-- Ты чего стал?! -- схватили Саньку за руку и вырвали из толпы.
      Спотыкаясь, он взобрался по невидимым во тьме ступеням, шагнул за дверь и сразу ослеп от самого обыкновенного света.
      -- Слушай внимательно, -- голосом Аркадия ответила темнота за зажмуренными веками, и Санька распахнул глаза.
      Перед ним медленно проступали, обретая очертания, точно изображения на проявляемой фотобумаге, две фигуры. Справа стоял все такой же маленький и такой же лысенький Аркадий, а слева -- красавчик со знакомыми чертами лица. Только на его груди ладненько сидела уже не кожаная жилетка, а куртка с вышитыми на правой стороне груди рядом орденов и медалей. Кресты, кружки и звезды под яркими цветными "колодочками" выглядели почти настоящими. Их хотелось потрогать.
      -- Я уже в умате, -- тусклым голосом пробормотал хозяин медальной куртки Децибел. -- Ди-джею в запарке третий час! Мы же договаривались, Аркаша...
      -- Ну, все-все, не гони! Певец на месте. Вот он. Что нужно петь?
      -- Да не петь, а гнать речитатив. Я буду незаметно менять диски, ну, чтоб без пауз и переходов, а он, подстраиваясь под ритм, должен бубнить одно и то же... Вот, возьми, -- достал он из кармана белых джинсов и протянул Саньке мятую бумажку. -- Только выучи сейчас наизусть. В темноте ты еще читать не научился. Ты же не кот?
      Не ответив, Санька развернул бумажку и про себя прочел: "Моя мама -экстези. Моя мама -- экстези. Кайф. Кайф. Моя папа -- экстези. Моя папа -экстези. Кайф. Кайф. Я хочу тебя. Я хочу тебя. Дай мне. Дай мне. Дай. Дай мне экстези".
      -- А почему папа "моя"? -- сморщил лоб Санька. -- Это ошибка?
      -- Так надо, -- нервно дернул губами Децибел. -- "Мой" сбивает ритм. Врубился?.. Короче, так... Берешь микрофон и живым голосом давишь эту плесень. Можешь повибрировать тембром. Ты же певец. Заметано?
      Санька через силу кивнул.
      -- И запомни: эту торчаловку надо гнать не меньше получаса. Потом я тебе другую дам. Там в основном надо орать: "Подвигай попой!" Это щас модно. Слышал эту композицию?
      -- Так надо, Саня... Для дела, -- важно присовокупил Аркадий и тут же повернулся к ди-джею: -- А шеф тут?
      -- Серебро? -- отозвался на вопрос Децибел. -- Нет, его сегодня нет.
      -- Фу-у! -- громко выдохнул Аркадий.
      Настолько громко, что показалось, что в нем сейчас не осталось ни грамма воздуха.
      -- У вас попить ничего нету? -- попросил Санька. -- Горло пересохло.
      -- Пошли, -- двинулся по коридору Децибел.
      -- Старик, ну ты тут сам, -- непонятно кому из них двоих сказал Аркадий. -- Мне еще по делам бежать нужно!
      Он юлой развернулся на каблучках и быстро, словно боясь, что кто-то из двоих передумает и успеет в полете перехватить его, нырнул в грохочущую тьму.
      -- Пошли! -- уже из глубины коридора позвал Саньку Децибел. -- На диске до стопа три минуты с копейками осталось!
      У первой же двери, мимо которой прошел Санька, его остановили громкие голоса. В желтой щели не видно было спорщиков, но зато хорошо слышно.
      -- Кошель, ну дай пацанам в долг экстези! У них ломка! Ну, нет у них сегодня "бабок"!
      -- Я тебя для чего на работу взял? Чтоб ты даром товар раздавал? Я -не меценат! И не мое это все. Понимаешь, не мое!
      -- Ну, скажи, как Серебру позвонить! Пацаны драг просили! Ну, вернут они долг!
      -- Заткнись! Я сказал тебе, эту фамилию никогда не называть!
      -- Все, Кошель! Могила! Больше не буду!
      -- Ты покупателей на ЛСД нашел?
      -- Обижаешь!
      -- Чтоб к вечеру "бабки" были у меня. Иначе сам знаешь, что бывает...
