«Кажется, это действительно сон, – рассуждал про себя Виль. – Только слишком уж ясная голова. Так во сне не бывает».

Он вгляделся в картинку. По двору бродил, пошатываясь, перебравший пива отец. С черного хода, таща большое ведро с помоями, боком выбирался Халь. Во сне все оказалось таким же, как в жизни.

– Это и происходит сейчас у тебя дома, – мысленно пояснила небесная гостья. – Скажи мне, почему отец пьет, а Халь глупый?

– Не знаю, – вздохнул мальчик. – А почему?

– Твой отец в юности должен был поехать в город и стать служащим. У него такое призвание, ему нужны дисциплина и строгий начальник. Но он не смог уехать, мечта пошла прахом. А вместе с ней – и призвание. Он с тех пор пьет, а почему – и сам не знает. Плохо человеку не на своем месте. А твой младший брат… ваша мама вторым ребенком хотела не мальчика, а девочку – себе в помощь. Так что Халь с рождения кругом виноват в том, что он мальчик. Ему придется потратить немало сил, чтобы стать настоящим мужчиной.

Краткий сон кончился. Виль открыл глаза и увидел, что женщина смотрит на него с ожиданием. Он поскреб голову и нахмурился. Постоял, переминаясь с ноги на ногу, снова нахмурился. Мальчик не сомневался – небесная гостья права. Только что с этим делать?

Женщина не торопилась.

– Ну, – сказал он, наконец-то решившись, – допустим, я вылечу папу от пьянства. В город он все равно не уедет. У него тут жена, дети, хозяйство, – Виль внезапно стал рассуждать, как взрослый. – Через некоторое время он снова запьет, потому что папа видал у Отца Мертвых и нас всех, и свою собственную жизнь. Ну а Халя я точно девчонкой не сделаю, – мальчик скривился. – И не хочу.

– Теперь, Виль, – сказала небесная гостья, – мы и подошли с тобой к самому главному. Ты будешь не изменять людей, а исцелять. Делать цельными, такими, как сам. Им придется давать как бы новую жизнь… Взамен той, что у них не получилась. Той, что ты забираешь.

– Как это? – Виль застыл, недоумевая.

– Каждый из них, – объяснила мальчику женщина, – тоже вселенная. И у каждого внутри – звездочка. Ключ. Они часто не виноваты, что душа у них получилась кривая. – Тут небесная гостья едва заметно вздохнула. – А вокруг такой души – перекошенное восприятие мира. Помнишь, каким ты раньше был сам? Тебя выровняла та самая «яма», а как – ты не заметил. Тогда центр у тебя встал на место.

– А у них? – спросил мальчик, в глубине души уже понимая, каким будет ответ.

– У них центр смещен. Вот представь себе вещь, которая всегда падает, как ее ни поставь…

Виль представил. Поежился. Это кем же придется стать, чтобы править горшки, которые криво слепили, а потом обожгли? Духом Жизни? А почему Он Сам их не правит?

«Легче такие разбить, а потом новых наделать. Красивых», – подумал мальчишка.

– Разумеется, легче, – голос женщины стал ледяным. – А чем станешь ты, если так относиться к другим? Будешь жить посреди черепков, сам разбитый. Ты был не лучше, чем отец и младший брат. Тебя спасла «яма». Тот, кто ломает других, становится ломаным сам.

Виль втянул голову в плечи, потупился. На мгновение лицо мальчика плаксиво скривилось.

– Я не буду ломать. Никогда. Только править, – выдавил он, не глядя в глаза женщине.

– Это доказывают не словом, а делом, – тихо молвила гостья.

– Что мне делать? – с решимостью поднял голову Виль.

– Берешь центр и осторожно вставляешь на место.

– Это все?

– Почти все.

Виль тряхнул головой. От него во все стороны полетел ворох светящихся мыслей.

«Нет, здесь, кажется, что-то не так, – думал мальчик. – Люди, деревья и тины растут постепенно. Если у кривого дерева центр поставить на место, сам центр-то, может быть, и останется. Только все оболочки рассыплются, и дерево просто умрет. Так и с людьми. Ничего у меня не получится, все это зря».

