Если обморок Тоуда и был неожиданным, то не более, чем перемены, которые произошли в нем в эти незабываемые моменты встречи с кузиной.
      Даже если бы друзья были совершенно неискушенными в романтической любви и неисповедимости, а часто и полной неразумности ее путей, они все равно могли бы сразу распознать симптомы уже по тому, как Тоуд произнес имя кузины. Потому что люди, не страдающие недугом любви, не восклицают «Флорентина!» так страстно и с таким чувством. И, очнувшись от обморока, не сжимают руками грудь и не кричат: «Где она?! Отнесите меня к ней сию же минуту, потому что я слишком слаб, чтобы идти! Один взгляд на нее вновь заставит мое сердце биться, а ноги — ходить!»
      А потом, когда друзья уже начинают подозревать самое страшное, но еще не успевают собраться с духом и решить, что предпринять, НЕвлюбленные не говорят: «Оставьте меня! Я сам найду ее! Уберите прочь руки, негодяи, дайте мне защитить ее от вас!»
      Примерно такие крики и вопли, проклятия и угрозы изверг сраженный любовью Тоуд, придя в себя.
      Что он никак не мог найти мадам д'Альбер, было совсем не удивительно, принимая во внимание его дикое состояние. Она почувствовала, что благоразумнее и достойнее будет предоставить друзьям заниматься Тоудом. Она тогда и понятия не имела, что с ним, а если бы догадалась, то незамедлительно покинула бы Тоуд-Холл и Берег Реки.
      А пока что, будучи прежде всего художником, она воспользовалась дополнительным временем, пока Тоуд находился без сознания, чтобы заняться своими делами. Она попросила Прендергаста встать в позу наливающего чашку чая, чтобы сделать с него набросок, и поместила свою модель в дальнем конце зимнего сада, где освещение оказалось лучше. Но поскольку все помещение было заставлено растениями в горшках, то, придя в себя, Тоуд изрядно попрыгал и поскакал, выкрикивая слова любви и надежды, прежде чем нашел свой предмет. Она заговорила первой:
      — Все это так типично,так по-английски, как у вас говорят. Мне очень нравится ваш дворецкий!
      Тоуд подозрительно посмотрел на своего слугу и спросил:
      — Прендергаст, вы можете дать удовлетворительное объяснение тому, что поливаете пальму чаем?
      — Сэр, я…
      — Тогда удалитесь, — нетерпеливо приказал Тоуд, — я хочу побеседовать с Мадам.
      Но тут Тоуда настиг Барсук. То жуткое видение, которое пригрезилось ему, когда Крот впервые признался в совершенной им ужасной ошибке, сейчас на его глазах становилось кошмарной реальностью. Это было похоже на тропическую бурю, надвигающуюся с моря, чтобы опустошить мирный берег.
      — Тоуд, — прорычал Барсук в ухо Тоуду, — ты ведешь себя как последний дурак!
      — Любовь, — блаженно воскликнул Тоуд, повернувшись к своему другу, но все еще протягивая руку к той, что смутила его сердце, — это глупость, счастливая глупость, и я…
      Подоспевшему Кроту показалось, что Барсук неправильно ведет себя, и он решил применить другой подход.
      — Тоуд, — сказал он ласково, но достаточно твердо, — не знаю, что на тебя нашло, но тебе грозит опасность скомпрометировать себя…
      — Я не знаю, о дивная кузина, — кричал меж тем Тоуд, воспарив в воздухе в невообразимом пируэте, — что на меня нашло, но мне грозит опасность…
      Теперь и Рэт присоединился к обществу и попробовал еще один способ воздействия на обалдевшего и одуревшего обожателя.
      — Тоуд, — прошипел он, притянув его к себе, — если ты сейчас жене придешь в себя, мы вынуждены будем силой увести тебя в безопасное место, чтобы ты успокоился, и ты будешь очень глупо выглядеть в глазах кузины. Она потеряет всякое уважение к тебе и, я уверен, отменит все сеансы и свой визит, и, что еще хуже…
      — Рэтти, старина, пожалуйста, не сжимай так сильно мою руку, мне больно.