      -- Падлой буду!
      Из конца коридора заставил Саньку вздрогнуть нервный голос Децибела:
      -- Я тебя долго ждать буду?!
      Стараясь не дышать, Санька отошел метров на пять от странных собеседников за дверью и только потом громко набрал воздуха в легкие. Сразу стало пусто в голове. Он молча взял из рук Децибела стакан с коричневым "пепси" на дне, в два глотка выпил его и совсем не ощутил облегчения.
      -- А больше нету?
      -- Нету! -- захлопнул Децибел холодильник.
      Внутри белоснежного красавца озлобленно звякнули бутылки.
      -- Пошли! Уже минута до стопа. А стопа быть не должно! Надо пафос давать под нон-стоп!
      Закрыв комнату на ключ, он бегом бросился в сторону зала. Когда он свернул вправо, за угол, открылась уже знакомая Саньке дверь. Из нее вышли двое.
      Один был худющим длинным парнем, очень похожим на пэтэушника. У второго на лице читались не меньше тридцати лет от роду и должность человека, привыкшего повелевать.
      Когда Санька поравнялся с ними, то в старшем по вареной кожаной куртке сразу узнал клерка Серебровского, который занимался укрощением здоровяка в ночном клубе.
      -- Здрасьти, -- не сдержался он.
      По-зимнему холодные глаза парня даже не дрогнули. Он отвернулся к долговязому, посмотрел на его грязные кроссовки и властно произнес:
      -- Чуть не забыл. Проскочи завтра до обеда по студиям. Надо нового барабанщика найти для "Мышьяка". Они через неделю уже по гастролям гонят...
      Глава девятнадцатая
      НОЧНОЙ МСТИТЕЛЬ
      Павел сидел в темных холодных "жигулях" и думал о том, что Тимаков по характеру похож на женщину. С утра заявил в кабинете, что арестует Децибела, а к вечеру передумал. И вот теперь Павел ожидал ди-джея вместе с двумя офицерами из "наружки", а ждать и догонять, как известно, самое неприятное занятие на земле, хотя догонять Децибела они не собирались. Тимаков коротко приказал: "Следить!" -- и уехал домой на служебной "Волге".
      -- На, -- протянул Павлу с заднего сиденья чашечку кофе один из "наружников". -- Согрейся.
      В темноте кофе казался чернее смолы. От него струилось тепло и ощущение дома. Видно, парни из "наружки" так приспособились к своей нудной работенке, что даже ее превратили в нечто уютное.
      Жадный глоток ожег горло и дернул, будто за нитку, зуб. Глаза болезненно закрылись, и в нахлынувшей темноте нерв медленно затих. В эту минуту Павел пожалел, что не родился акулой. У них, сволочей, оказывается, сколько раз зуб выпадет, столько раз и вырастет. Но Пашка родился человеком и такого редкого удовольствия был лишен раз и навсегда.
      -- Лысый вышел, -- вырвал его из тьмы сиплый голос.
      Со ступенек мячиком скатился Аркадий, впрыгнул в свою "Вольво" и с места газанул с резвостью матерого автогонщика.
      -- Его не трогаем, -- тихо ответил Павел.
      Зубу понравилась эта вкрадчивая негромкость, и он не стал огрызаться. А Павел не стал ощупывать языком левый верхний ряд, чтобы все-таки выяснить, какой же это гаденыш по номеру заныл.
      -- Сегодня Серебровского не было, -- напомнил сидящий на водительском месте парень.
      У него было усталое безразличное лицо. Казалось, что если бы Серебровский даже появился, он бы этого не заметил. Но Павел хорошо знал обманчивость этих безразличных лиц.
      -- Курьер до сих пор не вышел, -- все так же глухо продолжил водитель.
      -- Ты длинного имеешь в виду? -- принимая недопитую чашку от Павла, спросил парень на заднем сиденье.
      -- Только он один пять раз входил и выходил из клуба.
      Павел подсел в машину "наружки" пять минут назад, и весь этот диалог адресовался явно ему одному.
      Музыка вытекала через узкие двери дома культуры на улицу и на издохе доползала даже до "жигулей", стоящих на противоположной стороне улицы. За пять минут она отыскала где-то внутри Павла ненависть и медленно, на странных дрожжах, поднимала ее все ближе и ближе к горлу.