Мальчик едва заметно вздохнул и стал ковырять пальцем ноги красноватый песок, уже не глядя на женщину.

– Я сказала, почти все, но не все, Виль, – глядя на мальчика, произнесла небесная гостья. – Ты думаешь, мы не знаем законы природы? Я тебе говорила, – голос женщины опустился до шепота, – мы находимся не на небесах. Мы – везде. Ваши колдуны только говорят о единстве, а сами делят на мир людей и мир духов. А ты сам? Я ведь вижу, что нет.

Мальчик чувствовал себя так, словно доски таскал. Голову сдавливало, тело казалось ватным.

«Вот сбежишь в лес, но и там тебя найдут взрослые, которые непременно будут указывать, как нужно жить. Это, должно быть, и есть один из законов природы».

Женщина сделала движение рукой, и Вилю опять полегчало. Тело как родниковой водой изнутри вымыли.

– Видишь, я тебя «вправила», Виль, – улыбнулась небесная гостья. – Ты думал неправильно – тяжело и настырно, как взрослый мужчина. Поэтому и устал. Надо не так. Надо думать как часть целого. Ну… как планета Меон и окрестные звездные пути, что к ней прилегают. Тогда не устанешь, и мысли твои будут верными.

Мальчик смотрел на нее. Он, кажется, начинал понимать. Женщина распахнула глаза, и он увидел в них трепетное сияние. «Не огонь, не вода…»

«…не земля и не ветер. Единое», – закончила его мысль гостья.

Вслух она продолжала:

– Родник не пробивается из земли там, где хочет. Мы не появляемся там, где хотим. Я тебе говорила. Мы – там, где надо, где должны быть. И ты делай, как надо. Тогда избежишь ошибки. Дерево не сломается, человек не умрет. Да и сам никогда не устанешь. Не умничай, Виль. В голове правды нет. Не пытайся помочь кому-либо из жалости. Не суетись. Это значит – быть чистым. Как этот родник.

Женщина сделала шаг назад и едва заметно взмахнула руками.

«Словно взлететь пытается», – подумал Виль.

Она устремила спокойный взгляд на падающий ручей, не говоря ни слова. Виль сделал то же самое.

«Ручей пробивается через наносы песка, иногда он уносит с собой палые прошлогодние листья. Но при этом чист, как слеза. Течь по грязи и не испачкаться. Как такое возможно?»

Его взгляд скользнул выше, туда, где ручей начинал свое течение. Казалось, родник бьет где-то под облаками, спускается со скалы и только у самой земли разбивается на отдельные капли.

Когда Виль насмотрелся и повернул голову, женщины уже не было. Словно она растворилась. Но мальчик чувствовал, что они еще встретятся.

Высоко в небе стояло солнце, немилосердно пекло. Время близилось к полудню. Очертания скал и деревьев в слепящем дневном свете стали невыносимо яркими, а тени – короткими. И Виль, растерянно глядя по сторонам, вдруг почувствовал, что что-то ушло. Безвозвратно ушло. Душа мальчика корчилась; казалось, что часть ее умерла навсегда.

«Почему, – простонал он, – больше не отзываются лесные озера? Почему молчат камни? И где духи леса?»

Виль распахнул глаза и оглядел все вокруг. Нигде не было ни единого духа.

«Меня покинули Отец Света-на-небе и Мать Всех Живущих? И я теперь один, без них, буду?» – Мальчик сглотнул, подавив крик.

«Ты сегодня утратил способности колдуна, Виль. Ничего страшного. Взамен этого ты стал кем-то иным. А Отец Света-на-небе и Мать Всех Живущих никуда не делись. Они всегда будут рядом с тобой, потому что ты в них по-прежнему веришь, – мысленно откликнулась небесная гостья. Мальчика словно родниковой водой обдало. – Надо верить…» – звучала ее мысль, затихая.

