Санькины пальцы с хрустом обжали трубку радиомикрофона. Он выдохнул все, что было в легких, словно именно эти граммы воздуха не давали ему возможность сдвинуться с места, и шагнул в круг света.
      Ни Децибела, ни Венеры там уже не было. Свет растворил их, и Саньке на мгновение стало страшно, что и он исчезнет точно так же в этом желтом, горячем, рождающем так много пыли.
      С гитарного перебора пошла "фанера", и он еле успел вскинуть микрофон к губам.
      -- Во-о-о-робышек-во-о-оробышек! Нахохлилась опять! -- взревел где-то под потолком незнакомый голос.
      Санька открывал строго по тексту пересохший рот и никак не мог понять, кто же это поет.
      -- Хорошо отмикшировал, -- шепотом прохрипели за спиной.
      Слова принадлежали то ли Игорьку, то ли Виталию, изображающих непосильную работу бас-гитариста и клавишника. А может, они вообще принадлежали Санькиным слуховым галлюцинациям. Но только после них он понял, что осталось от его голоса, записанного в студии.
      Рыхлый толстяк добавил в него басовых частот, и песня зазвучала по-мужицки грубо, вызывающе. Возможно, звукорежиссеру именно такой привиделась манера исполнения песни, но Саньке вдруг стало нестерпимо стыдно. Еще более стыдно, чем при виде голых девиц.
      Когда чужой, с блатными интонациями голос, прогнал припев, Санька вспомнил, что нужно нажать кнопку на микрофоне. Скользкая, как по стеклу плавающая подушечка указательного пальца еле отыскала клятую кнопку. Вдавив ее с брезгливостью, будто это и не кнопка была, а сидящий на микрофоне таракан, Санька спрыгнул, как и учил Аркадий, с подиума и направил пористую грушу в сторону стойки бара.
      -- Во-о-оробышек-во-о-оробышек! Не надо уходить! -- впервые за вечер дал он волю голосу.
      Двое-трое посетителей клуба, фальшивя и не попадая в тон, подхватили припев, и их голоса тоже взвились к потолку, заполнили зал. Кажется, им это понравилось. Голосов стало больше, еще больше. Они будто бы тянулись к настоящему, только сейчас проявившемуся тенору Саньки, и он вдруг представил, что произойдет, если он не отпустит кнопку. Потом же пойдет "фанера", и только очень пьяный не поймет, что его обдурили.
      -- Фуфло у тебя, а не песня! -- вдруг заорал какой-то мужик от стойки бара. -- Р-розовые сопли!
      Удивление развернуло Саньку влево. На грибке сиденья-вертушки горой дыбился не просто мужик, а какой-то немыслимый по размерам мужичина. В прежние годы такой бы запросто стал штангистом, а может, даже выиграл бы Олимпийские игры. Сейчас медвежьей силище находилось другое применение. Оно бугрилось в ведерных кулаках мужика, оно жгло взглядом рэкетира.
      -- Спой лучче "Дороги к казенным порогам"! -- сумел он заглушить своим басом даже звуки проигрыша. -- Дав-вай, не тормози!
      Санька еле успел вскинуть микрофон к губам и зашептать в него в такт песне. Пошли третий и четвертый куплеты, и некогда было спорить с мужиком-медведем. А тот, поняв, что ему отказали, угрюмо сгорбился на своем кнопочном стульчике. Синий галстук, шириной с хорошее полотенце, свесился почти до пола и казался подпорой, которая спасает гиганта от падения.
      -- Я чо сказал! -- взревел он и швырнул в Саньку бутылку пива. -П-падлюка! Ты чо мне отдыхать мешаешь?!
      Донышком бутылка попала по плечу, попала касанием, как говорили в
      зоне, чирочкой, нырнула на пол, даже не разбившись, но больше
      всего Саньку поразило, что никто ни за столиками, ни у стойки бара
      не отреагировал на бросок. Все люди в клубе казались заодно с
      амбалом и просто ждали дальше, куда попадет вторая бутылка. А мужик уже налапал ее, не оборачиваясь, на стойке бара и вез донышком по дереву. Когда она соскользнула в его пальцах со стойки, Санька понял, что до припева не дотянет.