      -- Может, стекло поднимем? -- попросил он водителя.
      -- Не положено по инструкции.
      -- Ты про себя что-нибудь напевай, -- посоветовали с заднего сиденья. -- Тогда и уши эту отраву не проглотят.
      -- Чего вы взбеленились? -- с хрустом потянулся в пояснице водитель. -- Раз молодежи нравится, значит, нормальная музыка. Мы тоже лет десять назад, когда такие же были, ламбаду танцевали, а по телику эти танцульки развратом считали. Ничего -- проехали.
      -- В ламбаде хоть мелодия какая-то есть, -- пробурчал Павел. -- А тут одно и то же, одно и то же. По полчаса...
      -- Они от этого и прикалываются, что по полчаса, -- защитил молодежь водитель. -- У них это хаус-культурой называется, то есть домашней культурой. Они здесь себя как дома ощущают. Техно и рейв -- их воздух...
      -- Пусть бы дышали своим воздухом. Никто б их не трогал, если б они наркоту не глотали, -- не согласился парень с заднего сиденья.
      -- Да-а, это плохо, -- на выдохе ответил водитель. -- У нас такого
      не было. Ну, только если чуть-чуть, и то у единиц...
      -- А у них всех наркота -- друг.
      -- Ты имеешь в виду "drug"*?
      ___________
      * "Drug" (англ.) -- наркотики. Созвучие со словом "друг".
      -- Все на Америку равняемся! А у них, я сам читал, губернатор штата Флорида своим законом запретил ночные техно-вечеринки. У них теперь за рейв-пати сажают.
      -- Да-а, -- протянул водитель. -- Грубо говоря, теперь в Америке по сравнению с нами -- тоталитаризм. Во всяком случае, свободы гораздо меньше...
      -- Смотри, одного уже выворачивает, -- пальцем, всплывшим у левого уха Павла, показал парень с заднего сиденья на левый угол дома культуры.
      Там скорчившись рвал на асфальт мальчишка с ярко-голубыми волосами, собранными над макушкой в подобие древнегреческого шлема. Слева и справа над ушами голова была обрита налысо.
      -- Знаешь, как эта прическа называется? -- спросил тот же парень Павла.
      -- Я у мамы -- дурачок?
      -- Нет. Ирокез!
      -- Индейцы, что ли, носили?
      -- Не знаю. А называется ирокез.
      Мальчишка с прической индейца прошлого века дергался, извергая из себя что-то вязкое и тягучее, и коричневый рюкзачок на его спине подпрыгивал и будто бы бил по спине своего глупого хозяина. Рядом стояли парни и девчонки с такими же рюкзачками и такими же по-петушиному крашеными гребнями волос и раскачивали их в безудержном смехе.
      -- Уроды какие-то, -- обозвал их парень с заднего сиденья. -- Чего они смеются?
      -- Это экстези в них смеется, -- ответил за водителя Павел. -Наглотались таблеток.
      -- Длинный вышел с черного входа, -- первым заметил парень с заднего сиденья. -- С ним -- дружок Серебровского.
      Человечек в кожаной куртке первым сошел со ступенек и направился через двор к своему "мерседесу", а к долговязому, сразу забыв о рыгающем товарище, бросилась группка с рюкзачками. Они обступили его как цыплята хозяйку, вошедшую в курятник. Их тонкие шейки вытягивались еще сильнее, чем у проголодавшихся цыплят. Руки долговязого разошлись в стороны от его грязной джинсовой куртки, и рюкзачки на спинах парней и девчонок прямо на глазах у Павла вроде бы стали тоньше и щуплее.
      Парню в кожаной куртке осталось пройти метров десять до черного, трехсотого по модификации, "мерса", и тут Павел ощутил, что сейчас что-то должно произойти. Он уже не раз замечал, что если что-то должно пойти не так, то оно не так и пойдет. И когда из-за кустов у тротуара пробкой выскочил действительно похожий на пробку пухленький мужичок, во рту нудной струной заныл зуб.
      -- Чего это он? -- только и успел спросить водитель.