Виль распрямил плечи, сощурился и огляделся вокруг. Скалы давно накалились под солнцем. Мальчик протиснулся между камнями и зашагал по тропинке. До деревни рукой подать, надо успеть домой к полудню. Надо сегодня же вылечить папу от пьянства, Халя – от глупости и до заката успеть починить валяющуюся с начала лета в сарае сломанную маслобойку.

Над островом Лаок, входившим в состав Калайского архипелага, повисло безветрие. Гнетущее, тяжкое. Ни одна травинка не шевелилась, ни один лист не трепетал. В небе медленно проплывали тяжелые свинцовые тучи. Казалось, воздух похож на вязкий, дурно пахнущий клей. Грызуны, живущие на острове, еще с утра забились в глубокие норы, почувствовав приближение бури. Капитаны парусных кораблей сменили курс, едва взглянув на барометры. Всякий знал, что окрестности Лаока – нехорошее место. Как, впрочем, и любой из островков, лежащих к востоку от основной группы островов Калайского архипелага. Перед сезоном дождей там часто случались шторма, погода бывала непредсказуемой. Не стоит парусникам заплывать в эти воды. А пароходам – и подавно. Моряки знали, что остров Лаок отведен Службой Контроля Евгеники под резервацию. На нем жили ущербные люди.

Лаокская резервация существовала уже два с половиной века. У изгоев сложились свой быт, свой уклад. Все добрые граждане мира Меон знали – отверженные живут так, как умеют. А нормальным в этих местах делать нечего. Здесь только голые скалы да рифы. Поэтому под резервацию и выделили Лаок, а заодно и другие острова этой группы. Все они были маленькими, скалистыми, не приспособленными для жизни. Пришвартоваться нельзя – дно на десятки метров вокруг изрезано рифами. Поэтому Служба Контроля платила двойную цену капитанам, соглашавшимся доставлять на остров необходимые грузы – продовольствие, строительные материалы, а иногда и воров, приговоренных к изгнанию. Вор, как поговаривали моряки, не убийца и не свихнувшийся «пси». Он – человек вполне мирный, сопротивляться, как правило, не умеет. Так что ему только и остается, что красть у уродов чугунные гвозди и стройматериалы. А воровать продовольствие – себе дороже. Лучше и не пытаться. Провиант передавали старостам, местному самоуправлению, а те были людьми очень жесткими.

Воровству в резервации никто не мешал. Иди на склад среди бела дня, бери что хочешь – никто даже слова не скажет. Потому что вор либо строить научится, и тогда его примут в общину, либо бросит бессмысленное занятие. И тогда его тоже примут. Бездельничать для обреченного не зазорно.

Бежать с острова не пытались. До континента – тысячи километров пути. Даже если какой-то умелец смог бы выстроить плот и решился отчалить – скатертью дорожка. Отец Мертвых всех принимает, никого прочь не гонит. Остров, затерянный в океане, – тюрьма надежная. Охраны не требует, да и глаз не мозолит.

Парусники, нанимаемые службой Контроля, бросали якорь приблизительно в сотне метров от берега. Моряки спускали на воду лодки и, лавируя между скалами, доставляли грузы на место. Там их забирали угрюмые старосты.

Груз доставляли, как правило, плоскодонки из пластика. Но иногда моряки подходили к берегу на деревянных четырехвесельных лодках. Старожилы острова еще помнили тот день, когда одну из таких лодок оставили на берегу – в днище зияла пробоина. Старосты острова тогда решили использовать хорошее дерево для починки строений. Да не вышло. Старый безрукий Ван словно взбесился. Орудуя правой рукой, он отволок лодку в кусты. Украл по всем правилам. Только на кой это ему? Старосты молчали и пожимали плечами. А Ван целый день бегал по резервации, тряс седой головой и яростно жестикулировал. Косноязычие сильно мешало ему, но без слов было ясно – старик пытался набрать команду для лодки. Еще трех человек. Молодых, сильных, дерзких…

Не вышло.

Юноши, к которым обращался старик, краснели и отходили в сторону. Молодые мужчины отмахивались. А Сай, невзрачный человек средних лет, пригрозил избить Вана, если тот будет и дальше маяться дурью. Помочь починить лодку он категорически отказался.