      — …мы вызовем полицию!
      — Только не полицию! — закричал Тоуд.
      — И судебных исполнителей! — добавил Барсук.
      — Нет! Только не это! — взмолился Тоуд.
      — А еще, я думаю, потребуется епископ, а то и два, — поддержал друзей Крот.
      — Пожалуйста, только не духовенство! — сказал Тоуд, наконец-то испугавшись. — Они так много говорят, что я устаю.
      Похоже, изобретательному Рэту все-таки удалось успокоить Тоуда. Произнося яростным полушепотом множество подобных предупреждений и не прекращая сжимать руки Тоуда, он слегка остудил его пыл и в конце концов заставил замолчать.
      Напрасно Крот и Барсук старались объяснить мадам д'Альбер природу недомогания ее кузена (Рэт в это время все еще удерживал Тоуда за руку, а Прендергаст был послан за успокаивающим ромашковым чаем); ни краткое описание биографии Тоуда, ни упоминание о его криминальных наклонностях, казалось, не произвели на нее никакого впечатления.
      — Тоуд манифи'к! Тоуд сова'ж! Великолепная дикая жаба! — воскликнула она. — А теперь пора продолжить сеанс.
      Перерыв, похоже, несколько отрезвил Тоуда от ударившего ему в голову напитка любви, которого он залпом хлебнул сверх меры.
      Теперь друзья сочли, что уже можно позволить ему заговорить.
      — Кузина, — сказал Тоуд, — чудная…
      — Тоуд! — взревел Барсук, снова почуяв опасность.
      — Кузина… Мадам, — попробовал Тоуд еще раз, — мне теперь лучше. Я в таком состоянии…
      — Осторожнее, старина, — предостерег Крот, опасаясь нового объяснения в любви. — Когда говоришь с ней, представляй себе, что она — горшок с фикусом. Это поможет.
      Тоуд удивленно уставился на Крота, решив, что слова его вполне подтверждают уже приходившую ему в голову мысль: от жары и духоты в оранжерее у всех стало плохо с головой. А иначе чем объяснить, что здоровый на вид парень Крот может всерьез подумать, что Тоуд способен принять Флорентину за фикус в горшке? И что еще, кроме временного помешательства, могло заставить дворецкого поливать пальмы чайной заваркой, которая к тому же давно засохла?
      — Мне кажется, кузина, я немного устал и должен отдохнуть. А потом, моя дорогая…
      Теперь Барсуку было достаточно бросить на Тоуда только один взгляд, чтобы привести его в чувство.
      — …дорогая кузина, я думаю, нам с вами надо обсудить позу для скульптуры, которую вы согласились ваять.
      Рассудок вернулся к Тоуду до такой степени, что он не только выпил особого целебного чая, принесенного Прендергастом, но и съел из вежливости кусок пудинга из саго. После этого он отправился на террасу позировать.
      Рэт и Крот воспользовались случаем оставить Тоуд-Холл и вернуться к своим лодкам. Выдра вызвался им помочь.
      — Счастливо, ребята, — сказал Барсук. — Я бы пошел проводить вас, но с Тоуда нельзя спускать глаз.
      На террасе мадам д'Альбер наконец-то вплотную занялась Тоудом:
      — Дайте-ка мне хорошенько рассмотреть вас, мон шер. Хочу увидеть вас таким, какой вы есть на самом деле.
      — Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Тоуд, несколько встревожившись.
      — Он так скромен, месье, он как птичка, которой хочется летать, но что-то ее сковывает… — сказала Мадам Барсуку, который окончательно вошел в роль опекуна и очень хотел, чтобы слог скульпторши был менее цветистым, потому что его пышность способствовала возбуждению Тоуда.