      Все так же нашептывая микрофону про воробышка, он шагнул к ближайшему столику, вырвал из-под него белый пластиковый стул и с вращения, как дискобол, швырнул его в сторону мужика. У стойки бара что-то хрустнуло, и Санька с ужасом увидел, что здоровяк медленно встает со стульчика. Бутылка пива в его руке смотрелась гранатой, а по рассеченному лбу бахромой сползала кровь. Санька понял, что метатель из него не получился. Теперь уже требовались навыки бегуна.
      -- Ур-рою гада! -- опять перекрыл музыку своим рыком мужик и бросился на Саньку.
      Кто-то догадливый отключил "фанеру", и в обвалившейся на клуб тишине Санька услышал стук своего сердца. Оно жило где-то у горла, в кадыке. Чем-то его нужно было выбить оттуда, вернуть на прежнее место.
      Санька метнулся к зеленой двери, той самой, из которой появились девушки-стриптизерши, и еле успел нырнуть в нее. По дереву хряснуло стекло, осколками брызнуло по столикам.
      -- Ты куда?! -- остановили Саньку два мрачных парня в черных костюмах.
      -- Я -- певец, -- еле удерживая дверь, прокричал он. -- Там -- бандит. Он убьет меня.
      -- Там все бандиты, -- совершенно спокойно ответил более жилистый охранник и оттолкнул Саньку. -- Дай-ка!
      Дверь открылась с ракетной скоростью. Разъяренный мужик стоял в проеме, сжигая воздух пьяным выхлопом, и, кажется, не мог понять, за кем из трех он гнался. Кровь с его покатого лба уже проторила дорожку к подбородку и медленно подсыхала.
      -- Где эта сука?! -- грохотал он. -- Он мне череп пробил! Он...
      -- Ну, чего ты развозникался? -- совсем не боясь его, спросил жилистый. -- Ты же первым прикалываться начал. Прикинь, если бы ты вырубил певца... Хозяин бы из тебя отбивную сделал...
      -- Я токо песню попросил... Чтоб не эту фигню, а нашу, для братвы. Чтоб как бы ништяк всем был... Прикинь, а?..
      -- Он не знает твоей песни.
      -- В натуре?
      -- Не знаешь? -- обернулся жилистый к Саньке.
      Пришлось покачать головой из стороны в сторону. Так качают болванчики на пружинках.
      -- Так он тут? -- обрадовался находке здоровяк и шагнул между двумя охранниками.
      Те заученно вцепились в его запястья. Наверное, мужик стряхнул бы их с рук, как плюшевых зайчиков, но тут же из глубины коридора раздался красивый мужской голос. Такие голоса бывают только у актеров с театральными амплуа любовников.
      -- В чем дело? Это ты прервал выступление?
      -- Он! Он! -- появились за спиной здоровяка Игорек и Виталий. -- Мы видели хорошо. Он первым бросил бутылку...
      Когда обладатель красивого голоса поравнялся с Санькой, то шепнул ему:
      -- Зайди к шефу. Это там, в конце коридора...
      Санька не стал досматривать сцену усмирения раненного на корриде быка. В конце концов, бык мог и взбеситься.
      Спиной ощущая на себе мутный от злости взгляд мужика, Санька прошел в строго указанную сторону, свернул вправо и сразу ощутил себя вещью. Последний раз такое с ним случалось в кабинете Золотовского.
      Комната казалась частью другого мира. В ней все -- мебель, паркетный пол, шторы, люстры, картины -- было таким дорогим, таким красивым, таким царственным, что Санька даже не заметил среди всего этого великолепия человека. Он почему-то меньше всего ожидал, что кому-то вообще можно дольше минуты находиться среди подобного великолепия.
      -- Проходи. Присаживайся, -- незнакомым голосом предложила комната.
      Путаясь глазами в узорчатых обивках кресел, гнутых линиях комодов и пышных складках штор, Санька еле нашел лицо человека. Оно было маленьким, точно царская комната все, что в нее попадало живого, делала его мелким и незаметным. Санька даже провел пальцами по своей щеке. Кажется, она не уменьшилась.
      -- Да проходи, не трусь.