Весь следующий месяц жители Лаокской резервации с тревогой в глазах наблюдали, как Ван чинит лодку, работая с помощью правой руки и культи. Старик, к удивлению всей общины, больше не проронил ни единого слова. Он вставал на рассвете, механически ел, шел к лодке и возился с ней до заката. В лице и в движениях Вана проскальзывало нечто такое, что заговаривать с ним не хотелось. Многие отвернулись от старика, молодежь даже посмеивалась. Только друзья Вана, которые знали его почти с самого детства, смотрели печально.

В тот день, когда работа над лодкой была закончена, жители поселения собрались на берегу. Все до единого, включая привезенных детей. Они молчали, глядя на Вана, и время от времени отводили глаза. Старик, покряхтывая, спускал лодку на воду. На дне перекатывалась из стороны в сторону небольшая фляга с водой и завтрак, который Ван не стал есть. Старосты, зная, что происходит, решили поберечь продукты. Мертвому они ни к чему, а живым пригодятся. Ведь каждому ясно, что остров далеко в океане, до материка – то ли две, то ли три тысячи километров.

Ван спустил лодку на воду и устроился на передней скамье. Культю левой руки он намертво привязал ремнями и шпагатом крест-накрест к рукояти одного весла. Было видно, что рука перетянута почти так же сильно, как при наложении жгута на рану. Здоровой правой он взялся за конец другого весла, и все увидели, что фигуру старика от этой позы перекосило.

Собравшиеся на берегу продолжали молчать. Даже старый друг Вана не успел открыть рта, чтобы произнести напутствие, как Ван откинулся, тяжело вздымая весла. Он поднял голову, широко распахнул глаза и сказал:

– Люди, прощайте.

Поздно вечером разразился сильный шторм. Буря бушевала всю ночь, и ветер выл страшным воем, словно старый отец на похоронах юного сына. Жители острова ворочались на своих неудобных лежанках, и не один не мог сомкнуть глаз. Каждому хотелось выйти на воздух из убогого душного помещения и зажечь хоть какой-то огонь. Слишком много вокруг было мрака. Но костер не мог разгореться на пронизывающем ветру. Каждый отверженный думал, что он один сейчас хочет выйти на берег и зажечь поминальный огонь. Только он хочет плакать по старому Вану, а остальные хотят спать. Все на острове эту ночь пролежали без сна, и каждый чувствовал себя одиноким. Никто не подозревал, что другие чувствуют то же, что и он сам.

Ван погиб, но осталась легенда. Ее долгие месяцы, а потом и годы, передавали из уст в уста вновь прибывшим на остров. Взрослые, вспоминая историю старого Вана, заставляли себя собираться с духом и делать дело, когда хотелось выть от тоски. Детишки же просто нашли себе новую тему для игр. «Старый Ван» и «дух бури» значило для них почти одно и то же. Поэтому, когда поднимались ветер и шторм, а небо заволакивало тяжелыми тучами, дети то ли с опаской, то ли с восторгом поглядывали на море и шептались между собой: «Старый Ван пришел».

С тех пор, когда жил старый Ван, минул уже не один десяток лет, но его историю продолжали передавать из уст в уста, из поколения в поколение. Хотя какие поколения могут быть на острове-тюрьме, население которого состояло из одних мужчин? Служба Контроля Евгеники распорядилась, чтобы ущербные не могли продолжать род, и сделать это оказалось легче легкого. Уродов изгнали из общества и полностью изолировали от мира. Они даже не знали, как выглядят взрослые женщины. Стоило среди стариков упомянуть противоположный пол, и каждый из них представлял девочку, еще не отданную родителями на обучение, с которой старик играл в далеком детстве. Многие даже не знали, что представлять, потому что были вырваны Службой Евгеники у родителей, едва научились ходить.

– Гены ваших детей ненормальны. Выродки не имеют право на продолжение рода и на проживание среди людей, – объясняли эмиссары Службы Контроля.