      -- Это Кравцов! -- узнал человека-пробку Павел и оттолкнул от себя дверцу.
      -- Кто?! -- одновременно выкрикнули оба офицера "наружки".
      Их вопрос Павел уже не слышал. Он понесся, на ходу расстегивая куртку, на Кравцова. Музыка, которая здесь, на улице, должна была ощущаться громче и напористее, вообще исчезла из ушей. В них свистело какое-то странное существо, издевающееся над Павлом. А в левой щеке в такт свисту иголкой колола боль. Она будто бы хотела пробить кожу и все-таки рассмотреть, куда бежит хозяин.
      Без слов, с хыканьем, разорвавшим грудь, Павел бросил себя на Кравцова, когда тому оставалось метра три до парня в кожаной куртке, и сбил на асфальт. Из правой руки Кравцова вылетело что-то серебристое, похожее на птицу, перевернулось несколько раз в воздухе и со звоном ударилось о бордюрный камень.
      -- Отдай нож! -- заорал Кравцов и, по-черепашьи выкарабкиваясь из-под Павла, потянулся в сторону, где упало его единственное оружие.
      -- Что?! В чем дело?! -- только сейчас обернулся парень в вареной кожаной куртке, сорвал с коротко остриженной головы наушники и стал пятиться к "мерседесу", не в силах оторвать взгляд от барахтающихся людей.
      -- Пу...пусти, гад... пу...пусти, -- хрипел Кравцов.
      Он уже на метр протащил на себе врага, но самого врага как бы и не ощущал. Во всем мире для него существовали теперь только три вещи: он, нож и парень в вареной кожаной куртке.
      -- Уб...бью, все равно уб...бью, -- обещал он этому парню.
      А тот, уже поняв, что дерутся не пацаны-наркоманы, а два здоровых мужика, и при этом один обещает кого-то убить, спиной ткнулся в холодный металл машины, нащупал в кармане пульт, нажатием кнопки снял сигнализацию и под взвизг "мерседеса", освободившегося от своего электронного сторожа, рванул на себя дверцу.
      -- Ты чего?! -- подбежали оба офицера наружки и, еле оторвав Павла от Кравцова, поставили его на ноги.
      -- Он убил мою жену! -- с криком бросился в сторону "мерседеса" Кравцов и ударил с замаха по стеклу со стороны водителя.
      Автомобиль беззвучно тронулся с места и, за пару секунд набрав нешуточную скорость, вошел под визг шин в левый поворот и вылетел со двора Дома культуры на шоссе.
      -- Держите его! -- показал Павел на Кравцова.
      Офицеры "наружки" ему вообще не подчинялись. У них и звания-то были повыше, чем у него. Но в голосе Павла звучала такая надрывность, что они с исполнительностью солдат первого года службы бросились к Кравцову.
      А тот уже никуда не бежал и даже не сопротивлялся. Когда двое гирями повисли у него на плечах, он не стал вырывать руки. Он только стоял и отчаянно, одним горлом, рыдал. В свете уличных фонарей слезы на его щеках смотрелись шрамами. Их толстые линии тянулись от глаз к подбородку и вот-вот должны были распороть шею.
      Подобрав нож, Павел прихромал к Кравцову и, неприятно ощущая, как дергается от каждого произнесенного слова зуб, укорил:
      -- Зачем ты так?.. Ты знаешь, сколько за покушение дают?.. Знаешь?..
      -- Ну и тесак! -- удивился водитель. -- Им только кабанов закалывать!
      -- Он... он... в ку... куртке... супругу мою... когда она... сбил на ма...машине...
      -- С чего ты взял, что он жену твою... -- так и не договорил вопрос Павел.
      Ему за секунду вдруг стало жарко до боли в висках.
      -- Ты откуда?.. Ты прочел? -- вдруг понял он, почему возле самого обычного Дома культуры появился Кравцов.
      Горло у того под двумя складками жира все сотрясалось и сотрясалось в рыданиях, но рот упрямо не выпускал звуков, будто решил навеки оставить их внутри.
      -- Потащили его в отделение! -- предложил водитель. -- Улика на месте. Там разберутся.
      -- Не нужно никуда тащить, -- внятно и строго произнес Павел. -- Я отведу его домой.
      -- Так ты его знаешь?