      Боясь прикоснуться хоть к чему-то из этого великолепия, Санька обошел огромный стол, бережно выдвинул тяжеленный, будто из металла сделанный стул, сел на мягкую обивку с рисунком рыцарского поединка и наконец-то выдавил:
      -- Здра...ствуйте... Мне один гражданин в коридоре сказал, чтоб я к вам...
      -- Граждане в колонии. А здесь -- найт-клаб..
      Хозяину кабинета шла к лицу аккуратненькая шапочка седины. И только черные очки, скрывающие глаза, казались лишними. Санька скользнул взглядом по его пиджаку и лишь теперь узнал собеседника. Это он вручал приз Венере. Были ли на нем тогда черные очки, Санька не заметил. Больше верилось, что не были, и то, что Серебровский спрятал за них глаза, отдавало тревогой.
      -- Я просмотрел всю сцену драки по монитору, -- повернул Серебровский голову влево, и Санька увидел там небольшой телевизор. -- Конечно, наш клиент перебрал лишнее. Но ты тоже не должен был себя так вести...
      -- А как?
      -- Клиентов надо беречь. Запомни это правило на всю жизнь. Тебе
      еще много раз придется выступать у нас. Ты улавливаешь мою мысль?
      Ни с того ни с сего на Саньку навалилась усталость. Как будто
      каждое произнесенное Серебровским слово превращалось в гирю, и они
      все повисали и повисали на его плечи, грудь, ноги, голову.
      -- Завтра тебе выступать в моем хаус-клубе. Там, конечно, нет таких крутых клиентов. Там мелюзга. Но с ними тоже нужно бережно обращаться.
      Санька подвигал ногой под столом. Нет, она все еще подчинялась ему, хотя и тоже казалась окаменевшей.
      -- Конфликт улажен, Леонид Венедиктович, -- ворвался в монолог Серебровского красивый голос.
      Хотелось обернуться, но Санька не стал мучить и без того онемевшую шею. Обладатель голоса сам подошел к нему, оперся о спинку стула, на котором сидел певец-дебютант, и вдруг брякнул что-то совсем непонятное:
      -- С попом хуже. Не могут найти.
      -- Ладно, Сашенька, -- милостливо протянул руку Серебровский. -- До свидания!
      Санька подержался за его холеные пальчики с твердыми камнями перстней, пожал мелкую ручку обладателя красивого голоса и только теперь заметил, что у него куртка из кожи какой-то необычной выделки... Кажется, она называлась вареной.
      Глава четырнадцатая
      БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ, ЛЮДИ!
      В кабинете было холоднее, чем в карцере самой дурной зоны. Отопление отключили строго по графику, но природа не признавала человеческих графиков. Север дунул на Москву прозрачным сухим воздухом, опять сковал лужи в лед и заставил людей вытащить из шкафов дубленки и шубы. Апрель замаскировался под февраль, и хотя говорливые метеорологи обещали потепление, почему-то вообще не верилось, что оно когда-нибудь наступит.
      Павел поморщился от колючего вида поземки, стелющейся вдоль стены здания на той стороне улицы, потрогал языком ранку от вырванного зуба, потом посмотрел в зеркало на стене, слегка обрадовался тому, что флюс все же начал таять, но тут же забыл о радости. В зеркале, кроме его собственного лица с уже еле заметной припухлостью на щеке, находилась и красная физиономия Кравцова. С нее на Павла смотрели мутные умоляющие глаза. Ничего хорошего от таких глаз не бывает.
      Павел поправил черную вязанную шапочку на голове, поплотнее запахнул куртку на груди и дохнул на зеркало. Оно тут же подернулось мутью. Лицо гостя исчезло, и Павел, поверив зеркалу, повернулся к своему столу.
      Рядом с ним на гостевом стульчике упрямо сидел Кравцов. Кожаная куртка нараспашку, расстегнутые три верхние пуговицы рубашки, блестки пота на залысинах. Похоже, для него холод в общем кабинете отдела был жарой.
      -- Гражданин капитан, -- умоляюще сложил руки на груди Кравцов. -
      Неужели вы мне не скажете фамилии того гада, что мою ласточку?..