Стоило специалистам Службы на обязательной ежегодной проверке заметить у ребенка отклонение от биологической или энергетической нормы, как его тут же безжалостно отсылали на Острова, откуда нет возврата, – так называли резервацию в народе. Подрастая, мальчишки играли друг с другом в запрещенные старостами игры – рисовали на песке девочек. Многие из обреченных прожить свою жизнь на островах знали только из этих игр, что у девочек – длинные волосы, а у взрослых женщин – холмы на груди, которые те всегда прячут. Поэтому облик противоположного пола для изгоев почти ничего не значил, как не значили ничего для них блага, доступные жителям Большого Мира.

Продолжения рода среди жителей острова быть не могло, но поколения существовали. Мальчишки одного возраста играли друг с другом и, вырастая, воспитывали детей, привезенных на остров. Учили их соблюдать правила, держать в руках инструменты, готовить еду. Еще взрослые рассказывали детям сказки, среди которых была и история старого Вана. Остров Лаок мог гордиться. У него имелась собственная легенда и свой герой.

Сколько лет прошло со времен Вана, не помнил никто. Но в один из ясных весенних дней богатого штормами года, а годам в резервации счет давно потеряли, недалеко от острова бросил якорь корабль. Выглядел он необычно. Небольшой, новенький. Явно еще не хлебнул непогоды, не поскучал в доках, переживая ремонт. Доски сияли теплым светом в лучах солнца, по борту шла яркая красная ватерлиния. Да и паруса у двухмачтовика были совсем странные – белые. То ли их шторм не трепал, то ли это одно из нововведений пугающего Большого Мира. Понятие «быть богатым» среди изгоев являлось чем-то метафизическим, вроде сказок про демонов. Поэтому никто не мог объяснить, почему на борту парусника есть надпись, горящая, словно солнечные лучи. К тому же сам корабль не походил на обычные грузовые суда. Старейшины взялись за бороды и пошли на обычное место, да там и застряли надолго. Никто не спешил спускать на воду лодки и переправлять грузы.

На палубе парусника суетились матросы. Никто из команды прогулочной яхты, принадлежащей госпоже Ларен, покойной сожительнице министра Контроля Культуры, проживавшей в Тайме, не знал фарватера. Тем более что команда состояла из случайных людей. Их собрал через подставных лиц некий «пси» из Службы Внутреннего Управления. Он был зохром. При одном упоминании его имени трепетали. Властолюбец, убийца, тиран бессердечный.

Пассажиры, привезенные на Лаок, – двое подростков заперлись в каюте и задвинули дверь мебелью. Они восстали против команды, а заодно – против власти Контроля и против всего мира. Силой их было не выволочь.

Парни молчали. Оба, рыженький уроженец континента Май и сурового вида юноша – представитель народа зохр, с континента Зохр, все успели обговорить. Разговор вышел коротким и неприятным. Оставалось сопротивляться. Молчать и сидеть взаперти. Да, двое против целого мира – это, конечно, слишком. Но подписей на бумагах парни ни за что не поставят.

А снаружи в каюту царапался лоцман. Верещал слащавым голосом. Упрашивал мальчиков выйти. Объяснял: все, приплыли. Уже ничего не изменишь. Паршивого дипломата отрядил капитан. Впрочем, без воды долго не выдержать. А воды не дадут. Возьмут на измор.

– Вы нам – подписи. Мы вам сразу – водичку… – пищал лоцман под дверью.

– А пошел ты! – ответили хором два голоса.

Рыжего Аля отправили в плавание, пообещав перемены. Все началось с визита тетушки, Айли Ларен. Она возникла в дверях отцовского дома – печальная, бледная. Теперь, после смерти мамы, она зачастила к отцу.

«Пусть она станет мачехой, – размышлял мальчик, стоя в своей комнате перед мольбертом. – Сестра мамы все-таки».

В дверь комнаты постучали.

– Да?

Вошла тетя Айли, тревожная и заплаканная.

– Аль!

Юный художник вздохнул, сунул кисточку в воду. Ничего все равно не выходит.

