава дивизиона я смог сказать:
      - Итак, жду, кто первым доложит, что в походе команда спала раздевшись, на простынях!
      Кое у кого сделались большие глаза: такого, мол, еще никогда не требовали. Но я знал, что в дивизионе есть лодка, где к этому близки.
      На Щ-12, у А. Т. Заостровцева, его старпом Н. П. Египко и механик Е. И. Павлов переделали систему вентиляции так, чтобы в отсек, где отдыхает личный состав, перегонялся теплый воздух от моторов. На этой лодке и произошло маленькое чудо: в зимнем походе подводники легли спать как дома - раздевшись до нательного белья, на койки, застланные чистыми простынями.
      Плавания зимы 1933/34 г. обогатили нас знанием многих особенностей нового морского театра. Командиры обменивались приобретаемым опытом и плавали все увереннее. А практика походов продолжала подсказывать то одному, то другому что-нибудь новое.
      Ни перед кем из нас не вставала прежде такая, например, задача, как плавание подо льдом. Здесь же, в условиях, когда лед местами очень крепок, но занимает не слишком большие пространства, сам собою возникал вопрос: а не выгоднее ли поднырнуть?
      Одним из первых попробовал это сделать в феврале 1934 года опять-таки Заостровцев. Чтобы передать его непосредственные впечатления, привожу отрывок из присланных мне Алексеем Тимофеевичем воспоминаний:
      ... После непродолжительной стоянки в полынье погрузились, произвели дифферентовку и, опустив перископ, ушли на глубину порядка 30 метров, приняв решение проскочить полосу льда в подводном положении. Считали, что риска тут нет. На горизонте виднелась темная вода с белыми верхушками волн.
      Оба электромотора работали малый вперед. В полуопущенный зенитный перископ был отчетливо виден над нами светло-зеленый лед с сероватыми зазубринами. В отражаемом льдом свете хорошо просматривались носовая и кормовая надстройки. Потом появились блики солнечных лучей - лед над лодкой был уже не сплошной. И, наконец, я различил движение волн.
      Всплыли на чистой воде. Позади ослепительно блестело ледяное поле.
      Успешно проводили свои щуки под ледовыми полями также Чернов, Ивановский. Теперь никого не удивишь тем, что советские подводные атомоходы могут, погрузившись где-то у кромки полярных льдов, всплыть хоть на Северном полюсе. Но тогда подледное плавание было делом совершенно новым. Насколько мне известно, никто в мире не плавал подо льдом до начала 1934 года, когда это осуществили в Уссурийском заливе лодки 1-го дивизиона 2-й морской бригады МСДВ.
      А шесть лет спустя, во время финской кампании, подводная лодка А. М. Коняева прошла подо льдами Ботнического залива уже десятки миль. Вот какое развитие получил у балтийцев скромный опыт тихоокеанцев середины тридцатых годов.
      Щуки, теперь уже отошедшие в прошлое, заняли почетное место в боевой истории Советского Флота.
      Через несколько лет после того как они начали осваиваться на Дальнем Востоке, лодки этого типа стали плавать в гораздо более суровых условиях Заполярья и весьма успешно там воевали.
      Пусть потребовалось кое-что изменить, переделать в первоначальном оборудовании лодок, но в основе своей они оказались отличными. Так что подводники, которым довелось испытывать и вводить в строй головные корабли этого типа, вправе гордиться, что они вместе с судостроителями дали щукам путевку в жизнь, в большое плавание.
      Комсомольский значок корабля
      Командир Саратова М. М. Резник, хорошо организовав техническое обслуживание лодок, немало сделал и для того, чтобы плавбаза стала для подводников желанным домом между походами. Порой я ловил себя на том, что, имея в виду Саратов, хочу сказать Смольный: наша тихоокеанская плавбаза все больше напоминала оставленную на Балтике - всей своей внутренней атмосферой, складывавшимся тут бытом
      Командиры проводили на ней большинство свободных вечеров: половина лодок всегда находилась в полной готовности к выходу в море, и потому никто не мог рассчитывать на увольнение в город с ночевкой чаще, чем раз в две недели.