      Павел вспомнил, каких трудов стоило ему разорвать над собой два
      сцепившихся потных тела, вспомнил ненависть в глазах Кравцовой,
      ехидный смех ее муженька, вспомнил свой расколотый зуб, и ему показалось, что ничего этого не происходило на самом деле. Если бы это случилось, то мольбы Кравцова выглядели бы странно. А потом Павел подумал, что не нужно ставить себя на место этого испуганного краснолицего человечка. Все равно у него -- другие мозги.
      -- Очень мало свидетелей, -- уже в третий раз за полчаса произнес Павел. -- И вообще, я же вас не вызывал. Идите домой, успокойтесь. К тому же следствие по факту гибели гражданки... -- он так и не решился назвать ее фамилии. -- Ну не мы ведем следствие, понимаете, не мы!
      Телефонный звонок принес облегчение.
      -- Слушаю.
      -- Зайди срочно, -- голосом Тимакова потребовала трубка и тут же заикала гудками.
      -- Есть, товарищ генерал! -- ответил гудкам Павел. -- Выезжать на задержание прямо сейчас? Очень опасно?.. Ясно!.. Есть!.. У меня супруг потерпевшей... Извиниться перед ним?.. Есть!
      Он положил трубку с видом человека, о котором через полчаса узнает вся страна, и протянул руку в сторону Кравцова:
      -- Давайте ваш пропуск!
      -- Значит, вы уходите?
      -- Но вы же слышали...
      -- Может, я без вас ознакомлюсь с показаниями свидетелей?
      -- Давайте пропуск!
      Протянутую бумажку он рванул из дрожащих пальцев Кравцова, черкнул по ней какими-то каракулями, пришлепнул их сверху печатью для пакетов и вручил гостю.
      -- Все, я спешу! Выход сами найдете?
      -- Да, я помню... По коридору, потом влево, потом лифт... Скажите, она сразу умерла?..
      -- Сразу, -- нехотя ответил Павел.
      Папка с делом о наркотиках, внутри которой были и документы по Золотовскому, и материалы следствия о самоубийстве Волобуева, и даже копии с протоколов допросов свидетелей гибели Кравцовой, лежала на его столе.
      Папка лежала укором, и он, отвернувшись от надоедливого посетителя, сунул ее в сейф, дважды повернул ключ и только теперь, посмотрев в зеркало, понял, что Кравцов уже вышел из кабинета.
      Ключи вечно терялись, и он сунул их в верхний ящик стола, вышел из кабинета и захлопнул за собой дверь. Английский замок услужливо сделал ее запертой. Толчком от себя Павел проверил, закрыта ли дверь, и с удивлением отметил, что Кравцова уже нет в коридоре.
      В тот самый момент, когда он подумал об этом, в оставленном им кабинете раздалось покряхтывание. Пухленький Кравцов еле выбрался из-под стола, шлепнулся на стульчик и зашелся в одышке. Сердце, придавленное животом, взбулькивало и никак не хотело работать по-прежнему. Кравцов уже привычно прокашлялся, и сердце, все-таки услышав его просьбу, наконец-то забилось ровно и ритмично. Только боль занозой сидела в его серединке.
      Кравцов уже плохо помнил, почему нырнул под стол. Просто следователь так резко схватил со стола папку и так таинственно отвернулся, пряча ее в сейф, что он сразу почувствовал, что именно в этой папке спрятаны все необходимые ему тайны. Стол был канцелярский, двухтумбовый, но со стороны прохода к двери его прикрывала плаха из древесно-стружечной плиты. Кравцов резко сел, обжал коленями живот и по-утиному сделал два шага под крышку стола. Под щелчок сейфового замка он задержал дыхание и закрыл глаза. Ему показалось, что если он вскинет веки, то следователь его сразу найдет. Потом он услышал шипение выдвигаемого ящика стола, звяканье ключей, опять шипение, тяжелый вздох, шаги, и только после хлопка двери разрешил себе открыть глаза.
      На правой тумбе белела бирка. "Стол N 121. Ответственный -- ст. л-т милиции А.Н.Башлыков".
      Мысленно поблагодарив этого неизвестного ему Башлыкова за временно предоставленное убежище, Кравцов выскребся из-под стола и только тогда ощутил сердце.
      Во всех углах кабинета висела тишина. Казалось, что у нее есть глаза и она ждет, когда пошевелится Кравцов.