– Аль, я хочу помочь! – голос тетушки зазвучал, словно птичья трель. – Тебе нужно развеяться. Возьми мою яхту с командой, плыви в Гойн. В тамошней Академии математики нет. Поступи и рисуй сколько хочешь. А к нам – на каникулы. Да что я говорю! Мы и сами приедем!

Рисовать вправду хотелось. А учить математику – нет. Это и стало решающим доводом. Аль подумал и хмуро кивнул.

Мальчик тяжело переживал смерть матери. И по сторонам не смотрел, иначе врожденная наблюдательность подсказала бы ему: уходя, тетка обменялась с отцом многозначительным взглядом.

Плыли долго. В три раза дольше обычного. Подросток не выходил из каюты: его скрутила морская болезнь. И лишь когда над горизонтом стала ночами вставать Тейа – луна южного полушария, он заподозрил неладное.

С Тедом Виргом все вышло совсем иначе. Без лжи, без обмана. Но от этого было не легче. Зохры не лгут. Они предают и убивают открыто.

Господин Тедин Вирг четырнадцати лет от роду, сын и наследник тирана, стоял и сжимал кулаки. Мать – мертвую, холодную, словно лед, уже унесли. Вечером – погребальный костер.

«Надейся», – шепнул внутренний голос.

Тед скрипнул зубами. Костяшки рук побелели. Если не спать двое суток, то начинается бред.

«Будь верным. И жди».

Бред издевается? В другое время подросток бы зло хохотнул. Но мать теперь никогда не сделает ему замечания. Она умерла.

– Сын?

Вейдар Вирг вырос на пороге маленькой залы неслышно, как тень. Он всегда знал, где мальчишка.

И знал, что «глаза» и «уши», лишенные собственной воли, отправлены прочь.

– Ты убийца. – Тед глянул отцу прямо в зрачки, словно желая их выжечь.

– Ночью ты отплываешь, – промолвил тиран.

Подросток смолчал.

– На остров Лаок, – сообщил властитель, которого сын не удостоил вопросом. – Сейчас тебя закуют и посадят в подвал.

Глаза мальчика полыхнули, словно кинжальные лезвия.

– Убийца! Пусть твоя совесть пребудет с тобой!

Тиран дернулся, будто под дых получил. Проклятие сына смертельно. Впрочем, Тед ему вовсе не сын. Или сын? Надоело гадать, от кого прижила ребенка покойная Айна. Так нечего сорному семени жить во дворце!

Тед стоял, будто охваченный пламенем. Он видел весь мир. На миг показалось, что горизонт закачался. Солнце вдруг зазвенело, как гонг. Тревога! А огонь уже ластился к стенам дворца, жадно слизывал утварь. Фигура отца поплыла, как свеча в огромном костре. И растаяла. Никого больше нет.

Подросток не чувствовал, как на него надели наручники. Как увели.

«Сын! Будь верным себе. И прощай!»

Нет, это не бред. Это мама.

Едва зайдя в каюту яхты, Тед беглым взглядом скользнул по нечесаной шевелюре и бледному лицу Аля, валявшегося на койке. С ним будет разговор, но позже. Юный зохр быстро наклонился и неуловимым движением нажал кнопку внизу. Раздался щелчок, и замок вошел в паз.

Черноволосый подросток оглянулся, пристально глядя на рыжего. Тот широко распахнул глаза, растерянно глядя на него. Ему не сообщали, что вместе с ним будет плыть еще кто-то!

«Не отвел взгляд от глаз зохра, – мелькнуло в голове Теда. – Уже неплохо».

Молчание длилось еще полсекунды. Тед подался вперед и сказал с непонятным нажимом:

– Меня зовут Тедин.

– А я Алин, – откликнулся рыжий, застенчиво улыбнувшись. – Зови меня Аль. Так короче. А я тебя буду звать Тед. Хорошо?

– Зови, – решительно отозвался зохр, оглядывая собеседника.

«Парень хлипкий, но глаза не похожи на глаза труса», – подумал он.

– Аль, я буду с тобой говорить, – произнес Тед.

Рыжий не знал, что у зохров есть такая ритуальная фраза, но ощутил серьезность происходящего. Он сел на койке и приготовился слушать.