      — Мадам, — сказал Барсук свистящим шепотом, — постарайтесь говорить проще, потому что мистер Тоуд не совсем понимает, что вы хотите сказать. Относитесь к нему как к больному.
      И тут же глубоко вздохнул, потому что убедился, что его вмешательство не привело ни к чему хорошему, — Мадам принялась хлопать крыльями и носиться по террасе, выкрикивая:
      — Птица! Летящая птица!
      С какой радостной готовностью Тоуд последовал ее примеру!
      — Птица! Вот кто я! Вот что она имеет в виду, старина Барсук! Разве это не чудесно?
      Барсук нахмурился и решил переждать. Его обеспокоило упоминание о птицах и полете, ведь он знал, что Тоуд, кроме всего прочего, всегда жаждал летать и что для его собственной безопасности и благополучия других обитателей Берега Реки очень важно постоянно удерживать его в рамках здравомыслия. Именно бдительность друзей, а не самоконтроль предотвращала несчастье, и это тоже было хорошо известно Барсуку.
      Изнемогший и запыхавшийся Тоуд наконец остановился перед Мадам, и она тоже остановилась.
      — Похож я на птицу? — спросил Тоуд, надеясь на похвалу, как послушный мальчик.
      — На храбрую птицу! — подтвердила она, подпитывая его тщеславие и любовь; он тут же напыжился, выпятил грудь и распустил перед ней хвост, как павлин. — На благородную птицу!
      — Да, я птица! — подытожил Тоуд с глубокой убежденностью.
      — Ну разве он не птица? — воскликнула скульпторша, ища у Барсука поддержки.
      — Очень может быть, — с неуклюжей уклончивостью ответил Барсук, взглянув на Тоуда с легким отвращением. — Да, наверно, это так и есть.
      Он надеялся, что Тоуд уловит предупреждающие нотки в его голосе и успокоится. Барсук знал, что Тоуду не надо много, чтобы выпятить грудь, напыжиться и из кожи вон вылезти, лишь бы показать свою значительность. Как только Мадам стала поощрять его представление о себе как о птице, и притом благородной, он в одну секунду улетел мыслями прочь от своей недавней попытки нежными излияниями привлечь внимание дамы. Он все выше и выше воспарял на крыльях фантазии, подгоняемый ветром восхищения мадам д'Альбер.
      — Где будет установлено мое произведение? — спросила она.
      — Моя скульптура? Я?
      — Да, — воскликнула она, — покажите мне это место, кузен! Покажите наконец!
      Неуклюже помавая руками, как провинциальный актер, которому досталась роль не по рангу и не по мастерству, но который горит желанием поразить публику, Тоуд проплыл к постаменту, где жаждал увидеть свой скульптурный портрет в два своих роста.
      — Здесь я пребуду навеки! — изрек он.
      — О мистер Тоуд, примите позу! — воскликнула она ему вдогонку. — Так. Благороднее! И как можно мужественнее! Вдохновите мое Искусство величием вашего Духа!
      Тоуд старался как мог, и после нескольких попыток и, несомненно, многочисленных тайных репетиций накануне он без особого труда принял весьма драматическую позу. Правда, пребывание в ней довольно скоро привело к утомлению, потере важного вида и равновесия, и все же он продолжал стоять, вытянув руки и пальцы так благородно и мужественно, как только мог.
      Мадам довольно долго и сосредоточенно изучала его, а затем пришла к неожиданному и весьма удивительному заключению.
      — Он должен быть… императором, — сказала мадам д'Альбер с глубоким убеждением. — Вот кого я вижу в нем! Да. Император, и не иначе!
      — Император! — задохнулся Тоуд, чувствуя слабость и головокружение, потому что физически очень трудно так долго оставаться столь благородным и мужественным.
      — Интересно… — сказала Мадам спокойно и даже робко, как будто ей только что пришла в голову мысль, ужаснувшая ее, хотя Барсук подозревал, что она зародилась у нее давно. — Интересно, мистер Барсук, — сказала она, схватив того за руку, — неужели вам никогда не случалось взглянуть на мистера Тоуда и увидеть его таким, каким он мог быбыть?