      А он, боясь вспугнуть эту чуткую тишину, нашарил в кармане куртки металлический футляр, вывалил из него на ладонь таблетку валидола, сунул ее под язык и только тогда обернулся.
      На стене за столом прямоугольниками белели фотографии. С самой большой из них на Кравцова смотрели почти сотней глаз мальчишки в светлых рубашечках. Бабочки на цыплячьих шейках смотрелись смешно и трогательно. Мальчишки были выстроены ярусами, изображая из себя хор, и старательно что-то пели. Фотография передала все, кроме звука, и оттого открывшие рот мальчишки выглядели одновременно зевающими, а вовсе не поющими. Кравцов вскинул глаза чуть выше. Со снимка улыбался парень в форме курсанта. Лицо было симпатичным, но совсем не запоминающимся. Такие лица в прежние годы призывали нас с плакатов не болтать лишнее и вообще быть бдительными. На других фотографиях сидели какие-то парни в одинаковых пиджаках, стояли колонны перед парадом, играл какой-то ансамбль с примитивными электрогитарами. Правее фотографии висела выложенная из детской пластмассовой мозаики картина: красный цветок с зеленым стеблем на синем фоне и подписью "От девочек 11-го "Б". Девочки уже, видимо, давно повыходили замуж и нарожали детей, потому что несколько разноцветных частичек мозаики на картине отсутствовали, олицетворяя исчезающее время.
      Валидол наконец-то снял боль, и Кравцов перевел глаза на стол по диагонали от него. Именно на нем совсем недавно лежала папка. Место, где она находилась, выглядело почему-то чуть светлее, чем остальной стол.
      Вновь задержав дыхание, Кравцов медленно встал со стула. В висках живым существом бился страх. Сразу стало до одури жарко. Сейф, до которого было всего три-четыре шага, дышал доменной печью.
      Не ощущая ног, Кравцов преодолел два метра до соседнего стола, нагнулся и в полумраке разглядел на правой тумбе бирку. "Стол N
      122. Ответственный -- к-н милиции П.С.Седых". Рука сама вытянула верхний ящик именно из этой тумбы. Его шипение казалось сигналом кобры, готовящейся прыгнуть на Кравцова из угла комнаты. И он, прежде чем посмотреть вовнутрь ящика, бросил взгляд именно в этот угол. Там стояла пластиковая мусорная корзина. В ней не было ни клочка бумаги. Она хранила в себе лишь жуткую черную пустоту.
      Не отрывая глаз от этой пустоты, Кравцов пальцами нашарил в ящике связку сейфовых ключей. Их бородки кололись ежиными иглами. Было больно, но Кравцов крепко зажал их в руке. От жара уже ломило поясницу и кружилась голова, и он только теперь вспомнил, что не дышит.
      Рот жадно, по-рыбьи схватил воздух, в голове чуть просветлело, и Кравцов шагнул к сейфу.
      Глава пятнадцатая
      ПОД ЗВУКИ МУЗЫКИ
      -- Что ты, как лыжник, в шапке ходишь? -- встретил Павла в своем кабинете Тимаков.
      Ему легко было изображать из себя закаленного супермена: у ног гудел обогреватель и окатывал начальническое тело теплыми волнами.
      -- У меня холодно, -- пожаловался Павел, но черную вязаную шапочку с головы все же стащил.
      За неимением расчески ее роль выполнили пальцы. Со стороны это выглядело примерно, как попытка ветра пригнуть к земле хлебные колосья. Они вроде бы легли, но тут же поднялись.
      -- Присаживайся. Ушел этот?..
      -- Кравцов?
      -- Да.
      -- Так точно.
      -- Да-а, это трагедия... Потерять жену...
      -- Он хотел узнать имя убийцы. Ну, кто сбил...
      -- Как будто мы его сами знаем!
      -- Я думаю, той женщине... ну, свидетельнице, можно верить, -осторожно заметил Павел. -- Второй раз такое совпадение: две кожаные куртки, вареная и крэк...
      -- Да-а, сладкая парочка. И как она там сказала?..
      -- Тот, что в крэке, очень красивый.
      -- Вот видишь -- красивый! Андрей Малько на такой комплимент не тянет. Его бородищу и лысину она бы точно заметила...
      -- А если он сбрил бороду?