– Когда ты поймешь, куда нас везут, тебе станет не до морской болезни. Ты сам скоро отправишь ее далеко, откуда ни солнца, ни лун не видать.

– Что-то случилось? – взгляд рыжего стал обеспокоенным.

– Да, парень. Мы с тобой влипли. Мы очень серьезно влипли.

Аль побледнел, но продолжал слушать. А черноволосый стал говорить – так, как это принято у народа зохр. Не сломается рыжий – что ж, значит, станет союзником. А возможно, и другом.

Слова Теда падали, как тяжелые камни. Аль временами вставлял недоуменные реплики. Вскоре его восклицания сменились кивками и краткими вопросами. Тед отвечал – четко, холодно, беспощадно. Шел ритуальный разговор народа зохр – обнажение сути вещей.

Черноволосый подросток произносил фразы, полные сочетаний тяжелых согласных. Рыжий откликался созвучиями гласных. Оба мальчика не задумывались о том, что говорят на разных языках. Это были языки народов, которые с древности враждовали, пока эпоха Контроля не положила предел их вражде. Но подростки хорошо понимали друг друга.

Тем временем над океаном собиралась гроза. Задул северный ветер. В непроглядной тьме ночи тучи нависли над водной гладью. Встал мертвый штиль, барометр падал. Откуда в теплые воды залива Зохр-Ойд может прийти буря? С далекого севера? Вахтенный не стал думать об этом – он разбудил капитана. Тот вышел из каюты, угрюмо глянул на показания приборов и велел поднимать команду. Корабль стоял на якоре, и это было стократ хуже, чем встретить бурю посреди океана, – яхту наверняка выкинет на берег и разобьет, словно щепку. Сниматься с якоря поздно – скрывшаяся в тучах Тейа стояла высоко, уже начался прилив.

В каюте владелицы яхты бледный худой подросток выслушал все до конца. Уставившись горящим взором в мерцающие глаза собеседника, он коснулся его плеча и произнес:

– Я с тобой, Тед.

– Нет, не так, Аль, – черноволосый ответил взглядом на взгляд, повторив жест. – Мы с тобой вместе.

В небе вспыхнула молния, вслед за ней загремел гром.

Женщине, которая в далекие времена носила известное на весь Меон имя Эмин Дано, сейчас было трудно, как никогда. Она рвала собой ткань пространства и времени. И не потому, что так надо, а по собственной воле. Она чувствовала – сейчас может случиться то, что изменит весь мир. Но прорваться казалось почти нереальным. Ведь Шайм Бхал открывали пути и дарили свободу другим, тем, кто сможет ею воспользоваться. Но Эмин Дано чувствовала себя матерью. А сейчас детям плохо! Их надо спасти!

За всю долгую, полную событиями человеческую жизнь она не знала мужчины и тщетно мечтала о детях. После Вознесеня – тоже. Но она понимала, что этого делать нельзя. Не ее время сейчас. Нужно позволить событиям протекать сквозь себя. Быть ключевой фигурой, самой ничего не решая. Эмин вздохнула бы… если бы могла. Все складывалось так же, как и на протяжении ее земной жизни. Стоило сделать несвоевременный шаг, проявить личную волю, как события, уже готовые к воплощению, рушились, падали к ее ногам клубками спутанных нитей. То, что должно было произойти, уже никогда не происходило. Она поняла это еще в ранней юности, в человеческой жизни. Поэтому у нее достало сил познакомить единственного, любимого на всю жизнь человека со своей младшей сестрой, а затем присутствовать на их свадьбе. Достало сил отказаться от материнства – так надо. А потом прожить жизнь. Никто не освобождал ее от этой обязанности. Когда после «смерти», явно устроенной какими-то силами, ее забрали владыки Шайм Бхал, женщина не удивилась. Людям – жизнь и смерть, ну а ей – как всегда. Что-то среднее.