      — Каков он естьна самом деле — случалось, а каким он мог быбыть — вряд ли, — ответил Барсук, чувствуя, что его выигрыш в росте — ничто против ее выигрыша в весе, и потому позволяя увлечь себя поближе к Тоуду, чтобы посмотреть на него с более близкого расстояния.
      — Тогда вглядитесь в него сейчас, — сказала она, величавым жестом указав на Тоуда, вспотевшего от усердия, с которым он пытался удержаться в неловкой позе, полной необыкновенного достоинства. — Вглядитесь! Что вы видите?
      — Я вижу… — Барсуку было неловко продолжать, потому что он-то хорошо знал, что он видит. Он видел помпезность и слепое тщеславие, всепоглощающую гордость и… и… Тоуда, раздираемого страстями, с которыми он не в силах совладать.
      — Он будет императором! — в экстазе воскликнула Мадам, срывая веточку лавра и вручая ее Тоуду, чтобы он приложил ее к голове как некое подобие триумфального венка.
      — Императором? — ужаснулся Барсук.
      Нога, на которой держался Тоуд, сдалась в неравной борьбе, подогнулась, и он закачался.
      — Императором Цезарем — вот кем будет месье Тоуд. А вы, Барсук, Рэт и Крот, а также Выдра, вы будете его легатами, размером, конечно, поменьше его, держащими скрижали, на которых записаны его победы. Такова моя концепция. Сеанс окончен! Да здравствует император Цезарь!
      Такой конец сегодняшней работы Мадам безусловно устроил Тоуда.
      Он качнулся в последний раз и с глухим стуком ударился о землю, успев в падении схватить Мадам за руку.
      — Кузина! — воскликнул он, уверенный, что все ее последние слова были не чем иным, как объяснением в любви к нему. — Согласитесь ли вы стать супругой императора Цезаря?
      Барсук застыл в тихом ужасе, но выяснилось, что для волнения не было оснований.
      Мадам не раз делали предложение, и хотя она и была недогадлива и вовремя не распознала опасности, теперь, когда ее клиент обнаружил свои истинные намерения, точно знала, что и как сказать.
      — Кузен, — отвечала она совершенно спокойно, — наш брак невозможен, потому что я люблю другого.
      — О горе! — простонал Тоуд.
      — Ему я посвятила всю свою жизнь.
      — Я в отчаянии!
      — Кроме того, у меня есть еще клиенты, которых мне нужно повидать немедленно!
      — Какие клиенты? — спросил Тоуд, все еще лежа на земле. Теперь ему было незачем подниматься.
      Мадам достала из внушительных складок своего одеяния список, и, пока она зачитывала его, Барсуку ничего не оставалось, как восхищаться ее талантом улаживать любовные дела и осаживать пылких поклонников.
      — В моем списке три имени, — сказала она, — но я изваяю их всех вместе: Председатель суда, начальник полиции и епископ.
      — О ужас! — вскричал Тоуд и испытал понятный трепет, потому что знал всех этих джентльменов и вовсе не был дружен с ними.
      — На обратном пути в Город я навещу епископа в его большом доме и там встречусь с ними со всеми! — безжалостно продолжала она. — А теперь я пойду, — заявила она, будучи так же решительна в своем уходе, как и в появлении. — Так лучше, месье, — сказала она Барсуку, прежде чем автомобиль умчал ее из Тоуд-Холла. — Боюсь, мистер Тоуд немножко влюблен в меня, а это нехорошо. Поэтому я не останусь.
      Барсук почувствовал, что относится к ней гораздо лучше, чем раньше.
      Как и опасался Барсук, неожиданный отъезд мадам Флорентины поверг незадачливого влюбленного в отчаяние и жестокие страдания на многие дни и недели. Так обильны были слезы и жалобы Тоуда, так громогласны его сетования на жестокость Судьбы, так мрачны приступы замкнутости, что Барсук счел необходимым собрать тех, кто принимал интересы Тоуда близко к сердцу, чтобы обсудить, что можно сделать.