      Желанным гостем кают-компании бывал капитан дальнего плавания Штукенберг, командовавший приданным нашему дивизиону скромным вспомогательным ледоколом (почтенные годы капитана брали свое). Приход его к вечернему чаю вызывал общее оживление.
      Это был человек много повидавший и большой чудак. Разносторонняя образованность, интерес к искусству уживались в нем с манерами и причудами морского волка, словно сошедшего со страниц приключенческих романов прошлого века. Капитан пересыпал свою речь забавнейшими присловиями и клятвами: Пусть я проглочу ледокольный винт!, Чтоб мне помереть на суше!.. Но что касается условий плавания в дальневосточных морях, то вряд ли кто-нибудь еще рассказывал о них в нашей кают-компании столько поучительного, как старый капитан ледокола. Этим прежде всего и были дороги его вечерние визиты на Саратов.
      Военный человек учится всю свою службу. Командир, учась сам, постоянно учит других. На Дальнем Востоке всем нам приходилось учиться и учить особенно много.
      На воду спускались новые лодки. Прибывали и новые контингенты подводников. Но комплектование экипажей порой все-таки отставало: не хватало некоторых специалистов. В частности - инженер-механиков.
      Флагмех Евгений Александрович Веселовский предложил подготовить сколько сможем командиров электромеханических подразделений в самой бригаде, из лучших старшин-сверхсрочников. Так возникли краткосрочные курсы лодочных механиков. Программа их была рассчитана на моряков, уже отлично знающих щуки и обладающих таким опытом службы на лодках, который позволит быстро освоить более ответственные обязанности. При отборе кандидатов учитывалась, понятно, и общеобразовательная подготовка. Занятия вели тот же флагмех и другие штабные командиры, инженер-механики лодок.
      Со Щ-11 послали на курсы прежде всего старшину электриков Виктора Дорина. Он стал командиром электромеханической боевой части одной из новых тихоокеанских лодок. И в такой же должности воевал на Балтике - на гвардейской Щ-309, потопившей несколько фашистских кораблей.
      А когда в первый раз представилась возможность направить одного человека в военно-морское инженерное училище в Ленинград, остановились на старшине группы мотористов Николае Баканове.
      Честно говоря, жаль было отпускать его с лодки. Но ему ли не прямая дорога в командиры Рабоче-Крестьянского Красного Флота - ярославский слесарь, коммунист, военмор-доброволец с двадцать четвертого года, накрепко связавший с кораблями свою жизнь...
      Согласился Баканов не сразу: не хотел браться за то, с чем мог не справиться.
      - Полно, Николай Михайлович! - убеждал инженер-механик Филиппов. - С твоим-то характером учиться можно. Вытянешь!
      И Баканов решился.
      Я уехал, - писал он потом, - унося с лодки самые хорошие воспоминания из всех, какие имел за прожитые к тому времени двадцать восемь лет. А учиться было очень трудно. Но отступать уже не мог, и все кончилось хорошо. Считаю, что этим обязан командованию подводной лодки.
      Военный инженер Баканов стал еще до войны военпредом на одном из ленинградских судостроительных заводов, приемщиком новых лодок. Тех самых, которые форсировали беспримерные по плотности минные поля в Финском заливе и топили фашистские корабли у берегов Германии.
      Судьба этого старшины с первой тихоокеанской щуки - впоследствии инженер-капитана 1 ранга - представляется мне естественным продолжением всего, чем мы жили в тридцатые годы на Дальнем Востоке. Рождение нового флота, связанные с этим усилия, общий подъем захватывали людей, определяя для многих их путь на всю жизнь.
      Особенно у нас заботились, чтобы не перевелись на лодках старшины-сверхсрочники - костяк экипажей.