      Тимаков задумчиво провел пальцами по щеке. О бритье, как о
      варианте маскировки, он не думал. Да и когда думать, если почти
      все время сжирают совещания. И на каждом требуют раскрываемости,
      раскрываемости, раскрываемости. А он именно сейчас не хотел
      торопиться. Сеть была почти сплетена. Осталось лишь две-три ячейки, две-три ячейки. Тимаков не ожидал, что тот, на кого они охотились, начнет так резко метаться. Неужели он понял, что для ухода ему осталось место именно в этих двух-трех ячейках?
      На подоконнике плакал из радиоприемника Меладзе, упрямо звал какую-то Сэлю, у которой губы похожи почему-то на вино, хотя вино обычно бывает мокрое, а губы -- твердыми, и странное, нерусское имя этой девицы раздражало посильнее, чем двое в кожаных куртках.
      -- Что у тебя на Малько? -- рисуя на листке каракули, спросил Тимаков.
      -- Судя по его телефонному разговору с девицей, он должен появиться у нее ближе к полуночи.
      -- Будем брать.
      -- А не спугнем Золотовского, Станислав Петрович?
      -- Он не из пугливых... А если задергается... Тем хуже для него. Значит, наследит...
      Истончавшую до тишины песню Меладзе тут-же заменил по-комсомольски бодрый голос ди-джея. Он нес какую-то немыслимую чепуху. Слова, как колорадские жуки в банке, заскакивали у него одно за другое, и оттого трудно было понять, как же он сам понимает себя. Впрочем, на коммерческих радиостанциях других ди-джеев и не существовало. Их словно высиживали в одном огромном инкубаторе и потом насильно приковывали к пультам. Впрочем, это было совсем не так, но Тимаков нутром не любил ди-джеев. Поставщик наркоты через стройбат тоже оказался из их стройных рядов.
      -- Держи связь с наружкой, -- мягко приказал он Павлу. -- Если вдруг что-то с этим петухом прорежется, тоже будем брать...
      -- Вы имеете в виду Децибела, ди-джея?
      -- Да.
      -- Я звонил в наружку. Полчаса назад. Никаких подозрительных контактов не было. В ночном клубе Децибел вел стриптиз-шоу, потом, после драки у бара, развлекал посетителей дисками...
      -- В смысле?
      -- Ну, прокручивал их на си-ди-проигрывателе.
      -- А-а... А сегодня, до обеда?
      -- Спал. Вы же сами знаете, в шоу-бизнесе рабочий день длится с вечера до двух-трех часов ночи, а потом они спят до полдня. У Децибела вечером -опять рейв-клуб. Тусовка его любит...
      Ди-джей, сидящий в радиоприемнике, объявлял новую песню Кемеровского, и Тимаков тут же вспомнил то, ради чего он вызвал подчиненного.
      -- Сотемский только что доложил из Кемерово, что курьер из аэропорта поехал в сторону Прокопьевска...
      -- Седой?
      -- Рюкзак с сигаретами все так же при нем. Чего он едет в Прокопьевск, мне ясно. Вопросы о другом. Один из них возьми на себя.
      -- Слушаю, Станислав Петрович...
      -- Выясни настоящую фамилию Серебровского, хозяина ночного клуба.
      -- Она настоящая! -- воскликнул Павел. -- Это у Золотовского подлинная фами...
      -- Ты приказ понял?
      -- Так точно!
      -- Вот это другое дело.
      -- И еще, по тому же Серебровскому. Выясни, откуда он родом, в каких краях прошла юность...
      -- Ясно, -- уже не сопротивлялся Павел.
      -- Ты в секретку спускался?
      -- Ага, так точно!
      Нудный Кравцов так заполонил все его мысли, что Павел чуть не забыл о своей ежедневной обязанности.
      -- Есть что-нибудь новенькое?
      -- За эти сутки по докладам агентуры ничего интересного для нас не замечено.
      -- Совсем?
      -- Так точно.
      -- А это?! -- резким движением толкнул пальцами по столу бумажку Тимаков. -- А на это ты почему не обратил внимания?!
      Павел лихорадочно пробежал по строчкам, где было больше цифр, чем букв: номера ИТК, то есть колоний, суммы денег, дни и время суток.