      Совет, который в отсутствие Крота и Рэта состоял из Выдры, Племянника и Прендергаста, заседал в нижней гостиной, потому что вызовы дворецкого участились в эти дни уныния и он всегда должен был быть наготове, чтобы отозваться. Прендергаст, правда, отнесся к обсуждению не с таким рвением, на которое надеялся Барсук. Дворецкий утверждал, что его профессиональный кодекс велит ему действовать только в интересах хозяина.
      — Но вы поможете нам помочь ему? — спросил Выдра.
      — Я, конечно, помогу моему хозяину, — ответил Прендергаст с великолепной двусмысленностью.
      — Что ж, подведем итоги, — сказал Барсук. — Очевидно, что положение Тоуда ужасно, и очень скоро он будет опасен как для самого себя, так и для окружающих, если уже не опасен. У меня нет сомнений, что, несмотря на решительный отказ Мадам и наши увещевания, он попытается вырваться за пределы дома, чтобы предстать перед отвергнувшей его кузиной. А после того, как я опасаюсь, он будет настолько удручен и не способен владеть собой, что сможет совершить над собой что-нибудь необратимое. Или, принимая во внимание присущую ему трусость и неопытность в подобных делах, я допускаю и другую возможность: оставаясь на свободе и отвергнутым, он очень скоро нанесет кому-нибудь серьезное оскорбление, будет схвачен, осужден и посажен в тюрьму…
      — Или, что еще хуже, — сказал Выдра, — суд припомнит ему все прошлые проступки, в которых он был признан виновным.
      — Поэтому, — продолжал Барсук, — я предлагаю…
      Предложение Барсука было прервано громким звонком колокольчика для вызова слуг. Взглянув на щиток с лампочками над головой Прендергаста, они увидели, что Тоуд желает видеть своего дворецкого в зимнем саду.
      Прендергаст тотчас же отправился на зов, но не успел он еще уйти, как остальные снова услышали звонки и увидели на щитке другие сигналы, рассылаемые Тоудом по всему Тоуд-Холлу, что говорило о полной его невменяемости. Он последовательно переходил из зимнего сада в гостиную (звонок), из гостиной в кабинет (три звонка), оттуда в холл (еще один звонок — послабее), и, наконец, особенно угрожающе прозвучал совсем уж слабый, короткий звонок из оружейной, говорящий, видимо, о последней стадии отчаяния.
      — Это зов на помощь! — закричал Барсук. — Но Прендергаст не успеет. Мы должны сейчас же пойти и спасти его!
      Они побежали, а новые звонки все звенели.
      — Подождите! — сказал Выдра. — Он опять передвигается!
      Достижение современной техники — сигнальный щиток — позволило им с леденящей душу быстротой, лампочка за лампочкой, звонок за звонком, наблюдать продвижение Тоуда навстречу сумасшествию и саморазрушению.
      — Он идет наверх, а оттуда, через чердак обязательно вылезет на крышу, — сказал Племянник, и все трое помчались наперехват.
      Но без них колокольчики все звонили, обозначая совсем иной маршрут, сворачивающий прочь от страшного конца, который наивно вообразили себе доверчивые друзья. Потому что Тоуд ушел с чердака, спустился по черной лестнице и в гостиной наконец остановился и позвонил в последний раз.
      Там они и нашли его. Одни подоспели с одной стороны, другие — с другой, а Выдра вообще влез через полуоткрытое окно (потому что он решил, что Тоуд мог сбежать из дома и броситься к реке, чтобы утопиться).
      Хозяин дома сидел за столом, впав в такое отчаяние и повредившись умом, что был не в состоянии даже расчехлить то, что друзьям в панике показалось ружьем, с помощью которого он собирался свести счеты с жизнью.