      Тогда существовал такой порядок: сколько бы ни служил моряк сверх обязательных четырех лет, он ежегодно подавал новый рапорт о желании служить дальше и зачислялся еще на год. Оформлялось это обычно осенью, перед очередным увольнением в запас. Но на Дальнем Востоке постепенно вошло в обычай еще в начале календарного года вносить ясность в вопрос о дальнейшей службе как старых сверхсрочников, так и тех, кто заканчивал срочную. Ведь далеко не безразлично, заранее решил человек, что никуда со своей лодки не уйдет, или надумает остаться в последний момент: отдача сил службе будет далеко не одинаковой.
      Об этом и повел я речь, пригласив в начале 1934 года в кают-компанию Саратова всех сверхсрочников дивизиона и старшин, завершавших осенью срочную службу. На столе кипел самовар, вестовые уважительно подавали старшинам стаканы крепкого чая, и у нас пошла откровенная беседа. Познакомив собравшихся с задачами боевой подготовки, я сказал напрямик: как командира и коммуниста, меня тревожит, что у некоторых хороших моряков, коммунистов и комсомольцев, очень нужных подплаву, не определились личные планы на ближайшее будущее. Куда увереннее можно было бы готовить новые походы, зная наперед: не уйдут эти моряки с подводных лодок, не захотят уйти!
      Как я и надеялся, некоторые старшины сразу заявили, что готовы продолжать службу, и на следующий же день стали поступать от них рапорты. Общественное мнение в пользу сверхсрочной службы было столь сильным, что из тех, кого хотелось бы оставить, уволились в запас буквально единицы.
      Результатам вербовки на сверхсрочную у подводников очень радовался только что прибывший на Дальний Восток новый член Реввоенсовета и начальник политуправления МСДВ Г. С. Окунев (до этого помощник начальника Морских сил РККА по политической части). Он подчеркивал, что, сохранив в своих рядах моряков, осваивавших первые лодки, флот сможет быстрее, увереннее вводить в строй следующие подводные корабли.
      Григорий Сергеевич Окунев был политическим руководителем тихоокеанцев более трех лет и остался в моей памяти человеком высокой культуры и большого обаяния, очень прямым и отзывчивым, а когда надо - непоколебимо твердым.
      Как-то в разговоре выяснилось, что родом он, как и я, из Белоруссии, откуда его семья тоже бежала при наступлении немцев. В семнадцатом году Окунев стал большевиком. Будучи делегатом X партсъезда, участвовал в подавлении контрреволюционного кронштадтского мятежа, за что получил из рук Владимира Ильича Ленина орден Красного Знамени. А в конце 1921 года, когда я начинал службу молодым военмором, он был послан на флот на политработу.
      Быстро перезнакомившись с командирами и политработниками соединений, частей, Григорий Сергеевич поддерживал живой контакт со множеством людей - то позвонит, то к себе вызовет, то сам заглянет. Он умел подмечать склонности каждого, с кем общался, и пользовался этим, вовлекая нашего брата в мероприятия, проводившиеся в масштабе флота или базы. Почувствовав, что мне близки комсомольские дела, Окунев стал время от времени посылать меня на собрания и вечера молодежи.
      - Ну как, старый комсомолец, выступишь? - говорил он в таких случаях. И сам отвечал: - Разумеется, выступишь. Надо!
      В политуправлении я, как и многие командиры, бывал, пожалуй, чаще, чем в штабе. Из политуправленцев особенно близок был мне начальник отдела культуры и пропаганды Андрей Иванович Рыжов На Дальний Восток он приехал немногим раньше первых подводников, но считался уже старожилом, отлично знал положение во всех морских частях, специфику их службы.
      Десять лет спустя мы с Рыжовым вновь встретились на войне и мне довелось поздравить его с Золотой Звездой Героя.