      -- К сожалению, да.
      -- А чего тут у вас? -- вместе с толпой малолеток подошел к Кравцову долговязый.
      У него было наглое лицо и очень испуганные глаза. Он оглянулся на ночное шоссе, проглотившее "мерс", и спросил с видом человека, который теперь остался во дворе на правах хозяина:
      -- Может, телохранителей из рейв-клуба вызвать?
      -- Не нужно, -- зло ответил Павел и под руку повел Кравцова со двора.
      Тот подчинился как ребенок, хотя и шел не лучше ребенка, только-только научившегося ходить.
      Длинный нож в боковом кармане куртки Павла лежал неудобно. Казалось, что он и не в кармане вовсе, а уже у него внутри, в теле.
      Глава двадцатая
      ВЫХОД ТАМ, ГДЕ ВХОД
      Сержант-конвоир тяжко шлепал каменными подошвами за спиной Андрея и упрямо мычал. Возможно, этот стон казался ему песней, но таких жутких песен еще не придумали на земле, и Андрей не хотел, чтобы она все-таки была исполнена полностью.
      -- Ты помолчать не можешь? -- обернулся он к сержанту.
      -- Иди-иди, убивец! -- прикрикнул конвоир, и его округлое лицо враз стало пунцовым.
      -- Ты чего сказал?!
      -- Иди-иди!
      Они стояли в полуметре друг от друга и, если бы не люди,
      грохочущие в коридоре чем-то железным и противным, Андрей бы
      бросился на охранника и вцепился ему зубами в шею. В короткую,
      похожую на сосновый пень, шею конвоира. Он потянул цепь наручников
      за спиной, и металлические кольца еще злее впились в кожу.
      Наручники были заодно с охранником, и от этого он ненавидел их еще сильнее.
      -- По-о-осторонись! -- потребовали от Андрея и сержанта сбоку.
      -- Иди-иди, -- намертво зазубренную фразу повторил охранник. -- Не видишь, людям мешаем...
      Что-то большое и твердое наплыло сбоку на Андрея, толкнуло в плечо, и он, подчиняясь ему, сделал шаг в сторону, но не назад. Он не отступил от конвоира, не сдался. Мимо, раскачиваясь, проплыл металлический шкаф. В таких громадинах обычно хранятся документы, которые не доросли по уровню до сейфа.
      -- Ты полки вынул? -- с натугой спросил один из грузчиков, согнувшихся над тяжестью шкафа.
      -- Ага-а, -- простонал напарник. -- Ника-акого толку-у...
      -- Зар-раза, какой чижолый!
      -- С те-ех времен!
      -- С каких?
      -- За-а-астойных...
      -- Оно и видно.
      Конвоир антеннкой рации ткнул в направлении двери, рядом с которой в беспорядке стояли выкрашенные в зеленую краску металлические шкафы-близнецы.
      -- Тебе сюда, -- со злостью добавил он и распахнул дверь.
      -- Товарищ капитан, подследственный Малько из изолятора доставлен! -крикнул он в глубь комнаты.
      -- Пусть заходит, -- грустно ответил кабинет.
      Стараясь не коснуться мундира конвоира, Андрей шагнул за порог и первым увидел... себя. Из зеркала, висящего на дальней стене кабинета рядом с детской мозаикой, на него смотрел незнакомый человек. Вместо хипповой бороды у него проволокой торчала из щек суточная щетина, а на обритой налысо голове смешно, как ручки у кастрюли, торчали уши.
      -- Ну, вы прям к отсидке готовились, -- грустно сказал кто-то из глубины кабинета. -- Зачем обрились-то?
      -- Имидж менял, -- под хлопок двери ответил Андрей.
      -- Присаживайтесь.
      У хозяина кабинета были кроваво-красные глаза хронического конъюктивитчика. Можно было еще подумать -- алкоголика, но у пьяниц не бывает такой розовой, почти детской кожи на лице.
      -- Я порезал руки о наручники. Разрешите освободить их... Хоть на время допроса... товарищ капитан, -- еле вспомнил Андрей слова конвоира, вброшенные в кабинет.
      -- Сержант! -- крикнул Павел и тут же мучительно стиснул зуб.