      — А! Прендергаст! Наконец-то! — воскликнул он (в глазах безумие). — Тут и Барсук (удивление), и ты, Племянник (недоумение). А ты, Выдра? Зачем ты лезешь в окно (осторожность)? Ты так жаждешь помочь мне?
      — Отнимите у него это! — закричал Барсук, хватая Тоуда за руки.
      — Но в чем, собственно?.. — залопотал удивленный Тоуд.
      — Оно у меня! — закричал Выдра, пряча орудие саморазрушения в дальний угол комнаты.
      — Послушай-ка, старина… — сказал Тоуд, пытаясь подняться.
      — Я подержу его, — вызвался Племянник, с большим рвением принимаясь за дело.
      — Если это шутка, — рассердился Тоуд, тщетно пытаясь бороться с коллективным натиском, — то она зашла слишком далеко.
      Прендергаст все-таки вернул некоторый порядок и здравый смысл во все происходящее. Когда Тоуд уже перестал сопротивляться и только в отчаянии озирался, Прендергаст учтиво и спокойно спросил:
      — Вы звали, сэр?
      — Я звал вас,Прендергаст, а не этих агрессивных, вмешивающихся в чужие дела, незваных…
      — Да, сэр? — сказал Прендергаст очень спокойно, поощрительно улыбаясь, надеясь умиротворить Тоуда.
      — Я нашел свою удочку в оружейной, Прендергаст, но не смог найти ни коробочки с мухами, ни шпульки, ни…
      — Ты собрался на рыбалку! —подозрительно спросил Барсук.
      — Да, я хотел, пока на меня не напали и насильно не вырвали удочку у меня из рук, — ответил Тоуд с оскорбленным видом. — Я думал, это поможет мне немного развеяться. Что? Непонятно?
      — Тоуд, я что-то не припомню, чтобы ты раньше ходил на рыбалку, — сказал Выдра и удивленно поинтересовался: — С чего это ты вдруг сейчас…
      — Я любил рыбалку в молодости, — уныло сказал Тоуд, — и я подумал, может быть, теперь, когда я обрел любовь, мне снова понравится это занятие. Там, у реки, под размеренный плеск ее вод, я сложу стихи о даме, покинувшей меня…
      Друзья обменялись серьезными и многозначительными взглядами, но позволили ему продолжать.
      — Видишь ли, Барсук, любовь пробуждает во мне давно забытые воспоминания и настроения. Ты, конечно, помнишь строки одного безнадежно влюбленного поэта:
 
Отвергнут Флорентинои нежной,
В нее влюбленный безнадежно,
Тоуд в отчаянье и горе
Томиться уж не в силах боле.
И, обезумев от любви терзаний…
 
      В оригинале были Филис и Дамон, но Тоуд легко заменил их Флорентиной и собой и теперь собирался закончить стихи несколькими строками о… рыбной ловле. К сожалению, Барсук уже начал терять терпение и попытался прервать Тоуда, но тот, всегда готовый шокировать аудиторию, совершил роковую, поистине роковую ошибку — дочитал стихотворение так, как оно звучало в оригинале:
 
И, обезумев от любви терзаний,
Предпочитая пропасть прозябанью…
 
      Здесь Тоуд возвысил голос и закатил глаза, как безумный, перед тем как продекламировать заключительные, разящие наповал строки:
 
Решил, бездонной пропастью влеком,
Конец страданьям положить одним прыжком!
 
      — Разумеется, — немедленно пояснил Тоуд, — я не имел в виду…
      — Эй, Племянник, погоди-ка отпускать его! — велел Барсук, вовсе не склонный шутить. Хотя его несколько и успокоил ровный голос Тоуда, он опасался, что это может лишь означать, что больной вступил в тихую фазу болезни, от которой один шаг до следующего приступа безумия. И его версия подтвердилась, когда Тоуд прочел две последние строки стихотворения.