      Политуправление МСДВ работало кипуче, опираясь на активность коммунистов, число которых в морских бригадах доходило до половины всего состава прослойка для тех лет очень большая. Помню, с каким воодушевлением встретила 1-я партконференция тихоокеанцев, проходившая в декабре 1933 года, сообщение о том, что за год партийные и комсомольские ряды молодого флота выросли в четыре раза. В расчете на такие силы конференция и потребовала от всех нас быстрейшего освоения поступившей и поступающей техники, настойчивой разработки новых приемов использования ее в бою.
      На подводных лодках коммунисты были практически в каждом отсеке. А почти все остальные моряки - комсомольцы. Это, собственно, и позволило, несмотря на все трудности, не затянуть ввод в строй тихоокеанских щук, в сжатые сроки подготовить их к решению сложных задач.
      В течение 1934 года лодки нашего дивизиона освоили проектную норму автономного плавания - то есть непрерывного пребывания в море без пополнения запасов, - которая составляла тогда для щук двадцать суток. Осваивались все новые районы плавания. Щ-13 и Щ-14 совершили поход вдоль тихоокеанского побережья в более северные широты. Они побывали в таких уголках Приморья, где не только никогда не видели подводных лодок, но еще и не подозревали, что они есть у нас на Дальнем Востоке.
      Оказывается, не знали этого даже пограничники, охранявшие побережье одной из отдаленных бухт. Военком Щ-13 П. И. Петров, имевший неосторожность отправиться на берег без документов (лодка стояла на рейде), был немедленно задержан. Не помогли ни форма, ни советские деньги, обнаруженные в кармане кителя, ни отчетливо видимый с берега флаг лодки - знаем, мол, на какие уловки способен враг!.. Комиссара с извинениями отпустили только после того, как пограничники снеслись со своим начальством в Хабаровске, а оно - с Владивостоком.
      Скоро подобные происшествия стали уже совершенно невозможными. Наш флот на Тихом океане пополнялся все новыми боевыми единицами, и особенно быстро увеличивалось число подводных лодок. Вслед за щуками вышли в Японское море первые лодки типа М - широко известные впоследствии малютки. Дивизионы 2-й морской бригады - ядра дальневосточного подплава - постепенно развертывались в новые соединения.
      Что касается первой щуки, то некоторое время спустя экипаж Дмитрия Гордеевича Чернова вышел по боевой и политической подготовке на первое место среди подводных кораблей всего Советского Военно-Морского Флота. В ознаменование этого Центральный Комитет ВЛКСМ наградил Щ-11 комсомольским значком. Увеличенное изображение его, отлитое из бронзы, было прикреплено к рубке. Такого отличия не удостаивался ни один корабль - ни до того, ни после.
      Награда была глубоко символичной. Она напоминала, как породнился комсомол с флотом, как много сделал под руководством партии для укрепления обороны морских рубежей. А для военморов, посланных на флот комсомолом, этот значок на стальной груди подводного корабля как бы олицетворял их собственный жизненный путь.
      Подводная лодка Щ-11 стала потом именоваться Щ-101. При формировании новых соединений подплава она осталась во 2-й морской бригаде. Я же вскоре оказался с другими лодками в другой базе.
      Тридцать с лишним лет спустя, в декабре 1965 года, многие члены первого экипажа Щ-11 собрались в Москве. Инициатором встречи явилась редакция Комсомольской правды.
      Не было уже в живых Д. Г. Чернова. Пал смертью храбрых в боевом походе, командуя подводной лодкой на Черном море, веселый минер Яков Хмельницкий. В звании инженер-контр-адмирала умер наш механик В. В. Филиппов... Некоторых просто не удалось разыскать. Но все же собралось шестнадцать человек половина команды! Еще несколько товарищей откликнулись письмами, телеграммами.
      Участники встречи получили теплое приветствие от Министра обороны СССР. ЦК ВЛКСМ наградил старых подводников значками За активную работу в комсомоле. А родной Комсомолке мы были бесконечно благодарны за то, что, собрав нас вместе, она словно перенесла всех в далекие молодые годы.