      После стычки с Кравцовым левая щека ныла без остановки, будто к ней монтеры подключили ток, а потом ушли, забыв о рубильнике. На квартире у Кравцова, куда Павел притащил невменяемого пленника, он нашел в баре полбутылки водки и лечил ею и себя, и хозяина квартиры. Но если неудачливого мстителя он слегка восстановил, то зуб ответил на сорокаградусную полным презрением. Нерв не хотел неметь. Нерв был упрямее Павла.
      К утру они еле уснули. Кравцов -- на диване. Павел -- на полу. Хотя, возможно, Павлу только почудилось, что он спал. Во всяком случае, в голове сейчас было гулко и пустынно, и сидящий напротив обритый человек со смоляными глазами не вызывал никаких ощущений. А ведь он его, кажется, должен был ненавидеть, как возможного убийцу. И еще в душе занозой сидела укоризна. Утром, на докладе, Павел так и не рассказал Тимакову о том, что узнал после стакана водки у Кравцова. Но, с другой стороны, если бы он это сказал, то уже не сидел бы на своем штатном месте напротив подследственного. Утрату документов или утечку информации из тех же документов в управлении никогда не прощали.
      С громким щелчком конвоир освободил запястья Андрея от наручников, вышел из кабинета, громко шлепая ботинками, и Павел почувствовал, что должен что-то спросить, но что именно, он уже не помнил.
      -- Так зачем вы подстриглись?.. И это... бороду... зачем? -- показал он на свою шею.
      -- Вы уже спрашивали об этом.
      Стянув болезненные морщинки у углов глаз, Андрей растирал красные полоски на запястьях, но они никуда не исчезали, словно их там нарисовали.
      -- Я спрашивал? -- удивленно вскинул голову от папки Павел.
      -- Да... А я ответил, что сменил имидж.
      -- Имидж -- это образ?
      -- Примерно.
      -- Скажите, почему за последние трое суток вы ни разу не появились в квартире группы "Мышьяк" в Крылатском?
      Во фразе получилось много слов, и щеке пришлось не раз дернуться, напоминая о зубе. Павел, спасаясь от боли, закрыл глаза.
      -- Меня отчислили из группы... Вы же сами знаете...
      Закрытые глаза следователя страшили Андрея. Он ни в одном фильме не видел, чтобы следователь разговаривал с подозреваемым, не поднимая век. И от этого казалось, что худенький капитан знает больше его самого.
      -- Или вы кого-то боялись? -- тихо спросил Павел.
      -- Я никогда никого не боялся...
      -- А Золотовского?
      -- Это мои дела.
      Глаза Павла рывком открылись. В темноте, в паузе между вопросами, ему вдруг представилось лицо Тимакова, узнавшего о его оплошности с Кравцовым, представилось так отчетливо, что ему пришлось отбросить от себя темноту, в которой жило столь страшное ощущение. Вместо разъяренного лица Тимакова перед ним раскачивалась вперед-назад лысина Андрея Малько. Он смотрел себе под ноги и беззвучно шевелил губами.
      -- Скажите, вы были в квартире у Волобуева в день его гибели? -
      задал самый обтекаемый из возможных на эту тему вопросов Павел.
      Подумалось, что сейчас эти же беззвучно говорящие губы произнесут
      в пол: "Нет". Но губы вскинулись и в упор выстрелили:
      -- Да.
      -- С кем вы заходили к Волобуеву?
      -- Что значит, с кем?
      -- Именно это и означает.
      -- Я заходил к нему сам.
      -- Вы зря упорствуете. Есть свидетель того, что примерно за десять минут до гибели Волобуева вы поднялись по лестнице к нему вместе с еще одним человеком.
      Пальцы Андрея перестали растирать красный ободок запястья. Они сложились в кулак и громко хрустнули. Такой звук бывает у сучьев, когда их ломают перед растопкой.
      Павел только теперь ощутил, что в кабинете все так же холодно, и стянул поплотнее шарф на шее. Ток дергал щеку с прежней силой. Анальгин уже не спасал, но он все-таки достал из кармана куртки полупустую упаковку, выщелкнул еще одну крупную белую таблетку и проглотил ее, не запивая.