В Шайм Бхал ее роль оказалась такой же, как на земле. Те, что были равны ей по силам, пролагали новые событийные линии, ошибались и падали. Никто после этого их больше не видел. А она, Эмин Дано, продолжала пассивно влиять на события, позабыв о себе. На что пенять? Можно стать богом и перейти в другой мир. Но разве от этого ты перестанешь быть самим собой? Вот это и есть настоящий предел.

Но именно потому, что Эмин Дано была собой, она продолжала бороться. Таила желания и ждала. Даже вечность когда-нибудь кончится, и тогда у нее будет ребенок. Эмин даже сейчас чувствовала себя матерью. Как это возможно? Она и сама не знала. Ведь она давно уже не человек. Но она – мать. Того, чего еще нет. Мать нового мира.

Эмин снова рванулась, загнав внутрь глухую тоску. Сеть мировых линий, переплетающихся вокруг нее, была прочной. Словно двойными морскими узлами завязана. Чем сильнее бьешься, тем туже затягиваются эти узлы. И ведь каждый из них – событие, сплетение человеческих жизней… Пространство-время стыло вокруг нее, словно густой клей. Женщина чувствовала себя мухой, попавшей в паутину. Но вдруг она все-таки вырвется? Сможет стать духом-хранителем? Привидением? Эти мальчики там, в океане… Они могут ошибиться. А они – не игрушки слепых сил! Они – люди!

– Стой, сестра, – раздался глухой голос. Он напоминал рокот прибоя. Этот голос Эмин узнала бы всегда и везде. Ее названый старший брат.

– Юйг, – она промолвила его имя и внутренне сжалась.

– Ничего, младшая, – ответил ей тот, сочувствуя. Эмин ощутила, что ее словно с ног до головы захлестнуло соленой волной океана. Стало заметно легче.

Перед женщиной соткался из воздуха немолодой зохр в одежде матроса. Обнял за плечи, погладил по голове, как девчонку. В душе Эмин боролись бессилие, стыд и гнев.

– Только стыд, сестра, из всего этого правильно, – сказал зохр, ощутив ее чувства. – Но и он пройдет, ты сама знаешь. Жди, и все это когда-нибудь закончится.

Эмин поежилась. Юйг не сказал, что пройдет и как кончится. Впрочем, она сама поступила бы так же, разговаривая с кем-то из младших. По-другому – нельзя.

– Теперь о твоем стыде, Эмин, – обратился к ней старший брат. – Вернее, о его причине. Только что ты кричала, что силы – слепые. А сама ты чему учишь? Тому, что настоящая сила ведет, так? А о том, что она может вести только к свободе, ты умалчиваешь и правильно делаешь. Пусть думают сами. Развязывают узлы предопределенности, ограничений. Пусть сами рождаются в мир. Пока бабочка не сформировалась, ее место внутри куколки. Я прав, сестра?

Эмин смолчала.

– И развязывай дальше сама свои узлы, – подытожил Юйг. – Теперь поговорим о детях, к которым ты так рвалась.

– Завязка узла кармы, – печально произнесла женщина.

– Тебе всё узлы. Ты о чем-то другом думать можешь?

– Как ты сам это видишь? – поинтересовалась она.

– Создание новой тактической пары.

– Они смогут перевернуть мир? – Эмин спросила сдавленным голосом.

– Они молоды. Они, в отличие от тебя, могут действовать. Справятся ли мальчишки – зависит от них. И перестань вешать на них свою старую дурь! Тебе нечего дать им. Так что оставь их в покое.

Эмин не выдержала и разрыдалась, прижавшись к плечу брата. А Юйг уже думал, объемно и четко, передавая образы младшей сестре. Она видела – в небесах ключ, который был еще чем-то. И его открывал другой ключ.

«Матерями могут быть лишь молодые женщины. Подожди, еще не наступила твоя настоящая юность, сестра…»

В это же время на земле, у берегов залива Зохр-Ойд, люди видели странные вещи. На восточном склоне неба трепетало сияние. То разгоралось, то гасло. Его окружал грозовой фронт. Не затмевал, а шел с двух сторон. Обнимал тучами, словно руками. А признаки наступающей бури вдруг почему-то ушли, и даже в разрывах туч стали видны ясные звезды.