      Молодо, совсем как прежде, звучал голос Василия Осиповича Филиппова - нет, не капитана 1 ранга в отставке, которому перевалило за шестьдесят, а прежнего тридцатилетнего комиссара. Александр Васильевич Гречаный, приехавший прямо со студии Мосфильм, опять был для нас тем гораздым на выдумки любимцем кубрика в Мальцевских казармах, чьи пародии заставляли забывать о любой усталости. В начальнике отдела сталепрокатного завода Алексее Ивановиче Драченине все снова видели лодочного радиста и комсорга, в сотруднике столичного научно-исследовательского института Николае Михайловиче Пузыреве - влюбленного в свой дизель моториста и заядлого боксера.
      Но, конечно, никому не было безразлично, кем стал каждый потом. Тем более что многие выбрали свою дорогу еще тогда, когда мы вместе плавали.
      Тогда решили не расставаться с флотом старшины Николай Баканов, Виктор Дорин, Михаил Поспелов, ставшие корабельными инженерами. И это далеко не все, кого наша Щ-11 на много-много лет или на всю жизнь привязала к морю. Бывший радист Алексей Драченин, прежде чем бросить якорь на сталепрокатном заводе, плавал на новых щуках комиссаром. Политработником подплава стал и торпедист Константин Рычков. А если Николаю Третьякову - тому сормовичу, который чувствовал себя на заводском причале как дома, было, как говорится, на роду написано строить корабли, то он, тоже давно инженер, оказывается, строил не какие-нибудь другие, а именно подводные.
      Уже после встречи в редакции Комсомолки подал весточку о себе наш кок Александр Лаврентьев. Изменив кулинарии, он стал капитаном-механиком речного флота. Как знать, не сыграло ли тут роль то, что и ему пришлось изучать на щуке не только камбуз, а весь корабль и сдавать пять программ!
      Тепло вспоминали на сборе нашего штурмана Александра Дмитриевича Федорова, который приехать не смог. Он дольше, чем кто-либо из нас, служил на Дальнем Востоке - командовал лодками, работал в штабах. Будучи уже контр-адмиралом, начальником Тихоокеанского высшего военно-морского училища, Федоров по долгу службы вручил диплом своему сыну Юрию, тоже ставшему подводником.
      Мы подсчитали: из каждых пяти членов первого экипажа Щ-11 четверо стали кадровыми офицерами Военно-Морского Флота. Отрадно было убедиться, что и те, кто давным-давно снял флотскую форму и навсегда сошел на берег, не перестали гордиться званием матроса со щуки. Это и физик из Дубны Александр Вьюгин, и артист кино Александр Гречаный, и лодочный фельдшер, а ныне врач-стоматолог Федор Ефимович Пуськов...
      А сейчас передо мною лежит вырезка из горьковской областной комсомольской газеты Ленинская смена - очерк о комсомольце тридцатых годов Вениамине Шмелеве. Это один из торпедистов Щ-11.
      Давно уж расстался он с флотом. На суше и воевал, был тяжело ранен под Воронежем... Краснофлотцем Шмелев мечтал окончить педагогический институт, учительствовать в родных краях и иметь большую семью. И все сбылось. Вениамин Федорович - директор школы, отец семерых детей, уважаемый земляками человек, член Географического общества СССР. За плечами у него богатая, содержательная жизнь, в которой как будто не такое уж значительное место заняли четыре года флотской службы. Но очерк в комсомольской газете озаглавлен: Матрос со щуки. И не зря!
      Пятая морская
      Когда наши щуки еще проходили заводские испытания, выходя в море на считанные часы, всем не терпелось увидеть: а что там дальше - за Аскольдом?
      За остров Аскольд - он совсем недалеко от Владивостока - мы вышли скоро. Но освоение новых районов плавания пошло гораздо быстрее, после того как командование Морских сил Дальнего Востока перебазировало группу подводных лодок в одну из бухт, которыми так богато Тихоокеанское побережье. К ней еще не было проторенных сухопутных дорог, и по тем временам бухта считалась отдаленной.