      -- Я заходил к Вовке сам, -- стараясь остаться спокойным, ответил Андрей. -- И не за десять минут до его гибели, а за час. Еще было, кстати, темно. Я говорил с ним долго, наверное, не меньше получаса... А потом... потом ушел и больше не возвращался...
      -- О чем же вы разговаривали, если не секрет?
      -- Я ему... я сказал, что не надо было так вести себя с шефом...
      -- Шеф -- это Золотовский?
      -- Да... Я сказал, а он... Знаете, Вовку надо было знать. Он как упрется рогом.
      -- В кого же он уперся?
      Павел поймал себя на мысли, что даже не ведет протокол беседы. Он не верил ни одному слову, но, даже несмотря на это, запись допроса следовало оставить в деле, и он, выдвинув ящик, достал из него диктофон, поставил на угол стола и со вздохом нажал на кнопку.
      -- Продолжайте.
      -- Вовка узнал, что у шефа не все чисто с его финансовыми делишками, и прямо сказал ему об этом. Вовка вообще не любил, когда его держат за дурочка.
      -- Этого никто не любит.
      -- Ну да... А я сразу понял, что если Вовка не пойдет на попятную, то его либо выкинут из группы, либо...
      -- Что вы ходите вокруг да около?! -- не сдержался Павел. -- Какие финансовые делишки были у вашего шефа?
      -- У меня нет фактов. Только предположения.
      -- Ничего себе предположения! Среди бела дня кто-то выбрасывает из окна звезду эстрады, а вы -- о предположениях!
      -- Значит, Вовка больше знал, чем я...
      -- Ладно. Вернемся к тому дню. Вы покинули его квартиру за полчаса до несчастного случая. Кто может это подтвердить?
      -- Я не знаю... Я так... так разругался с Вовкой, что выскочил от него в ярости... Я почти ничего не помню...
      На его лысине блеснули капли пота. В холоде кабинета они казались изморозью.
      -- Нет, помню... Когда я спустился этажом ниже, то в какую-то из квартир была открыта дверь и слышны крики. Кто-то очень сильно скандалил. Мужчина и женщина. Или женщина и мужчина. Ее голос был громче.
      -- А во дворе?
      -- Там в углу, кажется, кто-то долбил ломом лед. Но было еще темно... Почти темно... Предутренние сумерки... Знаете, зимой, на смене ночи и дня бывают такие сумерки, что еще хуже видно, чем ночью. Тем более что и фонари уже отключают.
      Нагнувшись к черному брикету диктофона, Павел пытался рассмотреть вращает он пленку или сачкует. Диктофон был маленький, пленка еще меньше, и больше казалось, что она не движется, чем движется.
      Переведя взгляд на притопленную кнопку "Rec", Павел тихо произнес:
      -- Криминалистическая экспертиза обнаружила на подоконнике кухни, из которой был выброшен... выпал Волобуев, ваши отпечатки пальцев. Точнее, отпечатки и пальцев, и ладоней. Вы стояли, опершись на подоконник, и смотрели вниз. Что вы об этом скажете?
      -- Я-а?.. Стоя-ал?..
      -- Да, отпечатки могли быть такими только в том случае, если окно открыто. Значит, вы, как минимум, были свидетелем преступления.
      -- Я... я...
      -- Куда вы дели вашу куртку?
      -- Как...кую куртку?
      -- Коричневую. Из крэка.
      -- Она это... Она порвалась. Я ее... выбросил...
      -- Как видите, зря. У нас хватает улик и без куртки...
      -- А при чем здесь куртка?
      -- Я же сказал в самом начале разговора, свидетель запомнила вас именно по куртке. А на вашем сообщнике была черная куртка из так называемой вареной кожи...
      -- Какой-какой?! -- наклонился к столу следователя Андрей и положил ладони на его край.
      -- Вареной...
      -- Тогда... тогда я знаю точно, кто убил Вовку! -- уверенно произнес он.
      На его лысине уже почему-то не лежали капли испарины. А смоляные глаза стали тверже гранита.
      -- И кто же? -- откинувшись на спинку стула, спросил Павел.