      -- Общак трех зон Забайкалья? -- самого себя спросил он. -- А нам-то это к чему?
      -- Думать надо, Паша, думать! -- не сдержал раздражения Тимаков. -Одна из зон -- та, в которой правил Косых, брат Золотовского. Неделю назад его положили в лазарет зоны. И паханом тут же короновали Клыкина, седого. Если ты еще не забыл, Сотемский следит в Кузбассе за его странным двойником. И как только Клыкина, он же -- Клык, короновали, "общак" трех зон сразу ушел в неизвестном направлении. Я думаю, это неспроста.
      Павел встал, еле успев подхватить упавшую с колен шапочку, пошел к
      двери, и под его мерные шаги ди-джей вычурно громко объявил:
      -- А сейчас я представлю новую песню обновленной группы "Мышьяк".
      После гибели ее лидера Володи Волобуева у них появился новый
      солист с чудной фамилией Весенин. Нет, не Есенин, и не Осенин, и даже не Осин, а так вот по-простому, по-народному, по-сермяжному, можно сказать, -- Весенин! И название у их отпадного хита тоже какое-то весеннее, чирикающее, какающее и прыгающее, как человек, который глотнул мышьяку и теперь от него тащится. Ну, не буду вас, дорогие фэны, тормозить, не буду портить мазу, а типа объявляю эту как бы песню под зоологическим как бы названием и как бы не названием "Вор-р-робышек"!
      Павел обернулся и глаза в глаза встретился с Тимаковым. Лицо начальника было все таким же мрачным. Наверное, он впервые в жизни был согласен с ди-джеем. Как бы песня, которую они вчера прослушали, сидя в уголке в ночном клубе, вполне заслуживала ерничания ди-джея.
      Павел вышел в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь и с удивлением увидел, как с площадки их этажа нырнула к лестнице куртка Кравцова.
      Смущенно сплющив губы, Павел прошел в свой кабинет, открыл его и тут же направился к окну. Сверху было хорошо видно, как из-под козырька навеса над входом пробкой выскочила сгорбленная фигурка Кравцова.
      Он побежал навстречу потоку ветра, и поземка секла его по ногам, как осколки стекол. От вида его непокрытой головы Павел испытал жалость и тут же натянул на свои волосы шапочку. Сразу потеплело, и он подумал, что Кравцову тоже от этого стало лучше.
      Выдвинув ящик стола, Павел достал ключи, открыл сейф, швырнул на стол папку с документами по делу и недоуменно пожал плечами.
      Ну с чего это шеф взял, что Серебровский -- это псевдоним? Проверяли ведь уже -- настоящая фамилия.
      Глава шестнадцатая
      РАСКРУТКА НАБИРАЕТ ОБОРОТЫ
      Жизнь понеслась со скоростью курьерского поезда. В обед, после четырех часов съемок на клип песни "Воробышек", Саньке казалось, что вчерашний вечер со стычкой, с мрачным седым человеком в черных очках, с мелькающими перед глазами бюстами стриптизерш был, как минимум, месяц назад.
      А в самом начале съемок, когда в голове гудел коньяк, по традиции все-таки выпитый группой на хазе в Крылатском, больше всего мерещилось, что здоровяк с рассеченным лбом ввалится в павильон и все-таки поквитается с Санькой. Его долго, не меньше часа, гримировали, потом всунули в пестрые тряпки, и он сразу ощутил себя придурком. Хотя мог бы ощутить вещью. Особенно после того, как режиссер начал командовать Санькой через своих ассистентов, так ни разу и не обратившись по имени к нему самому.
      -- Переставьте человека на дальний план! Скажите солисту, чтоб не торчал чучелом, а шевелил руками! Объясните объекту, что ему нужно стоять в фас, а не в профиль к камере!