      Некоторое время лодки оставались в составе 2-й морбригады, а затем положили начало новому соединению - 5-й морской бригаде. Командовать ею выпала честь мне. Начальником штаба бригады был назначен старый мой балтийский сослуживец А. Э. Бауман - бывший инженер-механик подводной лодки Батрак.
      Мало кто успел побывать в тех местах до нас. Известно было, что и бухту, и просторный залив, в который она выходит, не нанесенные до того ни на какие карты, открыл в прошлом столетии экипаж русского военного парохода-корвета. Бухта, защищенная от ветров, явилась тогда для моряков счастливой находкой они укрылись в ней от жестокого шторма.
      С тех пор бухтой пользовались лишь рыбаки, но их жило тут немного. Склоны спускающихся к морю сопок покрывала дремучая тайга. Место было глухим, почти безлюдным. И вышло так, что строителями первого здесь каменного здания, первой бани, даже первого родильного дома и еще многого другого стали тихоокеанские подводники.
      А начиналось это так. Декабрьским утром 1934 года в пустынную бухту, к которой почти вплотную подступала тайга, вошел Саратов. Ошвартоваться было негде, и паша плавбаза отдала якорь посреди бухты. На берегу виднелось несколько деревянных домиков да засолочные чаны - поселок и заготовительный пункт Дальрыбтреста.
      Мы с командиром Саратова М. М. Резником отправились на катере на разведку. Рыбаки показали место, где глубина позволяла подвести плавбазу к отвесному берегу. Боцманская команда соорудила из смолистых лиственниц массивный трап. Еще до того как стемнело, можно было сойти с кормы Саратова прямо на скалы и мерзлую землю. У бортов плавбазы встали пришедшие вслед за нею подводные лодки.
      Здесь мы и встретили Новый год - 1935-й. И начали заново налаживать обеспечение боевой готовности кораблей, учебу и быт личного состава.
      Новоселье было трудным. Ни причалов, ни берегового жилья, ни электростанции, ни мастерских... Да что мастерские! Недоставало тут даже пресной воды.
      Источник, которым пользовались рыбаки, не мог обеспечить и нас. А мутная вода в устье ближайшей реки для питья не годилась. И как ни экономили ту воду, что привезли в цистернах Саратова, она иссякла быстро.
      Пришлось посылать маленький тральщик Ара (два таких суденышка доставляли нам из Владивостока продовольствие и горючее) за водой в одну из соседних бухт. А тем временем в разных местах копали землю, добираясь до водоносных слоев. Вода, которую качали насосы, была мутной, отдавала болотом. Убедившись, что более чистой близко не найдем, стали конструировать песочно-угольные фильтры. Опыта по этой части никто не имел, однако в конце концов получили воду вполне чистую. Добились этого лодочные инженер-механики. Так что их вполне можно, не погрешив против истины, назвать строителями первого в тех краях водопровода.
      Прибывали новые щуки, а на Саратове не оставалось уже свободных кубриков. Нескольким экипажам пришлось до весны жить на своих лодках, а затем перебираться в палатки. А личный состав первых подразделений нашей береговой базы в палатках и зимовал.
      Не просто было даже получить весточку от семей, оставшихся во Владивостоке. Почта шла со случайными оказиями, телеграфа не было вовсе. Ну а радиостанции военных кораблей существуют, как известно, не для личных посланий. Впрочем, иногда приходилось делать исключения из правил.
      Из моих прежних сослуживцев в новую базу перевели, в частности, Н. С. Ивановского (вскоре ставшего тут командиром дивизиона). Николай Степанович человек волевой, строгий к себе, но однажды он признался, что очень тревожится о жене - ей настал срок родить. Не колеблясь, я дал радиограмму в штаб 2-й морбригады (еще входя в ее состав, мы только с нею и имели связь): Прошу сообщить состояние семьи Ивановского. Вместо ответа по существу пришел фитиль: неправильно, мол, используете радиосвязь... Вас не понял, - радировал я и повторил запрос.