      Ему до того надоел допрос, что он уже завидовал людям молчаливых профессий -- сторожам, геологам, художникам. Им можно вообще не говорить годами, и от этого результаты их труда не стали бы хуже. А если сторож, к примеру, засек грабителя? Далекий молчаливый сторож вдруг стал так близок Павлу, что он даже представил решимость, с какой он хватается за ружье. Ему самому сейчас не хватало именно этой решимости.
      -- Ну, так кто же убил Волобуева? -- тронул он щеку тыльной стороной ладони.
      Зуб затихал. Наверное, ему становился неинтересен разговор. Возможно, зуб чувствовал, что Андрей Малько врет. В безвыходных ситуациях подследственные чаще всего врут, чтобы отыскать хоть какую-то лазейку к спасению.
      -- Я должен еще кое-что узнать, -- спокойно ответил Андрей.
      -- Каким образом?
      -- Вы меня не отпустите? Всего на день...
      -- Вы смеетесь?
      -- Значит, не отпустите?
      -- Конечно, нет.
      -- Тогда... тогда мне нужно все обдумать, прежде чем назвать убийцу... Точнее, убийц...
      -- Это будет неплохо. Лучше если убийц, -- раздраженно бросил Павел и нажал кнопку под плахой стола.
      Под скрип двери комнату наполнил запах едкого сапожного крема.
      -- Отведите подследственного в СИЗО, -- приказал сержанту Павел.
      -- Есть! -- с радостью ответил тот и звякнул наручниками.
      -- Товарищ капитан, разрешите я у вас на этаже хоть в туалет схожу. Нет больше сил терпеть. Пусть пока наручники не застегивает. Не будет же он мне ширинку расстегивать и это... наружу доставать...
      -- Не будешь? -- иронично сплющив губы, спросил Павел сержанта.
      -- Не буду, -- с брезгливостью в голосе ответил он.
      -- Ладно. Отведи подсудимого в туалет. По коридору -- слева.
      -- Есть!
      В маленький, всего на две кабинки, туалет конвоир вошел следом за Андреем. Он по-прежнему мычал ту же мелодию. Казалось, что внутри сержанта воет волк.
      -- Дверь не закрывать! -- прервав мычание, потребовал он от Андрея.
      -- Так и будешь на мою задницу смотреть?
      -- Так и буду.
      Круглое лицо конвоира, пропитанное презрением, было похоже на лицо татаро-монгольского захватчика, каким их рисовали в школьных учебниках по истории. Маленькие глазки смеялись, и Андрей вдруг понял, для чего он зашел в туалет.
      -- Ты скоро?! -- прокричал в открывшуюся дверь один из грузчиков.
      -- Иду! -- ответила ему левая кабинка.
      Под всхлип воды, спускаемой из бачка, из нее вышел второй грузчик. Его спина бугрилась мускулами. Напарнику явно не хватало именно этой спины.
      -- Водила торопит. Ему уже ехать пора. А у нас три шкафа, -- объяснил он от двери.
      -- Да иду-иду.
      -- Ну, чего тянешь? -- толкнул конвоир Андрея в спину. -- Ты по маленькому или по-большому?
      -- По крупному.
      -- Быстрее вываливай свое добро.
      Пружина с яростью притянула к себе входную дверь, отрезая грузчика от них, и под ее громкий хлопок Андрей с разворота ударил сержанта в солнечное сплетение.
      -- И-ах! -- схватил тот воздух обветренными губами и не поймал.
      Андрей ударил еще раз по сгибающемуся под тяжестью телу конвоира и тут же увидел перед собой его загорелую, поросшую рыжим пухом шею. Сцепив кисти в замок, он со всей злостью, которая скопилась в его теле за эти сутки, сверху, как молотом, впечатал их в шею и с удивлением увидел, что конвоир, продолжая движение вниз, рухнул ему под ноги.
      В ушах зазвенела странная, никогда до этого не ощущаемая тишина. Казалось, что именно сейчас она взорвется писком входной двери и дюжие грузчики или, что еще хуже, милиционеры из кабинетов на этом этаже ворвутся в туалет и сшибут его с ног. Но тишина всего лишь прервалась капаньем воды из крана. Сочные удары по эмалированной раковине отсчитали три секунды, и Андрей вдруг ощутил, что силы, которые он вроде бы потерял навсегда после трех ударов, вернулись к нему.