      — Сдается мне, Тоуд, дружище, — сказал Барсук, стараясь, чтобы его голос звучал ласково, но твердо, — что для твоей же пользы тебя следует запереть…
      — Для моей же пользы! — вскричал разгневанный Тоуд.
      Барсук тяжело вздохнул. Ему стало ясно, что тихая фаза действительно очень коротка.
      — Да, запереть. Но у тебя будет все, что ты захочешь…
      — Но я плачу за это! — закричал Тоуд, опять стараясь вырваться и наконец постигая, куда клонит Барсук. — Это все и так мое!
      — …и сколько бы ни продлилось у тебя это… наваждение…
      — Разумеется, любовь — наваждение, болваны! — завопил Тоуд, внезапно разразившись диким хохотом. — Это удивительное, умопомрачительное наваждение! От него даже болит голова. Вот потому-то рыбалка в тихом месте…
      — …сколько бы ни продлились эти твои… обманчивые переживания…
      Тоуд вдруг затих, убедившись, что сопротивление бесполезно и лишь истощает его силы.
      — Что вы со мной сделаете? — спросил он жалобно.
      Барсук понял, что цикл болезни в общем завершился и теперь больной опять впадает в тоску и мрачность.
      — Мы поместим тебя в спальне и вызовем доктора, он будет давать тебе что-нибудь успокоительное, пока ты не выздоровеешь.
      — Пожалуйста, Барсук, — взмолился Тоуд, вывернувшись из рук Племянника и упав на колени. — Не делайте этого! Я не перенесу заточения. Я не выживу, если у меня отнимут свободу! Будьте милосердны!
      Барсук подошел к Тоуду, тронутый его отчаянными мольбами. Ни одно животное не станет по дорой воле лишать другого свободы, особенно если это его друг.
      — Послушай, Тоуд, — сказал Барсук, — мы здесь все друзья и можем говорить откровенно. Мы чувствуем, что в твоем поведении опять появилась та… необузданность, которая уже ввергала тебя в разные беды и принесла тебе столько унижений. Мы призваны спасти тебя от твоей же собственной слабости. Если бы Крот и Рэт были здесь, они сказали бы то же самое.
      — О, я знаю, ты прав! — патетически воскликнул Тоуд. — Горе мне! Я обрел счастье лишь затем, чтобы испытать муки отчаяния! — И он стал всхлипывать еще горше, чем раньше, а друзья кинулись утешать его.
      Все еще всхлипывая, Тоуд нашел глазами Прендергаста, стоявшего в сторонке, как будто чего-то ожидая. И, встретившись взглядом с Прендергастом, Тоуд подмигнул ему раз и другой.
      — Дорогой Барсук, и ты, заботливый Выдра, и ты тоже, Племянник, мне очень жаль, что я причинил вам боль. Я лишился рассудка от любви и горя, это правда. Несомненно, я сам себе злейший враг, и меня следует запереть. Я охотно сделаю, как вы считаете нужным, но окажите мне одну последнюю любезность!
      Увидев, что Тоуд совершенно примирился и с самим собой, и с необходимостью суровой меры, предложенной друзьями, они ослабили хватку. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы Тоуд встал, правда по-прежнему опустив голову и ссутулившись, и пронзительно взглянул на Прендергаста.
      — Конечно, дорогой друг, — ответил Барсук. — Если мы что-то можем для тебя сделать…
      — Прендергаст, как там тот предмет, что мы с вами поставили на хранение, когда вы поступили ко мне на службу?
      — В порядке, сэр, — спокойно ответил Прендергаст, сразу уловив суть просьбы хозяина.
      О, как приятно щекотало нервы Прендергаста все происходящее! Насколько же тут было увлекательнее, чем в доме его светлости! Это правда, совсем недавно в нижней гостиной он проявил было слабость и чуть не вступил в сговор с врагами своего хозяина. Но теперь, видя героические попытки славного мистера Тоуда сразиться со злой Судьбой и с недругами, то есть устроить побег, как он мог не помочь ему!