      Санька, не обижаясь на режиссера, на котором мешком сидела такая же придуравошная пестрая одежонка, становился то Человеком, то Солистом, то Объектом, и эта маскировка под другие имена создавала впечатление, что все это происходит в павильоне не с ним. Кто-то другой, переставляя за него прозрачные, неощутимые ноги, взбирался по винтовой лестнице, ведущей в никуда, а точнее, в воздух под потолком павильона. Кто-то другой открывал рот в унисон песне, рывками то возникающей внутри здания, то исчезающей среди глазастых прожекторов и фанерных декораций сада. Кто-то другой пытался серьезно смотреть на выряженную в воробышка Венеру, хотя настоящий Санька помирал внутри него со смеху от вида толстой курицы, утыканной вместо перьев серым мохом. Его заставляли строить рожи камере с полуметра, подбрасывали на жестком батуте, несколько раз перемалевывали лицо, и он так и не понял, что же на нем было: то ли синяки, то ли румяна, то ли и то, и другое вместе.
      Венеру в ее куриной одежде тоже погоняли по винтовой лестнице, разок подбросили на батуте и чуть не уронили при этом на пол, потом заставили выполнять чисто женскую работу -- таскать в авоське три десятка яиц. Над ней издевались не меньше, чем над Санькой, но когда режиссер в порядке экспромта заставил разбить сетку с яйцами у Венеры на голове, Санька не сдержался и полез защищать партнершу.
      -- Уберите посторонних! -- новым словом обозвал его режиссер, гневно сверкнул раскосыми глазами и все-таки заставил ассистентов шмякнуть об Венеру сеткой.
      Со сноровистостью воробышка она увернулась, и оранжево-желтая масса выплеснулась ей не на голову, а на спину. С криком "Ур-роды!" Венера рванула замок-"молнию" спереди на костюме, сбросила с себя намокшую "птичью" шкуру, и режиссер от радости захлопал в ладоши. Лысина на его сморщенной голове осветилась каким-то ярким светом, будто под кожей зажгли лампочку. На Венере ничего не осталось, кроме полупрозрачных бежевых трусиков, и оператор не выключал камеру, пока она не убежала из павильона в одну из комнат студии.
      -- Все! Снято! -- с лицом, бархатистым от блаженства, объявил режиссер и отер пот с лысины. Свечение сразу исчезло. -- Ну как тебе, Аркадий, образ? А-а? Воробышек сбрасывает шкуру и показывает истинную сущность! Понимаешь, истинную сущность! Девушка на самом деле не скромняга, не недотрога, а секс-бомба, эротическая торпеда! Ее нужно только завести! И она покажет такое...
      Губы Аркадия в ответ лениво пошевелились. Возможно, он что-то и сказал, но Павел не услышал. Во всяком случае, режиссер сразу как-то успокоился, а Аркадий, тяжело вздохнув, ушел в комнату, соседнюю с той, куда укрылась Венера.
      Свободных помещений не осталось, и Санька устало сел прямо на ящик акустической колонки. Ассистенты клипмейкера сворачивали кабели, демонтировали осветительную аппаратуру и декорации, но почему-то казалось, что они все притворяются, что закончили работу, а сами только ждут, когда Санька уснет, чтобы устроить ему пакость.
      -- Привет, старина! Гонишь строку?! -- громко разговаривал по телефону в своей комнатенке Аркадий.
      Из-за приоткрытой двери его не было видно, и Санька не мог понять, почему директор орет. Или аппарат плохой, или Аркадий всегда орет, если чувствует, что нужна напористость в решении какого-то вопроса.
      -- Полосу с рейтингом синглов уже подписали?.. Нет?.. Слушай, родной, надо пристроить "Воробышка" на десятую строчечку... Что?.. Ты не слышал?.. Старик, это же шлягер! Это круче, чем пионерские припевочки лидеров твоего хит-парада! Скоро от "Воробышка" будет выпадать в осадок вся страна!.. Что?.. Какой стиль?.. Не-ет, не техно и не рэп. Попса! Но с наворотами. У парня хороший голос. Сейчас таких почти нет... Что?.. Старичок, побойся Бога!.. Такие "бабки" за десятую строчку! Я же знаю таксу! Я не первый год тусуюсь в шоу-бизнесе! Я же не требую от тебя место в первой пятерке!
      Один прожектор, задетый грузчиком в засаленном синем комбинезоне, неожиданно упал. Стекла брызнули по грязному дощатому полу. Возможно, прожектору надоело освещать халтуру, которую лысый режиссер звал клипами, и он покончил жизнь самоубийством. Но режиссер об этом не знал и матюгал неповоротливых ассистентов самой изысканной зековской руганью.